Аннотация: "Неформальный роман", из второй части "Звезда"
Там
Люди радостно восклицают "это судьба!" Но как насчёт "судьба" наоборот? Нелепость? Ошибка? Чья ошибка?
Я написал на листке бумаги "больше никому и ничему не верю", затем сложил листок в треугольный конверт и опустил его в почтовый ящик. В конверт я вложил свой нательный крест, с которым не расставался никогда.
Когда автобус отправился, настроение внезапно улучшилось. Я подумал о том, что у истории может быть и хороший конец. Может быть, это так надо, чтобы я сейчас ехал? Ребёнок, пускай будет ребёнок. Главное, мы будем вместе.
И всё-таки это больше похоже на конец.
Автобус нёсся сквозь темноту и казался капсулой, находящейся вне времени и пространства. Я забыл, что за окном зима, забыл откуда я. Забыл, что было раньше, и не знал, что будет впереди - всё только мрак. В сущности неважно - оставаться на месте или куда-то двигаться. И все ощущения в жизни похожи лишь на подрагивание автобуса.
* * *
Убираюсь из города, который полюбил.
Ужасно хотел спать, но лечь до Витебска представлялось маловозможным. Слипавшимися глазами я читал Чехова: собственно, мало что понимал, заметил только смерть в "Палате N 6" и в "Учителе словесности".
Попутчики молчали. Но вот бабуля в старинном платке, которая время от времени всхлипывала, вдруг почувствовала себя плохо. Потянулась за звенящим пузырьком с таблетками. Я сразу открыл бутылку с ледяным чаем и предложил запить. Бабуля попила, скоро ей стало лучше. Завязался разговор. Бабуля говорила на чудесной мове литовского приграничья. Ехала к смертельно больному родственнику. Она прекрасно понимала все современные вещи, о которых здесь говорили, и давала всему действительно умные комментарии. Она прекрасно понимала и не скрывала, что её удел теперь - больницы, кладбища, похороны, поминки; говорила, что самой туда скоро дорога, и ничего уже не поможет.
Ещё была красивая женщина средних лет. Её внимание привлёк мой Чехов и пиво, которое я попивал, тратя ненужную мне больше валюту. Она много рассказывала про свою дочь, которая хорошо знает иностранные языки и недавно вышла замуж за умного программиста - с ним они теперь счастливо работают и живут в Цюрихе. Женщина спросила:
- Не думал ли ты остаться жить в Беларуси, взять в жёны белорусскую невесту?
Я даже не знаю, что ответил - что-то очень невразумительное.
Выходя в Витебске, попутчики долго желали счастья: не буду же я им говорить, что счастья больше нет.
* * *
Сердце чувствовало, что надо ехать к ней, надо ехать в субботу; разум уговаривал, что этого делать не стоит.
Когда по телефону после наверно двадцати звонков, наконец, услышал её голос, решил, что точно не поеду. Тем более, что когда я попросил разрешения звонить чаще, голос разрешил:
- Без общения с тобой со мной начинает твориться что-нибудь плохое.
- Звони лучше днём, а не вечером - когда часто ни с кем не хочется уже общаться.
Я зашёл во Владимирский собор, в котором меня крестили. В соборе проходила служба. Хотел найти икону святой Ольги, здесь почему-то не нашёл. В тот день я очень устал, но ночью всё равно не мог заснуть и почти не спал.
* * *
Чтобы не проводить выходные в одиночестве и тем более, чтобы от тоски что-нибудь не выпивать, я всё-таки решил совершить небольшое путешествие: во Псков - туда, куда я давно не мог доехать.
Поехал до Луги, потом пересел на другой поезд до Пскова. В тамбуре жарко полыхала печка, а в вагоне было хорошо натоплено и сладко пахло углём. Запах, тепло и постукивание колёс сладко убаюкивали.
Я не знал, когда буду возвращаться. Было намерение съездить в Изборск и Печоры, но до утра туда было уже не попасть. В любом случае, обратно в Петербург есть и ночные поезда, и проходящие автобусы.
Выйдя, я пошёл в центр города Пскова. Темнело. Пытался фотографировать - стену, старинные церкви, но выходило неважно. И вот нашёл святую Ольгу. Памятник изображал её с сыном. Когда я сфотографировал памятник, то обнаружил над головой княгини золотой нимб. Я обрадовался. И отправил Оле сообщение о том, что я во Пскове.
Я зашёл в кремль. Небольшая, но серьёзно укреплённая крепость. Глядя на эти твердыни, начинаешь думать о древних воинах-богатырях. Было темно, но все сооружения были хорошо подсвечены. Только странно, что во всём кремле я оказался совершенно один, люди встретились только на выходе.
Когда выходил из кремля, пришло сообщение. Я подумал, что оно вполне может быть от Оли. И как же я обрадовался, когда это оказалось действительно так. Я прочитал сообщение позже, когда вышел.
