За окном раздались громкие недовольные мужские голоса, которым вторили надрывно несколько женских, то ли ругающихся с ними, то ли соглашающихся, повторяли они вслед за мужчинами слово в слово, но вот интонации плавали по синусоиде с высокой амплитудой. Всё стихло также внезапно, как и началось, Дамир не расслышал звуки удаляющихся шагов, пытаясь следить за происходящим на экране большой телепанели на стене. Шли новости, звук был громкий, резкий, и всё же он его слышал с трудом, глубже погружаясь в собственные мысли, пока телевизор и вовсе перестал для него существовать.
Со стороны казалось, что он спит, сидя в удобном кресле, склонив голову на левое плечо, смотря прямо перед собой сощуренными в тягостной борьбе со сном глазами. И только жена, милая Асият, понимала, что он не спит. Она приходила поздно с вечерней смены, в последнее время она отрабатывала в госпитале по две смены подряд, слишком много было раненых в эти летние месяцы, выключала телевизор и садилась к нему на колени, прижимаясь к груди, чувствуя то же, что и он. В квартире становилось темно и тихо, соседи уже давно съехали, покинули родной край, перебравшись к детям, на всякий случай, а им уезжать было некуда и не к кому.
Их семью знал весь город, да что там, город, все знали. Небольшой край земли, окружённый высокими горами, с чудесными долинами и чистой, всегда холодной рекой - это мог бы быть настоящий рай, так здесь было красиво и хотелось жить. Но, не случилось рая. Дамир с рождения был здесь чужаком, пускай он и родился здесь, на этой земле, пускай его родители тоже были родом отсюда - это ничего не значило для остальных, правильных по крови. Высокий, черноглазый, с густыми чёрными волосами на голове, разбавленными плотным покрывалом седины, с длинными сильными руками, чуть растолстевший к своим шестидесяти трём годам. Дамир был словно создан для этого заповедного уголка, если бы не лицо и абсолютно белая кожа, не знавшая загара даже на самом ярком солнце. Асият была плоть от плоти дитя этих мест, одна из потомков коренного населения, горных племён "издревле" населявших эти края, так считали местные историки, намекая порой на то, что вся жизнь пошла отсюда. С этим, конечно же, не соглашались два других племени, народа, как они определяли себя. Схожие по крови, неоднократно делали сравнительные анализы ДНК, сравнивая геномы, находя общие корни, но что это могло значить, по сравнению с родовой памятью, когда сами горы говорили совсем о другом.
Асият была небольшого роста, если сравнивать с Дамиром. Смуглая, худенькая, всю жизнь, даже в шестьдесят лет не потолстевшая, с умными и строгими чёрными глазами, длинным острым носом и тонкими, сжатыми в волевой позе губами. Иногда она улыбалась другим, ехидно, чуть прищуриваясь, отчего в уголках глаз у неё появились ниточки подлых морщинок. Она выглядела привлекательно даже в свой возраст, за что часто была осуждаема сверстницами и теми, кто был моложе лет на десять, склоняемая за глаза, особенно за связь с неверным. Так считали многие, даже враждующие между собой народы, давно уже перемешанные в браках, разбавленные изменами и другими приметами человеческого естества. С Дамиром она познакомилась на городском празднике, ей тогда было всего четырнадцать, а ему уже целых семнадцать лет. Они прекрасно помнили этот день, солнечный, как-то по особенному яркий. Он сразу приметил красивую девушку, совсем ещё юную, но с умными строгими глазами, смотревшими на него несколько вызывающе. Пригласив её на танец, Дамир знал все народные танцы, их преподавали в каждой школе, и ученики умели танцевать всё, что считалось истинными традициями этой земли. Протанцевав до позднего вечера, не выпуская рук, они пообещали друг другу, у центрального фонтана, что когда Дамир вернётся после учёбы домой, они поженятся. Дать слово у центрального фонтана, которому было уже триста лет, считалось святым делом, и горе тому, кто его не сдержит. Он вернулся через десять лет, пройдя все этапы учёбы в медвузе, и не нашёл её. Асият поступила в другой медвуз, который был ещё дальше от их родных мест, они держали связь, переписывались, по-старинке, отправляя настоящие письма, не разменивая свою любовь на пустые обещания и трёп каждый день. Они поженились, когда ему было тридцать, а ей двадцать семь, ни разу не нарушив данного обещания, не зная другой любви.
Дамир неторопливо пощёлкал по каналам, пока не наткнулся на аналитическую передачу. Ведущих было трое, два мужчины и одна девушка. Как и многие, он чаще следил за девушкой, не смотря на свою красоту, смело и умело спорившую с мужчинами, строившими из себя всезнаек. Слушать их было интересно, пускай и всё это было слишком далеко от него, все эти рынки, финансовые и промышленные индексы, имевшие действительный смысл для сотой доли процента населения Земли. Вот и сейчас он слушал про индексы, то ли рост, то ли падение, следя за стройной брюнеткой, лукаво смотревшей в камеру, сдерживая себя, чтобы не начать сразу спорить, сбивая дружеского оппонента взмахами пышных ресниц. Он даже не сразу заметил, что один из ведущих был одет в костюм двухголового птенца мутанта, популярного героя детских мультфильмов, причём одна голова, неживая, всё время пялилась брюнетке на грудь, не хватало ещё, чтобы этот птенец клюнул её, куда попадёт. Но ведущий говорил спокойным голосом, вполне буднично, не выражая второй головой птенца никаких особых эмоций, по делу споря с соседом, высоким худым африканцем, в лице которого было уже сложно угадать истинную кровь. Дамир вспомнил, что неделю назад этот птенец поспорил с девушкой о чём-то, но вот в чём был спор, он забыл. Шоу шло на международном английском, и Дамир иногда терял нить разговора, путаясь в своих мыслях и воспоминаниях, хотя в целом всё было понятно.
Пришла Асият. Тихо скрипнул замок, он слышал, как она по-кошачьи ходит по квартире, как тихо, без гудения льётся вода из крана в ванной комнате, так умела делать только Асият. Он улыбнулся, подумав о ней, вспомнив, какой она была счастливой, когда у них родился сын, первый и единственный. Умар, ему сейчас был бы тридцать один год.
Асият вошла в комнату, встала у телевизора и слушала то, о чём говорят ведущие. Дамир видел, что она слушает внимательно, потом Асият в гневе всплеснула руками, он заметил, что и красивая ведущая тоже злится, сверкая в камеру синими глазами, но смысл слов до него не доходил, он был уже далеко, очень далеко в воспоминаниях.
Какой же мерзкий у нас мир! Если бы я могла, я бы давно улетела с нашей планеты! - в сердцах воскликнула Асият и выключила панель, забросив пульт далеко на диван, чтобы не видеть его. - Ты представляешь, уже кто-то успел заработать на нашем горе! Вот уроды! Правильно говорит Марианна, подло это и мерзко.
Дамир взглянул на жену, всё ещё смотревшую в чёрный экран, суть вопроса медленно дошла до него, и он ответил.
На горе, на войнах всегда зарабатывали люди, для этого и устраивают войны, тихо проговорил он. Асият оглянулась и, плотно сжав губы, покачала головой, не соглашаясь с ним.
Нет, Дамир - это не люди, это хуже зверей. Почему не отменят этот индекс мира? Это же подло, ну подло же!
Подло, согласился Дамир и протянул к ней руку, она села к нему на колени и прижалась к его груди, шумно вздохнув. - Подлость - это наша главная черта, чтобы ни говорили церковники и проповедники. Индекс не виноват, он всего лишь отражает готовность мира к спокойной жизни. Когда он растёт, то производство падает, люди перестают бояться и скупать всё впрок. А когда падает, то на этом выигрывают многие, очень многие, чтобы это просто так взять и отменить. Ты помнишь, когда была последняя война?
У нас?
Нет, в мире, масштабная. У нас она и не прекращалась, так, тлеет потихоньку.
Очень давно, тогда моя бабушка только-только в школу пошла, а ей скоро сто пять лет! Надо бы съездить к ней, давно не были, как думаешь?
Да, обязательно. Может и не будем искать даты, просто съездим, ей будет приятно, навестим Умара.
Ты прав, так и сделаем, мне должны отпуск дать, обещали, тихо сказала Асият. - Я боюсь, Дамир, очень боюсь. Помнишь, как было в прошлый раз?
Помню, всего три года прошло с тех пор, он замолчал, не хотелось напоминать о том, что в прошлый раз, когда коренные народы вновь начали воевать друг с другом, громя кварталы, бились стенка на стенку, погибли родители Асият, забитые камнями и палками на площади, когда город вышел на митинг за мир. Он и Асият были в этот день в госпитале, она лечила раненых, не выходя из операционной, а он, а что он? Его пациенты уже никуда не спешили, отлично зная всю бренность существования.
Я когда домой шла, то увидела факела. Я так испугалась. Когда же это всё закончится? Ну почему же мы не можем все вместе жить в мире? Ведь места всем хватит, всего хватит, а солнце одно на всех, оно такое ласковое в последнее время. Я иногда в обед выхожу прогуляться и просто плачу, смотря на небо. Я боюсь, Дамир, очень боюсь.
