Хорошо на свете тому, кто живет, как человек. А что прикажете делать Семену Храмцову? В прошлой жизни он тоже был человеком, но после смерти его бессмертную душу угораздило вселиться в самый обычный гвоздь.
Находясь в таком досадном обличии, Семен с тоскою вящей прикидывал свою будущность. "Хорошо, если Тихон употребит меня в дело, когда станет чинить мебель в клубе, - прикидывал он. - Хотя нет, для мебели я слишком большой. Тогда пусть меня забьют в лавку. Лучше, конечно, в ту, что на пристани, у речки стоит. Буду на природу любоваться. Если доска не гнилая попадется и с соседями-гвоздями повезет, то в лавке-то жить можно".
Эти благостные мысли вдруг прервала горсть новых гвоздей, брошенных Тихоном в деревянный ящик с его обычным, сиплым матерком.
- Куда прешь!? - заорали бывалые гвозди на новых. - Ты чего царапаешься, гад? Не видишь, что ли, как все нормальные гвозди лежат? Ты что, в прошлой жизни бараном был?
Больше всех гвоздей из числа старожил норовил поскандалить тот, что был раньше заведующим мясокомбинатом. Ему, допустим, можно было понять: после такой блестящей карьеры, ему выпала совершенно убогая участь, - быть всего лишь гвоздем. К тому же и гвоздем-то он стал, прямо скажем, не выдающимся. Так, шаржик какой-то, а не гвоздь: среди "соток", и "пятидесяток" он совсем затерялся со своим росточком меньше сантиметра. Он был плевым сапожным гвоздиком, который оказался в ящике плотника Тихона по какому-то недоразумению, да так и задержался.
Семен вполглаза посмотрел на своих новых соседей. Наметанным взглядом он сразу же определил, что людьми в прошлой жизни из них были лишь двое, а остальные имели происхождение менее благородное. Кто-то был придорожным камнем, кто-то безмозглой бабочкой-капустницей, а вот тот, гнутый, был в прошлой жизни бутылкой из-под кефира.
Одного из тех двоих, что раньше были людьми, Семен узнал. Собственно, и остальные его тоже узнали, ведь пару недель назад все гвозди в ящике, наконец, с облегчением вздохнули, когда этот тип, бывший при жизни вором-рецидивистом, а ныне ставший "тридцаткой", покинул их, - как все тогда надеялись навсегда: Тихон одним ударом вогнал его в сиденье беседки, когда на базе отдыха готовились к открытию сезона. Вогнать-то вогнал, да видно как-то неловко. Пьяный, наверное, был, черт полосатый. И вот теперь гвоздь-рецидивист на гордой фене объяснял всему железному коллективу, что за две недели умудрился до крови расцарапал седалища аж трем отдыхающим, причем одной из них была женщина, и очень даже ничего. Тихон, когда вытащил его обратно из лавки, почему-то не выбросил, а сунул обратно в ящик. "Век воли не видать, знойная была женщина!.." - никак не мог угомониться приблатненный гвоздь.
Семен вздохнул, и привычно окунулся в тоску и уныние. "Ну почему так? - едва не скулил он, с брезгливой ненавистью глядя на плотную ржавчину, которая давно уже покрыла его упругое тело, а теперь пробиралась еще глубже, незаметно разъедая его стальное нутро. - Другие переселились в облака, в цветы, некоторые даже в бриллианты, а я, - словно проклял кто, - в какой-то безликий ржавый гвоздь".
Тут его безрадостные мысли вдруг прервал настороженный шепот, что пронесся меж соседей: "Идет... Идет...", - приглушенно загалдели гвозди вокруг. Слова эти относились к Тихону. Такой переполох среди железной братии случался каждый раз, когда плотник Тихон, бурча под нос всякую ерунду, заходил в свою каморку, и брался за деревянный ящик с инструментом. Гвозди в такие моменты дружно замирали, и с оборванным сердцем ожидали своей участи: ведь куда их забьет этот хмурый мужик с непреходящим перегаром, там и придется им доживать свой век.
На сей раз Тихон зашел в каморку не бормоча себе под нос, как это обычно с ним бывало, а громко и матерно втолковывая кому-то, что он в "гробу их всех видел". Потом подхватил молоток, швырнул его в ящик с гвоздями, и вышел с инструментом из каморки.
Гвозди тут же занялись привычным делом: стали гадать, - что им уготовано? "Кажись, кровлю в столовой чинить будет..." - предположил самый нетерпеливый. "Нет, не кровлю, - отозвался кто-то из его соседей. - Наверное, ступеньки в медпункте будет править. Там давно уже две доски в середине сгнили. Вот их и будет менять". "Да какие ступеньки? - встрял в их спор гвоздь-рецидивист. - Слепые, что ли, в натуре? Вон, забор у ворот завалился. Его и будут чинить. Так что, братва, все в этом заборе через час будем. Век воли не видать!". После этого наперебой загалдели уже все остальные.
Семен в таких прениях никогда не участвовал: все равно ведь не угадаешь, куда именно забьет тебя хмурый Тихон. А если так, то зачем себе сердце рвать? Семен досадливо поморщился от нестройного гула вокруг, и отвернулся к стенке, чтобы никого не видеть.
Через какое-то время все гвозди вдруг разом смолкли. "Что такое?" - не понял Семен, с тревогой оглядываясь по сторонам. А Тихон меж тем размашистым пинком открыл дверь туалета, что стоял на самом отшибе турбазы, и, продолжая материться, сунул руку в ящик. Семен почувствовал, как пальцы Тихона подхватили его и еще нескольких соседей, и вот они уже вместе лежат на его широкой, солоноватой от пота ладони. "Этот, что ли..." - прищурившись, сказал Тихон, и, бросив остальные гвозди в ящик, зажал Семена между большим и указательным пальцем. После этого взял молоток, и приставил Семена острием к стенке.