Не помня себя, я оказался на середине моста через реку Великая, где написал ответ.
- Сергей, извини! Я выхожу замуж. Так получилось. Ты хороший и всё у тебя получится. Я плохая.
- Я тебя люблю! В жизни нет больше смысла.
Она написала ещё:
- Ты не плохой человек, но я жду ребёнка от любимого человека. Мы уже поженились. Меня нельзя волновать. У тебя всё впереди. Не звони или мне будет плохо. Я хочу ребёнка.
* * *
Я больше не звонил. Но никакой разум уже не мог удержать от того, чтобы схватиться за последнюю возможность.
Поехал в Минск. Во Пскове на вокзале прождал несколько часов. Снова купил сигареты, до которых не дотрагивался с прошлой поездки. Весь день не ел, а теперь и вовсе забыл о том, что наверно голоден. Только когда увидел молодого пса, который виляя хвостом встретил меня в привокзальном садике, вспомнил, что у меня есть тушёнка. Я открыл банку ножом, взял себе пару кусочков, а остальное скормил собаке, которая проглотила всё в мгновение ока и скоро исчезла.
На платформе увидел, как из-под стоявшего у вокзала поезда вынырнула синичка: я с осени не видел этих птиц. Синица схватила какой-то кусочек из-под ног засмеявшегося железнодорожника и снова скрылась под поездом.
Кроме всего, я переживал ещё о том, что в автобусе не хватит мест, но прибывший автобус был заполнен только на треть.
Остров, Опочка, Полоцк, Лепель. После ночных остановок, после попыток хотя бы немного поспать наступило белое утро. Кругом за окном была сплошная белизна. Если бы не автобус со спавшими пассажирами и тревожные мысли, можно было бы подумать, что, наконец, всё счастливо закончилось, и что я оказался на небесах. Это были то ли горы, то ли впадина, то ли безгранично расстилающееся кругом поле.
Автобус остановился на Московском автовокзале. Что-то дёрнуло меня выйти, хотя автобус ехал дальше. Рядом было метро, но тут только я сообразил, что у меня нет ни рубля белорусских денег. Пошёл пешком в сторону центра по проспекту Незалежности. По дороге встречалось большое количество банков, но все они или в воскресение не работали, или работали с десяти. Мои часы показывали почти девять, но по-московски.
Я торопился, но идти, между тем, было очень тяжело: не из-за кровавых мозолей на голенях (так я учился кататься на коньках), а из-за того, что почти все тротуары были вымощены красивой плиткой, которая вся покрылась тонкой ледяной плёнкой.
В конце концов, я пришёл к домам на горе за Стелой - где мы гуляли с Олей, и куда она указывала, говоря, что работает там. Я обследовал все дома на горе. Обнаружил здесь одну-единственную парикмахерскую. В воскресение она работала с десяти, я подождал. Ольга Николаевна Синицына, действительно, здесь работала, но сейчас была на сессии.
В переходе метро встретилась группа молодых парней и девушек: они были одеты в купальники, летние яркие одежды и синеватыми губами поздравляли всех с началом лета.
Я всё-таки написал Оле сообщение, что я в Минске и что чем скорее мы поговорим, тем скорее я уеду. Затем я написал ещё одно: чтобы она указала время и место, и что я хочу уехать сегодня. Ответа не было. У неё дома тоже никого не оказалось, сколько я ни трезвонил в звонки.
Слёзы. Я промочил ноги, гуляя в лесопарке, где почти никого не встречалось. Я гулял по округе, возвращался к квартире, звонил и снова гулял. И вот во время одной прогулки, невероятно, пришло:
- Я не в Минске. Что ты хочешь ещё выяснить? Ты меня пугаешь.
- Всё было ложью?
- Нет. Всё правда. Сергей, мы разные. Ты, тем более, любитель выпить.
- Мы должны были стать половинками одного целого. Я ненавижу пить и ненавижу ложь. Больше никому и ничему не верю, - теперь без ответа.
- Ты меня похоронила, и ничто невозможно изменить? - больше я ничего не мог сделать.
* * *
Оля ушла на работу, я её проводил. Впервые за эти дни я отправился гулять по Минску. Гулял много. Накупил всем близким подарки. Всем, кроме мамы - купить подарок ей я хотел посоветовавшись с Олей.
Вернулся поздно. Звонил Оле - спрашивал встретить ли её. Она сказала, что не надо, что будет через часик. Проходят два, три, четыре часа. Меня невероятно ломало. Олина подруга Настя уставилась в телевизор и больше ничего не замечала. Меня трясло, а перед глазами прыгали разноцветные пятна.
Оля пришла. В своём кресле я даже не шелохнулся. Она встревожилась и стала выведывать причину моего молчания. Я закурил, а она очень удивилась тому, как жадно курит некурящий человек. Наконец, я позвал её в другую комнату.
