Петров Михаил Николаевич : другие произведения.

Девять С Половиной Постелей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    спор, положивший начало путешествию то ли во времени, то ли... Девять с половиной эпох или текстовых пространств.

   Сведения об авторе:
   Михаил Петров
   Санкт-Петербург
   e-mail: aldopetroff@mail.ru
  
  

КУСЧУЙ НЕПОМА

  

ДЕВЯТЬ С ПОЛОВИНОЙ ПОСТЕЛЕЙ

  
   1.
   Щелкнул замок, клерк дернул на себя металлическую дверцу ячейки, сделал шаг в сторону, открывая вид и как бы приглашая клиентов подойти. Но заметив, что те так и остались сидеть на банкетке направился к двери. Уже там обернулся и вслух напомнил:
   -- Там справа зеленая бархатная подушечка, иголочка лежит рядом в коробочке, - сказал он и вышел из комнаты.
   Олег первым поднялся с банкетки и подошел к ячейке, за ним последовал Игорь.
   Вскоре клерк появился снова, держа в руках несколько экземпляров документа. Он достал из нагрудного кармана белоснежной рубашки капиллярную ручку и протянул ее клиентам. Те по очереди склонились над бумагами и поставили свои подписи. Клерк вложил подписанные документы в папку, потом запер ячейку, ключ бросил в мешочек, затянул тесемку и улыбнулся, что означало привычную форму прощания.
   -- А как все это происходит? -- спросил Игорь.
   -- Я вряд ли смогу ответить вам на этот вопрос. Это не в моей компетенции, -- сухо сказал клерк и еще раз улыбнулся.
  
  
   Через час Игорь и Олег встретились в полупустом летнем кафе на берегу канала. Они сидели за пластмассовым столиком и потягивали кто "heineken", а кто "guiness", молчали и смотрели куда-то в сторону: на мутную воду, в которой отражался собор, на туристов, глазеющих на купола, на качавшую бюстом хорошенькую барменшу, - куда угодно, но только не в глаза друг другу.
   -- Надеюсь, нам понравится наша прогулка, -- сказал Олег.
   -- Угу, -- ответил Игорь, следя за тем, как молодая женщину присаживалась за соседний столик. Олег проследил за взглядом приятеля, и внимательно посмотрел на женщину.
   -- Ничего, -- оценил он, -- но это не наш вариант. А наш вариант найти место, где мы сможем стартовать одновременно.
   Олег поднялся и пошел к стойке.
   А Игорь продолжал как-то тупо смотреть на соседний столик. Упрямые мысли никак не шли из головы: позавчера ушла Светка, обиделась и ушла. Правильно сделала. Любая бы на ее месте ушла. Но ему было так легче. Такой спор, дурацкий в самом деле, но мы такие принципиальные, слово за слово, и понеслась и уже отказываться как-то не комильфо. Он специально рассказал ей про спор и про условие: кто быстрее управится с десятью. Ни много ни мало с десятью. И она ушла. А он с расстройства, конечно, сознавая и понимая, но все равно с расстройства вчера подцепил в баре какую-то девицу - брюнетку. Ни уму ни сердцу, лишь только сожженный фен. Легкая разминка перед походом. Или попытка заполнить пустоту в душе непустотой в постели. Утром еле из квартиры ее выставил - из-за нее чуть в банк не опоздали - в душ ей надо, кофе с бутербродом, фен спалила, зараза, Светкин фен...
   Олег вернулся с газетой.
   -- Здесь таких объявлений пруд пруди, главное выбрать более менее приличное место, -- сказал он и заскользил пальцем по колонке объявлений весьма сомнительного содержания.
  
  
   - Я тебе могу подарить свои трусики, - заливалась смехом Изабель. - Или хочешь, лифчик отдам. Для такого дела не жалко.
   Она потрясла кружевным бельем перед носом Игоря. Тот спокойно отстранился, опрокинул в себя полную рюмку коньяку. Руки его потянулись снова к бутылке, но остановились на полпути -- алкоголь никак не хотел туманить голову и не избавлял от скованности.
   Захватить отсюда что-нибудь небольшое, незначительное, чтобы не потерять связь, чтобы иметь хоть малейшую зацепку -- не такая уж это идиотская мысль. Для Изабель она идиотская, идиотская для любого человека, который там, за стенами, вне игры, но только не для него. Кто знает, что будет через полчаса?
   Игорь давно заметил у Изабель маленький медальончик в виде сердечка - недорогая безделушка, но именно это ему и нужно: то, что спокойно можно нацепить себе на шею -- это ж наверняка никуда не денется во время сна. Он плеснул в фужер Изабель немного коньяку и протянул ей.
   - Мне нравится, как ты смеешься. Давай выпьем.
   - Стоп! - Изабель на мгновение перестала смеяться. - Мне нельзя крепкие напитки.
   - А мы никому об этом не скажем, - сказал Игорь, наполняя свою рюмку. - Никто об этом и не узнает.
   - Ой ли?
   - Ты моя на всю ночь и утро.
   - Да ты, наверно, Илья Муромец.
   - Кто?
   - Илья Муромец. Я читала, что у него было тридцать три года воздержания, а потом он дал себе оторваться.
   Он присел на кровать: две емкости, полные коньяку, застыли друг напротив друга. Звякнуло стекло, но фужер не сдвинулся с места. Игорь смотрел в глаза Изабель, замечая, как в них пляшет какой-то озорной огонек - от этой слегка пьяной, но контролировавшей себя девицы можно было ожидать все что угодно.
   Игорь представил себе, что в соседней комнате Олег, его приятель, сидит на краю постели, курит, не замечая, как недовольно морщится девица напротив - блондинка, крашеная, метр семьдесят пять, девяносто пять, шестьдесят два - он показал на нее пальцем, прочитав вслух пять раз "эники беники ели вареники". Нет-нет, душевные терзания -- не кредо Олега.
   - Хорошо, - сказала Изабель, и Игорь заметил, что губы ее готовы вот-вот расплыться в улыбке. - Я выпью, но только при одном условии. Ты возьмешь себе в подарок от меня вот эти трусики, - Изабель коснулась пальцем краешка оставшегося на ней белья. - Берешь?
   - Беру, - согласился Игорь.
   - Ну и бери. Бери же, - Изабель снова хохотала.
   - Сначала выпьем.
   Они выпили, Игорь стянул с нее последнюю деталь туалета, а руки Изабель уже рвали с него рубашку, вдавилась кнопка на настольной лампе - светильник погас...
   На старт, внимание, марш! Гонка началась. Хоть статистическая модель построена на большой выборке - графики, таблицы, диаграммы, - хоть и дело это далеко не новое - вот отзывы, сертификаты, лицензия, - но обилие параметров и случайных величин вызывает законную тревогу - вот здесь подпись, пожалуйста, заверенная нотариусом расписка, - и они же отдают себе отчет, что случайная величина, хоть и укрощенная статистикой, содержит в себе что-то дикое и непознанное - место для печати, число и еще раз ваши подписи, ключи, рады что вы воспользовались нашей услугой "Время и деньги".
   И прочь сомнения, все эти дурацкие размышления, страхи и опасения, в конце концов прав Олег: если предоставилась такая возможность, то почему бы ею не воспользоваться - понадеяться на закон больших чисел, его дельта ничего не решает, и где-то запущен генератор случайных чисел, а теория вероятности -- что о ней думать? И дальше только борьба двух тел, мятые простыни, разорванные звенья тонкой цепочки, и пальцы в судороге наслаждения сжимают медальончик, проститутка как стартовая площадка для большой гонки, как цинично, но проститутка -- тоже женщина, а женщина символ обновления, возрождения, Боже мой, что только в голову ни лезет, пока... И вот оно: слово, точнее три - номер договора, который срывается с вялых губ...
   И Игорь проваливается в сон.
  
  
   Лететь в темноте, в полной темноте, хоть глаз выколи, где нет точек отсчета и все равно есть ощущение полета. Темнота абсолютна. И в ней единственный способ хоть что-нибудь увидеть -- это сон, как тот, что начался после того, как кругляк приклада его же автомата, стремительно заехал ему по голове -- не увернуться, не спрятаться, едва только голову отвел, удар пришелся в каску, зазвенело так, что подумал, что на колокольню попал, искры метнулись, вспыхнули ярко-ярко и погасли. Вместе со всем. А дальше -- темнота. И вдруг рядом голос:
   -- Знаешь, дружище, время - это регулярность: заснуть-проснуться. Именно в регулярности мы постигаем течение времени. А если нет регулярности, то нет и времени.
   Захотелось сказать, спросить: кто это? Но сил не было, и ничего не получилось. И вдруг -- вспышка, и -- книжный шкаф, корешок какой-то книги, из-за которого, шевеля усами, появился таракан. И тут же снова темнота. Что за странный фантастический сон. К черту, к черту. Вырваться из этой темноты - как вырваться с того света.
  
  
   2.
   Яркий солнечный свет не позволил ему сразу открыть глаза. Он не поднял головы и, уткнувшись носом в песок, сквозь прищур глаз рассматривал песчинки и одинокий зеленый стебелек, который казался в расфокусе чем-то огромным и неясным. Игорь пошевелил пальцами руки. Где-то недалеко послышался шум песка, и одновременно в сознание Игоря вплыл чей-то смех.
   - Геракл, отдай волан. Отдай, кому говорят, - услышал он женский голос.
   Постепенно глаза привыкли к яркому свету, и Игорь приподнял голову, чтобы осмотреться вокруг и понять, где же он все-таки находится.
   - Геракл, зачем тебе волан? - все тот же голос продолжал взывать к совести Геракла. Видимо, Геракл отдавать волан не желал.
   - Лена, он его не отдаст. Говорила же, не нужно его спускать с поводка.
   - Ну это бесчеловечно по отношению к животному, - голос Лены был более высоким и звонким.
   - Это его отношение к нам бесчеловечно. Мы теперь только и будем ловить Геракла, чтобы отобрать у него волан.
   Игорь опустил голову обратно в песок, она гудела - вероятно, перегрелся на солнышке. Наверно, заснул на пляже, что нередко с ним бывало. Но как он сюда попал? Игорь попытался заставить себя вспомнить хоть что-либо из недавних событий: какая-то цепочка, какой-то медальон на шее... У кого? Как же его разморило на солнце!
   Вдруг он почувствовал: что-то коснулось его спины. Пошевелился и услышал собачий лай.
   - Не шевелитесь! Не шевелитесь ради бога! - женский голос обращался явно к нему.
   - Геракл, - звал голос Лены, - Геракл! Посмотри, что у меня есть.
   Собака еще раз гавкнула.
   - Играем шишкой, - сказала Лена, понизив голос. - Вдруг это его отвлечет. Лови!
   Игорь увидел, как перед его носом прошествовали две пары мохнатых лап. Он не шевелился и прислушивался к тому, что происходит где-то совсем рядом с ним, там, откуда доносились до него два женских голоса и лай собаки.
   Через минуту к нему подошли и сняли что-то со спины.
   - Спасибо, что помогли нам добыть волан, - услышал он над собой голос Лены. Игорь поднял голову и увидел девушку в купальнике.
   - Не за что, - говорить было трудно. - Я, по-видимому, заснул.
   - Сейчас самое пекло, и запросто можно обгореть.
   - И давно я здесь лежу? - спросил Игорь, проведя тыльной стороной ладони по спине.
   - Как минимум полчаса. Когда мы сюда пришли, вы уже были здесь, - ответила Лена. - Нам даже показалось странным, что на пляже лежит человек, укрытый полотенцем.
   Игорь уже нащупал рукой полотенце, обернутое вокруг бедер. Рука скользнула под него и не обнаружила там плавок.
   - Тут где-то должна лежать моя одежда, - сказал Игорь, хотя совершенно в этом не был уверен.
   - Да вот же она, - Лена показала на небольшую тряпичную горку возле ног Игоря. - Если хотите, то вы можете поиграть с нами в бадминтон, - предложила Лена. - Так загар лучше, а главное, незаметнее прилипает.
   - Да, конечно, но сначала хотелось бы освежиться.
   - Будем ждать, - Лена улыбалась, и Игорь никак не мог понять чему: то ли она уже поняла щекотливость его положения, то ли просто так.
   Лена улыбалась просто так, ей понравился этот парень, который уснул на пляже - мускулистый, совсем незагорелый, аккуратно подстриженный, и легкая небритость совершенно не портила его привлекательное лицо. Лена повернулась и пошла к своей подружке.
   Игорь сел, прикрывая себя полотенцем. Перед ним в нескольких метрах плескалась вода. На другой стороне озера виднелся лесистый берег. На небольшом пляже было немноголюдно. Если не считать двух девушек, играющих в бадминтон, Игорь увидел еще одну пару, расположившуюся на покрывале. Несколько мальчишек возилось на отмели, поднимая столбы брызг. Какая-то бабуля уговаривала маленького голого пузана залезть в озеро, то и дело брызгая на него водой, отчего тот верещал как недорезанная свинья и убегал вглубь пляжа.
   Игорь подтянул к себе одежду: шорты и кеды с вложенными в них носками. Он осмотрел карманы. В одном нашел часы, показывающих полчетвертого, а в другом - ключ на деревянном в виде шара брелоке с цифрами "1" и "2".
   Рядом упал волан, и женская рука подняла его.
   - Что же? Мы вас ждем, - и Лена уже было выпрямилась, чтобы пойти продолжить игру, как вдруг снова наклонилась.
   - Это ваше? -- спросила она, вытащив что-то из песка.
   Игорь увидел медальон с цепочкой.
   - Мое, - ответил он и вспомнил, что видел его вчера на шее... у проститутки. Почему-то он захотел оставить медальон себе, была какая-то мысль, что-то про связь с ним самим...
   - Потеряете, - сказала Лена, отходя к своей подруге.
   - Спасибо, - едва слышно буркнул Игорь.
   Он встал, поддерживая одной рукой полотенце, а другой свою одежду, и пошел прочь от воды в сторону белого двухэтажного кирпичного здания.
   - Куда же вы? - он услышал удивленный возглас Лены. - А как же бадминтон? Вы же обещали.
   Игорь обернулся на звук ее голоса, увидел, что подружки, прекратив игру, смотрят на него.
   - Я, кажется, перегрелся на солнце, - сказал он. - Простите, в другой раз.
   - Жаль. - Ей было действительно жаль. - А в каком корпусе вы живете?
   Но этот вопрос остался без ответа, Игорь уже вступил на раскаленные бетонные плиты дорожки - в каком же корпусе он живет?
   Вопрос не оказался праздным, поскольку, остановившись около входа, он прочитал на табличке: "Корпус 5".
   Игорь поднялся на второй этаж, справедливо посчитав, что номер двенадцатый должен располагаться на втором этаже. Остановился у двери и посмотрел на замочную скважину. Постучал в дверь. Ему никто не ответил. Тогда, вставив ключ в замок, он дважды повернул его против часовой стрелки. Закрыв за собой дверь, прошел в номер. На единственной кровати стояла большая сумка. Рядом валялись летние брюки и рубашка с коротким рукавом. Около кровати ботинки. Он отряхнул ногу и сунул в ботинок. Тот пришелся по ноге.
   Игорь сел на кровать, раскрыл кулак и посмотрел на медальон. Открыл крышку - зеленый камень внутри и все. Затем изучил цепочку, тщательно осмотрел место разрыва - починить несложно. Рука поползла к тумбочке, выдвинула ящик и извлекла оттуда складной ножик с множеством лезвий. Пока все казалось вполне реалистичным: пляж, озеро, девушки, цепочка с медальоном... Это связь со вчерашним днем, хотя вчерашним тот день выглядел весьма условно. Поскольку, где находится на временной оси день сегодняшний - до него или после - пока непонятно. Игорь отцепил медальон и бросил его в сумку - такое украшение ему ни к чему. Цепочку надел на шею.
   Все как будто стало на свои места - нужно продолжать двигаться вперед... Эх, ну и затею они себе придумали. Спор-то пустячный, даже глупый. Но это если посмотреть не особо приглядываясь, не зная, что было до этого, не принимая во внимание давнее соперничество его и Олега, еще со школьных времен. Сцепиться сначала из-за какой-то сокурсницы, имя которой сегодня уже ничего не значит ни для того, ни для другого. А потом пошло-поехало. Как будто нет ничего в жизни более важного, чем доказывать: кто там круче кого. Великовозрастные дебилы. Да и сейчас-то наполовину в шутку возник этот спор, ящик коньяка, пусть и "наполеона" - но мальчишество ведь, мальчишество, как ни крути. Правда, ввязались они не пойми во что. А ладно, там разберемся. Он, все еще с полотенцем на бедрах, подошел к выходившему на пляж окну.
   "Где бы я сейчас ни был, но это место не обижено женским полом", - подумал Игорь. Он вошел в душ, на полочке кроме куска мыла лежала зубная щетка в фабричном полиэтилене и упаковка одноразовых бритвенных станков, на вешалке висело свежее полотенце.
   Приняв душ, Игорь переоделся в чистое белье. В раскрытом ящике тумбочки заметил мобильный телефон, книгу и бумажник. Отложил в сторону мобильник, подивившись его размерам - с ладонь, не меньше, - прочитал название на обложке книги (Болеслав Прус "Фараон") и взял в руки бумажник, в нем -- несколько купюр, отличавшихся от тех, которыми он привык пользоваться в последнее время.
   - Видимо, я откатился лет на десять-пятнадцать назад, - тихо произнес Игорь.
   Кроме денег в бумажнике ничего не было. Разве что маленький клочок бумаги, на котором был написан какой-то номер телефона. Под цифрами - "Инна". Игорь хмыкнул: номер телефона совпадал с его датой рождения. Любопытно. Занятно. Он вытащил из тумбочки телефон, набрал цифры, через секунду в его ухо ворвался женский голос:
   - Я тебя просила не звонить больше. Мне что, телефон сменить?
   И многоточием короткие гудки.
   "Так, там меня не любят", - подумал Игорь и, убрав с кровати сумку, прилег. Заложив руки за голову, он уставился в далеко не белый потолок.
   При простейшем варианте задача выполнялась дней за десять. Десять посещений публичных домов и все, останется только ждать звонка Олега. Но простейший случай, он ведь только гипотетически возможен, и рассчитывать на то, что все десять раз попадешь туда, где проститутка стоит на соседнем углу, глупо. Где он сейчас оказался? Похоже, на какой-то базе отдыха, потому что с трех сторон лес, а с четвертой - озеро, и не факт, что в ближайшем оазисе цивилизации можно свободно найти...
   Он встал и повернул ручку радио - неплохо бы войти хоть немного в курс местных дел, - из динамика потекла какая-то симфоническая музыка.
   И кем он здесь? Отдыхающим. Остальным пока можно не терзаться. И все идет прекрасно: эта девушка по имени Лена сама нарывается на знакомство. Не стоит отказываться. Надо завести с ней курортный роман. Какое странное понятие -- он раньше и не знал, что это такое...
   Незаметно Игорь задремал.
   Проснулся он около семи и почувствовал, что голоден. Ополоснув лицо и пригладив волосы, Игорь вышел из номера поискать, где здесь можно перекусить. В коридоре он, к своему удивлению, столкнулся с Леной, которая закрывала дверь соседнего номера.
   - Оказывается, мы с вами соседи, - сказала она, вытаскивая ключ из двери.
   - Оказывается, - Игорь нашел разумным поддержать беседу.
   - Вы на ужин? - спросила Лена. Они уже вместе спускались по лестнице.
   - Да, хочу где-нибудь перекусить.
   - А разве вы питаетесь не в столовой? - Лена отдала свой ключ внизу горничной, и Игорь сделал то же самое.
   - В столовой?
   - Вы так удивляетесь, будто впервые слышите это слово, - Лена улыбнулась.
   - А разве здесь можно еще где-нибудь удовлетворить свою потребность в пище? - выкрутился Игорь.
   - Вот-вот, все так говорят, а у самих в кармане талоны лежат.
   - Где?
   - Они же сквозь ваш карман просвечивают.
   Игорь хлопнул себя по карманам летних брюк. Лена засмеялась.
   - Нет, не волнуйтесь так. Брюки ваши не просвечивают, - и пока Лена смеялась, Игорь вытащил из кармана рубашки пачку талонов, на верхнем из которых было проштамповано "ужин" и ниже - "1 сентября".
   - Простите, Лена, я перегрелся на солнце.
   Они подходили по асфальтированной дорожке, проложенной прямо сквозь сосновый лес, к большому двухэтажному зданию ("Туристическая база "Озерная"" - прочитал Игорь надпись на крыше), на первом этаже которого располагались кинозал и администрация, а на втором - столовая, бывшая в вечернее время рестораном.
   - А откуда вы знаете мое имя? - спросила Лена, протянув было руку к двери, но Игорь ее опередил и распахнул дверь перед ней, восполнив такой джентльменской предупредительностью пробел в знании местной топографии.
   - На пляже слышал, как вас называла ваша подружка.
   - А-а. Странно, что я ни от кого не слышала вашего имени.
   - Игорь.
   - Вот и познакомились.
   Они сидели в довольно просторном зале, в котором, однако, было накрыто всего несколько столов - наверно, четверть из имевшихся в наличии. Они пришли одними из первых, но уже минут через десять практически все свободные места оказались заняты, и Игорь мог за один раз увидеть всех отдыхающих туристической базы.
   - А где ваша подружка?
   - Она позже подойдет. Жанна предпочитает кушать в одиночестве.
   - Однако негусто, - заметил Игорь, имея в виду количество возможных кандидатов на курортный роман.
   - Просто в это время обычно уже холодно, и народ разъезжается. А в этот год совершенно странное происходит с погодой: почти все лето шли дожди, а под конец солнце шпарит так, как будто хочет отыграться за все лето сразу.
   Народ уже потянулся к выходу, Лена вытерла салфеткой губы, выложила на стол талон и спросила:
   - А когда у вас заканчивается путевка?
   Игорь вытянул языком застрявший в зубе кусочек пищи, достал всю пачку талонов и ответил:
   - А сейчас посмотрим, - и разложил один за другим вереницей талоны, последний из которых был проштампован шестым сентября.
   В запасе у него чуть больше пяти дней, но так транжирить время он не собирался - неизвестно, что еще ждет впереди. День осмотреться, а на второй или, в крайнем случае, на третий надо бы закругляться. Три на десять - тридцать дней - как раз, тютелька в тютельку, но ведь могут быть и задержки, мало ли что может случиться.
   - А у меня четвертого, - сказала Лена.
   Лена предупредила официанта, чтобы не убирали нетронутый прибор, и они вышли на улицу.
   Название фильма ничего не говорило, они прочитали афишу у входа в зал, и Игорь, знаменуя начало курортного романа, предложил ей сходить в кино.
   - Пойдемте. Здесь сейчас скучно. Жанна по вечерам бегает играть в волейбол, и я остаюсь одна, потому что играть не умею, а смотреть, знаете, тоскливо.
   Народу в зале было немного. Они сели на предпоследний ряд. Весь фильм по экрану ползал вампир, пытаясь найти, к кому присосаться, постоянно гремел гром, сверкали молнии, но все эти ужасы не наводили никакого страха на них, только становилось все холоднее от неподвижного сидения, и Игорь, глядя, как Лена вздрагивает в легком платьице, положил руку ей на плечо, но никакой реакции - казалось, она, безразличная к перипетиям сюжета, прислушивается к ударам своего сердца, заглушающим шум дождя, и потом, когда они шли по исчезающим между соснами дорожкам, она делилась впечатлениями от недавнего концерта, создавая потоком слов дистанцию, при которой невозможна лежащая на плечах рука, а значит опытный ловелас (кто бы мог подумать, что придется соблазнять девушку среди жужжащих комаров и падающих сосновых шишек) уже знает, что игра принята, мы все люди, и любовь в отрыве от привычной рутины жизни - разве это грех?
   - Мы собираемся завтра с Жанной утром за грибами. Если хотите, то присоединяйтесь к нам, - сказала Лена, прощаясь с ним в холле корпуса.
   И Игорь понял, что ему придется полдня шататься по лесу, заглядывая под деревья и кусты в поисках грибов - этих маленьких разноцветных штучек, которые значительно проще и удобнее искать в универсаме, но игра началась, и нельзя оставлять без внимания ответные ходы.
  
  
   - И знаете, чем я сейчас занимаюсь? - Лена уселась на землю, вытянув ноги и опершись сзади на руки.
   Игорь увидел возле ее ног гриб и в который раз оценил свою неспособность восстановить в себе навыки подножного собирательства. Он присел напротив нее на корточки, поймал на себе ее взгляд и ответил:
   - Разглядываете гриб.
   - Чего я в нем не видела? - Лена перевела взгляд на гриб. - Я уговариваю себя отдаться вам.
   - Белый? - спросил Игорь, и подумал, что где-то что-то он пропустил: то ли по собственной самонадеянности, то ли собирание грибов - это совсем другое занятие.
   - И уговариваю настойчиво, как будто для меня это жизненно необходимо.
   Гриб был действительно белый, большой, крепкий.
   - Наверно, вы считаете, что отпуск без... - он замялся, подыскивая нужное слово и удивляясь своей мягкости.
   - Да не стесняйтесь вы!
   - ... без флирта.
   Ну и словечко соскочило у него с языка, совсем не из его лексикона.
   - Это банально называется курортным романом. Посмотрите, как он растет. Идите поближе. - Лена перевернулась на живот, приблизив лицо к грибу. - С этой стороны еще и маленький пристроился.
   - А вас дома кто-нибудь ждет? - спросил Игорь, устраиваясь на земле с другой стороны гриба.
   - Конечно. Муж, два любовника, собака - кобель.
   - И вы здесь одна? Неужели вы их, - Игорь тоже лег на живот, и теперь он смотрел Лене прямо в глаза, она смотрела в глаза ему, и между этими двумя парами глаз торчал гриб, на который Игорь указал пальцем, иллюстрируя "их", - любите больше всех ваших мужчин?
   - Их больше. - Указательный палец вытянулся из маленького кулачка. - И это одно из их преимуществ. К тому же одни на других сильно похожи.
   - Тоже в шляпах?
   - Нет, появляются, как и грибы, после дождя. Вот я и езжу изредка в лес, чтобы посмотреть на их природу.
   - Вероятно, меня вы тоже приняли за гриб, раз уговариваете себя...
   Подал голос Геракл, а где твоя подружка, да здесь я, и гриб отправился в пакет в компанию к себе подобным.
  
  
   Подружка Лены, хозяйка Геракла уезжала в тот же день - ее ждали дома муж, два любовника, собака - кобель, она улыбалась, когда говорила это, а они спешили на базу, опаздывая к обеду.
   - Может, проведем вечер вместе? - спросил Игорь, когда маленький пароходик отчалил от озерной пристани, увозя с собой Жанну с Гераклом и еще несколько человек.
   - При свечах, с тарелками салатов и бутылочкой вина?
   - А почему бы и нет?
   - Есть небольшая загвоздка. - Пароходик медленно удалялся от берега, Лена вяло махала вслед рукой: - Приличное вино можно купить только на том берегу озера, там, куда идет этот плавающее средство.
   - Неужели в округе нет...
   - Тут лес в округе.
   И ему в голову приходит безумная идея: а давайте сплаваем на тот берег озера на лодке, купим вина и устроим себе маленький праздник. И он договаривается с рыжим парнем, что загорает на деревянном причале - в восемь лодка должна быть на месте, хорошо-хорошо, и парень выносит из сарая весла.
   Лена в спортивном костюме сбежала к причалу, когда Игорь уже вставлял в уключины весла. Бодрые взмахи весел, плеск волны, искрящиеся на солнце брызги - что ему, тренированному парню, проплыть на веслах километра три, не больше.
   Пока Лена бродила около привязанной лодки, Игорь, ловко ориентируясь по приметам, выложенным не без удивления его спутницей, сгонял в магазин и через пятнадцать минут очутился перед ней с бутылкой каберне - из Молдовы - и кульком яблок и груш. И теперь он гребет медленнее, потому что какой прекрасный вечер, на озере тихо, и Лена разводит руки, охватывая всю эту водную гладь - романтика, и он думает, что вот-вот с ее язычка снова сорвется что-то про грибы, но нет, она лишь приподнимается в лодке, кричит сначала в сторону одного берега, а потом в сторону другого, и через пару мгновений крик эхом возвратится с обеих сторон. Игорь перестает грести, отпускает весла, чтобы плеск воды не заглушил это двойное эхо, и предлагает устроить праздник прямо здесь: вы когда-нибудь пили вино в лодке посреди озера, конечно, нет, но как вы откроете бутылку, он вылавливает из воды ветку и продавливает пробку внутрь, но у нас нет стаканов, и он первым делает маленький глоток прямо из горлышка - очень вкусно, теперь ее очередь, она неумело прикладывается к бутылке, и капли вина пачкают ткань спортивного костюма, не страшно, его все равно пора стирать, но не слишком ли мы разошлись, мы ведь все-таки на воде, и вам еще грести, но я же не за рулем, и здесь нет ГАИ, и потом, что может быть с бутылки сухого, и пусть их немного сносит течением, это даже интересно, и он произносит тост за присутствующих здесь дам и пьет стоя, а она смеется, потому что его поза напомнила ей пионерское детство, - какое детство? - он недоумевает, а вы разве не были пионером, - пионером? - он совсем забыл, что сейчас время другое и что где-то в другом времени, возможно, вот так же плывет в лодке Олег, который вряд ли позволит себе романтические бредни и курортные романы, он парень, который берет быка за рога, и потому Игорь передвигается поближе к Лене, пока та снова прилаживается к бутылке, смеется, и не сопротивляется его руке, которая тянет за молнию куртки, а Лена приваливается плечом к Игорю, потому что лодка качнулась от его движения, и губы их рядом, и язычок ползает по губам, срываясь на зеленое горлышко бутылки, и он снова пьет, а Лена, закручивая интригу лодочной любви, выскальзывает из объятий Игоря - сейчас я покажу, что такое пионер, - вскакивает на скамеечку, утыкает одну ручку в бок, а другой запрокидывает бутылку и допивает остатки вина, потом гудит в пионерский горн, и Игорь валится, давясь смехом, на дно лодки, та качается, и Лена, потеряв равновесие, падает за борт, Игорь, все еще смеясь, высовывается из лодки и видит, как девушка бултыхается в нескольких метрах, и мгновение не понимает, почему на лице ее гримаса ужаса, но тут до него долетает крик Лены - я не умею плавать!!! - и Игорь пытается дотянуться до нее веслом, но расстояние уже слишком большое, да к тому же лодку сносит, хоть медленным, но все же заметным течением, и он растерянно смотрит, как вода наползает на лицо Лены, и видит, как в другом, не его мире, где он человек пришлый, тонет человек - интересно, бросился бы я спасать утопающего у себя дома, то есть в моем мире, и Игорь прыгает в воду, от толчка лодку относит еще дальше, а он плывет к Лене, уже наглотавшейся воды, но у нее еще хватает сил, чтобы вцепиться мертвой хваткой в его руки и увлечь его под воду, но ему удается сорвать с себя руки Лены, всплыть на поверхность и выдернуть ее из воды, крикнуть ей что-то, но она не понимает ничего и только цепляется за него, он наотмашь бьет по ее щеке, так что она от неожиданного удара перестает сопротивляться и уходит под воду, и он не успевает схватить ее за одежду, и приходиться нырять, чтобы подхватить тело и снова выкарабкаться на поверхность, а потом плыть с ней к берегу, потому что лодка Бог знает где, и он, сплевывая воду и громко дыша, работает одной рукой и ногами, и уже не остается сил, чтобы встать на мелководье, и он ползет и тащит за собой тело по долгой отмели, и на самой кромке воды, ослабляет хватку и утыкается головой в песок, и только отдышавшись, оттягивает тело Лены на траву подальше от воды, ложится рядом и видит, как солнце медленно заползает за деревья.
   Утробные звуки - Лену тошнило - заставили его подняться, чтобы перевернуть Лену на бок. Та, подтянув ноги к подбородку, извергала из себя коктейль из каберне и озерной воды.
   - Ничего, - сказал он, - самое страшное позади. Теперь бы до базы добраться.
   Игорь стащил с себя рубашку, отжал, расправил и бросил на куст. Кто бы мог подумать, что он спасет человека. Он глянул на свою спутницу: тело Лены все еще содрогалось. Наклонился и погладил ее по мокрым волосам.
   - Ну как? - спросил он.
   Лена повернула к нему голову и ответила: - Хорошо. Холодно только.
   - Можно перебраться вон на полянку - там солнце.
   Игорь отнес Лену туда. Потом вернулся за рубашкой.
   - Давайте попытаемся посушиться, - сказал он.
   Лене было уже заметно лучше. Она лежала на спине, согнув ноги, к которым прилипла ткань спортивных штанов. Сквозь мокрую футболку просвечивала грудь - совсем, как на рекламных плакатах, подумал Игорь. Лена, поймав его взгляд, вялым движением запахнула одну полу спортивной куртки и потянула уже за вторую, однако остановилась.
   - Костер бы разжечь, - вслух подумал Игорь.
   Лена вытащила из кармана куртки чудом оставшуюся в живых зажигалку и положила рядом с собой.
  
  
   Пламя костра согревало лучше, чем лучи заходящего солнца. "Теперь между нами костер", - подумал Игорь. Он поднялся, посмотрел в сторону озера: где-то там сгинула взятая напрокат лодка. Что он теперь скажет тому парню? Игорь накинул на плечи полувысохшую рубашку и сел рядом с Леной.
   - Как вы? Согрелись?
   - Почти.
   Лена откинулась на спину, согнув прижатые друг к другу ноги. Взгляд ее провалился в темное, еще беззвездное небо, лишь только изредка стремительный язычок пламени вырывал из темноты мерцающее лицо человека, недавно вытащившего ее из другой темноты, из темноты небытия.
   - Что это? - спросил Игорь. Он наклонился и протянул руку к лежащему в ямочке между ключицами камешку с дырочкой, из которой выходили, обегая шею, два конца зеленой нити.
   - Куриный бог, - ответила Лена. - В прошлом году нашла на берегу Черного моря.
   Он наклонился, чтобы получше разглядеть ставшее талисманом чудо природы.
   - Похоже, он тебя спас. - Игорь перебирал пальцами, переворачивая камень у себя на ладони.
   - Нет, это ты меня спас.
   Игорь усмехнулся, положил камешек в ложбинку на шее. Как все это происходит? Эти ребята из "Время и деньги" не очень разговорчивы. Допустим, я попал на место другого человека. Но куда подевался он? Но я чувствую остатки его сознания, которое мое вытеснило куда-то на задворки, но оно пробивается, удивляя меня не моими мыслями, не моими чувствами и в то же время помогая мне освоиться в новом времени - такое остаточное явление, фоновая память, элемент программы, введенный в мозг. Но где же его остальная часть: тело, его живая плоть, его разум? Где он сам? Может, оказался в постели Изабель? С раскалывающейся от недосыпа и перепоя головой он выполз из чьей-то постели, с трудом оделся и, мало еще понимая, что происходит с ним, выскочил на улицу, и тут - оба-на! - он и встал как вкопанный, чуть под машину не попал: ексель-моксель, где это я и что со мной. И он станет совершать какие-то движения, куда-то начнет передвигаться или, наоборот, доберется до своей, то есть до моей квартиры и запрется там, и с ужасом будет пытаться осознать происходящее, дергать себя за рукав, щипать за щеку, тереть в отчаянии глаза, желая проснуться, выпрыгнуть из этого кошмара, и это ему удастся, нисколько в этом не сомневаюсь, потому что рука Лены коснулась сейчас моих еще влажных волос, у него получится - в один прекрасный миг он проснется и окажется в своем теле... Или там тоже я, но себя тамошнего я не чувствую здесь, словом, как все происходит на самом деле - черт его знает. Механизмы непонятны, алгоритм не найден, правила не сложены, теоремы не доказаны, есть только совет клерка, лишь он...
   - Ты где?
   Игорь встрепенулся.
   - Здесь. Пока.
   Ее рука перебралась с волос на ворот рубашки.
   - У меня нет больше сил себя уговаривать, - едва слышно прошептала Лена, но Игорь услышал, услышал и понял, понял и ответил, ответил и подумал:
   "Какая же я свинья, ведь кто-то должен помочь ей выбраться отсюда, довести ее до корпуса. Не я. Не я. Кто же, если не я? Другой. Тот самый, кто окажется рядом с ней полчаса спустя, кто будет подбрасывать ветки в костер, обнимать ее, рассказывать про странный сон, тот, кому придется, в конце концов, придумывать какие-то объяснения, чтобы успокоить себя, Лену, лодочника, но прежде всего себя. Но какое мне, если разобраться, дело до того, другого? К черту все объяснения и угрызения совести, ведь это курортный роман, не более того. Курортный роман как часть путешествия по времени. Как этап на пути к успеху. Как первая попытка примерить к себе чужую жизнь...
   - Знаешь, я так испугалась...
   Игорь отвлекся от своих мыслей. Лена уже обхватила руками его шею. Куриный бог был у него в руках. Зачем? На память, не знаю, там разберемся, где там, где это там, там - это там, и там разберемся. А ведь она могла утонуть.
   Девятьсот двадцать два.
  
  
   И в темноте опять голос -- чей, чей же? -- мягкий бархатистый голос:
   -- Ты знаешь, дружище, что ты вечен, потому что сейчас у тебя нет регулярности. Ты не просыпаешься и не засыпаешь.
   Но чтобы проснуться, нужно открыть глаза, увидеть над собой небо, перевернуться и поползти к своим, добраться до траншеи, и там Надежда наложит на распоротое бедро повязку. Но как же трещит голова, хочется прислонить ее к чему-нибудь мягкому и холодному.
   И снова вспышка: таракан ползет по корешку книги, перебирается на обложку другой. Открытый книжный шкаф из светлого дерева, стеклянные дверцы... И таракан шевелит усами, и кажется, что он ухмыляется. Хотя как таракан может ухмыляться, это сон, сон...
   И снова темнота, приносящая гул моторов, гул затихающего боя.
  
