Последним законченным романом писателя был "Смотри на арлекинов", вышедший в свет в 1974 году.
"В нем писатель, словно глядя в искривленное зеркало, создает пародию на собственную жизнь. Герой романа - русский писатель-эмигрант Вадим Вадимович пишет русские стихи и романы, потом переезжает в Америку и переходит на английский язык, преподает в колледже. Но есть в его судьбе и существенные отличия от набоковской: например, он был много раз женат, а также осуществил заветную мечту своего создателя - посетил инкогнито советскую Россию", - пишет один из исследователей.
начало
"Спустя четыре года я впервые услышал от его вдовы о начатом последнем романе. "Мне велено было сжечь его". Это было сказано с легкой улыбкой, со свойственным ей чуть задержанным прямым взглядом в глаза собеседнику. Мы сидели в кабинете в начале анфилады маленькой квартиры Набоковых в старом крыле отеля Монтре-Палас (которая теперь названа его именем и сдается богатым любителям за полторы тысячи евреалов за ночь), об одном большом овальном окне, выходившем на юго-запад, на озеро. "Но я покамест не исполнила этого - рука не поднялась". Подробностей она не предлагала, и я не стал их просить из безотчетного чувства, что все, что касается этой книги, должно сохраняться в тайне" ( Г. Барабтарло. Сочинение Набокова ).
карточки
По словам Г. Барабтарло, карточек этих всего числом сто тридцать восемь, размером 9 х 12 каждая. На таких библиотечных, так называемых оксфордских, карточках, в двенадцать бледно-синих линеек с красной (или темно-синей) верхней строкой, Набоков записывал и переписывал свои романы начиная с "Лолиты". "Слова и фразы, написанные исключительно карандашом номер два, т. е. средней мягкости, стирались и заменялись другими, карточки множились и переписывались набело, но вскоре превращались в новые черновики. Резинка на конце карандаша стиралась быстрее часто затачивавшегося грифеля. Карточки "Лауры" расположены в том порядке, в каком были найдены, но их сквозная, реестровая последовательность не Набоковым нумерована и не определяет их назначенного расположения в будущем романе".
В феврале 1976 года он пишет в дневнике: "Новый роман [.] Более или менее кончены и переписаны 54 карточки. Четыре стопки из разных частей романа. Да еще заметки и черновики. 50 дней с 10 декабря 1975. Негусто". Издателю он писал около этого времени, что у него набралось текста на сто страниц, т. е. "приблизительно на половину книги", но можно думать, что он считал и свои ранние, не дошедшие до нас черновики. Мог он и просто ошибаться в счете. Его хроническая безсонница усугубилась к концу жизни, постоянно менявшиеся снотворные помогали недолго, и после своего падения в горах и перенесенной в июле 1975 года хирургической операции он ослабел. В апреле он пишет по 5-6 карточек в день, "но много [приходится] переписывать"[169]. "Переписал в окончательном виде 50 карточек = 5 ООО слов".
финал
Вполне вероятно, пишет Г. Барабтарло, что роман должен был окончиться фразой Флоры "Ты пропустишь свой поезд" (последняя строка карточки 114; под ней черта). Фраза эта по-английски ("You'll miss your train") может быть оснащена вторым смыслом, потому что слово train сохранило свое значение вереницы или каравана, например, в таких обиходных английских штампах, как "ход [поезд] мысли" или "ход событий", и Набоков иногда пользуется этой двусмыслицей. "В первом же его английском романе Нина Речная, больших способностей сирена и фамфаталь, уже погубившая Найта, а теперь одурманившая повествователя и обманом заманившая его к себе в усадьбу (обманываться, впрочем, он едва ли и сам не рад), говорит своему мужу, выпроваживая его из дому: "Моn ami, ты прозеваешь свой поезд". А в конце книги неизвестное лицо голосом Найта жалеет "о поездах, аллюзиях и возможностях, которые упустил", выстраивая именно тот семантический ряд, о котором у нас тут речь. То же и в "Пнине"".
