Аннотация: Мы спина-к-спине у мачты - против тысячи вдвоём!
Под крылом самолета мирно поблескивала водичка Атлантики.
Над дверью, из которой появлялась стюардесса Таня, зажглись английские буквы. "Фастен сит бэлтс" - прочел он. Ладно, прифастнемся, то есть пристегнемся.
А вот и Танечка - легко, как пушинка, вынырнула из-за ширмы и защебетала, улыбаясь во весь рот, во все свои белоснежные тридцать два ровных зубика. Эх, есть еще девчонки в русских селеньях!
...Однажды утром он завтракал в кафе "Клозери-де-лиля". За этим столиком, согласно приделанной к столешнице табличке, писал свои шедевры Хемингуэй, карандашом в блокноте. Кормили здесь не лучше, чем везде, но цены заставляли уважать и кофе, за восемь долларов, и прославивших сие место американских писателей. Впрочем, табличка напомнила ему печальный финал кумира шестидесятников с выстрелом из ружья в рот, в который он за этим самым столом вливал анисовый аперитив. С некоторых пор французы не очень-то жалуют американцев, поэтому он здорово поплутал, пока нашел это заведение.
До встречи с Шарлем оставалось менее получаса, он сел в арендованный "Ситроен" и по бульвару Монпарнас мягко покатил к Дому инвалидов. Полукилометровый фасад дома призрения старых солдат, построенный по указу Людовика XIV, с черно-золотым куполом собора нравился ему только воплощением идеи милосердия. В роскошных излишествах архитекторы явно перебрали. Под куполом собора в саркофаге из карельского порфира лежат останки Наполеона. Странные чувства вызывала у него эта личность. Наполеон наказал Россию за ее провинциальные придыхания ко всему французскому.
Благодаря его нашествию Россия вспомнила о своем вселенском предназначении.
Храм Христа Спасителя и множество церквей, построенных после победы в Отечественной войне, тому свидетельство. Во всяком случае, церковь недалеко от его подмосковной дачи и все подобные ей по архитектуре в округе были построены именно сразу после победы в той войне.
А вот и мост через Сену, заложенный последним русским императором Николаем II в честь своего отца Александра III. Очень ему нравился этот мост - один из самых красивых в Париже. Белокаменные пилоны с золочеными скульптурами и бронзовыми фонарями над ажурной стометровой аркой моста особенно хороши на фоне семи тысяч тонн ржавого металла безвкусного сооружения инженера Гюстава Эйфеля.
На авеню Черчилля слева - Большой и справа - Малый дворцы с колоннадами, стеклянными крышами и бронзовыми голубыми скульптурами. Этот комплекс построен к Всемирной выставке 1900 года, где кроме прочего выставлялся срез российского чернозема толщиной более трех метров.
Но вот и Елисейские поля. Тринадцатирядная дорога в обрамлении жидковатых деревьев среди витрин, козырьков, тентов на первых этажах зданий с обязательной черной надстройкой на крыше.
В плотном потоке машин он свернул налево и на круглой площади Рон-Пуэн пристроил машину на стоянку. Дальше вверх по Елисейским полям он бодро зашагал в сторону площади де Голля, где возвышалась Триумфальная арка. В скверике у этой арки, под старым кленом, на зеленой лавочке он и договорился встретиться с Шарлем.
Минут сорок ждал он своего парижского партнера. Сидел на лавочке и по традиции, заложенной академиком Ландау, считал, сколько же пройдет мимо красивых женщин. Он заставил себя отвлечься от таких обманчивых показателей, как элегантность, шарм, очарование. Нет, его интересовала именно физическая красота парижанок, то есть красота как явный Божий дар.
За полчаса мимо прошло, пробежало, проскакало больше двух тысяч женщин, но ни одной красивой. И вот, наконец-то! О, как она шла! В этой красавице удивительным образом соединилось все, что может вместить в себя наднациональное понятие "красивая женщина": безупречная фигура, оправленная в строгий деловой костюм, невесомая плавная походка, великолепной лепки голова на длинной шее в шлейфе переливающихся каштановых волос. Этот бриллиант чистейшей воды сверкал безыскусной добрейшей улыбкой радости жизни! Ни капли высокомерия, ни грана фальши, ни малейшего изъяна.