  
   3.
   Первым включилось обоняние: резкий неприятный запах ударил ему в нос. Он еще несколько минут лежал без движения, пытаясь понять, что это за запах. Так пахнет что-то уже начавшее гнить. Прелое сено. Через какое-то время он услышал тонкий писк и одновременно с этим ощутил сухость во рту. Где он? Сделал попытку пошевелиться и не услышал ни малейшего шороха, только все тот же писк - мышиный? Наверно, но не пошевелился. Лишь только подумал об этом. Надо попробовать еще раз. Однако он не ощущал своего тела. Надо сосредоточиться для начала хотя бы на руке. И подтянуть ее к животу. Писк прекратился, и в его бок ткнулось что-то - рука?
   "Черт, - подумал Игорь, - что со мной? Надо просто открыть глаза, и все станет ясно". Он сделал усилие и разжал веки, однако ничего не увидел.
   Темнота.
   Прошло еще какое-то время, прежде чем он перевернулся на спину, и глаза уловили идущий откуда-то сбоку слабый лучик света.
   Холодно.
   Он попытался встать - сначала на четвереньки, потом во весь рост, но - луч света заметался, и он замахал руками, пытаясь отыскать опору, но рядом не было ничего, лишь темнота, по которой металось световое пятно.
   И снова прелый запах, и снова писк.
   "Где я?" - Игорь с трудом заставлял себя думать. Ответа не находилось, и было бесполезно таращиться в темноту, особенно когда что-то тяжелое навалилось на веки, и метание разноцветных искр раскрасило мрак. "Надо проспаться... " - и он поискал рукой одеяло и, не найдя, подтянул колени к подбородку, тщетно пытаясь согреться.
   Железный лязг, пронзительный скрип, а затем и яркий свет заставили Игоря открыть глаза. Маленькое световое пятно обернулось пламенем факела, освещавшим две мужские фигуры - одну повыше, другую пониже.
   Он лежал на полу на охапке сена. А тот лучик света, что сейчас уже пропал, тянулся из оставленного неприкрытым смотрового оконца в двери.
   - Не сдох еще? - сказал один и вытянул вперед факел.
   - Такой сдохнет! - ответил второй и сошел с небольшого приступка. - Эй, сеньор, подымайтесь! Чего молчите? Может, он вправду сдох?
   - Да он здесь как сыр в масле валяется. - Первый тоже спустился и подошел к Игорю. Ткнул носком сапога.
   Игорь издал стон, почему-то ничего членораздельного он произнести не смог: язык распух и едва ворочался в пересохшем рту. Рука прикрыла глаза от яркого огня и жара - факел на мгновение повис в нескольких сантиметрах от лица.
   - Жив, - с удовлетворением сказал первый, затем отдал факел второму и сильным рывком поставил Игоря на ноги. Игорь невольно навалился на него. - Еще и обниматься лезет.
   Оба вошедших засмеялись.
   - Смотри-ка, как человека ломает всего одна ночь. Вчера еще лаялся на нас, как пес шелудивый, а одна ночь - и нет человека - мясо.
   - На его месте ты, наверно, еще не так бы ругался.
   Второй, отставив в сторону руку с факелом, подхватил Игоря с другой стороны, и оба тюремщика потащили еле передвигающее ногами обнаженное тело к выходу.
   - Ругался бы, верно. Но не стал бы на себе одежду рвать и себя царапать.
   - Это точно. С ума сошел сеньор.
   - Ему же легче.
   Дверь закрылась.
   Его протащили по полутемному коридору тюрьмы. Внесли в какую-то плохо освещенную комнату, положили на лавку.
   - Воды, - выдавил Игорь.
   Перед ним появилась жестяная кружка с водой. Его посадили, набросили на плечи одеяло, вставили кружку в руки.
   - Пейте, сеньор.
   Обливаясь, Игорь сделал несколько глотков.
   - Где я? - говорить стало легче.
   Последнее, что он помнил, был лес. Турбаза. Лена. Рука ощупала шею, где должны были болтаться цепочка и вдетый на нитку камушек с дыркой, но на шее ничего не висело.
   Первый - толстячок с пышными усами, под которыми пряталась добрая улыбка, - весело сказал:
   - Известно дело где: в тюрьме.
   И тут Игорь вспомнил свой "курортный роман".
   - Но она сама этого хотела, - проговорил он. - Она сама.
   Второй - напротив, длинный, худой, с вытянутым лицом и горбатым носом:
   - Бредит сеньор, -- сказал он, с трудом двигая большую деревянную бадью. -- Ясное дело - помешался.
   Дверь распахнулась, и в комнату вошло еще несколько человек. Один из них подошел к пленнику, прикрывая рукой зевок, сказал:
   - У вас, сеньор, всего два часа на сборы.
   Игорь поднял на него глаза - в комнате стало светлее, вошедшие зажигали факелы на стенах - и только сейчас мозг Игоря стал полноценно анализировать зрительную информацию: это отнюдь не лес на Карельском перешейке...
   Стены, сложенные из крупного камня, с воткнутыми через равные промежутки факелами, где-то под потолком похожее на амбразуру оконце, дощатый пол, грубая деревянная мебель: лавки, стол, кресло и огромная бадья, в которую двое ведро за ведром наливали исходящую паром воду. Все это, несмотря на четкость образов, еще больше путало сознание Игоря.
   И где я видел этого человека?
   Игорь поежился - ему было холодно, и это был не легкий озноб, а тяжелый, идущий откуда-то изнутри, засевший глубоко в костях, холод.
   - М-да, сеньор... - покачал головой стоявший перед ним человек и отошел в сторону, сел в кресло и издали стал наблюдать за происходящим.
   Игорь закрыл лицо руками, ловя ладонями, пальцами обрывки воспоминаний. Когда же это было: ушла Светка, его подружка, обиделась и ушла, дура, а он -- чего жалеть, в тот же вечер подцепил в баре какую-то девицу - брюнетку. Ни уму ни сердцу, лишь только сожженный фен. Светкин фен... Утром еле из квартиры ее выставил, в душ ей надо, кофе бутерброды. Из-за нее чуть не опоздали. Чтобы окончательно оформить пари, которое послало их в эту гонку...
   - Что? - Игорь вздрогнул, когда чья-то рука легла ему на плечо.
   - Сеньор, все готово. Пожалуйте, - говорил ему одетый в холщовую длинную рубашку юноша. Он стянул с плеч Игоря одеяло, сложил его и бросил на лавку.
   Игорь поднялся и неуверено пошел к бадье с водой. За ним внимательно следил человек в кресле. Игорь прошел мимо него и заметил на его лице снисходительную улыбку - казалось, говорящую: вот ты ныне какой - раздетый и беззащитный.
   Переступив одной ногой через бортик, Игорь невольно зажмурился - вода обжигала, но он стерпел, и, схватившись руками за бадью, перешагнул второй ногой, присел. Тело медленно погружалось в воду, постепенно привыкая к температуре.
   Вода доходила ему до шеи. Он согрелся, и теперь горячая вода понемногу расслабляла его. Есть время, чтобы подумать, понять, где он и что происходит. Игорь медленно огляделся. Кроме сидящего в кресле человека в помещении, бывшем, по-видимому, помывочной в тюрьме, находились еще трое: один стоял у выхода, облаченный в латы, с алебардой в руках, двое в длинных, до колен, холщовых рубашках, с голыми ногами крутились возле бадьи. Один из них опрокинул в бадью еще одно ведро с кипятком, горячий поток через мгновение дошел до ног Игоря, он инстинктивно поддернул их ближе к себе.
   - Хватит уже, - сказал другой, замети это движение и гримасу на лице Игоря.
   Средневековье какое-то, - заключил Игорь таким выводом свои наблюдения. - Тюрьма, - он усилием воли старался заставить энергичней соображать свой вялый мозг. Занесло его с одного курорта на другой. Кто ж его знает? Он в тюрьме. И меньше всего его сейчас интересовал вопрос: за что? Скорее: как отсюда выбраться, ведь позади всего только два этапа, а впереди куда больше - восемь. На голову вылили ковш теплой воды. И сразу же чьи-то руки, взбивая мыльную пену, спутали его волосы, скребя по черепу, проходя по лицу, сбивая с мысли и заставляя щуриться и отплевываться.
   Если я нахожусь в тюрьме, - Игорь брызнул себе в лицо водой, - то вероятность того, что в моей камере окажется какая-нибудь бабенка, нулевая. А срок заключения может оказать столь большим, что пари для него на этом и закончится. Эта мысль ожгла его хуже кипятка, и он попытался импульсивно вскочить, но крепкие руки вжали его в бадью так, что голова погрузилась под воду. Вынырнув и глотнув воздуха, он увидел, как человек в кресле, оторвавшись от спинки и подлокотников, наклонился вперед:
   - Вас, сеньор, предупреждали, а вы не поверили, что все это может плохо кончиться. И вот видите: кончилось. Или почти кончилось, - услышал он сказанные с едва заметной улыбкой слова.
   - Кто вы? - отдышавшись, спросил Игорь.
   Брови поползли вверх:
   - Меня уже не признают. Интересный ход. Бартоломео Дьюри.
   "Кретин", - про себя выругался Игорь.
   В его лицо воткнулся жесткий помазок, размазывающий по лицу мыльную пену, и лезвие бритвы заскребло щеку.
   - Сеньор будет сегодня необычайно красивым.
   Но сеньор молчит, терпит, как по распаренной коже ловко ползает бритва. Цирюльник зачерпнул ладонью воды, плеснул в лицо, отнял руку, отошел от бадьи - готово. Оскалился - будет красивым, таким красивым, каким уже не будет никогда - заржал. Зачем только мы столько времени возимся с его головой?
   - В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли, - проговорил Бартоломео Дьюри, подняв вверх назидательно указательный палец. Одевайте.
   Игоря извлекли из бадьи, обернули в тряпку, служившую полотенцем, и тщательно обтерли. Белая рубашка с узким рюшем на воротнике и рукавах, белые чулки, светло-коричневые штаны до колен, башмаки из мягкой кожи - все пришлось впору. На мокрые волосы лег гребень -- прядь к пряди, как на картинке. Перед Игорем возникло зеркало, и он увидел свое отражение - чисто выбритое лицо, приглаженные волосы, ссадину на правой скуле.
   Его отвели в другую комнату, ничем не отличавшуюся от помывочной - те же каменные серые стены, дощатый пол, факелы, окно разве что было побольше. Стол, пара лавок - вся мебель.
   Его усадили за стол. Бартоломео Дьюри уселся напротив. Он поднял руку, щелкнул пальцами, и на столе появилось блюдо с жареным мясом, хлеб, овощи. На край поставили кувшин вина. Дьюри взял кубок, налил из кувшина вина и поставил его перед Игорем.
   - Великолепное бордо, - сказал он и, видя неуверенность Игоря, продолжил, - пейте, сеньор, превосходный урожай, прекрасное вино.
   "Из Молдовы," - подумал Игорь, а вслух произнес:
   - Может, и вы со мной?
   - Нет, увольте. Пейте, не бойтесь, травить вас резона нет, - Дьюри пристально смотрел в лицо Игоря.
   Вино ему понравилось, хотя никогда Игорь не был любителем этого напитка.
   - Ешьте, - рука Дьюри обвела стол, - это все для вас, сеньор.
   Игорь не чувствовал голода, однако от предложения не отказался - взял кусок мяса - вилок, ножей, понятно, подумал он, нет - впился зубами, оторвал кусочек - острое, но приятное.
   - Не правда ли, великое наслаждение еда? А вы прямо как-то неохотно ворочаете челюстями. Впрочем, не всем лезет в глотку последний кусок.
   - Последний? - Игорь вовсе перестал жевать. Дьюри сидел прямо напротив него, и он мог лучше рассмотреть этого человека. Благородное лицо, прямой нос, тонкая линия усов, тонкие губы, короткая прическа, начинающаяся залысина, крупная ямочка над правой бровью и глаза, глубокие, проницательные, колющие глаза умного человека. Определенно он его видел раньше.
   - По крайней мере, здесь, - пояснил он. - Мы бы рады попотчевать вас еще раз, но жизнь странная штука.
   - Я плохо вас понимаю, господин Дьюри, - видя, что его собеседник не прочь поговорить, Игорь решил прояснить обстановку. - Что я сделал?
   - Вы меня ставите в тупик, право. Я всегда принимал вас за здравого человека
   "Всегда? Значит, все-таки мы не первый день знакомы", - соображал Игорь.
   -- Но сегодня ваша речь наводит меня на мысль... У вас была, кажется, беспокойная ночь?
   Игорь ничего не ответил, потому что понятия не имел, как он провел ночь в камере, однако был основательно измотан борьбой с водной стихией и чуть не утонувшей Леной.
   - Мне казалось, что у вас, сеньор, на вопросы типа "что я сделал?" и "что со мною будет?" уже давно есть ответы. Разве нет?
   Взгляд Дьюри буравил Игоря, и последний это чувствовал, делая еще один глоток из кубка. Вино прояснило голову.
   - И что со мною будет? - просто спросил Игорь, играя дурака. - И вправду превосходное вино, - и увидел, как часто-часто заморгали веки у собеседника.
   Однако Дьюри быстро вышел из оцепенения, щелкнул пальцами, указав на кубок.
   Дьюри поднял кубок - ваше здоровье! - отпил, пожевал немного, проглотил, прикрыл глаза, сконцентрировавшись на послевкусии, и произнес:
   - Вам через час отрубят голову.
   Произнес и устремил свой взгляд на Игоря в ожидании знакомой реакции.
   Простую фразу было трудно не понять, и слова эти звучали вполне нормально и совсем не резали слух, ведь в далекие времена отрубание голов - весьма распространенная вещь, однако то, что эти самые далекие времена - теперь не такие уж и далекие, и что это его, Игоря, голова должна потерять привычную связь с остальным телом, - все это пока не укладывалось в этой самой голове и казалось какой-то детской игрой, в которой будет плаха, будут связанные за спиной руки, маска палача, топор, но потом обязательно - мытье рук, кофе с молоком и плюшками и до позднего вечера книжка Дюма.
   Видимо, Дьюри показалось, что его собеседник что-то недопонял, и потому медленно повторил:
   - Вам через час отрубят голову.
   Нет, это не было игрой, как не были игрой пари с Олегом, публичный дом, изображающая стенания Изабель, курорт на Карельском перешейке, лодка на озере. Черт, если бы я только мог вернуться на несколько дней назад, то я бы все... Рука Игоря потянулась к шее. Дьюри заметил жест и выложил перед Игорем продетую сквозь камешек цепочку. Игорь автоматически взял их, приложил руку к груди, как будто пытаясь защититься ими от внезапной реальности, от медленно наполнявшейся страшным смыслом очевидности.
   - За что? - тихо спросил он.
   Дьюри приподнял брови и понятливо улыбаясь мягко ответил:
   - Вы совершили страшное преступление, - спедалировав на слове "страшное".
   - А, - промычал Игорь, и вдруг выкрикнул: - Это невозможно!
   Стражник возле двери сделал шаг вперед, но, увидев спокойствие Дьюри, снова отступил.
   - Возможно или невозможно - это мы узнаем через час, -- Дьюри встал, подошел к окну. -- Кстати, это тоже ваше, - он протянул Игорю оловянный крестик. - Ночью вы сорвали с себя не только одежду. Это была самая трудная ночь в вашей жизни. Я рад, что вы с честью выдержали это испытание. Однако время, сеньор.
   Его, вымытого, выбритого, накормленного и одетого, вели по коридорам тюрьмы, вели неизвестно куда, но Игорь чувствовал, что развязка близка, отрубят ли ему голову или произойдет что-то другое, как бы то ни было, но до этого момента осталось меньше часа, а пока мрачный коридор тюрьмы, и откуда-то из-за стены надрывно звучит губная гармошка, ломая блюзовую гармонию хрипотцой: "Another man done gone, another man done gone..."
   Он сжимал в кулаке крестик, цепочку с камушком и время от времени оглядывался назад - за его спиной следовали двое стражников, в касках, в латах, с алебардами в руках. Дьюри же шел впереди, цокая каблуками по каменным плитам. Он несколько раз останавливался и пристально глядел на Игоря, которому приходилось замедлять шаг, чтобы не столкнуться с ним.
   Возле какой-то двери Дьюри повернулся:
   - Прошу прощения, сеньор. Руки, - сказал он.
   - Что? - не понял Игорь.
   - Здесь мы вынуждены ограничить свободу ваших рук.
   Игорь вытянул вперед руки. Дьюри увидел зажатые в кулаке крестик и сказал:
   - Наденьте, иначе потеряете.
   Игорь надел на шею крестик, затем расправил цепочку с куриным богом.
   - Что это? - спросил Дьюри.
   - Куриный бог.
   - Куриный? - Дьюри покачал головой и по-отчески, наклонившись над ухом Игоря, тихо сказал: - А вот его надевать не советую. Вы же христианин, а не язычник.
   Игорь посмотрел на него и чуть не произнес: "я - атеист", но что-то его удержало: все муки ада или слова клерка из услуги "Время и деньги" -- то ли совет, то ли предостережение - "Не надо сопротивляться эпохе". Но это не так-то просто: одновременно отдаться эпохе и стараться прошить ее насквозь. Попробуй вот сейчас отдаться этой самой эпохе - сожрет в одну минуту.
   Пауза затянулась. Дьюри внимательно наблюдал за Игорем. Тот снял крестик с груди, перекусил веревку, вдел в него цепочку и вновь повесил на шею. Потом пропустил веревку через отверстие камня и приделал талисман к кожаному ремню. Дьюри улыбался и терпеливо ждал, когда Игорь закончит.
   - Так оно вернее, поверьте мне, старому христианину, - подвел итог Дьюри.
   Железные браслеты сомкнулись на запястьях. Открыли дверь. Они вышли на галерею тюремной стены. В ноздри ударил теплый ветер, принесший запах навоза. Ярко светило солнце - было часов десять утра. Справа внизу, во внутреннем дворике копошились люди: разгружали телегу, перенося куда-то внутрь мешки и закатывая бочки. Неторопливо прошел, бряцая амуницией, вооруженный отряд. Игорь сквозь амбразуры увидел городскую площадь, с одной ее стороны выстроились лотки торговцев, с другой под балконами облезлых каменных зданий высился эшафот с плахой, вокруг него стояло оцепление. Народу на площади было немного: торговцы и покупатели сговаривались о цене, изредка оглядываясь на место казни.
   Величественное зрелище эшафота впечатлило Игоря, и он невольно замедлил шаг. Тут же его мягко подтолкнули в спину. В жестах стражников не было злобы, в лицах - полное безразличие к происходящему. Лишь Бартоломео Дьюри, оглянувшись в этот момент на Игоря, как-то грустно улыбнулся.
   - Да, это она, - сказал он и тут же пояснил: - Плаха, сеньор.
   И Игорь понял, что она и есть конечный пункт их пути. Бежать было невозможно: внизу полный охраны двор, снаружи отвесная стена тюрьмы.
   - Но это же бред какой-то! - скорее себе закричал Игорь.
   - Еще немного и я скажу то же самое, - тихо, так что вряд ли кто его слышал, произнес Дьюри и ступил на лестницу.
   Через полчаса на площади взревели трубы, на эшафот поднялся глашатай со свитком в руках. Народу на площади значительно прибавилось. Уже никто не интересовался торговыми лотками, все подались к эшафоту. По узкому коридору в толпе двигалась процессия: в центре прямоугольника, образованного стражниками, сдерживавшими напор толпы, шел Игорь, затравленно озираясь по сторонам. Впереди на деревянном помосте, опершись о длинную рукоять топора, неподвижно стоял человек в черной кожаной маске. Все происходящее казалось сном, страшным, кошмарным, но в котором никак не покидает ощущение, что это все-таки сон и ничто другое, настораживала только предельная связность образов, отчетливость лиц, которые мелькали на пути к эшафоту, незлобно, даже скорее весело и задорно выкрикивавших:
   - Эй, держи голову выше!
   - У этого парня что-то явно лишнее. Никак только не пойму. Ты не знаешь, Бендейра, что?
   - Красавчик, какой красавчик! Дай я тебя поцелую, пока есть куда.
   - Погоди, погоди немного. Он станет еще красивее.
   - Такую красоту я даже не буду знать куда целовать!
   - В задницу - она при нем навсегда останется!
   И хохот, взрывы хохота на каждую реплику.
   - Сеньор, их можно понять и простить. Для них это развлечение, - Дьюри шел чуть позади Игоря.
   Игорь повернул голову.
   - Да, с лицом у вас не порядок, - продолжал Дьюри. - Улыбайтесь, сеньор, улыбайтесь. Доставьте удовольствие этим доходягам - они любят представления, - и о вас будут помнить долго, - он несильно оттолкнул особенно настырного горожанина, прорвавшегося через оцепление, и продолжил: - Может, о вас сложат легенду. Народ скор, знаете, на такое творчество. Он помнит тех, кто хоть как-то облегчил его убогое существование. Улыбайтесь.
   - Эй, сеньор, вы ничего не потеряли? - чей-то крик сбоку.
   - Может, мне еще автографы раздавать? - Игорь изобразил на лице некое подобие улыбки.
   - Чего раздавать? - не расслышал Дьюри из-за очередного взрыва хохота. А уже возле ступенек тихо что-то сказал Игорю и потом громче добавил: - Имейте в виду: таким вас запомнит народ.
   Его подтолкнули к лестнице, и он медленно, стал подниматься, тяжело впечатывая в каждую ступеньку ногу, подниматься туда, где высокие красные сапоги палача ковыряли носками дощатый настил, где темная сутана священника трепетала на ветру, где раскручивался свиток глашатая.
   Вступив на помост, он остановился, не зная куда идти, хотя отчетливо видел черную плаху посередине эшафота. Раздался звук рожка, и шум на площади несколько поутих. Глашатай, время от времени бросая взгляд в бумагу, стал торжественным голосом выкрикивать текст приговора. Взгляд Игоря почему-то задержался на его виске, на котором пульсировала от напряжения жилка. Он завороженно смотрел на нее, и вдруг понял, что жилка эта - символ жизни, что человек жив, пока она вот так пульсирует, и нет ничего прекрасней ее биения, и хочется смотреть на нее вечно, хочется чтобы этот человек не прекращал кричать, и неважно, что вылетает из его уст, неважно, что голос его резок и неприятным эхом отдается в его, Игоря, голове, лишь бы он читал и читал, что Игнасио Лойя приговаривается к отсечению голову, ведь какое ему дело до этого Игнасио Лойи, когда бьется эта жилка, и он будет жить, потому что обязан выиграть пари, а это лишь этап, и он будет преодолен, а, значит, напрасно старается священник, трясущий перед ним Библией, бормочущий что-то на непонятном языке, осеняющий его крестным знамением и потом как-то неловко, скатывающийся вниз по ступенькам, и снова гул толпы, движение палача - ведь это только игра, - обходящего эшафот по кругу, легкое позвякивание под пальцем лезвия топора, поднятый вверх мизинец, по которому стекает капелька крови, и толпа взрывается отчаянным ревом, несколько трюков с топором - точно, это игра, цирковой номер, жонглер топорами, глотатель шпаг, эквилибрист на канате, и рев толпы - это всего лишь аплодисменты зрителей. И вдруг - тишина...
   Игорь поднял голову и огляделся. Палач застыл на другом конце эшафота, прямо за плахой, толпа молчит, слышно дыхание ветра, позвякивание оружия оцепившей эшафот охраны, отдаленный стук конских копыт. Толпа застыла в ожидании. Сотни глаз смотрели на него. И тут Игорь понял, что толпа ждет чего-то от него. Его номер третий в этом представлении, после глашатая и палача. Народ жаждет представления.
   Игорь растерянно улыбнулся. И тут в толпе раздался свист - он не оправдывал ожиданий толпы. На помост хлюпнулись несколько гнилых яблок. Глашатай снова поднял свой рожок. Сигнал означал начало процедуры. Шум несколько стих. Снова напряглась жилка на виске глашатая:
   - Последнее желание казнимого!
   - Сто якорей в задницу этой мокрице, - надрываясь, заорал кто-то в толпе у самого эшафота.
   И снова смех. Снова полетели на помост гнилые яблоки.
   Игорь стоял не шелохнувшись. Глашатай подошел к нему поближе и повторил, на этот раз негромко, но так, чтобы Игорь расслышал:
   - Ваше последнее желание, сеньор. По закону мы обязаны удовлетворить ваше последнее желание. В рамках, конечно, разумного.
   Последнее желание, жилка пульсировала, и она несла жизнь, пусть представление продолжается, и с затаенной надеждой Игорь произнес:
   - Женщину.
   Не надо сопротивляться эпохе!!! Она сама поможет тебе выбраться из нее. И вот он шанс.
   Глашатай посмотрел ему в глаза и через секунду сказал:
   - Я восхищаюсь вами, сеньор.
   А затем громко - жилка - на всю притихшую площадь:
   - Сеньор хочет в последний раз поиметь женщину.
   Улюлюканье, радостные возгласы взорвали тишину - публика наконец дождалось - будет настоящее представление.
   - Кто хотел бы отдаться сеньору? - прокричал вопрос, вновь напрягая жилку, глашатай.
   Вверх взметнулись руки. Кто же откажется от удовольствия совокупиться с человеком, которому сразу же после акта отрубят голову.
   - Выбирайте, сеньор.
   - Я это буду делать здесь? - спросил Игорь.
   - А где же еще?
   Игорь заметил улыбку стоявшего возле ступенек Бартоломео Дьюри.
   - Пусть тот человек выберет.
   Пышная розовощекая деваха плюхнулась животом на плаху и задрала юбку, вызвав в толпе приступ смеха намеренной театральностью жестов. Игорь протянул руки навстречу стражнику, взбежавшему на помост, чтобы снять оковы с рук.
   - Эй, ты, уйди совсем! - крикнули стражнику из толпы. - Не видно! Провались куда-нибудь!
   Сняв оковы, стражник спустился вниз и занял место у ступенек.
   Игорь смущенно огляделся по сторонам, но вид развлекающегося с топором палача снял всякие сомнения, и он медленно расстегнул штаны, что толпа встретила новой волной восторга.
   Это шанс, и как ему пришло это в голову? И в чью голову это пришло - в его или в голову того, другого, который сейчас неизвестно где? А если не сработает? Игорь даже задержался на мгновение - насколько страшной была эта мысль, но деваха призывно хлопала себя рукой по заднице, толпа орала - отступать было некуда, - Игорь медленно стал приближаться к своему спасению, моля только чтобы все получилось. Половой акт в экстремальной ситуации возможен в принципе, только кто проводил подобные исследования, но теоретически, если рассуждать... Какой к черту принцип, какие к дьяволу рассуждения, когда выбора нет: либо ты останешься на этой плахе, либо на ней останется кто-то другой, кто и должен на ней остаться, а ты поскачешь дальше, да я лучше сдохну, но заставлю себя перебороть страх, перебороть отвращение - все смешалось перед его глазами: и рыхлая плоть девицы, и орущие лица толпы, и посыпанный опилками помост, и топор палача, и улыбка Дьюри - все превратилось в единое месиво, некое психоделическое полотно...
   - Еще, еще, еще! - ритмично скандировала толпа, озвучивая этот средневековый фарс, и Игорь оглянулся и поискал взглядом Дьюри - да, ты прав сто крат, Бартоломео Дьюри, когда шепнул у самих ступенек: на плаху сегодня взойдет не тот человек, но что поделать, ничего уже не изменишь, даже если я сейчас скажу, что никакой вы не Игнасио Лойя, ведь меня примут за сумасшедшего. Игорь вдруг выцарапал из памяти, из каких-то неведомых закутков, что когда-то несколько лет назад на ночной улице тяжелая дубина проломила череп одного молодого дворянина, и все бы ничего, но молодой дворянин оказался единственным сыном Бартоломео Дьюри, а дубина была в руках у Игнасио Лойя, а дальше - вражда двух родов, в которой, увы, его род, древний род Лойя потерпел поражение... но об этом можно уже забыть навсегда, забыть навсегда вечно улыбающегося Дьюри, у него будет еще повод для удивлений, пусть катится к черту, и вот уже темнеет в глазах, и он рукой нащупывает у себя на груди чужой крестик, принадлежавший тому, кто вероятно окажется через несколько минут на плахе.
  
  
   Так оно всегда бывает, чтобы вырваться из сна есть верный способ. Нужно вспомнить, что с тобою было, шаг за шагом, построить логическую цепочку, которая развалит всю нелогичность сновидения, и он кончится. Сейчас, только чуть утихнет боль, и сном, нет явью, далеким образом -- курсы младших командиров, курсант Инохин с отличием окончивший эти самые курсы, беззубый старшина с перекошенным от ранения лицом, страшный как сама смерть, орет, отчего лицо его становится еще страшнее, орет, потому что говорить тихо не может, он в постели с бабой наверно тоже орет.
   -- Сориентироваться! Занять позицию! Оценить ситуацию! Действовать по обстоятельствам! Выполнять!
   Но как здесь сориентироваться, когда темнота, когда боль...
   И вдруг опять: в приступе чужого мира, чужого сна разглядеть обои за шкафом, потолок с неровной бороздкой между плитами. Что это?
   -- Сориентироваться! Занять позицию!
  
  
   4.
   Нахально задребезжал будильник, заставляя распрощаться с очередным сновидением. Игорь вяло выбросил из-под одеяла руку, которая плюхнулась на кнопку. Будильник, обиженно звякнув, заткнулся. Но вернуться ко сну уже не удалось. Игорь медленно открыл глаза, проморгался и уперся взглядом в циферблат: полвосьмого. В комнате было светло, сквозь тюлевые занавески пробивались лучи утреннего солнца. Спать уже не хотелось. Странно, он чувствовал себя выспавшимся, хотя вчера, кажется, был чудовищно тяжелый день.
   Игорь откинул одеяло и сел на кровати. Закрыл один глаз, пытаясь как-то отреагировать на то, что спал обнаженным. Хорошо бы почесать в затылке, чтобы запустить мыслительный процесс, но лень делать и то, и другое. Он накинул халат, подошел к окну. По улице ехала поливальная машина, разбрызгивая в стороны струи искрящейся на солнце воды.
   "Где это я?" - подумал он и огляделся.
   Он находился в однокомнатной квартире, которую по некоторым признакам беспорядка можно было принять за холостяцкую. Воспоминания о вчерашнем дне никак не хотели возвращаться в голову Игоря, и это стало его немного озадачивать. По тому, как он уверенно передвигался по квартире, можно было сделать вывод, что квартира эта ему знакома.
   Игорь ополоснул лицо в ванной, присмотрелся внимательно к своему отражению и обратил внимание на болтающийся на груди невзрачный крестик. Откуда он на мне?
   Он прошел на кухню, включил газ и поставил чайник на огонь. Надо принять душ - это освежит и тело, и мысли. Его взгляд прошелся по висящему на стене отрывному календарю, оставив в мозгу несколько неосознанных цифр, которые только потом, когда он стоял под струей теплой воды, сложились в дату - 4 сентября 1978 года, понедельник.
   Поток воды лился ему на голову, с носа стекала тоненькая струйка, а он стоял неподвижно, потому что шаг за шагом вспоминал, где был вчера: крестик на цепочке - от того парня, который проломил голову сынку Бартоломео Дьюри, камень на веревочке - куриный бог, кажется. Он улыбнулся, вспомнив, что куриный бог - от Лены, приятной девушки, с которой он познакомился среди грибов и плеска волн...
   Чайник на кухне почти выкипел. Игорь налил себе чаю, размешал сахар, сделал глоток - чай был непривычно горячий и непривычно сладкий. Но ничего, сойдет. Отставив в сторону чашку, он прошел в комнату и остановился возле письменного стола. Под оргстеклом лежало расписание: среда, первый урок - десятый "а", второй - восьмой "в"... Игорь подвинул к себе стопку книг и тетрадей. Оказывается, он учитель. Учитель химии в советской школе.
   Он потерся сморщенным лбом о ладонь: видимо, этот раз будет не менее сложным, чем предыдущий, хотя, надо признать, вчера все ловко устроилось. Насколько ему известно, здесь, где присутствует учитель химии и советская школа, публичным домом даже и не пахнет. Придется искать другие ходы-выходы, помня золотое правило: "Не надо сопротивляться эпохе". Однако времени до начала урока оставалось все меньше, а ему необходимо было успеть сделать хотя бы два дела: одеться и подготовиться к урокам. Неплохо бы еще позавтракать, но это как придется.
   С первым он справился быстро, переворошив две полки в шкафу в поисках нужного белья и сняв с вешалки отутюженный костюм - через десять минут завязывал перед зеркалом галстук - сама скромность и добропорядочность в форме советского учителя. Со вторым было сложнее, поскольку непонятно, что сейчас проходят на уроках химии в школе. Оставалось только надеяться на свое химическое образование и изворотливый ум.
   В десять минут девятого (до начала урока оставалось ровно двадцать минут) он выскочил из квартиры, оставив на кухне чашку остывающего чаю.
   По тому, что с ним по дороге постоянно здоровались дети, он правильно рассудил, что школа, здание которой он увидел, едва выйдя из подъезда пятиэтажного дома, была именно той школой, где он работал.
   Он остановился напротив стенда с расписанием уроков. Первый урок у десятого "а" сегодня - действительно химия, и он должен пройти в двадцать пятом кабинете.
   - Здравствуйте, Игорь Евгеньевич, - он повернулся и увидел, что перед ним стояла высокая школьница с распущенными рыжими волосами в коричневом платьице и черном переднике, с сумкой на плече.
   - Здравствуй... - ответил Игорь и подумал, что, вероятно, он должен добавить к приветствию ее имя, но он его не мог вспомнить, и потому фраза как бы повисла в воздухе. Он опустил голову и пошел по коридору. Без труда нашел кабинет номер двадцать пять. Напротив него у окна уже ожидало начала урока несколько учеников.
   Дверь в кабинет оказалась закрытой, рука Игоря сама потянулась в карман за связкой ключей, но какой из пяти или шести открывает эту дверь, он не знал. Было бы странным, если бы он на глазах у публики стал подбирать ключи к двери собственного кабинета. Ситуация разрешилась, когда вдруг открылась дверь рядом, на которую он первоначально не обратил внимания, и из нее вышла молодая женщина в белом халате и с ведром пенящейся от порошка воды.
   - Здравствуйте, Игорь Евгеньевич, - сказала она. - Забыли ключ?
   - Да, впопыхах.
   - Запасной в верхнем ящике стола. Я сейчас, - сказала она и открыла ключом дверь напротив - дверь служебного туалета.
   Игорь прошел в лаборантскую, огляделся. Стол у окна, на нем электрический чайник. Вдоль одной стены - стеллаж, заполненный химической посудой, оборудованием, банками с реактивами, книгами. Сразу же налево еще одна дверь, ведущая в класс.
   Игорь прикрыл за собой дверь, подошел к столу и взял из ящика ключ. Потом из лаборантской прошел в класс, оборудованный под химический кабинет. До начала урока оставалось минут восемь. Он сел за длинный на возвышении стол и открыл оказавшийся на столе классный журнал. Руки его пока что соображали быстрее головы. Он отыскал нужную страницу, увидел единственную запись о теме прошлого урока от 2 сентября, вывалил на стол из портфеля учебники и тетради.
   Прозвенел первый звонок, и Игорь открыл входную дверь и на минуту вышел обратно в лаборантскую, где столкнулся с молодой лаборанткой.
   - Что-то вы сегодня, Игорь Евгеньевич, странно выглядите. Беспокойная ночь?
   - Да, в смысле нет, просто плохо спал... Елена Викторовна, - ответил на весьма ехидное замечание своей лаборантки Игорь, прочитав чуть выше головы женщины приклеенную к двери бумажку: "Ответственный за противопожарное состояние Рокотова Елена Викторовна".
   - Елена Викторовна? - переспросила та, и Игорь успел заметить, как она изменилась в лице, стерев с лица язвительное выражение. Он вынужден был снова перевести взгляд на надпись - нет, все правильно, он верно прочитал.
   - Сколько у нас с вами сегодня уроков... Леночка? - спросил Игорь, чуть запнувшись перед довольно фривольным "Леночка".
   - Два, - усмехнулась та и прошла вглубь лаборантской.
   - Хорошо, - сказал Игорь и вышел в класс, потому что уже прозвенел второй звонок.
   Перед ним стоял десятый класс - тридцать два человека. Он поздоровался со всеми и разрешил им сесть. Подумал, что не лишним будет познакомиться с ребятами, устроив перекличку, хотя скорее всего он преподавал химию у них уже не первый год.
   Игорь сел за стол и пододвинул к себе журнал, на странице которого лежал свернутый вдвое листок. Пробежал глазами несколько строк, ничего не понял из прочитанного и отложил записку в сторону.
   Урок он посвятил изложению нового материала: плоскость доски покрывалась многочисленными формулами сахаров. К своему удивлению, он довольно ловко пользовался мелом, доской и тряпкой.
   Хоть знания из области органической химии для него были еще свежи и даже имелась кое-какая педагогическая практика, попотеть все-таки пришлось. Урок дался ему нелегко. Давно не приходилось столько говорить. И удержать внимание класса -- задача сама по себе непростая. Но Игорь вдруг понял, что несмотря на свою увлеченность доской и материалом, находясь спиной к аудитории, он все же чувствует класс, и оборачивается к нему в тот самый момент, когда внимание десятиклассников к происходящему у доски ослабевает и они начинают отвлекаться на разговоры. Профессиональная привычка, отметил Игорь, надо же.
   Прозвенел звонок, и Игорь поспешил окончить урок, оборвав себя на полуслове. Класс быстро опустел, лишь одна девочка, та самая, что поздоровалась с ним возле расписания, замешкалась. Она медленно собрала сумку и, выходя из класса, задержалась возле учительского стола. По-видимому, девочка хотела что-то сказать, но не могла решиться, и лишь подняла глаза на Игоря, на что тот улыбнулся и сказал "до свидания". Она резко отвернулась и выбежала из класса, а у Игоря осталось странное чувство, что он сделал что-то не так.
   В лаборантской Лена наливала кипяток в заварочный чайник, рядом стояла зеленая пачка тридцать шестого чая.
   - Чайку хотите? - спросила она. - Не помешает, ведь вы сегодня уж слишком много говорили.
   - Да, пожалуй, - ответил на приглашение Игорь и уже было опустился на стул, как вдруг в голове у него появилась мысль сходить в учительскую. Вслух сказал: - Сейчас, только журнал отнесу.
   Он вернулся через несколько минут - учительская находилась на том же этаже - с журналом восьмого "в". Взял со стола чашку с чаем, и, не заметив гримасу удивления на лице своей лаборантки, вышел в класс, чтобы успеть хоть как-то подготовиться к следующему уроку.
   Нет, ситуация, в которой он вынужден существовать, ему явно не нравилась. После расслабленной курортной атмосферы и не очень расслабленного, но стремительного пребывания в средневековье, нынешнее его положение, когда он вынужден вести урок за уроком, и бросить все и уйти из школы не было никакой возможности, поскольку сопротивляться эпохе опасно, ведь, выбившись из своей социальной роли, ему пришлось бы преодолевать сопротивление системы, которая увидела в нем или преступника, или больного человека, - такое положение дел вызывало в нем тревогу.
   Пробежав пару параграфов в учебнике и просмотрев кое-какие записи в толстой тетради, Игорь начал второй урок. Объясняя что-то восьмиклассникам, он неожиданно осекся, когда в качестве примера привел название химического элемента, открытие которого было еще уделом будущего.
   Он входил в рабочий режим, доверяя все-таки больше своим рукам, чем голове. Хотя, показывая какой-то опыт, просыпал порошок соли на стол, не донеся ложечку до колбы. Улыбнулся, вспомнив старую рекламу чая "Брук Бонд", о котором никто здесь и понятия не имел.
   Прозвенел звонок, класс опустел. Взгляд Игоря случайно упал на лежащую на его столе записку. Он раскрыл листок и перечитал:
   "Я благодарна вам за ту встречу, что произошла у нас с вами позавчера. Вам может показаться, что я случайно оказалась в вашем доме, но это не так. Химия мне интересна на самом деле, хотя, не скрою, что благодаря вам, но не в этом дело. Я просто люблю вас. Иначе ничего бы не было. Настя.
   P.S. А вашему дому необходима хозяйка."
   Записка озадачила Игоря. Он сунул ее в карман и вышел в лаборантскую, где его снова ждал горячий чайник. На столе появились сдобные булочки и пирожки.
   - Угощайтесь, пожалуйста, Игорь... Евгеньевич, - сказала Лена, сознательно сделав паузу между его именем и отчеством.
   - Спасибо. Сами пекли?
   - Нет, столовские.
   - Все равно вкусно, - Игорь уже что-то жевал.
   - А вам опять Рощина не давала проходу? - спросила вдруг Лена, когда Игорь потянулся к сдобной булочке.
   - В смысле?
   - Ну, Настя, опять она на вас целый урок пялилась?
   - Настя? - Игорь уже догадался о ком идет речь, но есть хотелось больше, чем рассуждать на эту тему, тем более когда перед тобой сидит такая симпатичная - и это без преувеличения - женщина, и сдается, она ревнует этого учителя к той девчонке (она меня ревнует, меня!), а раз ревнует, значит... И как-то совсем не по-комсомольски расстегнута верхняя пуговица халата, он потянулся через весь стол за банкой с сахаром, чтобы увидеть, что там под халатом, и она не отодвинулась и не прикрыла - боже, неужели этот химик был настолько тупорыл (это я был тупорыл, я!), неужели я был настолько тупорыл, что не замечал: эта Елена Викторовна неспроста выкатывает свои ядра...
   - Настя? Не знаю, не заметил. А вы что, заметили?
   - Я, Игорь Евгеньевич, все замечаю.
   - Лена, сколько мы с вами вместе работаем? - спросил Игорь, протягивая руку к очередному кулинарному опусу.
   - Третий год.
   - Наверно, это уже много. Когда мы с вами одни, зовите меня просто Игорь. Так же проще.
   - Что-то с вами сегодня произошло. Может, вы не выспались?
   - И не выспался, и позавтракать не успел. Случается же такое.
   - Я думала, что случается, но только не с вами.
   - Это, Лена, со всеми случается.
   - Хозяйки вам в доме не хватает.
   Игорь перестал жевать: он опять подумал о той записке. И что значит это "Иначе ничего бы не было"? Неужели у этого учителя, то есть у него, что-то было с этой Настей? Она позавчера была у него дома. И что там произошло? Что? Но что у него, у взрослого мужчины, у учителя могло быть с десятиклассницей? Ничего, ровным счетом ничего. Но какого дьявола она приходила к нему домой?
   - Что кость попалась? - спросила Лена. - Бывает. В наших пирожках с котятами можно найти что угодно.
   Игорь попытался отмахнуться от мыслей, ведь это были не его взаимоотношения. Он здесь гость: день, два и его нет. И какое ему дело до этой Насти, которая страдает по учителю химии в средней школе номер восемь. Он глядел на Лену и думал:
   "Меня уже завтра здесь не будет, а у них все будет по-старому, - челюсти его снова заходили. - Неразделенная любовь, юношеские мечты, неоправданные надежды. И чем меньше я здесь буду, тем меньше я им подпорчу будущую жизнь".
   - Нет, просто задумался о том, что стоит только не позавтракать, и становится так трудно утолить свой аппетит, - он смотрел прямо Лене в глаза, замечая удивленную реакцию на весьма прямолобый намек, который она поняла, ведь не дура же.
   Одна ее нога положена на другую и край халатика сполз, а под ним как-то намеренно поддернута юбка, и обнаженное бедро, загорелое, блестит на солнце, бьющем в окно.
   Да, что там я про аппетит, а ты, моя хорошая, даже не можешь поверить своему счастью, потому что два года обхаживала этого тупорылого болвана, то есть меня, а он как об стенку горох - сталкивал молекулы щелочи с молекулами кислоты - реакция нейтрализации запоздалой потенции или возбужденной комсомольской совести, - но не слишком ли он перебрал в интонации и языке, облизывающем пересохшие губы. В его чашке пусто, и он тянется к ее чашке, продолжая глядеть в глаза, внушая ей, что да, да, она не обманывается, как бы фантастично это ни выглядело, и рука натыкается на чашку, та опрокидывается, и сто миллилитров чая выплескиваются на полу халата, белого, аж глаза режет, Лена вскакивает, а он извиняется за неуклюжесть, но ничего страшного, он пытается стряхнуть с халата прилипшие чаинки, и рука скользит по животу, натыкаясь на большую бляшку пуговицы, огибает ее и проникает под материю, а там обтянутая футболкой грудь вздрагивает от прикосновения...
   - Игорь Евгеньевич!...
   Игорь обернулся на звук постороннего голоса и увидел на пороге двери, ведущей в класс, ту самую Настю, записка которой еще лежала в кармане.
   - Настя?! - и, пожалуй, впервые за сегодняшний день голова сработала быстрее, чем рука, которой не сразу удалось покинуть пределы халата.
   Настя хлопнула дверью, и Игорь услышал ее быстрые шаги по паркету. Он выскочил из лаборантской, увидел ее в другом конце коридора.
   - Настя, подожди! - крикнул он и совсем забыл, что идет урок и за соседней дверью рассказывают об отряде членистоногих.
   Догнать ее Игорь не успел. Видимо, она скрылась в туалете. Он остановился и присел на подоконник.
   Игорь опять убедился, что попав в новую для себя обстановку, взяв на себя новую роль, нацепив на себя новую шкуру, он не мог до конца оставаться таким же, как прежде. Что-то незаметно менялось в нем. Его сознание, оставаясь таким же, как и раньше, вынуждено было принимать во внимание новые, дополнительные условия, которые могли идти вразрез, - как, например, сейчас - его, исходного Игоря, интересам. Чужая мораль встраивалась в его собственную, конфликтовала или подыгрывала, но неизменно влияла на образ его мыслей и поступков.
   Вот и сейчас он мог покончить со своей миссией одним махом, конечно, не здесь, в школе, но Лена прибежала бы к нему сегодня же вечером домой и получила бы то, о чем мечтала два года. Но есть такая девочка Настя, которой всего шестнадцать лет, которая влюблена в него, в учителя химии, и он уже не может просто так сделать этот циничный шаг.
   Как бы Игорь ни прикрывался формулами "меня это не касается", но подспудно, невольно появлялась мысль о Насте и о том, что могло быть между ними. Хотя почему между ними? Его же здесь не было до сегодняшнего утра и потому плевать он хотел на эти сентиментальные сопли. Но ведь так можно поломать девчонке жизнь. Чего доброго, найдет какой-нибудь обрыв, с которого... Что там было у него или у того, кто был раньше им на этом месте? Какая же глупость творится с ним!
   - Боишься, что кому-то расскажет? - услышал он за спиной голос Лены.
   Он смотрел в окно, на школьный стадион, где кружил в беге восьмой "в".
   - Не волнуйся: не расскажет.
   Это прозвучало с заметной издевкой в голосе, и Игорь отвел взгляд от окна, от стадиона, от последней бегуньи, на полкруга отставшей от остальных, и повернулся к Лене.
   - Никому. Иначе ее на смех подни...
   Игорь посмотрел на нее. Лена вдруг замолчала и как-то тупо, чуть приоткрыв рот с застрявшей в нем фразой, уставилась на грудь Игоря. Игорь проследил за ее взглядом и увидел, что из его рубашки вылез маленький крестик. На него-то и смотрела Лена.
   - Это что, крест? - спросила удивленно Лена.
   - Идемте, - сказал он, спрятав резким движением крестик, и пошел к своему кабинету. - Больше у меня сегодня, кажется, ничего нет, - уже в кабинете, собирая свой портфель. - Что завтра?
   Лена не ответила, она злилась, он опять стал таким же как всегда: уроки, уроки, опыты, лаборатории, задачи, как будто ничего не произошло, и когда он вышел, даже не попрощавшись, она шарахнула в сердцах рукой по столу, и чашка, оставившая пятно на ее халате, отлетела в сторону и разбилась вдребезги, ударившись о ножку стеллажа.
   Игорь зашел в учительскую, отыскал журнал десятого "а". Он хотел выписать себе в записную книжку адрес и телефон Насти, но, открыв страницу на букву "Р", в первой строке увидел пять цифр и адрес рядом с именем Настя Рощина. Чуть ниже на той же странице среди незнакомых ему адресов, телефонов и фамилий красовался и телефон Лены.
  
