тюремный мир Цинцинната, как считает Джонсон, - только один из миров романа, так как в своем воображении он рисует другой, идеальный мир, в котором он - свободный гражданин, живущий среди людей, говорящих на его языке.
Цинциннату кажется, что он мельком видит свой идеальный мир во сне, и постепенно он приходит к мысли о том, что "называемое снами есть полудействительность", то есть, проблеск того идеального мира (СР 4, 100). С другой стороны, наша "хваленая явь" - наполовину сон, в который просачиваются только извращенные и искаженные пародии на настоящий (идеальный) мир. Предположение о том, что мир спящих и мир бодрствующих поменялись местами и Цинциннат оказался не в том мире, подтверждается судьбой городской статуи капитана Сонного: в финале романа, когда мир спящих распадается на части, в статую каким-то образом ударяет молния, что отмечает конец царства сна.
"Помимо самого Цинцинната, идеальный мир дает одну неискаженную проекцию в тюремный мир романа. Тамарины сады, большой городской парк, с которым связаны немногие счастливые воспоминания Цинцинната, противопоставляются зловещей тюрьме-крепости, в которой он ожидает смерти. Когда Сады упоминаются в первый раз, герой-заключенный вспоминает их как место, где, "бывало, когда все становилось невтерпеж и можно было одному, с кашей во рту из разжеванной сирени, со слезами..." (СР 4, 52). Так сильна тоска Цинцинната по Садам, месту его первых свиданий с Марфинькой, что он тщетно пытается увидеть парк из окна своей тюремной камеры. Несколько дней спустя, когда Цинциннат бредет по тюремному коридору, он натыкается на освещенную диораму, вделанную в каменную стену, которая должна изображать окно, выходящее на Тамарины Сады. Сады непосредственно связаны с идеальным миром Цинцинната, в котором находится "оригинал тех садов, где мы тут бродили, скрывались" (СР 4, 101). Кроме того, в Садах есть дубовые рощи, которые перекликаются с еще одним важным символом в романе".
По мнению Джонсона, Тамарины сады, их "там" каким-то образом связаны с "тем светом", то есть нездешней действительностью.
Не зря же Цинциннат смотрит вниз на "ТуМАн ТАМариных садов, на сизые, ТАющие холМы".
Таким образом, ключевой семантической оппозицией в романе, по мнению исследователя, является "тут" ( тупое, тупиковое ) - "Там" ( там-там далекого оркестра ).
Но что такое Цинциннатово "там"?
Джонсон приводит примеры парафразов "там": "в другом климате" (СР 4, 118), "в другом измерении" (СР 4, 73), "переходил в другую плоскость" (СР 4, 119), "в... другой стихии" (СР 4, 119), "в другую глубину" (СР 4, 119), а также "в другую сторону".
Для тюремщиков Цинцинната существует только тупое "тут", их мир одновалентен, если можно так сказать. Никакого иного, другого существования они не мыслят. Все упирается в правила поведения заключенного и список его последних желаний. Никакого душевного порыва, никакой экзистенциальной тоски по Бытию.
Для Цинцинната ощущение - иррациональное, разумеется, - "там" - связано с любовью. Он встречается со своей возлюбленной, Марфинькой ( когда она была невестой ) именно в Тамариных садах.
Брайан Бойд считает, что в романе "Защита Лужина" предки героя, которые находятся в ином мире, обладают способностью влиять на его судьбу ( в особенности дед и отец ), что подразумевает готовность исследователя говорить об инобытии как таковом.
иной
Джонсон находит "философский прототип" модели "миров" писателя в неоплатонизме.
2) "Каждая сфера бытия проистекает от высшей сферы" и "устанавливается в своей собственной реальности, вновь обращаясь к этой высшей сфере в движении умозрительного желания, которое заложено в первоначальном творческом импульсе... получаемом ею от своей высшей сферы".
3) "Каждая сфера бытия - образ или выражение на низшем уровне сферы высшей
Такие основные положения этого учения приводятся им в сочинении о мирах и "антимирах" Набокова. Нельзя не отметить, что похожая модель миров есть и у Крапивина, что убедительно доказывается в моем исследовании "В глубине Великого кристалла. Основные концепты цикла В. Крапивина".
Развивается эта тема поливалентности "реальности" в моей же статье "Набоков и современная российская фантастика".
иной
Неотъемлмой частью той или другой "реальности" становится графический, зримый образ, который нередко является образом слова, образом, связанным с алфавитом.
В стихотворении "Вечер русской поэзии" греческий алфавит, например, назван fashioned his alphabet from cranes in flight - "зовущим к полету".
Русский же алфавит притягивал писателя его колоссальными гласными - like Russian verse, like our colossal vowels:
those painted eggs, those glossy pitcher flowers that swallow whole a golden bumble bee.
