Аннотация: Часть вторая. При работе над данным текстом использованы материалы исключительно из открытых источников.
ПОЖАР ВТОРОЙ
"Достаточно взглянуть на вас, услышать ваш голос, ощутить ваше дыхание, чтобы понять: вы не только приняли "причастие буйвола", вы питались только им, и больше ничем; в этом случае вы придерживались строгой диеты".
(Генрих Белль. "Бильярд в половине десятого").
Организаторы заявили пять тысяч человек, шествие и митинг на площади в центре, но власти города предложили две тысячи и шествие в одном из спальных районов. Очень довольные руководители партии недели две вели переговоры, делали вид, что артачатся, раздавали направо и налево интервью, и в итоге согласились на условия мэрии. Таковы правила игры.
День акции выдался пасмурным, холодным, в этих спальных районах всегда так ветрено, да там еще и река недалеко, с нее сыростью несет. Как тут люди живут? А уж весной здесь особенно неуютно: огромные асфальтобетонные пространства, без единого зеленого пятнышка, все в клочьях тающего снега, в серых высотках, в тумане.
Народу собралось меньше тысячи. Организаторы говорили, что вычерпали лимит до донышка, полиция дала цифру в 500 человек, на самом деле пришли около 800, считая журналистов и блогеров. Правоохранительные органы сначала пригнали колонну автобусов, выгрузили бойцов с щитами и дубинками, потом посмотрели и половину машин отправили назад.
И действительно, все закончилось почти спокойно, без эксцессов. Вперед пустили хоругвеносцев и веселых барабанщиц. Прошли по довольно большой улице, увлеченно махали имперскими черно-желто-белыми флагами, кое-где и российский триколор промелькивал, но в небольшом количестве, была и партийная символика. Несли растяжки: "Русский - значит трезвый", "Слава русской весне", "Новороссия - мы с вами". В основном, в шествии участвовала молодежь, лица были задорные, иногда до подбородка замотанные в тряпки с какими-то черепами, но попадались и люди постарше: так, подошли несколько десятков казаков, один пожилой человек держал портрет Сталина. Его не гнали, но косились - многие с одобрением, некоторые хмуро.
Поорали всласть, благо акция разрешенная, можно: "Россия будет свободной", "Держи кровь чистой", "Мир, труд, май, гастарбайтер, уезжай", "Вон Бандеру с русской земли". Оттянулись всласть, словом.
А когда возвращались к метро, получилась небольшая неприятность, впрочем, предвиденная. Журналисты cтолпились вокруг мужика, видом лет за 30, высокого, полного, с круглым лицом, которое могло бы показаться добродушным, если бы не свернутый на сторону нос, к нему же подтянулись и участники акции.
- Ну, что, Олег? Как тебе? Дали жару, а? Олег Иванович! Как вы оцениваете прошедшее мероприятие? Скажите, что вы думаете о текущем положении на Украине? Как вы относитесь к действиям российских властей по отношению к Донбассу?
Мужчина молчал и обводил всех внимательным, острым взглядом, качал головой, чему-то слегка улыбался. Потом он поднял руку, и все как-то сразу перестали гомонить.
- Как я оцениваю наше шествие, спрашиваете вы? Как я оцениваю положение на Украине и действия властей, спрашиваете вы? - тихо сказал он. - А я никак это все не оцениваю. Моя оценка не имеет никакого значения. Вы и сами все видите. Вы видите, что мы собрались, и мы вместе, и мы готовы. И еще вы видите, как бандеровцы убивают наших братьев. Вы видите, как власть, сделав один шаг, не пошла дальше, струсила. Вы это все видите. Вы спрашивайте меня, каково мое мнение. А зачем вам мое мнение?
Он постоял молча.
- Мое мнение... Кому оно нужно? Оно нужно, да, оно нужно моим товарищам, моим единомышленникам, моим братьям! - вдруг горячо, искренне, прижав руки к груди, заговорил он, - и они - они не спрашивают, о чем я думаю, потому что они знают, о чем я думаю. Так?
- Так! - с готовностью рявкнули в толпе.
- Они знают, и не задают вопросов, потому что мы вместе, мы делаем дело, и мы пришли сюда показать, что мы - вместе. Мы - сила! Так?
- Таак! - простонали в толпе.
- И я не спрашиваю, о чем они думают. Я знаю, о чем они думают! Они думают, что пора перестать задавать глупые вопросы! Они думают, что пора брать дело в свои руки! Те, кто задают вопросы, ничего не делают. Они разучились делать! Они скачут вокруг, а наши братья умирают под пулями. И мы - именно мы, а не вы, а мы встанем на защиту русских. И мы не будем спрашивать. Никого не будем спрашивать! Мы будем делать! Делать! Делать! И нам не смогут помешать! Так??? - мужчина внезапно выкинул вперед руку со сжатым кулаком.
Люди отшатнулись, словно получили пинок, и взревели.
- Вот так, - сказал мужчина тихо и двинулся сквозь толпу, улыбаясь кончиками внезапно истончившихся губ, уже ни на кого не глядя, и в лице его проступило что-то резкое, волчье, оно уже не казалось добродушным; и так и шагал, будто он здесь был один, а вокруг орали, свистели, начали скандировать лозунги.
К оратору пробрались полицейские, заломили ему руки (мужчина не сопротивлялся) и увели в автобус вместе с парочкой особо буйствующих соратников: всего, по сводке, задержали пять человек. Эти пять человек в автобусе, слегка очухавшись, принялись писать в твиттере, что их, кажется, везут в такое-то отделение полиции, что брали жестко, что у Димона, наверное, рука сломана (Димон в это время ожесточенно тыкал этой рукой в свой айфон), и что им оформляют неповиновение законным требованиям сотрудников охраны правопорядка и могут дать суток по 15. Остальные участники акции разошлись, аккуратно свертывая плакаты и знамена.
Через часа три всех отпустили с обязательством явиться в суд, который впоследствии выкатил им штраф, и государственная казна пополнилось пятью тысячами рублями со всех. Партия осталась довольна, акция прошла успешно, получила необходимый резонанс и освещение в СМИ, а ветки комментариев в соцсетях и спустя неделю продолжали расти: бранились круглые сутки, самозабвенно.
Короче, хорошая вышла акция. Это вам не конкуренты, у которых тишь да гладь. У нас все круто. Олег, конечно, гений, все здорово сделал, как всегда. Повезло нам с Иванычем, что и говорить, повезло.
Он снимает двухкомнатную квартиру в районе "Выхино", в пятиэтажке в зеленом дворе, и ветки лип лезут по утрам в окно. Эта пятиэтажка напоминает мужчине его родной город, который он покинул несколько лет назад и, если честно, не хотел бы его вспоминать: нечего там вспоминать, нечего и некого.
Рядом проходит железная дорога, и мужчина приспособился к постоянному шуму, не оставляющему его ни днем, ни ночью, а сначала никак не мог привыкнуть, ночами ворочался и не спал, вставал, шел на кухню, пил большими глотками воду и злился.
В одной комнате спальня, одежный шкафчик, кровать, у кровати - тумбочка с лампой, а за тумбочкой - гантели, ржавые и пыльные. Скудная обстановка, спартанская, ничего лишнего, ни книг, ни какой-нибудь картинки на кое-где отстающих пузырями от стены обоях, даже описывать особенно нечего.
Вторая комната - интереснее, здесь оборудован прямо-таки центр связи: новый комплект специальной мебели, два стола, на одном - стационарный компьютер, на другом - ноутбук, тут же городской телефон-радиотрубка, и два сотовых разных моделей, и еще один - во внутреннем кармане куртки. Вся эта техника помаргивает разными огоньками, временами звенит или пищит, словом, живет своей жизнью, и к ней хозяин тоже привык, хотя и не сразу.
У стены стоят простенькие стеллажи с книгами, но художественной литературы искать здесь не следует, разве что на нижней полке, где обнаруживаются разрозненные тома из собраний сочинений русских классиков: Толстой, Достоевский, Гоголь, Тургенев, Некрасов, Радищев, даже есть издание Герцена. Еще в углу валяется Чехов. Книжки дешевые, из второсортной бумаги, изрядно истрепаны, некоторые страницы порваны, будто их читали в транспорте, небрежно и со скукой перелистывая страницы и не вникая в смысл напечатанного.
В основном на стеллажах стоят буклеты технического характера, несколько учебников по истории, в том числе военной, несколько справочников по оружию, валяются газеты и журналы, в том числе глянцевые, с обнаженными девушками.
Кухня обставлена хорошо, богато, здесь есть и электроплита, и посудомойка, и стиральная машина, и новые шкафчики веселенькой расцветки. Они почти пусты; на разделочном столе рядом с плитой валяются пакетики черного чаю и банка кофе, и рядом - набор столовых пластиковых ножей.