  
   Он сидел перед черно-белым телевизором, держа в руках тарелку наваристого борща с плевком сметаны. Все это Игорь обнаружил в холодильнике и удивился, потому что готовить в принципе не умел, разве что яичница, разве что...
   Игорь смотрел серию какого-то фильма, ничего не понимая в происходящем на экране, однако борщ был вкусный и пусть они говорят что-то про любовь, а ему дела нет до них и до того, кто приготовил этот чудный борщ. Он уже отошел от школьных событий. Конечно, он погорячился, да и вел себя явно непредусмотрительно - кто ж оставляет дверь открытой, хотя ему и в голову не пришло закрыть дверь, и все получилось, как должно было получиться в первый раз у неопытного учителя химии, когда он полез под юбку к своей лаборантке прямо на рабочем месте. Такое могло произойти только с этим учителем химии, а не с ним, видавшим виды, Игорем, однако в чем сейчас разница между ними? Один не хочет травмировать ребенка, а другому надо идти дальше, вперед к своей цели, не гнушаясь никакими... - боже, какими словами он теперь пользуется, не хватало еще завести спор о морали, конечно, это безнравственно использовать людей в своих корыстных целях, совесть не даст тебе покоя, конечно, не даст, если я проиграю и останусь ни с чем.
   Игорь отставил полупустую тарелку, наскреб в карманах мелочи, выделил из нее пару "двушек" и спустился на улицу позвонить Лене. Он вошел в телефонную будку, снял трубку, услышал длинный гудок, почему-то удивился, что автомат работает, открыл записную книжку и набрал номер Насти.
   - Алло, - ответил мужской голос.
   - Будьте добры, позовите, пожалуйста Настю. - Он никак не мог понять, кто он сейчас.
   - А кто ее спрашивает?
   - Это Игорь.
   - Минуту. - И минуту в трубке было тихо, а потом:
   - Я слушаю.
   - Это Игорь Евгеньевич... - Он не знал, что говорить дальше, а на том конце провода молчали. - Настя... мне кажется, что осталось что-то недосказанное...
   Молчание сменилось короткими гудками, которые терзали ухо Игоря еще целую минуту, пока он не вышел из ступора.
   "Черт, я же собирался звонить Лене," - выругался он, опустил еще одну монету и набрал другой номер.
   - Алло!
   Было плохо слышно, и он спросил:
   - Это Лена? Это Игорь... Евгеньевич. Лена, приходите сегодня ко мне.
   Он расслышал краткое "приду" и положил трубку.
   Лена пришла. Она стояла на лестничной площадке, улыбаясь и деланно не решаясь переступить порог.
   - Проходите, - Игорю пришлось повторить приглашение.
   Она вошла, положила сумочку на тумбочку в коридоре, стянула туфли и уверенно прошла в комнату, осознавая, наверно, себя победителем. Игорь смотрел, как она осваивается в комнате, выбирая место на одном из кресел, садится, одергивает длинную юбку, так что та напрочь закрывает колени, демонстративно застегивает все пуговички темной вязанной кофточке.
   - Бабки на скамеечке изрешетили меня взглядами, - сказала она, располагаясь к беседе.
   - Они и меня изрешетили, когда я возвращался из магазина с бутылкой вина, - Игорь вспомнил изумленные глаза соседок.
   - Вина?!
   - Да, вина. Продавщица сказала, что оно хорошее.
   - Похоже, я вас совсем не знала.
   - Хотите вина?
   Игорь себя не узнавал: что за неловкость положения, когда он мнется в дверях комнаты, пытаясь почему-то оправдаться и не зная, как предложить гостье вино.
   - А у вас фужеры хоть есть?
   - Фужеры? Должны быть. Посмотрите в серванте, - сказал Игорь и исчез на кухне. Через минуту он ставил на маленький столик бутылку вина "Улыбка" и пытался ввинтиться в нее штопором.
   - Там нет пробки, - сказала Лена. - Срежьте пластик ножом.
   Игорь ушел за ножом, а когда пришел то увидел, что Лена смотрит на оставленную им тарелку с недоеденным борщом.
   - И кто же вам такие борщи варит? - Лена снова села в кресло. Ей трудно было поверить в то, что человек, так восхищавшийся недавно тошнотиками - жареными пирожками с мясом, - способен на такие кулинарные изыски.
   - Не знаю, - честно ответил Игорь, срезая пробку, и даже не понял, как глупо прозвучал его ответ.
   Он разлил вино по фужерам, Лена взяла свой, посмотрела сквозь темную едва прозрачную жидкость на Игоря, втянула воздух, ловя аромат.
   - За что будем пить? - спросила она, видя, что Игорь молчит.
   - За нас, наверно, - сказал Игорь, а сам опять подумал: "Какая невыносимая глупость!"
   - Или за химию?
   - За химию? Зачем за химию?
   - В смысле, за науку.
   - Хорошо, за науку.
   - Которая отрицает бога. Я не знала, что вы верующий.
   - Не подумайте, это мне досталось... - Игорь ткнул себя пальцем в грудь. - Сам крестик от одного осужденного на смерть, а цепочка от... - Игорь осекся. Губки Лены сложились в трубочку, по ним нетрудно было прочитать: "У-у-у, как ты, парень, далеко зашел".
   - У нас свобода совести. - Лена улыбнулась и подняла бокал. - Итак, за химию!
   - За химию, - повторил Игорь, пытаясь понять, причем здесь свобода и совесть.
   - Которая дала возможность нам встретиться.
   - Да. И за это.
   Они чокнулись, фужеры звякнули. "Однако это далеко не бордо", - отметил про себя Игорь, а вслух сказал:
   - Неплохо, правда?
   - И чем мы будем закусывать? - спросила Лена, проигнорировав его вопрос.
   - У меня, кажется, есть яблоки в холодильнике.
   На кухне полилась вода: Игорь мыл маленькие с черными пятнами беспородные яблоки, укладывая их в тарелку. Когда он вернулся в комнату, Лена стояла у окна и вертела в руках темно-рыжую, с черными прожилками, пластмассовую заколку.
   "Вино "Улыбка" вызывает улыбку", - подумал он и в то же мгновение ужаснулся тупости своей мысли.
   - Вот яблоки, - сказал он, протягивая одно Лене.
   - А вот заколка, - ответила она.
   - Заколка? - не понял он.
   - Я теперь, кажется, знаю, кто варит вам такие борщи, - голос ее стал жестче, она поджала губы, надавила пальцами на заколку, та треснула и сломалась пополам. Лена бросила обломки на пол, подошла к Игорю, провела пальцем по его груди. Игорь почувствовал, как ее палец споткнулся о цепочку.
   В коридоре Лена быстро надела свои туфли, отбросила в сторону ложечку, схватила сумочку и выскочила из квартиры, громко хлопнув дверью.
   Игорь посмотрел на валяющиеся на полу обломки, потом подошел к окну. Там внизу напротив его окон стояла Настя, она улыбнулась, увидев его в окне. Но тут из подъезда быстрым шагом вышла Лена, продефилировала мимо рядка бабок и, заметив Настю, подошла к ней, что-то сказала и пошла дальше по тротуару, размахивая сумочкой. Настя опустила голову, повернулась и пошла в другую сторону, а бабки молчали, затягивая паузу перед очередным словоизлиянием.
   Игорь отошел от окна. Он ругал себя, что позволил какой-то заколке все испортить. Не надо было выпускать Лену из квартиры. Силой завалить ее на кровать - какая ерунда - заколка, борщ, ну, была здесь Настя, ну и что с того, сварила этот чертов борщ и все - ничего же больше не было, не считая разговоров о химии, о каком-нибудь белке или углеводе, и даже если она оставила заколку на подоконнике, это все, что она могла сделать - оставить что-нибудь, чтобы я мог чувствовать здесь ее присутствие, даже если поцеловала меня, стоя у двери и не решаясь сказать что-то важное для нее, даже если потом был сон, и она среди цветов, голая, юная, даже если я проспал остаток ночи без трусов.
   Игорь отставил в сторону пустую бутылку, схватил яблоко, откусил от него, выплюнул кислятину, накинул пиджак и вышел из квартиры, дав возможность бабкам смотреть очередную серию не существовавших тогда телесериалов.
   Он шел по местному "бродвею", вино уже дурманило голову, ну и пусть, в какой-то рюмочной он добавил алкоголя, кажется, водка, на троих по старинке, потом какая-то скамейка, лист клена, воткнутый в волосы, какая-то деваха ржет во всю глотку и тащит его куда-то, но куда - непонятно, уже темно, фонари не горят, разве что около подъезда тусклая лампочка освещает накрашенное лицо, и где-то пахнет мочой, боже, как много ступенек в пятиэтажном доме, и кто-то стаскивает с него ботинки, а он утыкается носом в подушку, играет музыка, что-то про то, что могут короли, и его рука прерывисто движется по чьей-то ноге, а другая пытается расстегнуть ремень, и губы, большие, алые, трясутся возле его лица, а он тупо улыбается и подпевает, и отчаянным рывком - ведь недаром же эти уроки и все прочие сегодняшние мучения, - роняет массу всяких безделушек на тумбочке, заменяющей ночной столик, но что-то больно впивается в ладонь, а дальше лишь темнота и животный стон.
  
  
   -- Дружище, время -- это недоразумение, которое нужно пережить.
   Еще немного, еще усилие, и удастся выскочить из темноты туда, где идет бой, где накатываются на позиции танки, где гибнут его товарищи. Сбросить наваждение. Но почему-то перед глазами обложка той книги, которую он так и не дочитал и забыл в казарме, когда их прямо с курсов на фронт, фантастическая книга, жаль, что не дочитал, но что поделать скорые сборы, суета и суматоха. Но не ее ли сейчас я вижу на книжной полке, не на ней ли сидит таракан, настороженно шевелящий усами?
  
  
   5.
   Игорь пробуждался от дремоты, чувствуя, как волны свежего воздуха отгоняют жару, и пот, выступивший на лбу, приятно холодит кожу. Ему не хотелось открывать глаза. Однако движение век выдало его, и Игорь услышал едва слышный шепот:
   - Проснулся. Солнцеподобный проснулся.
   И тут же раздался легкий шорох. Игорь приоткрыл глаза: метнулись в стороны какие-то тени.
   - ... но душа ваша устремилась за сном, и мы прекратили чтение, - донесся до него тихий голос.
   Он открыл глаза: справа и слева, размахивая опахалами из страусиных перьев, стояли два полуголых темнокожих молодца с ничего не выражающими лицами; на нижней ступеньке полулежала женщина, она ковыряла ногтем камень в диадеме; еще дальше седой старик на циновке, державший в руках несколько глиняных дощечек, совсем далеко возле массивной двери два облаченные в кожаные доспехи воина.
   - Мы готовы продолжить, солнцеподобный, - проговорил старик, перекладывая дощечки.
   - Ага, - выдавил из себя Игорь, чтобы отвести от себя взгляд этих умных и хитрых глаз.
   По его плечам нежно заскользили, лаская, руки. Игорь поднял голову: ему улыбалась молоденькая девушка, едва прикрытая полупрозрачной материей.
   - Он переправился на лодке через обширное море, перебрался по узкому мосту через реку смерти и наконец предстал перед лицом Утнапиштима, - продолжил чтение старик, а Игорь оглядел большую и светлую залу. - Но когда Гильгамеш задал своему великому предку вопрос, как человеку достигнуть бессмертия, то получил неутешительный ответ: мудрец сказал ему, что для человека не существует бессмертия.
   На Игоря накатило блаженство, нежные пальчики, касаясь слегка его кожи, доставляли ему огромное наслаждение. Он лежал на мягком ковре, обложенный подушками, овеваемый опахалами, ласкаемый руками прекрасной женщины - где же это он?
   - Утнапиштим сказал Гильгамешу: "Я хочу открыть тебе, о Гильгамеш, сокровенное слово..."
   Игорь снова закрыл глаза. Так легче было сосредоточиться. Однако мысли странным образом вертелись вокруг какого-то приношения, поклонения богам, кувшинов с вином и кровью, жертвенных ножей, священных алтарей. Откуда вся эта ерунда в его голове? Начитался, что ли, исторических романов? Конечно же! Просто он спит, и это сон, приятный сон, потому что нежная женская ласка, потому что приятная прохлада, потому что бесконечный покой, охвативший его, и пусть сон продолжается, и показательная казнь, которая произойдет завтра на рассвете, будет лишь великолепным представлением, если, конечно, он доживет, точнее, доспит, до него и не проснется в неизвестной квартире, с головной болью от выпитого вчера алкоголя, потому что эта гадина Лена сказала что-то такой милой Насте, а он, дурак, напился и подцепил какую-то шлюху с огромными крашеными губами...
   Женская рука скользнула под набедренную повязку и заиграла там так, что он заскулил от наслаждения - пальцы непроизвольно сжались в кулак - и вскрикнул, потому что что-то острое впилось ему в ладонь.
   - Чем недоволен солнцеподобный? - старик распростерся на каменном полу.
   Видение не исчезло, сон не пропал - Игорь находился все в той же зале: у дверей стояли стражники, перед ним пал ниц старик, опахала гоняли воздух, снизу на него вопросительно глядела женщина, а над ним в страхе, прижав руки к груди, застыла красавица.
   Игорь поднес кулак к лицу и разжал его. В ладонь вонзился застежкой комсомольский значок. Он выдернул его, из ранки появилась капля крови.
   - Ах, - вскрикнула красавица, - это знак богов.
   Вторая подползла к нему, взяла значок, надавила пальцем на ранку - капелька крови увеличилась, скатилась в ложбинку, растеклась по линии жизни.
   - Боги хотят, чтобы суд свершился сегодня, - растягивая слова и попутно зевая, сказала она и поднесла значок к глазам. - Священный лик требует справедливости.
   - Завтра, луноподобная, завтра, - поправил ее старик.
   - Завтра? Жаль. Думала, развею скуку сегодня.
   Игорь выхватил значок из чужих рук: это все, что осталось от учителя химии, то есть от той шлюхи, которая подобрала его на скамейке в полутемном дворе маленького советского городка. Она была четвертой, и этот значок - вышедший из моды атрибут наряда молодых людей двадцатого столетия - кто они, эти комсомольцы, разве сейчас вспомнишь, - значок и кровоточащая ладонь - своеобразное эхо мучительных терзаний совести, испытанных им в эпохе, где этими самыми комсомольцами были все, даже шлюхи.
   Рука хлопнула по груди - крестик с цепочкой был на месте. Застежка защелкнулась, и комсомольский значок повис на цепочке рядом с нательным крестиком.
   Старик попросил разрешения удалиться - его ждут сейчас другие жрецы священного лабиринта, - и, пятясь, проскользнул между парой разошедшихся копий. Игорь поманил пальцем ту, что стояла позади него.
   - Ты не слишком удивишься тому, что я тебя спрошу? - прошептал он ей в ухо; та улыбнулась. - Твоя красота застилает мою память белым туманом. (Какой слог, откуда он у меня?) И я, хоть убей, не помню твоего имени. Напомни же мне его.
   Женщина на нижней ступеньки презрительно хмыкнула.
   - Не мудрено, о мой повелитель. Ведь у тебя таких как я несколько десятков, - отозвалась девушка.
   Да что ты говоришь! - чуть не вырвалось у Игоря.
   - Мое имя - Умапушту.
   - Как? - Игорь попытался произнести только что услышанное имя, и у него это не получилось.
   - Умапушту, - вступила в разговор женщина, - Умапушту ее зовут, солнцеподобный лишенный памяти.
   Отчего-то Игорь чувствовал досаду на эту женщину.
   - Мой возлюбленный супруг, - тем временем продолжала она, - ты забываешь о нашей договоренности.
   Она поднялась и медленно сошла со ступенек.
   - Какой договоренности? - Игорь не мог вспомнить никакой договоренности, и вопрос его прозвучал искренне.
   - Твоя память, Лугальанда, словно дорожная пыль: чуть поднимется ветер - и нет ее.
   - И как часто поднимается ветер? - Игорь невольно тоже заговорил образно, поддавшись настроению разговора.
   - В последнее время он не стихает. Если тебе угодно полюбезничать с нищей наложницей - только прикажи, и я удалюсь.
   Она медленно пошла к выходу, накинула на одно из копий свою диадему и вышла из залы.
   - И кто это, прекрасная Умапушту? - Игорь смотрел вслед ушедшей женщине и не заметил, как изменилась в лице Умапушту. Но уже через мгновение та, совладав со своими эмоциями, ответила нежным голосом:
   - Супруга твоя, мой повелитель, Баранамтара?
   Ах, у меня еще и жена есть.
   - Умапушту, значит. А меня - Игорь.
   Умапушту улыбнулась и сказала:
   - Как скажете, мой повелитель, - она склонила голову. - У представителя богов на земле много имен.
   - Что ты имеешь в виду? - Он понял, что напрасно назвал свое имя, ведь здесь его, кажется, зовут, Лугальанда или как-то так, но у представителя богов на земле много имен, однако все равно надо быть осторожней, не дома ведь.
   - Вчера весь ваш народ знал повелителя Лагаша под именем Лугальанда.
   - Лагаша?
   А где это?
   - Мой повелитель, только богам известно, почему твоя память временами застилается темным облаком. Или ты сам напускаешь на себя беспамятство.
   Игорь подумал, какой из этих двух версий ему будет удобней воспользоваться, чтобы восполнить необходимые пробелы в знании неизвестной ему эпохи.
   - Боги, Умапушту, боги.
   - Преклоняюсь перед тобой, солнцу подобный.
   Какая разница, где это находится, когда рядом такая плоть, едва прикрытая прозрачной тряпкой, и пальцы его побежали по смуглой голени.
   - И как я мог это забыть? - изобразил недоумение Игорь.
   - Значит, того хотели боги. Великий Энлиль и его супруга Нинлиль.
   Первое желание, возникшее у него после того, как он понял, что это не сон, - убраться отсюда и как можно скорее, не заставляя себя разбираться во всех тонкостях временной эпохи, о которой он не имел ни малейшего понятия, разве что здесь есть какие-то приношения и казни, боги, алтари, - первое желание уже размякло, как хлебный мякиш в миске молока, потому что он почувствовал: произнесенное им слово - что золото, а непроизнесенное - что серебро, и та, что касается кончиками пальцев его шеи, окажется через секунду в его объятиях, вздумай он только обронить одну свою золотую монету. И мелькнула поразительная мысль: а не остаться ли здесь? Проиграть пари -- еще не проиграть жизнь, тем более такую -- посмотри, тебе подвластны все, кто живет на плодоносной равнине: и земледельцы, и ремесленники, и воины. Даже жрецы, священные жрецы, известные своей непокорностью мирской власти, вынуждены прислушиваться к его мнению. И ему завидуют соседние правители, а местные богатеи лишь шепчутся за его спиной - пускай лопнут от злости вчерашние соперники, а ныне пыль под моими ногами, - ведь он энси города Лагаша, верховный жрец Нингирсу. А наложниц у него как собак нерезанных. И эта Умапушту - несколько золотых кубков и браслетов, и папаша согласился отдать ему свою дочь, он не в накладе: избавится от долгов и сможет спокойно жить припеваючи целый год, но кто ж виноват в том, что я увидел ее тогда у реки; изящно изогнувшись, она поливала себя из глиняного кувшина, вот вместе с тем глиняным кувшином и продал ее отец и чуть не бросился вдогонку, чтобы вернуть ту воду и поймать те лучи солнца, в которых купалась она.
   - И почему я женат не на тебе, моя несравненная Умапушту? - спросил Игорь, успокоенный результатом своих размышлений.
   - Потому что я всего лишь твоя наложница, мой повелитель.
   Неужели и остальные столь же прекрасны, как Умапушту? Нет, нет, нет. Умапушту самая красивая. Струя холодной воды льется из кувшина на ее черные густые волосы, еще немного и нога соскользнет с камня, и она попадет в быстрый поток, который понесет ее, кричащую, а я брошусь вслед за тобой и спасу тебя, Умапушту, как когда-то давно, кажется, уже спасал кого-то...
   - Хочу, чтобы ты была освежающим ветром моей памяти.
   - Слушаюсь, господин, - последовал ответ, и Игорь, ныне энси Лагаша, заскользил языком по шее Умапушту вверх, сдувая с пути черные волоски, к нежной мочке уха, оттянутой тяжелой серебряной серьгой.
   За спиной послышались чьи-то шаги, и Игорь оторвался от наложницы и повернулся на звук. Чье-то тело распласталось в поклоне.
   - Кто это? - шепнул Игорь Умапушту.
   - Это один из жрецов нашего великого бога Нингирсу, - ответила та и спряталась за спину Игоря.
   - Чего тебе? - спросил Игорь и взял с подноса яблоко.
   - Боги дали знак, завтра начинается праздник а-ки-ти, завтра утром свершится обряд обновления. И тогда прекратятся бедствия, которые постигли в последние годы великий народ Лагаша.
   - Какие бедствия? - невольно спросил Игорь, и настроение его несколько испортилось: неужели и здесь придется решать какие-то проблемы. Хотя если он проведет здесь только свой уикэнд, то какое ему дело до того, что за бедствия постигли народ Лагаша, ведь в понедельник он проснется в совершенно другом месте, зажав в руке сережку Умапушту, которую стоит после всего отнести куда-нибудь в Эрмитаж - вот побесятся ученые мужи, соображая, что это и откуда.
   - Ты слеп, о несравненный, ты отчаянно слеп.
   - Не продолжай, прошу тебя. Если боги дали знак, то пусть будет праздник, - Игорь откусил от яблока, всосав сок сочного плода.
   - Завтра на рассвете умрет царь, - сказал жрец-отправитель культа.
   - Это я, что ли? - не поверил Игорь, и обернулся к Умапушту, надеясь увидеть улыбку на ее лице - ведь это шутка, не более. Однако Умапушту побледнела.
   Жрец как-то живо встрепенулся, весь расплылся - сама любезность: - Солнцу подобный, вероятно, шутит.
   Игорь обернулся к Умапушту и тихо спросил:
   - Я шучу?
   Умапушту поймала на себе взгляд жреца и закрыла глаза.
   - Как принято, казнят преступников, одного из которых возведут в это утро на трон, а остальные будут его ближайшим окружением, - жрец счел лучше напомнить, в чем состоит обряд, чтобы отвести от себя всякие подозрения, - хотя обряд и свершался каждый год, и энси знал о нем едва ли не лучше других, но, похоже, сегодня один из тех странных приступов, в которых туманился разум правителя, ведь разве в здравом уме можно было издать указы, так ограничивающие права жречества.
   Игорь облегченно вздохнул, возле плахи ему уже пришлось один раз побывать.
  
  
   Игорь переходил от преступника к преступнику - всего их было шесть человек - грязные лица, смиренные глаза - они вызывали скорее жалость, чем осуждение, но раз они преступники, то ничего не попишешь, и не было смысла перечить ходу чужого времени, но, интересно, какова их вина, за что казнят в этом городе Лагаше.
   Он застыл, когда взгляд его перешел на очередного беднягу. Даже подался немного вперед, чтобы убедиться, не обознался ли. (...человек совершил ограбление и был пойман, и этот человек должен быть убит...) Игорь мотнул головой, пытаясь стряхнуть с себя видение, потом повернулся к Умапушту, словно ища у нее ответ, но там только улыбка и готовность в любой момент коснуться его, но он - энси, он - вершитель судеб, и потому, совладав с волнением, подошел к тому, чье лицо так сильно его потрясло. Перед ним стоял Олег. (...жена человека позволила убить своего мужа ради другого мужчины, эту женщину должно посадить на кол...). Безусловно, это он, Олег, но как, как случилось, что они оказались в одном месте, в одной эпохе, ведь это просто фантастика, ибо вероятность, ах, опять эта чертова вероятность, я всегда говорил, что невероятное подчас вероятнее самого вероятного события. (...человек познал свою дочь, его должно изгнать из поселения...).
   Эк, брат, как тебя эта вероятность уделала. Наше пари хоть и возникло на пустом месте, однако вот как распорядилась госпожа вероятность. Стоим мы друг перед другом, вчерашние друзья, и ты уверен, что я вытащу тебя из этой задницы, но вытащу ли - вот вопрос, ведь это шанс... И на дистанции останусь я один...
   Игорь отвернулся, ошарашенный этой мыслью. Но ведь это настоящее предательство, или на пути к цели не может быть предательства, и он снова обернулся к Олегу и увидел недоумение в его взгляде - почему руки его еще связаны? Но ситуация, старик, такова, что многое сейчас невозможно. Потому что я - энси, наделенной всей властью, а ты - преступник, кстати, что он сделал?
   - Пытался прелюбодеять с женой мужа, - ответил жрец.
   Всегда Олег пытался брать нахрапом, а здесь, видать, не получилось - нравы-то не те. Так что придется подождать, по крайней мере, до вечера. Эх, жаль, что не удастся задержаться здесь подольше, не удастся вкусить аромат столь приветливой эпохи.
   - Когда свершится суд?
   - Ты забыл, солнцеподобный, на рассвете.
   - И их убьют за меня? - Чему тут удивляться, ему же все это известно, нужно только вспомнить...
   Обновление общины, убиение кого-то вместо действующего правителя, свежая кровь, постигшие в последние годы Лагаш бедствия - не все так сказочно в этом месте, где солнце, фрукты, женщины... Пожалуй, лучше отсюда бежать и как можно скорее, и кто бы там ни был этот Лугальанда, пускай он сам разбирается со своими обрядами, своими подданными, карает и милует, ходит войной и одаряет миром, властвует и низвергается с престола, а мое сознание все же застыло на уровне начала третьего тысячелетия, в мире, где дикие обряды что белые пятна на географической карте - без микроскопа уже не различишь.
   Игорь вернулся к действительности, лишь когда руки Умапушту легли ему на плечи.
   - Мой повелитель... - И в зале уже никого, лишь двое на входе.
   - Сколько осталось времени? - спросил Игорь.
   - Времени? До чего? - Умапушту все увлекала его обратно к ложу на ступеньках.
   - До казни, до обряда, до этого всего?
   - Солнце уже село за горизонт. Ты лишь закроешь глаза и вновь откроешь их.
   - Слушай, Умапушту, ты была в... - Игорь замялся, подбирая слово, - Америке? - первое, что пришло на ум, он уже знал, что не останется здесь дольше завтрашнего утра.
   - В Америке? - Умапушту через улыбку с трудом выговорила новое для себя слово. - Где это?
   - Далеко. Но я знаю: тебе понравится. Мы можем завтра же уехать туда. Сядем на пароход и уедем, - в голове созревал план и потому он нес всякую чушь, - или на самолет, боинг-747 и через океан. Диснейлэнд, Голливуд, Эмпайар-билдинг, Калифорния - там солнца не меньше, чем здесь, - виндсерфинг.
   - Я не понимаю, что говорит мой повелитель. - Слова энси Лагаша звучали для Умапушту словно неизвестное страшное заклинание. - Но я сделаю все, что ты прикажешь.
   - Ты знаешь, где эти люди будут находиться до утра?
  