В его голове завопило: "Люди! Красота в мир вернулась!" Он подбежал к цветочнице, выхватил из корзины букет белых роз, швырнув туда франки, подбежал к этой принцессе из сказки, встал на колени и протянул цветы.
- Же ву при, мадемуазель, гранд-шарман и так далее! - путал он слова из карманного разговорника.
- Так вы русский?! - захохотала она. - Мне, конечно, очень приятно, но вы, кажется, испортили свои дорогие брюки.
Костюм на нем был действительно не просто, но очень дорогой. Только тогда это меньше всего беспокоило его.
- Ах, полноте, пустое! Как зовут вас, прекрасное дитя?
- Ольга, - снова засмеялась она, сверкая искрами громадных зеленоватых глаз и жемчугами зубов.
- Оленька, я вас от души поздравляю! Вы единственная красивая женщина из двух тысяч четырехсот тридцати двух прошедших мимо за тридцать восемь минут. Единственная - и русская! Это нужно как-то отметить, об этом нужно сообщить этому чопорному современному Вавилону, всему перепудренному миру!
Таким, стоящим на коленях перед женщиной, его и увидел опоздавший резидент. Но, поглядев на женщину, он не удивился, только вежливо зааплодировал.
Самолет мягко тряхнуло, уши заложило. Пассажиры захлопали в ладоши, благодаря экипаж за удачное приземление с вытекающим отсюда продолжением жизни.
У трапа, облокотившись на лимузин, его ждал Майкл Стоун, в советском девичестве Мишка Каменев. На его загорелой физиономии сохранялась улыбка, соответствующая его нынешнему гражданству.
- Константин, айм вэрррыы глэд ту эгррры ёррр! - прорычал он, распахивая объятия.
- Мишка, я только сошел на асфальт американщины, а меня уже тошнит от твоего нового диалекта. Так что давай по-нашему, по-человечески. Здорово, партнер.
В прохладном чреве лимузина Миша протянул ему чемоданчик с договорами. Константин листал бумаги и отвечал на вопросы.
- Как перенес перелет?
Миша говорил по-русски, но слова растягивал и рокотал, как американец, не прошедший разговорную практику. За семь лет эмиграции его университетский друг превратился в янки.
- Нормально перенес. Выспался, отъелся... Значит, цена их устраивает, это хорошо... Так что могу работать.
- Как Мария?
Константин оторвался от бумаг и глянул в окно. Слева их обгонял "мерседес-кабриолет". За рулем сидела та самая дряхлая старушка, которая еле тащилась к своей машине, заботливо поддерживаемая под руки стюардом. Сейчас она одной рукой небрежно держала руль, другой прижимала к уху трубочку мобильного телефона. Он взглянул на спидометр рядом с чернокожим водителем-телохранителем. Стрелка подрагивала у цифры 110. Это значит около 180 км в час. Во дает бабуля!
- С Машей все нормально. Преподает в архитектурной академии. Плавает в бассейне, играет в теннис; массаж, там, визаж, мираж...
- Сегодня собираются наши. Поедешь?
- Отчего же, поприсутствую.
- О"кэй. То есть хорошо. В смысле, отдохнем на славу.
- Прямо на глазах оттаиваешь. Слушай, Мишк, а зачем тебе этот баклажан? - кивнул он в сторону черной мясистой шеи шофера.
- А чего, пусть будет. Для экзотики. Нам с ними делить нечего. Знаешь, как наши одесситы выдавили их из Брайтона? Они им сказали: "Ша, ребяты, наши дедушки ваших дедушек в цепях по плантациям не водили. Так что мы вам ничего не должны. Чава-какава!" При первой же стычке положили черных на асфальт и оставили лежать на всеобщее афро-американское устрашение. Так наши победили.
Напарник неплохо подготовил сделку, выступив в ней гарантом и посредником. Собственно, все что нужно, уже неоднократно обговорено по телефону, а здесь он для личного знакомства и собственноручного подписания бумаг. После торжественного скрепления договоров чернильными закорючками и печатями в стеклянном офисе с видом на океан и легкого вспрыскивания сговора безвкусным слабоохлажденным шампанским Михаил потащил друга в свой дом. Они выехали из шумного города и по гладкому гудроновому серпантину забрались на скалистую лысую гору.