Я тоже, честно ответил он, не став рассказывать, что все холодильники были забиты трупами и места больше не было, поэтому новеньких складывали в соседнем ледовом дворце, в котором вот уже пять лет никто не играл в хоккей, а детская секция фигурного катания умерла, вместе с остальными видами мирного спорта. Теперь это был запасной морг, видимо, навсегда.
Ты опять думал об Умаре? - Асият погладила мужа по лицу, пытаясь разгладить морщины на лбу, сгладить нахмуренные брови. - Не надо, не терзай себя.
Не могу, и ты не можешь, прошептал он, поцеловал Асият, на это мгновение помолодев на десятки лет, как и она.
Асият заплакала и уткнулась лицом в него, дрожа, холодея. Он крепче прижимал её к себе, желая согреть, не замечая, как в тысячный раз слёзы заполняли его глаза, не в силах вырваться наружу, оставаясь в нём. И он молчал, не пытаясь её успокоить, и Асият была ему за это благодарна, не желая слушать глупых и шершавых слов сочувствия, счищавших каждый раз, как наждак, остатки бьющегося сердца, истончая стенки, вот-вот и оно разорвётся.
Спустилась глухая ночь. Где-то заухала сирена, раздался взрыв... всё стихло. Асият успокоилась и, с трудом встав, потащила мужа на кухню. Она знала, что он ничего не ел, с самого утра, также, как и она, каждый день, вот уже больше десяти лет.. Они могли есть только рядом, дома, без лишних глаз. Собрав холодный ужин, она села рядом с ним, толкнув в бок, чтобы он ел, первый, иначе и она не будет. Асият улыбалась, смотря за ним, расправляя короткие чёрные волосы, выпуская на свободу из тугого клубка, который она завязывала уходя на работу, каждый день, без выходных и праздников. А когда-то у неё были длинные, ниже пояса волосы, две толстые косы. Она обрезала их после смерти сына, больше волосы не росли, будто бы замерли в тревожном ожидании, как и вся жизнь.
Утром Дамир ушёл первым. Его смена начиналась раньше всех и не заканчивалась никогда. Работы было столько, что он и ещё три патологоанатома проводили в маленьком морге всю жизнь. С них требовали отчёты, быстрее, уже после смерти, не давая толком прочитать карту бывшего больного. От их работы зависело многое и ничего одновременно. Данные отчётов загружались в систему, анализирующую, оценивающую степень агрессивности жителей, так казалось многим, но Дамир и его коллеги знали, что рейтинг их родного дома не менялся вот уже двадцать лет, точнее сказать, он никогда не выходил в зелёную зону, оставаясь на краю жёлтой, ближе к красной черте. Каждый житель Земли знал, что это может означать для него, и забывал, не думая, даже не предполагая, что такое может быть с ним. Мир стал чист и прекрасен, мир, в котором никого больше не убивали, никто не стрелял, не сжигал дома, не бил за то, что тот другой веры или цвета кожи. Так было, но, как и на большом теле здорового животного, возникали позорные нарывы, красными точками горящие на безмятежной карте Земли. И их родной край был этой точкой. Вот уже двести лет они жили в котле, поставленном на малом огне кем-то глупым, самоуверенным, решившим, что одним росчерком пера, волевым решением можно заставить, сбить в кучу, вдавить разные народы в мирную жизнь, отдав власть сначала одним, потом другим, чтобы отобрать и править самому. Время вождей прошло, измельчала элита, теперь правили группировки, подогревающие тлеющие конфликты, засылая пропагандистов "от народа", будоража родовую память, требуя справедливости, исторической справедливости, а она была для всех своя. Дамир не понимал, почему так много внимания уделяют их заброшенному краю, никому и дела не было до этих красот, здесь не было ни редкоземельных металлов, ни урановых труб, даже алмазов или других драгоценных камней, получивших в последние десятилетия новую жизнь, наступила эпоха ренессанса "истинных ценностей".
Самое интересное, что в морге работали все истинные представители коренных народов, кроме Дамира, но никто из них никогда не называл его чужаком. Каждый день видя столько смертей на столе, смотревших отяжелевшими холодными глазами бесстрастности небытия, забывались лоскутные лозунги, рассчитанные на слабые умы. Каждое утро они собирались вместе и смотрели новый рейтинг. Конечно, это можно было сделать в любое время и в любом месте, пролистав пару вкладок на своём браслете, заодно понять, куда засунули и тебя лично, но никто не хотел чаще одного раза в день устраивать себе минутки страха, хватало трупов в холодильниках. А рейтинг всё же двигался к красной линии, как ползучая дымка ядовитого тумана, когда тебе кажется, что он ещё совсем далеко, а первые рваные лоскуты яда уже трогают пальцы на твоих ногах. Один шаг, одна оплошность, чрезмерный перегиб в борьбе за "справедливость", и терпение всемирного разума лопнет. Кто он этот, всемирный разум? Кто его видел хоть раз? Никто, но все его знали, понимая, что он есть и следит за всеми. Машина, бесстрастная и жестокая, может, в этом и была истинная справедливость, когда решения принимались без чувств, на основании строгого, одобренного всеми странами расчёта, безупречного метода? Машина следила за людьми, предупреждала, принуждая меняться, мириться - и это работало, войн больше не было. Но были и другие, не желавшие мириться, заигравшиеся, подогретые извне и изнутри, забывшие об угрозе, незримой, а потому и не страшной. Никто не верил, что машина примет решение, уничтожит горячую точку, превратив её в непригодную для человека землю сроком на двести лет, время приемлемого распада, и можно будет начинать жизнь заново, и делать это будут другие, новые люди. Поумневшие? Вряд ли, скорее напуганные, но такие же беспечные, сотни лет долгий срок, многое забывается.
Очень страшно жить под прицелом, под неусыпным контролем, и ждать, что твой дом, твоя улица, район или даже город будет стёрт с лица земли. Страшно, но только тогда, когда кнопка запуска находится у людей. Всё оружие, сотни тысяч ракет, залитых по горлышко смертью, не принадлежали никому. Мир смог договориться, передав эту систему сдерживания беспристрастному арбитру, которого уже никто и не боялся. Поговаривали, что ракеты уже старые и не взлетят, что их давно уже все разобрали, а заряд разбодяжили и кинули в общую топку всемирной энергосистемы. Много глупостей думают и рассказывают люди, забывая о том, что оружие вечно, как и человеческие кости, пока живо человечество, они будут жить вместе со всеми.
Плохо дело, покачал головой один из патологоанатомов, невысокий лысый старик. В морге работали все старики, Дамир был самым молодым. - Не миновать нам беды, не миновать.
Точно! Я это тоже заметил! - подхватил второй, высокий худощавый лысый старик, по которому было уже трудно понять, к какому из коренных народов он принадлежал. - У меня открыта позиция на индексе редкоземельных металлов, так вот я вчера закрыл её, вывел всё и отправил детям.
Там и внукам хватило, заметил Дамир. - Индекс мира тоже пополз вниз, кто-то хорошо заработает.
Кто-то умрёт, хмуро заметил третий, оглядывая тускло освещённую смотровую и операционную, свет включали после шести утра. - Засуетились, забеспокоились, твари! Думают, что ударят по нам, а, значит, надо будет делать новые ракеты!
А ты думаешь не ударят? - спросил его первый старик, грустно улыбнувшись.
Не хочу об этом думать! Надеюсь, всё решится, как и в прошлый раз, хмурый патологоанатом посмотрел на Дамира, от злости сжимая узловатые кулаки сильными руками. Он искал у него подтверждения своих слов, желаний, Дамир пожал плечами, делая вид, что не понимает, о чём это он.
Боюсь, что этого будет мало. Мне вчера сын звонил, к нам движутся танки, устало сказал первый старик и закрыл глаза. - Господи, если ты есть, скажи, зачем нам столько этой дряни? Сколько ещё люди зарыли смерти в подземельях для себя? Молчишь? Молчи, тебя уже давно нет на нашей земле.
И никогда не было! - отрывисто, будто каркая, воскликнул третий патологоанатом. - Что мы здесь делаем? Кому нужна наша работа? Вот уже третью неделю каждый шестой труп с огнестрелом! А помните, помните, что были времена, когда мы забыли об этом? Когда огнестрел был лишь один раз в год, и то самострел дебила охотника? Помните, ну, помните?
Все закивали и вздохнули. Третий сник и устало сел на стул, схватившись за голову, дёргая себя за волосы.
А мне ведь не себя жалко. Я смерти не боюсь, пожил, хватит. Мне горы наши жалко, реку, поля, леса.
А людей тебе не жалко? - спросил его Дамир.
Вот этих? Готовых убивать только потому, что ты другой национальности? Нет, совсем не жалко. Только детей, они ни причём. Их вывезут, я уверен. Помяните моё слово, если их не увезут родители, то завтра же вы увидите голубые фургоны на улицах нашего города. Я готов даже спорить, на что, ну, на что будем спорить?
Давай так, если ты окажешься прав, то я через неделю приготовлю на всех шашлык. На всю семью, поможете и соседей позвать, сказал Дамир.