  
   Умапушту вела его тайным ходом, удивляясь тому, что он опять не помнит, но она - освежающий ветер его памяти, и, исполняя эту роль, ее душа трепещет, как птичка в клетке, ведь Умапушту любит его, и не потому что она, наложница, обязана его любить, а потому что так случилось, и струи ледяной воды из ручья перевернули ее жизнь: глупый и своенравный отец, хилый и похотливый человек, лупивший ее сызмальства мокрым прутом, а однажды вдруг потянувшийся к ее уже созревшему красивому телу, не прекращал свои притязания, но неизменно встречал отпор со стороны своей дочери, молодой полной сил девицы, и все оборачивалось с одной стороны побоями, а с другой - угрозами отдать ее в храм, на алтаре которого ей придется сначала лишиться девственности под плотью жреца, а потом отдаваться всякий раз, когда захотят того боги.
   Остался последний поворот темной каменной галереи - тайного хода, ведущего в подземелье храма бога Нингирсу, покровителя города Лагаша. Там за поворотом должен были находиться клети с преступниками, чья судьба умереть за правителя, энси Лагаша.
   Умапушту знала этот ход. Однажды, в первые дни ее пребывания во дворце, она случайно подглядела, как жрецы вращали тайный камень, и решившись бежать, она долго плутала по коридорам, шарахаясь от крыс и летучих мышей, и уже отчаялась найти дорогу, как вывернула в хорошо освещенную залу, где жрецы, бритоголовые, бородатые, смеясь и подшучивая друг над другом, уплетали остатки трапезы, предназначенной для великого бога Нингирсу. Они бросали объедки куда-то в сторону - пускай попробует дотянуться, - смеялись они. Трапеза закончилась, и бронзовый нож вонзился в темноту на другом конце залы, и оттуда долетел до Умапушту душераздирающий крик, а потом монотонный ритм барабана и чье-то вибрирующее в такт тело, стоны и вздохи, испугавшие ее до полусмерти. Во дворце ее уже хватились, и Лугальанда сам возглавил поиск, носясь по залам и переходам, и в конце концов спустился в лабиринт и, пройдя по коридорам, отыскал ее. Но теперь он уже не помнит этих лабиринтов, ходов и выходов, и она ведет его за руку, как слепого котенка, а он спотыкается о каждый камень, будто и в самом деле здесь первый раз.
   - Думаю, мой повелитель, твое слово не будет иметь здесь той силы, какую оно имеет там, наверху, - Игорь слушал шепот Умапушту, осторожно выглядывая за угол.
   - Мне нужен всего один, - Игорь сел на песчаный пол, - тот, что со светлой кожей. Помнишь?
   - Мне страшно, мой повелитель. - Умапушту трясло.
   - Не бойся, - он погладил Умапушту по плечу. - Это будет наше с тобой маленькое приключение. Знаешь, совсем как в "Икс-файлах". Сплошная мистика и фантастика.
   Он снова выглянул за угол: двое бритоголовых жрецов стояли в свете факелов возле длинной стены из толстых прутьев, образующих решетку. Всего двое, но кто знает, не прибегут ли на шум еще с десяток таких парней. Лучше убедить словом отпустить Олега. И все-таки так ли бессильно мое слово?
   - Что это ты? - спросил он Умапушту, услышав, как она что-то шепчет себе под нос.
   - Ничего, мне страшно.
   - Идем! - Игорь вывернул из-за поворота и решительно направился к жрецам. Неожиданность и стремительность - мой козырь, подумал Игорь. Умапушту едва успевала за ним.
   Один из бывших в зале жрецов, пока Игорь перебрасывался с Умапушту последними фразами, куда-то скрылся. Оставшийся жрец был явно удивлен, когда из одного из коридоров появился энси Лагаша, да еще в сопровождении наложницы.
   - Лабиринт не место для любовных забав, мой повелитель, - с почтением, однако довольно жестко сказал жрец.
   - Я хотел бы посмотреть еще раз на преступников, - требовательно начал Игорь, но легкое дрожание в голосе выдало его неуверенность.
   - Завтра, на рассвете, солнцеподобный, они снова предстанут перед тобой, - ответил жрец, косясь взглядом на Умапушту.
   Игорь видел, что в темноте дальних комнат к решеткам из прочных деревянных кольев приникло несколько лиц. Игорь двинулся в сторону решеток, однако жрец преградил ему дорогу. Его мощный торс не оставлял никаких сомнений в исходе рукопашного боя.
   - Неужели я, энси, не могу еще раз взглянуть на преступников?
   - Нет, - коротко ответил жрец.
   В этот миг в темноте раздался крик, и в одну из решеток врезалось лицо пленника, руки вцепились в колья - снова крик, - оскаленные зубы впились в дерево - и снова крик.
   Жрец загородил собой это зрелище и сказал:
   - Великий Нингирсу хочет, чтобы ты ушел.
   Игорь застыл на месте - настолько поразил его крик и ужас на лице преступника. Умапушту пряталась за его спиной. Крики продолжались - очевидно, что второй жрец находился там. Игорь попытался что-то сказать, еще раз потребовать, но во рту неожиданно пересохло, и губы шевелились, не издавая никаких звуков, машинально рука сжалась в кулак и стала подниматься к груди. Они - жрец и Игорь - смотрели друг другу в глаза: полный какого-то животного ужаса взгляд Игоря и твердый неумолимый взгляд жреца столкнулись в полутемном пространстве залы, и Игорь не заметил, как рука жреца потянулась к поясу, не почувствовал, как за спиной напряглась Умапушту. Неожиданный толчок отбросил его в сторону, он упал, а где-то в стороне от него сверкнула молния, и глаза жреца полезли из орбит, рука выронила бронзовый нож и потянулась к груди, к той ее части, где в последний раз дернулось, выталкивая кровь, пробитое другим ножом сердце. Жрец рухнул на землю. Умапушту смотрела, как из раны медленно начинает вытекать струйка крови. Игорь едва успел оценить обстановку, как откуда-то из темноты услышал знакомый голос:
   - Игорь, я здесь.
   И снова крик в другом конце зала.
   - Скорей, - Умапушту первая пришла в себя, - Бежим!
   Она уже схватила его за руку и поволокла прочь от распростертого на земле тела, но тут снова отчаянный крик и за ним опять оклик:
   - Игорь!
   Он ринулся в тот угол, где за деревянными кольями находился Олег: ну что, старик, вот я и пришел, все-таки наши разные взгляды на некоторые вопросы - это одно, а дружба - совсем другое, как ни странно это звучит сквозь решетку, которую я не представляю, как открыть, смех да и только, я, энси Лагаша, и была мысль им остаться - ведь чем не жизнь, когда в руках власть и полно таких красавиц под боком, знакомься, кстати, Умапушту, а это - Олег. И с трудом удается откатить в сторону один камень, а потом второй, чего там благодарить, нам еще придется улепетывать по чертову лабиринту, и нам будут наступать на пятки эти бритоголовые бородатые парни, посмотри, старик, они в полтора раза шире меня в плечах, а этот парень кричит так ужасно - что, Умапушту, боги его забирают? Она еще не знает, что такое атеизм, она не знает, сколько копий сломают ученые мужи по поводу тех, кого она прочит в ухажеры тому бедняге, а теперь, дружище, тебе придется надавить на решетку, иначе нам ее не поднять, давай, а она считает, что энси этого города свихнулся и что ум мне туманят боги, Диснейлэнд лучше чем обряд жертвоприношения, а супермаркет выглядит более привлекательным, чем эти катакомбы, давай быстрее, старина, а то держать эту тяжесть у меня сил не хватает.
   - Сюда идут, - зашептала Умапушту, увидев, что в одном из коридоров замелькал огонек. Она выдернула из тела окровавленный нож и протянула его Игорю. Тот взял нож и спросил:
   - Ну и куда теперь?
   - Туда, - показал рукой его компаньон. - Бежим!
   И он первым рванул в темноту. Рванул, но тут же от сильного толчка отлетел в сторону. Перед ними с невозмутимым лицом стоял еще один жрец. За спиной уже слышались тихие голоса, и медлить было нельзя.
   - Пардон, сэр, - вдруг начал Игорь, - но этой леди плохо, и нам необходимо пройти.
   Жрец отступил, освободив проход. Игорь и Умапушту, вцепившаяся в его руку, медленно прошли мимо него, не спуская, впрочем, с него глаз. Жрец не шевелился и даже не смотрел на них. Но как только мимо него захотел пройти Олег, сильная рука схватила его за шею, пальцы сдавили горло, и Олег замотал руками, пытаясь освободиться от этой хватки, но пальцы пришлось разжимать, когда тело жреца уже упало, увлекая за собой и Игоря, а вслед за ним и Умапушту. Олег хрипел, они помогли ему подняться и, спотыкаясь, побежали в темный коридор. А в зал уже входили несколько человек...
  
  
   Они выбрались из лабиринта, уставшие, мокрые от пота, и упали на валуны на склоне холма, внизу которого - засеянные ячменем поля, а вдали - река, мерцающая в свете полной луны.
   - Оторвались? - спросил Игорь, тяжело дыша.
   - Да, но ненадолго. Они еще свое возьмут, если мы задержимся, - ответил Олег.
   - Откуда ты знаешь этот лабиринт?
   - Черт его знает. Наверно оттуда же, откуда в тебе эта пафосность здешних царьков. К тому же я здесь не первый день.
   Не первый день. Значит, у меня несколько дней в запасе, подумал Игорь, если, конечно, Олег со своими девицами не укладывался за полдня, а он может, он парень шустрый.
   -- И сколько ты прошел? -- спросил Игорь.
   -- А ты?
   Они смотрели друг на друга. Что бы ни сказал один, поверит ли второй?
   -- Знаешь, не до выяснений сейчас, скоро нас догонят сумасшедшие фанатики.
   -- Что они смогут сделать со мной, с энси города Лагаша?
   -- Что-что, чик по шее, и ты уже на небесах. У них не забронзовеет.
   Игорь заметил, с каким недоумением смотрит Умапушту на них, слушая их мирную перепалку.
   - Это мой институтский товарищ, сокурсник, - сказал он ей, та растерянно кивнула.
   -- Я здесь подольше тебя и знаю побольше. Растерял ты, царек недоделанный, могущество Лагаша. Страна в упадке.
   Игорь недоверчиво посмотрел на Олега. Потом на Умапушту.
   Обряд обновления посадит на трон другого правителя, принеся в жертву Лугальанду...
   - Ладно, отдохнули малость и тронулись, -- сказал он. -- Что тебе подсказывает твое обостренное чутье здешней эпохи?
   Они пробежали полями пару километров и, совершенно измотанные, снова остановились. Издали они увидели, как на холме появились огни факелов.
   - Если смотреть правде в глаза, то нам некуда бежать, - сказал Олег. - Где бы мы ни оказались, у нас один путь, - и он посмотрел на Умапушту.
   - Вся беда, приятель, в том, что нас двое, а она одна, и при всем нашем желании вдвоем мы вместе в эти ворота войти не сможем.
   - Тогда это должен сделать один. Бросим монетку?
   - У тебя есть монетка? - Игорь недобро улыбнулся.
   - Но я ж выражаюсь фигурально. Можно на спичках, на палочках, на камнях, в конце концов.
   - Ничего не выйдет, старик. Умапушту моя наложница.
   - Да-а, - протянул Олег. - Опять заговорили твои псевдоцарские корни.
   - Нет, просто Умапушту пришла со мной. Она сама выбрала меня.
   - Мы здесь находимся на равных правах гостей, так? - Олег напирал, это было ему свойственно. - А раз так, то у нас равные права и на эту красотку.
   - Странно, но ты даже людей начал рассматривать с точки зрения собственника. Что это, как не какие-то корни? Кем ты здесь был?
   - Это неважно. Важно другое: нам нужно сейчас поделить кое-кого.
   - Хорошо, будем говорить на этом языке. Тебе мало того, что тебя вытащили из подземелья. Между прочим, пройди я мимо тебя, и ты на рассвете остался бы здесь навсегда.
   Олег опустил голову, луна светила ему в спину, и Игорь не видел его лица.
   - Я не думаю, чтобы ты смог так поступить, - сказал Олег, и снова поднял голову. - Совесть и прочие дела, не правда ли, старик? Я на твоем месте поступил бы так же. Но мы в неравном положении: ты - энси. А я - беглый раб, - палец Олега уперся в голову, в то место, где был выстрижен знак рабства. Игорь заметил его еще во дворце, но никак не мог вспомнить, что он означает.
   Конечно, Олег прав, и шансов у него гораздо больше. Вот он перед вами, милые жрецы, он поймал беглого раба - косить под дурачка, судя по всему, у Лугальанды было хитом сезона, и этот номер пройдет, а там уже недалеко и до гарема, он не задержится надолго - щелкнет пальцем и все. А эти предчувствия - плод больного воображения, как и все его причуды. Заговор - нет, он слишком уверен в неприкосновенности своей личности.
   Игорь отошел в сторону, посмотрел на луну - нет, Боливар не выдержит двоих. Или троих? При любом повороте событий ему было жаль Умапушту, ведь она спасла ему жизнь. Вряд ли он сможет защитить ее от жрецов. Если б только можно было взять ее с собой...
   Он уже обернулся, чтобы вернуться к своим спутникам и объявить свое - царское - решение, как вдруг услышал слабый крик, который скорее напоминал шумный вздох. Времени прошло слишком мало, чтобы их настигла погоня. Игорь бросился назад.
   В свете луны - две прильнувшие к друг другу фигуры. Умапушту сзади обнимала сидящего на земле Олега, и ее губы были так близко к его уху, что он не сразу рассмотрел нож, вдавивший кожу на горле Олега.
   - Ему лучше уйти, - тихо, но очень жестко, произнесла Умапушту. - Он здесь лишний.
   Олег не рискнул выдавить из себя даже слово.
   - Осторожней с ножом, Умапушту, - крикнул ей Игорь, и тут же понял, как глупо звучит его предостережение, когда еще в памяти рухнувшее под выверенным ударом огромное тело.
   - Пусть он уйдет, - повторила она.
   - Тебе в самом деле придется уйти, старик. Извини. Но нож у нее в руках, и ты сам знаешь, что это значит. Беги, ты еще успеешь уйти. А там бог даст...
   Умапушту ослабила хватку, Олег поднялся и, проигнорировав протянутую руку, сказал:
   - И на том спасибо, старик.
   Игорь облегченно вздохнул, когда тень Олега растворилась среди теней деревьев реденькой рощицы. Он оглянулся на холм. Огней не было видно. Но глупо было думать, что жрецы прекратили погоню.
   - Бежим, - сказал он к Умапушту и протянул руку.
   Та встала с земли и на мгновение прильнула к Игорю.
   Через четверть часа они остановились у одинокого дерева. Умапушту держала за руку Игоря и глядела вдаль, что-то высматривая.
   - За рекой издавна жил мой род. Не знаю, жив ли отец.
   Игорь ничего не ответил, только смахнул пот с лица. Похоже, это становилось больше, чем просто приключение. Кто такой Лугальанда? И где корни ростка, что набирает силу у него в сердце - в нем, Игоре, или в странном человеке Лугальанда. Это мне приятно держать ее за руку, приятно чувствовать ее тепло или ему? Игорю захотелось сейчас прижать Умапушту к себе, целовать ее волосы, глаза, губы. Просто сумасшествие какое-то! Счастье Лугальанды -- моя погибель. Игорь закрыл лицо руками.
   - Ты что? - спросила его Умапушту.
   - Во мне живут два человека.
   - Я знаю.
   - Сейчас пройдет. - Игорь с силой выдохнул, и снова взял Умапушту за руку.
   - Как ты думаешь, мы ушли от них? - спросил Игорь.
   - Я одно знаю: погоня для них забава, - ответила Умапушту.
   Сверху из кроны дерева за ними наблюдала пара испуганных глаз: кто они? Добропорядочные граждане Лагаша спят сейчас тяжелым сном, а через два часа их спины встретят первые лучи солнца уже в поле. От кого прячутся? Обидно, если они заметят, что стоят ногами на его сумке, которую он, заснув, выронил из рук.
   - Ничего, нам бы до реки добраться.
   - Река там, - Умапушту показала направление.
   Они побежали в ту сторону, куда указала Умапушту. Через мгновение с дерева спустился мальчик, подобрал свою сумку, стряхнул с нее песок - следы ног беглецов - и острожно, оглядываясь по сторонам, зашагал в противоположную сторону.
   Беглецы остановились на краю ячменного поля. Переведя дух, они ринулись сквозь стену качающихся колосьев.
   Туча наползла на луну, и стало труднее ориентироваться среди высокого и густого ячменя. Поле было огромным, и скоро они, окончательно вымотавшись, рухнули на землю.
   Нет сил больше бежать, но их здесь не найдут, это совершенно невозможно, даже если погоня движется в верном направлении и упрется в это поле, то их, затерянных среди бесконечной нивы ячменя, найти будет непросто. Сколько за нами гонятся? Трое, четверо? Пусть даже их десять человек, но поле не объять взглядом, ячмень - лучшая защита, по крайней мере на час-полтора, а потом, набравшись сил, они снова побегут, ведь до реки осталось совсем немного. А там...
  
  
   Они лежали, подмяв под себя колосья. Игорь нащупал руку Умапушту, повернулся к ней.
   - Мы спасемся, Умапушту. Я знаю: мы спасемся.
   - Я уже спаслась, мой возлюбленный. Я с тобой. Другого спасения мне не надо.
   Черт, ну как ее бросишь! Как я могу оставить ее здесь, в призрачной власти безвольного правителя Лагаша, на растерзание жрецам?
   - Я тебя не брошу.
   - Смотри, мой возлюбленный. Видишь эти семь звезд, изогнутые словно ковш?
   Игорь отыскал глазами с детства знакомое созвездие.
   - Большую Медведицу?
   - Как ты сказал: большую, что?
   - Это Большая Медведица, созвездие.
   - Я не знаю, что такое медведица.
   Она не знает, что такое медведица. Лугальанда тоже не знает, что такое медведица. Но Игорь знает: это - мохнатый зверь, большой, с острыми когтями и зубами, он живет на севере, там, где есть зима, где белый снег, где сугробы, зимой он спит в берлоге, и никто его не тревожит, а если кто потревожит, то тому не поздоровится, он вылезет, встанет на задние лапы, заревет, вот так: ы-ы-ы-ы, и ей смешно, тебе опять приснился смешной сон, конечно, это мне привиделось, пригрезилось, всем известны, Лугальанда, твои сны, твои фантазии...
   - В рукоятке ковша видишь звезду? Вон ту. Рядом с ней другая, маленькая, близко-близко. Видишь? Она всегда рядом с большой. Они неразлучны. Маленькая звезда - я, большая - ты.
   Умапушту прижалась к нему, положив голову ему на грудь. Рука ее нащупала цепочку, пальцы побежали по металлу и задержались на комсомольском значке.
   - Это тоже большая медведица? - спросила она.
   - Нет, это комсомольский значок.
   - Можно посмотреть? - спросила Умапушту и, не дожидаясь ответа, ловко отцепила значок.
   - Значок, - медленно произнесла она, и попыталась вдеть его в ухо вместо сережки.
   - Комсомольский значок, - повторил Игорь, глядя в небо. - И он мне не приснился. Он здесь, он существует, он реален. Ты не знаешь, кто такие комсомольцы, Лугальанда тоже не знает, а я... я знаю, точнее, представляю себе, кто они, - Язык Игоря понемногу заплетался, голова погружалась в утренний туман сна, и приятно ощущать теплое тело Умапушту, которая молча слушает про молодых и смелых людей в далекой стране, имя которой Советский Союз, знаешь, даже песня такая есть: мой адрес не дом и не улица, и придется объяснять, что такое адрес: адрес пишут на конверте, когда посылают глиняную табличку с важным сообщением, такое сообщение мы нацарапаем на свадебных приглашениях; Баранамтара, я уже забыл про нее, развод в два дня, - мы разошлем приглашения родственникам - твоему отцу, моей маме, сестре, друзьям, пригласим их всех на свадьбу, и знаешь, где устроим свадьбу - на пароходе, снимем целый пароход, чтоб он катал нас всю ночь, и никто не сможет уйти с нашего праздника, а на утро, когда все гости устанут и завалятся спать, мы потихоньку отвяжем лодку и уплывем в город, примем душ, вызовем такси и поедем в аэропорт, ведь у нас должно быть свадебное путешествие, самолет понесет нас в город-герой Лагаш, где это, я не знаю, но пилоты доставят нас до места, ведь Лагаш - дивное место со множеством оливковых рощ и ячменных полей, и по ночам мы, наглые туристы-безобразники, будем прятаться среди ячменных колосьев, и нам будет невдомек, что творится вокруг, что какие-то жрецы уже поймали мальчишку - беглого раба, укравшего у своего хозяина пару ячменных лепешек, - он с испугу им рассказал, куда побежали двое, нам даже не приснится, как его привяжут к дереву и бросят под ноги факел, и, даже не оглянувшись на пламя, бритоголовые устремятся к ячменному полю, нам не могут сниться кошмары, потому что мы - абсолютно счастливые люди, и я чувствую, как рука Умапушту гладит мне живот, и губы ее что-то шепчут мне на ухо - не разобрать сквозь сон, но я начинаю губами ласкать ее тело, пребывая еще в том прекрасном сне, в котором нет места жрецам, их слишком мало, чтобы прочесать все поле, но вряд ли беглецы смогли убежать куда-то дальше, переправляться через реку ночью - заранее обречь себя на смерть, лучше дождаться, когда станет хотя бы чуть светлей, а это мы сейчас устроим - несколько факелов заскользили по земле, оставляя за собой огненную дорожку вспыхнувших колосьев - праздник а-ки-ти начался в этом году раньше обычного - еще до рассвета, великий бог Нингирсу бросил горсть огненных зерен на землю, и дымом потянуло в сторону реки, неприятный запах бьет в ноздри, и Игорь окончательно приходит в себя - счастливое лицо Умапушту перед ним, нега, наслаждение, энси Лагаша, ее Лугальанда, вошел в нее - нет, очнись, Умапушту, но уже поздно, и Игорь судорожно вцепился в ее руку - не отпущу, ни за что не отпущу, ты летишь со мной, я протяну тебя через дыру времени, и удивленный вскрик Умапушту - ей больно, рука Лугальанды сжимает ее стянутое браслетом запястье, где-то в мозгу - нет! - невидимый гравер вырезает на сером камне последние цифры - девятьсот двадцать два, девятьсот двадцать два, и дальше темнота.
  
  
   Но темнота не проходит, темнота - отсутствие света, отсутствие раздражения зрительного нерва, неспособность мозга анализировать импульсы, нежелание смотреть, смерть... Но я же не умер, я мыслю, а значит, существую.
   -- Знаешь, темнота абсолютна. Можно сделать десять шагов вперед, пройти двенадцать метров вбок, пробежать сотню километров назад, но все равно оказаться там где и был. В темноте. Попробуй, если хочешь.
   Назад? Неужели я сбежал, неужели я дезертир. Потому что опять вспышка, и перед глазами светлая чужая комната. И бесполезно объяснять, что не виноват. Что был на позиции до последнего, а потом рукопашная схватка, рябое лицо немца, сталь ножа пропорола бедро, а потом его же ППШ в руках фашиста, прикладом в голову. А дальше?.. Темнота.
  
  
   6.
   - Ну ты и спать! - кто-то вырывал его из сна, из глубокого и тяжелого сна. - Проснись наконец, Игорь.
   Игорь с трудом открыл глаза, через пару секунд перевернулся на спину и увидел склонившегося над ним Олега.
   - Олег? - Еще не веря глазам - Откуда ты здесь?
   - От верблюда. Знаешь, есть такое животное - верблюд. Так я от него.
   Игорь тупо уставился на свою голую ногу, торчащую из-под одеяла.
   - Разоспался! Я ждал, ждал, а тебя нет. Пришлось жертвовать собственным здоровьем, тащиться на двенадцатый этаж. У вас лифт не работает.
   - Какой лифт? - Игорь еще не понимал происходящего. - Как ты вошел?
   - А мне она открыла, - Олег кивнул на вошедшую в комнату брюнетку, запахнутую в длинную рубашку. Брюнетка потирала запястье. - Кстати, где Светка?
   - Какая Светка? - И он осмотрелся по сторонам. Он лежал в своей постели в своей квартире, расположенной на двенадцатом этаже типового шестнадцатиэтажного дома.
   - Да что с тобой? Ты что, вчера перепил?
   - Знаешь, мне только что приснилось, что...
   - Ты чемпион по части снов - это всем известно. Ладно, давай вставай. Я уже звонил. Перенес наш визит на час. У них там все по минутам расписано. Еле уговорил. Минут через сорок мы должны быть на месте.
   - Я в душ пошла, - сказала брюнетка и вышла из комнаты.
   Игорь сел на кровати, сжал руками голову.
   - Дай халат, - попросил он. - Значит, ты все-таки сумел оттуда выбраться. Прямо камень с сердца. А то бросил тебя, прости... Но ты сам видел: Умапушту перерезала бы тебе глотку. С ней твои шансы равнялись бы нулю, поверь мне.
   Олег, протянувший уже было халат своему другу, вдруг остановился и внимательно посмотрел на Игоря.
   - С тобой все в порядке? - спросил он.
   - Голова болит.
   - Может, тебе рюмашку? Или за пивком сгонять?
   - Да не с бодуна я. - Игорь облачился в халат, подошел к окну. Взял пластиковую бутылку с отстоявшейся водой, сделал глоток, потом опрокинул бутылку в цветочный горшок. Вода пролилась через край - Игорь увидел, как на улице резко затормозила машина и, пытаясь не раздавить бездомную собаку, выехала на тротуар и там остановилась. Собака, поджав хвост, шарахнулась в сторону и исчезла в кустах желтеющей акации. Все это он уже видел. Несколько дней назад. Или это всего лишь ощущение виденного. Игорь поставил бутылку на место.
   - Не спи, - Олег подгонял, - одевайся. Кстати, что это за краля?
   - Умапушту, - машинально ответил Игорь, все еще размышляя о виденном им за окном.
   - Чего? - не понял его приятель.
   - Зовут ее так: Умапушту.
   - А я думал, ты ругаешься.
   Игорь отвернулся от окна и стал осматривать комнату. Вид собственной квартиры действовал отрезвляюще: все было не просто до боли знакомо - все было весомо и прочно, незыблемо и потому умиротворяюще спокойно - как фундамент у дома, как набор аксиом в теории. Но в памяти всплывали Лена, пароходик, маска палача и гогот толпы, вино "Улыбка" и темный коридор лабиринта.
   - Я и вправду даже не знаю, как ее зовут, - сказал он.
   - Осторожней надо быть, приятель, - усмехнулся Олег. - Случаи бывают разные.
   Но - погоня, люди с факелами, скрежет металла по камню, пахнущее благовониями тело жреца, струйка крови из его груди, полные злобы глаза Олега.
   "Нет, что касается снов, то я по ним точно чемпион", - подумал Игорь и зевнул.
   - У тебя браслет? - спросил Олег.
   Игорь перевел взгляд на свою руку и увидел металлический резной ободок.
   - Это не мой - ее, Умапушту, - сказал он и стал шарить по груди, нащупывая цепочку с крестиком. - Черт.
   - Не надо так расстраиваться из-за того, что не знаешь, как ее зовут. Не все в жизни проходит гладко. В конце концов, девицу нужно просто отсюда выпроводить. Да не тормози ты - опоздаем.
   Но не тормозить Игорь не мог, потому что он отчаянно пытался найти доказательства либо в пользу того, что все было сном (но откуда тогда бронзовый браслет и крестик на шее), либо в пользу того, что все было на самом деле, но почему тогда он здесь, в своей квартире, и самое главное - почему Олег ведет себя так, как будто ничего не случилось. А тут еще это ощущение того, что происходящее сию минуту уже когда-то с ним происходило.
   В комнату вошла брюнетка, расчесывая свои недлинные волосы.
   - Я тебе фен сожгла, извини. - сказала она.
   - Еще один? - спросил Игорь.
   - Что значит: еще один?
   Действительно, что значит еще один, когда в доме был всего один фен. Но фен уже сожгла какая-то девица, имени которой он тоже не помнил, и это было не так давно. Нельзя ведь уже сожженный фен сжечь еще раз.
   - Мне просто показалось, что это уже когда-то было.
   - Может, и было, только я здесь впервые, - и она уставилась в зеркало.
   Олег уже заталкивал приятеля в душ, не обращая внимания на реплику девицы:
   - Этот кретин мне чуть руку не оторвал.
   - Водичку похолодней сделай. - Олег вывернул кран. - Приведет в чувство твою бедовую голову.
   - Дежа вю какое-то, - проговорил Игорь, тупо уставившись на блестящий изгиб душевого шланга.
   - Вся наша жизнь - дежа вю, - ответил Олег и закрыл дверь.
   Но дверь тут же приоткрылась вновь. Игорь, просунув голову в щель, посмотрел внимательно на приятеля и вдруг потребовал:
   - Ну-ка поверни голову.
   - Чего? - не понял Олег.
   - Голову поверни налево.
   - Зачем?
   - Надо. От дежа вю избавиться хочу.
   Олег усмехнулся, но голову повернул: гладкая прическа, ни малейшего намека на выстриг.
   Вода лилась тонкой струйкой на прилипшие ко лбу волосы, неотвратимо принося с собой понимание: он очутился дома, в своем времени, вернулся назад в самое начало, он, уже много чего испытавший за эти дни, снова находится в исходной точке, где все точно так же, как и было, все, абсолютно, но кроме него, он уже другой, он старше на несколько дней, потому что это были не сны, не грезы, не видения, не галлюцинации, и потому то, что он видит сейчас вокруг - мыльница на присоске, желтый кусок мыла, мокрое полотенце (спасибо девице, имени которой он не знает), - все является копией того, что было раньше, но только копией, не оригиналом, это не его время, это другое время, потому что он другой.
   Перед выходом он снял браслет с руки. Память об Умапушту. Я ведь ее любил. Да не я ее любил, а Лугальанда. Но я помню свои чувства, помню, как в отчаянии вцепился в ее руку, не желая терять ее, пытаясь протащить сквозь коридор времени. Но результат - вот этот браслет.
   Игорь положил браслет на книжную полку - останется нечто большее, чем просто воспоминания. выходя, в прихожей глянул на себя в зеркало: запомни себя таким. Увидел и записку, прилепленную на зеркале, которую он тогда написал Светке.
   Они поймали машину.
   Аккуратно расчесанные еще мокрые волосы, темные очки, чтобы скрыть глаза, которые как-то странно смотрели по сторонам, словно пытаясь осязать действительность. Олег с интересом наблюдал за Игорем.
   - Ты сегодня как по голове пыльным мешком долбанутый, - сказал он, когда они высадились возле банка.
  
  
   Вся операция заняла не так много времени. Когда с документами было покончено, их оставили вдвоем. Перед ячейкой в стене. Оба перед последней операцией присели на банкетку.
   - Все, - сказал Олег. - Движение мизинца - и в путь?
   - Угу, - ответил Игорь.
   Олег поднялся первым, подошел к ячейке и заглянул внутрь ее.
   - Там справа зеленая бархатная подушечка, - тихо сказал Игорь, не вставая с банкетки.
   - А ты откуда знаешь? - спросил, стараясь скрыть удивление, Олег. Он смотрел на эту подушечку и рядом золотую иголку, которую требовалось воткнуть в нее, но сейф он загораживал спиной, и Игорь не мог ничего видеть.
   - Не знаю, - со вздохом ответил Игорь. - Втыкай.
   Захлопнулась одна дверца, потом другая, повернулись ключи в обоих замках, в помещение вошел клерк. Он отдал копию верхнего ключа, того, что поменьше, Игорю, забрал ключ от нижнего, положил на стол два листа.
   - И много у вас было клиентов? - спросил Олег.
   - Сотни две-три, - ответил клерк.
   - Да? А номер договора 922. - проговорил Олег, подписывая бумагу.
   - Это не единственные услуги, оказываемые банком нашим клиентам.
   - Ага, понятно.
   - Однако номер стоит запомнить... - начал клерк, но Олег прервал его:
   - Да не олигофрены мы, три цифры запомним как-нибудь.
   - Ситуации могут быть сложными...
   - Да ладно, - Олег выглядел очень самоуверенно. Он первым вышел из комнаты. Игорь пошел за ним.
   - Главное, не сопротивляться эпохе, - тихо сказал клерк.
  
  
   Они сидели за столиком летнего кафе.
   - Тебе неинтересно, как это происходит? - первая реплика Игоря прозвучала после длительного молчания.
   - Абсолютно. Тебе интересно, как работает игровой автомат? Мы решили поиграть в эту игру. Думаю, она получится увлекательной, - Олег устраивался в пластиковом кресле поудобнее.
   - Но все эти механизмы, которые запустятся через пару часов...
   - Мы поспорили, дружище? Поспорили. На интерес? На интерес. Так вот что я тебе скажу: в этом весь и интерес. И только. А остальное не бери в голову.
   - Но как не брать, если ты окажешься там, где, наступив на бабочку... Ты понимаешь, о чем я?
   - Начитался Брэдбери, и теперь тебя волнуют вселенские масштабы.
   - А что, он был неправ?
   - Посмотрим. Пока нет повода думать так.
   - Но логика ведь есть.
   - Логика есть во всем: и в том, что стакан стоит на этой картонной подставке, - Олег поднял стакан, вытащил подставку с рекламой "Невского" и положил ее поверх полупустого стакана, - и в том, что эта картонная подставка лежит сейчас на стакане. Дело случая. Если у переменной величины появляется дельта, даже патологически стремящаяся к нулю, то, по Брэдбери, через определенный промежуток времени обязательно произойдет катастрофа. Лавинообразный процесс. Но кто сказал, что это истина. Только Брэдбери. Вполне вероятен и другой исход: та же самая дельта, и даже не стремящаяся к нулю, через мгновение будет просто задавлена самой величиной. Кинь в реку булыжник - пара капель выплеснется на берег, но река нигде своего русла не изменит. Если бы в битве при Сталинграде погибло с нашей стороны на пару тысяч человек больше, то это никак бы не повлияло на исход войны.
   - Постой. Выходит, по-твоему, что не сойдись будущая мама Эйнштейна с его будущим папой, то никакой бы трагедии не произошло?
   - От других мамы и папы родился бы другой Эйнштейн, а то и два. Не сегодня так завтра. И расстояние от этого сегодня до того завтра было бы незаметным. Закон больших чисел.
   - Это просто космический фатализм.
   - Называй как хочешь.
   - И вселенский пессимизм.
   - Для нас главное - реальность. А сейчас она заключается в том, чтобы разузнать, где ближайший бордель, - сказал Олег и пошел к стойке.
   Сосредоточиться на пиве, как на нынешней реальности, для Игоря оказалось сейчас непосильным трудом: цвет, вкус, плотность - все мимо, мимо сознания.
   Через минуту Олег бросил на стол газету объявлений.
   - Но через пару часов эта реальность изменится, - не унимался Игорь. Ему казалось неестественным отсутствие желания у своего приятеля узнать, что же будет ТАМ.
   - Но реальностью она быть не перестанет. И все сведется к одному: как побыстрее подстроиться под новые условия, как гармоничнее в них вписаться, чтобы поскорее оттуда исчезнуть.
   - И тебе не интересно то время? Ведь это уникальный шанс...
   - Ага, узнать, куда подевалась Атлантида и почему вымерли динозавры. Мне это неинтересно.
   - Абсолютно?
   - Абсолютно. В любом случае будет ущемлено только мое самолюбие. Однако впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь. А там, глядишь, засяду за мемуары, денег срублю... - Олег листал страницы газеты, однако было заметно, что ему не удается сосредоточиться на поиске - на другой сегодняшней реальности.
   - А если не вернешься?..
   - Когда после третьей мировой войны жизнь будет возможна только на одной десятой суши, будь добр, не думай, что это я пукнул под стенами Трои.
   - Я понимаю твою иронию, - сказал Игорь, откинувшись на спинку пластикового кресла и наблюдая за тем, как палец Олега вновь заскользил по рубрикатору. Он глотнул еще пива: - А если ты попадешь в то же самое время? То есть, я хочу сказать, попадешь в сейчас, в наш день.
   - Вернешься - покажись психиатру. Дежа вю - это, кажется, симптом. Смотри, нашел. Совсем недалеко отсюда, - палец Олега остановился на какой-то строчке.
   - Через пару минут за соседний столик сядет женщина, - вдруг сказал Игорь.
   - Мне кажется, что ты весь сегодняшний день с чем-то бьешься, и так отчаянно, что страшно становится, - спокойно ответил Олег, подзывая официантку, чтобы расплатиться.
   - Я просто никак не могу понять...
   - Не надо ничего понимать, выкинь из головы, в крайнем случае потом опубликуешь пару сенсационных статей в каком-нибудь ненаучном журнале.
   - Подожди, - Игорь выкладывал деньги, следя одновременно за молодой женщиной, вошедшую в кафе. Она села за столик, и Игорь сказал: - Обернись.
   Олег обернулся, оценил женщину долгим взглядом, отчего та подвинула кресло так, чтобы не видеть его.
   - И что? - спросил Олег.
   - Женщина. Я тебе говорил. - В прошлый раз он так же продолжительно смотрел на нее, но он всегда смотрит так на женщин, а она отвернулась, как и тогда.
   - За этот столик могли сесть либо мужчина, либо женщина - третьего не дано. Идем.
   Олег поднялся первым, набирая номер телефона, вычитанный в газете. Игорь посмотрел как-то с грустью на женщину за соседним столиком, потом на два стакана с остатками пены, два окурка в пепельнице и подрагивающие на ветру газетные листы.
  
  
   До места старта -- публичного дома -- ходу оказалось всего двадцать минут.
   Шли молча. Вдруг Игорю пришла неожиданная мысль: а стоит ли вообще продолжать это путешествие. Он вернулся в исходную точку, и можно жить дальше, приняв все это за сон, чего ведь не увидишь во сне. Плюнуть на все: к чертям договор. Все, Олежек, ты выиграл пари, у меня кишка тонка, мне и без экстрима неплохо. И не поздно еще вернуть Светку. Она хлопнула дверью, послала его далеко и надолго, когда узнала о споре. И не ясно, что больше ее разозлило: само пари или то, каким образом они попытаются доказать, кто круче. А скорее и то, и другое. И потом, в самом деле, по своим снам можно написать пару хороших книжек...
   И прав, в конце концов, Олег. Но они уже пришли. Может, по сигаретке, перед тем, как...
   Они закурили, нервно, и это чувствовалось.
   - Ты легко обходишься без курева? - вдруг спросил Олег.
   - Легко. - Это была правда, закурить, бросить на какой-то срок, а потом опять закурить для Игоря было в порядке вещей.
   - Черт, а я вот нет. А вдруг там не будет курева?
   - Может, это хороший способ бросить курить?
   - Кто знает. Может, это просто хороший способ сам по себе.
   Нервный смешок. Нет, останавливаться на полпути глупо, но это уже не главное, потому что что-то изменилось в нем, каждая клеточка его организма была уже убеждена, что это не его время, что оставшись здесь, он всю жизнь будет ощущать себя инородным телом, вставным зубом, потому что ничего нельзя вернуть назад, даже если ты сел в машину времени, вероятность ничтожно мала, что ты попадешь именно в то самое прошлое, где раздавить бабочку значит уничтожить всю будущую цивилизацию. Рука зависла в воздухе, Игорь беспомощно смотрел то на одну урну, то на другую, совершенно не понимая, куда послать окурок.
   - Ты чего? - спросил Олег.
   - Пытаюсь не раздавить бабочку, - Игорь бросил окурок в правую урну, предварительно затушив его о металлический край.
   Олег открыл дверь.
   - Вперед и с песней, - сказал он и вошел внутрь.
   - Назад, скорее, - сказал Игорь и последовал за ним.
   Он рассеяно водил глазами по скопу девиц и пытался вспомнить, как звали ту, с которой он был в прошлый раз.
   Олег выбрал первым - блондинка, крашеная, метр семьдесят пять, девяносто пять, шестьдесят два. Игорь ткнул пальцем в кого-то - она. Пропустив вперед девиц, сами на мгновение задержались в коридоре.
   - Послушай, откуда ты все-таки узнал про зеленую подушечку, - спросил Олег.
   Игорь ничего не ответил, только усмехнулся - все-таки тебя, бестолочь, проняло - и вошел в комнату. Олег проводил его взглядом, тоже усмехнулся - да пошел ты...
  