Но это не единственные ножи на кухне: тут же лежит слегка изогнутое лезвие, с одной стороны зазубренное, с желобком и чеканным узором и невероятно острым концом - хоть вместо иголки используй. Рукоять у него костяная, красивая. И сама вещь изящная, хотя и страшноватая: это уже не игрушки, которые можно купить в любом магазине.
Холодильник тоже почти пустой: несколько банок консервов, с десяток яиц в специальном отделении, бутылка подсолнечного масла, пара луковиц и картофелин, какой-то заплесневелый соус, бутылка вина и две бутылки водки. Холостяцкий холодильник.
Да и в комнатах присутствия женщины не наблюдается.
Хозяин не любит есть дома. Обычно он обедает и ужинает в кафе, где собирается обсудить с товарищами планы нынешней и грядущей борьбы. Он любит вкусно покушать, но терпеть не может готовить, поэтому ресторанный вариант для него самый оптимальный.
И еще он не любит одиночества, хотя и живет бобылем.
При этом никто не может сказать, что он чурается женщин. Иногда он приводит домой то восторженную соратницу помоложе, то любопытную журналисточку, а то и проститутку, но они здесь не задерживаются. С женщинами он корректен, их не обижает, ночью старается доставить удовольствие себе и партнерше; утром вежливо и безучастно позволяет приготовить кофе и указывает на выход. Повторно женщины попасть сюда не могут, ни у кого еще не получалось, хотя хотели бы многие.
Он - человек публичный, занятой, на одиночество времени нет, все расписано на несколько дней вперед, особенно сейчас, во времена "русской весны". Домой он приходит чаще всего только переночевать, и это его устраивает, очень устраивает.
А если он освобождается рано, или вдруг случайно появляется свободное время, он открывает бутылку водки, сооружает нехитрую закуску на скорую руку и пьет залпом и не поморщившись; чувствуется, что это для него - дело привычное. Первый стакан он пьет на кухне, как лекарство, бессмысленно уставившись перед собой; второй - в комнате. Третий стакан он употреблять не спешит: сначала он включает компьютер и начинает писать, и в процессе прихлебывает водку. На данном этапе ему не требуется закуска.
Он отправляет письмо, зная, что не получит ответа. Лишь один раз, года два назад, высветился обратный адрес, и сердце забилось так, как оно никогда не билось ни при виде любимой женщины, ни на митингах, когда толпа орала, свистела и пыталась качать его. В этом письме сухо, одной строчкой сообщалось о кончине деда. И больше ничего, никогда.
Мужчина знает, что пишет в пустоту. Иногда он гадает, читает ли адресат его нетрезвые излияния, и ему кажется, что нет - он вычеркнут из памяти, и он сам бы хотел вычеркнуть все из памяти. Но он не с силах этого сделать, и, написав письмо, перед его отправкой открывает Инстаграм и долго смотрит на какие-то фотографии, где запечатлена хорошенькая невысокая брюнеточка. Очень изящная женщина, только лицо у нее всегда строгое, ни на одной картинке не улыбнется. В последний год, заметил хозяин, она начала носить очки и немного располнела. Иногда рядом с ней стоят какие-то мужчины. Когда он видит такие фотографии, он делает большой глоток водки, стискивает зубы и вытирает глаза, радуясь, что его никто не видит, и его пробирает озноб.
Тогда он поспешно закрывает окно с фотографиями и клянется себе, что больше никогда, ни разу в жизни не полезет на этот ресурс и не будет писать никаких писем. На хрена это такому успешному политическому деятелю? Он клянется себе в этом и отправляет письмо - "в последний раз", до следующего вечера.
Он очень боится, что об этих ночных бдениях кто-нибудь узнает.
Больше трех стаканов он никогда не пьет, ему хватает, чтобы крепко заснуть, иногда даже не утруждая себя раздеванием, а на тумбочке всегда стоит кружка с водой и лежат таблетки от головной боли. Утром он встанет разбитым, но быстро приведет себя в порядок.
Таков его дом. Впрочем, считает ли от свою съемную квартиру домом?
Из Яндекс-почты (начало мая 2014 года).
"Здорово, сукин сын. Все прозябаешь там у себя на плацу? Вояка ты хренов. Что там у вас с погодой, слякотно, поди, или еще снег не сошел? Даже в интернете про ваш убогий городишко ничего нельзя найти, даже про погоду.
А у нас тут мокро. Но акцию мы провели, нам дождь не помеха. Собрали тысячу бойцов, прикинь? Сволочи из мэрии не дали нам центр, пришлось делать шествие на окраине. Еще сочувствующие подвалили. Нормально так народу пришло.
Эх, видел бы ты, как это все воспринимают люди! Смотрят на наши ровные, мощные колонны, и лица светлеют. Иногда кажется, что сейчас с нами пойдут. И ведь наступит время, когда пойдут! Нееет, брат, люди у нас с понятием, правильные люди, настоящие русские люди. Если их растолкать, то такое можно учинить - весь мир завидовать будет.
Все получилось, как мы и хотели. Меня свинтили за речь. Правильно, так и планировали, такой резонанс вышел! Брали жестко, на камеру работали, но, кстати сказать, потом, уже в ментуре, многие дали понять, что поддерживают. Там же тоже нормальные ребята служат. Это радует - мы знаем, что полиция, на самом деле, вместе с народом. Просто время еще не пришло. Полиция и суды - дали, чудаки, штраф в тысячу рублей - судья глядела симпатично, такая блондиночка. Читала решение, аж плечиками пожала, мол, все понимаю, но ничего не поделаешь.
Единственное, следующую акцию придется заявлять соратникам, мне теперь нельзя. Ну да переживем, плевать, кто ее согласовывать будет, главное - дело.
А как ваше болото? Ничего, поди, не происходит? Тишь да гладь? Эх, вы! В великое время же живем! Крым наш! Брат, Крым - наш! Это победа, великая победа. Такого не было со времен Великой Отечественной войны. Нет, все-таки наше руководство - реально крутое, и было бы еще круче, если бы мы сейчас взяли Донбасс. Донецк и Луганск - наши! И нужно не телиться, а брать Харьков и Одессу, и Киев тоже. Давить бандеру! А западенцам оставим какие-нибудь Карпаты - они нам, русским, ни к чему, нам чужое не надобно. Пусть там свой укроп жрут, гыгыгыгы.
Наконец-то страна встает с колен. Небывалое единение русской нации! Вот если бы везде замутить, дать понять, что вся страна одного хочет: скинуть нерусь из власти, убрать торгашей, жидов и черных, вот тогда бы быстро создали настоящее русское государство. Илья, дорогой, вы, армейцы, сейчас нужнее, чем когда-либо, что же вы молчите? Ну да ладно, молчите пока, мы вас сами подтолкнем, призовем и мобилизуем. Наше время наступило, русское время.
Как видишь, не сидим сложа руки.
Нашли мы тут спонсоров, дали нам денег на закупку 20 броников и десятка раций. Блин, это тоже на мне висит, прикинь, ну ни секунды отдохнуть не дают. Олег Иваныч то, Олег Иваныч се, кроме Олега Иваныча, и некому, да? А ведь без меня закиснут соратники. Все-таки велика в нас еще дрема сонная, эх, коммуняки, совсем разленили народ, оболванили. Трудно просыпаемся. Нужно больше таких, как я.
Вот сейчас позвонили, прикинь. Сразу по двум каналам. Я тут телефонами обложился, как какой-нибудь визирь бриллиантами. Или как шейх - бабами из гарема, ггггг.
Хотят тут с нами скооперироваться одни фашики. Вот я тебе честно скажу - не люблю фашизма, наши деды с ними воевали, да? Но что-то дельное в них есть, боевые ребята. Давеча на рынке порядок наводили одном, прикинь, там русских вообще не оказалось, сплошняком азеры торговали. Ну, ребята им лотки-то попереворачивали. Говорят, что все в рамках: пальцем никого не тронули. Что-то я не верю, наверняка паре-тройке черных рыло в углу начистили. Ну и правильно! Я так считаю: иди и продавай свою тухлятину у себя в Баку! Помидоры из-под Рязани получше будут. Я лично только наше теперь покупаю, и на рынке обязательно спрашиваю, откуда товар.
Вот такие ребята хотят дружить. Буду выносить вопрос на собрание. Может, и приблизим их, нам бойцы нужны, заодно и мозги прочистим, выветрим эту дурь насчет третьего рейха.
А второй звонок - как раз насчет броников и раций. Сказали, что закупили, нормальные вещи. Пригодятся нашим ребятам в Донбассе.
Это всех затронет, не получится у тебя, Илюха, отсидеться под крышей своей казармы. Ты, сволочь, присягу Родине давал, она тебя и призовет к подвигу. Верю, что тогда ты будешь достоин фамилии Пальцевых также, как достоин ее я. Верю в тебя. А может, ты уже что-нибудь замутил? Поделился бы, а? Все-таки ты родня мне, не чужие ведь люди.