Идёт! - третий вскочил и пожал ему руку. - А я на всю твою улицу, всех позовём, пусть весь город приходит. У меня есть деньги, к чёрту их, пусть я проиграю, и нам не понадобятся никакие эвакуаторы - я так хочу этого!
Он упал на стул и закрыл лицо руками, глухо застонав. Время уже пришло, но свет так и не разгорелся. Дамир тревожно посмотрел на часы, как вдруг истошно запищали сотни холодильников, предупреждая, что они переходят на резервное питание от аккумуляторов. Свет заморгал и потух, вспыхнули слабые лампы аварийного освещения.
Началось, сухо проговорил второй патологоанатом. - Что будем делать с телами? Они так долго не протянут, батареи слабые, им больше лет, чем мне.
Надо узнать, в чём дело. Если авария, то починят, успеем, сказал Дамир.
Да не авария, не авария! - вскричал третий. Его сутулое худое тело изогнулось, как пружина, когда он вскочил с места и затряс в воздухе кулаками. - Танки, пушки! Вы понимаете, что мы до сих пор слышим это доисторическое старьё? Слышите, слышите? Это гаубица бьёт. Не слышите? Правда не слышите?
Все затаили дыхание, снаружи действительно что-то ухнуло, потом всё стихло, и раздался треск, а может гром, в подвале было сложно понять. Глухие удары усилились, раз за разом наращивая темп. Задрожали стены, потолок, будто бы снаружи маршировали огромные бетонные слоны.
Танки! Они уже здесь! Чёрт, так быстро! - задрожал третий, озираясь на остальных. Никто с ним не спорил, звук едущего танка был знаком всем, как молоко матери, с раннего детства впитавшись в организм, вырывая наружу затаённый животный страх.
Дамир ушёл к холодильникам. За ним пошёл первый старик, встав на входе. Старик следил за тем, как Дамир открыл одну из камер и, покопавшись, вытащил оттуда коробку и металлическую трубку, длиной чуть больше одного метра. Дамир оглянулся и увидел старика.
Поздно, но ты всё равно попробуй, сказал старик. - Или ты думал, что мы не знаем?
Нет, я знал, что вы меня давно вычислили. Я видел всё по отчётам, кивнул ему Дамир. - Я постарел, упустил время.
Нет, ты не прав. У тебя и не было времени, уверенно сказал старик.
Дамир вышел на улицу и закашлял. В воздухе стоял чёрный смрад древних двигателей, закоптивших небо так, что перестало светить ласковое солнце, страшная, чёрная ночь спустилась на город, что-то жуткое копошилось в этой тьме, давно забытое, мерзкое, дикое. Он быстрым шагом дошёл до ворот и оглянулся на здание госпиталя. Высокое, больше чем в тридцать этажей, оно всё ещё белело в этом густом чёрном мареве, построенное сто пятьдесят лет назад, в этом году должны были праздновать юбилей. Дамир смотрел на завешанные жалюзи окна, на ровные вертолётные площадки с уснувшими квадрокоптерами, роботы были наготове, поблёскивая аварийными маяками, дадут команду, и они взлетят за больным, заберут из любого самого узкого ущелья. Он долго смотрел на роботов, ему показалось, что они тоже волнуются, ерзают, не двигаясь с места.
Сквозь вязкий воздух раздались автоматные выстрелы, стук древнего оружия заставил его вздрогнуть. Потом ухнула пушка, одна, вторая, а за ней загрохотал пулемёт, точно огромные гвозди вбивая в бетон, заревели неистово танки, отвечая частыми залпами. Всё взрывалось, гудело, стреляло, стучало, и через весь этот шум пробирался, залезая под самую кожу, дикий крик ужаса и боли.
Мир вашему дому, раздался глухой голос сзади, и Дамир обернулся. Перед ним стоял высокий мужчина в длинном, до самых пят тёмно-сером балахоне с большим капюшоном, закрывающим всё лицо. Мужчина был подпоясан армейским ремнём, на котором висел страшный на вид армейский нож и кобура, а за спиной дулом вверх была винтовка.
Пусть смерть обойдёт его стороной, ответил Дамир, кодовая фраза с трудом сошла с его губ, он не ожидал увидеть монаха ордена "Конца света" прямо у госпиталя, в прошлые годы они находили его в укромных местах, не привлекая лишних свидетелей.
Больше нет пути вперёд, осталась лишь одна дорога - в землю, монах показал на горизонт, сквозь кварталы брошенных домов виднелось зарево от пожаров, грохочущее, тёмно-красное. - Последняя черта пройдена, и этот мир исчезнет.
Почему же вы не пришли за мной раньше? - в сердцах воскликнул Дамир, бегло взглянув на браслет, рейтинг упал далеко в красную зону, достигнув предельных значений.
Монах ничего не ответил. Они пошли по улице в сторону центра города, откуда доносились взрывы и шум боя. Они прижимались к стенам домов, без страха перед смертью, шальная пуля могла найти любого, даже самого осторожного, а подставляться под пули было глупо. Дойдя до бульвара, монах остановился. Зелёные деревья шумели, отзываясь на каждый взрыв, опадая листвой, сбитой бешеным роем свинцовых ос. Путь показался Дамиру слишком долгим, а время словно остановилось, так чётко он слышал каждый выстрел, гулким эхом раздаваясь внутри головы, сливаясь с другими в нескончаемый дикий бой, от которого хотелось спрятаться, забиться в подвал и ждать... Так было в детстве, когда они прятались в подвалах, оборудованных как бомбоубежища, спали посменно, духота, запах страха и гари, жажда, непонимание, перерастающее в истерику, а потом в кататонический ужас.
Пули не могли задеть их, они стояли на углу перекрёстка, слыша всё, но не видя картины боя, один шаг, и можно было лишиться жизни, с двух сторон бульвара проносились пули, снаряды. Совсем рядом громыхнула граната, вырвав три дерева с корнем. Дамир с жалостью посмотрел на разорванные деревья, покрытые чёрной смолистой слизью, горевшей, извергая едкий вонючий дым.
Больше десяти лет назад ты искал справедливости, хотел, чтобы этого больше никогда не было. Тогда мы нашли тебя, а ты нас, сказал Монах. - Три раза ты спасал этот мир, три раза ты смог перешагнуть ту грань, что отделяет человека от зверя и вернуться обратно, к человеку. Но теперь уже поздно, никто не сможет остановить их. Ты видишь это по подлому графику, ты чуешь звон презренного металла. Люди так и не смогли стать людьми, зверь пожирает нас изнутри, требуя больше крови, настоящей крови. Каждый миллион стоит сотен человеческих жизней, каждый кусок золота дороже, пускай и не настоящего, человек уже давно научился сам придумывать для себя ценности, заключив их в бездушную машину, и это золото стоит дороже, чем жизнь твоя, или твоих соседей, друзей, детей, что живут рядом или на окраине. Всегда кто-то должен умереть, чтобы другие смогли разбогатеть.
Что ты предлагаешь, Рафаил? - спросил Дамир. Тонкая трубка в рукаве его куртки задрожала, он стиснул в кармане коробку с иглами и флаконом с ядом. Дамир отлично знал ценность человеческой жизни, каждый день видя смерть, но он и отлично понимал цену человеческой смерти - несколько цифр на счёте, сотые доли процента роста индексов промышленности и общего потребления, игравших против индекса мира, в разы опережая своим ростом его падение.
Мы бессильны. Раньше мы могли узнать, кто и откуда пришёл. Всегда это были чужаки, несущие смерть ради чужой выгоды. Сейчас всё иначе - это зародилось здесь, в самом низу. Нельзя поднять людей через экраны, не касаясь их разума вживую. Нужны люди на местах, провокаторы, руководители. Они и сейчас все здесь, но они слабы, они сами боятся за сою жизнь, и умрут, вместе со всеми. Мы внимательно следили за ними, они слабее, чем те, которых ты устранил, а потому, что у них была другая задача, как и в прошлые годы. Машина оказалась умнее, индекс сработал, и теперь нам конец.
Я не понимаю, за что они воюют? Кто дал им оружие?
Оружие всегда было здесь и ждало своего часа, ответил Рафаил. - В этой войне цель одна - истребление. Это зародилось здесь, под нашим солнцем, внутри нас, ещё много-много веков назад. Машина права: человек не имеет права здесь жить - эти люди не имеют права жить, иначе они заразят своим ядом остальную планету.
К ним подбежали два мужика с автоматами наперевес. Их искажённые злобой и ненавистью лица были знакомы Дамиру, правда сейчас он перестал видеть в них людей. Две обезумевшие обезьяны, размахивая дулами древнего оружия, приказали монаху снять винтовку и вытащить пистолет из кобуры. Никто из них не посмел приказать ему поднять капюшон, суеверный страх блуждал в них, заставляя стоять вдалеке от монаха и Дамира, суетливо коситься на бульвар, где продолжалась невидимая отсюда битва. Монах медленно, не желая спровоцировать автоматчиков, снял сначала винтовку, а затем стал расстегивать кобуру. Когда первый схватил винтовку, а второй следил за кобурой, Дамир вскинул руку вперёд, на лету выхватив трубку из рукава. Игла была в ней, он вставил её перед выходом, нанеся смертельный яд. Не было слышно даже свиста, второй автоматчик схватился за шею и, жутко вытаращив глаза попытался поднять отяжелевший автомат, но тело уже не слушалось его. Он рухнул, монах выхватил пистолет и в упор застрелил второго.