"Э-э! Мужик! Ты чего!! Не хочу в сортире!!! Ох, и гад ты, Тихон..." - орал ему Семен что есть сил, однако Тихон, конечно, ничего не услышал. Семен зажмурился в предчувствии головной боли, и до хруста напряг свой хребет, чтобы не согнуться под тяжестью удара. "Берегись!!!" - гаркнул ему молодецким басом молоток, и дважды тяжело ухнул Семену по шляпке: "Бум!.. Бум!.." Семен почувствовал, что по пояс вошел в податливую доску. "Не очень-то и больно", - облегченно вздохнул он, и тут же его накрыл сверху еще один дюжий удар. На этот раз - от неожиданности, что ли, - в его голове все перемешалось, а когда туман понемногу рассеялся, оглушенный Семен увидел, как Тихон рвет какую-то газету в клочья, а потом накалывает их на забитый только что в стену гвоздь, - на него, мать честная, накалывает, на Семена!
Насадив ему на шляпку последний обрывок, Тихон вышел из сортира, а Семен остался в нем, - один на один с собой, а, главное, со своими невеселыми, прямо-таки каторжными мыслями. "Председатель правительства встретился вчера с..." - машинально прочитал он строчку на верхнем клочке газеты, однако на этом текст обрывался, и с кем именно вчера встретился председатель правительства осталось неизвестным. В этот момент до Семена, наконец-таки, вполне дошло, что за беда, что за напасть с ним случилась: ему придется коротать оставшийся век не в кровле, и даже не в ступеньке медпункта, а в этом вонючем, вечно загаженном сортире!
Это было уже слишком. "Мало того, что в гвоздь превратился, так еще придется торчать здесь, пока не сгнию, - взвыл Семен. - И за что мне такая доля?" Пары хлорки, рассыпанной по полу туалета, уже начали скользить по нему со всех сторон своими ядовитыми языками, и от этого невыносимого запаха Семена буквально выворачивало наизнанку. "Нет, в хлорке я долго не протяну, - еще сильней заскулил он. - В хлорке меня, наверное, и до осени не хватит. Ну и гад же ты Тихон!"
.Неизвестно, сколько бы еще продолжал стенать несчастный гвоздь с испанским воротником из обрывков газет на шее, если бы вскоре в туалет не зашел первый посетитель. Это был упитанный, лысенький мужичок, хаотично совершающий движения, подходящие под категорию "приспичило". Он суетливо спустил со своего пивного животика брюки, и брезгливо морщась от агрессивной атмосферы, что витала в сортире, навис голой задницей над дыркой в сральной доске. Семен зажмурился: ему было невыносимо видеть, как прыщавые, потные от натуги половинки мужика раздвигаются, и медленно выталкивают из себя вонючий запекшийся комок. "Плюх!" - смачно раздалось, наконец, внизу. "А-а-а..." - с блаженным облечением простонал мужик, и потянулся рукой к Семену. Поддерживая одной рукой брюки, чтобы не загваздать их в разливах мочи, мужик сорвал с шеи Семена несколько листов, и принялся сосредоточенно возить ими по своей заднице. "Да что же это такое?! - вновь взвыл Семен от невыносимого зрелища. - Неужели мне всю оставшуюся жизнь придется смотреть на это? Каждый день!!!"
Лысый мужик давно уже вышел из туалета, а Семен все еще продолжал клясть свою судьбу, пока вдруг не услышал откуда-то неясные, едва различимые голоса: "Куда прешь?... Эй, жертва запора! А ну, плыви обратно!.. Подвинься! Слышь кому говорю, дерьмовая твоя душа! Разлегся он тут..." Семен прислушался. Голоса исходили из дырки в полу. До него вмиг дошло, что это собачилось меж собой говно, что находилось внизу. Скандал разгорался все сильнее.
- Какого черта ты в меня уперся? А ну-ка, развернись в другую сторону, хам! - громко визжала какая-то дама, явно дерьмовая.
- Молчи, мымра, - пробасил ей кто-то в ответ. - Не на пляже в Сочи. Как упал, так и лежу.
Однако дама не успокоилась. Получив отпор от одного, она немедленно перекинулась на другого:
- А ты куда прешь, поносина? А ну, давай, двигай отсюда к дальней стене, и сохни там, пока не загустеешь! Ишь, течет она по мне, сволочь!
- Сама сволочь! - отшила ее поносина. - Я, по крайней мере, в прошлой жизни человеком была, а не болонкой.
- Ой, ой, человеком она была! Вы только посмотрите на нее, граждане! Какая важная диарея к нам пожаловала. И кем же ты была, поносина?
- Да уймитесь вы, девочки, - откашлялся кто-то из глубины выгребной ямы дряхлым, компостным голосом.
- Это кто там воняет? - взвизгнула болонка, гневно булькая через поносину.
- Попрошу выбирать выражения, - с достоинством ответил ей все тот же немощный глас.
Тут хлопнула дверь, и в туалет зашел очередной страждущий облегчения. Семен опять зажмурил глаза, и открыл их только тогда, как человек вышел.
"Куда прешь, урод? Упал он, видите ли. Мы тут все упали. Теперь лежи, и не рыпайся!" - с новой силой разгорелся скандал между дерьмом.
Семен молча слушал эту бесконечную хлюпающую возню, и, наконец, его железное сердце смягчилось. "Быть гвоздем не так уж и плохо. Даже в сортире..."