Двухэтажный дом из розового туфа одиноко возвышался на голой вершине. Этот участок только осваивался, и его соседи строиться не торопились. А Мише понравился просторный вид отсюда на океанское побережье, и он рискнул построить здесь свое жилище. Презрев американские нормы хоть в чем-то, Михаил окружил свой дом высоким основательным забором. Внутри огражденной территории, кроме традиционных гаража, бассейна и газона, среди волосатых растрепанных пальм Константин с удивлением обнаружил веселые березки, крепенькие дубки и задумчивые плакучие ивы.
- Нравится?
- Ничего...
- Хочешь, тебе тоже здесь виллу построим?
- Позже отвечу на ваш вопрос, херр Мефистофель.
- Костя, ты пока можешь часок отдохнуть, а я займусь приготовлением к пирушке. Занимай комнату на втором этаже с видом на побережье, ополоснись, храпани. В общем, располагайся.
Он вошел в комнату, снял с себя промокшую одежду и встал под горячую струю душа. Не вытираясь, накинул халат и растянулся на широкой кровати. Спать он не собирался, разве чуток подремать.
...Антошка позвал его в колхозный сад за яблоками - стоять на страже, только он решительно отказался. Брат убежал, обозвав его трусом. Костик сел под стог сена и думал, как отомстить брату. В стогу шуршали мыши, в носу щекотало от пыли, над головой высоко в синем небе висел коршун, но Костик ничего не замечал.
Его обидели, его назвали трусом... Избить Антона в кровь, застрелить, да что там - изрешетить его, поганого, утопить в болоте вонючем! Ни в чем, никогда не уступит он брату. Он станет милиционером, получит пистолет и придет к нему с пистолетом. Вот уж Антошка попрыгает под дулом! Нет, лучше он станет большим начальником и возьмет брата в подчиненные. Он будет им командовать, наказывать за малейшую провинность. Вот попляшет Антошка под его дудку!
Над ним черной тучей навис колхозный сторож.
- Где твой брат? Я тебя спрашиваю, отвечай! - старик грозно вопрошал, глядя в самую глубину недетски серьезных глаз.
- Откуда мне знать? Я не сторож брату своему, - сквозь зубы произнес Костя.
Старик оторопело разжал кулаки. Его боевой дух мщения истаял. Он будто что-то вспомнил из давно забытого, пожевал сухими губами, почти скрытыми желто-седыми усами. Покряхтел и понуро ушел.
Судя по крикам и разноголосой ругани, гости уже собрались. Константин нехотя встал и прямо в халате спустился вниз. На зеленом газоне возвышался пустой стол. Между столом и домом рядом лежали аэрбэги - надувные матрасы.
- А где водка с селедкой? - удивленно спросил он хозяина.
- Отдохнул? Это хорошо, - обнял его за плечи Михаил. - Выпивон с закуской привезут из ресторана минут через десять. Этот вопрос входит в повестку дня торжества.
Кто-то сзади хлопнул Константина по плечу, следом загрохотал гремучий бас:
- Костька! Ай кэнт билыв! Сан ов э бич! Во разжирел, дружков не узнает.
Он оглянулся - перед ним стоял Леонид. Художник-сюрреалист. Хулиган и пьяница. Он тыкал в белую ткань халата пальцем, измазанным несмываемой разноцветной краской.
Из-за его широкой спины выдвинулся писатель Дима. Этот страдал от жары и недопития, что очень явно отражалось на его дряблом лице, поэтому пока не шумел, а только вежливо расспрашивал свежеприбывшего, как там коммунисты Россию грабят.
Светлана, поэтесса, повисла на шее у Константина и завизжала.
С пальмы по-обезьяньи слезал Виктор, бывший матерый валютчик, злостный фарцовщик и родной гэбэшный сексот.
Господа расступились. Из приехавшего автобуса фиолетовые официантки в белом выносили и ставили на скатерть стола серебристые судки. Когда многочисленные предметы собрались в сложную композицию из бутылок, фужеров, блюд, тарелок и цветов, Миша скомандовал:
Все обернулись к Константину, ожидая его реакции. Он выдержал приличествующую моменту паузу, орлом обозрел окружение, налил себе рюмку "Столичной", выбрал покрепче и подцепил на вилку огурчик, а после уже сказал:
- Девять тысяч километров пролетел я, чтобы приехать в американщину, а вернулся, кажется, в Москву семидесятых. Давайте, ребятки, вздрогнем за встречу!