Джонсон пишет о том, что даже отдельные буквы русского алфавита вызывали у Набокова образные ассоциации. Так, буква "Ы", по его мнению, настолько грязная, что словам стыдно начинаться с нее. "Буква "О", которая, по словам Набокова, вызывает у него синестетический образ "оправленного в слоновую кость ручного зеркальца" в английском и имеет цвет миндального молока в русском, оказывается пригодной для использования в виде нескольких иконических образов. Целая глава автобиографии посвящена французской гувернантке молодого Набокова, тучной Mademoiselle О. Вот Набоков представляет себе ее ночное путешествие на санях в имение Набоковых: "Все тихо, заворожено, околдовано большим небесным О, сияющим над русской пустыней моего прошлого" (SM 62 [1960]). В этом отрывке гувернантка воссоздается с помощью сложного образа, сочетающего ее имя - Mademoiselle О, ее округленную фигуру и ее белизну, и все это подсознательно сравнивается с луной, ассоциация с которой вызывается с помощью буквы "О"".
Джонсон даже говорит об алфавитном "иконизме" - в подтверждение приводя письмо Найта его возлюбленной -
"Жизнь с тобою была волшебством, - и, говоря "волшебство", я разумею щебет и шепот, и шелк, и мягкое, розовое "в" в начале, и то, как твой язык изгибался в долгом ленивом "л". Наше со-бытие было аллитеративным".
Здесь же уместно вспомнить набоковского индивидуума с двумя его "у", безнадежно аукающимися в чащобе экономических причин, и воющий звук "у" из романа "Приглашение..", подпертый четой "твердо" - "тут" ( причем два "т" сравниваются с двумя рослыми тюремщиками ).
А вот еще случаи алфавитного иконизма:
"С" - серповидный отпечаток каблука,
"О" - оправленное в слоновую кость ручное зеркальце,
"V" - летящая птица,
"?" ( ижица ) - сосредоточенное выражение лица и наморщенный лоб,
"z" - зигзагообразная молния во время грозы,
"г" - виселица,
"т" - высокий тюремщик.
Монтре
Уже в В 1962 году В.В. Набоков с женой В.Е. Слоним поселились в городе Монтре на берегу Женевского озера в отеле "Палас" в номере "64" (таково число клеток на шахматной доске). Здесь писатель прожил последние годы жизни. Свой распорядок дня он охарактеризовал так: "Зимой просыпаюсь около семи: будильником мне служит альпийская клушица - большая блестящая чёрная птица с большим жёлтым клювом, - она навещает балкон и очень мелодично кудахчет. Некоторое время я лежу в постели, припоминая и планируя дела. Часов в восемь - бритьё, завтрак, тронная медитация и ванна - в таком порядке. Потом я до второго завтрака работаю в кабинете, прерываясь ради недолгой прогулки с женой вдоль озера: Примерно в час - второй завтрак, а к половине второго я вновь за письменным столом и работаю без перерыва до половины седьмого. Затем поход к газетному киоску за английскими газетами, а в семь обед. После обеда никакой работы. И около девяти в постель. До половины двенадцатого я читаю, потом до часу ночи сражаюсь с бессонницей"
1975
За два года до финала, пишет Геннадий Барабтарло, он оступился и упал, покатившись вниз в горах недалеко от Давоса, буквально "с небесной бабочкой в сетке", - это из маленького, задним числом кажущегося до содрогания провидческим стихотворения о возможном месте и образе.. "Это вариация известной вещицы Гумилева "Я и Вы", написанной ровно за шестьдесят лет перед тем, в роковом июле 1917-го, ставшем подзаголовком для одной волшебной книги стихов другого, несравненно более сильного поэта: "И .. я не на постели, / При нотариусе и враче, / А в какой-нибудь дикой щели, / Утонувшей в густом плюще". Сачок выскочил из руки упавшего на склоне горы Набокова и, подпрыгнув, застрял довольно высоко на ветке дерева, "вроде Овидиевой лиры", и так там и остался. Набоков же .. не на "вершине дикой горы", а на больничной постели, не от жары, а от сквозняка, в отсутствие врача, но в присутствии жены и сына"
( Г. Барабтарло, Возвратный ветер ).
Брайан Бойд находит в этом альпийском происшествии отголосок темы предпоследнего его романа "Сквозняк из прошлого" ("Transparent Things"). Барабтарло же кажется, что Набокову, лежащему навзничь, вниз головой на склоне, глядящему, как над ним меж облаков проплывает фуникулер с развеселыми, машущими руками туристами, мог прийти в голову пассаж из его последней книги, только что вышедшей, с удивительно предугаданным описанием воздушной эвакуации, для которой это падение было, может быть, отправным пунктом:
"Представьте себе что я (пишет повествователь и главный герой романа Вадим Вадимыч N. - Г. Б.), пожилой господин, почитаемый писатель, быстро скольжу навзничь, раскинутыми .. ногами вперед, сперва через вон тот проем в гранитной стене, потом над сосновым бором, потом вдоль покрытых туманом поемных лугов, а потом прямо в прорывы тумана, все дальше да дальше, вы только вообразите себе это зрелище!"