Аннотация: Чекасин понял, что кабан совсем близко, всего в трёх шагах, и, парализованный страхом, остановился, отчаянно зажмурился. "Вот и всё, - беззвучно прешептал он. - Всё..."
ДРУЖИЩЕ ЭДГАР
Памяти Михаила Филиппова
-Ну что за пёс у тебя, Чекасин? — нехорошо усмехнулся Рокотов. - Разве такой к нашему делу пригоден? Глянешь на него — и сплюнешь с досады. Не дворняжка и не легаш — чёрт знает что такое. Усатый, бородатый, бровастый — благородства ни на копейку. Небось, в жару вся морда мокрая, да и после кормёжки тоже. И нет никакой у кобеля гордости: кто ни приласкает — всякому виляет своим обрубком.
-Ну и что? — возразил Чекасин. — Дратхаары — они вообще народ преданный. А к зверю злобный. Зато мой Эдгарушка хозяина любит. Бывает, уставится своими янтарными глазищами и косит влюблённо весь вечер.
-Влюблённо? Да просто жрать, небось, хочет, — заржал Рокотов. — А то, что ты говоришь, что, мол, к зверю серьёзно относится — так это враки. Видал я твоего Эдгара в злобе. Команды не подождал, за зайцем понёсся. А когда догнал его — стал вылизывать и искать у него блох. Тьфу!
-Да брось ты, Михалыч. Собака у меня степенная, солидная, в работе педантичная, выносливая... Не сравнить же с вашими вертлявыми Тоськой и Белочкой.
-У моих лаек — чутьё, напор... а твой что? Прёт неторопливым галопом... как танк, ей-богу... И никакого азарта.
Они медленно продирались густым ельником и искали след секача. Уже осталось позади кабанье логовище с характерными для этой поры пороями и купалками, испещрёнными затейливым узором отпечатков птичьих лапок. И видели они уже высокую и тёплую постель самца-одиночки — большую кучу палых листьев и пожухлого бурьяна, вокруг которой легко угадывались крупные кабаньи следы: раздвоенные отпечатки копыта, а сзади — как бы пара-другая коготков поменьше. Нередко казалось, что след впечатан в сырую землю дважды, причём один был чуть продвинут вперёд и отличался глубиной от другого. А когда подошли к ельнику, следы как корова слизала. Очень мешал густой подлесок; еловый подрост был хорошо развит, и приходилось идти осторожно, медленно, чтобы впопыхах не напороться на разгневанного секача. Третий участник этого предприятия, старшина милиции Трифоныч, по своему обыкновению молчал всю дорогу, и даже оперуполномоченный Витёк, рыжий весёлый парень с плохо прооперированной заячьей губой, долговязый и тощий, как осиновая жердь, затих вдруг и стал настороженно прислушиваться к осенней густой тишине. А тут ещё начал накрапывать дождичек, тянучий, мелкий, скучный.
-Это хорошо, — сказал Рокотов, глянув вверх. — Опавший лист не будет шуршать под ногами. А то одинец теперь чуткий, недоверчивый. Скоро придёт время спаривания...
-Да где они, листья? — хмыкнул Витёк. — Кругом одни иголки еловые...
-Балда! — оборвал его Трифоныч. — Сейчас ельник кончится, и там уж, хлопцы, повнимательнее будьте: он залечь может на отдых, так что смотрите, носом в него не упритесь. Они, старики, прежде чем лёжку устроить, сделают полукруг, заляжут в конце этой петли рылом к входному следу и на слуху его держат.
Вышли из ельника. Уже почти полностью обнажённый лес казался прозрачным и светлым. Стояла такая тишина, что легко можно было услышать, как умирающие листья, сорвавшись с веток, задевают в полёте сучки пониже и с шорохом опускаются на сырой ковёр уже поверженных собратьев.
Оторвавшийся чуть вперёд Рокотов вдруг позвал хрипло, взволнованно:
-Мужики! Скорей сюда!
Истерично забрехала нервная Тоська. Густо рыкнул Эдгар, напрягся, почуяв острый кабаний запах. Да и сами охотники уловили этот дух. Трифоныч сердито цыкнул на собак и поспешил к Рокотову.
-Что у тебя тут, Михалыч?
-Сам полюбуйся.
Большой пятак земли был взрыт и кое-где плотно утоптан, обильно залит кровью и щедро усыпан щетиной.
-Одинец с молодым подрался, — задумчиво произнёс Рокотов. — И ранен, кажется.
-Что ж, бригадир, — сказал Витёк. — Видать, уже недолго искать его. Залёг он где-то в этом квартале.
-Без тебя знаю, — беззлобно огрызнулся Рокотов и нервно сорвал с плеча карабин. — Вон и след его отыскался...
Одинец лежал под вывороченным корнем, в липкой кровавой луже, пахнущей прелью и скотобойней. Белка, вязкая настырная лайка, громко забрехала, вздрогнув от крепкого охотничьего озноба. Третья лайка, старая сучка Дора, весело подхватила этот боевой клич, мускулисто напряглась и стала рваться с поводка.