Дамир ощутил лёгкое покалывание на языке, часть яда попала ему в рот, как всегда. В голове зашумело, глаза стали ярче, он видел дальше, слышал лучше, одурманенный смертью, чувствуя вкус крови на губах, ещё тёплой, живой. Яд не убивал его, так получилось. В раннем детстве он нашёл в горах схрон с оружием, там было много всего: и автоматы, пулемёты, два миномёта и ящики со снарядами и патронами. Оружие, которое они видели только на картинках, притягивало, волновало кровь. Он и его друзья схватили по автомату, опасно играя, не зная, что и как делать, пока один из его друзей не перещёлкнул предохранитель и взведённый автомат дал очередь в стену пещеры, чудом не убив их рикошетом. Пока они приходили в себя, Дамир нашёл в дальнем углу контейнер, на котором были нанесены забавные знаки, вроде черепов и странных кругов и треугольников на красном фоне. Он открыл контейнер и вытащил оттуда два флакона, один, машинально, спрятал в карман куртки. Флакон был хитрый, с дозатором. Он щёлкнул и одна крохотная капля упала ему на руку. Дальше всё было как в другом измерении. Он потерял равновесие, рухнув на пол, чувствуя, как горят внутри кишки, сворачиваясь в тугие узлы, а он не мог даже закричать от боли, всё тело свело, он даже не мог моргать, тупо уставившись в каменный пол пещеры.
Его спасли. Друзья, которых он со временем потерял, они покинули родные места и жили в мирных странах, выбежали из пещеры и позвали на помощь. Странно было видеть людей в больших и смешных костюмах, напоминавших скафандры. Дамир хотел засмеяться, но он лежал парализованный на полу, живой, всё понимающий, слышащий и видевший. Ему сказали, что это было чудо, что он выжил, от такого яда должны были умереть все, кто находился в этот момент в пещере, а он выжил. Флакон с ядом так и остался в его куртке, затерявшись под подкладкой, у Дамира постоянно были дырявые карманы из-за того, что он любил собирать минералы в горах, рвавшие острыми краями карманы в джинсах и куртках. После смерти сына в нём что-то изменилось, он вспомнил тот случай в пещере, всё вспомнил.
Сын увлекался историей, поступил в университет и должен был уехать на учёбу, но не успел. Его, как и многих других молодых ребят, зарезали после митинга на площади "Трёх звёзд", олицетворявшей единство трёх народов, центральной мирной площади города. Они выступали за мир, все разные, полукровки, как Умар, чистокровные со всех сторон, не желавшие войны, не желавшие бессмысленных смертей, зная историю родного края, понимая ценность этой подлой борьбы за справедливость, цена которой десятки, сотни, тысячи жизней. Умар и подсказал отцу, что ему делать, оставив на своём столе бумажную книгу про древние народы. Дамир с сыном часто играли вместе в аборигенов, охотясь на невидимых врагов, плюя в них отравленными стрелами с бумажным опереньем. Детское безвредное оружие, бесполезный навык, ставший грозным оружием убийцы. После смерти сына Дамир и Асият перечитали всю его библиотеку, они не жалели денег, разрешая Умару покупать живые книги, как он их называл.
Это беспредельщики, сказал Рафаил, тщательно осмотрев автоматчиков и не найдя у них ни жетонов, ни пластиковых карточек отрядов самообороны. - Их много, кто-то отдал им автоматы и гранатомёты. Танки пришли с юга. Как и в прошлый раз.
На другой стороне улицы показались трое монахов, выглядели они воинственно, осторожно осматриваясь в прицелы винтовок с глушителем. Один из них махнул Рафаилу, и монахи скрылись в подъезде одного из домов. Рафаил и Дамир, оглядевшись, быстро перебежали дорогу и зашли в подъезд. Внутри было тихо, звуки боя доносились сюда глухими ударами, будто бы из-под земли кто-то настойчиво стучался, теряя терпение. Совсем рядом ударил фугасный снаряд, и дом задрожал, а на первых этажах посыпались стёкла из окон. Это было как в кино, лёгкая контузия, страх, щекочущий нервы и нереальность происходящего, будто бы из могил восстали призраки предков, обнажив ржавые клинки, голодные до чужой крови, до смерти. И эти ржавые клинки хорошо били, ничуть не растеряв чудовищной мощи.
Оглушённые, они медленно поднимались вверх. Лифт не работал, электричество отключили несколько часов назад. Дамир посмотрел на часы, ещё не было даже восьми утра, а мир треснул так, что никакие переговоры, никакие срочные действия, о которых так много говорилось, так много важных лиц уверяло, что любой конфликт можно разрешить в течение нескольких часов - в это уже не верилось, это было и невозможно. Квартиры были закрыты, и они поднимались дальше, этаж за этажом, пока не встали у приоткрытой двери на чердачное помещение. Дамир видел, что подъём на двадцать пятый этаж дался Рафаилу тяжело, а он не чувствовал усталости, кровь бешено колотилась в нём, и он боялся этого, понимая, что готов убивать и не задумается нажать на курок или пустить отравленную стрелу. Вылечить его от этого могла только Асият, умевшая усмирять его зверя, заталкивать его обратно в глубину сердца.
Из темноты чердака скользнул монах и жестом позвал их за собой. Они поднялись на крышу, где за колоннами вытяжных камер можно было спрятаться и видеть всю картину боя. Один из монахов, Дамир узнал его, но не по лицу, капюшон был надвинут слишком низко, а по походке, лёгкой, звериной, не смотря на тяжёлое могучее тело. Он встал рядом с ними.
Видите, они уже сожгли дом правительства? Видите, высоко в небе стоит чёрный столб? - монах показал направо, где за домами и парком находилась площадь "Согласия", лживое и глупое название для места, где так часто проливалась кровь, куда стремились всегда основные силы повстанцев, воинов освободительных армий. - Им больше не за что воевать, поэтому они будут вырезать друг друга.
А куда делись три звезды? Я их не вижу, сказал Дамир, всматриваясь в другую сторону, где должен был быть памятник. На месте памятника стояло огромное чёрное облако, заволакивающее близлежащие дома, расползающееся во все стороны, пожирая город.
Там больше ничего нет, руины, ответил монах. - Как странно, мы много десятков лет строили, наши отцы и матери, деды и бабушки создавали этот город, а его уничтожили двумя залпами ракетных установок. Били со всех сторон, думали, что там будут силы противника, а на площади собрался мирный митинг. Все, кто был против этой войны, все там погибли.
Слишком мало, чтобы остановить войну. Площадь была на половину пуста, сказал другой монах, подойдя к ним. Его балахон был испачкан в копоти и вязкой чёрной грязи, он говорил с трудом, прижимая правую руку к груди, не выпуская из левой тяжёлой винтовки. - Я был там, всё видел, а потом меня стряхнуло с крыши, не знаю, как я в живых остался. Дамир, помнишь в прошлые годы площадь бурлила, места не было, люди стояли на соседних улицах, все хотели сказать своё слово... так вот пришли одни старики и студенты, чёртово лето, почему они не уехали раньше.
Откуда у них оружие? Кто дал ракеты? Вы знаете, кто это сделал? - спросил Дамир. - Откуда столько танков, они же должны быть уничтожены!
Много вопросов задаёшь, на которые нет ответа, покачал головой первый монах. - Сколько было войн, помнишь? Эта земля никогда не была мирной, она тлела, и вот, пламя вырвалось наружу. Пламя всегда было здесь, а сколько ещё складов под нами, сколько спрятано в горах! Помнишь, как ещё весной начались ночные погромы? А потом драки были же днём? Из гор приезжали, защитить честь народа. Кого-то изнасиловали, началась месть, но мы знаем, что этих парней и девушек насиловали свои же, но кто нам теперь поверит? Раньше, и это наша ошибка, мы считали, что должен придти кто-то, начать, собирать людей. Теперь всё проще, мы не успели найти их группы в сети, они вычислили всех наших агентов, всем им отрезали головы. И мы ослепли, навсегда ослепли. Наша война проиграна, как и жизнь здесь. Скоро машина закроет миграционные коридоры, их осталось всего десять, остальные уже закрыли, люди ещё вчера пытались спастись, но их не выпустили.
Но зачем им это? Они же столько лет, десятки лет неплохо зарабатывали на нас?! - воскликнул Дамир.
Ты про тех, кто засылал к нам провокаторов и кураторов? - первый монах покачал головой. - Они давно потеряли контроль, как и мы. Здесь родились свои лидеры, вожди, сумевшие обхитрить своих покровителей, своих хозяев.