- Что ты со мной сделала?
Во время нашего знакомства, поискав, что можно подарить "белорусскому другу", я подарил Оле красный шнурок из церкви. Как она рассказала потом, она подумала, что шнурок, возможно, как-то заколдован и по доброму совету поспешила от него избавиться.
- После того, как ты рассказала про шнурок, который я подарил, мне кажется, что ты сама меня околдовала, околдовала так, что я уже не вижу в жизни никакого смысла, кроме тебя.
Оля замолчала, уставилась в одну точку, стала пальцем мять губу и перестала на что-нибудь реагировать Я сел на колени у её кресла, взял её руку и стал просить:
- Оля, Оленька, пожалуйста.
После некоторого времени она вышла из своего состояния и согласилась хорошо провести вечер.
* * *
- Раз уж у нас всё получается неправильно, то давай сегодня заранее праздновать Новый год.
Вчера я показал Оле ещё один подарок - бутылку двадцатилетнего белого игристого вина "Багратион". Сегодня я распечатал эту бутылку. Вкус вина я долго не мог забыть, любое другое вино потом казалось недостаточно хорошим.
Вино пила в основном Оля. Мы с Настей распили бутылку водки (Настя не могла пить ничего, кроме водки, а я составил ей компанию). С Настей бегали во двор незаконно пускать фейерверки (в Беларуси на это нужна лицензия), а Оля не пошла, как я её ни звал.
Вообще Оля была сегодня очень грустная. Она подарила мне новогодний подарочек: домик для свечки с дедом Морозом на крыше. Настя подарила мне ароматную свечку, я её сразу зажёг. Оля и Настя, немного повеселев, пытались разговаривать на белорусской мове - так, чтобы я их не понял, - а потом пытались петь белорусские песни, но ничего толком не смогли вспомнить. Настя пела красиво, Оля совершенно не напрягала голос - получалось несравненно чудеснее.
Потом Настя незаметно удалилась, а мы с Олей сидели на кухне. Как-то из рук она положила мне в рот кусочек рыбы, смазанный майонезом. Я сразу завосклицал, что сейчас Пост, но выплёвывать было уже поздно. Она назвала себя "совратительницей", а я сказал:
- Если Бог всё видит, то он нас простит; я мог бы вообще отказаться от поста теперь здесь ради тебя, но решил, что если уже пошёл по этому пути, то нужно идти и дальше
- Ты молодец.
Она стала наливать мне в бокал старое вино, а сама почти не пила. Я захотел с ней танцевать, но она отказалась.
Отправились спать. Я категорически заявил, что сегодня буду спать рядом с Ангелом, чтобы чувствовать её рядом; и если даже я спать не буду, то буду слушать её дыхание. Из комнаты, в которой я спал, принёс скрученную постель с тоненьким матрасиком и разложил всё на полу рядом с диваном, слева от лежавшей на нём Оли. Но тут Настя зашевелилась, убрала от меня Олю, легла туда сама:
- Оля - моя.
Тогда я залез на диван и разлёгся в тесноте между Олей и стенкой.
- Нет уж, так будет уже чересчур, - сказала Оля и вернула Настю и меня на место - меня на пол, так и спали. Я легко держал Олю за руку.
Утром я проснулся раньше Олиного будильника и смотрел на спящую принцессу. Перед расставанием немного ещё поболтали на кухне. На работу Оля надела подаренный белый сарафан. Из-за того, что так мало и плохо спала, в нём она выглядела жалко - как воробушек.
- Оля, пообещай мне, что приедешь.
- Обещаю.
* * *
В тот день я чуть ни опоздал на поезд. Если бы обеспокоено ни позвонила Оля, я бы уезжал совершенно подавленным, так как что-то мне говорило, что сказки - обман.
Не знаю, одновременно ли мы проснулись, но на кухню мы вышли вместе, когда Настя ещё спала крепким сном. Нам не удалось её поднять, но мы сами, перекусив, решили куда-нибудь сходить. Например, в кино. Но уйти получилось недалеко - до подземного перехода метро "Партизанская", где располагался подземный торговый комплекс.
Оля задумала купить мне джинсы. Ей не понравились, как и маме, мои "хиповые" расклёшенные с бахромой брюки. В общем, раскритиковала меня с ног до головы. Мы зашли в одну примерочную, в другую, где, наконец, оказались чёрные брюки которые понравились Оле, а мне оказались неожиданно удобными.