Ребятки приударили пить и кушать с отменным аппетитом.
Он попробовал понемногу от всех яств и сделал приятный для себя вывод: все сделано вкусно и по-домашнему. Спросил Мишу: кто же повар?
- Русский, конечно. И ресторан, откуда привезли, тоже нашенский.
После утоления голода ребятки расслабились и заговорили. Константин слушал сразу всех. Поначалу они хвастали своими успехами, изображая из себя процветающих бизнесменов.
Леня рассказывал о персональных выставках, которые прошли с блеском. Упоминал отзывы в прессе. Рассовывал фотографии, на которых он обнимал каких-то женщин, называя их "мэтрами мировой сюры".
Дима подписывал и раздавал свой роман, вывезенный в рукописи из Советов. В нем русский писатель, работая в котельной, чуть ли не в одиночку противостоял "империи зла", и перестройка началась именно с него. Именно он надоумил Горби и Сахарова разыграть все по его сценарию.
Света с подвыванием читала свои психоделические стихи, повисая на шее то одного, то другого, то сразу обоих соседей по столу. Там что-то было про космос и экстаз, прорывы в иномирность, фигурировала таинственная "препарированная серебряным скальпелем студенистая душа вчерашнего муравья".
Виктор организовал свою фирму, которая торговала икрой и сэкондхэндом, консультировала наивных американцев о секретах русского бизнеса. Он сыпал предложения Константину, но Миша подмигнул на вопросительный взгляд партнера и отрицательно качнул головой.
Наступал душноватый вечер. Иногда со стороны голубой прибрежной полосы доносились солоноватые дуновения океанского бриза. От цветов и травы поднимались пряные испарения.
Веселье плавно перетекало в фазу интимных душеизлияний, когда люди становятся самими собой. И тут стали выясняться обстоятельства, прямо противоположные обозначенным в первой фазе.
Леня совсем нищий, существует на вэлфер - пособие по безработице. Денег от проданных картин ему едва хватает на холсты и краски.
Дима, оказывается, распродал только десятую часть пятитысячного тиража своей книги и существует за счет почасового тарифа в авторемонтной мастерской.
Светка - и того хуже, работает бэбиситером, то есть няней, у какого-то дебильного мальчика, от которого все предыдущие няньки отказались. Мальчуган ее истерзал хулиганскими выходками, и единственное, о чем она мечтает, это найти другую работу, а после этого поколотить пацана до синяков.
Виктор между десятой и двенадцатой рюмками признался, что фирма его прогорает, долги выросли до критической отметки, за которой ему угрожает или конфликт с русской мафией, или, в лучшем случае, американская долговая тюрьма.
Скоро все "ребятки" разлеглись на упругих аэрбэгах с бутылками в руках и, прихлебывая из горла, погрузились в "диалектический ностальгизм".
- Человек, сбежавший на свободу из страны с тоталитарным режимом, переходит на более высокий энергетический уровень. Это нормально, что на этом уровне мы еще на стадии освоения, то есть на низшем подуровне. Зато фактически имеем равные возможности с любым аборигеном. Я даже считаю, что потенциально мы выше любого янки, потому что они уже выдохлись, а мы полны идей и огромной нерастраченной энергии реализации.
- Ах, люди, воздвигнемте высоты крылатые над топями обыденщины. Пронзимся зовом надмирности и улетим в "изюмрудные" дали.
- Мы уже улетаем. Нам только адекватно ассимилировать векторы. Дайте мне перевернутый мир, и я дам ему точку опоры.
- Сила отторжения прямо пропорциональна нажиму. Надо дать им позвать нас на пустующие престолы. И мы взойдем и позволим себя ублажать.
- Наш русский гений снова перевернет их затхлый плешивый идиотизм.
Сидеть за столом продолжали двое, негромко переговариваясь:
- Миша, что они с собой сделали? Это же "Кащенка" на выезде, в Белых Столбах.
- Что поделаешь, Костик, не каждому здесь удается встать на ноги.
- Ну и пусть катятся обратно в пенаты!
- А там они кому нужны?
- Там хоть свои кругом. В конце концов есть кому, так сказать, излиться.