Как там дядя Слава? Коптит небо? Что он думает по поводу происходящего? Что же вы меня на похороны деда не позвали? Никогда тебе не прощу. Вы там хоть за могилкой следите, навещайте стариков-то.
Интересно, что в городе нашем? Как, интересно, там мои пацаны? Как Коля? Как Вер... А, впрочем, хер бы с ними со всеми, не пиши мне ничего про это. Ненавижу ее, и тебя ненавижу.
Твой брат Олег.
Майор Илья Владиславович Пальцев, оформив отпуск, отправился к родителям - он не видел их уже полгода, с осени, с тех времен, когда горы становятся тусклыми и мокрыми, а закаты просто исчезают: день существует без солнца и угасает без солнца; он сразу сменяется сумерками, серыми, как сопки на горизонте. Это горы готовятся к зиме; кажется, что они просто ложатся спать, натягивая на себя туманную простыню в ожидании, когда их укроют снегом и забвением. А весной они просыпаются, встают, потягиваются и скидывают с себя надоевшее за зиму покрывало.
Родители обрадовались сыну, потчевали его пельменями, которые налепила Полина самолично, надев фартук и вся перепачкавшись в муке. Отец ел с аппетитом, сын вежливо попробовал; немного выпили, потом долго сидели за чаем, беседовали, если это так можно назвать. В основном говорил Владислав Алексеевич, а сын молчал, безучастно слушал, иногда кивал головой, и нельзя было понять, нравится ему дома, или нет.
Нельзя было разобрать и отношение Ильи к предмету разговора. Владислав Алексеевич поднял, естественно, тему, которая в ту весну была на уме у каждого.
- А ты представляешь, сынок, что было бы, если бы мы не пошли на этот шаг? Ужас! Кошмар! Страшно, конечно, на такое было решиться, считай, против всего мира пошли, но вот бывает же, когда иначе нельзя... Ведь сейчас в Крыму и русских-то, наверное, не осталось бы - всех перерезали бы экстремисты. И откуда они повылазили? Долго своего часа, видать, ждали. Таились, готовились.... Господи, куда мир катится? Всегда же с украинцами так дружили! Ох, какой все-таки молодец у нас президент. Ничего не побоялся. Такой шаг! Он войдет в историю, Илья, помяни мое слово, войдет, как великий лидер России.
Майор слушал отца и не слышал его. Он думал о том, что мать с отцом постарели: Полина, вон, лепила пельмени, суетилась, суетилась, да все роняла, думала, что сын не заметит, какие движения у нее стали неловкие. А батя ссутулился, все лицо в морщинах, надо же, на покойного деда Лексея чем-то стал похож. Еще недавно выглядел вполне себе, орлом, а как выперли на пенсию, так сразу сдавать начал.
- В Крыму горы на наши похожи, такие же низкие, - сказал он.
Владислав оживился:
- Расскажи, сынок, расскажи! А то записать бы тебя на диктофон, потом заметку в газете сделать... Пусть знают, как мой сын Родину защищал. Для потомков...
Тут он осекся и опасливо поглядел на Илью, но тот сохранял каменное лицо.
- Да какое там, батя, - устало сказал он. - Нечего было там делать. И рассказывать нечего. Горы красивые в Крыму, да они, поди, везде одинаковые. Да я и гор-то толком не видел.
Майор вспомнил, как в конце февраля их подняли по тревоге, и сослуживцы долго гадали, учебка это или отправят куда ? Он вспомнил бесконечные и противоречивые инструкции, построения, совещания; бардак, когда его роту утром послали в полевой выход, и они уже добрались до полигона и поставили лагерь, но уже вечером их спешно возвратили назад, а на следующий день, даже не дав толком собраться, повезли на аэродром, где отобрали сотовые телефоны и отправили через полстраны, к берегам очень неуютного в это время года моря.
Там их погрузили на десантный корабль, остро пахло ржавчиной и пылью, на пол кинули спальники и валялись на них вповалку, дремали, пока можно (в этих полуснах не было места для Тани, для ее нежности и ласки, и он чувствовал себя неуютно и плохо, и оттого злился), а потом под густой мат моряков переправлялись по егозящему трапу на тральщик, и чудо, что никто не кувыркнулся в воду; в Севастополе их построили колонной, отвели в казарму и на удивление вкусно накормили.
На следующий день один из водителей уснул и разбил о столб новый "Тигр", а потом их по бурым дорогам, покрытым скольким туманом, из которого выскакивали чертями голые черные кусты, перебросили в Симферополь, и исцарапанный "Тигр", поджав хвост, тоже плелся в колонне.
Они было подготовились к бою, но в Симферополе их встретили не гориллы из "Правого сектора", а толпа местных жителей, радостная и возбужденная; ощущение было такое, что они прибыли на праздник, а не на боевую операцию, и все удивленно озирались, но потом привыкли. Лица под масками, покрытые потом, расплывались улыбками, потому что стало ясно, что стрельбы не предвидится, а люди совали солдатам цветы и цепляли российские флаги на машины.
Лишь через несколько дней Илья приучился ловить на себе и враждебные взгляды, иногда от татар, иногда от людей вполне славянской наружности - злобные и безнадежные, брошенные исподтишка взгляды затравленных зверьков. Так - безнадежно и с лютым холодным презрением - посмотрел на него пожилой человек, когда они явились к нему домой и объяснили, что необходимо присутствие деда и внучки для того, чтобы уговорить сдаться одну украинскую часть, которой командовал очень упрямый майор - вроде бы ровесник Ильи, заявивший, что стрелять он первым не будет, но оружие не сдаст. Его убедили, когда воин увидел в толпе, подошедшей утром к забору части, не только "зеленых человечков" и пьяноватую крымскую самооборону, а еще и своих родственников: отца и дочь. Его убедили очень быстро.
А Илья задумался: а чтобы он делал на месте украинского коллеги? Сдался бы, если бы увидел перед воротами своей части свою семью? Или отказался бы и стоял до последнего? Он пришел к выводу, что действовал бы точно также, как и украинец. Он очень зауважал этого майора.
Илья пробыл в Крыму меньше месяца: заняли парк машин, охраняли его, стреляли у украинцев сигареты, постепенно перезнакомились с ними, пили вместе чай, ругали новую киевскую власть, да и русскую поругивали, что греха таить. Несколько дней ходили тяжелые слухи, что хохлы будут наступать, поэтому все с огромным облегчением вздохнули, когда украинским военным позволили уйти; впрочем, многие остались - куда теперь идти-то? Кто теперь свой, а кто чужой? Все перепуталось на этом полуострове, в этом мире.
Улетали уже с Бельбека, чему все тоже очень радовались: путешествие на десантных кораблях - штука не особо приятная.
А потом, уже на "материке", их собрал высокий чин, произнес проникновенную речь, переврав и переиначив выступление президента, и пообещал всем поощрения, а также строго-настрого запретил рассказывать, что они видели. Илья дома наплевал бы на этот приказ, но он действительно не знал, что рассказывать. Не о чем тут говорить, и не о ком. Крым зимой - не лучшее место. А теперь, кажется, и летом тоже.
Хороший офицер, он выполнял приказы, и служил безукоризненно; замкнутый человек, он ни с кем не делился своими мыслями, но многого понять просто не мог. Илья, к своему несчастью, был человеком, склонным к размышлению, к тому же служба в армии приучила его к анализу обстановки, и он недоумевал, как можно проводить такую военную операцию на территории другого государства - это же война, чудом не закончилось огромной стрельбой - спасибо ребятам-украинцам, что не начали палить. Впрочем, о чем это я, говорил он себе, война идет - на востоке Украины, куда мы почему-то пока не летим.
Крым сошел нам с рук вроде бы, впрочем, вон, санкции какие-то вводят... А на кой они? А на кой нам Крым, когда со своими делами не то, что не разобрались, а вообще - дыра на дыре? Да, Крым наш, думал он, и это, может быть, действительно великое дело, может, и правильно толкуют нам про восстановление исторической справедливости, только дальше-то что? А наш Крым-то? А эти косые холодные взгляды, которые он ловил в Симферополе? А что творится в Донецке, Луганске и Харькове? И вообще, чем это все закончится? Он цинично думал, что ничем хорошим, но никому не говорил о своих предчувствиях. На него и без этого в части косились, что он не так бурно радуется, как все остальные.
А тут еще получилось письмо от однокурсника - украинца из Львова. "Что вы творите?" - спрашивал однокурсник. - "Что вы делаете? Зачем вы к нам лезете?"
Вопросов возникало много, а разъяснений Илья не находил ни в телевизоре, с экранов которого неслось ликование по поводу возвращения полуострова в отчий дом и проклятия в адрес киевской хунты, ни в бесконечной тишине своей квартиры: его умершая несколько лет назад жена Таня до сих пор спрашивала Илью по ночам, любит ли он ее, но больше не говорила ничего, и уж тем более не давала никаких ответов.