У меня появилась идея купить что-нибудь ей. Я сказал, чтобы она выбрала себе что-нибудь, что ей понравится. Стали смотреть платье. Ей и мне сразу понравилось одно, но неожиданная невежливость продавщицы нас отпугнула. Мы ходили, смотрели, но ничего хорошего не нашли. Когда вернулись в первый магазин, подобревшая вдруг продавщица, дала померить серое платье. Восторг. Единственное, что смущало - это Олины выпирающие кости на бёдрах, но они закрывались изящным чёрным поясом. Потом померили ещё одно чёрное платье - тоже великолепно, но с её рыжими волосами - чересчур кроваво, роковая такая женщина. Но у нас закончились белорусские рубли. В российских не брали, пришлось идти в обменный пункт: нам повезло, потому что он закрылся сразу после нас. Ольга сомневалась, какое из платьев всё-таки взять. Я предложил оба. Тогда Оля взяла серое и в одном уголке вдруг решила взять какой-то белый полушерстяной сарафан - впрочем, тоже милый, но более повседневный. А в сером платье Оля выглядела как принцесса. Она сказала, что ей никогда ёщё не дарили платья.
Только времени куда-то идти у нас уже не осталось. Мы вернулись домой и пообедали. Оля погладила новые брюки, которые я сразу надел.
Не смотря на выходной, Оле надо было сделать маникюр одной даме - подработать. Поехали вместе в метро. Я отправился на железнодорожный вокзал. В первый раз я был так не рад приобретённому билету. Перед Новым годом из Питера в Минск билетов не достать, а отсюда в Питер - хоть отбавляй, на любой день. Ну что ж, если так сложилось, то надо всё-таки ехать.
Я зашёл в продуктовый магазин и накупил всякого к столу. Только вот дома никого не оказалось. По совету Оли я отправился в пиццерию. Там я сразу сказал девушкам, что есть ничего не буду, и взял кружку белорусского живого пива, которую без желания тянул потом в течение двух часов. В витрине мигали новогодние лампочки, от которых жутко уставали глаза. Позвонил Оле, после чего сорвался с места, отдал радостно изумлённым официанткам крупную бумажку, сдачу не взял, а вихрем вылетел из ресторана и помчался в метро. Доехал до "Нямиги" и встретил после работы Олю.
Чудесно поужинали - из того, что я купил, а Оля приготовила. Оля стесняясь и издалека рассказала мне одну вещь и спросила разрешения. Женщина, которой она делала сегодня маникюр, по национальности была сербка. Её муж - итальянец и владелец крутого ресторана в Минске. У женщины много влиятельных знакомцев и знакомиц. Сегодня у женщины что-то вроде девичника, и она пригласила туда Олю. Оля у меня спрашивала разрешения туда пойти. Моя первая реакция была - не пускать, ведь я же приехал к ней. Но, подумав и особенно же вспомнив наш вчерашний разговор, разрешил. Договорились, что я прилягу до её прихода в три, а потом мы немного ещё посидим.
Я проснулся в три. Звонил несколько раз - она не отвечала. Я сильно разволновался и выпил пару стопок белорусской самогонки. Наконец, спустя время, Оля ответила по телефону и потом вернулась на такси. Трудяга-золушка стала сегодня принцессой и побывала на балу. Она сама удивлялась тому, как чудесно сегодня всё складывалось. В прочем, особенных перспектив вечер ей не принёс, зато принёс много счастья. Позже она обнаружила, что сегодня один её носок был надет "на левый бок". Мы с принцессой пили красное вино, она кормила меня из рук красной рыбой.
- Значит надо, чтобы Новый год мы встречали каждый со своими родителями. Если ещё слишком рано, если это только начало, начало пути, то любая дорога начинается с дома.
Оля как-то сладко проговорила что Надя сейчас не спит, что она завидует.
Мы вспомнили день знакомства. Оля рассказала, что это её подруга, которая тогда была с ней, сказала про ленточку, которую я подарил, что она какая-нибудь заколдованная и посоветовала от неё избавиться. Оля так и поступила.
Сегодня вдруг она высыпала мне российскую мелочь, которая у неё осталась с Ярославля. Я отнёсся к этим деньгам крайне недоверчиво. Половину из монет потом я высыпал в Свислочь возле Нямиги.
У нас двоих всё получается - не как у людей, не так, как у всех, всё по-особенному. Поэтому нам нельзя следовать обычными путями, нельзя пугаться неожиданностей. Нам предстоит идти только нашей особенной дорогой.
Когда расходились спать, я попросил её поднять. И, не успев получить ответа, поднял на руках вверх. Подержал и отпустил. Оля спросила - тяжёлая ли она. Я ответил "нет" и с грустью посмотрел в её лицо.
* * *
По совету Оли отправился в парикмахерскую. В округе я насчитал штук пять парикмахерских, а постригся в одной с замечательной надписью "цырульня". Там меня очень прилично постригли и поздравили с праздником, который гуляет вся Беларусь. Только вот о том, что же это за праздник, половина белорусов до сих пор не знает.
На пешеходном перекрёстке без светофора сильно удивило то, что, как только я ступил на дорогу, всё движение на проспекте сразу остановилось, как написано в правилах. Я сначала этого не понял и, прежде чем переходить, оборачивался по сторонам. Зато потом в Питере под мигающий жёлтый я несколько раз чуть ни угодил под колёса машин, которые и не думали останавливаться.