- Видишь ли, они туда письма шлют триумфальные: все у нас о"кэй и тэ дэ. Стыдно, видишь ли, признаться в своем фиаско.
- Уроды... На что они тебе?
- Жалко, - пожал плечами Михаил. - Да и традиция у нас такая: собираться раз в год. Эти посиделки я под твой приезд подгадал.
- Удружил.
Константин едва сдержал раздражение, встал, опрокинув плетеный стул, и побрел к бассейну. Подсвеченная из глубины голубая вода напоминала ту самую "студенистую душу вчерашнего муравья", которую препарировал Светкин скальпель. Он поднял глаза и увидел звездное небо. Разглядывание звезд обычно его успокаивало. Только не сейчас. Вот оно что! Здесь даже небо чужое.
Он резко обернулся в сторону развалившихся на матрасах пьяных экс-москвичей. Ленька поливал всех водкой и зычно гоготал. "Дождик-дождик, поливай!" - раскачивалась Светка, подставляя под струи "Столичной" прозрачные ладони. Бородатый хулиган вылил водку из литровой бутылки и глянул на Константина.
- Старички, а давайте Костьку замочим!
- Замочим! Замочим! - завизжали остальные.
Подбежали к нему, приподняли на руках и швырнули в бассейн. Следом прыгнули сами. Сначала он отплевывался, ругался, но вдруг увидел вокруг родные мокрые смеющиеся лица и... плескался с ними, кричал что-то веселое, шутил, обнимал то одного, то другого, целовал в мокрые щеки, губы, снова кричал что-то. Вылезли из бассейна мокрые, веселые и даже трезвые. Михаил, оказывается, тоже барахтался с ними в своем белом костюме за тысячу долларов.
Константин отвел его в сторону, обнял и на ухо сказал:
- Ты вот что... От наших прибылей подбрасывай им маленько.
Ну, там по тысячонке-другой в месяц, и Витьке помоги с бизнесом развязаться, ладно?
- О"кэй, босс!
- Я те дам "о"кэй", янка мириканская, я те дам "босс"! - и снова столкнул его в воду. Мишка вынырнул и закричал:
- Я люблю тебя, Костик! Я люблю вас, люди!
Несмотря на глубокую ночь, Константин не спал. Вероятно, смена часовых поясов не прошла для него бесследно. Снова мысли о брате полезли в голову.
...Их отец погиб под Берлином. Мать после получения похоронки часто болела и быстро постарела. Ухаживала за ней и присматривала за братьями тетя Люба. Хотя как тут усмотришь, когда у нее самой трое по лавкам да муж - инвалид и пьяница горький.
Когда мать схоронили, приехала на похороны московская тетка. Она красила тонкие губы, пудрилась и требовала себя называть не иначе как Виктория Павловна. Поначалу она все путала братьев, поражаясь их сходству. Но потом научилась различать по темпераменту: Антон был шустрым, а Костик задумчивым.
После долгих бесед на поминках под слезы, чай и самогон тетушки договорились, что у Любы останется Антон, а Костика возьмет к себе жить бездетная Виктория Павловна.
Во время прощания на станции Костик неловко обнял брата, а тот пихнул его в живот, больно так пихнул. Костик прилип к автобусному стеклу и сквозь слезы глядел на брата. Антон нагло улыбался, а еще, гад, показал ему кулак.
После вольной деревенской жизни Костик мучительно привыкал к Москве. С одной стороны, конечно, здесь интересно, многолюдно и много развлечений. С другой же, Виктория Павловна на каждом шагу делала ему строгие замечания: не так говоришь, не так сидишь. Где твои "пожалуйста", "спасибо"? А самое противное - это по десять раз в день мыть руки с мылом и причесывать непокорные вихры.
Когда тетка оставляла его в комнате одного, он садился к окну, задумчиво смотрел на проезжающие по проспекту машины и на широком "цементном" подоконнике писал брату письма. Ни одного ответа от брата он не получил. Ответила разок тетка Люба. Жаловалась, что Антошка совсем от рук отбился и стал "фулюганом".
Но мало-помалу Костя втянулся в новую жизнь. У него появились друзья и подруги. Поначалу он стеснялся своих деревенских привычек, а их раскованность давила на него. Но потом притерся к ним и даже обнаружил, что во многом их превосходит. Упорством, например, памятью и серьезным отношением к учебе.