  
   - Меня зовут Изабель.
   - Вас всех здесь зовут Изабель? - спросил Игорь.
   - Почему всех? Изабель я одна, - ответила девица, недоуменно глядя на своего клиента.
   - Надо же, - себе под нос сказал Игорь, но Изабель услышала.
   - Тебе что, не нравится? - задвигались крылья носа, но Игорь погасил начинавшую закипать ярость:
   - Хорошее имя, - и, подойдя к ней: - Мы с тобой никогда не встречались?
   Изабель сидела на кровати, обхватив колени руками, смотрела на Игоря снизу вверх.
   - Если ты здесь не в первый раз, то, может, и встречались, - ответила она.
   - Не в первый раз, - Игорь заметил на шее цепочку. Точно такая висела у него на шее. Он тронул Изабель за колени, та опустила ноги и откинулась на спину.
   Игорь протянул руку и уверенным движением открыл крышечку медальона - маленький зеленый камень.
   - Ты чего? - проститутка даже отодвинулась на кровати, она явно не ожидала такого.
   - Да нет, ничего, - ответил Игорь, - милый медальончик. И цепочка ничего. У меня такая же.
   Он показал Изабель свою цепочку с крестиком.
   - Наверно, мы отоваривались на одной распродаже, - сказала девушка.
   Игорь отошел от кровати, сел в кресло. Вот она, одна и та же цепочка в двойном количестве. Медальон один, другой он оставил в сумке на турбазе, внутри него тоже был зеленый камень. Как это может быть: одна и та же цепочка? Может, все-таки я ошибся, и цепочка другая, и Изабель он видит впервые? Что-то все время от него ускользало, никак не удавалось ухватить за кончик верную логическую нить. В конце концов, какое ему дело: та эта цепочка или не та, что за забота разбираться в изгибах времени, раз ты уже твердо решил двигаться дальше. Чужое это время, а мое - то, где такая цепочка одна. Перестань терзать себя, выкинь все это из головы, как советовал Олег, как ни крути время, все равно оно тебя обманет, хотя неплохо бы захватить что-нибудь на память, но у Изабель ничего нет: в ушах никаких сережек, на пальцах никаких колец, лишь цепочка с медальоном - он продолжал смотреть на девицу, с опаской поглядывавшую на странного клиента.
   - Хочешь выпить? - предложил Игорь и улыбнулся.
   Проститутка нерешительно улыбнулась в ответ:
   - Шампанского.
   Через пять минут Игорь вернулся с бутылкой шампанского и бутылкой коньяку. Он задержался на мгновение у противоположной двери - нет, Олег там, никуда еще не ушел - приглушенные голоса, и слов не разобрать.
  
  
   Полбутылки коньяку стояло на маленьком столике. На широкой кровати, хохоча как сумасшедшая, каталась на спине Изабель. Она уже вылакала шампанское, и страх ее прошел, а его просьба окончательно развеяла опасения, и она дрыгала в истерике ногами, - фетишист проклятый, - задела пустую бутылку из-под шампанского, та скатилась с кровати на пол. Игорь налил себе еще коньяку - алкоголь никак не хотел туманить мозг - это не дежа вю, это не сон, это жизненный дубль, который отличался от дубля в кино тем, что в последнем можно было что-то изменить, поправить, сыграть по-другому, а здесь ничего нельзя изменить, хотя он прекрасно понимал, что встать и выйти из этой комнаты, выйти из игры, несложно, всего лишь нужно подняться с кресла и открыть дверь, и не услышать, как Изабель, давясь смехом, говорит:
   - Я тебе могу подарить свои трусики. Или хочешь, лифчик отдам. Для такого дела не жалко.
   Игорь взялся за ручку двери, но остановился, посмотрел на Изабель - сегодня это уже игра с огнем, но игра, в отличие от того раза, когда был решительный шаг в неизвестное. Он вернулся, плеснул в фужер Изабель немного коньяку и протянул ей.
   - Мне не нужно твое белье.
   А дальше: мне нравится, как ты смеешься, выпьем коньяку, мне нельзя крепкие напитки, а мы никому об этом не скажем, и две емкости, полные коньяка, застыли напротив друг друга, через мгновение звякнуло стекло, пауза - ладно, я возьму в подарок твои трусики, как скажешь, пей, - и фужер пополз ко рту проститутки, а Игорь продолжал бросать слова, как шары в стенку, убеждаясь с грустной то ли улыбкой, то ли ухмылкой на лице, что в ответ отскакивает уже знакомая фраза - завораживающая игра, но гаснет свет и между ничего не значащей дельтой и теорией вероятности борьба двух тел, мятые простыни, легкое покусывание - ай, больно пальцу-то, медальон острым краем процарапал кожу - разорванные звенья цепочки, чертовы цифры, а потом мгновенный сон, и Изабель опять не вспомнит о медальоне...
  
  
   И сколько таких, кто стремится в направлении, обозначенном в собственном лабиринте как "вперед", гонится за призрачным счастьем, сконцентрированным в ограниченной области пространства, сколько лелеют удачу уповая на теорию вероятности -- сколько их было до сколько будет после и сейчас зажатые в мягких тисках темноты...
   Как отсюда выбраться?
   -- Из вечности не выбираются, в вечности остаются.
   Перевернуться на живот, уткнуться лицом в мягкую белую подушку. И напрасно ждать, что сейчас подойдет Надежда и перебинтует ногу. Он встретил ее первой, когда полуторка везла его, молодого лейтенанта, и несколько таких же молодых солдат, в расположение роты майора Плещеева. Надежда собирала цветы возле дороги, букет уже пожухлых ромашек в ее руке, и она, прикрывая ладонью лицо от неожиданно яркого осеннего солнца, смотрела на проплывающую мимо кабину машины, в которой он...
  
  
   7.
   Яркий солнечный свет не позволил ему сразу открыть глаза. Где-то недалеко послышался смех. Смех. Нет, воспоминание о смехе.
   - Геракл, отдай волан. Отдай, кому говорят, - услышал он женский голос.
   Геракл, волан. Геракл, отдай волан. Мне кажется, что я все это уже слышал - неужели теперь дежа вю будет со мной постоянно? Вчера тоже со мной случилось дежа вю... Что за вялость мыслей? Вязнешь в собственной памяти, как в болотной топи. Пойдем другим путем... Поищем зацепку в другом. Отдал ли Геракл волан? Не мозг, а в самом деле болото какое-то. Нет, Геракл, волан не отдал. И тут сознание включилось мгновенно, словно кто-то нажал на педаль акселератора - это цикл, я попал в цикл. Неужели это было не понятно еще вчера? А что вчера? Бессмысленные разговоры о бабочках, дельтах и дежа вю. Игорь открыл глаза и невольно отпрянул. На него смотрело усталое небритое лицо с мокрыми волосами.
   - А! - вскрикнул он. Лицо подернулось рябью, потекло с ручьем.
   Черт! Испугался собственного отражения. Отражения в ручье. Он лежал ничком на берегу, голова свешивалась над водой. Игорь перевернулся на спину, дневное солнце резануло по глазам. Зажмурился. Огляделся - никакого намека на турбазу. Привиделось, приснилось.
   Снова повернулся к ручью, зачерпнул ладонью воды, плеснул себе в лицо. Защипало палец. Он оглядел палец - небольшой порез, недавний. Подул. Боль схлынула. Принял ли я таблетку? Прижег ли я палец?
   Игорь сел. По коже пробежал озноб. Становилось прохладно. Видимо, он недавно искупался - волосы были еще влажные. Плескался в пруду, пугая лягушек, а потом задремал, смотрел на белые облака на голубом небе и задремал. Игорь оглядел себя: он был голый. Одежда небрежно брошена у самой воды. Он протянул руку и подтащил к себе штаны, рубаху, сапоги.
   Ребус: я угадаю, где я, с пяти шагов, а я угадаю с четырех, нет, с трех. Отгадывай. Игорь перебирал незнакомые вещи, пытаясь понять, чьи они.
   "Мои, - Игорь огляделся по сторонам. - Безусловно, мои. Но чьи?!"
   В воду плюхнулась лягушка, подняв столбик брызг. Игорь посмотрел на расходящиеся круги. Другая лягушка застыла на камне. Незнакомое любопытство потянуло Игоря к земноводному. Он оставил одежду и осторожно лег на живот, приблизившись к твари. Лягушка с застывшими глазами двигала зобом. Вдруг застыл и зоб, над лягушкой завертелся комар. Каменное изваяние да и только, подумал Игорь. Лягушка сделала движение и комар исчез в ее утробе.
   - Немного сопливой сентиментальности и будет из этой твари человече, а я его под ланцет, да под микроскоп.
   Игорь отмахнулся, шлепнул себя по шее, на ладони скатался влажный комочек. Лягушка отпрыгнула в сторону, Игорь посмотрел на ладонь: черный комочек - все, что осталось от комара. Вот тебе и бабочка.
   Щелчком сбросил в воду влажное воспоминание о комаре. Что это там? Под водой сквозь отражение своего лица он разглядел полузарывшийся в песок медальон. Игорь достал его, отряхнул от воды. Затем снял с шеи цепочку и сравнил. Цепочки были одинаковы. Одинаковы с точки зрения строения: длины, размера звеньев, плетения, - но во всем остальном - это были разные цепочки, каждая из них приобрела те отличительные черты, которые приобретают одинаковые вещи, став собственностью разных хозяев. Но какое значение это может иметь здесь? И где это здесь? Разберемся. Главное, что цикла не случилось, а то ведь можно было до бесконечности повторять плахи, школы и лодки. Игорь облегченно вздохнул. Пожалуй, если он выберется отсюда, если вернется в свое время, он опишет свои злоключения. Пусть ученые умы позакручивают свои извилины, чтобы понять закономерности, построить теории, пусть поломают копья в дискуссиях.
   Игорь быстро оделся, удивительно проворно натянув на себя незнакомую одежду. Сунул медальон в карман. Он полон энергии и сил: быстро сориентироваться и двигаться дальше. В таких случаях говорят, что открылось второе дыхание. Так, судя по одежонке, это век девятнадцатый. Девятнадцатый, в этом нет сомнения, но откуда такая уверенность, да как откуда, оттуда, ведь я уже в чужой шкуре, и надо только собраться с мыслями, вспомнить, что было раньше, нет, не про Лену, не про Умапушту, не про Настю, а что было уже сегодня, сегодня, которое уже в девятнадцатом столетии - как же тяжело даются первые шаги, адаптация посерьезней, чем в космосе.
   Игорь прикрыл глаза и, погрузившись в полудрему, с трудом воспоминал бревенчатую избу, дощатый стол, брошенную небрежно на лавку вышитую скатерть, руку с ланцетом, его руку, значит, он врач, безусловно врач, лекарь, и перед ним посиневшее тело, запах смерти, такой знакомый, такой привычный запах смерти, надрез, от шеи до паха, как этим скальпелем еще что-то можно резать, но это не его скальпель, а стоящего рядом уездного лекаря, слеповатого, небритого, неопрятного, и скальпель такой же как его владелец, щербатый и скверно отточенный, а позади напирают мужики, те самые, в которых, говорят, вся сила и будущность России, но гнать их отсюда в шею, мешают только, и так оно есть, кто-то случайно толкнул его под руку, сталь, только что побывавшая в разрезанной ткани, воткнулась в палец - принял ли я таблетку, прижег ли ранку? - да откуда у этого знахаря адский камень, лишь чертыхания, и снова туда, в распоротое брюхо. А дальше - отправиться в обратный путь, по дороге ужасно захотелось искупаться, освежиться, а потом он задремал на солнце.
   - Вот вы где, Евгений Васильевич, батюшка, - вдруг раздался чей-то голос. - Вас уже обыскались.
   Игорь мгновенно открыл глаза. Перед ним стоял старик.
   - Вы кто? - Игорь сделал вид, что прикрывает лицо от солнца, хотя оно светило совсем с другой стороны.
   - Да разве не признали-с? Или шутите?
   Игорь едва качнул головой из стороны в сторону.
   - Тимофеич я, - сказал старик наклонился, заглядывая барину в глаза.
   Игорь понял, что надо что-то ответить, чтобы этот самый Тимофеич, который, быть может, состоит в родственных или соседских отношениях, не заподозрил чего лишнего. Мужики, хоть за ними и будущее России, народ темный, скрытный.
   - А да, Тимофеич. И что ты, Тимофеич?
   - Так вас, барин, дома уже заждались. Батюшка ваш Василий Иванович места себе не находит, где, говорит, Евгений да где Евгений.
   - Василий Иванович? - переспросил Игорь, а сам подумал: "Чапаев, что ли?"
   Что за бред!
   - Неужто забыли, Евгений Васильевич?
   - Забыл, не поверишь, - опять приходилось пользоваться испытанным приемом - амнезией.
   - Да как же это?
   - Голову солнцем напекло. Так куда мне идти?
   - Да вон там за рощицей направо уже и видно имение.
   - Имение? Чье имение? - спросил Игорь.
   - Вашего батюшки Василия Ивановича Базарова имение. Что-то совсем, видать, вам солнышко напекло макушку.
   - Иди, скажи: сейчас буду, - проговорил Игорь и тут же отвернулся, поскольку Тимофеич чересчур внимательно посмотрел в его перекошенное лицо. - Иди, я следом.
   Тимофеич побрел в сторону имения, а Игорь опустился на землю - надо перевести дух. Он - БАЗАРОВ. Ну и что с того! Базаров так Базаров. Но ведь Базаров - это... Да мало ли на свете... Нет, это всего лишь совпадение. Да и не помню я, как звали того самого... Да ну, полный бред, того выдумал Тургенев, написал, быть может, и с натуры, но обобщил, усугубил, подкрасил, прототипов было пруд пруди, а именно такого человека не было. Ерунда. Совпадение. Да еще саднит порезанный палец. К черту палец. Спокойно разобраться. Не пороть горячки. Если верно, что я оказался в России девятнадцатого века, то у меня две возможности: либо это совпадение, либо я (совсем невозможная возможность) прототип того самого Базарова, о котором писал Тургенев. В первом случае эта ситуация ничем не отличается от всех предыдущих - выпутаюсь. Во втором случае... Что же мы имеем во втором случае? Достаточно вспомнить, что там было у Тургенева, хоть это и непросто, читал и даже дважды, но уже давно. Остается поднапрячься и вспомнить. Но, постой, если я всего лишь прототип, то это совершенно не означает, что Тимофеич - прототип, что Василий Иванович - прототип и что события - тоже прототип, то есть совсем не значит, что события, описанные Тургеневым, имеют хоть какое-то отношение ко мне, к прототипу.
   Игорь смотрел на удаляющуюся спину Тимофеича. Придется разбираться на месте. Но книгу вспомнить не мешает - ориентироваться станет легче, несмотря на то, что здесь все только прототипится. Итак, кто такой Тимофеич? В книге его не помню. Может, его там и не было. А если был, то, видно, совсем незначительный персонаж. А кто был в книге? Так, Аркадий, прибившийся юнец. Дворяночка, в которую этот самый Базаров, то есть я (Я!!!)...
   - Тимофеич! - закричал что было сил Игорь. - Тимофеич!
   Тот остановился. Игорь резво побежал к нему, но через несколько шагов одумался и перешел на мерный шаг - барин все-таки, хоть и нигилист. Нигилистом он должен быть, в этом нет сомнения, иначе бы не стал прототипом. Иначе не написали бы про него, про Базарова, книгу.
  
   На крылечке господского домика стоял высокий, худощавый человек с орлиным носом в накинутом на плече военном сюртуке. Завидев приближающегося Игоря, он торопливо сбежал с крыльца и, не обращая внимания на Тимофеича, обратился к Игорю:
   - Ну наконец-то! Потеряли мы тебя.
   Тимофеич остановился, пожал плечами.
   - Разыскал. Привел, - пробормотал он и вошел в дом.
   - Обед уж давно остыл, но Аринушка сейчас разогреет все заново. Идем в дом.
   Игорь покривился - да, вот здесь ему придется провести некоторое время, пока он не найдет себе подходящую партию для флирта. Он не любил дач; загородный коттедж, где все как в городских квартирах, это одно, а дача, где приходится в кромешной темноте искать нужное ведро, - это просто кошмар какой-то. Домик в деревне, не дача, понятное дело, но век-то какой на дворе, огляделся, прежде чем войти в дом: баня во дворе, покосившийся сарайчик, ряды грядок, кое-какие плодоносные насаждения. А что внутри?
   Внутри оказались шесть крошечных комнат. Игорь, стараясь придать себе непринужденный вид - все же его родной дом, - неспешно ходил по дому. Василий Иванович плелся следом, ни на шаг не отставая от сына.
   - Ты как будто здесь впервые, - усмехнулся он.
   Игорь повернулся к нему, открыл было рот, чтобы ответить, но лишь растянул губы в кривой улыбке - главное, не сопротивляться эпохе. Но эпоха эпохой, а родственные отношения - это родственные отношения, и сложно с первого раза называть отцом человека, которого видишь впервые. Но есть целое племя на Земле, которое с первого шага, с первого взгляда, совершенно искренне, веря в это, называют незнакомых людей отцами, матерями, сыновьями, мужьями, женами. Имя им - актеры, у них жизнь полнится игрой, и что стоит мне, пусть и без соответствующей подготовки, принять условия этой игры и улыбнуться сейчас, сказать:
   - Я отдохну до обеда... отец. В кабинете.
   Василий Иванович остался на пороге кабинета, потоптался чуток и ушел. Игорь рухнул на кожаный диван, огляделся: комнатенка, тесная, как и все прочие комнаты, а тут еще и мебели вагон - огромный стол на толстых ножках, кожаный продавленный диван, громоздкие шкафы. Где-то стоит гипсовая голова Ленина с расчерченным черепом: отец-то френологией занимается. Игорь поднялся, снял голову со шкафа, провел рукой по запылившемуся гипсу: линии и цифры. Если б только можно было по этим бугоркам и впадинам прочитать, как книгу, свое будущее. Да хотя бы свое - базаровское - прошлое вспомнить. Рука его скользила по пронумерованным четырехугольникам гипсовой головы. Одно знаю - ноготь сковырнул прилипший комочек грязи с виска - кончил парень плохо: умер. Даже жалко, помнится, было его.
   Его размышления, однако, прервали. Дверь приоткрылась и на пороге показалась низенькая старушка в белом чепце и пестрой кофточке. За ее плечом маячило лицо Василия Ивановича.
   - Енюша, я пельмешков налепила к борщику. Будешь? - спросила Арина Власьевна.
   - Конечно будет, Аринушка. Мы еще и хереса попробуем, правда, сынок? Специально для тебя откупорю бутылочку.
   Конечно, буду... мама, ведь я чуть слюной не подавился, когда в кабинет с открытой дверью ворвались запахи деревенского обеда. Игорь молча кивнул.
   - Сейчас иду, - сказал он и водрузил Ленина опять на шкаф.
   За столом сидели молча. Игорь хлебал борщ: вкус девятнадцатого века, в его веке вряд ли можно найти такой вкус. И запахи здесь другие. Здесь все другое: другая атмосфера, другие мысли, чувства. У каждой эпохи свои мысли и чувства, свои запахи и вкусы.
   Василий Иванович первым справился со своей порцией борща. Арина Власьевна сидела напротив Игоря и, подперев пухлой ручкой голову, не сводила с него глаз. Василий Иванович пару раз даже зыркнул глазами: чего пялишься, старая, весь аппетит отобьешь.
   Игорь выжидал, когда малейший намек окончательно разбудит его память, окончательно прояснит ситуацию - ведь очень любопытно, совпадение ли это, или он и в самом деле прототип того Базарова.
   - А что твой друг Аркадий Николаевич? - вдруг спросил Василий Иванович, отставив в сторону пустую тарелку. Арина Власьевна подскочила и побежала за вторым блюдом, старик тем временем продолжил: - Я тут вспомнил его, приятный молодой человек. Не собирается ли в гости к нам?
   - Аркадий Николаевич? - Игорь оторвался от борща. Вот она, первая подсказка. Аркадий Николаевич, он вспоминается мне, конечно, я его помню, Базаров его помнит, значит, и мне он знаком, думал Игорь. Неужели это он? Этого, конечно, мало, надо еще факты, чтобы убедиться в невозможном. - Кирсанов?
   - Ну да, Кирсанов?
   - Я с ним в прошлый раз у тебя был, так?
   - Да ты, верно, разыграть меня хочешь. А? - Василий Иванович улыбнулся. - Неужели не помнишь?
   - Отчего же, помню. Отец у него Николай Петрович?
   - Кажется так. Ты же сам мне рассказывал.
   Конечно, рассказывал, в прошлый раз, когда они с Аркадием приезжали сюда погостить на несколько дней.
   - Ну так как у него дела?
   Вошла Арина Власьевна с большой миской пельменей. Поставила на середку стола. Василий Иванович налил хереса.
   - Жениться собрался, - сказал Игорь, и это было близко к истине. Он расстался со своим недавним другом почти накануне, в имении Анны Сергеевны, той самой дворяночки, чувство к которой так волево подавил в себе Базаров. - Забудь про него.
   - Отчего же? Я тут специально сигарками разжился.
   - Наша пыль ему глаза выест, наша грязь... - Игорь осекся. Что за штиль? И до чего знакомая фраза слетала сейчас с его языка! Он хорошо помнил ее, и не потому что несколько дней назад бросил ее при прощании в лицо Аркадию, а потому что слишком крепко она засела в его, Игоря, мозгу еще с юношества, когда он ходил в школу, когда в первый раз услышал про нигилизм.
   - Ну ладно, Бог с ним, - сказал Василий Иванович и осушил рюмку.
   Игорь поднес к губам свою. Но не выпил. Даже не пригубил. Лишь внимательно посмотрел на темноватую жидкость, как будто хотел разглядеть что-то в глубине, нет, показалось, под слоем хереса лишь мутноватое стекло рюмки, только что-то тяжелеет голова, хотя он еще не выпил ни глотка.
   - Я в деревню хочу сходить, - сказал Игорь.
   - А разве ты сегодня там не был?
   Был он в деревне. Утром направился туда, решил срезать путь и пошел через березовую рощицу, там молодые девушки - просто загляденье - играя, прятались от парней, он видел, как одна из них схоронилась под упавшим деревом, еще и ветку наклонила, чтобы скрыть себя, а, заметив, что он ее обнаружил, приложила палец к губам - не выдавайте, барин, - хихикнула, подавила смешок, он только улыбнулся, пожал плечами и пошел дальше, а вскоре за спиной услышал веселый крик, за кустами возня и смех, а он идет и идет в деревню - как же, там сегодня уездный лекарь будет вскрывать труп крестьянина, как будто и так неясно, отчего тот помер. Но отчего?
   - А отчего тот крестьянин умер? - задал Игорь вопрос. Какое-то тревожное чувство сжало его сердце.
   - Тот, которого сюда привозили три дня до того?
   - Ну да.
   - Известное дело отчего - от тифа. А ты забыл, что ли? Еще живой был. Нет, уже ничего с ним сделать нельзя было. Да ты и сам мне это скажешь.
   Игорь все еще держал полную до краев рюмку, но в этот момент рука дрогнула, и немного хереса пролилось на руку и на штаны. Тифозный мужик! Это был тифозный мужик! Он видел его посмертную маску и подумал тогда еще, как смерть внешне меняет людей, вроде все то же самое, как и пять минут назад, но что-то неуловимое меняет лицо, оно становится как будто плоским, а всего-то прекратилось биться сердце, и кровь больше не течет по жилам. Игорь зажмурился, снова саднил палец. Он тряхнул рукой, поднес палец к губам и подул. Боль тут же унялась.
   - Что ты, Евгений?
   - Да, ранка, дайте йоду, - он снова задул на палец.
   - Что за ранка? - встревожился Василий Иванович. - Где она?
   - Вот тут на пальце.
   - Где же ты порезался?
   Где он порезался? В деревне. Уездный доктор решил вскрывать труп, а он уже давно не упражнялся в этом. Вот и напросился, вот и порезался.
   - Неужели у уездного лекаря не было адского камня?
   - Не было. Да ты посмотрел бы на его ланцеты. Да ничего страшного, заживет.
   Василий Иванович бросился в кабинет.
   Базаров умер от тифа, он заразился тифом, порезав палец при вскрытии умершего от этой болезни крестьянина. Ясная и четкая мысль озарила его мозг. Он умер от тифа. И он тоже умрет от тифа, потому что через порезы зараза распространяется моментально...
   Из кабинета вернулся Василий Иванович. Он сильно суетился, прижигая ранку адским камнем. Не суетись ты так, отец, здесь нет ничего страшного, обычный порез, нет, не может быть, здесь все не так, отец, ты не представляешь, как здесь все не так, я не могу умереть от какого-то тифа в девятнадцатом веке, это нелепица какая-то, все нормально, этого просто не может быть.
   Его спокойный и уверенный вид, видимо, успокоил старика. Но Игорь нашел первый удобный предлог удалиться в кабинет, чтобы остаться одному.
   До самого вечера Василий Иванович искал хоть малейший повод, чтобы войти к комнату сына. Игорь лишь улыбался и насколько мог вежливо выпроваживал старика. Наедине было легче собраться с мыслями.
   Я - Базаров, а раз так весьма вероятно, что я отдам концы через несколько дней, потому что болен тифом, а эта болезнь в наши времена (в какие наши - в их времена, во времена Базарова, в мои времена) частенько заканчивается не лучшим образом, и бессмысленно уповать на заливающие страницы буквы - переставь их местами и получится Уголовный кодекс или программа телевизионных передач, - бессмысленно полагать, что целлюлоза и тифограпская краска - это реальность, а все остальное - нет, и потому надо что-то срочно предпринять, надо выбраться из этой дурацкой ситуации.
   В доме он видел всего троих женщин, одна из которых его мать, то есть мать Базарова, потом ключница Анфиса, от одного взгляда которой на тебя нападает столбняк, и девочка-подросток, она принесла во время обеда в гостиную самовар. Еще здесь недалеко деревня - перед глазами резвящиеся девицы, за которыми гоняются деревенские парни. И какого черта он отправился в деревню, вместо того, чтобы принять участие в этой "невинной" забаве? Но стоп, ведь это был еще не он, это был Базаров, и цели у него были другие, не за тем он шел через рощицу, и он еще не порезался при вскрытии трупа. Надо спокойнее подойти к ситуации, пытался себя успокоить Игорь, но это не очень получалось. В крови бродила зараза, и он становился все более раздражительным.
   Дверь приоткрылась, и в щелке опять показалась голова Василия Ивановича:
   - Евгений, я хотел спросить... Ты что будешь на ужин?..
   Отец прикрыл за собой дверь, пряча глаза, но ловя миг, чтобы со всей внимательностью заглянуть в лицо сына.
   - О, скорей отсюда! - вскипел Игорь, - Скорей отсюда. Бежать! Бежать!
   Какой смысл скрывать раздражение! Он взаперти. Он заперт во времени. Это новый вид тюрьмы, когда ты можешь идти куда хочешь, но все равно не можешь вырваться - оператор машины времени ушел на обед. Бежать? Конечно, бежать. Но куда? Из своей, из его, Базарова, шкуры не вырвешься. Нет сомнений, он болен, все идет по описанной схеме, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы спрогнозировать итог: медицина здесь с тифом бороться не умеет, и Базаров умер от тифа, умер у Тургенева, и я умру, будучи тем или совсем иным Базаровым, осталось день, два, три - я не знаю точно, но дни сочтены...
   Внутренние размышления отразились бурей на лице Игоря, и Василий Иванович задрожал:
   - Как бежать? Куда бежать?
   - Туда, откуда приехал. Тебе этого не понять, не понять, ты не знаешь самого страшного!
   - Боже упаси, что ты говоришь! - Василий Иванович внутренне сжался.
  
  
   Хоть Игорь и вышел вечером к столу, но есть отказался: не хотел, и как хотеть есть, если уже был и жар, и озноб, и пульс бьется с нечеловеческой скоростью.
   - Простудился, должно быть, - глухо сказал Игорь.
   Он встал и пошел мимо Арины Власьевны к выходу на двор, но у самой двери пошатнулся, однако не упал, схватился за косяк. Василий Иванович как мог скоро подскочил к нему, поддержал, но Игорь отмахнулся, вяло, и снова пошатнулся.
   - Простудился, прилечь хочу.
   Отец проводил сына в кабинет, помог лечь на диван, через мгновение вернулся в гостиную:
   - Чаю липового просит.
   Арина Власьевна засуетилась, приготавливая чай из липового цвету.
   "Жаль их, - думал Игорь, делая глоток за глотком, - жаль, по-человечески жаль. Их сын умрет, в этом сомнений нет, но я-то, я умереть не должен, никак не должен. Нет, я не могу."
   Игорь уже не вставал в тот день, сон, тяжелый словно каменная плита, навалился на него, раздавил своей тяжестью, пропуская сквозь его тело свои грубые жилистые каменные пальцы, вызывая из небытия образы прошлого и настоящего. Вдруг перед ним возникла его мать. Не Арина Власьевна, а та, что ждет его звонка, ждет, когда он приедет к ней в воскресенье на обед, она уже знает, что приготовить, чем накормить сына, и сейчас тянет к нему свои руки с тарелкой, на которой дымится - жаль, не видно что - сготовленное блюдо, я хочу знать, что, мама, у тебя в тарелке, щи, зеленые щи, отвечает она и наклоняет тарелку, с которой соскальзывают цепочки, крестики, комсомольские значки и падают прямо в его разверстую грудь, рваные края грудной клетки тут же схлопываются, и тоненькая иголочка скользит по плоти, ведя за собой ниточку, штопая рану, и втыкается в зеленую подушечку. Мама пропадает, и он видит, словно сквозь туман, кабинет: склянки, банки вперемежку с книгами и птичьими чучелами на полках, огромные шкафы из карельской березы, бюстик Ленина, старый диван, на котором кто-то сидит, Бог ты мой, это Светка, она вернулась, он узнал ее и уже бежит к ней, потому что она - врач, хирург, она вылечит его, медицина ее века почти всесильна: тиф - какой пустяк, мелочь, две пилюли, и на утро ты уже здоров, и он тянет к своей Светке покрытые красными пятнами руки, а она надевает: на лицо - свежую повязку, на туфли - свежие бахилы, и сбрасывает белый халат, под которым ничего нет, лишь тело, ослепительное тело, и он жмурится, пытаясь рассмотреть спасительные врата, пропуск в рай, и нет никакого стыда, он знает: это новая терапия, современный способ хирургической операции. И он слышит свое учащенное дыхание и голос Василия Ивановича: "Сколько в вас силы, молодости самой цветущей, способностей, талантов!", поворачивается к нему, но видит, что это Арина Власьевна, и только голос у нее Василия Ивановича: "Как дышит Енюша?" Тяжело он дышит, тяжело, потому что тиф, потому что надо бежать отсюда, иначе ему каюк, нужно заставить себя сбросить одеяло, раздвинуть ослабевшими руками огромные склянки и реторты, обогнуть в полутьме обратный холодильник и водоструйный насос, протиснуться через нестройный ряд пробирок, торчащих тут и там из мохнатой земли, белых, с темными пятнами пробирок, которые качаются под вялыми порывами утреннего ветра, шелестят резными листочками, бьют его по лицу ветками, и он прикусывает зеленый листок, жует его до кашицы и сплевывает горечь - это не хинин, не пенициллин, это всего лишь лист березы, и здесь их целое море, роща не кончается, ему надо в деревню, но зачем ему деревня, когда в имении есть и Анфиса, которая там и за ключницу, и за птичницу, и за прачку, кривая на один глаз, но с лица воду не пить, есть еще Танюша, или Дуняша, - подросток, помогающая по хозяйству, и он поворачивается и идет в обратную сторону, однако он слишком долго плутал по березовой рощице, вот еще один шаг, еще, еще, и рощица неожиданно заканчивается, перед ним луг, и надо остановиться, перевести дух. Но куда дальше?..
   И он вдруг рассмеялся. Удивился тому, как звучит его смех, - незнакомо, что для Игоря, что для Базарова, потому что тиф, потому что болезнь, которая изнутри точит организм. Захлебнулся смехом, откашлялся, сплюнул в траву.
   - Могу ли поступать так? - пробормотал он. - А почему бы нет? Чем я хуже или лучше других? Тем, что стану литературным персонажем? И не просто им, а героем своего времени, которого другие герои и негерои будут разбирать по косточкам, слизывая со страниц книги великого писатели мои жалкие мыслишки. Да, именно жалкие, потому что теперь, когда мне осталось до деревни полверсты, до смерти полвздоха, все эти размышления про Рафаэлей и химиков, химиков и Рафаэлей, едва ли стоят того, чтобы ими марать бумагу.
   Игорь оттолкнулся от дерева и вышел в луг. Он шел, хватаясь руками за высокие травинки, дергал за соцветия-метелки, собирая их в хвостик - петушок или курица, лягушка или человек, черт или ангел?
   Вдруг до него донесся женский голос:
   - Тятя, ты помнишь, маманя просила бересты надрать?
   Кто это? Игорь повернулся на голос. Девушка лет шестнадцати-семнадцати бежала вслед за крестьянином. Тот направлялся в сторону деревни, неся на плече бас-гитару, - верно, с танцев шли.
   - Завтра надерем. Идем скорее!
   - Эй, постойте! - окрикнул их Игорь. - Стоять!
   Мужик остановился, оглянулся. Девушка догнала отца и тоже остановилась.
   - Стой! - повторил Игорь и двинулся к ним.
   Крестьянин воткнул вилы в землю и оперся о черенок, ожидая, пока Игорь приблизится к ним. Разглядев в приближающемся человеке барина, он слегка в знак почтения наклонил голову.
   Игорь остановился в паре шагов от него. Крестьянин разогнулся, но руки с вил не снял. Взгляд у барина был слишком недобрый.
   - Ты иди, - Игорь изобразил неопределенный жест в направлении крестьянина и перевел взгляд на девушку. Та с опаской выглядывала из-за отцовой спины.
   Лошадиное, рябое лицо, русая толстая коса, выпадающая из-под платка. "В здравом уме на такую бы и не посмотрел", - пронеслась в мозгу Игоря мысль. "В здравом уме я сидел бы сейчас дома..."
   - Иди, кому сказал. Ее оставь.
   Крестьянин оттолкнул от себя девицу, та отбежала к ближайшему стогу. Игорь двинулся к ней, но крестьянин, выдернув из земли вилы, преградил ему дорогу.
   - Не замай барин, уйди.
   Вилы угрожающе дернулись вперед, остановились в нескольких сантиметрах от груди Игоря. Игорь сделал усилие и поднял тяжелую руку, мужик еще сильнее сжал вилы, пальцы побелели. Игорь махнул рукой. Мужик отдернул вилы, и рука прошла мимо, потянув за собой ослабевшее тело. Игорь покачнулся, потерял равновесие и едва не упал, но сделал шаг навстречу приближающейся земле и устоял на ногах.
   - Раздавлю, как лягушку, - прохрипел он.
   - Попробуй, - голос мужика не дрогнул, взгляд его буравил туман болезненных глаз.
   Игорь сделал еще шаг навстречу и уперся грудью в зубья вил. Мужик не отступал. Позади него в стогу всхлипывала девушка. Игорь вскинул глаза к небу:
   - И вот по вине этакого быдла, этакого скота, у которого весь мир держится разве что на трех ослах, по его вине я должен остаться здесь и сдохнуть в этой шкуре, - Игорь дернул руками ворот рубахи, но прочная ткань выдержала. - А вот у нее, посмотри на нее же, ты, посмотри на ее лицо, у нее лицо мадонны, она же истинная Флоренс Найтингейл, у нее судьба стать спасительницей, а ты, скотина необразованная, лишаешь ее возможности стать святой...
   Мужик на мгновение повернулся в сторону девушки, чтобы увидеть, что там с лицом его дочери, и этого мгновения было достаточно, чтобы Игорь схватил вилы и дернул их что было сил на себя, вилы отлетели в сторону, а мужик напоролся лицом на выстреливший кулак. Голова мужика как боксерская груша качнулась в сторону, еще один удар, ближний бой, быть может, это последний шанс вырваться из этой временной ловушки, ведь это нечестно, неправильно, если он попал на место смертельно больного человека, мы так не договаривались, впрочем как можно было и, самое главное, с кем договариваться в этой опасной затее, но как же договор, обязательства, и все равно, так не может быть, если я попал в тифозного больного, существующего на бумаге или на самом деле, то значит должен быть выход, и надо двигать кулаками, выжимая из своего тела последние силы, потому что это последний шанс, и надежда только на кулаки, которые порождают всхлипы, хрипы, визги и, наконец, тяжелый выдох, с которым Игорь рухнул на барахтающегося на земле мужика. Тот отбросил обмякшее тело, и увидел свою дочь, которая, выронив из рук вилы, прикусила кулаки и заскулила, точно пришибленная собака.
   "Сбросить его в реку и дело с концом", - едва услышал Игорь.
  