Теперь, правда, иногда вместо супруги по ночам приходил майор из Крыма, Илья запомнил выражение его лица в тот момент, когда украинец отдал приказ о сдаче оружия. Этот мужик был человеком, безусловно, сильным, но и он молчал - он вообще не произносил ни слова в этих снах, он только глядел, глядел, куда-то мимо Ильи.
- Нет, батя, нечего мне рассказывать, - повторил Илья.
На следующий день семья отправилась навестить могилу стариков. Погоды стояли туманные, склизкие, дул холодный ветер, иногда вертевший в воздухе редкие снежинки, сугробы в этих местах еще лежали в тени, а остальная обочина раскисла и превратилась в сплошную коричневую жижу, на поверхности которой уныло проблескивали оконца луж. И не скажешь, что начало мая.
Вести машину пришлось Илье: Владислав Алексеевич бодрился и кричал "Дорогу молодым", но потом смущенно сказал, что зрение стало не то, и теперь он старается за руль не садиться.
Переночевали в доме деда Лексея, пустом и запущенном. Особо убираться не стали: из жилых помещений вымели наскоро пыль, протерли лампочки, чтобы свету больше давали, да стол с буфетом, остальное не трогали.
- Мне до сих пор кажется, что сейчас отец выйдет из-за угла со своим вечным "нешто вы понять можете", - признался Владислав. - Не люблю я здесь бывать. Зябко как-то становится.
Илья и на это не ответил.
Повидали Кольку, который очень обрадовался их приезду, вечером притащил самогона, рассказал, что сын Володька до сих пор в такси пашет - сейчас и такая работа за счастье, а Верка вышла замуж под новый год. Вроде бы супруг попался ничего, очкарик какой-то интеллигентный, доктор наук, надо же! Представляешь, сосед? Старше дочери лет на десять, но это не главное, а главное, что души не чает в ней. Живут ладком, Верка не жалуется, правда, выпивает очкарик, но он тихий, дочку не обижает. А Верке по-любому замуж пора было выходить, хреново это, когда девке тридцатка, а нет ни мужа, ни детей, правда же, Слава?
А на кладбище отправились следующим утром. Да него путь не близкий: надо проехать квартал, пересечь реку, разделяющую город пополам, распугать на центральной улице голубей - и до окраины, а там уж на шоссе, которое на райцентр. Вот по дороге домой и заехали, да пробыли там недолго: прохладно было, замерзли старики. Убрали после зимы мусор, покрасили оградку, а Илья обновил скамеечку: старая подгнила уже сильно, хотя зачем он это делал, сказать не мог: сидеть ведь на ней теперь и некому.
И на этом Илья посчитал свой визит к родителям исчерпанным.
Полина, прощаясь, вдруг заплакала и просила его хоть звонить почаще, а то еще куда-нибудь ведь ушлют, в такое время живем; а Владислав крепился и хлопнул его по плечу, а потом сгорбился, махнул рукой, отвернулся и пошел, шаркая, в подъезд.
Так себе отпуск получился, подумал Илья.
Олег Иванович Пальцев сидел в партийном офисе в кресле с высокой спинкой, за которой по стойке "смирно" застыли его соратники, и с интересом наблюдал за журналисткой, молодой девушкой со скуластым лицом, большими серыми глазами, прекрасной фигурой - ну все, как ему нравится. Грудь у нее такая, думал он, что прямо хочется схватить и сжать, а корма-то, корма! Эх, ну надо же!
Он откровенно разглядывал девушку, но та не смущалась, наоборот, закинула ногу на ногу и повернулась так, чтобы ее прелести предстали перед заинтригованным Олегом в наиболее выгодном свете.
- Олег Иванович, а все-таки - как вы сейчас относитесь к украинцам? - спросила она, подавшись вперед, - На последней акции вашей партии звучало много антиукраинских лозунгов. Но раньше вы декларировали, что славянские народы - русские, украинцы и белорусы - братья, и построение национального государства как раз должно строиться на их общности. Изменилась ли теперь, когда в Донбассе идет гражданская война, эта точка зрения?
Олег мягко улыбнулся, показывая отличные зубы: он знал, что обаятелен, и часто пускал свою улыбку в ход.
- Ах, дорогая Ксения! - театрально и немного фальшиво воскликнул он. - Ну конечно, изменилась. Вот в чем дело: украинцы были нам братским народом, да сплыли, можно сказать. И это-то самое ужасное, в этом и заключается преступление киевской хунты. Подстрекаемые западом, на еврейско-американские деньги, эти люди пошли на братоубийственную войну, они пошли против русских. Одержимые фанатики, фашисты, они ставят целью уничтожение русских на Украине!
- Но позвольте, Олег Иванович, - сказала журналистка, вытянув в трубочку ярко накрашенные губы, - Не секрет, что новые власти Киева пользуются значительной поддержкой всего населения страны, может быть, за исключением востока. Даже в Харькове и Днепропетровске...
- Это потому, что восточные регионы - это вообще не украинские регионы, - перебил Олег. - Это русские земли. Исконно русские! Поэтому киевские фашисты напали на население этих регионов - это, на самом деле, атака на русский мир, на всех нас. Что касается украинцев, то они запуганы, запутаны оголтелой пропагандой, враньем, насилием, и поэтому слабы и бессильны. Я считаю, что это является русской исторической миссией - освободить их от гнета бандеровцев, спасти их от угнетения сионистско-фашистской клики, воссоздать русский мир, наш мир! А те из них, кто против - те предатели. Они хуже евреев! Они предают свою кровь, славянскую кровь. И они трусливо сидят по своим норкам и злобно вякают оттуда, тявкают, как шавки, зная, что их ждет, что они не уйдут от возмездия. Никакие санкции не помешают нам выстроить светлый, справедливый русский мир, и покарать врагов и отступников! Вы успели записать, Ксенечка?
- Записала, Олег Иванович, все записала. Будьте уверены, мы не исказим ни единого слова в этом.... интервью, - кривя губы, кивнула девушка.
Олег хлопнул в ладоши:
- Вот и ладушки, дорогая. Таково и мое желание. Знаете, как сейчас СМИ работают, все стали такие чудовищно непрофессиональные... Все куплены. Скажешь одно, а потом тебе такое припишут, что ты в жизни не говорил и не думал... А что вы делаете сегодня вечером? Может быть, у вас ко мне остались вопросы? Я бы с удовольствием продолжил интервью в более уютной обстановке, например, за ужином.
- Нет, Олег Иванович, вопросов у меня больше не осталось, - холодно ответила журналистка, - И вам не доставило бы удовольствия ужинать со мной. До свидания, спасибо, что согласились на встречу.
Девушка встала и засобиралась. Олег продолжал раздевать ее глазами, но этим журналистку было не пронять.
- Ну и каша у него в голове, - пробормотала она довольно громко, так, чтобы ее услышали.
- Иваныч, - сказал один из тех, кто во время беседы стоял за креслом, когда корреспондентка удалилась, - Слышь, это, а че ты ее ужинать зовешь? Она же жидовка, сразу видно. Да и газета у нее сам знаешь какая. Суки госдеповские!
Олег не спеша обернулся и некоторое время с жалостью разглядывал молодого соратника.
- Эх, Димон, ни хрена ты еще не смыслишь. Спать с жидовкой - это круто, очень круто. Горячие бабы! Хе, думаешь, еврейки по-другому как-то устроены? А что касается газеты - ничего, пусть публикуют. Наши взгляды - не секрет, так ведь? Пусть враги знают, что мы думаем, а уж потом мы им покажем, на что мы способны. Тогда и посмотрим, кто кого и где ужинать будет, и кто на чьи вопросы ответит... Так, минутка политинформации закончена. Что у нас еще сегодня?
- Через час делегация товарищей из провинции, - доложил другой человек, мужчина постарше, с аккуратными усиками и бородкой, тщательно причесанными волосами и аристократическим лицом. - Приехали налаживать контакты. Вот материалы.
Он положил перед Олегом папку.
- Та-ак, товарищи, говоришь? - протянул Олег. - Это хорошо, что товарищи... Знаешь что? Не буду я смотреть твои материалы. Если они товарищи, то это сразу видно. А если нет, то тем более. Вышвырнем за милую душу.... Сейчас пойдем пообедаем, да, Димон? Заодно доложите мне, как там дела у ребят на фронте.
Вернувшись, они обнаружили в холле вместо делегации одного человека - смешного, пухленького, суетливого, нетерпеливо переступающего кривоватыми ножками, и Олег при виде него замер и сразу растерял послеобеденное благодушие. Человечек подпрыгнул и подбежал с выражением сильнейшего восторга и радости на кругленьком личике с уютными розовыми щечками и носом пуговкой.