Перекусив с проснувшейся Надей, я снова пошёл на улицу. Подключил себе белорусскую сотовую связь. Взял пять светло-розовых роз. Посмотрел на букет и добавил ещё две. Получилось семь. От скуки и ожидания я сходил с ума. Снова пошёл встречать Олю. Я бегал до метро несколько раз. Именно бегал, потому что ноги не могли стоять и несли сами. Оля очень обрадовалась цветам. Думали пойти сегодня куда-нибудь попить и поесть, но из-за праздника все места везде были заняты. После ужина Надя удалилась, оставив нас вдвоём. Мы долго разговаривали и пили пиво.
Про компьютер Оля сказала, что это слишком дорогой подарок, что она наиграется и отдаст. Меня это сильно обидит. Она согласилась не отдавать.
Оля сказала, что не готова на скорые отношения, только из-за того, что кто-то ей понравился внешне. Рассказала про военного, который до сих пор достаёт её звонками. Однажды они познакомились, понравились друг другу, а скоро она поехала за ним под Ярославль, где пришлось сказаться его женой. Там сначала она вообще не работала, деньги давал он. Но он ничего ей не предлагал и ничего не дарил. И вот однажды на все деньги она купила себе сапоги и дорогое бельё. С тех пор он не давал ей ни рубля и хотел, чтобы она зарабатывала сама, но кроме уборщицы там работать негде. Один раз ей позвонил знакомый банкир из Минска, с которым она однажды познакомилась и которого считает своим другом (поэтому "подкладывала под него своих подруг"). Он предложил интересную работу в банке. Военный не захотел её отпускать, и она, всё побросав, от него ушла. Она не хочет этого больше, не хочет детей и вообще не готова пока к серьёзным отношениям.
Оля сказала, что в марте хочет поехать в Петербург. Эта новость зажгла тёплую надежду.
* * *
Среди ночи в дверь вошёл человек с рыжей бородой, с красным колпаком на голове и с большой сумкой. С вокзала он не стал брать такси, а пришёл пешком.
Поцеловались. На ней был халат. Я сказал, что сначала мне надо сполоснуться, а она сказала, чтобы я шёл к ней, она будет ждать. Лежали под одним одеялом. Она предлагала поспать, но вместо этого сама всё говорила и говорила. Она была ещё пьяна. Сказала, что вчера ей с работы усталой позвонила подруга: у подруги в один день умерла бабушка и умер отец, она потребовала, чтобы Оля пила с ней водку.
Я пытался поцеловать, обнять, но она, смеясь, вырывалась. Всё говорила и говорила. Не вытерпев, захотела посмотреть подарки. Она надела на себя деревянные бусы, привезённые из Новгорода. Вместо халата она надела оранжевую футболку с улыбающейся рожицей и надписью "гы". Обвязалась шарфом "Зенит". Высыпали на кровать книги по банковскому делу. Разложили шоколад: Оля сказала, что мама будет "рада как слон". А в конце я вынул "малыша" (компьютер) и сказал, что он должен помочь в её начинаниях. Когда обследование подарков было завершено, мы полежали ещё и разговаривали, пока ни запел будильник.
Встав, Оля успела показать подарки своей новой "девочке" Насте (соседке-квартирантке). А потом и меня, еле успевшего одеться, представила ей. Вдруг с кухни я услышал разговор по телефону: Оля пожелала кому-то доброго утра, а потом поцеловала. Она заметила выражение моего лица и спросила, что случилось. Я сказал, что не имею никакого права, но не могу промолчать и поэтому спрашиваю - есть ли у неё мужчина. Она удивлённо ответила, что нет, а разговаривала она только что с женщиной (с сербкой).
Потом они ушли, а я уснул и даже начал видеть сон. Но раздался громкий звонок телефона. Пока я встал и до него дополз, телефон уже перестал звонить. А потом кто-то громко грохоча вошёл в квартиру. Когда я нашёл в себе силы встать, во всей квартире я никого не обнаружил. Не причудилось же! Действительно, позже выяснилось, это старая квартирантка (на самом деле девятнадцатилетняя) приходила за вещами. Покончил со своей бородой. В квартире, особенно на кухне был сильный беспорядок. В ванной я увидел, что от моего "насессора" осталась только половинка мыльницы и крем для обуви, остальное, в том числе бритву, Оля выбросила. От нечего делать я заглянул в шкаф и в фотоальбоме обнаружил страшное: из фотографий, которые я ей прислал, она выбросила половину - в первую очередь все, на которых был я, а от одной фотографии, где мы были вдвоём, она отрезала половину. Свою детскую фотографию я увидел в сторонке среди старых хозяйских вещей.