На соседнюю крышу упал снаряд, и все тут же бросились на потрескавшийся от времени бетон, залитый чёрным пластиком, напоминавшим скорее мерзкую язву на теле больного, закрыв уши и открыв рот. Снаряд некоторое время полежал, старик забыл, для чего его создавали, но вспомнил и рванул, что есть силы. Осколки пролетели над головами, две вентиляционные шахты были раскурочены, вырваны с корнем. Их спас бетонный бордюр, предусмотрительно заложенный архитекторами, чтобы люди могли укрыться на крыше. Бордюр выдержал, приняв на себя большую часть взрывной волны и вихря осколков, но на соседнем доме от него остались жалкие развалины, и от этого соседний дом зло улыбался гнилыми зубами.
Надо вывозить госпиталь, сказал Дамир. Там много людей осталось.
Да, госпиталь пока никто не посмел тронуть, согласился первый монах. - Эвакуации нам ждать неоткуда, синих машин не будет, больше не осталось времени. Мы отправили туда все свободные автобусы, но его взяли в кольцо, будем пробовать пробиться. Хорошо, что мы успели тебя встретить. Нас осталось четверо и ты, остальные погибли.
Дамир задумчиво посмотрел на часы. Из госпиталя они ушли час назад, неужели за это короткое время там успел начаться бой? Асият должна была выйти на смену к полудню. Она всегда приходила на час раньше. Он попробовал связаться с ней, но браслет настойчиво отклонял его вызов. Сунув в ухо наушник, он ничего не услышал, сеть молчала, всемирный разум отключил их. Дамир взглянул на рейтинг, вкладка первая открывалась на весь экран и закрыть её было нелегко, система настойчиво предлагала ему ближайший пункт пропуска, до которого было два часа на робобусе, цвет стал чёрным, и от него повеяло жаром.
Нам осталось времени до полудня. Успеем отбить госпиталь, может, очистим души. Всех взять не сможем, многие и не захотят, я уверен, что так и будет, сказал Рафаил и посмотрел в свой браслет. - Мне предлагают эвакуацию.
Вот как? А мне нет, скривился покалеченный монах, сильнее прижимая руку к груди и тяжело дыша. - Видимо, не жилец уже.
С наблюдательного пункта вернулся третий монах, который, даже в момент взрыва снаряда не покинул свой пост, а лишь пригнулся, чтобы шальной осколок не нашёл его. Он молча показал на браслет, остальные кивнули. Шум боя удалился в сторону, и здесь стало относительно тихо. Они разделились, Старший монах и третий ушли вперёд, а Дамир, Рафаил и подбитый, имя которого Дамир всё пытался вспомнить, шли дворами к госпиталю, стараясь не попадаться на хорошо просматриваемых местах, но и не сбавляя хода. Два раза прямо за ними ударили очередью из окна, стрелок был плохой, и пули пролетели в сторону.
Я останусь здесь, сказал побитый монах, присматриваясь к старому зданию за которым начиналась прямая дорога к госпиталю. - Обходите дворами, Дамир, там же есть вход через морг?
Да, мы пройдём по туннелю, он в одном квартале отсюда. Его законсервировали, но мы часто вывозили оттуда тела, чтобы не пугать людей.
Да, я помню. Там ещё вход в ледовый дворец недалеко. Помню, сам таскал шесть лет назад, кивнул подбитый, и тут Дамир его узнал, не фигуру, таких было много, а голос, манеру говорить, резкую, с нотками презрения. Это был двоюродный брат Асият, долго и настойчиво препятствовавший её браку с неверным, с чужаком. - Не держи зла, тогда так было надо. Поцелуй от меня сестру, я её всегда любил больше других сестёр, даже родных.
Хорошо, Заур, обязательно, сказал Дамир, пожав его левую руку. Заур схватил оставленную у стены винтовку и скрылся в подъезде. Дальше Дамир и Рафаил бежали, стараясь не сбивать дыхание, держать один ритм. Они выскочили на открытую местность, живые кварталы остались позади, а впереди высился новенький ледовый дворец, тихий и молчаливый, а когда-то радостный, искрящийся яркими огнями, звеневший музыкой.
На первый взгляд здесь больше ничего не было: дороги, заплетавшиеся в сложный перекрёсток, уводившие далеко от города, одноэтажные киоски, в которых можно было купить в автоматах всё, что угодно, торговцы забрасывали сюда остатки, и люди ходили на эти окраины в поисках оригинальных подарков или игрушек для детей. К одному из таких киосков, выключенному, как и все остальные, и пошёл Дамир. Рафаил задержался, спрятавшись за одним из киосков и рассматривая местность через прицел. Щёлкнул замок, непривычно громко в этой тишине раздался скрип железной двери, который заглушили разрывы снарядов, долетевших до них от госпиталя. Рафаил выбрался из укрытия и побежал к Дамиру, стоявшему у широкой двери, стилизованной под стену киоска, за которой вниз уходил хорошо освещённый широкий туннель.
Думаю, что свет нам не нужен, сказал Дамир и выключил освещение, набрав затейливую комбинацию на панели. Свет заморгал и потух, из туннеля донеслись приглушённые голоса.
Пойдём с интервалом в двадцать шагов, ты слева, я справа, шепотом сказал Рафаил.
Я первый, попробуем пройти без шума, а то нас похоронят в нём, слышишь, дозор уже поставили. Плохо дело, значит наших стариков убили, прошептал Дамир и скользнул в туннель.
Рафаил последовал за ним и ослеп в первые минуты. Он слышал, как движется впереди Дамир, как кошка, бесшумно, едва касаясь пальцами стены. Он пошёл за ним, неудачно врезавшись дулом винтовки в стену, не угадав её изгиба. Впереди, в сотнях метров, кто-то зашевелился, эхо туннеля донесло чей-то недовольный говор, потом кто-то громко заржал, и всё стихло.
Дамир шёл как индейцы, они с сыном учились так ходить, наступая сначала на пятку, а потом ступая бесшумно всей стопой. Он уже далеко ушёл от Рафаила, шаги которого шуршали, как две ленивые толстые крысы. Вскоре показался первый свет, в темноту туннеля, как попало, бил фонарь, возле которого курили два солдата освободительной армии. Дамир толком не разглядел, кто это был, кого они намеревались освобождать, полностью потеряв умение различать этих зверей с автоматами. Рука бесшумно достала ядовитые иглы, которые он изготавливал сам из использованных шприцов. Иглы получались крохотные, с еле заметным оперением, как маленькие стрелы, и летели далеко, ровно, не сбиваясь особо даже при резком порыве ветра. Дамир замер, приблизившись к лучу света, но на полшага не выходя в световое пятно. Бойцы, потерявшие бдительность за разговорами, стояли к нему боком, он хорошо видел их, на головах были каски, а лица затянуты плотной маской, которую его стрела не пробьёт точно. Они были почти неуязвимы для его оружия, беспечно смотрели в туннель, он слышал, что они смеялись над ним, придумывая, как они будут брать его живым или мёртвым, сколько будет стоить его голова. Из их разговора, он понял, что командование так и не смогло выяснить, кто же прятался в доме правительства или стрелял из укрытия на площадях во время митингов, отстреливая самых ярых пропагандистов или кураторов, а вместе с ними отправляя в больницу и всех, кто был рядом. Яд действовал мгновенно, качественно, цепляя за собой всех, кто был в радиусе пяти метров. Вот один из бойцов изобразил удар ногой, штанина оголилась, и острая игла тут же впилась в его ногу. Второй, не догнав, сделал в его сторону обозначающий удар, сильно склонив голову вниз, и получил в шею вторую иглу. Дамир бросился вперёд, схватил с ящиков от снарядов, которые служили дозорным в качестве стульев, сумки с противогазом и бросил их назад Рафаилу. Он поймал их на лету и, пока одевал, Дамир успел выключить фонарь, и туннель погрузился в сплошную черноту.
Кто-то окликнул их издали, спрашивая, что случилось. Дамир не знал этого языка, он немного умел говорить на родном языке Асият, но вот остальные два оставались для него загадкой. Рафаил ответил, каркая, подражая голосу одного из убитых бойцов, а почему же убитых? Они ещё могли слышать и видеть, всё понимали, но не могли пошевелиться, даже застонать от боли, окутанные плотной сеткой паралича. Что-то не понравилось им в ответе Рафаила, и по полу загрохотали тяжёлые подкованные подошвы. Заметались вдали лучи фонарей, бежавшие толком не могли осветить пространство, слишком торопясь к посту. Рафаил лег к стене, уже в противогазе, один оказался ему слишком мал, а второй чуть большой, но маска плотно облегала лицо и он дышал через кассетные фильтры. Дамир встал за узкой колонной, державшей просевший свод. Слишком хорошая мишень, опытный взгляд сразу бы выхватил его и толщи мрака.
Двух уложил Дамир, солдаты, ещё недавно мирные граждане, приветливые и милые днём, а ночью превращающиеся в притаившихся зверей, начищавших до блеска оружие, бежали без противогазов и средств защиты. Третий торопливо надевал маску, и игла врезалась в неё. Солдат дал слепую очередь из автомата, попав в двух дозорных, испустивших, наконец, дух. Глухо шлепнул выстрел, его снял Рафаил, но после автоматной очереди и этого шлепка туннель дрожал, выл от боли. Потом всё стихло. Сиротливо мигали на полу брошенные фонари, от падения или нависшей атмосферы страха переключившиеся в режим сигнализации. Дамир поднял их и выключил.
