Да, это был маленький старый дом в молчаливом уютном квартале, затерянном в бетонном лабиринте города. Последний лицемерно менял маски на лице извечной суетности, заслоняя мерный шорох дворницких метел уличным гулом, переходящим в несмолкаемый гомон неторопливого движения текущих в извилистых неоновых сумерках толп. Однако, не поддаваясь манящему стремлению мерцающих огоньков фонарей и броских витрин, я обыкновенно неспешно прохаживался по миниатюрным аллейкам почти всегда пустовавшего скверика с чахлыми деревцами и то внимал их несмелому весеннему расцвету, то наслаждался пятнистой, в солнечных бликах, тенью, то фальшиво, но от души насвистывая, беспечно разбрасывал в разные стороны опавшие пожухлые листья, рассыпавшиеся шуршащими ворохами окрест, то угрюмо засунув руки в карманы, усердно протаптывал ногами запорошенную тропку, и она неизменно приводила меня туда, к тому небольшому зданьицу в глубине узкого переулка.
Тогда была поздняя осень, и хмуро, и дожди, и игривые пузыри вздымались на лужах, и мне всё приходилось прятаться под зонтом. А дом радушно встречал меня каждый день весёлым перемигиванием замутненных оконцев и уютом ворожащего тепла. Там был низкий столик, рядом - два мягких кресла, напротив - камин в стене. Здесь витали доброта и нега, здесь жило необъяснимое чувство, порождаемое странным, казалось бы неуместным, но в то же время таким невероятно своевременным и гармоничным духом неувядающей традиции.
Я, пожалуй, всем своим существом проникся ею, каждая жилка настолько была напитана чудотворным её соком, что мнилось, будто сама жизнь моя неразрывна с этим непривлекательным, на первый взгляд, однообразием, в котором словно слились воедино и цель моя и предназначение.
Поэтому в тот промозглый вечер, как, впрочем, и во многие другие, я вошел, чуть притворив за собой дверь, на цыпочках прошелся по едва поскрипывавшему деревянному полу, зажег керосиновую лампу и аккуратно, бережно установил её на поставец, - мягкое, задумчивое сияние разлилось по комнате.
Я стал терпеливо ждать. Важно постукивали стенные часы, легкий сквознячок пробивался сквозь щели приоткрытых створок.
Когда дверь отворилась, я уверенно оглянулся: на пороге, озябший и вымокший до нитки, стоял мой старый приятель с большим брезентовым тюком в руках.
--
Что у на сегодня, Слава? - спросил я ожидающе.
Слава, так звали моего друга, с торжественным блеском в глазах стал нарочито медленно разворачивать брезент. Вскоре оттуда донесся терпкий запах хвои.
--
Как и обещано, - патетично произнес он, поднимая вверх указательный палец для придания словам вящей значимости, - чистый кедр.
Я даже вздрогнул от ощутимого удовольствия.
--
Как тебе удалось?.. - начал было я в предвкушении увлекательного рассказа, но Слава резко оборвал меня на полуслове:
--
Даже и не спрашивай: все равно не скажу, - и горделиво приподнял подбородок в позе триумфатора, не поколебав однако этим бахвальным жестом моего благорасположения.
--
Тогда за дело, - сказал я, - растапливай!
В этом вопросе Слава - мастер. Буквально спустя мгновение мы кутались нежащим жаром потрескивавших углей и пили, потягивая, горячий, крепко сваренный кофе, развлекая окружавшую нас пустоту непринужденной беседой о пустом.
И так мы могли сидеть часами, и смотреть на пляшущее пламя, и слушать, внимательно, чутко слушать приглушенный треск ещё сыроватых дров.
К нам очень редко заходили гости, и, видимо, лишь этим можно объяснить наше удивление при виде незнакомца, словно возникшего у нас за спиной. Возможно, увлекшись разговором, мы не заметили, как он вошел.
Незнакомец деликатно откашлялся и попросил извинить его за поздний визит, так изумивший нас. В целом, он оказался весьма приятным и общительным человеком, и скоро мы уже вели разговор почти без условностей, как вдруг он будто невзначай задал вопрос, отнюдь не заставивший нас насторожиться:
--
А вы, собственно, молодые люди, здесь и живете?
--
Да нет, - бойко ответил Слава, - просто у нас обычай такой: приходим сюда, располагаемся, болтаем о том, о сем. Хорошая, знаете ли разгрузка после трудного дня.
--
Согласен, здесь приятно провести часок-другой. Но неужели с самого первого дня и до настоящего времени вы обретаетесь одни, а истинный хозяин так и не давал о себе знать?
--
Как вам сказать, - ответил я, - у меня подчас складывается ощущение, что хозяина у этого дома как такового и нет.
--
Тогда кто же им владеет?
--
Чистые сердцем и нищие духом, - сострил Слава.
--
Странно, - улыбнулся как бы про себя незнакомец, - как же это раньше оставляли без внимания. Местечко ведь - загляденье. И район спокойный, и скверик симпатичный. Просто удивительно...
Он ещё раз приподнял уголки губ и надолго замолчал, откинувшись в кресле. И только иногда, осененный потайной мыслью, изумленно пожимал плечами, ничего не говоря.
--
Хотите кофе, - предложил ему Слава.
--
Буду очень благодарен, - вежливо ответил незнакомец.
Сероглазый сумрак ещё раз моргнул последним лучиком заката. Над городом развернулось широкое крыло туманной пасмурной ночи.