  
   Очнулся он на диване в отцовском кабинете. Над ним склонился тот самый уездный лекарь, у которого не нашлось адского камня.
   - Пришел в себя, - сказал он и отошел в другой конец комнаты, где на подносе стоял графинчик с "укрепляющим-согревающим", то есть водкой. Он налил себе беленькой и, чуть помедлив, скосив взгляд на отца с сыном, опрокинул рюмку в рот.
   - Отец, - прошептал Игорь. - Где я?
   К кровати придвинулся Василий Иванович.
   - Как я здесь оказался? - голос Игоря окреп.
   - С кровати свалился, подняли тебя. Окно в огород нараспашку было. Ветром, наверно, раскрыло.
   Какая кровать, какое окно, причем здесь огород, как он здесь оказался, как его занесло в этот город-огород. Из восьми вычесть десять, сколько выйдет? Минус два. Логарифм частного равен разности логарифмов. Я еще в своем уме, и все, что было со мной, это было на самом деле, все, что я видел, чувствовал, я видел и чувствовал. Материя - это реальность, данная нам в ощущениях. Мои мысли еще достаточно стройны. Но удар вилами по спине, эта девчонка, которую он хотел изнасиловать. Что из всего этого является сном? И что явью? Мужик с Флоренс Найтингейл, тиф?
   - Чаю! - промолвил он и перевел взгляд на затаившего дыхание Василия Ивановича.
   - Слава богу! Тебе лучше. Кризис прошел.
   - Семьсот двадцать девять разделить на двадцать семь, сколько выйдет?
   - Что? - не понял отец.
   - Давай, кто вперед разделит. Соображай.
   - И в самом деле кризис прошел.
   - Так как же, по-твоему, кризис прошел? - с надеждой спросил Игорь и потом добавил с грустью: - Или наступил?
   - Тебе лучше, Евгений. Это видно невооруженным глазом: лучше.
   - Двадцать семь, - произнес уездный лекарь.
   - Что двадцать семь? - Василий Иванович обернулся к нему.
   - Семьсот двадцать девять разделить на двадцать семь будет двадцать семь, отец.
   Это было явью. Это здесь и сейчас было самой что ни на есть явью.
   Вошла женщина и принесла чаю. Кто она?
   - Аринушка, Евгению лучше уже, смотри, как чай пьет, - произнес Василий Иванович.
   Арина Власьевна, - подумал Игорь, делая глоток чаю. - Мать это моя. Еще глоток, еще. Полную чашку осушил. Устал. Откинул голову на подушку, прикрыл глаза.
   - Заснул, - зашептал Василий Иванович.
   Скрипнула половица, кто-то вышел из комнаты, Игорь чуть приоткрыл глаза - вышел лекарь.
   - Пошли ты нарочного,.. - произнес Игорь.
   - Что, Евгений? - Василий Иванович вздрогнул от неожиданности.
   Надо выкарабкиваться, еще не все потеряно. Я позову, она приедет, гордая, но приедет, должна приехать. Она сможет, та девчонка не смогла, она не Флоренс Найтингейл, я ошибся, а эта...
   - Пошли нарочного... - Игорь открыл глаза.
   - К Аркадию Николаевичу, - подхватил старик.
   - Кто такой Аркадий Николаевич? - задумался Игорь. Причем здесь какой-то Аркадий Николаевич? И кто это? Вспоминается, что у Тургенева... Прочь. Это сейчас неважно. - Нет, пошли нарочного к Анне Сергеевне... как ее... здесь есть такая помещица.
   Старик непонимающе смотрел на своего сына.
   - Я не помню ее фамилии. Здесь есть такая. Ты должен знать...
   Василий Иванович в страхе покачал головой.
   - Есть эта книга в доме?
   - Какая, сынок?
   - "Отцы и дети".
   - Не знаю такой.
   - Черт, это уже бред, не может ее еще быть, не написал ее Тургенев, раз я еще жив.
   - И нескоро еще напишет, Евгений, если вообще напишет.
   - Напишет. Этот напишет. Там ее фамилия есть. Анны Сергеевны... Узнай.
   - Разузнаю, найду...
   - Скажи, я кланяться велел и велел сказать, что умирает. Исполнишь?
   - Исполню... Сию минуту пошлю нарочного.
   Игорь отвернулся к стене, услышал, как старик вышел из комнаты.
   Болезнь брала свое, сознание мутилось, и уже не так легко было разделить семьсот двадцать девять на двадцать семь, мысли путались, бредя по кругу.
   Да, я проиграл. Тихо помираю в девятнадцатом веке, да еще вдобавок, смешно сказать, в шкуре героя романа. А что было бы, если бы я не читал этого романа, если бы не знал, кто такой Иван Тургенев? Что было бы тогда? Разве я не умирал бы сейчас от тифа? Или бы умирал, но только не терзал себя смехотворностью своего положения... Бред, бред.
   - Евгений, тебе лучше, ты выздоровеешь, - опять он услышал голос Василия Ивановича, - но воспользуйся этим временем (каким временем?!), утешь нас с матерью, исполни долг христианина, ведь это навек... ведь каково...
   И рука тянется к крестику: у меня другой Бог, мой Бог - время, и если кому я буду молиться, так это времени, эпохе, которой не надо сопротивляться, но уже не осталось никаких сил на сопротивление.
   - И беспамятных причащают.
   - Помилуй, Евгений...
   Но это "помилуй" уже вдалеке, за каменной стеной, с другой стороны жизни, которая, оказывается, бесценна, даже если она на весах у Бога. Ценность жизни постигается только тогда, когда ты один на один со смертью, и шансы пятьдесят на пятьдесят тебе кажутся фантастикой, пределом мечтаний, но цифры другие - один к девяносто девяти, можно делать ставки, и если найдется смельчак, который рискнет поставить на эту единичку, то он либо сумасшедший, либо волшебник или пророк, потому что эта единичка - чудо, а чудес не бывает, Бог отпускает чудеса строго дозированными порциями и делает это так, чтобы человек, тот, который философ, мучился и терзал себя дилеммой: Бог ли это, или стечение обстоятельств, игра случая, непонятая закономерность. Но что это я о Боге, ведь я в него не верю, я материалист, эмпирик, резать лягушек - вот мое занятие, а резать Бога - удел философов и поэтов.
  
  
   Стук колес рессорного экипажа вырвал его из забытья. Показалось, нет не показалось: стучит экипаж. Я помню стук колес мчащегося поезда, помню звук взлетающего или садящегося самолета, визг тормозов автомобиля, но звук рессорного экипажа, я его тоже, оказывается, хорошо знаю. Но разве приходится чему удивляться здесь за полтораста лет от дома, стоит ли чему удивляться, когда ты в полубреду, в горячке, когда с трудом удается приподнять отяжелевшие веки и смотреть странное кино про то, как в незнакомой комнате открывается дверь и входит маленький человек в очках, с немецкой физиономией.
   - Доктор от Анны Сергеевны Одинцовой, - раздался у самого уха голос Василия Ивановича. Игорь едва повел головой, сквозь туман пробивались слова: - И она сама здесь.
   Она сама здесь - слова отца с трудом доходили до сознания Игоря, - здесь моя Умапушту, она сама здесь, и он чуть приподнялся, желая разглядеть, но какая Умапушту, это другой сон, далекий, уже забытый, она мне не поможет, но поможет другая - Анна Сергеевна Одинцова. Но где же она? В кабинете кроме доктора и Василия Ивановича больше никого не было.
   - Она здесь... я хочу ее видеть.
   - Ты ее увидишь, увидишь, но сначала господин доктор осмотрит тебя. Я расскажу им историю болезни, и мы сделаем маленькую консультацию.
   Маленький человек что-то говорил сначала по-немецки, потом по-латыни, среди всего потока немецких, латинских и русских слов Игорь едва расслышал jam moritur, которое прозвучало тихо, но Игорь услышал, прозвучало тогда, когда на пороге появилась высокая дама под черным вуалем, в черной мантилье, он услышал это "jam moritur" и улыбнулся: он понимал латынь -- еще одна, как и стук рессорного экипажа, как и лягушки, странность путешествия по времени.
   Улыбка вышла слабой, но Одинцова заметила ее на смертельно бледном лице Игоря. Она вздрогнула, как будто какая-то боль приносящая мысль пронеслась в ее голове.
   - Анна Сергеевна была так добра... - начал Василий Иванович, но Игорь оборвал его. Он говорил шепотом, но внятно и твердо, насколько твердо может говорить человек, находящийся в его положении:
   - Оставьте нас.
   Василий Иванович вышел из кабинета. Игорь чуть помедлил, разглядывая знакомую и в тоже время незнакомую женщину.
   - Это по-царски. Говорят, что цари посещают умирающих.
   Одинцова сделал шаг вперед, произнесла:
   - Евгений Васильевич, надеюсь...
   - Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду (jam moritur). Со мной кончено. Попал под колесо (jam moritur). Что я говорю? Ведь он где-то здесь, прячется с карандашом, записывает, ведь откуда-то он это высмотрел.
   Игорь сделал слабый жест, словно пытаясь отбросить ненужные мысли.
   - Евгений Васильевич, доктор говорит...
   - Нет, это не бред (jam moritur, another man done gone), не бред, это еще не беспамятство. Вы ведь тоже не читали Тургенева. Признайтесь, не читали. А я читал. В детстве, когда учился. Очень поучительная история. Но подзабыл, финал подзабыл, а теперь вспомнил. Хотите знать финал? Старая шутка смерть, а каждому внове. Но, знаете, есть надежда, что-то изменить. Я любил вас. Какая вы славная. Для меня ли? Нет, для того Базарова, которого нарисовал Тургенев. И все равно вы красивая. Моя болезнь заразительная.
   Мутным взглядом Игорь видел, как Анна Сергеевна быстро пересекла комнату и села на кресло возле дивана.
   - Ведь угораздило меня оказаться в девятнадцатом столетии. Не мой это век, не мой. Случайность, судьба - как хотите, но теперь задача гиганта - ха-ха! - гиганта, умереть прилично, когда я должен любить, в прямом смысле этого слова, чтобы там - вы же знаете, умеете считать, за девятнадцатым идет двадцатый, за ним двадцать первый... Пить.
   Анна Сергеевна, не снимая перчаток и сдерживая дыхание, подала ему стакан.
   - Вижу, думаете: бредит, бредит. Червяк полураздавленный, а еще топорщится. Я вам скажу, послушайте, - голос Игоря стал тише, и вдруг из груди вылетел хрип, перешедший в смех, дикий, рваный, словно пулеметная очередь. - Какая пошлость, дорогая Анна Сергеевна, какая пошлость! Хуже некуда для меня - отвергать искусства, порядочный химик лучше всякого Рафаэля, так кажется у него, но все равно, - хуже некуда для меня, для него, но, похоже, сейчас между нами разницы никакой, хуже некуда, чтобы все это описали в жалком романишке, который будут читать не одну сотню лет. И вы даже успеете прочитать. Успеете, не сомневайтесь. Думаете, у меня бред. Нет, еще не время. Вы знаете Тургенева? Иван Сергеевича?
   - Нет, мне это имя не знакомо.
   - О, скоро узнаете. Писатель. Писателишка, про меня написал роман. Хотите расскажу историю, смешную, очень.
   - Не надо, Евгений Васильевич. Вам лучше отдохнуть. - Одинцова прикрыла рот рукой.
   - А если вам скажу, что я не Евгений Васильевич, что тогда? А, не верите, что такое может быть. Но погодите, придет час. Почитаете роман. Но да ладно, обещал историшку, расскажу. Про него, про меня. Жил на свете мальчик Женя. Однажды он стукнул по столу кулаком и сказал: "Не хочу я становиться взрослым!" "А кем же ты хочешь стать?"- спросили мальчика Женю. Мальчик Женя ответил: "Хочу быть нигилистом". "А что такое нигилист?" Мальчик Женя подумал и сказал: "Нигилист отрицает все". "А при чем же здесь твое нежелание становиться взрослым?" Мальчик Женя, грозно насупив брови, ответил: "Для дураков повторяю, что нигилист отрицает все, в том числе и взрослых. Теперь понятно?" "Понятно. Но, подумай, раз нигилист отрицает все, то, значит, он отрицает и себя". Мальчик Женя подумал-подумал - и исчез. Каково? Но я не мальчик Женя. Нет. Мне другое надо от этой жизни. Я знаю, я проиграл, но если бы, если бы вы могли, то... ему все равно конец, но я-то, я-то могу еще жить, просто жить, хоть и проиграть, но жить. Вы меня можете еще спасти, - Игорь закрыл глаза. - Приблизьтесь.
   Одинцова подошла к Базарову. И тут ослабевшие руки вцепились в диван, напряглись, с трудом отрывая от постели тело. Анна Сергеевна подалась вперед, но вдруг правая рука Игоря потянулась к женщине, зацепила скрюченным пальцем кружево черной мантильи. Анна Сергеевна невольно отдернулась в сторону, нитки порвались, оставив в руках Игоря кусок кружева. Игорь рухнул на диван.
   - Бесполезно. У меня нет сил объяснить. Подайте сюртук.
   Игорь едва протянул руку, но Одинцова острожно положила на диван сюртук. Игорь вялой рукой достал из кармана медальон Изабель - безобидная провокация, плевок под стенами Трои, послание другим, которые будут после, послание себе самому, если Бог...
   - Возьмите на память, - зашептал Игорь. - Обо мне, не о Базарове, обо мне, другом... У меня нет сил объяснить. У меня нет сил...
   Медальон соскользнул с его руки, но он уже не почувствовал этого.
   - Вам надо отдохнуть и с новыми силами... - Одинцова коснулась его ладони.
   - С новыми силами... Возьмите... Прощайте... Прощайте... Послушайте, ведь он вас... ведь я вас... не поцеловал тогда. Дуньте на лампаду, и пусть она погаснет.
   Анна Сергеевна осторожно поднялась с кресла, подошла к изголовью дивана. Игорь оторвал голову от подушки. Она помедлила, разглядывая измученное болезнью лицо, и, прежде чем приложиться губами к его лбу, перекрестилась рукой в белой перчатке. Затем она тихо вышла из комнаты.
   - И довольно! - Игорь опустился на подушку. - Теперь... темнота... Девятьсот двадцать два, девятьсот двадцать два... Девятьсот...
   Темнота.
  
  
   Лучше бы погибнуть, чем осознавать, что ты предатель, дезертир. Лучше лежать в воронке, чем в какой-то чужой чистой постели. Но почему я не погиб?
   -- Успеешь. От времени никуда не денешься, дружище. Его обмануть сложнее, чем что-либо еще на свете.
   Этот голос, закрыть глаза и не видеть этой комнаты. Хочется опять погрузиться в темноту, в спасительную темноту, чтобы вынырнуть в своем времени, и пускай раненый, пускай кровь течет из ноги, пускай танки и новая атака, но это все же лучше, чем... госпиталь. Может, это госпиталь?
   -- Сестра! -- еле слышно. -- Сестра, пить!
   Боль, и он вытягивается на кровати, задирает голову, и опять видит перевернутым шкаф, книжную полку и стоящий отдельно том, не корешком, а обложкой наружу, и сверху шевелятся усики таракана.
  
  
   8.
   Зеленая таблетка
   Легкое дрожание, что-то уперлось в подбородок, прошло сквозь губы, раздвинуло зубы, оттянуло вниз нижнюю челюсть. На язык плюхнулась шершавая таблетка, мгновение полежала, пока на нее не наползла слюна, зашипела, расползлась и вскоре жидкой кашицей стекла с языка в полость рта, где окончательно растворилась в выделившейся слюне. Глотательный рефлекс - и через пару минут пришлые молекулы застучали по стенкам кровеносных сосудов, добрались до мозга, и Игорь увидел мигающую зеленую лампочку, уловил запах свежего морского воздуха - постепенно включались все органы чувств.
   Едва слышное жужжание, и прозрачный купол плавно отошел в сторону. Пластиковый рычажок, упершись в шею, мягко поднял верхнюю часть тела, и Игорь принял сидячее положение.
   - Стадия пробуждения завершена, - сказал женский голос, и Игорю захотелось повернуть голову, чтобы увидеть говорившую, однако подвижность шеи была ограничена.
   - Синяя пилюля с двумя красными полосками, - вещал все тот же голос.
   Откуда-то сверху раздался короткий звуковой сигнал, Игорь задрал голову и увидел прямо над головой маленькую полочку с несколькими прозрачными ящичками, в каждом из которых лежали таблетки одного цвета. Из крайнего ящика выскочила пилюля и упала в открытый рот Игоря. Рот наполнился апельсиновым вкусом, и через мгновение Игорь вздрогнул и ощутил легкость во всех членах.
   Теперь он вращал головой.
   - Прошу закрыть рот, иначе адаптация пройдет неудовлетворительно, - последовал совет, потому что челюсть Игоря все время отваливалась: интерьер впечатлял.
   Строгие геометрические формы с преобладанием правильных шестиугольников, матовые светлых тонов поверхности и неизвестно откуда идущий свет - все напоминало один из тех фантастических фильмов, которые он запоем смотрел в детстве.
   Игорь вылез из пластиковой капсулы, вступил ногой на теплый пол и только сейчас заметил, что он абсолютно голый. Поискал одежду, прикрыл на всякий случай причинное место рукой.
   - Симптомы краевой адаптации, - вдруг сказал тревожный мужской голос, и Игорь понял, что за ним кто-то наблюдает. Он повертел головой, но никого не нашел, более того, не увидел никакого окна или глазка камеры, посредством которой могло вестись наблюдение.
   - Возможны избыточные торможения, - ответил прежний женский голос.
   - Энергия уходит в животные рефлексы, - откомментировал другой женский голос, когда Игорь стащил из капсулы белую материю и обмотал ее вокруг бедер.
   Игорь озирался по сторонам, пытаясь понять, откуда все же исходят голоса.
   - Кто здесь? - спросил он.
   Никто не ответил, и Игорь стал обшаривать замкнутое пространство комнаты, не находя никаких признаков дверей, окон или прочих отверстий.
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Налицо деградация адаптационных контуров. Он пользуется речью, то есть задействует голосовые связки и артикулирует.
   ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Странно, ведь медицинский контроль на базе AC-112 чрезвычайно жесткий.
   ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Вероятно, выход из анабиоза и торможение в этих широтах сильно повлияло на определенные сегменты головного мозга. Ретроградные отклонения.
   - Кто со мной говорит? - спросил Игорь снова, оглядываясь по сторонам в отчаянной попытке определить источник звука.
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Зеленая таблетка?
   ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Можно продолжить наблюдения. Интересный случай.
   ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Я против. Эксперимент может оказаться неудачным. Миссия будет не выполнена.
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Я согласен, нужно выходить на уровень экстренного понимания. Вполне может удастся его вернуть.
   Игорь, обойдя комнату, вернулся к капсуле и сел, прислушиваясь к голосам. Сверху раздался звуковой сигнал, и один из ящичков выплюнул из себя зеленую таблетку. Игорь успел среагировать и перехватил таблетку у самого лица. Он внимательно ее рассмотрел: таблетка как таблетка - зеленый, шершавый на ощупь, диск, сантиметра полтора в диаметре, разделенный на две половинки канавкой. Понюхал: ничем не пахнет. Захотел лизнуть, но раздумал. Плюнул на ладонь.
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Его поведение выходит за грани понимания.
   ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Он утратил навыки.
   ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Возможно, утрачены и безусловные рефлексы.
   Игорь слушал голоса и тупо смотрел на свою ладонь, где, смоченная слюной, шипя и лопаясь пузырями, расплывалась зеленая таблетка. Как же все-таки голоса мешают сосредоточиться, чтобы понять, в какой сумасшедший дом он угодил и что это за больничная палата... (МУЖСКОЙ ГОЛОС. Необходимы усиленные методы воздействия на объект, иначе мы его потеряем. ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Вариант четвертый из инструкции Б-52.). Черт возьми, голоса же звучат у меня в голове, потому-то я и не могу определить источник звука (ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Предлагаю попробовать более мягкий вариант второй.), голоса у меня в голове, что за идиотизм, я что, шизофреник, не может быть, потому что откуда у меня шизофрения, я здоров, черт возьми, и меня упрятали в сумасшедший дом по ошибке (ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Согласна. Мы ничего не теряем.), какая такая шизофрения ко мне пристала, не могло же ее ветром надуть, не мог я ей во сне заразиться, это же не грипп и не тиф... (МУЖСКОЙ ГОЛОС. Решено. Запускаем второй вариант инструкции Б-52). Это у Тургенева герой заразился тифом и помер... И этим героем был я. Но я жив, значит, не умер. Механизм сработал, однако кроме поцелуя ничего не было. Что-то здесь не так, или, может, я до сих пор в девятнадцатом веке и умираю, а это всего лишь галлюцинация, чистилище... Или все-таки сумасшедший дом?
   - Сержант Экельс, примите согласно инструкции АСТ-761 зеленую таблетку, - голос, отличный от первых трех, жесткий, с хрипотцой, отдавал четкий приказ.
   Игорь смотрел на вязкую зеленоватую лужицу у себя на ладони. И вдруг он поймал себя на том, что его рука медленно ползет к виску, лужица скатилась каплей с ладони и хлюпнулась на пол.
   "Без головного убора честь не отдают", - почему-то подумал Игорь, а потом вдруг закричал:
   - Хрен вам, а не таблетка!
   Он растер ногой влажное пятно на полу, вскочил и, подбежав к стене, заколошматил в нее кулаком.
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Реакция неадекватная.
   - Хрен вам, а не таблетка! - бился возле стены Игорь. - Ничего у вас не получится! Хотите влезть в мои мозги, ублюдки, ничего не выйдет!
   ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Вариант четвертый.
   ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Согласна.
   Игорь захлебнулся криком, ногти заскребли по пластику, не оставляя на ровной поверхности никакого следа, тело его медленно сползло на пол. Он сидел у стены, прижав к себе ноги, взгляд его скакал по гладким поверхностям - ни за что не зацепишься в этой палате.
   Неужели я и вправду сошел с ума? Неужели это путешествие настолько опасно? И почему никто меня заранее не предупредил? Нет, в условиях договора был соответствующий пункт. Но ведь я трезво мыслю, я не сумасшедший. Или мне только кажется? Главное сейчас успокоиться. Прийти в себя. И тогда все по порядку. Не надо паники. Допустим, это очередной этап, значит был человек, на месте которого я сейчас оказался. А раз так, то, исходя из опыта предыдущих этапов, где-то в памяти должны остаться сведения об этой эпохе. Не нужно спешить, стоит только покопаться в себе, и я вспомню.
   Игорь затих на полу, закрыл глаза и стиснул голову руками.
   - Джорджи! - услышал он мягкий женский голос. - Джорджи-постреленок! Это я, твоя мама. Джорджи, сынок! Ты слышишь меня?
   Игорь повернул недоверчиво голову в одну сторону, потом в другую, пытаясь снова уловить знакомый голос. Это был, или ему только показалось, голос его матери?
   - Мама? - переспросил он.
   - Я тебе купила мороженого. Но почему ты такой непослушный?
   - Мама! - закричал Игорь. Это действительно был голос его матери - он не мог его спутать ни с каким другим голосом на свете, даже если прошло столько лет с того момента, когда она звала его так - постреленок, - теперь уже нет, она зовет его совсем по-другому, хотя он по-прежнему для нее остался постреленком. - Мама! - Игорь вскочил. - Ты где, мама?
   - Почему ты не съел таблетку? - голос звучал ласково, нежно. - Ты же знаешь, чтобы вылечиться, тебе нужно каждый день съедать такую таблетку.
   - Да-да, мама. Прости меня.
   - Съешь таблетку, и я дам тебе мороженое.
   - Да, мама. Конечно, мама.
   Он подставил ладонь, на нее незамедлительно упала зеленая таблетка. В детстве он никогда не осмеливался ослушаться своей матери.
   Но почему она называет его Джорджи? Он ведь Игорь. Значит, этот голос зовет кого-то другого, а не его. Значит, это не голос мамы. Они накачали меня лекарствами, пока я спал! И теперь я путаю голоса. И как моя мама может оказаться здесь?
   Игорь швырнул со всей силы зеленую таблетку о стену - не взять вам меня голыми руками. Партизаны не сдаются! Он снова сел на пол, снова обхватил руками голову и на каждую реплику трехголосого хора лишь мотал головой из стороны в сторону, словно пытаясь вытряхнуть из нее маленьких говорящих человечков.
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Ничего не выходит.
   ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Следует признать.
   ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Мы его теряем!
   ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Может, попробовать подкожные электроды?
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Биосистема вышла из-под контроля.
   ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Мы его теряем!
   ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Осталось тридцать секунд. Ну сделайте хоть что-нибудь!
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Ничего мы не сможем сделать. Биосистема не может столько времени функционировать нормально без контроля.
   ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Есть надежда на реанимацию?
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Нет. Даже если удастся реанимировать тело, то необратимые физиологические и психические отклонения не позволят данной биосистеме функционировать согласно регламенту.
   ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Заморозка?
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Мы не вправе оставлять на борту тело. Возможно, сбой вызван наличием вируса. Мы не можем подвергать опасности заражения другие биосистемы.
   ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Сброс в открытый космос?
   МУЖСКОЙ ГОЛОС. Немедленно.
   - А-а-а! - заорал Игорь, когда на него сверху вылилась теплая вязкая масса, которая обволокла его со всех сторон, и стала быстро застывать, сжимаясь и тем самым сковывая его движения, лишая кислорода.
   Вскоре запакованное в полиматериал тело было вытолкнуто в мусоросборочный отсек и далее вместе с прочим мусором незамедлительно выброшено в космическое пространство с борта ИСЗ-23 - межпланетного катера, совершавшего специальную экспедицию в сектор AG-576 в составе военно-инженерной флотилии "Армада". Бортовой компьютер при выходе из сверхсветового тоннеля зафиксировал сбой в биосистеме, попытку реанимации биосистемы и ее уничтожение.
   От борта ИСЗ-23, встраиваясь в пояс астероидов, вращавшихся вокруг двойной звездной системы, удалялся пластиковый куб - мусорный контейнер с человеком внутри, сознание которого медленно, но верно погружалось в темноту.
  
  
   Красная таблетка
   Темнота не была вечной. Вдруг где-то забрезжил слабый огонек, и темнота, мертвая и тесная своей безграничностью, вдруг стала пухнуть шипящими шумами, становящимися все громче, и вдруг разлетелась на мелкие цветные пятна, мигающие и переливающиеся, сопровождаемые щелчками, неровным шорохом и... нет, обознаться было сложно - и речью.
   - Отсутствует пятый левый. Четверть легко пройдет сквозь отверстие.
   Большие и тяжелые губы шлепнулись о десны, после чего нижняя отвалилась и накрыла подбородок.
   - Уже легче. Еще немного и отвалится челюсть, и слюна польется рекой.
   Слюна действительно потекла, жидкая, тонкой струйкой из правого уголка рта. На шею легло полотенце.
   Глаза Игоря были открыты. Светлые размытые пятна постепенно обретали четкость форм. Металлическая маленькая ложечка, обточенный ноготь, натянутая кожа на фаланге пальце, голубая роговица глаза, длинная прядь рыжих волос, пересекающее глазное яблоко, женское лицо, белый халат, белые стены.
   - Вот и все, - услышал Игорь женский голос. - Вы меня слышите? - губы на лице не шевелились, но Игорь отчетливо услышал вопрос, и уже хотел было закричать, вскочить, вцепиться в эти неподвижные губы, но не было сил, чтобы просто моргнуть.
   - Вы меня слышите? - вопрос снова прозвучал, но Игорь не мог ничего ответить. - Значит, согласно инструкции, зеленая таблетка.
   Пусть зеленая таблетка, пусть хоть красная таблетка, если я и вправду свихнулся, пусть меня вылечат, и он уже не сопротивлялся, когда к его рту придвинулись на ложечке две половинки зеленой таблетки, точно такой, какую он когда-то держал в руках.
   Пинцет приподнял губу, и одна половинка соскользнула к зубам, ее протолкнули в ротовую полость, челюсть немного разжалась, и вторая половинка прошла с меньшим трудом.
   Сладкий вкус, приторный, сразу захотелось запить, но воды никто не предлагал. Он проглотил сладкую массу, сглотнул набежавшую слюну, прислушался к своим ощущениям. Ничего, что-то скользило по пищеводу к желудку.
  
   Информация пролетала быстрым потоком, как на экране быстродействующего компьютера, однако несмотря на такую скорость, информация легко усваивалась. Одновременно раздался голос молодой женщины:
   - Меня зовут Пабеса, - отдалось в мозгу у Игоря. Она не открывала рот, однако Игорь отчетливо слышал ее голос. Он не успел совладать с волнением и даже забыл представиться, как полилась плавная стройная речь, порождающая образы, настолько явственные, что порой они застилали собой образ Пабесы, которая рассказывала ему, а точнее телепатировала, историю попадания его на борт катера ИСЗ-12, находившегося в соседнем квадрате в оцеплении.
   Катер, пилотируемый Пабесой, был простым мусоросборщиком, входящим в состав флотилии "Армада". Облетая каждые двадцать четыре часа условную стоянку флотилии, Пабеса собирала мусор, который аннигилировался с целью получения дополнительной энергии... Игорь смотрел этот кинофильм в полном оцепенении, видя себя, запеленованного в пластик, контейнер, чуть было не попавший в топку аннигилятора, резак, вспарывающий пластик, микроэлектроды, его тело, окоченевшее от космического холода, но еще живое, физиологический раствор, операция по внедрению в его организм серии таблеток. Но почему она, как она там представилась...
  

Фамилия -- Экельс

Классификация -- биосистема

Имя -- Джордж

Возраст -- Средний

Звание -- Сержант

Разряд мозговой деятельности -- 5

Выслуга (лет) -- Пять

Разряд физической деятельности - 4

Награды -- Орден полетного легиона

Поведение - примерное

Группа крови - на рукаве

Пол - первый мужской

Семейное положение - расслабленное

Репродуктивная функция - в норме

Военно-инженерная флотилия"Армада"

СекторAG-576

  
  
   Далее -- голографии с указанием фамилии и званий участников экспедиции:

Натаниел Йорк,

Кларисса Маклеллан,

Джонатан Уильямс

Грегори Тревис

  
   - Пабеса, - повторила свое имя молодая женщина.
   А этот Грегори Тревис так похож на Олега, разве что... - нет, показалось, у меня просто теперь это навязчивый образ.
   Пабеса так Пабеса. Почему она решила вскрыть контейнер, ведь это был мусор, который следовало уничтожить?
   - Потому что: первое - датчики зафиксировали импульсы головного мозга, - услышал Игорь голос Пабесы, и пока та излагала второе, третье, четвертое и так далее длинным списком, Игорь осознал, что она отвечала на не высказанный им вслух вопрос. Он покосился - насколько смог это сделать, - и увидел, что губы ее не шевелились, она спокойно стояла недалеко от его ложа - руки скрещены на груди, голова с аккуратно прибранными на затылке рыжими волосами слегка наклонена на бок - и молчала, но голос ее Игорь отчетливо слышал попутно с:
   Дата начала экспедиции.
   Целью экспедиции -- ПОСТРОЕНИЕ ПРОМЕЖУТОЧНОЙ БАЗЫ В СЕКТОРЕ AG-576.
   - Черт, - невольно выругался про себя Игорь.
   - Простите, не поняла, сержант Экельс, - тут же отозвалась Пабеса.
   - Она меня слышит!!!
   - Конечно, слышу, а что в этом удивительного. Зеленая таблетка сразу начинает свое действие.
   "Зеленая таблетка! Вот это да!" - это было сказано Игорем вслух, скорее случайно, в порыве удивления, чем из желания перейти на привычный для него способ диалога.
   - Зачем вы шумите? - молчала Пабеса. - Не нужно тратить энергию на речевой акт, достаточно проговаривать свою мысль про себя.
   "Но я хочу слышать свой голос, - продолжал говорить вслух Игорь. Пабеса поморщилась:
   - Ваш голос не вызывает приятных ощущений. Видимо, торможение пробудило в вас некоторые атавистические и рудиментарные признаки.
   - Видимо, - проговорил про себя Игорь. - Похоже, я весь сплошной рудимент и атавизм.
   Пабеса удивленно подняла брови.
   - Черт, - опять ругнулся Игорь, сообразив, что надо быть осторожней в этом мире со своими мыслями.
   Однако все оказалось не так удручающе: возможность читать мысли не была безграничной. Существовал скоростной порог, и если скорость мысли превышала этот порог (чуть выше темпа нормальной разговорной речи), то чтение становилось невозможным. Такой способ ведения диалога обеспечивал более быстрый обмен информацией, при этом обычный мыслительный процесс, обрывочный, ассоциативный, сверхскоростной, тот, что не предназначен для диалога, оказывался вне пределов чтения.
   Это Игорь понял, потому что Пабеса никак не отреагировала на вдруг закружившийся вихрь его мыслей: похоже, это не сумасшедший дом, а межпланетный корабль, который зависает в космосе черт знает в какой дали от родной матушки Земли. Кстати, в составе экспедиций были женщины, по крайней мере, голографические образы и имена приводили к такому выводу. Хорошо что в мире, таком нестойком и меняющемся, есть постоянные величины: женщины. Мне даже никуда лететь не нужно: вот она передо мной, симпатичная, не Умапушту, конечно, но все же, все же, - глаза Игоря вновь вернулись к Пабесе, которая отвлеклась от Игоря, потому что не могла уже уследить за его мыслями: сержант Экельс прервал диалог.
   Пабеса совершенно не стеснялась его наготы, впрочем, он тоже. Однако все же поискал глазами одежду. В застекленном шкафчике висел светло-зеленый комбинезон. Игорь показал на него пальцем, кивнул головой. Пабеса не ответила ничем, и он, приняв ее молчание за согласие, соскочил с койки и направился к шкафчику. Однако на стекле не было никакой ручки и вообще не угадывалось наличие двери. Он протянул руку, чтобы провести по стеклу, и на ощупь, может, найти невидимый глазом зазор. Его рука прошла сквозь стекло.
   - Вам нужен другой комбинезон, - Пабеса посылала мысли, стоя за спиной Игоря.
   Игорь обернулся, и увидел, что Пабеса протягивает ему светло-коричневую униформу.
   - Ну, конечно, - мысленно хлопнул себя по лбу Игорь, - я совсем забыл, что мне нужен светло-коричневый.
   - Вы много чего забыли, - мгновенно отразилось в его голове. - В частности, вот это, - она протянула ему цепочку с крестиком. - Я нашла его в пластиковом контейнере, в котором вы прибыли сюда.
   - Спасибо, - сказал Игорь, вешая цепочку на шею. Пабеса с холодным любопытством наблюдала за его действиями. - Но был еще медальон, вдруг вспомнил он. - Медальон Изабель.
   - Кроме этого ничего необычного в контейнере не было.
   - Это для вас необычное?
   - Я успела проанализировать находку - двести пятнадцать возможных вариантов использования этого предмета, но все ниже порога убедительности.
   - Его просто носят на шее. - Игорь ткнул пальцем в крестик.
   - Не понимаю.
   - Вы верите в Бога?
   - В какого? В христианского, в Аллаха, Кришну, Перуна, Кецалькоатля, Одина, Юпитера, Элесде? В какого именно?
   - Значит, вы знаете Бога.
   - Христос - черная таблетка. Аллах - желтая в синий горошек. Кришна - бирюзовая. Перун - белая, прозрачная с синей сердцевиной, Юпитер - две маленькие бордовые таблетки. Элесде - ...
   - Но вера?! Чувство веры?!
   - Драже фиолетового и карминового цвета. Но они уже давно не используются.
   - Ага, рудимент и атавизм.
   - Рудимент и атавизм.
   Игорь еще раз коснулся крестика, желая обрести хоть какую-то твердую почву под ногами. Куда же однако подевался медальон Изабель? Погоди, --проносилось в мозгу Игоря, пока он надевал комбинезон, - я оставил его женщине в своей прошлой жизни. И ее звали...
   Тут в одну секунду перед ним пронеслись последние часы пребывания в шкуре Базарова. Стоп, а каким же образом я перешел на следующий этап, если нормативного акта не было? Или был? Был поцелуй, а что было дальше? Но если ничего не было, то механизм перемещения дал сбой или что-то здесь совсем не так, как описано в договоре. И, может, не нужно больше искать женщины, но где же тогда найти заветную дверь в лето? Может, все-таки все случилось? И я просто не помню, потому что был в таком состоянии... я был болен, смертельно болен.
   - Да вы были смертельно больны, - Пабеса уловила лишь финальную стадию его мыслительного процесса. - Раз на ИСЗ-23 не смогли справиться с вашей болезнью.
   Зеленая таблетка, от которой он так яростно отказывался на борту ИСЗ-23, устанавливала телепатическую связь между биосистемами, а также между биосистемой и бортовыми компьютерами. В противном случае чтение мыслей биосистемы не представлялось возможным, а отсутствие телепатического контакта воспринималось как смерть биосистемы. Его случай не типичный, и большая удача, что Пабесе удалось исправить ошибку более примитивного бортового компьютера ИСЗ-23.
   И вообще этот мир жил на таблетках: питание - таблетки, связь - таблетки, развлечение - таблетки, вкус яичницы - таблетка, фотография мамы на туалетном столике - таблетка, запах акации - таблетка, ногти постричь - таблетка. Много всяких разных таблеток: синих, красных, с голубой каемочкой, в серое яблоко, с бороздкой, с окантовкой, круглых, квадратных - всяких, на все случае жизни. Даже чтобы надеть скафандр для работы в открытом космосе, надо проглотить таблетку, и организм оказывается абсолютно защищенным.
   - А где таблетки, возбуждающие чувство любви? - на всякий случай спросил Игорь.
   - Есть таблетки для ощущения радостей материнства, есть для переживания чувственных ощущений, идентичных ощущениям во время полового акта.
   - Что значит идентичных? Разве самого акта нет?
   - В нем нет необходимости. Мужской и женский варианты таких таблеток обеспечивают полный комплекс ощущений любовной пары. А для особо экстравагантных личностей предусмотрено совместное принятие таблетки для достижения ощущений радости материнства.
   Голос Пабесы звучал так, как будто она читала лекцию.
   - Это чтобы потом родить? - спросил Игорь.
   - Нет, это только ощущения, которые испытывают акцепторы в течение нескольких часов. Репродуктивная функция выполняется совсем по другой методике.
   - Вот как?
   - Ни те, ни другие таблетки не входят в необходимый комплект в такого рода экспедициях.
   Вот это номер! Ему придется заново открывать людям будущего радости секса. Пабеса сидела напротив него во вращающемся кресле и, опершись локтями о подлокотники и постукивая пальцами обеих рук друг о друга, рассказывала ему о необходимом комплекте, внимательно отслеживая реакцию Игоря, взгляд которого застыл на одной точке - на разъехавшихся в стороны полах белого халата.
   Да, конечно, можно поискать и других путей проникновения в другую эпоху, но вот они врата, прямо перед ним, зачем же отступать от проверенной схемы?
   Что за прелесть заигрывать с девчонкой, не говоря ни слова. Он подмигивал, двусмысленно жестикулировал, стараясь при этом про себя читать строчки любовных стихотворений, которые всплывали в его памяти. Я помню чудное мгновение, передо мной явилась, как мимолетное видение, как гений чистой красоты, -- но Пабеса, казалось совсем не понимала его ужимок, скорее всего в этом треклятом будущем давно позабыли, что такое любовная игра, что такое любовное увлечение, ну что ж, это прекрасный способ доказать, что любовь вечна, и любовная поэзия до сих пор имеет художественную силу -- я встретил вас, и все былое в отжившем сердце ожило, -- и между делом можно поинтересоваться, знает ли она, как занимались любовью в древности, такой глубокой, что пальцев не хватит пересчитать столетия -- я вам пишу, чего же боле, что я могу еще сказать, -- нет, я не историк, просто любитель древностей, и в моей голове есть масса всяких сведений об отдаленных эпохах, вот, к примеру, ах, жаль я не могу показать комсомольский значок, такие носили в двадцатом столетии люди, которые занимались любовью как кошки, но на всех углах твердили, что у них секса нет -- по вечерам над ресторанами прозрачный воздух тих и глух, -- не могу показать и браслет из Древнего Лагаша, которые носили наложницы царей, знаешь, как он мне достался, но Пабеса молчит и подозрительно смотрит на него взглядом ученой сучки, что ж, неинтересно, всяко бывает -- я не знал, что любовь зараза, я не знал, что любовь чума, подошла и прищуренным глазом, -- и он кладет осторожно руки на плечи, на белый халат, почти такой же, какой был на одной лаборантке, только этот из какой-то искусственной ткани -- переправа, переправа, берег левый, берег правый, -- правда, это совсем не про любовь, но все равно ритм завораживает, и он наклоняется, берет губами с виска прядь, вдыхает аромат рыжих, собранных на затылке в шишечку волос -- мне нравится, что вы больны не мной, мне нравится, что я больна не вами, -- и рука нащупывает невидимую заколку, и копна волос обрушивается вниз на плечи, у тебя шикарные волосы, Пабеса, а заколку я, пожалуй, возьму себе, нет, это еще не любовь, это называется поцелуй, и руки спускаются ниже, под халат, на грудь, и осторожно рисуют пальцами круги, переходящие в спираль, и по изгибам ушной раковине скользит язык - ты сказала, что Саади целовал лишь только в грудь, подожди ты, бога ради, обучусь когда-нибудь, -- к чертям этот белый халат, он напоминает мне лаборантку, с которой у меня ничего не получилось, а с тобой получится, ведь ты просто прелесть, не Умапушту, конечно, но все равно прелесть, и совсем не сопротивляешься тому, что я поднял тебя на руки - да ты пушинка, будто внутри тебя гагачий пух, - и несу на то ложе, на котором ты меня вернула к жизни, -- предчувствую тебя, года проходят мимо, все в облике одном предчувствую тебя, -- а у тебя все одно на уме - эксперимент; я твой эксперимент, а ты мой эксперимент, так что наша заинтересованность друг в друге взаимна, а это и есть любовь, Боже, я становлюсь циничнее, как мило все начиналось, Лена, турбаза, романтика, Настя, девочка с косичками, любви все возрасты покорны, забыть, Пабеса, раздвинь ножки, вот так, как у тебя все получается, как будто ты всегда этим занималась и не знала про таблетки, вызывающие чувственные ощущения, идентичные ощущениям во время полового акта -- любовь поменьше побеждать и никогда чем жить и много меньше чем начать меньшЕе чем простить, -- запоминай Пабеса, каким я был, таким я и остался, девятьсот двадцать два, это тоже часть старой методики, терпи, красавица, терпи, любимая, девятьсот двадцать два...
  
