Я помню тот город, по которому ты ходила. Я шёл давимый летним зноем и тысячами людей по Невскому проспекту. Есть такая улица, как сказала одна красноволосая москвичка, когда я садился в тот мой последний поезд. Она стояла, скрестив ноги, и, прищурившись, курила сигарету. Молодой парень, стоявший рядом, внимательно слушал её.
- Так вот, выходишь на этот самый Невский проспект, поворачиваешься правым боком и тут тебе площадь..... дворцовая, оттуда теплоходы на Петергоф ходят. Билет - десять долларов.
- А по другому туда не добраться? На автобусе, например...
- Нет. Там теплоходы ходят, - В её словах чувствовалась уверенность. Но я не дослушал и зашёл в тёмный вагон. А через девять часов я был уже дома.
И я шёл с работы по этой самой улице, которую та москвичка силилась вспомнить. Тысячи, миллионы людей впитал в себя этот горячий проспект. Но мне нужно было метро, мне была нужна земля. Теперь я плохо держусь на ногах, поэтому любой в силах меня сбить. И мне тяжело ходить по этому городу. Я вспоминаю тот пасмурный июньский день. Своё отражение в стёклах метро, когда я ехал тебя встречать, и когда я встретил тебя и мы долго смотрели друг на друга и я говорил какую-то чушь, а ты улыбалась, и мы пошли по Невскому в сторону Литейного и ты держала меня за руку. А потом мы стояли у светофора и ты обняла меня. Я долго спрашивал себя, когда это что-то сорвалось в моей голове? И теперь я думаю, что знаю.... Я видел, как осыпалось небо, стёкла, как сухой пергамент, хрустели под ногами. И было очень мало людей, мало машин. Мы вышли на пустой Литейный и я долго что-то рассказывал тебе. Ты крепко-крепко держала меня, так, что мурашки скатывались по затылку. А этот город прямых линий и серого неба тихо пел свои песни. Джаз вечернего Ленинграда. Ты сказала, что никогда не слушала живой музыки, я улыбался и смотрел на, упивающегося музыкой, саксофониста. Контрабасист мягко трогал струны. И музыка не кончалась, даже когда мы вышли из клуба. И мы пошли к воде. Ты была рядом, все двадцать восемь часов.....
Вода дышала свежестью. Закат просел на Петроградскую сторону. Я показал жестяную Аврору и ты щурилась что бы разглядеть её, приставляя палец к краю века. А я смотрел в тёмную воду, но ничего не видел. Мимо проходили люди, а мы держались друг за друга. А потом люди исчезли. Мы шли по пустой набережной и ты тихо спросила, почему город такой пустой. Я не знал ответа. Я никогда не видел, что бы в белые ночи в центре было так мало людей. С неба посыпались маленькие едва уловимые капли, и я достал зонт, а ты смеялась над ним. Ты спросила, почему здесь совсем нет магазинов, а я ответил, что здесь дворцы, и серые колонные здания отвечали молчаливым согласием в пустых чёрных окнах.
Мы вышли на Марсово поле мимо одинокого чёрного всадника. И у огня никого не было. Я очередной раз глупо пошутил, ты засмеялась. Я держал тебя за руку, тени пламени скользили по твоему лицу. Я смотрел на огонь. И мне хотелось подставить свою руку.
Подошёл несвежий заросший человек, он выставил озябшие руки, что бы согреться. Потом отошёл в угол мемориала и повесил на деревце свою куртку, встряхнулся и вернулся к огню.
Какой загадочный, прошептала ты, когда мы уходили, что он делает? Бомж, сухо констатировал я. Ты по детски удивилась и спросила, а почему он такой приличный. Ленинградский бомж, улыбнулся я. Ты долго оборачивалась, смотря на него, такого загадочного для тебя. Пока мы стояли у вечного огня, воздвиглось ввысь огромное крыло Троицкого моста. Он был словно обглодан с боков, обнажая ржавую коросту. Его ремонтировали.
А потом мы сидели у воды, я вдыхал запах твоих волос и холодный невский воздух. И мы смотрели на тёмный силуэт Петропавловской крепости, на серые тучи над блёклым шпилем, на симметричную стрелку Васильевского острова. И я не думал ни о чём. Это самые лучшие мысли, которые могут посетить человека, ни о чём....