Из поликлиники пришла Настя. Сейчас она на больничном. Мы разговаривали весь день. Сама она из соседней с Олиной деревни. Очень много где работала - даже на стройке под Москвой. Невероятно сильная девушка. И лишь на улице она показалась мне маленькой. Мы сходили в магазин и вместе приготовили отличный ужин к Олиному приходу. Всё, что у неё осталось личного - это страстная любовь к своему годовалому племяннику, фотографиями которого была завешана вся её комната.
Я не выдержал ожидания и пошёл встречать Олю на улицу, куда я привёз с собой северный холод. Встретил. Она была сильно утомлена и выглядела очень неважно: так же неважно выглядело моё отражение в зеркале. Мы поужинали с пивом и посидели совсем недолго. Спать Оля пошла с Настей. Если она захотела, то пускай сегодня так и будет.
* * *
Я постоянно думал о ней. Я сходил с ума, когда она не отвечала на мои звонки и сообщения. Не знал предела радости, когда вдруг получал редкие сообщения от неё. Сколько раз я слышал, что она с кем-нибудь выпивает. Я ощутил самое горькое в моей жизни и самое радостное. Я испытывал постоянное беспокойство, мне очень многое не нравилось. Но я всё прощал и списывал но то, что она - женщина. Я впервые увидел женщину и увидел её объёмно и со всеми красками. Я поменял своё отношение к "рив гошам", с удовольствием стал смотреть в магазинах на красивую одежду. Я изменился внутренне. Я приобрёл философское отношение к перипетиям жизни. Я вновь научился улыбаться и улыбкой лечить даже самое тяжёлое. Я приблизился к церкви. Стал испытывать то чудесное, что дарит вера. Я ставил свечки святой Ольге, чтобы она позаботилась о милой девчонке, которая носит её имя. В глубине души я ощущал всё время - что-то не так. Но я верил в то, что всё не напрасно, верил человеку, верил в то, что бог - не изверг.
Носился по городу, чтобы послать фотографии. Перебрал множество книг по банковскому делу - после работы, в выходные специально ездил по всему городу: она как-то по телефону попросила у меня книги, которые не найти во всей Беларуси. Как-то она сказала, что наверно будет брать напрокат компьютер, чтобы сделать свою работу по психологии банковского дела. Тогда я подумал, что привезу ей свой ноутбук. Но ноутбук был в таком ужасном состоянии, что, в конце концов, на все деньги я купил маленький компьютерчик розового цвета. Ехав к Оле я взял всё, что мог взять, и даже больше. Я никогда так не тратился. Но ради чего ещё, кроме чуда, кроме счастья стоит жить?
* * *
Перед поездкой я совершил сорокаминутную прогулку. Сумки были тяжёлые, но мне было хорошо идти. Пока какой-то урод на машине ни обрызгал грязью с ног до головы.
В поезде соседка по боковушке всю дорогу читала книгу, отрываясь от неё лишь изредка, чтобы отдохнули глаза. Я пил чай с пряниками, ел мандарины. Предлагал ей, она отказывалась. Она сошла в Невеле и на прощание вдруг пожелала мне счастья.
Спать я решил не ложиться, потому что поезд прибывал в Минск в 3-50, можно вполне и без сна продержаться. Подзабыл только про мёртвый час между Невелем и Витебском, когда целый час стрелки часов должны показывать одно и то же время. Я наивно полагал, что один и в тишине спокойненько доеду до Минска. Но в Витебске подсела студентка. Она принялась горячо рассказывать, что в Беларуси всё плохо, что нет свободы, нет перспективы и что надо бежать без оглядки. Мы проговорили до самого Минска. Студентка с удовольствием угостилась моим чаем с пряниками. Напоследок я сказал, что если кому-то, кто покруче Лукашенко захочется, то мы с ней ещё обязательно встретимся. Она согласилась со мной и как-то странно взглянула.
Я взял с собой из дома медную мелочь. С одного моста я высыпал её в незамёрзшую воду. Где-то залаяла собака.
В дороге обратно попутчикам я отчего-то сказал, что у меня в Минске невеста. В конце поездки женщина подарила мне красивую визитную карточку свадебного фотографа. Женщина расхваливала Беларусь, белорусского президента и во всех изменениях видела только положительное. В вагоне-ресторане я угощался драниками. Сотрудник ресторана с толстой золотой цепью на шее всё время странно на меня смотрел. В конце концов, скалясь во все зубы, он назвал меня "музыкантом".
* * *
Я был свидетелем на свадьбе своего друга. В тот день они ехали через Минск в Брест, откуда отправляются в свадебное путешествие по Европе. Перед ответственным мероприятием я начисто выбрился, а после отрастил бородку. Кроме них о том, что я еду в Минск не знал никто. Даже мама: именно тогда я ей очень понадобился, но именно тогда я не мог, я уезжал; мама обиделась.