Его сосед по парте Миша Каменев поначалу слегка посмеивался над ним, снисходительно опекал, а потом, сопя и краснея, списывал аккуратно выполненные домашние задания из Костиных тетрадок. Почему-то учителя его сразу полюбили. И даже Виктория Павловна стала меньше к нему придираться. А когда приходила с родительских собраний, то сажала его напротив и говорила, что если он "еще чуть-чуть поднажмет и будет проявлять больше активности на уроках, то сможет поступить в университет".
Словом, новая жизнь, полная событий и забот, упорное молчание брата и море столичных впечатлений отдалили его от родной деревни. Костя все реже тосковал, реже вспоминал, а потом и вовсе пытался забыть свое провинциальное прошлое, которое даже стало его тяготить.
Утром Константин проснулся от криков за окном, долго разглядывал себя в отражении зеркального натяжного потолка, не мог понять, где он находится. Тряс тяжелой головой, стараясь определиться в координатах времени и пространства.
Вспомнив, протяжно вздохнул и выглянул из окна. Много синего неба, много яркого солнца, вдалеке много океанской волны. Внизу этой картинки - высокий забор, бассейн с ярко-голубой водой, волосатая пальма, зеленый газон со свеженакрытым столом и шумные гости за столом, совсем, впрочем, не свежие. Судя по всему, застолье у них продолжалось и из стадии опохмеления медленно, но верно перетекало в новую пьянку.
- Ну, чем порадовать мне дорогого гостя? - распростер свои широкие объятия Михаил, увидев спускающегося по лестнице Константина. - Не желаете ли освежиться? - протянул он рюмку водки.
- Нет-нет! Я не опохмеляюсь, - поймал себя на оправдательных нотках Константин.
- Это кто тут у нас нарушает законы? - взревел косматый художник. - А призвать его к порядку!
- Да отстань ты... - буркнул Константин и с разбегу прыгнул в бассейн.
Внезапно его охватил прямо-таки щенячий восторг. Он нырял и плавал, как в последний раз, жадно, азартно, устроив феерию бурлящих струй, волн и брызг. В два рывка с подтягиванием поднялся по лестнице наверх, громко крякнул, вытряхивая воду из ушей. Подошедший Михаил заботливо укрыл его плечи купальным халатом.
- Миша, ты вот чего... Отвези меня в самое красивое здесь место. Слышишь, не самое фешенебельное, престижное или дорогое, а именно - красивое.
- Должен тебя разочаровать: здесь, если красивое, то обязательно там есть все то, что ты с таким презрением перечислил. Но это же нам не помеха? Поехали. Ребятки через несколько минут сопреют и снова заснут. Так я попрошу за ними присмотреть моего лилового негра.
Океан лениво ласкал голубыми волнами белый песчаный пляж. На волнах резвились крепкие парни на широких досках-серфах, сверкали туго натянутые паруса. В тени тростниковых зонтов и прямо под солнцем на ярких лежаках отдыхали загорелые красавицы с мускулистыми бойфрендами. Бар под такой же тростниковой крышей укрывал в тени и отпускал ледяные напитки жаждущим. Мягкая музыка заполняла собой пронизанное солнечными лучами пространство. Пальмы поклоном белых лысых стволов и покачиванием длинных лакированных листьев приветствовали отдыхающих, приглашая в тень густых парковых зарослей.
Здесь, среди разнообразных кустов, причудливо стриженных, и деревьев, собранных со всех тропических стран, на упругих зеленых газонах сидели и лежали одиночки, пары и целые семьи. Цветы - яркие, душистые - добавляли в эту панорамную икебану веселые вкрапления. Непуганые птицы летали с ветки на ветку, бегали по траве и важно ступали, демонстрируя богатую окраску и разноголосье. Громадные бабочки неслышно порхали с цветка на цветок. Более стремительные стрекозы блистали в солнечных лучах всеми цветами радуги.
В многочисленных прудах плавали элегантные белые лебеди и розовели длинноногие клювастые фламинго. В глубине зеленоватой воды извивались и сверкали золотистыми боками рыбки. Между прудами струились и переливались каскадные водопады.