- Наконец-то. Наконец-то! А я уж жду, жду, думаю, неужели не дождусь сегодня? - зажужжал приезжий. - Неужели дела государственной важности случились как раз тогда, когда мне назначено? Ну здравствуй, Олег Иванович, давно не виделись, сколько лет, сколько зим.
И он, растопырившись, попытался обняться.
Олег застыл посередине холла, его лицо стало совсем белым, на лбу выступил пот.
- Олег Иванович, - тронули его за локоть, - что с вами? Вам плохо?
- Нет, - помотал он головой, - нет. Уйдите все.
- Что? А...
- Уйдите, - повторил Олег. - Мне необходимо поговорить со старым знакомым.
Из "Яндекс-почты" (конец июня 2014 года).
"Здорово, сукин сын. Интересно, ты еще майор, или уже выслужился до подполковника? А, штабист хренов? Станешь генералом, будешь вспоминать себя лейтенантом-новобранцем. С умилением. Как родители вспоминают времена, когда ты писал в штанишки. Генерал - это хорошо, брата-генерала иметь - большое дело, так что давай, карабкайся там вверх по лесенке, ты же наверняка ничего другого не можешь, слизняк. С паршивой овцы хоть шерсти клок, да, Пальцев?
Кстати, о родителях. Ездил в конце мая к матери. Она ничего, слава богу, устроена-ухожена, там хорошая больница. Ее иногда выводят гулять - есть там сад такой зелененький, с газончиками, даже с фонтанчиком небольшим, и, кажется, ей это нравится. Хотя хрен разберешь в ее состоянии. Врачи все время толкуют мне, что возможна ремиссия, да они уже сколько это говорят...
Эх, найти бы батю, да врезать бы ему по морде за то, что довел до такого, да жив ли он? А то же он тогда ведь с чичами поцапался, я деталей так и не узнал, но эти парни - они мстительные, могут и зло затаить, узнать, где чалится, и там достать. Легко могут. А он весточек так ни разу и не подал. Тоже предал меня... Все вы меня предали, суки.
Так что я за батю не в курсе, пропади он пропадом, ведь, если вдуматься, все с него началось. Да, брат? А ты как думаешь? Ты бы хоть строчку мне написал...
Как у вас погода? У нас то дождь хлещет, то жара, сил нет. Думаешь, хорошо бы сейчас на речку, в парк наш, окунуться, а потом пивка холодненького, да какая тут речка - все в граните, вонючее, маслянистое. Говорят, в Серебряном бору купаются, но я так туда и не доехал. Представляю, что это за отдых, если туда по выходным весь город купаться ездит. Нет уж, мы под душиком...
Да и времени нет. Дни, брат, пошли очень напряженные. Враг давит, каждый день давит, не до отдыха сейчас, брат. Очень много дел. Отправляем добровольцев, снаряжение. Как много народу неравнодушного идет! Есть и такие, знаешь, толстосумы, нам бабла отстегивают на правое дело. Даже один еврейчик отстегивает. Есть такие еврейчики полезные, пусть пока дает деньги, а там посмотрим. Сейчас не до жидов.
А чичи так нам вообще союзники, и, говорят, ребята - огонь. Они там на фронте зажигают дай боже. Воины Аллаха, вот как! Я вот думаю, может, зря мы на них баллоны катили?
Правда, говорят, они и в нацбатальонах укропских есть. На две стороны воюет народ, получается, а? Хитро. Но те, кто за нас, те - крутые. Да там все крутые, брат, ты бы видел этих ребят, что мы туда отправляем. Настоящие патриоты! Я горжусь своим народом, Илья, слезы на глаза наворачиваются, когда я о них говорю.
Но положение на фронтах очень тяжелое. Укропы давят, сволочи, техники нагнали, вертушек. Мы их сбиваем, сук, а им все урок впрок не идет. Есть совсем оголтелые - правосеки, к примеру, это вообще ужас что за фашисты, а есть просто солдатики. Жалко их, да война ведь, священная война. Не лезли бы к русским людям, живы бы были. Не жалко своего народа киевской хунте, всех, кто под руку подвернется, в пекло бросают.
И, главное, запад им всей своей мощью помогает! Гонит в Украину миллиарды долларов, технику, людей. Это, брат, конечно, против России заговор, против нашего народа и руководства. Доигрались мы с ними, долиберальничали. Все хотели мошну набить поплотнее, вот к чему привели нас олигархи и коррупционеры. Правда, нынче власть крепкая, но недостаточно делает перед лицом всеобщей агрессии. Еще весной надо было танками проутюжить всю Украину, всю! Выкорчевать под корень бандеровщину! И сейчас бы уже тихо было.
Вот где, брат, все корни бед российских. От запада. И от нашей нерешительности. Наша страна должна быть сильной, русской, и управляться сильными и русскими людьми. Сильнее русских все равно никого нет на свете.
Ну, ладно. Это просто накипело, брат, нагорело. Мне же тут и поделиться не с кем, время такое, аккуратным быть надо, не болтать почем зря - кругом же враги, национал-предатели.
Прикинь, познакомили меня тут с одним журналистом из мощнейшего издания. Ну, такие люди, думаю, нам нужны. Раскрутка нам нужна позарез! Надо всех с нашими идеями знакомить, чтобы люди русские задумались, в наши ряды вставали, единым фронтом выступили.
И вот приходит он такой на встречу - ну вроде ничего так на морду выглядит, русская рожа (фамилия тоже наша, русская), нос картошкой, борода, пузатый, довольно высокий, но не каланча. Я таких в детстве встречал, помнишь, у нас рядом с городом раскопки археологические были? Вот там у них главный был похож, тоже бородень лопатой.
Вроде бы свой человек, думаю, только лохматый какой-то - что за мода у взрослых мужиков патлы отращивать? Из интеллигенции, видать, очечки, все дела, глядит этак пристально, с ленцой вроде бы, и не матюгнется ни разу, а сам неловкий такой, смехота, да и только. Поговорили мы с ним, он так внимательно выслушал, кивал иногда, да. Ну так, ничего мужик вроде бы, в укропстве не замечен.
А потом я в его фейсбук влез, мама дорогая! Во-первых, там так и написано: "Аннексия Крыма - это преступление согласно любым законам, как нравственным, так и международным". Прикинь, да?? Это по каким таким законам?
А потом гляжу и вообще офигеваю: на Донбассе у него, оказываются, воюют маргиналы и местный криминальный элемент. Ну, думаю, жаль, я не знал, кто ты такой, а то бы ты уже, сучок, лежал бы на койке в больничной палате и думал о жизни своей печальной, думал бы, что писать в следующий раз. Эх, его бы ребятам отдать, которые донецкий аэропорт обороняют, или под Саур-Могилой сейчас геройски воюют! Они бы ему показали криминальный элемент...
Вот такая пятая колонна.
Да, по поводу очков. А правда, что Верка замуж выскочила? Что за там, бля, доктор наук такой? Ну нашла себе тоже. Интересно, они в постели тоже за науку трут, ггггг?
А знаешь, кто мне рассказал? Герман. Появился он тут. Типа, сотрудничество, все дела. "Раньше я тебя, Олег Иванович, учил, теперь время мне у тебя поучиться". Вот он мне и рассказал, они, оказывается, там отслеживают ситуацию. Держат, так сказать, на контроле. На всякий случай. Надо же, а?
Вообще, они знали, как меня искать - я же, когда уезжал сюда, взял все-таки у них рекомендации - а они написали, слова против не сказали. И про нашу историю тогдашнюю тоже не слова, слава богу. Молчок. И хорошо, что молчок.
Тебе, сволочь, тогда хорошо говорить было - "Вали отсюда", а я на пустое место ехать не хотел! И вот помогли же рекомендации, я без них в жизни бы не пробился так быстро. А так сразу нашел, кого надо, и рванул вверх. Я парень-то боевой, ты же знаешь.
А с Веркой, хрен с ней. Дура. Пусть спит со своим доктором, если не противно. Променяла меня, значит, стерва, на науку....
Не надо мне про нее ничего рассказывать, сукин сын. Ненавижу ее, и тебя ненавижу, гаденыш. Все, пошел я спать, завтра вставать рано, мы с Германом на базу едем, смотреть, как наши бойцы тренируются.
Твой брат Олег.
Илья продолжал служить, звонил изредка родным, и так наступило пыльное степное лето, когда земля рассекается глубокими трещинами, в которые падают мыши-полевки и змеи, когда зной с самого раннего утра нестерпим, а дожди видны за много километров.
В один из таких дней в начале июля Илья позвонил домой, но никто не ответил. Он звонил на мобильный телефон отцу, набирал номер матери; трубку по-прежнему никто не брал. Сначала Илья не придал этому значения: забыли, поди, старики, вышли куда-нибудь и оставили дружно аппаратики дома, но к вечеру забеспокоился, что было его натуре, вообще-то, не свойственно. Но тут им овладело какое-то нехорошее предчувствие, и он вздрогнул, вспомнив уже изрядно стертую из памяти ночь, когда умирала Таня: он чувствовал тогда то же самое, но гораздо острее.
