Как же она радушна летом, когда распахнутое окно занимает половину моего жилища, но я совсем не замечаю его. И как очаровательна зимой: через прочно заделанные с ворохом бумаги, ваты и целым куском мыла рамы непрестанно гудит, я думаю об этом, хотя и не вижу; что-то стучит и просится внутрь, то еще лижет холодный подоконник, то пробирается, пугая пламя свечи и даже занавески.
Пронзительно прекрасна она осенью,- раз в год я выглядываю, как в закатных, еще теплых и желтых лучах качнутся деревья, но где-то в глубине кроны тогда покажется отблеск золота, как первая седина матери. Не в силах устоять перед величием, или же отчаянно пытаясь сохранить себя, не отдаваться этому чувству совсем безотчетно, я опускаюсь на толстый ковер и просыпаюсь ночью, от холода и неудобства.
Из-за неё я всякий раз пропускаю весну: как?, уже и снег тоньше, носится сладкий запах смолы и почек, что-то ворочается и приходит в движение над черной грязью, я снова выглядываю, оборачиваюсь, - но нет, никогда не поспеваю. Я вижу, как люди и в первый холод носят еще легкие наряды, жмутся и дрогнут на остановке, как ходят, подобно обтаявшим кочкам, в зимних пальто на фоне зеленой уже листвы. И, однако, я не разделяю их слабостей наедине с нею.
Моя комната- это та, которую видно в тяжелом зеркале на стене и еще одном, у книжного шкафа с откидной крышкой для письма. И сколь же мало отражается в них чужих слов, мыслей, необдуманных поступков, всей этой навязчивой суеты! В моей комнате нет телевизора и я что-то мямлю в трубку телефона про то, что занят или нездоров. А ну его вовсе! И если мне скажут, что в Африке гибнут, это всегда так, я не услышу в своей комнате. Не прочту, что в разгаре зимы снова отключат газ, не узнаю, когда планируют окончить ремонт теплотрассы осенью, или в каких числах дадут холодную воду летом. Нет, я не считаю себя черствым человеком. Для меня это расточительно - сравнивать себя с другими. Денег хватит на то, чтобы меня не выселили, или я сделал все, чтобы упрочить это положение, а остальные раздал. Умные глаза смотрят из деревянных рамок, как я сгибаю бумагу, то есть разглаживаю сверток для библиотеки в этом месяце. Ошибочно думать, будто я индульгирую в щедрости такого сомнительного характера: людей, которым я отдал свои вещи, а сколько их валяется ненужных в каждом доме!, я не хочу видеть того более, чем самый этот хлам.
Недоверчивых против воли или сентиментальных агрессоров рассчитываю убедить следующим соображением. Всякая нужда, подобно тяжелой болезни, представляется нам чем-то вполне самостоятельным, даже и на фоне своей жертвы. Конечно, из человеколюбия мы не станем предлагать помощь вероломному другу несчастного, про которого известно, что он и сам напоминает болезнь. Если что-то в человеке ищет помощи, то нужда его видится со стороны ждущей насилия над собой, а вовсе не подачек. Теперь я собственно утверждаю, что решительно не приемлю никакого насилия над своей комнатой и вполне настроен оказать самый серьезный отпор любым предложениям. И этим рассчитываю убедить вас.
Только подумайте, как я могу быть всем в этом тщательно изученном пространстве!, и тогда, возможно, вы захотите извлечь для себя пользу. Точно дикий зверь, я скачу и прыгаю вдоль книжных полок, оставляя замысловатые следы на белесой пыли. Я разгадываю иероглиф, иду по следу мела на доске, гадаю по слупившейся штукатурке, взбираюсь на бастион платяного шкафа, довлеющий над всеми окрестностями. Далее, под надзором новых книг, можно было бы спрыгнуть на металлическую лампу, подобно священному древу она хранит золотое руно и вцепилась в край скалы, однако, мне не удержаться на лампе, я неизменно упал бы на парту, где величественные, полные кипучей жизни, цитадели коробок настольного компьютера теснят упругий клубок проводов- древних чудовищ. В лаке полированной крышки отражаются мириады диодов, словно огни, блуждающие в вечной ее ночи над тонью. Однако в путь! Преодолев развёрстые ущелья, вовсе бездонные под отстающим плинтусом, усталый и разбитый я упираюсь в новую величественную громаду- крепко сколоченный кряж кровати с ажурными храмами светильников и тучными лугами покрывал, в самых фантастических цветах. Здесь я на время обрету покой, на западной крыше этого мира, высоко над бесконечной равниной теплого ковра, узор ее городов движется и играет в тучах сладкого дыма смирны и ладана. В этой стране открыты все пути.
Случается ковер нужно скатать ради упражнений или стол передвинуть. После чтения на окне, нужно промыть стекло от следа кожи, после душного мрака бельевого шкафа, когда подглядываешь в щель за ждущей пустотой комнаты, своевременно проветрить его. Однажды я укрепил полки и мебель, так что могу сидеть под самым потолком, а понадобится- исчезну в любой момент.
Я могу быть клеткой исполинского растения, моя комната пропускает живые соки этого дома вверх и вниз и погибнет вместе с ним. Мы с нею безгласные и мудрые перед лицом гибели, будь то ураган общественных волнений, пожар войны, коса магната.
Словно неодушевленный ветер, я подхватываю случайные мысли и несу их дальше, прочь, на просторы сети и мира. Словно вода, годами я размываю беспорядок в своей жизни и лишние предметы, делая комнату гладкой и удобной.
Я могу быть камнем,- об нас запинаются, вечно не берут в расчет, подолгу мы с комнатой молчим, "вода и ветер" устраивают наши дела, а когда заговорим,- то непременно чужим голосом, кто-то притом кричит, или вот - дети смеются.
Это высокий и, видимо, неуютный дом. Я думаю платить дворнику, чтобы в особом порядке держал клумбу под окном. Изредка покупать конфет, чтобы дети чаще играли под ним. Конфеты принесет неопрятный человек в комбинезоне, он всегда опаздывает и редко бывает в духе, как и остальные, что развозят продукты и питьевую воду. Сам я почти не выхожу, пишу. То, что никто не возьмет,- выкидываю, как отсылаю подобные фельетоны, омывая голову. И даже наверное приобрел свою долю известности где-то там. Да, любить решительно не за что, но чтобы негодовать на меня, вам потребуется воображение. И я буду действительно рад, если случиться тому.
Моя комната- это то, что отражается в зеркале. И только. Если мне потребуется шагать по ночным улицам, цветным и кружащимся, будто сидишь в трубке калейдоскопа, глядеть сквозь хрустальный купол подъёмника на мерцающие гроты торгового мола, или зевать в опере где-нибудь справа, куда на обиду не долетают звуки слева, я возьму с собой зеркальце, слегка прикроюсь от Горгоны и буду дома.