В дороге я постоянно ходил в тамбур. Безумно переживал. Узнаю ли мы друг друга? Понравится ли она мне, понравлюсь ли я ёй? Вдруг будет что-нибудь плохое? Куча подобных вопросов.
Во все глаза я глядел на платформу, у которой останавливался поезд, набитый алисоманами. Промелькнули рыжие волосы. Хотя точно помню, что она была не рыжая, я подумал, что это наверно она. А когда вышел, во всей толпе мы увидели друг друга и сразу узнали - улыбнулись.
Пошли на остановку троллейбуса. Оля захотела, чтобы я сначала покушал. Я очень смущался, но, общаясь с ней, я быстро понял, как с ней легко и понял, что с ней смущаться не надо ничего. Перед подъездом своего дома она в первый раз закурила: почти так, как прячутся курящие в детстве. Дома она всё беспокоилась за беспорядок, но ничего такого я не заметил, наоборот всё чисто и аккуратно. Обед был скорый, скромный, но красивый и ужасно вкусный: даже при отсутствии аппетита я всё съел с удовольствием.
В окно постучалась синичка. Оля Синицына очень обрадовалась маленькой гостье. Мы сочли это добрым знаком.
Потом Оля принялась показывать свои фотографии. На всех фотографиях она выглядела по-разному и нигде не была похожа на себя настоящую. Её красота - особенная, совсем не статичная, а познаётся только в движении.
Я подарил шоколадные конфеты "Невский проспект" и зеркальце. Зеркальце было в мешочке, и на зеркальце был изображён Банковский мостик с грифонами и ещё Спас-на-Крови. Я вручил конверт - подарок на день Рождения, который будет через три дня. Она захотела открыть его сразу, но я просил этого не делать - по крайней мере, при мне.
Она рассказала про своего бывшего парня. Он был белорусским офицером и в звании капитана его отправили на обучение в Россию - в Ярославль, где Оля жила с ним. Потом она от него ушла - из-за несовместимости. Потом был ещё один: от него она убежала почти из-под венца. У него было чересчур "много понтов" - он замучил её своей ревностью и хотел, чтобы она сидела дома и ни с кем не общалась.
Мы поехали на метро в центр. Это была станция "Нямига". Оля напомнила про трагедию, которая здесь произошла. Пошли в единственный сохранившийся квартал старого города. Оле ужасно понравился мой фотоаппарат, она фотографировала всё подряд и особенно меня. Был мост с замочками на перилах - замочки вешают новобрачные. Был мальчик с натёртым до блеска "писюном" - на плодородие. Зашли на остров Мужества и Печали. В середине монумента вниз бросают деньги. Я тоже бросил полтинник с изображённым на нём Санкт-Петербургом. На острове лежали камни со странными восточными словами на них. Даже Оля не знала, что это такое. По названиям я, наконец, догадался, что это - названия селений в Афганистане. Зашли на стелу.
В кафе Оля пролила свой кофе на стол. Потом в метро увлеклись и проехали несколько остановок, возвращались. Весь день Оля обо всё спотыкалась и стукалась.
Она сказала, что давно так отлично ни гуляла и сегодня она великолепно гуляет за свой день Рождения, в день которого будет работать.
Перекусили и снова пошли. Во дворе на маленькой красной "машинке" нас ждала Олина подруга Света. Мы все втроём отправились на концерт "Алисы". Девушки говорили, что никогда ещё не были на концертах. Как ни высматривал, ни у входа, ни в зале я так и не увидел друзей, которые тоже сюда приехали. Хотя вообще видел много знакомых лиц, к одним вместе со своими девушками я пристроился в длинную очередь. Сели на свои места наверху. Девушки сначала хлопали в ладоши. Потом было ощущение, что им не нравится. Постепенно Оля стала оживляться, и мы приплясывали вдвоём. Когда после концерта я спросил, понравилось ли им, они сказали, что в общем да, только в большинстве песен им было не понять слов, поэтому было тяжело воспринимать.
Девушки захотели накормить меня белорусской кухней и повезли на машине куда-то загород. Показали мне библиотеку, выстроенную на "народные" деньги - в темноте этот стеклянный куб будто парил в воздухе. Привезли меня в очень мажорное кафе, где было полно сытых кавказцев. Белорусской кухни там так и не оказалось. Меня накормили шашлыком из телятины и овощами. Было предложение выпить водки, но водки я не захотел и взял по бокалу дорогого "Кинзмараули". Света довезла нас до дома.
Дома уже приехал её брат. Он был в своей комнате. Мы были в другой и не обращали на него внимания. За пивом у нас завязался душевный разговор. Оля, сказала, что давно ни с кем не была так откровенна. Мама неизлечимо болеет. Брат ужасно бесит: ничего не испытал и ничего не добился сам. А отца она ненавидит: он много пьёт и распускает руки. Оля рассказала, что в детстве её много били. Говорила, что вообще с людьми ей не везло. Даже подруги её часто предавали. И она никому не может довериться полностью.