Утром он отпросился у командования и отправился в райцентр к родителям, где нашел квартиру запертой и поехал искать их по всему городу, встревоженный уже не на шутку.
Он обнаружил их в больнице, Полина сидела в коридоре, мяла сумочку, тихо всхлипывала, а увидев сына, разрыдалась бурно, неудержимо, со стонами.
Владислав Алексеевич, оказалось, давеча сидел дома у телевизора и ел суп с фрикадельками, косясь глазом в экран.
- Вот, Полина, смотри, что делают, гады, - говорил он возбужденно, - Нет, ты смотри, смотри! Как же мир не может понять, где правда! Вот же, все же наглядно показывают, Господи, какой кошмар. Скольким еще людям надо погибнуть, лишиться крова, стать беженцами, чтобы ООН принял меры? Что это получается, на весь мир только Россия оказалась заступницей? Отдали Славянск наши, надо же, отдали, Полина! К Донецку, говорят, отходят... Когда же их остановят, этих извергов ... Где же ООН? Что там наш МИД вообще делает? Эх, ну я бы им показал!
- Слава, ты прожуй сначала, потом показывай. Ну что тебе до этого, Славочка, нам бы тут проблемы все порешать... Ну тише, подавишься ведь! - беспокоилась Полина, глядя на раскипятившегося супруга.
И как в воду глядела: Владислав Алексеевич вдруг побагровел, расплескал, не донеся до рта, ложку и выплюнул все, что уже успел набрать, так что брызги полетели по всей кухне. Полина вскочила и схватилась за тряпку, убирать, ругая мужа, но тот замахал рукой и простонал:
- Поля... Поля... Сердце, ох, Поля....
Скорая приехала сразу и отвезла в горбольницу, где Владислава Алексеевича поместили в реанимацию и пока к нему не пускали, хотя и всячески успокаивали. Телефоны, естественно, оба забыли дома, а Полина так переволновалась, что даже не подумала о возможности позвонить сыну.
Илья подошел к врачу, побеседовал с ним коротко и сказал матери:
- Приступ, но обещают поднять на ноги. Пойдем домой, мама. Завтра с утра вернемся.
Он отвел постанывающую Полину в машину, отвез домой и уложил спать, напоив настойкой пустырника. Сам он заснуть не смог, долго глядел на луч от уличного фонаря, бегающий по потолку, и удивлялся, почему не приходит Таня, потом поднялся, пошел на кухню и заварил себе чай с мятой.
С чашкой чая он подсел к отцовскому компьютеру - старому динозавру, который давно пора было менять, но Владислав Алексеевич не разрешал, включил его и нашел в фейсбуке того журналиста, про которого ему написал двоюродный брат. Читал он до утра, морщился, думал, хмурился, опять читал, и прочитанное ему категорически не нравилось, обидно становилось и как-то совсем больно и тускло. "Ну, это уж совсем, - подумал Илья. - Да он параноик какой-то".
- Ты стал совсем седой, мой мальчик, - сказала ему Полина, когда утром он повез ее обратно в больницу.
- Это бывает, мама, - спокойно ответил Илья. - У некоторых мужчин ранняя седина.
В больнице им сказали, что ночью Владислава Алексеевича перевели в обычную палату, но недельку надо будет полежать, понаблюдаться, а потом можно забирать домой на амбулаторное лечение.
Полина пошла к мужу в палату, а врач попросил Илью задержаться. Он сказал, что, в принципе, ничего экстраординарного нет - человек пожилой уже, понимать надо. Вылечить можно. Российские лекарства есть, но малоэффективны, западные аналоги в госпитале тоже в наличии, но очень дорогие. Что поделаешь, товарищ офицер, жизнь! У нас теперь все вот так. Мое дело - вам рассказать, как обстоят дела, а ваше - решать, что делать.
Илья хмуро поинтересовался, что будет, если лечить отечественным препаратом.
- Повторный приступ, и довольно скоро, - ответил врач. - Ему теперь вообще нельзя волноваться, совершать резкие движения, таскать тяжести. Изношенное сердце.
- А западное лекарство?
- Оно гораздо лучше, молодой человек, - вздохнул врач. - Гораздо.
- Тогда давайте его, - сказал Илья, не раздумывая. - Денег я привезу.
В это время появилась Полина и попыталась устроить скандал по поводу палаты, где лежал Владислав Алексеевич: шесть человек, духотища, стены все в каких-то потеках, штукатурка падает и тараканы - да, да, там тараканы ползают; да там у здорового сердце сдаст! Вот был бы он депутатом, мигом бы отдельный бокс выделили, да? А сейчас пусть в такой ужасной атмосфере лежит?
- Депутат у нас бы не лежал, дамочка, - сказал врач. - Депутатов отправляют в Н-ск. Здесь работяги да пенсионеры, старики.... А боксов отдельных у нас отродясь не было.
И скандал окончился, не начавшись. Деньги Илья отдал врачу на следующий день, из рук в руки, почти как взятку: в конверте.
Эскулап не обманул. Финансы-то, конечно, все ушли, которые еще оставались, но лекарство действительно оказалось эффективным. Через неделю Владислав Алексеевич уже был дома, и, вроде бы, совсем оправился.
В воскресенье обычно по утрам не звонят, но если такое случается, жди беды. Олег с проклятиями попытался нашарить трубку, даже не сообразив, какая из них подняла его из темного абстрактного злого сна, в котором он швырял в чей-то мокрый забор с написанным на нем неприличным словом коробком зажженных спичек. Пока он отыскивал нужный телефон, звонки стихли.
"Надо будет, еще позвонят", - подумал Олег, переворачиваясь к стенке, но сон уже ушел, так что пришлось вставать, плестись на кухню, запить водой сразу две таблетки анальгина и заварить кофе.
Когда прошла голова, раннее утро неожиданно понравилось: на улице собиралась солнечная погода, день обещал стать жарким и томным, но в это время еще дышалось легко, молодые свежие лучи проглядывали сквозь листву ласково, не били в лицо, а гладили его, легкий ветерок приятно овевал измученную вчерашней водкой кожу; внизу дворник, размотав шланг, добросовестно поливал газоны и асфальт, и оказалось приятно наблюдать за ним, хоть дворник и был азиатом.
- Надо меньше пить, - сказал себе Олег с мазохистским удовольствием, выключая плиту. Он налил кофе в грязноватую чашку, добавил туда молока, отхлебнул и стал размышлять, выйти ли ему во двор или посидеть, потянуть время на кухне.
Сегодня ничего особенного не намечалось, в делах наступило некоторое затишье - середина лета. Кто рвался на фронт, того отправили воевать, и некоторые уже вернулись: кому повезло, тот живой и невредимый остался; пара человек валялись в госпитале в Ростове-на-Дону с дырками разной степени тяжести, а мертвых, конечно, потихоньку похоронили со всеми необходимыми почестями. "Они сражались за Родину"...
Ну а многие отправились в отпуска, кто куда.
Соратнички... Вот, орали-орали всю весну - "Крым наш", а куда поехали? Добро бы в какую-нибудь братскую страну, хм, хотя кто нам сейчас брат... Ну ладно, с этим разберемся. Китай нынче нам первейший друг, но ехать отдыхать в Китай, к этим узкоглазым? М-да, перебор. Не тянет народ в Китай, это понять, пожалуй, можно.
Ну в Крым бы ехали, черт бы их драл! Вон, по телеку только ленивый не призывал отдыхать в этом году на полуострове. Президент призывал! Сами же определили: президента во всем поддержим. В такое время единство необходимо.... Эх, ну хоть бы один в Крым ломанулся!
И рассказать, что там творится, некому. Не отдыхается никому в Крыму нынче, даже странно. Раньше, помнится, все зимами аж с придыханием мечтали: "Вот лето придет, может, в Крым поедем, в Ялту". Папка с мамкой говорили такое аккурат перед смертью бабки Марьи, царствие ей небесное, а потом замели батю, вот тебе и вся Ялта.
Разлетелись все. Один в эту, как ее... Малагу. Ма-ла-гу! Ну зачем тебе, блин, Малага, когда ты и по-русски двух слов связать-то не можешь, не то, что по-испански! Нет, поехал. Елки зеленые, да парень всю жизнь только и знал про Малагу, что это такое вино крепленое. Телки там красивые, говорит, в интернете ролик увидел, позырить хочу, познакомиться. Ну-ну, знакомься, любитель портвейна. Мы с тобой потом поговорим, за здоровый образ жизни.
Другой вообще с глузду съехал, то есть в Иерусалим. Древний город, говорит, колыбель мира, ну и что, мол, что евреи. Они, типа, не при чем. Елки-палки, у самого свастика во всю грудь вытатуирована, а подался в Иерусалим!