И когда мы снова пошли, ты сказала, что тебе холодно, и я обнял тебя. И так мы шли вместе мимо застывшего Зимнего дворца, сурового, с облупившейся грязно-жёлтой краской, Адмиралтейства, мимо мокрого медного всадника, который словно парил в дымке дождя. Здесь фотографировались запоздалые японцы, мы прошли мимо. Я сказал, что покажу тебе самый красивый собор на свете. Под усиливающиеся порывы ветра мы обошли чёрную колоннаду Исаакия, вышли на пустую площадь. Скамейка была мокрой и пока на неё мы раскладывали бумагу для рисования из твоей сумки, к нам подошёл небритый человек в рваной шапке и протянул газету, вот уважаемые, садитесь на газетку.... Ты долго удивлённо смотрела ему в след, а я вновь повторил, ленинградский бомж....
И мы сидели под дождём и смотрели на Исаакий. Я читал чужие стихи...... купола под снегом, вьюга амфибрахий заметает следом. Вьюга заметал, хочется напиться, стать пустым каналом или мёртвой птицей... Я остановился и посмотрел на тебя. В твоих тёмных глазах отражались зеленоватые дымчатые купола собора и странное небо и звёзды, которых конечно в это время года не видно... и я.
Ты спросила, почему так темно? А я ответил, что пасмурно, а в белые ночи фонари не зажигают. Я сказал тебе, что никогда в жизни не видел Исаакиевскую площадь такой безлюдной и пустой. Только в одном окне Англетера горел свет, и тень застыла на стене.
Когда мы вернулись на набережную, у Дворцового моста собралось много людей. Последние машины перескакивали мост, пытаясь заскочить на подножку уходящего, разводящегося на ночь города. Нева последний раз вздохнула, зажглись огни на периллах моста. И медленно потянулись к небу крылья. Улюлюкала толпа, вспыхнули сотни фотоаппаратов. Пролёты моста поднимались всё выше и выше. Но я знал, что ему не достать до нас. И когда он остановился, мы поехали домой. Ты положила голову мне на плечо, за окном спал тёмный северный город, узкие улицы и разрушенные балконы. И я смотрел на серое небо и твои волосы.
Моя память долга, но обрывочна, а может, просто к чему-то я боюсь прикасаться, как боялся к тебе. Но ты стояла у окна и смотрела на берёзу на ночном ветру, а я стоял рядом, обняв тебя. Мне всякий город что-то говорит, или кричит, а этот шепчет.... Но во мне всё начинает рваться, когда я вспоминаю ту ночь. И как сказала строгая испанка Пилар из знаменитого романа, таких ночей за всю жизнь может быть всего три. А может ни одной не быть.... Но у меня была, и я это точно знаю.
И утро вместе с тобой на моих коленях. И наш разговор ни о чём. Как хорошо говорить ни о чём, когда человек так близко к твоим губам.
А потом мы шли в сторону метро, и я показывал тебе главные помойки моего района, крыс и бродячих котов. И мы ехали в метро и на нас смотрели люди. И этот самый пресловутый Петергоф, в который мы приехали слишком поздно, и парк закрылся. А мы сели в безлюдном скверике, и я гладил твои волосы. И было пасмурно, и пошёл дождь. А мы вернулись на вокзал. Поехали обратно в Питер. Но дорога ухнула так быстро, что я не заметил, я смотрел на твои руки.
И сидели в кафе у канала Грибоедова. Я смотрел на тебя и пил пиво. И, кажется, выпил столько, что мир вокруг поплыл. И, когда мы стояли у решётки канала, всё зашаталось, и только ты осталась на месте, со мной. По воде плыли бумажки и бутылки со стороны Невского. А я смотрел на них и не хотел отпускать тебя. Но скоро уходил твой поезд, и нам надо было спешить.
Красная стрела вздохнула, качнулась, тронулась. Я смотрел в твои глаза за стеклом. Медленно-медленно ты уходила. И я долго стоял на платформе, пока поезд не превратился в недосягаемую точку. Дождь пошёл сильнее. Я побрёл домой.
А город.... Этот город, крыши, подвалы, а выше поехавших крыш пустота... Остался пустым и бессмысленным. Оставил мне пустоту, да память....