  
   В этот раз все было по-другому, ему никак не удавалось провалиться в неизвестность, но он лежал с закрытыми глазами и ждал, когда навалится уносящий прочь сон, и для верности еще раз повторил заветное слово, а потом еще раз, и ему показалось, что он уснул, провалился в колодец, или просто пропустил тот момент, когда это произошло.
   Игорь открыл глаза минут через пятнадцать, чтобы убедиться, что он индеец племени сиу, врубающий свой томагавк в череп бледнолицего.
   Пабеса сидела на койке, опираясь позади себя на руки и широко раздвинув выпрямленные ноги. Голова ее дергано поворачивалась то вправо, то влево.
   - Черт! - подумал, точнее заорал про себя Игорь. - Неужели не сработало.
   - Что не сработало? - спросила Пабеса, ее голос подрагивал.
   Игорь вскочил и, не веря своим глазам, стал бегать по отсеку и колотить по стенам кулаком, словно пытаясь пробить в фанерной декорации брешь и выскочить в прерию, где пасется конь и лежит еще не оскальпированный бледнолицый.
   - С точки зрения исследователя, это все чрезвычайно занимательно... чрезвычайно занимательно, - безмолвно вещала Пабеса, дублируя фразы в такт поворота головы. - Теперь я знаю, как заканчивается процесс, который в древности называли совокуплением... называли совокуплением. Мужская особь кричит про то, что не сработало, а женская неподвижно сидит... неподвижно сидит. Во всем это есть одно неудобство: я не могу пошевелить ногами.
   Игорь не слушал откровения приобщившейся к сексу женщины будущего. Он метался по отсеку и в голос орал:
   - А!..
   Этих слов Пабеса все равно бы не поняла, даже если бы смогла их услышать. Она целиком была занята созерцанием своих неподвижных конечностей: по бедрам и нижней части живота, где-то под кожей, проносились коротенькие синие вспышки, микромолнии.
   - Неужели это конец? - кричал Игорь. - Неужели механизм больше не работает.
   Эта мысль повергла его в отчаяние, ведь семь этапов позади, и это был восьмой, оставалось совсем немного, неужели Олег добрался первый, неужели он выдернул иголку, остановив механизм, но ведь это просто сволочизм, разве я сделал бы так? Да ни за что! Потому что поковырявшись во всяких эпохах, понял, что не мое это время, нигде я не смогу чувствовать себя так комфортно и уютно, как в своем - пусть и трижды проклятом - времени, и я бы не посмел другого человека лишить шанса вернуться, но Олег, он другой, вспомни хотя бы историю с Умапушту: он убил бы меня, если бы не она. Черт! Но не могу я поверить в это!
   - Вероятно, чертыхание и бросание на стены в этом случае, - Пабеса продолжала посылать сигналы в мозг Игоря. Игорь в изнеможении опустился на пол и глядел на обнаженную спину девушки, невольно слыша ее умозаключения, - и бросание на стены в этом случае есть выражение восторга и является заключительной стадией процесса, заключительной стадией процесса...
   "Дура," - вслух ругнулся Игорь.
   Может, он просто что-то упустил, что-то сделал не так, или это просто сбой в механизме - магнитные бури, взрыв сверхновой или еще какая ерунда - надо повторить, только без паники, без торопливости, аккуратно, с чувством, с толком, ведь не мог Олег меня обогнать, не мог.
   - Не хочешь еще раз попробовать? - мысль улетела в спину Пабесы.
   - Еще раз? - голова Пабесы двинулась влево.
   - Тебе же понравилось, я знаю.
   - Еще раз? - голова Пабесы двинулась вправо.
   - Да еще раз! Не хочешь трахнуться еще раз? Ведь это так здорово!
   - Хочу, хотя бы ради статистики, выборка... ради статистики, выборка из одного эксперимента не убедительна... убедительна, однако я не могу...
   - Чего ты не можешь? Лежи спокойно и наслаждайся.
   - ... не могу. У меня сбои в системе. Не двигаются ноги.
   Игорь поднялся и подошел к Пабесе, нежно положил руки на плечи, ласково провел по спине - никакой реакции, только голова вдруг сбилась с точного, как часы, ритма.
   - Что с тобой? - спросил Игорь, и тут он увидел микромолнии, шнырявшие в околотазовой области.
   - Что это? - глаза его округлились.
   - Сбой в системе нижнего опорно-двигательного аппарата.
   Игорь обошел койку и присел на корточки, рассматривая промежность Пабесы, сверкавшую синим светом.
   - Сбой в системе нижнего опорно-двигательного аппарата.
   Он вытянул руку и осторожно коснулся внутренней стороны бедра. Рука резко взвилась вверх, получив электрический щелчок.
   - Ну ни ... себе! - удивлению его не было предела. - Да тебя там коротит, как в ливень в трансформаторной будке.
   Игорь хлопнул себя по лбу -- какой же он идиот, ведь просто Пабеса... робот.
   - Так ты робот? - послал сигнал Игорь.
   - Я - Пабеса, - ответила Пабеса. - Псевдо Био Система. Последняя модификация. Псевдо Био Система. Последняя модификация.
   И он потратил столько времени, чтобы трахнуть робота. Впрочем, слов нет, замечательная работа. В смысле, Пабеса. Правда, вот такого момента создатели Пабесы не предусмотрели. Но ведь у них здесь все происходит совсем иначе. Кто же из них думал, что из прошлого к ним занесет старомодного любовника, которому все нужно по старинке, чтобы постель, а не лаборатория, чтобы настоящие органы, а не пробирки.
   Однако надо было выбираться из этой ситуации. Он знал, что в этом квадрате толкутся несколько катеров, управляемых био- и псевдобиосистемами системами. Но как распознать где кто? Методом исключения, конечно, можно найти необходимую единицу, но на это уйдет много времени.
   - Какие катера пилотируют биосистемы? - спросил он Пабесу. В той что-то щелкнуло, она неестественно вывернула голову - слабая попытка изобразить удивление - и ответила:
   - Я тебе не нравлюсь?
   Игорь понял, что с головой Пабесы не все в порядке: если она ревнует, то точно, что-то случилось с ней из ряда вон выходящее - неужели робот влюбился в меня?
   - Чем я могу тебе помочь? - спросил он, справедливо полагая, что короткое замыкание причина сбоя не только нижнего опорно-двигательного аппарата, но и головы.
   - Поцелуй меня! - потребовала она.
   Игорь опешил. Похоже, Псевдо Био Система ему ничем не сможет помочь.
   Может, надо как-то просушить Пабесу? Собственно говоря, это первое, что нужно было попытаться сделать. Унять эту грозу в промежности - без этого предпринимать другие шаги просто бессмысленно.
   Игорь заметался по отсеку, выворачивая наизнанку содержимое шкафчиков. А в голове его нескончаемым эхом звучало:
   - Но почему ты не хочешь меня целовать?
   - Сначала я хочу найти фен, чтобы уложить тебе волосы, - наконец ответил он Пабесе, - простой фен или что-то другое, чем ты делаешь себе прическу.
   - Красная таблетка в ящике Е-2.
   Черт, он опять забыл, что в этом мире все делается с помощью таблеток.
   - Красная таблетка в ящике Е-2. Каре. Окрас черный.
   Рука его уже тянулось к ящику Е-2. Но что этой таблеткой он добьется? Разве что прически на ее лобковой шевелюре. Нужна была другая таблетка.
   - Чем ты сушишь волосы? Чем сушишь?
   - Я не сушу, я тебя люблю, - Пабеса сногсшибательно выгибала шею.
   - Я тебя тоже люблю, Пабеса. Но скажи, чем ты сушишь хоть что-нибудь?
   - Сушить. Розовая таблетка из ящика У-8.
   Игорь метнулся к противоположному углу, выскреб из ящичка розовую таблетку. Теперь он стоял перед Пабесой и соображал, в какое место ее закатить.
   Пабеса тянулась к нему, точнее пыталась, но не могла придвинуться ни на один сантиметр, только все более хитро выворачивала шею.
   Вдруг катер тряхнуло, и довольно сильно: Игорь не удержался на ногах, Пабеса раскоряченной куклой слетела на пол, выскочили из своих отделений несколько ящиков, таблетки забегали по отсеку, замигал свет.
   - Сигнал опасности, - раздался голос, - атака со стороны противника. Биосистеме занять место у пульта управления.
   Неведомая сила заставила Игоря вскочить на ноги, и, спотыкаясь, устремиться к открывшейся двери.
   Он занял место Пабесы перед огромным, во всю стену иллюминатором-экраном, через который ничего не было видно, перед многочисленными кнопками и ручками, от количества которых впору было растеряться. Возле его рта зависли две блестящие ложки с двумя таблетками, которые он заглотил не раздумывая.
   Почти тотчас руки Игоря пристегнули тело к креслу ремнем безопасности, а потом уверенно легли на кнопки и ручки на пульте управления. Иллюминатор перестал быть темным пятном. В этот момент еще один толчок сотряс катер, и Игорь увидел красно-желтое зарево, наползавшее слева на экран.
   Вспышки были повсюду, и в этих вспышках, взрывах, гибли биосистемы - псевдо и настоящие - под массированной атакой вражеской эскадры, неожиданно вырвавшейся из сверхсветового тоннеля. Руки его, словно руки пианиста, исполняющие какой-то концерт Рахманинова, с сумасшедшей скоростью бегали по кнопкам и ручкам, и катер, послушный манипуляциям биосистемы, увертывался от молниеносных ракет. Атака застала флотилию врасплох, и биосистемы не успели занять места у пульта управления своих катеров, а действия бортовых компьютеров легко просчитывались, и потому составляющие флотилии уже разлетались огрызками по космическому пространству, но ему необходимо выжить, уйти от этого града ракет, одного попадания которых хватит, чтобы похоронить его мечту о возвращении на Землю, и пальцы его бегают по кнопкам, зубы сжаты, по языку скользит очередная таблетка, которая снимает усталость, но катер зажат в пространстве со всех сторон и летит в огненном тоннеле, который приводит его к черному пятну, где смыкаются огромные челюсти, погружая экран в темноту.
  
  
   Желтая таблетка
   Ошейник натирал шею. Игорь раздвинул крылья носа, втянул воздух: пахло сыростью. Темнота кромешная. Ничего не видно, даже собственного носа. Игорь заскулил. С тоски, со страху. Сверху открылся люк, и что-то с ускорением полетело вниз, стукнуло Игоря по голове, отчего тот взвизгнул и распластался на полу.
   - Заткнись! - услышал он злобный возглас. Люк закрылся.
   Игорь отполз к стене, улегся там, прикрыв голову руками, пытаясь унять боль. Он еле слышно подвывал - так боль проходила быстрее. Скуля, он и заснул.
   Его разбудил пинок в бок, от которого он глухо засипел и хотел было броситься на обидчика, но тут же чья-то рука схватила его за шею.
   - Отдаю за пятнадцать, - раздался чей-то голос, и это уже не была телепатия, это была нормальная речь, потому что от громового голоса сотрясались стены и вибрировал воздух.
   - За четырнадцать, - ответил другой голос, такой же громкий, но более резкий.
   Игорь попытался разглядеть, кто говорит, но свет от верхнего люка не давал достаточно света, лишь две огромные тени выделялись в полутьме.
   - Хорошо, договорились. Первый выигрыш пополам.
   - Отлично.
   Что-то шершавое и теплое ткнулось в лицо Игорю, ощупывая рот, сминая губы и давя на зубы и десны. Рука спустилась ниже и коснулась цепочки на его груди. Рука заскользила по цепочке, задержалась на крестике. Игорь злобно зарычал. Руку отдернули. Его подхватили как собачку за пояс, оторвали от земли и поволокли наверх, к неяркому пятну люка.
   На поверхности оказалось светлее и Игорь, после того как его опустили на ноги, сумел разглядеть двух чудовищ, раза в два выше его ростом и во столько же шире: мощное тело на коротких толстых ногах, длинные руки, но самое страшное - то, что было головой. Непропорционально маленькая, венчавшая громаду тела, голова необычайно быстро вращалась на толстой шее. На лице выделялись два переливающихся разноцветной пеленой огромных шаровидных глаза, на которые то и дело наползали морщинистые веки; между глаз находился единый рото-носовой комплекс, из складок, образующих губы, время от времени выскакивала пупырчатая трубочка с вывернутыми наружу краями, с шумом всасывала воздух и опять исчезала в полости. Тошнота подкатилась к горлу Игоря, заставив его издать соответствующий рык, однако легкий, но увесистый шлепок по затылку подавил всякие позывы к рвоте.
   - Боец, - сказал первый.
   - Четырнадцать, больше не дам, - ответил второй.
   Игорь осознал, что кто бы ни были эти два жутких монстра, облаченных в темную липкую кожаную одежду, но сейчас один из них продает другому его, Игоря, как какую-нибудь скотину. Возмущение свободного человека взяло верх над страхом, и Игорь попытался крикнуть: что это за чертовщина здесь происходит, но из уст его вылетел только злобный и совсем нечленораздельный рык.
   "У меня опять проблема с речью, - подумал он, сбитый с панталыку, - сначала мог говорить, но этого не нужно было, а теперь нужно бы сказать, но не могу."
   То, что он прекрасно понимал речь инопланетных существ, нисколько его не удивляло. Опять эти чертовы таблетки, которые делают коммуникацию беспроблемной.
   - Видишь, как рычит. Боец, - набивал цену первый.
   - Больше четырнадцати не могу.
   - Ладно. Давай четырнадцать.
   Покупатель выпустил свою трубочку, воткнулся ею в темя продавцу, и на некоторое время обе фигуры застыли на месте.
   Его держали за поводок, отчего он запрокидывал голову. Одна желтая таблетка, вторая, третья - их запихивали в его открытый рот. Игорь рычал и скалил зубы, но таблетки глотал. Изо рта стекала слюна. Он трусил за своим новым хозяином, мощные руки которого тащили его по длинному коридору из крупного нетесанного камня. С каждой секундой Игорь ощущал, как уходит усталость, как прибывают силы, и он даже задрал голову, одной рукой оттянул поводок, который невыносимо резал шею, и постарался сорвать его, но новый рывок, и он едва успевает перебирать ногами, хватаясь за стены, чтобы не упасть. Вместе с новыми силами нарастала в нем какая-то звериная озлобленность.
   - Живей, - скомандовал хозяин, и Игорь, издав злобный рык, еще более ускорил шаг.
   Куда его ведут? Игорь пытался думать, однако мысли с трудом скреблись в его голове, но он старался не поддаться звериной волне, которая все больше охватывала его. Что произошло с того момента, как огромные челюсти защелкнули металлической хваткой катер? Дальше была темнота, бессмысленные, потому что с его катером было покончено, гаммы на кнопках, темнота, потому что пропало электричество, когда огромные челюсти стали пережевывать конструкцию, ужасный скрежет, и потом повеяло холодом, наверно, лопнула обшивка, и кто-то заскулил, и темноту разорвал слабый свет сверху, льющийся из открытого люка и злобный возглас: "Заткнись!"
   Сержант Экельс попал в плен.
   Это соответствовало истине. Из пережеванного катера представители другой цивилизации, о которой Игорь и понятия не имел, ведь все его космические воззрения заканчивались на риторическом вопросе: "А есть ли жизнь на Марсе?". На Марсе жизни не было, зато она была в других местах, весьма отдаленных от планеты Земля.
   Коридор закончился, и Игоря ввели в воняющее нечистотами грязное помещение, похожее на загон для скота. Впереди дырявые ворота, за которыми слышался сильный рев, в щели пробивался свет. В загоне находилось человекоподобное существо. Оно бросилось на Игоря, пытаясь дотянуться зубами до его горла. Игорь неумело махал кулаками, но все же пару раз прилично заехал по лицу неожиданного агрессора. Хозяин ленивым движением отпихнул существо, то отлетело, шмякнулось о стену, сжалось и затихло.
   Шершавая рука одобрительно похлопала Игоря по спине, потом опять нашла его рот и протолкнула несколько таблеток.
   В это время распахнулись ворота, и существо ринулось наружу. Игорь хотел было броситься за ним, но ворота закрылись, а щелчок по лбу свел на нет ненужное рвение.
   - Я ставлю на тебя половину своего состояния. У тебя один путь - выиграть.
   Чудовище удалилось в боковую дверь, проигнорировав звериный рык, который значил то ли "да пошел ты...", то ли что-то другое, но все едино это был рык, а не членораздельная речь.
   Игорь припал к створке ворот, стараясь разглядеть через щель свое ближайшее будущее. Увидел он немного, но достаточно, чтобы понять: это самое будущее - довольно непривлекательная вещь.
   Ворота вели на песчаную арену в центре каменного амфитеатра. По песку катался клубок из пары живых тел. Не было сомнения: там, на арене под рев трибун шли гладиаторские бои, в одном из которых придется принять участие и ему, Игорю.
   Игорь в изнеможении опустился на песок своего загона и злобно завыл. Глянул машинально на разорванный комбинезон, сквозь который рельефно выступала мускулатура.
   Но что это за дикость - гладиаторские бои! Но он опять забыл, где находится. Это совершенно другая планета, и эти чудовища - представители другой цивилизации, а у меня одна цель - выиграть. И я выиграю.
   За воротами раздался мощный рев трибун. Игорь снова припал к щели. Одна человеческая особь лежала на песке, другая вскинула в победном реве вверх руку и демонстрировала что-то неистовствовавшей публике. Длинные крючья подцепили лежащее тело и оттащили его в сторону, куда - этого уже Игорь не видел.
   Внезапно раскрылись ворота, кто-то выдернул Игоря из загона и втолкнул его на арену. От рывка он пролетел почти до середины и только там рухнул в песок. Публика недовольно свистела. Игорь издал злобный рев и поднялся. Перед ним в трех шагах, все еще хвастаясь своим трофеем, воздевала руки женщина, правда, вблизи она походила скорее на разъяренную львицу, чем на представительницу слабого пола.
   "Я порву тебя, прекрасная незнакомка", - прорычал Игорь.
   Прекрасная незнакомка обернулась к нему, пристегивая свой трофей к поясу. Игорь разглядел, что это были мужские гениталии.
   "Твои будут висеть рядом," - прорычала в ответ она.
   Они понимали друг друга, несмотря на нечленораздельность речи. Игорь ходил кругами вокруг львицы, приглядываясь к ее лицу, искаженному гримасой. Он узнал в этом монстре-гладиаторе одну из участниц их экспедиции, ее фотография первая промелькнула тогда в его мозгу.
   Значит, я не один выжил после этой атаки. Но что мне с того? Она готова откусить мне яйца. Выбора нет. У меня один путь - выиграть. Но зачем? Ведь здесь на этой арене не сегодня, так завтра мне придет каюк, я здесь только для одного, чтобы драться, и потому нужно уворачиваться от этой руки, женской и тем не менее яростной, но рука стремительна, и на щеке начинают кровоточить три царапины - стерва, - Игорь чуть не взревел от ярости, от звериной ярости, с которой усилием воли старался бороться до сих пор. Но нет, его за так не возьмешь, и здесь главный враг не она, размахивающая руками со сломанными ногтями, а мое звериное начало, которое подкармливали желтыми таблетками, однако, видимо, я не совсем такой, как она или тот парень, что теперь кормит мух в выгребной яме, на меня эти таблетки действуют не так сильно, у меня осталась способность мыслить, хотя это чертовски трудно, когда приходится уворачиваться от ударов женщины-монстра, у которой в глазах ни грамма человеческого интеллекта, а лишь слепая ярость, и он реагирует на удар ногой, закрывая бедром пах, бедру ужасно больно, потому что на подошве ее сандалий шипы... но ведь она женщина, и это шанс, и эта мысль затормозила его реакцию, и потому пропущен удар в лицо, но теперь появился вполне реальный смысл биться, ведь выбора нет, у меня один путь - выиграть, и как скачет ее обнаженная грудь, при других обстоятельствах эрекция была бы молниеносной, погоди, красавица, хоть ты - настоящая зверюга, но и я той же породы, и ее сопротивление лишь подзадоривает его и увеличивает желание, желание жить, жить за чужой счет, как это ни кажется циничным, пускай, ведь в ней от женщины осталось только плоть, которая и нужна ему, чтобы вырваться из этого негостеприимного мира. И Игорь крутится вокруг нее, прикрывая рукой дорогой инструмент и уворачиваясь от ударов, экономя силы, чтобы в подходящий момент совершить отвлекающий маневр, и она поддается на простой прием, и сильный удар в челюсть (прости господи, но ведь иначе никак) на секунду выключает ее сознание, а он уже проводит бросок, трибуны ревут все сильней, она трепыхается под ним, но болевой прием, хруст, дикий вопль, ошметки одежды, и он, изображая борьбу в партере, играя за себя и за нее, отчаянно теребит свой член, а она лишь слабо царапает его спину, разрывая остатки светло-коричневого комбинезона, и стонет, но стон едва слышим из-за шума трибун, и пусть эти ублюдки, дудят в свои дудки и смотрят, как любятся их братья по разуму, ведь разум у них есть, и в этом им, ублюдкам, не откажешь, а ты потерпи, красотка, как там твое имя, Кларисса Маклеллан, кажется, лишь бы она не оказалась псевдоженщиной, еще одной Пабесой, и тогда ему на самом деле конец, но у него нет выбора, у него один путь - выиграть, и он твердит заветное число: девятьсот двадцать два, девятьсот двадцать два, девятьсот двадцать два, и глядит на лежащее в песке арены окровавленное чужое мужское естество, на котором схлопывается спасительная темнота.
  
  
   -- Прости, дружище, но ты должен признать, что время сыграло с тобой такую шутку, что можно подумать, что ты сошел с ума.
   Опять комната, уже нет темноты, и даже сквозь закрытые глаза проникает солнце. Найти в себе силы подняться, найти воды, мутное сознание, все плывет перед глазами, что-то липкое на руке, так это кровь, и натыкаешься на двери и какую-то мебель, но наконец находишь раковину и включаешь кран и брызгаешь себе на лицо, пьешь с трудом подставляя лицо под кран. И что-то падает в раковину -- то ли платок, то ли какая-то тряпка, которая мгновенно выпускает из себя красную струйку. А потом назад, но вдруг бьешься раненой ногой о косяк, и от боли теряешь сознание.
  
  
   9.
   ...эй, парень... эй, парень... вот незадача... с места не сдвинешь... морковку помнет... старая, неси... не тявкай понапрасну... заверещала, может, человеку плохо... чем-нибудь накрыла... смотри, чтоб внученька... жив, жив, дышит...
   ... того и гляди, что забор... и за что ж такое наслал... сначала эта вымахала... дай, старый, я ему в лицо брызну... сердечко-то бьется... голый, обокрали... тащи его скорей...
   ... гав-гав... гав-гав-гав... ры-ры-ры, гав-гав... гав-гав-гав-гав...
   ... ой, бабушка... а можно мне... как воду таскать - не маленькая... ой, батюшки...
   В лицо брызнули водой. Холодной. Зачем же холодной? На такой случай тоже должна быть таблетка. Это проще и привычней: синяя, зеленая или желтая таблетка.
   Игорь открыл глаза: кустик травы прерывисто трепетал листочками то ли от ветра, то ли от его дыхания. Что же это? Оранжерея. Нет, вся оранжерея - это полтора десятка таблеток из салатового ящика. На спину что-то легло, и через мгновение стало теплее.
   - Ай-я-яй! - запричитала бабка, - и так урожай неказист, а тут еще...
   - Не ворчи, старая, смотри как его разукрасило.
   Его поднимали. Кряхтя. Охая. Сопя по-стариковски. С трудом оторвали от земли - кустики травы размножились, но половина из них помята, безнадежно помята.
   - Сектор AG-576, - произнес он довольно внятно.
   Он мог говорить, и это радовало.
   - Заговорил. Чужестранец, видно. - Женский старческий голос позади.
   - Да нет, по-нашему вроде балакает, только говор какой-то странный. - Другой голос, там же, мужской. - Тащим в избу.
   Игорь почувствовал свои ноги - значит, могу сам идти. Стал переставлять ноги - хотя не очень уверенно, но получалось. Похоже, отключилось поле тяготения, и я проплавал последние месяцы полета в невесомости. Ужасное состояние, когда внутренности в брюхе невесомы, когда мозг в черепной коробке невесом. Ничего не помню. Факт, что теперь я на Земле. Дома. И это наши, земные, бабка с дедкой, а не монстры.
   Ему помогали идти по огороду, поддерживая под рученьки, старательно обводили вокруг грядок, чтобы ничего не помять из куцего урожая. Под ногами путалась беспородная собака, и все гавкала и гавкала.
   В избе его положили на лавку. Он медленно водил взглядом по дощатому потолку. Все-таки он везунчик, раз смог уйти из этого сектора - забыть все, как страшный сон, и как можно скорее.
   По щеке провели мокрой тряпкой, протирая царапины.
   - Об забор, наверно, когда падал, - говорил старичок, наклонившись над Игорем и следя за рукой бабки, промокавшей лицо чужестранцу.
   - Поднабрался парень, видать.
   - С кем не бывает. Видишь, лихие люди раздели бедолагу.
   По комнате еще кто-то прошел. Игорь чуть повернул голову, скосил глаза и увидел девочку лет двенадцати, которая, поймав взгляд Игоря, поспешно отвернула лицо и поправила на голове платок. Она села за прялку, руки потянулись к веретену.
   Игорь сглотнул слюну и ощутил во рту ужасно неприятный вкус: словно объелся мочеными тараканами, подумал он и снова повернулся к бабке.
   - Кто же тебя так, мил человек? - спросила та.
   - Подрался, - ответил Игорь.
   Да, драка вышла на славу. Кларисса Маклеллан, озверевшая от таблеток, чуть его не порвала на куски, однако все обошлось.
   Теплая влажная тряпка легла на спину, нежно заскользила сверху вниз, к ягодицам, увлажняя кровоподтеки. Девочка оторвалась на секунду от веретена, прыснула смешком.
   - Ну, чего лыбишься, - окрикнула ее бабка. - Делом займись. Солнце еще высоко. Нечего пялиться на голых мужиков.
   - В баньку бы его, - сказал дед со знанием дела. - Отпарить как следует.
   - Так иди и растопи. Чего уставился? - отчитала бабка и дедку.
   - И то правда, - дед разогнулся и пошел к выходу. И на пороге: - Через часок-другой и в баньку пожалуйте.
  
  
   Игорь лежал на полатях в бане. В клубах пара суетился дед, брызгая из ковшичка на раскаленные камни водицей. Из кадки торчали березовые веники.
   Благодать! Хорошо банькой после бурной ночки выгнать из тела злые бражные пары, ведь напился же я вчера... Нет, подрался. Напился не я. Или напился и подрался? Тело медленно размякало под воздействием пара и легких похлопываний веника. Немного саднили царапины. Однако это мелочи, тело трепетало от блаженства, а вместе с ним размягчалось и сознание, растекались бесформенной массой по полати мысли, да и не мысли, а какие-то обрывки, сдуваемые волной горячего воздуха, да капали пОтом воспоминания о недавних событиях.
   - Лежи-лежи, я хоть и старой, но потихонечку, полегонечку, твое тело так оприходую, сам себя не узнаешь, когда из баньки выйдешь.
   Шипела вода на камнях, гоняли пар веники, дед метался вдоль полатей, похлестывая Игоря, впрочем, не забывая и про себя, кряхтя и охая шлепал по обвислым подгрудкам и дряблым бедрам.
   Игорь пытался выложить по порядочку свои победы и достижения. Но сосредоточиться было нелегко. Да дедок все на ухо гудит под шипение парка: ума не приложу, откуда тебя к нам занесло, сказать, так ведь не поверишь, старый, из сектора AG, ой молчи-молчи, не понять мне твою басурманскую речь, ты лучше по-нашему толкуй, все понятней, смотрю, под забором лежит, и забор покосился, исправим, дед, не серчай, да что забор, ерунда, плечом подтолкнуть да новую жердину вбить, вот другая у нас беда случилась, ума не приложу, как исправить, лежи-лежи, потом, завтра утречком, а сейчас беги водицей холодной окатиться - с разбегу в озерцо.
   Вода остудила разгоряченное тело. Игорь задержался под водой, вынырнул, огляделся - дед на берегу, руками машет, мол, давай обратно.
   И снова на полати - хорошо. Боже, какая же вокруг была суета: женщины, постели, беготня, нервы, чувства, и все из-за чего -- из-за пустого спора. И он не понимает, откуда в нем эта успокоенность, ощущение бесконечного счастья, и воспоминания о втором и третьем дне незаметно растворяются в новой волне пара, и неспешная беседа: и что, вы здесь одни живете, вопрос без всякого умысла, без всяких намерений что-то разузнать, ведь приятно просто поддержать разговор, одни-одни, а бабка уже разливает в горнице квасок, и ставит на стол стопку блинов, и грибочки, и ягодки по мискам.
   Да, живем мы одни. Так сейчас все живут. Селятся на хуторах, строятся, хозяйством обрастают, но все равно живут одни. Может, бражки? Нет-нет, я в завязке. Вот ближайший сосед версты за три отсюда, один живет, мужичок Никитич, и все. Не пьешь стало быть? Стало быть. А другие - так еще дальше, пешком за полдня не дойдешь. Да мы не жалуемся. Привыкли. Доля наша такая, жизнь прошла веселухой, а на старости и покоя хочется. А здесь нас никто не тревожит. Редко-редко гостя какого, вроде тебя, занесет. Да вот внучка, Машенька, веселит. Растет она у нас девкой бравой. Еще пара годков, и отдадим ее замуж, устроит она себе семейную жизнь. А тогда и помирать можно. Правда, старая?
   - Правда. Пожили и хватит.
   - Да что вы такое говорите, - вмешалось в разговор Машенька. Она сидела на углу стола и молча пялилась на незнакомца, а голенький он совсем не такой серьезный, как сейчас в свежей рубахе, раскрасневшийся после баньки, но все равно красивый, и она опять краснеет, потому что задрана рубаха, и бабушка что-то втирает в спину незнакомца, а тот опершись локтями о стол, смотрит на нее, на Машеньку, и хитро улыбается, да еще и подмигивает.
   - А тебе и слушать нечего, - строго сказал старик.
   Накормили гостя, напоили, подлечили как смогли, и день уже к закату клонится - солнышко верхушки деревьев царапает.
   - Пойдем, чего покажу, - говорит дед, видя как бабка стелет гостю на лавках, поближе к печке, чтоб не замерз, ведь уже середина сентября, и прохладно по ночам.
   Они вышли на крыльцо: солнышко, красное, большое, земное солнце, било прямо в лицо. Игорь зажмурился: боже мой, какое это счастье выйти на крыльцо на закате и, заслонившись от солнца рукой, смотреть вдаль, а не болтаться по временам и весям.
   - Вот смотри, - старик сошел с крыльца и показывал на что-то. - Первый раз такое вижу. Хотя столько лет по земле хожу.
   Игорь сошел за стариком. На центральной грядке топорщился из земли какой-то необычайной величины овощ: раскидистая ботва покрывала почти всю грядку и даже забиралась на соседние, из земли торчала верхняя часть клубня.
   - Посадил я весной репку. Да кроме репы много чего еще насадил: морковки, капусты - целый огород. Мы ж живем огородом. А выросло смотри какое чудо!
   Дед стоял возле репки, ботва свешивалась ему на макушку.
   - Через неделю еще на локоть, а то и больше, подрастет.
   - Так что в этом плохого? - Игорь развел руки в стороны, затем сколько можно назад, отгоняя ломоту, улыбнулся. - Хороший, стало быть, урожай.
   Репа величиной с человека - это ж то, о чем мечтает любой садовод-любитель, плод мечтаний любого ученого-селекционера, и он продолжал бы громоздить плюсы и положительные стороны, однако вдруг осекся, что-то показалось ему до боли знакомым. Нет, это не было дежа вю, но все же, все же, все же...
   - Да кому она нужна такая. - Дед топтался вокруг гиганта-корнеплода. - Ты еще и не все знаешь. Беда это наша. Она весь урожай поела. Все соки из земли высосала. Посмотри, какая хилая травка вокруг растет. Да и не растет вовсе, а так, одно название, что растет.
   Игорь чесал затылок. Дедка, бабка, внучка, жучка (чье-то гавканье он уже здесь слышал)...
   - Ах, уйди, проказница, - незло прикрикнул дед на откуда ни возьмись запрыгнувшую ему на плечо серую кошку.
   ... кошка. Тянут-потянут, а вытянуть не могут. Игорь в холодном поту тряхнул головой, так что та чуть с плеч долой не слетела. Что за несуразица!
   Дед снял кошку, пристроил на руке, погладил, та замурлыкала в ответ.
   - Так ведь еще и не время снимать урожай. Поспела ли она уже - неизвестно. Кто знает: большая, а вдруг неспелая? А другим расти мешает. Чего делать - ума не приложу.
   - Вырвать ее с корнем и дело с концом, - рубанул Игорь, не желая довериться коллективному народному сознанию, в которое погружает его эта иголка в подушечке.
   Дед тем временем продолжал:
   - Вырвать - понятное дело. Так ведь и после нее ничего расти не будет. Земля-то все соки свои отдала вот этому чудовищу. И что у нас будет? Незрелая репа? Вот и весь урожай?
   - Все равно рвать надо, - как-то неуверенно сказал Игорь.
   - Вот и я думаю, что надо, - дед, скрывшись под ботвой, приложил ухо к корнеплоду, постучал кулаком. - По звуку-то вроде и созрела. Может, завтра?
   - Вырвем завтра, дед, к чертям собачьим вырвем.
   Игорь вновь почувствовал уверенность в себе: моя ли забота закапывать себя в те самые недра народного сознания, чего здесь судить-рядить, ну, разве что, конечно, после двух приличных ковшичков забористой бражки с друзьями-приятелями, но нет я в завязке...
   - Вырвем, здоровья хватит. Подлечили вы меня, накормили, а завтра с утреца и за работу примемся - заборчик поправим, репу дернем.
   -- Ну что ж, завтра так завтра. С понедельника -- это хорошо, правильно.
   -- А что, дед, завтра понедельник?
   -- Ну раз сегодня суббота, то завтра -- понедельник. Не может же быть завтра снова суббота, - сказал дед, заходя обратно в избу.
   Суббота, понедельник - сбрендил дед, подумал Игорь, входя в избу вслед за дедом.
  
  
   На следующее утро приступил Игорь к этому чуду случайной селекции. С утра он уже чувствовал себя превосходно - то ли банька свое дело сделала, то ли мазь чудесная, но раны затянулись, синяки поубавились, а в памяти сгладился ужасный образ Клариссы Маклеллан. Правда, с утра Игорь тупо глядел на отжатый в комочек чайный пакетик, мокро топорщившийся на блюдечке. Ай, ковырнуть прилюдно желто-красной этикеткой в зубах - в манерах того, в чьей шкуре он на этот раз оказался - кто тот неведомый homo sapiens - то ли гость заморский, то ли пьянь подзаборная, которого ограбили и избили воры. Но он отмахнулся, словно от надоедливых мух, от беспокойных мыслей, и с превеликим удовольствием, какого давно уже не испытывал от такой мелочи, как завтрак, поглотил стопку блинов, макая каждый в плошку со сметаной и запивая крепким чаем.
   Игорь обошел несколько раз вокруг репки, торчавшую из земли где-то на четверть. Можно до посинения дергать за ботву, но кроме зеленых клочьев ничего не надергаешь. Попытался лопатой подкопать ее со всех сторон, но скоро бросил это занятие: репка глубоко засела в земле. Вытер пот с лица - солнце уже припекало - почесал в затылке, соображая, как лучше подступиться к чуду природы. Неужели не хватит мозгов, натренированных в высшем учебном заведении? И он вновь бросился в атаку на репку, сердито отгоняя в сторону деда, все время пытавшегося подсобить, посоветовать, поучаствовать. Дед не обижался, отходил на крылечко, садился, крутил самокрутку, наблюдал за тем, как веревка опоясывала репку и самодельные блоки, как рычаги искали точку опору, как нож втыкался в тело репки, как, глотнув принесенного Машенькой молока, Игорь вгрызался в землю, роя хитроумные траншеи и безжалостно уничтожая остатки неслучившегося урожая.
   Игорь сплюнул в землю горькую слюну и размазал по лицу пот, и подкрепившись прямо на крылечке, опять ринулся на корнеплод: делом чести стало для него выдернуть из земли этого монстра. Три часа битвы с репкой не дали никакого результата, но он найдет способ победить ее, однако прошел еще час прежде чем его осенило: все, что он делает, это неверно, потому что здесь действуют другие законы, отличные от законов Архимеда, Бойля-Мариотта, Менделя или Хаббла, и он выстраивает в одну цепочку дедку, бабку, внучку - тянут-потянут, а вытянуть не могут, - и тогда сам пристраивается для верности, но опять же тянут они потянут, а вытянуть никак не могут, и приходится искать жучку, а затем и кошку, но чего-то не хватает, нет не его, его сила лишняя, не хватает мышки, и они принимаются ловить мышку, на что уходит весь оставшийся день, и лишь далеко за полночь захлопывается дверца мышеловки, и остаток ночи проходит в отчаянных попытках выдрессировать мышку, чтобы с раннего утра вновь броситься в огород и снова биться целый день, добиваясь согласованности в действиях всей вереницы: дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку, жучка за внучку, кошка за жучку, мышка за кошку. И наконец под вечер, измученные, они все (дедка за репкой, бабка за дедкой, внучка за бабкой, жучка за внучкой, кошка за жучкой, мышка за кошкой, а он, Игорь, за всеми остальными) глядят на выдернутый из земли корнеплод, еще не веря своему счастью: ненавистная репка побеждена, повержена, как дракон Георгием-победоносцем.
   На следующий день стали рубить репку на мелкие кусочки, выспела она, можно на зиму запасы делать. Ловко работал топором Игорь, обрубая куски, которые тут же бабка с дедкой пускали в оборот, а потом изловчился и одним ударом расколол репку на две части. И тут из сердцевины выскочил маленький червячок, размером с палец, вцепился в лапоть, вмиг прогрыз обувку и укусил победителя за пятку. Вскрикнул Игорь, тряхнул ногой и раздавил вредителя, мокрого места не оставил. К вечеру весь корнеплод по кадкам да горшкам был распихан, на веревочки кусочками нанизан.
   Дедка, устраиваясь в тот вечер возле Игоря, гремя костями по лавке, шептал ему, что не у них одних эта беда приключилась, говорят, что по всей округе, во всех хозяйствах, во всех огородах, повырастала такая репа-убийца, и что у всех надежды на добрый урожай пошли прахом, а ты - спаситель наш; видать, есть добрая сила, которая тебя нам под забор швырнула.
   Игорь, измученный победой, вяло отвечает, что поправит забор, но завтра, в понедельник, и что теперь он знает методу, как с такими репками бороться: не боись, дед, справимся. Послал Бог, отвечает, доброго молодца. Да добрый я, правда твоя, дед, сам не знаю почему, ведь время, в которое я вырос, совсем не располагает к подобным качествам, но что поделать, любо мне у вас, дед, любо, благодать...
  