Они прошли до конца туннеля, двери входа в морг были распахнуты, на полу валялся мусор, казавшийся в аварийном освещении жутким. От каждого хруста брошенного пакета или осколка стекла замирало сердце, они останавливались, прислушивались, не находя в этой тишине присутствия живых, и шли дальше. Гулко загрохотало снаружи, стены и потолок затряслись, сверху слышался назойливый стрёкот, не прекращавшийся ни на секунду.
Проходя мимо операционной, Дамир замер, не в силах отвести взгляда. Под потолком висели старики, повешенные палачами на крюках, оставшихся после ремонта, когда госпиталь отстраивали заново, укрепляли. Так вешали предателей, позорно, без права на личность. Рафаил склонил голову перед мёртвыми и стал помогать Дамиру снимать стариков и укладывать на стол. Было видно, что стариков перед смертью пытали, унижали, заставив принять смерть в разорванной одежде, с глубокими порезами от ножей по всему телу и сломанными пальцами. Укладывая друзей на стол, накрывая простынёй, Дамир не мог отделаться от мысли, что считывает их травмы, бегло составляя отчёт, и от этого становилось совсем жутко.
Скоро мы увидим то, что не могли бы себе представить, прошептал Рафаил, после того, как они уложили последнего старика и накрыли простынёй. - Мы такого о себе не знали, а машина всё просчитала. И она права - здесь нет места для человека, для таких, как мы.
Дамир покачал головой, желая не согласиться, но шум бойни на улице, непонятно было, откуда бьёт танк, с какой улицы свистят миномёты, долбят бетон пулемётные очереди, и не находил внутри ничего, чем возразить Рафаилу. Над их головами гудел шум кругового боя, в котором было уже не важно, кто с кем воюет, тлеющий пожар ненависти вырвался из-под земли, и началось истребление.
Этажом ниже взорвалась граната, отделение вздрогнуло, застонали от страха дети, вжавшись в тёмные углы палат. Утро разгоралось, ещё недавно яркое, солнечное, превратившееся в сплошной липкий сумрак, сквозь который прорывались звуки боя. Здание трясло, госпиталь боролся, сопротивлялся, готовый выдержать долгую осаду, но некому было защищать этот гордый форт.
Асият вздрогнула и вырвалась из оцепенения. В руках она сжимала автомат, ей показалось, что он до сих пор горячий от выстрелов, и она в ужасе отбросила его от себя. Опомнилась, резко вскочила с пола и схватила дрожащими руками оружие. Из палат выглянули испуганные лица врачей, тех, кто остался в живых, успев забаррикадироваться на двадцатом этаже в детском отделении. Что творилось внизу, в терапии и реанимации, Асият боялась вспомнить, но ужас этого утра стоял перед её глазами, хохотал прямо в лицо.
Она приехала на работу очень рано, её разбудил звонок от коллеги, просившей выйти, так как сменщица не пришла, многие не пришли сегодня на работу. И это был последний звонок, который она смогла принять, Асият много раз пыталась дозвониться Дамиру, узнать, как у них дела, в их самом спокойном отделении, где даже пациенты никогда не жалуются, и не смогла. Что было дальше, она понимала с трудом. В её отделение ворвались люди с автоматами и начали расстреливать больных, а она не могла сдвинуться с места, пока один из её пациентов, молодой парень, которого она хотела уже выписывать на следующей неделе домой к невесте, не сбил одного из автоматчиков тумбочкой, получив очередь в живот, грудь и лицо. Его смерть разбудила что-то в ней. Она схватила автомат у упавшего террориста и, не испытывая ни жалости, не сомневаясь ни на секунду, расстреляла троих нападавших, хладнокровно довершив дело контрольными в голову. Этот зверь, что проснулся в ней, делал всё чётко, отлично помня уроки обращения с оружием, которые давал ей двоюродный брат Заур, с которым она рассорилась после замужества. Асият, нет, зверь, вышедший наружу, хладнокровно собрал у убитых обоймы, затолкав в плечевую сумку, и вышел из отделения.
Спасать больше было некого, все были уже мертвы. Её спасло то, что она закопалась в кабинете с отчётами и не сразу поняла, что происходит. Зверь побежал наверх, но и там уже всё было кончено. По палатам бродили убийцы, не ожидавшие её. Она расстреливала всех, без разбора, без лишних мыслей - это был враг, он не был достоин сожаления. Выше загрохотали взрывы гранат, террористы просто бросали гранаты в палаты с больными, не желая тратить время на стрельбу... как она дошла до детского отделения, Асият не знала, всем управлял её зверь, она. В сумке было много обойм, но она совершенно не чувствовала тяжести. Зверь выбрал с первого раза хороший автомат, не сильно тяжёлый, с удобным прикладом и прицелом. Болело правое плечо, древнее оружие оставляло отметину на теле, руки пахли порохом и кровью. Дети не испугались её, даже после того, как она расстреляла ворвавшихся на этаж террористов, одного она узнала, он жил на соседней улице, всегда плевавший ей вслед, проклиная за то, что вышла замуж за чужака. Дети облепили её, незнакомую тётю в белом халате и белых брюках, на которых не было даже капли чужой крови, и Асият вернулась, в страхе выронив автомат.
Вместе с другими врачами и медсёстрами они кое-как забаррикадировали вход мебелью, выбросив мертвые тела на лестницу. Пожилая медсестра долго мыла пол, совершенно не выдавая лицом страха, будто бы это детишки нашкодили, разлили сок или разрисовали маркерами блестящий белый пол, разлинованный классиками, шахматной доской и другими играми, которые дети придумывали сами. Любимой игрой была "Не наступи на мину", на время приходилось пробираться по нарисованному минному полю, прыгать, стараться не упасть, стоя на одной ноге.
Прошёл час, может больше, время тянулось невообразимо долго. Асият проверила автомат, никто больше не приближался к их этажу, внизу шёл бой, и все были там. Она попробовала позвонить Дамиру, он же должен быть внизу, неужели его больше нет в живых? Браслет отменил вызов, но тут же предложил написать сообщение абоненту. Она быстро написала, где они и сколько с ними детей. Сообщение, замигало, будто бы кто-то решал, отправлять его или нет, и ушло. Асият проверила, отчёт о доставке пришёл, Дамир прочитал её сообщение, значит, он был жив! Она успокоилась, обошла все палаты, где спрятались дети и взрослые, забаррикадированные мебелью, и устало села в холле на диван, не сводя глаз с дверей, прислушиваясь к шуму боя, желая вычленить из него топот тяжёлых ботинок на лестнице.
Тётя Асият, тебе надо поесть, рядом с ней села девочка лет десяти, полненькая, с таким же длинным носом, как и Асият, с живыми честными глазами. Она протянула Асият пакетик с кексами и бутылку с соком. Асият улыбнулась, отложила автомат в сторону, и его место тут же занял брат девочки, мальчишка восьми лет, такой же полненький, как и сестра, с умными, строгими глазами, определённо он пытался походить на отца. Дети прижались к ней, а Асият, держа в руках пакетик с кексами и сок, расплакалась, только сейчас поняв, как сильно она устала. В холл выбежали дети, расселись на полу, на диванах и стульях, со страхом и восхищением глядя на бесстрашную тётю, защитившую их. Они не знали и не могли знать, почему взрослые воюют, почему надо убивать друг друга, ради чего. Здесь были все народы, перемешанные, полукровки, как их презрительно называли в спины, и чистокровные, гордившиеся этим, не понимая, что это на самом деле значит. А много ли надо ребёнку для гордости? И всё же это будет не злая гордость, больше игра, поднятый к верху нос, но мгновение, и все вместе играют, веселятся, кто постарше, влюбляются, обижаются и ревнуют. Здесь были дети разного возраста, от самых маленьких, до подростков, разбившихся на пары, забыв про прошлые обиды, глупые споры, сидя рядом, держась за руки, прижимая к себе маленьких, желая успокоить их. Асият не успела запомнить каждого по имени, дети и не требовали этого от неё, сидели молча, слушая шум боя, смеясь вместе с ней, когда она неловко, дрожащими руками пыталась съесть хотя бы один кекс, а кусок просто не шёл в горло, застревая на полпути.
Заур, не трожь! - прикрикнула девочка, которая принесла ей кексы на брата, хотевшего взять поиграть автомат. Больше никто из детей не притрагивался к оружию, даже хмурые юноши держались от него подальше ќ дети боялись оружия.
Я только потрогать, вздохнул Заур и недовольно посмотрел на сестру. - Ты мне не мать, Заира, почему я должен тебя слушаться?
Не ругайтесь, автомат нельзя трогать, это мне пришлось его взять, сказала Асият, проглотив, наконец, один кекс. Она отдала пакетик Заире. - Спасибо, я больше не могу есть.
Выпей сок, ты же устала, потребовала Заира, и Асият послушно выпила.
