1. Даже в действующей теории определения - ретроспективны. Это не аксиомы, но унифицирующая попытка систематизировать историю. Определениями не начинается, а кончается разговор. Для продуктивного спора или беседы не нужен "концептуальный каркас", но только возможно более "широкий" тезаурус. А потому стоит добиваться согласия в цели и способе определений, но не терминах.
2. Можно пытаться "воплотить" модель, то есть проводить эксперимент на ее основе, или попросту накапливать опыт неописательного обращения с нею. Чем автоматически разрешается проблема фальсификации, а понятия модели доопределяются в согласии с действительностью. Так развивалась астрология и, быть может, на исключительно фантастической базе со временем закрепились настоящие регулярности природы. И это не то же, что "объективировать" модель, пытаться проверить, например, есть ли струны "на самом деле" в ткани вселенной, либо определять "объективные потребности" "личности".
3. В любой теории много остается от эффекта физиогномики, живой интуиции перед лицом её объекта. Учебники Лафатера не научили никого, полезнее было прямое подражание, ну а сам Лафатер действительно "угадывал" мастерски. В естественной науке транслируется опыт и формализм для разных прикладных задач из расчета наивысшей (логической) симметрии. Считается важным по возможности сократить число существенных условий опыта. И правда, если очень расширить это число, физические законы станут слишком напоминать друг друга...
4. Покуда человек испытывает живое влечение к собственной специальности, к развитию и откровению новых идей, он будет несколько беззащитен перед всем косным и состоявшимся, а того более перед тем, что хочет казаться или быть таким без успеха. Жирный и окончательный крест на своей специальности- прекрасное оружие бывших специалистов во всех отвлеченных дискуссиях. Музиль писал,- "нет ничего столь опасного для духа, как его связь с великими вещами". Можно сказать, что самый контекст этих великих вещей, общие гуманные позиции, поддерживают и умножают любую попытку дискредитации ума, как частного явления. Тем самым расчищается место для эгоизма, слабого и безжизненного в других условиях, - негативные механизмы самоаттестации делают путь в любой сфере простым и понятным, лишенным творческой нагрузки в безопасной изоляции от талантливых нуворишей духа. (ум, сила, талант, образование, деньги - не уникальны, но возможность ими пользоваться на своё усмотрение- для избранных...)
5. Общественное явление в большой степени уже не формирует, а отбирает людей. (Политиков, толкиенистов, инвесторов, военных, хиппи, ученых и т.д.) Слишком часто время и качество воздействия оказывается малым, чтобы изменить человека. Только приоритет внутренней жизни воздействует педагогически, а то, что связано со становлением, - неуловимо для ходульных понятий. Проблема заключается в том, что люди отобранные сообщают институту дополнительный консерватизм. Но и это не все. Такое генеральное качество не обязательно является подвижным продуктом поиска человека, а стандарт попросту враждебен любому поиску. Это значит, что "отобранные" люди, крепко впрягаясь в общую телегу, тянут её без толку в разные стороны.
6. Болезненное самолюбие понукает воспринимать своё, а затем и общее историческое прошлое в качестве разновидности невежества, умножая пройденный путь в недоверии к детям и "дилетантам". Если посильнее растянуть резину самой неправильной формы - она покажется вполне прямой и длинной.
7. Самое эффективное влияние- добровольный пример. Пример, а не словарь, в делах, манерах, даже правильной речи. Неудивительно, что люди видят его даже там, где этого всего более хотелось бы избежать педагогу. Один положительный пример может научить чему угодно, даже самым противоречивым вещам. (Вспоминаются упрёки Шатова Ставрогину) Ценности систематической науки должны быть предпочтительным, но самостоятельным продуктом специалиста. Лучших людей насильственные заповеди понукают нарушать их, чтобы уже тем превзойти себя, нуждающегося в них, то есть менее совершенного.