О работе над русским изданием
Г. Барабтарло писал так: "Русское издание "Лауры" было приготовлено мною в течение нескольких месяцев, с большим перерывом, вызванным техническими обстоятельствами. Оно состоит из трех частей: предисловия Дмитрия Набокова; сохранившихся на 138 карточках черновиков книги (и то и другое в моем переводе); и описательного и истолковательного послесловия, вариант которого читатель держит теперь перед собою.
Некоторые специфические особенности "Лауры" затрудняли перевод на русский язык[174]. В нем, как впрочем и в оригинале, немало сучков; есть и задоринки. Нельзя сказать, как в одном примере у Даля, что "книга написана переводчивым языком". Например, некоторым английским наименованиям и глаголам из половой номенклатуры нет русских соответствий, потому что многое из того, что пристало современному английскому языку, или прямо отсутствует, или неудобно в печати на русском"
Немало думал Барабтарло над именем героини романа. Флора или Лаура? Лаура или Флора?
Во Флоре "все должно быть размыто, даже самое имя ее, которое как будто для того и выдумано, чтобы сказочно удачливый художник мог из него выделать другое" (карточка 45). К иетрарковой Лауре, "в сияньи добродетелей ея", как и к пушкинской, которой "двух любить нельзя" одновременно, наша - сколько можно судить по карточкам на руках - кажется, не имеет непритянутого отношения[177]. Разве что Филипп Вайльд, если б знал Пушкина, мог бы сказать любовнику жены и автору романа о ней: "Твоя красавица не дура. / Я вижу всё и не сержусь. / Она прелестная Лаура, / Да я в Петрарки не гожусь".
иной
По мнению Барабтарло,
в каждом романе, начиная с "Защиты Лужина" и во всех последующих (за двумя, может быть, исключениями), Набоков водяным знаком помещает и варьирует почти без развития тему неощутимого, но деятельного участия душ персонажей, ушедших в пределах повествования, в судьбах еще действующих в нем лиц, с которыми их при жизни связывали отношения кровные или сердечные. "Однажды подержав книгу Набокова на просвет и увидев контур этой темы, потом уже не можешь не проверять ее наличия и в прочих и не отмечать ее переходящих характерных признаков. Это какой-то странный, односторонний спиритизм, действие которого совершенно неощутимо для тех, на кого оно направлено, и может быть распознано только наблюдателем извне, и то но обретении известного навыка".
вот фрагмент из одного интервью Геннадия Барабтарло:
- Можно ли считать этот роман ( "Лауру" - И.П. ) одним из самых сильных произведений Набокова? И что вам наиболее близко из творчества Набокова?
- "Лауру и ее оригинал" в ее настоящем виде нельзя называть романом и сравнивать с другими. Если бы нам от "Гамлета" достался только первый акт, черновик монолога о самоубийстве, инсценировка "Мышеловки", да последняя сцена, а засим - молчанье, то можно ли было бы считать ее в числе лучших шекспировых пьес? Это - фрагменты романа, или лучше сказать фрагменты из романа, потому что сама книга уже существовала в воображении автора со всей своей архитектурой и интерьерами, но записана была только на треть или четверть, причем большею частью не подряд. В ней нельзя узнать главного в романе - композиции: внутреннего соотношения частей, расположения частностей, тематических переходов, перемычек начал и концов, т. е. нет замкнутой энергетической сети, приводящей в согласованное движение все сочинение.
- Каким образом вам было предложено переводить книгу на русский язык? Какова была ваша реакция на это предложение, учитывая какими разногласиями и секретностью окружена публикация "Лауры"?
- В марте 2008 года наследник Набокова предложил мне через своего поверенного войти в состав маленького кружка специалистов с тем, чтобы, прочитав рукопись черновика, сличить ее с ремингтонированной транскрипцией на предмет исправлений и подать свое суждение относительно возможности издавать этот текст. Прочитав, сличив и исправив, я подробно и откровенно изложил Дмитрию Набокову, с которым мы знакомы уже почти тридцать лет, свое мнение относительно издания. Когда стало ясно, что он, по причинам для него важным, принял решение печатать, я предложил свои услуги по изданию на русском языке, с чем он он охотно согласился, т. к, по его словам, это "само собой разумелось" и он и сам имел в виду меня о том просить.