Дико загрохотали пулемёты, снаряды штурмовали последние этажи, чудом не залетая в широкое окно холла. Казалось, что били со всех сторон, пытаясь сбить облако или просто стреляли в солнце. Дети заплакали, прижались друг к другу, но не бросились в пустые палаты, где было ещё страшнее. Асият не сразу услышала, как в дверь аварийного пожарного выхода кто-то стучится. Сначала ей показалось, что она слышит этот стук, дробный, как отбивает ритм барабан в одной песне, в их песне. Сердце замерло, неужели это Дамир, неужели он вспомнил их тайный сигнал, которым он вызывал выйти из дома Асият, боясь показаться у них в дверях, войти в подъезд, чтобы опять не нарваться на её братьев, больше не драться до крови, до шума в ушах. Он приходил на детскую площадку и стучал камешком по крашеной трубе, часто дети подключались к его игре, и двор заполнялся громким стуком, а Асият знала, что он ждёт её и будет ждать до заката, пока она не выйдет, не улизнёт из-под строгого ока братьев, уже давно смирившихся с её причудой, веря больше сестре, чем назойливым перешёптываниям соседей.
Асият бесшумно встала, словно боясь, что в этом грохоте её кто-нибудь услышит, и подошла к двери пожарного выхода. С лестницы эту дверь мог открыть лишь тот, у кого был специальный ключ, замок был механический, аварийное освещение больше не горело, видимо, один из снарядов попал в энергостанцию и взорвал аккумуляторы. Она подождала, пока стук затихнет, и постучала в ответ, медленно, пропевая свою песню. В ответ ей постучали, продолжая мелодию, и она радостно открыла. Дамир был весь мокрый, она знала, что он должен был смыть с себя остатки яда, пары, жалкие молекулы, способные отравить любого, кроме него. Он запрещал ей к себе прикасаться, но она не выдержала и обняла его, сердцем ощутив, как он волнуется, не смотря на непроницаемое лицо, белое, до мертвенной белизны.
Скорее, у нас мало времени, заторопил её Дамир. Она увидела, что рядом стоит монах, весь перепачканный в копоти, мокрый, с сумкой с противогазом через плечо и винтовкой в руках.
Дети всё поняли без уговоров, они были готовы. Дамир повёл всех вверх, на крышу. Асият ничему не удивлялась, понимая, что назад, вниз, дороги нет. Проходя последние этажи, она увидела, что двери и стены перепачканы кровью, но тел не было, лишь неплотно закрытые двери пожарных выходов, открывать которые не поднималась рука. Она знала, что за ними нет больше живых ни больных, ни врачей, ни медсестёр, ни бандитов. Госпиталь сотрясался, дрожал, готовясь вот-вот развалиться, но это впечатление было обманчивым, здание выдержало бы не одну атаку, выстояло, огрызаясь громадными бетонными осколками, метившими во взбесившуюся технику, палящую снарядами со всех сторон.
На крыше их ждали четыре вертолёта. Синие, с белой полосой и крупными жёлтыми буквами UN-7, знак международной организации, объединявшей все страны, без исключения, без ограничения в правах из-за статуса, размера, богатства и власти, и эти права можно было купить или продать, что и делали многие крохотные государства, зарабатывая неплохие преференции, получая льготные ставки. Власть, как и столетия назад в бытности первой подобной организации, была у короткого списка стран, реальная власть и влияние, что вполне устраивало большинство.
Детей заталкивали в вертолёты, приходилось подолгу ждать, пока откроется дверь и каждый сможет войти внутрь. Система считывала чип каждого человека, решая, имеет ли он право на эвакуацию. В последний вертолёт попробовала войти Асият вместе с Зауром и Заирой, но дверь не открылась. Дети попробовали отдельно, но дверь не открылась. Тогда Асият попробовала сама, её не пустили. Дамир подошёл, приложил левую руку к считывателю, и дверь открылась, но, как только Заур подбежал к нему, дверь снова закрылась. Подошёл Рафаил, и ему дверь открылась. Вместе с Зауром они попробовали удержать дверь, но механизм оказался сильнее и больше не открывался никому. Загудели винты квадракоптеров, мощные машины набирали ход, а робот-пилот предупреждал, чтобы люди покинули площадку.
Оставшиеся на крыше отбежали к входу на чердак, и квадракоптеры один за другим поднялись в воздух. Первый из них, самый большой, выпустил дымовую завесу, набросав тепловых ловушек, и снаряды полетели в другую сторону, давая вертолётам спокойно улететь. Когда дым рассеялся, на крыше стояли Рафаил, Дамир, Асият и брат с сестрой. Дети ничуть не испугались, они были даже горды, смело глядя на выглянувшее из-за густого смога солнце.
Скоро поддень, сказал Рафаил, глядя на солнце.
Да, скоро полдень, сказал в ответ Дамир и посмотрел вперёд на широкую улицу, где стоял старый дом, весь в огне, там, на крыше, был Заур, как и другие, бивший по остервенелым командирам. С других крыш справа и слева поднялись монахи и подняли вверх винтовки. Рафаил поднял в ответ свою, забил пулемёт, пытаясь сбить снайперов, но все пули летели мимо. Рядом жужжал квадракоптер робот-корреспондент, разглядывая камерами людей на крыше, выхватывая верно направления их взглядов, ловя в объективы бесстрашных монахов на крышах. Робот и не собирался улетать, он, как и оставшиеся на крыше, собирался встретить смерть. Дамир подумал, что этот робот сейчас передаёт всё увиденное в редакцию, а там уже будут решать, пускать ли это в эфир. Он помнил, какие куцые репортажи показывали каналы после предыдущих столкновений, как много было в них неправды, недосказанной правды, и всё же, система предупреждала людей, возможно, только у них в родном краю, часто показывая фильмы, напоминания об ужасах войны, предупреждая людей.
Полдень, сказал Рафаил и посмотрел на солнце. - Прощайте, друзья. В этом мире больше нет ничего, кроме нашего солнца. Какое же оно красивое, хочется верить, что ему будет нас не хватать.
Асият заплакала, и они обнялись. Взрослые прижимали к себе напряжённых плачущих детей, старавшихся быть сильными, хотели их защитить, в последний раз уберечь.
Смотрите! Там второе солнце! - закричал Заур, показав на огромную, белую от миллионов кельвинов звезду, поднявшуюся из ниоткуда. Асият прижала к себе мальчика.
Камера вывела студию, зажглись экраны на заднем плане, плавая в воздухе, привычно выводя запутанные линии графиков, зазвучала мелодия заставки, забегали цифры в столбиках, поднимавшихся с пола и улетавших ввысь. Куда-то делись столы и стулья, на которых сидели ведущие, студия была до сих пор пуста, когда мелодия заставки закончилась и графики со столбиками чисел дрожали в гнетущей тишине. Из левой части экрана вышли ведущие. Пётр вел Марианну под руку, она была бледная, без привычного яркого макияжа и манящей улыбки, заставлявшей зрителя задержаться у экрана и слушать её. Они были одеты в чёрное, Марианна в длинное платье с длинными рукавами и наглухо застёгнутым горлом, без украшений, только гладкая ткань, слишком свободное для её изящной фигуры, а на груди висел простой серебряный крестик, чёрные волосы убраны назад в строгий клубок, и ни серёжек, ни колец, ни чего из украшений. Пётр был в чёрном костюме, белой сорочке и без галстука. За ними, чуть запоздав, вышел Рон, одетый в длинный белый балахон и круглую шапочку, что очень сильно контрастировало с его ослепительно чёрной кожей.
Они встали по середине и молча смотрели в камеру. Марианна держалась за руку Петра, смотря в сторону, резкими движениями утирая рукой набегающие слёзы. Начал Пётр, как лидер этого шоу.
Добрый день, хотелось бы мне сказать, но это не так. Сегодня вы не увидите ничего из того, к чему привыкли за десять лет существования нашего шоу. Я не буду занудничать, Рон не будет умничать, а Марианна не будет вам читать сводки и околдовывать своей улыбкой, мне иногда кажется, что вы смотрите это шоу только ради её прекрасных глаз и улыбки, он сделал паузу, смотря на неё, она слабо улыбнулась и посмотрела в камеру, покачав головой. Марианна отвернулась и уткнулась в его плечо. - Нет, не думайте, что мы здесь решили сыграть для вас пошлую трагедию. Мы вполне искренни в своих чувствах, и да, мы считаем, что трагедия случилась. Страшная, в которую никто до конца не мог поверить, никто из нас - никто из вас, признайтесь себе в этом. Мы долго потешались над индексом мира, строили догадки учили вас, как надо зарабатывать на этом, спорили, я часто проигрывал и был рад этому, нет ничего приятнее проиграть в этом споре и выполнить какое-нибудь задание Марианны. Мне это нравилось, особенно, когда надо было что-нибудь съесть. А помните, как она проиграла спор, мы заставили её съесть небольшой торт? Что ещё сказать, даже не знаю, так долго готовил речь, думал, как начать, что сказать, а теперь понимаю, что всё это не то, пустое. За эти десять лет мы все стали друзьями, я и Марианна поженились, у нас родилась дочь. Анетта, иди к нам!