Чекасин бодро вскинул свою "тулку" и стал ждать команды. Первыми к кабаньей лёжке поспели лайки, Эдгар чуть замешкался, а когда приблизился к секачу, Тоська и Дора уже азартно кружили одинца, оглушая лес звонким визгливым лаем. Нервы у кабана оказались слабыми. Он грузно вскочил и, чуть пригнув голову к земле, приготовился к последней в своей жизни драке. Чекасин услышал, как гулко выстрелил из карабина Рокотов, и вздрогнул, машинально нажал на курок. Кабан рухнул на землю и забился в тяжелой агонии. Лайки радостно и злобно завизжали, Эдгар басовито залаял, всё ещё не решаясь подойти поближе.
И тут Чекасин потерял голову. Чувствуя, как натянулась, похолодела кожа на его затылке, он выкрикнул что-то нечленораздельное, неуклюже подпрыгнул и стремглав бросился к кабану.
-Стой! Стой, идиот! — рявкнул Рокотов, но Чекасин не услыхал его. Он бежал к одинцу, восторженно кричал что-то и размахивал своим ружьём. Трифоныч поспешно вскинул карабин, прицелился и — опустил его снова. Риск угодить в Чекасина был слишком велик.
-Э-эх, ду-у-ура... — обречённо вздохнул Трифоныч и в досаде закусил губу.
Всё это продолжалось считанные секунды. Одинец судорожно дёрнулся в сторону Чекасина и с резвостью, которую трудно было ожидать от него, вскочил на ноги. Чекасин понял, что кабан совсем близко, всего в трёх шагах, и, парализованный страхом, остановился, замер, отчаянно зажмурился. "Вот и всё, — беззвучно, одними губами, прошептал он. — Всё..." И тут серебристо-серая стрела жирно перечеркнула тусклый просвет октябрьского неба. Эдгар намертво впился в живот одинца и повис, неловко раскинув лапы и круто вывернув шею. Секач отпрянул, быстро вывернулся и ловко поддел собаку на клык. Страшно закричал Эдгар. Он подлетел вверх метра на полтора, а потом звучно шмякнулся кабану на спину, продолжая искать зубами кабанью щетину. Громко хлопнул выстрел из карабина. Секач упал на бок, лягнул воздух задними лапами и замер, теперь уже навсегда.
-Готов бродяга! — весело крикнул Витёк, подбегая к убитому кабану. — Старый, опытный... Глянь, Игорёк, какой зверюга матёрый!
Но Чекасин не услышал его. Он бросился к растерзанному Эдгару, обнял его за шею, поднял ему голову, пытаясь заглянуть псу в глаза.
-Эдгар! Эдгарушка! — хрипел Чекасин, обливаясь слезами и всполошливо ощупывая кобеля всей своей узловатой пятернёй.
Эдгар был ещё жив. Он дышал часто и шумно, из пасти шла розовая пена, на вывалившиеся из живота кишки налипли прелые листья и комочки сырой земли. Сладко и терпко пахло кровью.
Тихо подошёл к Чекасину Рокотов, опустил ему на плечо руку.
-Не выживет, — сказал он. — Лучше пристрелить...
Чекасин поднял голову, растерянно, как будто он только теперь понял, где очутился, посмотрел на Рокотова, потом тяжело встал на ноги, стиснул зубы, сжал кулаки.
-Ты... ты...
-Игорь, Игорь, — Рокотов отпрянул от него, вытянул обе ладони вперёд, словно загораживаясь от яркого света. — Успокойся...
-Пристрелить? — взвизгнул Чекасин. — Это ты... ты...
-Игорь!
-С-скотина! Фашист!!
Медленно подошёл к ним Трифоныч и влепил Чекасину звонкую пощёчину. Потом так же неторопливо вытащил из куртки пачку "Примы", закурил и, выпустив изо рта сизую струйку дыма, произнёс:
-Извиняй, лейтенант... что не по форме обращаюсь...
-Ну, вот что, мужики, — сказал Витёк, — так нельзя. Это же не червяк какой — это охотничий пёс! Повезём к ветеринару.
-Вот и дуй к высоковольтной, — усмехнулся Рокотов. — За "уазиком". Заодно и кабана подберём.
До ветлечебницы добирались долго. Дорогу развезло, колёса вязли в грязной жиже и рыли глубоко, основательно, а когда машина выбралась на асфальт, закипел радиатор. Пришлось искать воду, цедить её в мятое ржавое ведро чуть ли не из лужи.
Ветеринарный фельдшер, сухонький старикашка лет семидесяти, осторожно осмотрел пса, сделал ему укол обезболивающего и заявил, что нужно оперировать, но сам он не возьмётся, давно не делал это, хотя инструменты, конечно, имеются.
-Повезём в райбольницу, — сказал Рокотов. — Там у меня хирурги знакомые, авось помогут.
Поехал с ними и фельдшер — просто так, на всякий случай. Ему было крайне неудобно, что помочь не смог, вроде как отмахнулся, отказал, а животина помирает...