Конечно, мне было интересно за это взяться, и еще в первый раз пробегая свой экземпляр карточек "Лауры", я автоматически набрасывал возможные русские варианты заковыристых мест. Но главное побудительное движение было охранительным: невыносимо было вообразить, что Набоков может появиться как бы от своего имени на советском новоязыческом диалекте. Своих возможностей я отнюдь не преувеличивал, а только хотел скроить и пошить из старого, но дорогого материала пусть и невзрачную и мешковато, будто с чужого плеча, сидящую, но все- таки пристойную одежду - хотя бы для того, чтобы какой-нибудь благонамеренный портной не выпустил книгу в шутовском наряде.
- Опишите, если возможно, каким образом вы переводили "Лауру": подряд или нет, на компьютере или от руки, пользовались ли словарями, перечитывали ли другие тексты Набокова, английские или русские.
- Как я уже сказал, я набросал некоторые варианты русских соответствий еще при первом беглом чтении. Вчерне я переводил подряд, карточку за карточкой, причем тоже на карточках, но большего размера и нелинованных. Потом я переписал второй черновик на экране машины, после чего были третьи, пятые, и седьмые стадии исправлений и отделки. Под рукой, как обычно, стояли на полках или высились стопами разные справочные книги: два толковых английских словаря (большой Оксфордский и Вэбстер, во 2-м, 3206-страничном старом издании) и один русский (Даль в третьем издании, 1903 года); затем трехтомный англо-русский словарь, и множество весьма специальных русских лексиконов, например "Словарь набоковской Лолиты", "Словарь названий морских рыб", "Словарь ветров", и светлую печаль наводящая рыжая, или порыжевшая от времени, очень ценная книжка с длинным названием (перевожу) "Британецъ въ Россш: Карманный толмачъ, содержащш фразы и речешя, полезныя въ путешествш и проч." (Лондонъ, изд-во Леопольда Гиля, 1918 г.) - последний снимок еще неиспорченной русской речи, сделанный иностранцем (иногда, впрочем, говорящим со смешным акцентом облапошенного московскими циркачами немецкого импресарио Кнейшютца: "Скажите, завтра ли будет хорошая погода?").
эротика
у Набокова, считает Г. Барабтарло, в отличие от совершенно бездарных нынешних "натуралистов", все называющих своими именами (чаще всего блатными), нигде нет никаких именно откровенных картин этого рода, а напротив, все такие описания представляют собой более или менее плотно упакованные недосказания (в русских книгах) или иносказания (в английских, после "Незаконнорожденных"), фигуры речи для фигур тела. У него нигде на вас не скалится гнилое или непечатное слово, пометом которых пестрит теперь ничтожная проза в самых солидных американских литературных журналах, а в крайних случаях анатомической необходимости он пользуется не дегтярным или сальным или площадным термином, как это принято у поденных порнографоманов, уверенных, будто русский язык им родной, но научной латынью или славянизмом.
история
"История сочинения "Лауры", возстанавливаемая отчасти по записям в его дневниках, отчасти из писем к издателю, а также поступательный ход и характер сохранившегося текста указывают на существование в чертежах замысла обыкновенного набоковского романа, разве что краткометражного (хотя даже этого нельзя утверждать). Более того, этот роман должен был обнимать собой другую книгу под названием "Моя Лаура". Все это сложной архитектуры здание Набоков уже соорудил мысленно, но у него достало сил и времени записать только около четверти, я думаю" ( Г. Барабтарло ).
издатели
В книге "Сочинение Набокова" имеется глава "Недоставленное письмо", которое рискнем привести полностью.
"За неделю до выпуска русской "Лауры" издатели неожиданно попросили меня как можно скорее прислать им что-то вроде адреса к торжественному собранию, имевшему состояться через два дня в музее Набокова в Петербурге, на котором выход книги предполагалось праздновать раутом. Я написал его в ту же ночь и тотчас отослал, но его там отчего-то читать не стали, а пожелали прочесть на следующей неделе в Москве, на открытии как бы ярмарки книг - но это тоже не удалось: мне передавали свидетели, что после вступительных речей публика ринулась в буфет.
Вот это краткое приветственное обращение, едва ли не буквально повисшее в воздухе:
"Дамы и господа!