Утром, необычно рано, ко мне прибежал взволнованный, сам не свой Слава. Я ещё лениво нежился в постели, ловя редкую возможность урвать минутку безделья. Позевывая, я подошел к двери и открыл замок.
--
Одевайся! - почти закричал Слава с порога. - Пойдем скорее.
--
Скорее, скорее, - подгонял он меня пока я суматошно собирался, спрашивая то и дело: "Что стряслось?"
--
Там увидишь, - отвечал он.
Мы стояли в окружении немногочисленной группки любопытных и непонимающе смотрели перед собой невидящим взором. Обычное, по существу, мероприятие преломлялось в наших глазах, обращаясь немыслимым кощунством. Невзрачное строение, которое днем почему-то выглядело ужасно ветхим, рушили методичными ударами железные монстры. Сыпались осколки, и вместе с ними мелкой пылью известки рассеивалась опора нашей жизни, фундамент нашей зыбкой мечты и укромной надежды.
Рядом с машинами, немного в стороне, стоял представительного вида человек. Мы сразу узнали в нем вчерашнего непрошеного гостя. Он обернулся в нашу сторону.
--
А, молодые люди, - поприветствовал он нас.
--
Что ж вы делаете, - словно не осознавая происходившего, едва слышно прошептал Слава.
--
Решение муниципального управления архитектуры. Я до сих пор поражаюсь, как такая хибара могла до сих пор оставаться здесь. Она ведь явно диссонирует с общим видом фешенебельных, - тут он широко, охватывающе развел руками, - современных построек.
И лишь теперь, при ярком солнечном свете нам стала особенно очевидна колоссальная дисгармония, которую нелегко заметить в темное время суток, полное несоответствие нашего уютного домика этому стройному ряду прочных, спорящих друг с другом нивелированной красотой строгой филигранной отделки коттеджей, выражавших немое презрение литым однообразием фасадов. Да, старому зданьицу здесь было не место, и мы видели, чувствовали это, но никак не могли принять. И нам казалось, что вместе со стенами рушится весь представлявшийся таким естественным и простым, таким ясным и светлым, как лазурное небо, смысл нашего бытия, что сейчас обрывается та самая нить, которая ещё мгновение назад неразрывно связывала наше мироощущение с материальным миром, привнося в него краски невообразимой палитры чуткой души. Мы думали, что нам следовало бы находиться теперь там, под руинами, мы пылали гневом, кляня бездушного незнакомца, но, тем не менее, приходили постепенно к стойкому убеждению, заслонявшему всё иное. "Происходящее, - твердили мы про себя, - вполне закономерная необходимость. От неё не уйти. И какими бы крепкими ни были воздушные замки, как бы кропотливо, с каким бы старанием ни возводились они, им рано или поздно суждено пасть. И когда это случится, нужно быть готовым. Нужно подняться, и верить, и снова строить. Строить основательно, чтобы больше никогда уже не терять".
Мы долго не могли оторваться от представшего перед глазами, но, в конце концов, нашли в себе силы и зашагали прочь, не обходя лужи.
Я держался как мог, однако к концу недели совершенно сдал. Мертвые вечера глушили меня слепой, безликой пустотой. Я практически никуда не выходил и не встречался со Славой, а потому вскоре приобрел весьма небрежный вид. Немытые волосы свалялись в колтун, отросшая жидкая бороденка висела пегими клочками. Целыми днями, не снимая верхней одежды, я слонялся по комнатам тесной квартиры и в апатии отбрасывал всякое начатое дело. Меня всё раздражало, иногда я готов был биться в истерике, если вдруг слышал шум во дворе, или случайно проливал воду на стол, или не справлялся с назойливым комаром. Каждый малейший шорох, тишайший звук отзывался во мне тысячекратно громовым эхом. И спустя некоторое время я нашел верный способ избавиться от мучившего меня кошмарного безвременья. Я стал регулярно погружаться в безмолвное небытие и больше не хотел просыпаться...
Я совсем обессилел и лежал в луже нечистот с пересохшим горлом, и тупо смотрел в потолок, не будучи даже способным утихомирить судорожно подергивавшееся веко. В таком состоянии и обнаружил меня Слава на лестничной площадке. Я с трудом соображал и не мог объяснить сияющей улыбки на его лице. Увидев меня, он горестно покачал головой и воззрился сверху вниз негодующе. Затем он пожал плечами и что-то неразборчиво затараторил.
--
Вставай, вставай же, - говорил он, теребя меня за рукав.
--
Зачем? Куда? - невнятно пробормотал я.
--
Пойдем, сам посмотришь.
Он чуть ли не подхватил меня, и я, понукаемый сильными его руками, пребывая в полубреду, поплелся по улице, тяжело волоча ноги.
Не различая дороги, я шел, уставившись в спину приятеля. Внезапно Слава остановился.
--
Вот, полюбуйся! - воскликнул он, будто ночь рассветом, озаряясь неожиданным счастьем.
Дом стоял, позолоченный облетевшей с соседних кленов листвой. По крыше, по неровным квадратикам черепицы, бежали солнечные зайчики. Дождь кончился, и вымытые струями стекла блестели чистотой. Мне было отчего-то необъяснимо хорошо. Спала тяжесть смятения, и остались только легкий трепет забытого почти чувства, только алый закатный свет, только вновь обретенная, непоколебимая вера и голубые, глубокие глаза моего друга. Он похлопал меня по плечу.
- Главное - верить, - сказал он негромко, а потом добавил в полный голос. - Главное - верить!