Знаем мы, как евреи не при чем! Ходит теперь, поди, кругами вокруг Стены плача, и забывает потихоньку Родину. Так оно и бывает, вот так лучшие люди гибли. Вернется, поди, с глазами, полными мировой скорби, а мы ему штаны-то и спустим, может, он уже и обрезанный. Они же, шельмы, сами себя метят... Ну каков, а! Подавай ему Иерусалим, и все тут. С ума все посходили.... Лето...
Олег налил себе еще чашку кофе. Он с удовольствием чувствовал, как его мысли вползают в привычную, родную, уютную колею лозунгов и штампов; в этом состояла его жизнь, работа, призвание, и, наверное, именно поэтому Олег стал таким хорошим оратором и занял высокое место (казалось ему) в маленькой, незарегистрированной, но имевшей хорошие связи партии. Способность мыслить лозунгами текущего момента и мгновенно менять их, подстраиваясь под этот самый момент, текучесть которого обуславливала его изменчивость, а также недюжинные таланты организатора - вот что делало из него лидера.
Но когда Олег просыпался, ему требовалось время на правильный настрой - и чем дальше, тем больше. Открывая глаза, он чувствовал себя словно голым: скорчившийся на кровати неприкаянный маленький человечек с перебитым носом. Ему даже казалось, что он - это на самом деле не он, что их двое в комнате, и один наблюдает за другим как бы со стороны и видит что-то уродливое и бессмысленное.
Олег знал, что нельзя поддаваться этой слабости. Нет, Олег никогда не сдавался, но по утрам он гнал от себя мысль, что на самом деле все должно было пойти совсем не так, и ненавидел свое отражение в зеркале, и ночные письма к брату, и предстоящие дела общественные и личные; и он ненавидел утро.
Сегодня он чувствовал себя на удивление бодро и сносно, не было обычного раздражения, и он подумал, что надо бы сейчас сесть и набросать тезисы выступления к собранию актива партии, а потом, поработав, поехать в лес, и там побродить часок-другой среди сосен, подышать смолянистым воздухом, а то, может, и искупаться, если случится на пути озеро или речка. Но планам этим суждено было сбыться только отчасти, потому что телефон вновь зазвонил.
- Ну? - неприветливо спросил Олег.
- Олег Иванович, дорогой! Утро-то какое! Замечательное просто утро! - задребезжала трубка в ухо неприятным слащавым голоском.
- Герман, что за манера у тебя - по воскресеньям людей будить? - хмуро бросил Олег. - Давай, выкладывай, что стряслось.
- Господь с тобой, Олег Иванович, да ничего не стряслось, - сделал удивленный тон собеседник, - мы же вчера договаривались перезвониться да с утра пораньше за город поехать, отдыхать, так сказать, на природе, меж березок. Вот я и заехал за тобой, дорогой... У меня уже все приготовлено, можешь не беспокоиться.
Олег выглянул в окно и увидел у подъезда черный джип с тонированными стеклами и стоящего рядом Германа, который призывно махал ему и рядом с машиной казался совсем крохотным и несерьезным.
Офицерам получился приказ к полковнику. Тот с утра маялся и фыркал, как рассерженный кот, то и дело вытирал платок и вытирал густо-красное лицо, по которому катились крупные капли пота. Зачем вызывали, никто не знал, глядели на полковника с опаской.
Оказалось, что полковник собрал командный состав, чтобы поговорить о любви к Родине. Любовь к Родине, по его словам, является одним из непременных факторов несения службы, а также боевой подготовки. Все присутствующие прекрасно об этом осведомлены, и, без сомнения, в это сложнейшее время выполнят свой долг на том высоком уровне, который они демонстрировали во времена просто сложные. Надо понимать, товарищи, что для солдата времена всегда сложные, но одни - более, другие - менее... Все должны немедленно осознать, что любовь к Родине - это настолько высокое чувство, что требует такой же высокой самоотверженности и самоотдачи, не побоюсь этого слова - самоотречения. Поэтому все российские военнослужащие должны быть в любой момент готовы к защите отечества там, где придется, хоть в Африке, хоть в Антарктиде, хоть в столовой, куда некоторые из вас очень любят ходить во всякое время суток и распивать спиртные напитки без ведома вышестоящих командиров, даже когда по уставу положено спать. Последнее - это безобразие и недостойно русского воина. Питаться надо правильно, но во всем надо знать меру! Для этого, товарищи офицеры, вам надо проникнуться всей опасностью сегодняшней ситуации, когда на наших рубежах, почти за КПП, окопался враг. Российские военнослужащие так устроены, что, если видят врага, не могут не дать ему отпор. Хотя - уф, жарко здесь! - война официально не объявлена, но мы с вами понимаем, что она идет, идет всегда, и причем глубоко внутри каждого из нас. Украинские власти уже объявили о планах наступления в глубину наших родных просторов. Пришла пора дать отпор врагу, и этому нельзя не возрадоваться, ибо давать отпор - это призвание, цель и суть жизни каждого военнослужащего, невзирая на знаки отличия и погоны. Жители Луганска и Донецка уже дают отпор, да так, что мало никому не показалось, но если мы не будем их посильно поддерживать морально и физически, например, гуманитарными конвоями, их сметут, как жалкую кучу дерьма. Так что помогать мы должны по всем понятиям - человеческим, военным, этическим и санитарно-гигиеническим. Почему именно мы? Потому что русский, российский воин - он заточен на то, чтобы помочь угнетенным народам. Если не мы, то кто? Украина без нас задавит Донецкую и Луганскую области, и все преступления, которые были совершены этими отморозками, легитимизируются.
- Все совершенные преступления! - орал полковник, войдя в раж. - Ни один суд не признает их преступниками, если им удастся коварный замысел. Они на этом не остановятся, пойдут в Крым, пойдут в Ростов, Брянск, Воронеж, Смоленск. Там есть, где развернуться. И вы потом сможете посмотреть в глаза старикам, женщинам и детям и сказать: "Да, я не приехал вас защитить, потому что мне было все равно, что вас убивали, насиловали и разрушили ваши дома?" Я знаю, не сможете. Вы даже мне в глаза смотреть не хотите, а уж им и подавно...
- А кто посмотрит в глаза моей жене и сыну, если что? - хмуро спросил сидящий рядом с Ильей капитан.
- Разговорчики! - нахмурился полковник и предложил каждому подумать, как помочь посильно, но эффективно. Сутки на размышление.
Выйдя от полковника, отправились в столовую, где наскоро обсудили итоги совещания, которое оставило глубокое впечатление (чего-то наш вчера коньяку перебрал, не иначе, перегаром несло, не продохнуть), и решили пока ничего не предпринимать, команды-то все-таки не было. Да и неясно, что, собственно говоря, от нас хотят. Лезть в пекло? Да хоть в петлю, но по письменному приказу...
Илья пошел домой. Там он думать о любви к Родине не стал, потому что ему незачем было над этим думать - он и без того любил свою страну и иногда ощущал себя гораздо большим патриотом, чем все эти позеры в телевизоре, которые толковали вроде бы и правильные вещи, но почему-то от них все больше и больше воротило, и даже большим патриотом, чем батя, последнее время только и говоривший, что про Донбасс.
Но он помнил лицо украинского коллеги, когда тот увидел родственников и приказал сдать оружие, и помнил о письме однокурсника, и помнил, что в Крыму не все радовались "вежливым людям", хотя они вели себя действительно вежливо и корректно, насколько возможно.
Дома Илья открыл фейсбук и еще раз перечитал то, что писал журналист, и ему это не понравилось еще сильнее, чем прежде. Что он понимает, этот парень.
Он пролистал комментарии, с изумлением обнаружив, что среди огромного количества бранных и издевательских откликов есть и солидарные мнению журналиста комментарии, и таковых нашлось немало. Илья по ссылкам вышел на репортажи корреспондентов, побывавших в зоне боевых действий, и внимательно ознакомился с ними, и долго читал рассказы ополченцев, еще больше запутавшись. Картинка не складывалась. Описывали события настолько вразнобой, что иногда казалось, что люди побывали в каких-то разных Донбассах.
- Прямо параллельные миры, - сказал он вслух. - Всегда приходится надеяться только на себя, правда, Танюша?
Засиделся он до рассвета, вышел на балкон и долго смотрел на ворон, каркающих на березе, которая росла у дома, и далекие, едва видные отсюда горы. Далеко было до гор, они проявлялись на горизонте серыми и зелеными пятнами, казалось, что это - валуны, покрытые мхом. Степь простиралась до гор, сейчас желтая, колючая, выжженная, и в этот ранний час никакого движения не происходило в пространстве. Только воздух струился еле заметными слоистыми колебаниями, как мираж, забавно искажал перспективу и делал линию гор ломкой и хрупкой, будто в кривых зеркалах.