Предложение написать что-нибудь для вашего собрания по случаю выхода "Лауры" застало меня въ Гельсингфорсъ, куда я какъ разъ приехалъ сделать объ этой книге два доклада. Въ здъшнемъ университете вследствие свирепой эпидемии гриппа отменены рукопожатья, о чемъ кругомъ вывЪшены предупрежденья. Запреть другого рода - непреодолимое для меня разстоянье временныхъ зонъ - не позволяетъ мне протянуть вамъ руку не на письмЪ, а на самомъ деле, съ особенной сердечностью темъ, кто имълъ прямое отношение къ столь изящному (сколько могу судить еще не видовъ) изданию моего перевода этой необычайной прозы. Переведенная изъ камеры смертниковъ не въ пожизненное заключение, и даже не просто выпущенная на волю, но именно въ светъ- въ обоихъ значенияхъ этого слова, - она станетъ жить, уже теперь живетъ, шумной свътской жизнью, независимой не только отъ издателя и переводчика, но и отъ автора, въ круженьи торжествъ, въ окруженьи полумасокъ, въ чехардге загадокъ и отгадокъ, и въ повътрияхь вздорныхъ слуховъ подъ копирку.
Съ другой стороны, мнъ кажется, что всъмъ теперь известная история этого приговореннаго черновика, какъ бы ни относиться къ ея развязкъ, не предполагаетъ громкихъ тостовъ и рукоплесканий - лучше можетъ быть просто поздравить "другъ друга съ берегомъ и если и сказать "ура", то вполголоса. Посылаю вамъ этотъ тихий приветь - и фигурально, и буквально "съ другого берега".
Я хотълъ бы воспользоваться этимъ любезно предоставленнымъ мне случаемъ, чтобы выразить душевную признательность сотрудникамъ издательства, въ частности Е. А. В., Т. Ф. Ж., и О. В. Ч., за ихъ неизменно исполнительное внимаше къ моимъ просьбамъ техническаго и професиональнаго свойства.
Я благодаренъ также И. Н. Т. за кропотливый корректурный трудъ и особенно за ея терпеливое отношение къ такъ называемымъ "особенностямъ моей ореографии и слога". Здъсъ нътъ нужды объяснять эти особенности - желающе найдутъ объяснеше въ 8-й главкъ моего послъсловия, и быть можетъ поймуть, отчего тутъ не блажь и не чудачество. Впрочемъ, упомянутая разница часовыхъ поясовъ - мои отстаютъ на девяносто летъ - можетъ этому пониманию воспрепятствовать.
Кстати здъсь объ этомъ послъсловии. Брайанъ Бойдъ, извъстный биографъ Набокова, прочитавъ его въ рукописи, сказалъ, что но его можно истолковаше любой книги излишне при первомъ ея издании - замечайте, обнаруживающее тонкость суждешя. Но, какъ иные изъ присутствующихъ знають, до самого сентября [2009 года] не было и ръчи о помъщение перевода предисловия Дмитрия Набокова, и мое эссе предполагалось въ ввдиду предувЪдомительныхъ замътокъ, безъ которыхъ выпускать на люди эти необработанные фрагменты было бы совсъмъ странно.
Я надЪюсь, что читатели, которые захотятъ этимъ послъсловиемъ воспользоваться по назначению, не пройдутъ мимо одной сквозной темы: прямыя и косвенныя, подводныя и явныя цитаты изъ Пушкина и стрелки, указывающая направлеше къ нему, попадаются тамъ и сямъ, и наконецъ въ послЪднемъ пассаж'Ъ все это сходится, чтобы вывести и подчеркнуть нЬкое важное несходство Пушкина и Набокова въ отношенш къ смерти, главной теме "Лауры" (таковъ былъ мой замыселъ).
И вотъ въ связи съ этой пушкинской темой и темой конца - конца жизни въ вымысле или въ действительности - позвольте подъ конецъ этого затянувшагося привътствия занять ваше внимаше "онегинским" сонетомъ, сочиненнымъ на случай. Въ немъ сделана попытка совмехтить формально и тематически не только последшя строки "Онегина" и "Дара", но и англшсше стихи Набокова о своемъ переводе "Онегина" на русский, имитирующие строфу Пушкина.