Дорожки парка похрустывали под ногами гуляющих мелким розовым щебнем. Вот донесся легкий ароматный дымок барбекю: где-то на огне жарили бифштексы и длинные сосиски. За столиками развалились осоловевшие добродушные папаши в безразмерных ярких майках и шортах, детишки с мамашами прыгали рядом по травке.
Михаил щелкнул пальцами, шепнул темнокожему мальчугану, и тот принес подстилку. Расстелил ее в указанном месте и расставил тарелки с бифштексами и фруктами, пробковый термос с напитками во льду. Они присели и скрылись от всех за изогнутыми лабиринтом кустами лавра. Отсюда им были видны только пруды с лебедями, кроны платанов и сосны над головами.
- Рай, да и только! - выдохнул Константин.
- А этот парк так и называется - "Парадиз". Скромно и незатейливо...
- Ладно, давай немного помолчим. Это нужно созерцать.
...В то лето Костя с золотой медалью без особого труда поступил в университет. Туда же, но с трудом и не без подключения отцовских связей, поступил и Миша Каменев. После торжественного посвящения в студенты Костя решил, что теперь и в родную деревню не стыдно съездить.
Виктория Павловна дала ему денег, гостинцев тетке Любе и сама проводила его на вокзал. Во время прощания, она сильно прижала к себе Костю и шепнула ему на ухо: "Только ты возвращайся, слышишь!" Потом оттолкнула его от себя и сурово добавила: "Веди себя там прилично. Ты теперь взрослый".
Всю дорогу Костя, как на стену, ничего не видя, смотрел в окно. В радужных тонах представлял он, как брат будет раболепствовать перед ним, студентом. Справедливость восторжествует, и он вернется в Москву победителем!
Дома у тети Любы Антона не оказалось. Младшая ее дочь путано объяснила, что живет он "на хуторе", идти туда на край леса через овраг. Недавние дожди превратили деревенские дороги и тропки в сточные канавы для жидкой грязи. Пока он дошел в новых туфлях до хутора, умудрился испачкать не только туфли, но и брюки по колено. Выезжая из асфальтовой Москвы, он совсем не подумал, что где-то еще может быть грязь. Дикость какая! Как же они здесь живут? Да тут с ума сойти можно от их отсталости! Триумфальное возвращение на родину превращалось в позорное хождение по колено в грязи.
Дом с шиферной крышей, как объяснила девчонка, на хуторе был один. Во дворе по цепи бегал и рычал громадный страшный пес, жутко похожий на волка. Антона видно не было. Он пошел к соседям и у бабушки, сидящей на завалинке, узнал, что Антон должен приехать на обед.
Костя напросился в дом и за жиденьким чаем с серыми, будто каменными, сухарями узнал, что Антон стал механизатором, его здесь уважают. И что называют его самостоятельным мужиком, потому как не пьет и работящий. "А уж девки за ём бегают, так это счету нет, как бегают, шалавы!" Костя чувствовал, что где-то в области желудка у него назревают спазмы, а злобное раздражение волнами хлестало из глубины живота в голову.
За оконцем грозно зарычал дизель, и у ворот антоновского дома с лязгом остановился серо-черный трактор. Из кабины весело выпрыгнул здоровенный мужик в телогрейке и вразвалку вошел в калитку.
- Что сидишь пнем, это твой брательник пожаловал. Иди за ним, да поуважительней там!
Костя подошел к калитке и увидел, как хозяин возится с волчарой, теребя его за шерсть и шлепая ручищей по крепкой шее чудовища.
- Антон! - окликнул он брата, не узнав своего голоса, до того писклявым и дрожащим тот ему показался.
Хозяин не торопясь обернулся, сдерживая рычащего на непрошеного гостя пса, и небрежно кивнул:
- Заходи, не бойся.
Пса привязал, зычно гаркнул на него, толкнул дверь и кивком пригласил брата в дом. В светлой горнице - стол и две лавки, старый буфет, крепко сбитый отцовскими еще руками. Антон повесил у входа телогрейку, сбросил сапоги и нырнул за кухонную занавеску. Оттуда сквозь шорохи и лязганье, звон и грохот послышалось:
- Бабой пока не обзавелся. Сестренка Нинка иногда забегает помочь по хозяйству. А так пока сам все делаю. Так что у меня здесь без лишнего. Садись за стол. Сейчас щей похлебаем.