Оба ужасно хотели спать. Сначала она хотела лечь на пол, но брат забрал матрас, и мы легли в одну кровать под разными одеялами. Вдруг Оля достала из-под кровати фотоаппарат и принялась фотографировать нас двоих. Это было невероятно - забавно и мило. Пожелали друг другу спокойной ночи. Я сказал, что это был самый счастливый день в жизни. И я не хочу приставать, не хочу ничего портить, не хочу портить этот день. Она пробурчала, что это правильно, что не надо ничего портить. И оба уснули моментально.
* * *
Но я скоро проснулся и не мог больше заснуть. Я смотрел на спящую крепко Олю и думал о том, как счастье близко. И как хрупко. Когда она с трудом встала, не позавтракала и стала собираться, я прочитал на её лице, что ничего хорошее мне не светит. Я списал это на невыспанность, усталость, но совсем скоро стал убеждаться - по телефону.
Перекусил, везде прибрался. Только не помыл посуду, потому что в кранах отсутствовала всякая вода, о чём оставил Оле записку, в которой написал, что я её обожаю. Случайно забыл в ванной свои умывательные принадлежности.
Возвращался с друзьями, которых нашёл в суде. Я помог им. В поезде сразу стало ужасно грустно: я уезжаю, неизвестно когда буду назад, а теперь без неё не могу представить даже дня.
Первым делом я приехал к маме и дождался её, чтобы попросить прощения. Я подарил привезённый рушник с национальной вышивкой и рассказал про девушку Олю из Минска. Мама вдруг отнеслась ко мне с неожиданной теплотой.
* * *
Бессмысленный набор цифр. В свой день Рождения я даже пытался по нему позвонить, но попадал явно куда-то не туда. Один хороший друг посоветовал добавить к цифрам плюс. Я решил попробовать, но как-нибудь на досуге.
По новостям, которые я обычно не смотрю, увидел, что вчера во время праздника в Минске на центральной площади прогремел террористический взрыв. Я сразу позвонил по номеру с плюсом - ни пострадала ли она. И вдруг услышал её голос: всё в порядке. Плохо, конечно, что пострадали люди, но никто не погиб. Мы очень хорошо говорили, но разговор прервался - у кого-то закончились деньги. Я сразу послал сообщение. Она мне ответила, что звонки очень дорогие и предложила писать эсэмэс.
Однажды она написала, что с "мобилки дорого звонить", предлагала звонить через карточку "Хэллоу мама". Я купил такую карточку и позвонил в Минск. Её голос звучал бархатно. Сказала, что не отвечала на сообщения, потому что "денежки кончились". Сейчас она работает без выходных на двух работах. Сняла квартиру. На одной работе она делает маникюр, на другой торгует в магазине овощами.
Когда я звонил, редко удавалось поговорить с первого раза: то почему-то не отвечала, то не могла говорить, то "мобилка глючила", то ещё что-нибудь. Разговоры в общем-то отличались сухостью. Только когда она выпивала в очередном ресторанчике с очередными подружками, её слова вдруг обретали неожиданную теплоту.
Когда мы начали переписываться, я несколько дней только и делал, что отвечал на сообщения и оплачивал телефон. Потом вдруг оборвалось, и что бы я ни писал - безответно. Пока ни позвонил.
Была у неё мысль съездить в Петербург. Но ничего не получалось. В конце концов, договорились, что приеду к ней я в Минск.
* * *
Я не собирался ехать в Минск. Я ехал в Киев, чтобы встретить девушку, которая мне сделала очень больно. Девушка собиралась туда ехать, но не поехала. А я никогда не собирался ехать в Беларусь, но после жуткой расстроенной пьянки оказался в Минске.
Болтался по городу. В башне возле вокзала в кафе я взял себе солянку и пиво.
Обратил внимание на девушку за соседним столом, которая пила пиво с подругой. Обратил, а когда увидел её улыбку, уже не мог оторвать от неё глаз. В таком состоянии мне меньше всего хотелось с кем-то знакомиться. Но, в конце концов, я вызвал девушку на два слова в сторонку. Она было как-то испуганно удивлена, а я предложил ей стать "моим белорусским другом". Она даже дала мне свой телефон с длиннющим номером. Потом я зашёл в кафе ещё - попрощаться. И пришёл ещё потом, когда побывал уже в поезде, а времени стоянки осталось ещё два часа. Очень хотелось ей что-нибудь подарить. Но у меня ничего не было. И я подарил ей красный шнурок, приобретённый в петербургском Андреевском соборе. А потом девушка познакомила меня со своей подружкой и сказала, что вообще-то я мешаю им общаться. Мне это не понравилось, и я поспешил забыть эту встречу. Отправился в Киев. Девушку звали Ольга.
* * *
Любой шаг лишь оставляет след, глубокую рану, но никуда не ведёт?