Когда рассвело окончательно, Илья написал заявление об отпуске за свой счет, отнес его полковнику и долго утрясал с ним детали. Полковник спросил, кому сообщить. Илья задумался и думал долго - ведь отца нельзя волновать. Он рассудил так: пока никому не говорить, а в случае чего позвонить матери. Уже собравшись уходить, он вдруг остановился, взял листок и написал на нем какую-то строчку.
- Еще отправьте сообщение вот по этому адресу, - попросил Илья.
- Орел, - сказал полковник, ласково глядя на майора. Илья как-то странно дернулся, хотел ответить, но промолчал, отдал честь, повернулся и вышел.
Из "Яндекс-почты" (конец июля 2014 года).
"Здорово, сукин сын. Чего это тут по телеку вопят про сложную пожарную обстановку у нас в области? Что, действительно так круто горит? Или это так, ля-ля - тополя? У нас же каждый год вроде горит, и ничего, я как-то и внимания никогда не обращал. Оно ж не в городе горит, в горах там дымит, и хер с ним. Только, помниться, гари наносило иногда, а так пофигу.
А сейчас, говорят, армию подняли на борьбу с природными пожарами. Эй, майорчик, вас там никуда не подняли? Хоть на это вы годитесь, и то хлеб, ггг. Хотя вас поднять - это, блин, подъемный кран нужен.
То ли дело у нас офицеры - хоть в отставке, но красавцы. Боевые ребята, где только не бывали. И в Чечне, и в Сербии, и в Приднестровье. Везде, где Родина звала, всюду исполняли свой долг, и, как видишь, и сейчас дела не бросают, не хотят люди на пенсии прозябать или брюхо наращивать в какой-нибудь СБ.... Хотя и такие, конечно, есть, да наши ребята их презирают. Всякое бывает. Наши - крутые. Вот, бывшие ГРУшники - тренируют бойцов, любо-дорого посмотреть! Они вообще такие зубры, рукопашка там, навыки военного дела: бой в городе и так далее, во как. Некоторые из наших уже иным воякам фору дадут. Эх, майор ты, майор, тебе бы так вломили на тренировке у нас! А парни наши в восторге, и такие, я тебе скажу, никогда не подведут.
Мы арендуем спортбазу за городом, место - красота! Ехать всего чуть больше часа, а дышится как! В лесу база, воздух такой, хоть пей его. Заместо водки, хахаха.
И речушка там есть, и озерко. Купаться можно, эхма, рай земной. Ты бы увидел, прифигел. Ваша степь рядом не стояла.
Правда, что-то у нас тут некоторые бойцы начали отчебучивать. Помнишь, я тебе про фашиков писал? Не зря я им не доверял, не зря. Есть у меня все-таки на людей чутье. Вроде бы и ребята такие, наши ребята, свои, только с неправильной установкой. Я думал, что можно это дело подработать. А получилось вон как... Взяли тут двоих прямо у дверей офиса, за нападение на каких-то чурок. Елки-палки, ну говорили же им - не время сейчас заниматься мигрантским вопросом, не время! Сейчас война, а вы тут хачей гоняете.... Глупо.
А эти дурачки - фашики - думают, как будто и Крыма не было, такая инерция мышления, вообще! Ну прикинь, пошли вечером по району в рейд по старой памяти и избили кого-то, да еще засветились, мудаки, по полной программе. Теперь их судить будут, ничего поделать нельзя, даже адвокат наш руками развел.
Такие дискредитируют партию. Будем на неделе собирать актив и обсуждать проблему. Мне кажется, пришло время серьезно почистить наши ряды. А то всякое может быть.
Например, были у нас союзники, такое неформальное движение. Еще год назад вместе выходили на митинги, одной колонной шли, одно дело делали. А тут вот прямо переклинило. Или они всегда враги были, да рядились хорошо? Сейчас полно таких национал-предателей.
Кое-кто из этих, блин, "союзничков" подался к хохлам. У них, говорят, пример настоящей идейности, а у нас тут предательство сплошное национальных интересов. Прогнулись под власть, мол. А она всегда нам врагом была, есть и будет. Подгребает движение под себя, а вы и рады. Мы, оказывается, обслуживаем интересы Кремля! Это, брат, они так говорят, ну надо же! Прямо в краску вгоняет осознание того, кого мы за друзей держали, привечали.
И вот теперь кто-то там вообще воюет в нациковском "Айдаре", кто-то в Киеве хохлятским флагом на майдане размахивает, а те, кто остались, на последнюю акцию даже носа не соизволили показать. Вот такой тебе пример... Нет, брат, сейчас нужно быть особенно бдительным. Часто кажется - наш человек, а потом оказывается, что прямо наоборот.
А сейчас дела-то завариваются мощные. Мы тут как-то сидели, кумекали с Германом, куда дальше идти. Герман, все-таки, голова! Умный мужик. А связи у него какие!
Подлый он, правда, подставили они тогда меня, это да, ну я же молодой был, глупый. Башка зато у Германа варит, дай бог каждому. Да и тихий он тут, ничего такого не позволяет. Поляну мне накрыл. Знатно посидели, я тебе скажу.
Вот он и рассуждал, что партия у нас хорошая, блестящая просто партия. Все правильно - и цели прекрасные, и сложа руки не сидим и никогда не сидели. А все-таки какой-то застой есть. Да я и сам, брат, это чувствую, все как-то разболтались. Весной по-другому было. Весной в глазах такой огонь горел, казалось, сейчас все одним взглядом спалим!
Эх, круто было бы. Но вот опять не так все пошло, как надо. Вот с фашиками косяк вышел, на фронте отступаем...
Эх, Илюха, ты, подонок, понять даже не можешь, что это такое, когда видишь по телеку эти разбомбленные города, плачущих старух, суровых русских мужиков, которые стоят насмерть, как же душа болит! Прямо сердце схватывает. За русских болит, за Россию! Как же хочется самому туда поехать, поднять автомат и бить, бить, бить этих сук бандеровских, всю эту жидовскую сволочь, всех этих правосеков, давить нещадно этих гадов и насекомых!
Но пока мне туда нельзя. Люди нужны и в тылу, я необходим здесь. Слишком много на меня завязано, и координация по отправке помощи Донбассу, и финансы под меня дают, и оргвопросы периодически решать надобно...
Ни секунды свободной нет. Вот, выдалось воскресенье одно, так считай, все равно прошло в рабочем порядке - выехали с Германом отдохнуть, так весь день по делам партийным терли.
Так вот, идея у него есть, что пора выходить на иной политический уровень. Акции наши - это хорошо и полезно, да и по добровольцам и гуманитарке мы работу ведем такую, что нам, оказывается, кое-где очень сильно благодарны, но этого мало для таких бойцов, как я.
Короче, Герман хочет, чтобы я на выборах пошел в депутаты. Пока на муниципальном уровне, а там, глядишь, и в Думу попробовать можно. Говорит, что силы для этого есть, ресурсы есть, и даже заинтересованные люди наверху есть. Так что вот я сейчас думаю, может, и вправду пора идти в высшие эшелоны? А то что это такое - на моем уровне соратников и друзей - считай вся Россия, а наверху нас никто не представляет. Непорядок это. Ради нашего дела, общего дела! Тем более, Герман обещает все практически сам сделать, а от меня особенно ничего и не требуется.
Идти придется от области, я же здесь на птичьих правах, даже прописки у меня нет. Оставлять, правда, здешние дела не хочется, тут у меня и бойцы мои, и переговоры с партнерами, и вообще - все, мать вот в больнице... Да я как-то прикинул, может, получится совмещать. Ну, буду много летать, мне полезно двигаться - пузо скину, ггггг. И тебе полезно бы было, брат, ты там, поди, совсем жирным стал, гагага. Шучу, я же помню, какой ты сухой пень.
Так что зря Верка тогда за меня замуж не вышла. Как Колька мечтал, помнишь? Что Верка, мол, депутатшей станет? А вот, может, и стала бы, да не судьба. Не депутатша, а подстилка докторская... Блин, не надо писать мне про нее ничего. Ух, ненавижу ее, и тебя ненавижу, сука.
Твой брат Олег.
Вокруг магазина навалили мешков с землей, и даже стекла в нем покамест оставались целы. А вот дверь вышибло, и мужики иногда забегали внутрь продышаться и побыть хоть немного в тени, вне потливого, душного зноя, от которого не спасало даже то, что день был пасмурный: набежали вчера с запада тучи и затянуло небо какой-то мутной белесой пеленой, будто тканью накрыло. Но такой погоде радовались: меньше шансов, что украинцы задействуют свою авиацию.
За магазин уходила посадка из невысоких корявых акаций, в которой стоял подбитый БТР, разрисованный оранжевыми пятнами и надписями. За деревцами начиналось очень живописное, трогательное, пестрое, заросшее разнотравьем и цветами поле, все исчерканное красноватыми тракторными дорогами, а в следующей посадке, у которой виднелись какие-то строения - другой конец деревни, уже стояли украинцы. У них работали минометы.