От камер выбежала хорошенькая девочка лет шести, с длинными чёрными волосами, как у Марианны, и зелёными глазами, как у Петра.
У Рона тоже родились два мальчика, его жена продюсер нашего шоу. Ребята, Мари, идите к нам. Давайте бросьте все эти камеры, свет, к чёрту всё! Роботы сами всё сделают! - позвал всех Пётр, маша рукой. Девочка прижималась к маме, тормоша её, спрашивая шепотом, почему она плачет. Марианна села на корточки, обняла дочку, что-то шепча ей в ответ на ухо. Студия заполнилась людьми, разными, красивыми и не очень, высокими, стройными и толстыми. Все взялись за руки, грустно смотря в камеру, только дети, которых привели с собой родители, нетерпеливо ерзали на месте, не понимая поведения взрослых. Рон обнял жену, высокую, как и он, гордую и стройную эфиопку, его мальчишки держались по-взрослому, подражая отцу, не влезая в игры малышни, уже начавшей что-то придумывать на голом полу, что-то делить между собой. - Выключите эти обои, ни к чему они.
Пётр хлопнул в ладоши, и графики со столбиками исчезли, обнажив пустую студию, совершенно не красочную, с зелёным экраном на заднем плане.
У нас многонациональная команда, вы видите это. Сегодня мы пришли в траурной одежде. Марианна вспомнила, что она из семьи католиков, мне сложно судить о её вере, так как я не верующий. Рон пришёл в национальной одежде, как и многие другие. Сейчас нам всем хочется вспомнить свои корни, не похвастаться, а чтобы не забыть. Но вернёмся к нашей программе. События прошедших дней показали нам, сколько может стоить человеческая жизнь, и сколько на этом можно заработать.
Пётр выхватил из воздуха пятизначную цифру, а Рон подхватил откуда-то сверху сумму с множеством нулей.
Падение индекса мира более чем на 7% устроило настоящее ралли на рынке. Те, кто должен был, заработали несколько годовых прибылей за один день. Нет, я не буду утверждать, что это случилось именно на этой неделе. Мы уже с начала года говорили, что кто-то отыгрывает эту позицию, готовится сорвать куш. Помните, что индекс мира каждую неделю с начала года падал? А мы тогда ещё рассуждали, сколько можно будет заработать к лету, началу осени. И, как не стыдно это признавать, оказались правы. Наш прогноз был вполне точен, на левой части экрана снизу появилась инфографика, суммирующая прогнозы ведущих за полгода. - Но я вас обманул, эта сумма не стоимость жизни человека, а стоимость его смерти. Вы никогда не задумывались, сколько стоит смерть? А как на этом можно заработать? Мы тоже, пока не поняли, что уже десять лет учили вас этому. А жизнь человека стоит немного, достаточно поделить суммарный индекс мира на население земли, видите, как мало?
Рядом с ценой смерти появилась другая сумма, на порядок ниже. Рон с ожесточением схватил их, сжал в комок и бросил в камеру. Цифры рассыпались по экрану гневным фейерверком.
Вы, наверное, видели эти кадры, начал Пётр, и в правой части экрана появилось видео из горячей точки. Дороги были выжжены полностью, а у контрольно-пропускных пунктов было страшное спёкшееся месиво из машин деревьев, земли, не сумевшей сгореть дотла. - Это те, кто не успел уехать, эвакуироваться. Это те люди, которых система посчитала не достойными жизни. Каждый из нас имеет свой социальный рейтинг, но никто, никто, подумайте сами, толком не понимает, что значат эти цифры. Для кого-то они означали закрытые ворота и жуткую смерть
Марианна выпрямилась и твёрдо посмотрела в камеру. Робот привычно поставил её на передний план.
Мы отправили туда несколько своих роботов-корреспондентов. Наша редакция, и мы сами долго не решались показать эти кадры, но решили, что мы должны это показать. И мы покажем это потом нашим детям, когда они подрастут, расскажем, объясним всё, как было, сказала Марианна, голос её был совершенно другой, глухой, уставший.
Студия исчезла, и на экране появилась крыша высокого здания, на котором стояли пять человек, двое из которых были детьми. Они о чём-то говорили, а в небо уже поднимались квадракоптеры UN-7. Камера проследила отлёт вертолётов, было видно, что видео проигрывалось на высокой скорости, опережая события, проматывая до финала. Экран поделился на четыре части, показывая обзор с разных камер. В верхнем правом квадрате вспыхнула яркая звезда, видео замедлилось, почти перебирая кадры, а в левом нижнем люди на крыше сжались, взрослые закрывали собой детей. Звезда взорвалась, камеры вспыхнули, ослепляя зрителя, и экран погас, став абсолютно чёрным.
Эта запись была сделана на крыше госпиталя в момент нанесения точечного термоядерного удара. Этих людей не пустили на борт, и мы точно знаем, что они эвакуировали детей из госпиталя. Что, что они должны были бы сделать для нас всех, чтобы мы дали им право на жизнь?! - голос Марианны задрожал. - Мы отправили запросы куда только можно, но все ведомства молчат! Что это за такая система, самая гуманная и человечная, когда те, кто спасает других, не имеют права на жизнь?! Что такого бесчеловечного успели сотворит эти бедные дети на крыше?!
Экран мигнул, включая вновь студию. Марианна опять стояла спиной к камере, а девочка строго и даже с упрёком смотрела на зрителей. Сложно было сказать, действительно ли она понимает или просто переняла настроение мамы.
Нам хотелось бы сказать, что мы скорбим о погибших, но ведь это неправда, сказал Пётр. Дети, бросившие игру, разревелись, кинулись к мамам и папам, прячась за их спинами, обнимая за ноги. - Нет, мы не скорбим. Мы не знали этих людей, и вы не знали, будем же честными друг с другом. Довольно лицемерия, довольно! А правда в том, что мы в ужасе, да-да, именно в ужасе! Всем мы, и вы, все! Если вы думаете, что бог умер, что это пережитки эволюции человека, так вот мы создали себе нового, который за нас решит, жить нам или умирать. Мы сами создали точечное термоядерное оружие, можем ограничить зону поражения, ведём научную работу, выводим новые сорта полезных растений, изучаем мутации. И всё же мы так и не научились жить в мире с нашим миром, с нашей планетой, друг с другом. Человечество достигло совершенства в истреблении самого себя - в этом нам нет равных на нашей планете.
Рон поднял руку вверх, будто бы просил у зрителей слова. Он вышел чуть вперёди начал глухим баритоном.
Сегодня я оделся в белое, как и мои предки, когда наступало горе. Это не пустая дань традициям, я сам почувствовал, что так надо. Когда-то мои предки, да и ваши тоже, но про моих вспоминать проще, он нехорошо улыбнулся. - Так вот, мои предки ели других людей. Сначала это была борьба, разная борьба. За земли, за лес, борьба с голодом. Позже стали есть врагов, чтобы получить их силу, знания, смелость. Каждый из нас владелец части акций индекса мира, по праву рождения. Никто не может забрать у вас это - это ваша собственность, ваше право. Большинство отдало акции в трасты и фонды, которые принадлежат основным игрокам мирового рынка. Но, каждый из нас получил недавно свой дивиденд, не правда ли? Приятная сумма, хотелось бы больше, но тоже неплохо, да? Чувствуете, ну, скажите честно, вы же почувствовали этот манящий сладкий вкус во рту? А это вкус человеческого мяса, такое сладкое, не правда ли?
Панель переключилась на другой канал, верно угадав, что зритель устал. Шоу "Выбери меня" шло к концу. Три девушки и три парня искали свою любовь или секс на вечер. Против них играли три робота, две девушки и один парень. Одна из девушек уже выбрала робота, два парня боролись за внимание девушек роботов, сидевших на высоких стульях, сложив ногу на ногу, маня блестящим матовым телом, идеальным, неземным. Две девушки неприязненно смотрели на парней, выбравших робота, а не их. Один из роботов, высокая блондинка с длинными чуть вьющимися волосами, едва прикрывавшими голую грудь идеальной формы, как и всё остальное тело, совершенное в своём бесстыдстве, встала и подошла к одной из девушек, единственной, кто отказался играть на раздевание. Парни и остальные девушки сидели полуголые, отыграв несколько очков у роботов, игравших в поддавки, чтобы добавить пикантности шоу, показать зрителю то, что он действительно хочет. Роботы не могли знать стыда, горделиво демонстрируя себя, выигрывая зрительские симпатии у живых: большинство зрителей уже выбрало роботов, а некоторые стали интересоваться покупкой себе безупречного партнёра для жизни.
Загремела музыка, выбор сделан! Робот, слишком похожий на человека, казался гораздо красивее живой девушки, он поднял за руки её, властно прижал к себе и поцеловал. Девушка опешила и машинально обхватила руками тёплое тело робота, зал радостно загудел, но вдруг девушка оттолкнула робота, с омерзением плюнув на пол, дрожащими руками поправляя платье.
Система заметила интерес зрителя и повторила момент поцелуя робота и девушки несколько раз, подгружая похожие моменты из других выпусков.