(Необылины и постжанр - с примерами из архивов лит клуба )
1. В своей книге "Фантастичнее вымысла" Чак Паланик рассказывает о случае с кассовым чеком. Он припоминает обстоятельства, в которых получил его, и последовательно восстанавливает противоречивые чувства, которые испытывал в отдаленный момент жизни. Такое живое припоминание стало бы невозможным, если бы он сделал в свое время заметку об этом событии, то есть обрезал бы кадр, извлек мораль. Полноценно - "действительный" текст невозможно построить на основе реконструкции, но только своего рода припоминания. Капсула ответственного сознания читателя должна свободно перемещаться в необъятной памяти.
2. Известно, что функциональная нагрузка символа шире его исторического содержания. Справедливо это и для произведений биографического характера. Через свою биографию (историю) герой проживает то ,что не успел почувствовать (прожить) наяву.
3. Единство и как бы внутреннее тождество того, что видишь и чувствуешь, служит отличительной чертой некрепкого сна и фантазии. В действительности такого единства нет. Не должно быть его и в книге, создающей впечатление действительности. (Хорошей иллюстрацией могут служить всевозможные "записки" и "необылины", о которых еще пойдет речь. Это широчайший класс прозы- Федосеева, Паланика, Куроянаги (Тотто-тян), раннего Булгакова, и т.д. ... )
4. Необылины (также как многие литературно обработанные "заметки" - начиная с Сен Сёнагон, прозы Бусона и Басё, вплоть до настоящих дней) составляют примеры становления личности без защиты обстоятельств (особой судьбы, уникальных талантов и т.д.) - то есть это общественные былины. (Хочется привести сомнительный в моральном смысле пример - "Сказок из темного леса") Симптоматично и то, как меняется концепт чудесного. От локального чуда, возмущения привычного порядка вещей, до индикатора замены прежней среды, именно такой, для которой новое явление составляет порядок вещей. Литературную необылину пересказывать так же неэргономично, как и стихи, что служит верным признаком контакта с жизнью.
5. В основании морали возмездия и закона - не идея починки или здоровья, но идея поломки. Поломка- это то, без чего право и мораль избыточны. Регулярна сама физиология, манифестации же ума связаны со сбоем. Трудно представить себе мир, пронизанный умом, если он стабилен, и наоборот, никакого движения не будет в мире, где идеи замерли. (Конечно, есть Пруст или Музиль, которые отнюдь не претендовали на действительность, или сады, полные неторопливой греческой мудрости, сады символические и разительно непохожие на собственно исторические прототипы, драматически нестабильные или застывшие вокруг неумолимой старости ментора)
6. Не только жанровая и стилистическая регрессия отвечает за феномен современной "большой" литературы, но и более глубокий насильственный языковой синтез. Писать, словно бы заполняешь бланк, говоришь, слышишь, идешь или читаешь, но не сама речь, не копия бланка, не автоматическая фиксация. (Например, Баррико, Турнье, Елинек, Кундера и т.д)
7. Такое сплочение и запруживание языка (в постжанровой литературе) позволяет формулировать дифференцирующие императивы, именно допускающие различные и противоположные реализации.
8. Естественная верификация, нелинейность- продукт осмысления читателем жесткой структуры, а не, как пытается проповедовать Павич ("Роман как держава"), аморфного и неупорядоченного скопища элементов. Учение о гипертексте требует от своих адептов немалых душевных и интеллектуальных затрат, именно разучиться отличать причину от следствия (Даже в магазине куклы и конструкторы стоят на разных полках. Или так,- читатель варит суп из картошки на разные лады, да, но если в землю налить супа,- никто такое есть не станет и все как раз сойдутся на том, что это помои.), а также целое от суммы элементов (Ведь целое только предстоит получить, коль скоро элементы "гипертекста" уже подвижны.) Действительно, роман с приключениями, изобилующий деталями, все расскажут по-разному, но пересказ бессвязного текста выглядит похоже. Отмечу, что наибольшей жесткостью отличается ситуативная логика текста, она же сообщает основной вклад в образ. (Впрочем, существуют образцы подлинно гипертекстуальной прозы, причем безо всяких мессионерских замашек, взять, например, раннюю автобиографическую прозу Булгакова)