Встретил охотников молодой хирург Дорохов. Он долго не мог понять, чего хотят от него эти взволнованные, окровавленные люди, прикатившие на ночь глядя в милицейском "уазике". А когда заглянул в салон автомобиля, ужаснулся: в самом углу лежал дохлый кабан, от него уже попахивало, а ближе к выходу хрипел и истекал кровью истерзанный пёс.
-А где Ласкин? — спросил Рокотов, недоверчиво оглядывая молодого доктора с ног до головы.
-Надо позвонить, — сказал Дорохов. — Я скоро...
Заведующий отделением Ласкин тоже не сразу понял.
-Какая ещё собака? Ты что — напился там?
Дорохов терпеливо объяснил ситуацию. В телефонной трубке возникла долгая пауза.
-Оперируй, где хочешь, — сказал потом Ласкин. — Только не в приёмном отделении. И уж конечно не в операционной. Скажут потом: хирурги собак режут, совсем с ума сошли.
-Где же?
-Ну... в подвале. Или в гараже. Теперь уже не до асептики. Помочь бы псу хоть чем-нибудь. Между прочим, ты-то сам давно собак оперировал?
-Последний раз — в Подольске...
Года два назад Дорохов попал на военные сборы в окружной госпиталь. Занимались военно-полевой хирургией. Однажды была тема "Пулевое ранение". Преподаватель ВПХ майор Жилин привязал старого плешивого кобеля к доске, брюхом кверху, и выгнал курсантов на улицу. Было морозно и ветрено. Курсанты, кутаясь в шинели, курили у входа в лабораторию и тихо переговаривались о чём-то, украдкой прислушиваясь при этом к шуму за дверью. Раздался выстрел. Потом Жилин позвал курсантов назад, мрачно ткнул пальцем в распластанного на доске пса и сказал: "Вот, работайте. У больного пулевое ранение..." Вызвались оперировать самые опытные. Долго изучали раневой канал, потом зашили рану печени. А когда все ушли, Дорохов сделал резекцию кишечника с анастомозом "бок в бок" — уже на мёртвой собаке...
Полез хирург в милицейский "уазик". Кое-как наладили свет (Витёк включил переноску). Пришёл анестезиолог, сделал обезболивающий укол. Дорохов осмотрел собаку: повреждены печень и лёгкое, разорвана диафрагма, в брюхе кровь, кишечник вывалился наружу...
-Нет, ребята, — сказал хирург. — Ему не жить уже. Даже если прооперирую — нечем восполнить кровопотерю. Да и ухаживать за ним потом нужно будет, прямо скажу, по-буржуйски. Собака агонирует... а у нас не ветлечебница. Только измучаем пса. Лучше пристрелите его.
Было видно, что ему самому неприятно говорить это.
-Нужно дать наркоз, а как это сделать? Ему и так больно, без обезболивания не выдержит...
-Делай же что-нибудь! — крикнул Чекасин. — Он должен жить! Я кровь сдам... Что хочешь для тебя сделаю. Только помоги! Я прошу! прошу!
Его товарищи мрачно курили, глядя себе под ноги. Дратхаар дышал шумно, со свистом.
-Как же так? — бормотал Чекасин. — Ведь это же добрый, преданный пёс. Он так любит меня... и я, я тоже люблю его. У меня нет друга лучше, чем он. Что же мне делать теперь? Шесть лет он со мной. Ни дня порознь. Щенком его помню. Ткнётся, бывало, своей небритой рожицей — щекотно, смешно... Как же теперь, а?
Наконец Рокотов не выдержал.
-Лейтенант Чекасин! — строго прикрикнул он. — Прекратить истерику! Стыдно... Жалко, конечно, пса, но... Мы и так злоупотребляем терпением медиков.
-Э-э... — махнул рукой Чекасин и отвернулся.
Рокотов отступил в темноту и стал тихо советоваться с друзьями. Чекасин снял кепку и, крепко сжав её в руке, стоял понуро возле "уазика", мерно покачивая головой в такт каким-то своим мыслям. Дорохов раздражённо покусывал спичку и морщился, как от боли. Потом Рокотов подошёл к Чекасину и сказал:
-Всё, Игорь. Ты подожди здесь, а мы быстро...
И легонько подтолкнул Чекасина к умирающей собаке. Пёс смотрел на хозяина чистым спокойным взглядом, и не было в этом взгляде ни укора, ни боли — только удивление, безграничное удивление нашкодившего ребёнка, который не может понять, почему взрослые так волнуются.
-Прощай, Эдгар, — глухо произнёс Чекасин, — прощай, дружище. Прости, мы сделали всё, что могли...
В окнах райбольницы горел жёлтый свет. Оттуда выглядывали медсёстры и больные. Дорохов зябко ёжился от холода. Потом он выплюнул спичку и ушел в приёмный покой. За ним поспешил продрогший ветфельдшер. Рокотов и двое его товарищей влезли в автомобиль и захлопнули дверцы, оставив Чекасина одного. "Уазик" заворчал движком, равнодушно чихнул и медленно направился к ближайшим лесопосадкам...