  
   Быстро разнеслась весть по округе. Все узнали, что есть такой мастер на все руки, который в полдня спасает огороды от репок-великанов, и потянулись гонцы со всех сторон на хутор, кланяются Игорю, гостинцы выкладывают, слезно умоляют разобраться с их чудовищем. И знают все, что душа у мастера добрая. Никому не отказывает молодец, ко всем едет, грузит свою артель на две повозки, и едут дедка за репкой, бабка за дедкой, внучка за бабкой, жучка (на поводке) за внучкой, кошка (в корзине) за жучкой, мышка (в норке) за кошкой, и Игорь, улыбаясь, на лошадей понукивает, нежно их постегивает, а дни текут незаметно - суббота, понедельник, суббота, понедельник, - и всем на радость ладится дело у артели: репка за репкой выскакивает из грядок, и тут же разделывают рабочие руки репу на части, парят ее, жарят, солят, маринуют, сушат на зиму, да давят лаптем червячка хилого, что из репок вырванных выползает и не успевает затеряться в траве прореженной.
   Но, слава богу, все репки повыдерганы, все червячки раздавлены, можно и отдохнуть после бесконечной череды трудовых суббот и понедельников. Игорю так что - ничего, сил много, тем более когда так задорно на тебя смотрят игривые глазенки Машеньки - ой, будет девка через пару-тройку лет! - а вот бабке с дедкой тяжеловато, старые они, не по годам им труды.
   На следующий день, выспавшись вволю, Игорь искупался в озере, позавтракал и побрел в чисто поле - уж больно день хорош - легкий ветерок, солнце греет и на душе спокойно как никогда.
   Он упал лицом в копну сена, перевернулся на спину, раскинул в стороны руки и, закрыв глаза, подставил лицо лучам жаркого солнца. В набиравшей новый рост траве стрекотали кузнечики, в воздухе жужжали мухи, гудели высоковольтные провода. Чистый воздух полнил грудь, радостно вздымавшуюся под свежей белой холщовой рубахой. Бескрайняя синева неба, необъятное поле, бесконечное время -- что вперед, что назад, и не нужно вставать на цыпочки и выкручивать шею.
   "Благодать!" - невольно подумал Игорь. Подумал и удивился. Что это на него нашло? И все равно хорошо. Хорошо лежать, ничего не делать и никуда не спешить. Приятная умиротворенность овладела сознанием Игоря, и он не противился этому: чешуя все, пена, накипь, брызги. Здесь, в этом безвременье, все как будто к месту и все в радость - легко и просто.
   Он так и лежал с закрытыми глазами - пять минут, десять, полчаса - весь мягкий и пластичный - бери и делай что хочешь. Но постепенно мысли о времени возвращались. Странно, он всегда мог определить в каком времени он находится. История с Леной на турбазе - всего лишь с десяток лет назад, и воспоминания о том времени еще достаточно свежи. Потом была средневековая Европа, многое узнавалось по книгам, кинофильмам, многие его представления совпали с увиденной им реальной картинкой. А далее был 1978 год, который сам он не застал, ведь его тогда еще не было на свете, но родители порой пускались в коллективные воспоминания, а он слушал, затаив дыхание, потому что все это было похоже на сказку, на очередную сказку, которую по вечерам ему читала мама, о каком-то маленьком королевстве, где-то на отшибе земли, со странными королями, принцессами и жителями, возможности и запросы которых ужасно скудны - ни компьютеров, ни сабвуферов, ни нормальных скоростей. Древний Лагаш - глубокая древность, заря человеческих цивилизаций, хоть кто точно знает, как эта заря занималась несколько тысячелетий назад. Была пара книг - умных, нехудожественных - по истории Древнего Востока, которые он с трудом, но осилил, пытаясь доказать кому-то, что "Фараон" Пруса так же далек от Египта, как и от Китая. Про Базарова и говорить нечего, не зря все-таки в школе его так самозабвенно пичкали русской литературой. Ему наивно казалось, что роман Тургенева без секса много теряет, и, читая его, непроизвольно дорисовывал постельную сцену между Базаровым и Одинцовой. Даже в предсмертном прощании он искал намеки на иные взаимоотношения героев. Однако при зрелом размышлении понял, что не могло быть в литературе XIX века такой сцены. В литературе не могло. Следующий этап был, пожалуй, самым трудным. Отсутствие стройной картины непрожитого и невиденного еще никем будущего привело к тому, что ему пришлось так болезненно подстраиваться под чужую реальность. Впрочем, фантастических романов он, слава Богу, начитался вдоволь. А здесь, в этом явном парафразе русской народной сказки время теряло свою структуру и расплывалось, потому что лапти, потому что холщовая рубаха, потому что веретено и покосившийся забор перемешались с проводами, чаем, бутылкой пепси-колы, табаком. Да еще эти понедельнико-субботы. Быть может, от такой вневременности, может, как раз от этого мне и хорошо, может, от этого и благодать?
   Игорь услышал какой-то шорох. Открыл глаза и увидел Машеньку. Она стояла в нескольких шагах и тянула к нему руки:
   - Молочка принесла. Хотите?
   Игорь приставил козырьком ладонь и разглядел кувшин.
   - Молока? - переспросил он.
   - Да, молока, - Машенька сделал еще шажок к нему, не опуская, впрочем, рук. - Свежее.
   Он взял кувшин, Машенька села рядом с ним на сено и смотрела, как он делает несколько осторожных глотков.
   - Свежее-свежее, - подбодрила она Игоря.
   - Это хорошо, что свежее, - он опустил кувшин и устроил его у себя в ногах. - Вкусно, - сказал он, в общем-то не зная что сказать. - Спасибо.
   - Угу, - ответила Машенька и все смотрела на него, ожидая, что он заговорит, но он молчал.
   - Я убежала, - призналась она, нарушив неловкое молчание, - с болотины. Дедушка с бабушкой думают, что я клюкву собираю, а я сюда к вам. Мне с вами интересно, - нажала она, видя, что Игорь хочет что-то сказать -- укорить ее хочет, но ведь она работящая и всегда помогает старикам, а сегодня, увидав, как он один уходит в поле, защемило ее детское сердечко, да и не детское, а уже девичье, схватила кувшин с молоком утренней дойки и, пока судили да рядили бабка с дедкой про какую-то травинку, отправилась за ним, за Игорем, в поле, и все ходила от стога к стогу, от копны к копне, пока не нашла его.
   - Мне нравится, как вы говорите, - немного осмелев, продолжала она. - Вроде и по-нашему говорите, но как-то все больше чуднО, так, наверно, давно говорили, и здесь такого говора никто не помнит, но мне нравится, вправду нравится, и даже кажется, что вот-вот и вы запоете песни, те, что раньше пели.
   - Песни? - удивился Игорь. - Нет, песен я не знаю. Тем более древних.
   - Не уходите, - вдруг попросила Машенька.
   - Да я и не ухожу. Куда ж я от твоего молока уйду?
   - Нет, вообще не уходите.
   - Никуда я не ухожу, Машенька.
   - Я знаю, чувствую: вы собираетесь уйти. Без вас... - И она опустила лицо, опять покраснела.
   - Хочешь, я расскажу тебе одну сказку, - сказал Игорь и легонько коснулся ее косы, отчего та вздрогнула, но тут же потянулась за неожиданной лаской, а Игорь убрал руку, чувствуя, что делает что-то не то.
   - Угу, - ответила Машенька и пристроилась поближе, совсем близко, и голова ее у самого его плеча.
   - Про девочку Лолиту, она жила далеко за морем, - и тут Игорь прервался, он что, из ума выжил, если собирается пересказывать двенадцатилетней девочке историю про Лолиту.
   - Чего вы замолчали? Раз начали, то уж продолжайте, - потребовала Машенька.
   - Нет, я расскажу другую сказку. Ту сказку я наполовину забыл. А эту помню, как будто она произошла когда-то со мной.
   - Ладно, рассказывайте другую, - безропотно согласилась Машенька.
   - Ну так вот. Жили-были на свете два молодца.
   - Царевичи? - скорее утвердила, чем спросила Машенька.
   - Царевичи. Можно сказать, два друга. Росли они вместе, науку вместе разную постигали, и все ладилось в их дружбе. Только вот однажды пробежала между ними трещина. Повстречалась им девица красная.
   - Царевна, - опять утвердила Машенька.
   - Царевна, она самая. И влюбились в нее оба добрых молодца. Но царевна одна, а их двое. Ходят, страдают, глазки на царевну пялят, друг на друга злые взгляды мечут. Дружба врозь, как будто и не было ее. Спорят, ругаются до пены у рта. Каждый себя женихом рядит, каждый в свою сторону гнет. А толку никакого.
   - А как царевну-то звали? - так, для порядка задала вопрос Машенька.
   - Как звали? Истина.
   - Не слышала я, чтобы царевен так величали, - засомневалась Машенька. - Наверно, заморская царевна.
   - Заморская, - Игорь глотнул еще молочка и продолжил: - Так скажите на милость: что же делать им? Порешили они, что негоже старым друзьям из-за царевны, пусть и заморской, волком друг на друга смотреть. Судили-рядили и пожелали открыться царевне - пусть сама решит, кто ей больше мил. Преклонили они перед ней колени, сознались в любви страстной, умоляли слово молвить, выбрать любого из них себе в мужья, да прекратить этот спор их яростный. Так они и лежали перед ней, в пыли распростертые, глаз поднять не смея. Наконец робко подняли взоры, а ее и нет, исчезла царевна из зала торжественного, золотом да серебром писанного. Нет и все. Как будто и не было.
   - Так это, наверно, чары кощеевы ее опутали, - прервала рассказ Машенька. - Он, Кощей, всегда девиц красных крадет и прячет в своем подземелье.
   - Может, и Кощей. Решили они к чародею обратиться за советом. Предстали они перед глазами вещего мужа и спросили, как быть им, где им царевну искать. А тот хитрит и изворачивается - знает, окаянный, судьбу прекрасной царевны. А как я могу убедиться в вашей любви к ней, говорит. Стали бить в грудь себя молодцы, мол, мы такие, мол, мы сякие, все словами сыплют, как горохом об пол. Нет, отвечает чародей, не верю я вам. Но что нам сделать, чтобы ты поверил, спрашивают. А вот что: пройти вам нужно через десять тридевятых царств и тридесятых государств, испытать свою любовь в объятиях десяти девок красных и вернуться сюда. А кто первым вернется, перед тем и предстанет Истина-царевна. Чародей открыл ларец волшебный, воткнул иголку золотую в подушку мягкую, и разлетелись добры молодцы по разные стороны, по тридевятым царствам, по тридесятым государствам. Что молва про одного из них говорит, не знаю, а про второго известно, что побывал он в разных диковинных странах, повидал всякого, и хорошего и плохого, но нигде его чужая красота да любовь горячая не пленила остаться. Вот такая вот сказка, Машенька, - закончил сказ свой Игорь.
   - А чем же дело кончилось? - Машенька, ожидая продолжения, вопросительно глядела на Игоря.
   - Чем дело кончилось? Да в том-то и дело, что еще не кончилось.
   - Как так? - удивилась Машенька.
   Сказка в самом деле без конца, но разве станет он рассказывать Машеньке про злоключения по эпохам и странам, про спор, про Олега, что учились они вместе в одном институте, друзья не друзья, но приятели, что затеяли этот дурацкий спор, кто быстрее соблазнит десять особ женского пола, дурацкий спор, в самом деле дурацкий, но отступать уже некуда, да и нехорошо отступать, и как-то кстати подвернулась эта услуга -- "Время и деньги", -- кто-то посоветовал обратиться, присмотреться, там, мол, есть вполне себе интересные методики по решению споров -- не пожалеете. Не пожалели, ни времени, ни денег. Все оказалось солидно, уверенно, прочно -- метания по времени, и призовой фонд, как и договаривались, ящик коньяка, да еще что-то этот банк обещал тому, кто первый вернется. И какой резон в этой услуге? А вот вернусь, и узнаю, какой резон и как все-таки эта штука действует, и почему все эти высоковольтные провода, чай в пакетиках и все остальное.
   - Как так? - снова повторила свой вопрос Машенька, видя застывшую улыбку на лице Игоря - где он сейчас, где? Спросила, но уже без удивления, а с какой-то внутренней дрожью, потому что догадка подтверждалась, этот человек, ставший за эти дни таким милым ее сердцу, уйдет, исчезнет, растворится.
   - А вот так. Сказка началась, а история еще продолжается. И я уйду, рано или поздно.
   Он устремил свой взгляд на Машеньку, протянул руку, нежно провел по щеке. Машенька осталась недвижимой, только глазки ее испуганно заморгали.
   Он удивился своему жесту - ему здесь было хорошо, необъяснимо спокойно и беззаботно, плевать, что где-то там скачет сквозь время и постели Олег, здесь в безвременье все иначе, время не течет, оно застыло, и слабо подрагивает, как желе, и дрожь эта убаюкивает, заставляет блаженно улыбаться и подставлять лицо солнцу, дергать репки, спасая округу от нашествия гигантских корнеплодов, но вдруг: откуда-то прорвался зов времени, словно неожиданная волна накатила и захлестнула его с головой, рождая этот жест руки, гладящей щеку, щекотно скользящий по подбородку к шее и ниже, забираясь под вышитую узором рубаху. Стоп! Ведь это совращение малолетних. Неужели, чтобы выиграть пари, он не остановится ни перед чем, ведь ей всего двенадцать. Но самое парадоксальное, что больше ей и не будет. Ей всегда будет двенадцать лет, и если он когда-нибудь захочет вырваться отсюда...
   Волна откатилась назад, и снова благодать, и Игорь убирает руку и подмигивает уже потянувшейся к нему Машеньке, готовой на все ради того, чтобы он не уходил в свою неоконченную сказку.
   Игорь устало опустил голову, упер взгляд в лапти на ее ногах - прости, Машенька, это совсем не то, что ты подумала. И сбоку по кромке лаптя маленькая белая галочка и четыре буковки, латинские, знакомые, въевшиеся в подкорку, как короед в дерево, - nike. Он тряхнул головой - померещилось, что ли?
   Глючится, как светает, темнеет или теплеет. Так же безлично. В безвременье - свои ловушки и ямы. Игорь переломил пальцем соломинку, благодать, как болото, засасывает медленно, но верно, и нужно стряхнуть с себя эту паутину дней, которые вроде проходят, а вроде и нет - вот она яма безвременья, все как один день, от светает до темнеет, и сколько времени прошло там, где нет безвременья, там, куда он стремится? Какая разница, и никаких претензий - подписи, печати - и эти парни из услуги не обязаны растолковывать всяким идиотам, что путешествие проходит не по эпохам и временам, а по представлениям об этих эпохах и временах, а представления у каждого свои, впрочем, у большинства они не слишком разнятся, ведь читаем мы одни и те же книги, смотрим одни и те же фильмы, играем в одни и те же игрушки. По представлениям... И Игорь, кажется, понял это.
   Где он? Где? По щеке у Машеньки потекла слеза, она вдруг поняла, что он уходит, исчезает, и больше она его не увидит, а Игорь даже не замечает ее слез, глаза его блестят и не мигают, и устремлены в одну точку. Не видит он, как неожиданно темнеет небо, как согнулась под напором ветра одинокая березка, и лишь нарастающий гул земли отрывает его от размышлений.
   Пронеслись по полю темные тени, затмили солнце, подняли вихрем не собранное в стог сено, и остановились возле сказочника три темных всадника, кинули веревки, обвились петли вокруг плеч Игоревых, выдернули его из объятий Машеньки. Не успел он понять, как оказался перекинутым через седло, и не видел уже, как мечется по полю Машенька, как гонятся за ней всадники, как подхватывают ее под руки и бросают поперек седла.
  
  
   Долог ли короток путь - в этом безвременье ничего толком не поймешь, - но только еще засветло предстал Игорь перед глазами косоглазого басурмана:
   - Так это ты все репки повыдергал? Так это ты сгубил моих змеев горынычей? - Грозно столкнулись брови, что сабли точеные, на переносице, морщинами прорезанной. - Я, Калин-царь, великий властелин всей степи, разбросал семена волшебные, а ты, собака беспородная, сгубил мой урожай.
   Калин-царь злобно постукивал пальцами с длинными ногтями по толстой книге - "Справочнику селекционера".
   - Ну, чего молчишь? - властелин всей степи Калин-царь приблизил мерзкое лицо к Игорю. - Это редкий вид змеев горынычей - Serpentium Gorinuchae (1). Я отдал всех своих жен всего за пару этих тварей. Думал, мальчик и девочка. Да только шельмой оказался заморский купец, подбросил мне, сволота, однополых. Но я извернулся-таки, оросил их выжимкой Geotrupes stercorarius (2). Расплодились они на радость мне. А ты единым махом взял и уничтожил все поголовье. Да если бы ты мне плохо сделал, так это б еще куда ни шло. Но ты не мне плохо сделал, а им.
   Калин-царь откинул руку в сторону, проследил Игорь за пальцем указательным. В сторонке, около расседланных лошадей угрюмо стояли плечом к плечу трое добрых молодцов - один другого здоровее.
   - С кем они теперь будут биться? От кого Русь спасать? От кого таких вот как она защищать?
   Рука Калин-царя показала в другую сторону, где черны всадники стаскивали с коня Машеньку.
   - От кого? Скажи на милость, неразумный ты человек.
   Игорь молчал. Ситуация глупее некуда: перед ним метал громы и молнии какой-то властелин, грозный и плюгавый, а он, человек вполне интеллигентный и образованный, связан по рукам и ногам, и слова-то разумного вымолвить не может, как будто дар речи потерял. Калин-царь опять повернулся к добрым молодцам, которые как-то неуверенно держали палицы, мечи, копья и щиты.
   - Эй, Никитич, опять неурожай на Serpentium Gorinuchae. Придется Алешке опять шкуру драконову на себя напяливать. И тебе, Илья Муромец, нынче тоже делать нечего. Соловьи-разбойники сдохли. Скажите спасибо добру молодцу.
   Взгляд троицы не предвещал ничего хорошего.
   - И что мне теперь с тобой делать?
   Задумался Калин-царь, упер рукой подбородок с жиденькой бородкой, засеменил вокруг Игоря.
   - Ай, - рубанул воздух наотмашь, - закопайте его заживо в землю. Ничего в голову умного нейдет. Да и девку туда же, чтоб чего лишнего не наболтала.
   В тот же миг замахали на пригорке возле дерева лопаты, полетели в стороны комья земли-матушки, враз появились две ямы глубокие. Подхватили черны стражники сначала Игоря, а потом и Машеньку, и бросили их в ямы разные да засыпали землей.
   Последний ком пал на очи Игоря и прикрыл, казалось, навсегда свет солнечный. Но вдруг темнота расступилась, брызнул в глаза Игоря свет белый.
   Потянулся Игорь, раскрывая свои лепестки навстречу солнечным лучам, расправляя листья сонные. Покатились с листьев капельки росы, зазвенели, падая, на землю, спугнули прикорнувшую на стебельке Adalia bipunctata (3), развела она в стороны красные пластины с черными пятнышками, выпустила в стороны крылья и перелетела на соседнюю травинку.
   Отряхнул Игорь с себя остатки сна. Захотел двинуть ногой или рукой - не вышло. Качнулся только чуть-чуть стебелек цветка полевого, нагнулся слегка бутон. Всосали корни из земли питательный раствор, потянулись соки по стеблю, по листьям, добрались вскоре до цветка, и оживилось сознание Игоря.
   "Я - Matricaria grandiflora (4)", - первое, что отчетливо выкристаллизовалось в мозгу. Бутон закачался на цветоножке - Игорь пытался стряхнуть с себя безумную мысль - не может быть, ведь он же - homo sapiens! То есть человек разумный. И если у него есть разум (а разум-то у него есть, ведь он в состоянии мыслить), то значит, он человек. Но вдруг Игорь осекся, узрев в своих рассуждениях логическую ошибку. И тут новая порция сока, подкатившая к цветоложу, озарила его сознание: homo sapiens был вчера, а теперь он цветок, Matricaria grandiflora, и корни его питают соки земли в том самом месте, где лежит (или лежало, потому что сколько времени прошло - неизвестно) его тело. Неизбежная карма. Наказание за порочные мысли. Стоило взглянуть на Машеньку как на... На что?
   Солнце пригревало сильнее. С соседней травинки, которая была намного выше Игоря, слетела капелька росы и попала прямо на раскрытые лепестки, растеклась, освежая сознание.
   Репка, Калин-царь, Машенька, неужели моя партия проиграна? - подумал Игорь, - неужели я окончу дни свои как только грянут первые заморозки? Бред какой-то! Не спеши, - стал успокаивать себя Игорь, - здесь что-то не стыкуется, где-то закралась ошибка, очевидная, и потому не видная глазом, ведь до этого все, или почти все, было совершенно логично, в какой-то момент он, может, и не понимал этой логики, этого языческого божества жизни - уж не наказание ли это за гордыню? Нет, здесь есть объяснение, надо только его поискать, должен быть выход...
   Игорь повертел бутоном и заметил, что его нынешнее тело опутано цепочкой, на которой висел крестик - единственное, что осталось у него от человеческого облика.
   Вдруг резкий порыв воздуха, взмах чьих-то крыльев и рядом с ним уселась маленькая птичка - очевидно, Charadrius (5). Она повертела головой и клюнула висящую на стебельке цепочку. Цепочка соскочила и упала на голову птицы, та в испуге замахала крыльями и перелетала на другое место. Игорь облился холодным потом-соком. Он наклонил один из своих листочков и попытался подцепить цепочку. Однако она была слишком массивной, чтобы его тоненькие листочки-стебелечки были в состоянии удержать такую тяжесть. После нескольких безуспешных попыток пришлось смириться с мыслью: цепочку и крестик он потерял навсегда. Жаль, ведь он лишился последнего, что связывало его с близким, но таким далеким миром.
   Потерянного не воротишь, и надо думать об еще не потерянном. Надо собраться с мыслями. Должна быть лазейка из этого завязавшегося узлом времени.
   Игорь осмотрелся. Кругом колосилось ржаное поле, под тяжестью зерен колосья гнулись к земле. Он увидел, что недалеко меж колосьев ржи пробивается другая Matricaria grandiflora. Неужели, - промелькнула безумная мысль, -- Машенька? Matricaria grandiflora росла как раз на том месте, куда в яму бросили девочку. Если так, то в этот цветок должна была перенестись душа Машеньки, и она должна узнать его, Игоря.
   Игорь попытался свистнуть, чтобы привлечь внимание бело-желтого бутона, однако вместо свиста получился лишь шелест лепестков, которые часто-часто, но очень тихо захлопали друг о друга.
   Конечно же, другая Matricaria grandiflora, то есть Машенька, его не услышала, слишком тихо шелестели его лепестки. А тут еще зависла между ними, шумя как вертолет, Pachydiplax longipennis (6). Повисела секунду, метнулась к Игорю, снова зависла, молотя воздух крыльями. Затем метнулась в другую сторону, и - о, счастье - как раз к Машеньке, и Машенька повела бутоном на шум, глянула в сторону Игоря. Взмыла вверх Pachydiplax longipennis, оставив в тишине два цветка, тянувших друг к другу свои короткие лепестки.
   "Она, узнала меня", - забилось сердце у Игоря. "Он, родимый", - забилось в ответ другое сердечко.
   Но что с того? Только разве что не так одиноко ему теперь ждать, когда первый мороз скукожит его листья, сдавит горло, и перестанут бежать по его жилам живительные соки земли.
   В воздухе что-то зажужжало. Игорь вскинул цветок и увидел, что сверху на него пикирует Bombus lapidarius (7). Он не успел отвернуться или хотя бы прикрыться тоненьким листиком или захлопнуть бутон, и Bombus lapidarius плюхнулся всей массой на цветок, стал подминать своими мохнатыми лапками тычинки, сбрасывая пыльцу, которую подхватывал ветерок. Bombus lapidarius по-хозяйски топтал цветок, приминая лепестки и причиняя Игорю ужасную боль. Но это было еще полбеды. Наконец Bombus lapidarius обустроился на цветке, вытянул свой хоботок и вонзил его в ближайший нектарник. Игорь едва не взвыл от боли. Опустошив нектарник, насекомое втянуло хоботок, и, развернувшись, воткнуло его в следующее вместилище божественного напитка. Никогда ранее Игорь не задумывался, что насекомые - это самые ужасные монстры на земле. Да и как он мог это понять ранее, когда муха или шмель для него были всего лишь хоть и назойливыми, но все-таки насекомыми. Но вблизи, вот как теперь - это зрелище премерзейшее! Волосатое брюшко, мохнатые корявые лапки, и глаза, глаза - это самое страшное. Пучеглазые многоячеистые бельмы. Игоря стошнило - из нектарников рекой потек нектар, что ничуть не спугнуло насекомое, наоборот, оно ловко развернулось и с еще большим остервенением стало втыкать свой ненасытный хоботок в выделившийся сироп.
   И между рвотными позывами, Игорь понял: вот оно, возможное спасение! Пестики, тычинки - лишь они могут вытащить его из этого мира. Нагнул Игорь свои тычинки и, превозмогая боль и отвращение, стал хлестать ими по корявым ногам Bombus lapidarius, пачкая их пыльцой. Еще, еще и еще, чтобы наверняка, попытаться достать и до брюшка, и по морде, по наглой рыжей морде, чтобы весь был в моей пыльце.
   Насытившись, Bombus lapidarius взвился в воздух, и Игорь с затаенным дыханием следил за его полетом. Видимо, насекомое, что называется, перебрало, потому что, едва взлетев, Bombus lapidarius шлепнулся на землю и лениво задергал лапками.
   Черт! - в отчаянии подумал Игорь, глядя на то, как с лапок слетает драгоценная пыльца. Но лишь бы он очухался, лишь бы какая-нибудь тварь не проглотила его, не растоптала. А там выбора у него нет, он полетит на Машеньку - боже мой, как же все это ужасно! Лолита - вечный роман...
   Bombus lapidarius все еще валялся на земле, когда до Игоря донесся странный звук. Методичный знакомый посвист. Холодок пробежал по стеблю Игоря от самых корней до кончиков листьев. Пулеметная очередь и разрывы бомб вызвали бы в нем, наверно, меньшую реакцию, будь он сейчас человеком пусть и в меру разумным. Этот посвист - звук косы, в руках умелого косца срезающей под самый корень траву, - нельзя было спутать ни с чем. Где-то поблизости находился тот, кто был в данную секунду homo sapiens (8). И этот homo sapiens косил рожь!
   Игорь видел: редела стена колосьев, и на него, на Matricaria grandiflora, медленно наползала длинная тень homo sapiens.
   Это был конец. Еще несколько секунд, и коса скосит его. А Bombus lapidarius еле двигался, пытаясь перевернуться со спины на лапки.
   Вжик. Вжик. Вжик...
   Игорь зажмурился. Но очередного вжика не последовало. Игорь раскрыл бутон навстречу надвинувшейся тени. Буквально в метре от него стоял homo sapiens и вытирал пот со лба. Удивительный ракурс захватывал дух, и Игорь завороженно следил за своим недавним по разуму собратом, за его рукой, которая достала из кармана точило и стала скоблить, остря блестящий металл орудия убийства.
   Фьюить. Фьюить. Фьюить...
   Может, от этого мерзкого, леденящего душу звука, может, еще от чего, Bombus lapidarius наконец перевернулся на живот и лениво замахал крыльями. Грузное тело медленно оторвалось от земли. Сделав круг почета над Игорем, насекомое полетело к следующему цветку - к Машеньке. Но успеет ли он?
   Фьюить. Фьюить. И последний раз - фьюить. Рука убрала точило и вцепилась в рукоятку косы. Ну же! Ну же! Давай, чертово насекомое.
   Bombus lapidarius повертелся вокруг Машеньки. Игорь успел заметить: Matricaria grandiflora все время поворачивалась к Bombus lapidarius цветком, желая привлечь его.
   Homo sapiens прислонил косу к плечу и плюнул на руки, уверенным жестом растер плевок и снова взялся за косу.
   Наконец, прицелившись, Bombus lapidarius спикировал на Машеньку.
   Вжик. Коса прошла в паре десятков сантиметров от стебля Игоря.
   Игорь не услышал, а скорее почувствовал, отчаянный крик боли, долетевший до него от Машеньки. Bombus lapidarius, сволота, но в то же время и его спаситель, топтал тело Машеньки.
   Вжик. Блеск стали ослепил Игоря. Нет, еще мгновение. Слово. Скорее заветное слово. Девятьсот девяноста два, и все перемешалось: Лолита, Bombus lapidarius, Matricaria grandiflora, Машенька, беспощадная сталь косы, срезающая в двух сантиметрах от земли ромашку обыкновенную.
  
  
   Заставить себя подняться, но сил хватает, чтобы доползти только до койки и снова рухнуть на чужую постель. Знобит. А это уже плохо. Усилием воли открыть глаза. Таракан увеличивается в размерах -- вот уже совсем плохо, мерещится. Опять закрыть глаза, снова открыть, закрыть-открыть-закрыть-открыть, проморгаться, чтобы сбросить с себя наваждение. Нету никакого таракана, но есть эта чужая комната, и его тело на испачканной кровью постели, какая-то имитация жизни.
   -- Мы все плод воображения кого-то, кого уже нет в живых...
  
  
   10.
   Крик вырвал из небытия, из безвременья. Собственный крик. Острая коса прошлась по ноге, по бедру, он едва успел отвернуться, и сталь полоснула по задней части, не задев кости. Игорь что есть силы зажмурился, пережидая боль.
   - Тише, Игорюшечка, не кричи, - зашептал женский голос, - сейчас ослаблю повязку.
   Игорюшечка? Кто его зовет? Машенька?
   - Товарищ лейтенант!.. - еще чей-то голос прорвался сквозь туман, вязкой пеленой окутывающей глаза.
   Острая боль уходила, осталось только въедливое, проносящееся в мозгу "вжик-вжик-вжик".
   - Товарищ лейтенант, - опять тот же женский голос, - отпусти руку-то.
   - Надежда Павловна, вы бы...
   Усилием воли Игорь раскрыл глаза. Перед ним женское лицо - это не Машенька, не девочка-цветочек, это уже женщина, пусть и молодая - лет тридцать. Черты ее лица, хотя оно и близко, сложно разглядеть -- пелена в глазах -- лишь длинная прядь, выбившаяся из-под пилотки. Чуть дальше что-то темное, неясное - еще усилие, оно приближается - да, это еще одно лицо, другое, грязное, веснушчатое, с надвинутой на глаза огромной металлической каской.
   Игорь рывком сел на дощатых нарах, прикрытых еловым лапником и брезентом, и сморщился от боли.
   - Отпусти руку, - повторила та, которая не Машенька.
   И Игорь разглядел на ней гимнастерку, ремень, сержантские погоны. Увидел и свою руку, вцепившуюся в ее запястье. Кто она? И кто я? Пересохшие губы шевелились, мусоля обычный вопрос. Еще немного и все станет на свои места, но пока пот ручьем течет со лба, и язык во рту ворочает камни, пытаясь вытолкнуть из рта бестелесные слова - сколько тебе осталось, какие у тебя шансы. Слова эти в конце концов обретают форму и внятность: и есть ли надежда...
   - Я тридцать лет Надежда, и что? - неожиданно услышал он.
   Надежда?
   - Дай завяжу.
   Левая нога прямо поверх разорванной штанины была перемотана бинтом. Ловкие женские руки, ослабив повязку, снова завязывали узелком два хвостика скрученного в жгутик бинта. Игорь протянул руку и отодвинул прядь с лица Надежды. Та улыбнулась, но тут же подавила улыбку и строго сказала:
   - Товарищ лейтенант...
   - Надежда Павловна, вы бы, пока не поздно, в деревню, а? - раздался позади голос бойца. - А то сейчас здесь такое кино начнется.
   Снова стало больно, и Игорь зажмурился, чтобы не закричать. Даже надавил на глаза: темно, темно и больно. И вдруг -- лучик утреннего солнечного света, свежесть росы и запах свежескошенной травы, и вдруг -- ромашка обыкновенная. Ему приснилось, что он был цветком и что Машенька тоже была цветком, ромашкой в поле безвременья. Что-то похожее на фильм из цикла "Жизнь растений" или "Жизнь насекомых". И уже не привыкать, что самые невероятные сны, самые сюрреалистические фантазии оборачиваются в последнее время самой настоящей правдой. Это закономерность. Неосознанная закономерность. И вот сейчас что-то остается за кадром его сознания, что-то значительное и весомое. Но что? Ноет нога, ноет, после того, как по ней прошлась коса - вжик! Нет, это был нож. Красивый ладный нож, острый - фьюить! - без единой зазубринки.
   Игорь откинулся опять на настил, не отрывая впрочем руку от лица. Как бы то ни было - сон ли это или учебник по биологии, - но он преодолел предпоследний этап. Сейчас найти разумное объяснение случившемуся невозможно. Хотя тогда, когда он растекался по безвременью, ему удалось сформулировать что-то важное, нет, сейчас уже не вспомнить. Боже, как же трудно даются воспоминания, когда острая боль туманит голову.
   - Больно? - вновь раздался женский голос.
   Он медленно снял руку с лица, сел. Надежда перочинным ножичком отрезала длинные кончики завязок бинта.
   Чего даром терять время? Пытаться разобраться в эпохе, не сопротивляться ей, идти в ногу со временем - к чему это, если есть возможность сразу, без задержки проскочить ее. Он провел по волосам, заглядывая в зеленые глаза Надежды. Рука скользнула к пуговице гимнастерки, пальцы запутались в петле.
   - Товарищ лейтенант! - с легкой укоризной произнесла Надежда и немного отстранилась. В ее руках еще плясал перочинный ножик. Игорь узрел его, но нет, не этот нож прошелся по его ноге, а другой, незнакомый, чужой, ровненький и гладкий, правильный, точный, как все немецкое...
   Игорь опять увидел любопытное веснушчатое лицо.
   - Боец! - позвал Игорь.
   Боец приблизился.
   - Можешь идти, - приказал он.
   Солдат замялся. Потом расплылся в неуверенной улыбке, обнажив щербатый рот.
   - Что не ясно?
   - Приказ, товарищ лейтенант?
   Какой приказ? Какой приказ я должен отдать ему? Игорь опять зажмурился, на этот раз не от боли, а от безуспешности освежить свою память.
   - Андрей, - обратилась к солдату Надежда, - связи опять нет. Проверь, а?
   Сказала и кивнула в сторону оконной ниши. Там стоял аппарат.
   - Да, - повторил Игорь, - проверь связь.
   - Есть! - откликнулся боец и вышел из блиндажа.
   Игорь проводил его взглядом. Проверь связь - как просто, два слова и ненужный свидетель удалился со скоростью ветра. Игорь огляделся. Блиндаж, настоящий блиндаж. Бревна, распорки, узенькое окошко, стол, брошенный планшет с картами, на гвозде висит автомат, не "калашников", бинты, одни стиранные, подвешены к потолку, другие, смотанные, лежат на краешке стола. Что же это? Декорация к фильму?
   - Больно? - Надежда с тревогой смотрела на него.
   - Нет, уже не больно. - Игорь взял у нее из рук нож и воткнул в стену. - Какое сегодня число?
   - Двадцать седьмое.
   - А месяц?
   - Двадцать седьмое сентября.
   - У моей мамы сегодня день рождения.
   - И сколько ей?
   - В зависимости от того, какой сейчас год.
   - С утра сорок третий был.
   В сорок третьем она еще не родилась. Сорок третий. Что было в сорок третьем?
   Раздался грохот, от неожиданности Игорь даже вздрогнул.
   - Что это? - спросил он.
   - Началось, - отозвалась Надежда.
   В сорок третьем была война.
   Игорь вскочил, ступил на больную ногу, присел от боли, но тут же совладал с собой и сделал шаг - ничего, ходить можно.
   - Что началось? - Игорь, все еще не веря в то, что угодил в самое пекло кровопролитной войны, попытался выйти из блиндажа, но под низкой притолокой столкнулся с запыхавшимся солдатом.
   - Товарищ майор спрашивает вас, - обратился тот к лейтенанту, едва взяв под козырек.
   В блиндаже Надя собирала медикаменты и не сразу заметила этот взгляд лейтенанта. Он сделал шаг ей навстречу, обернулся - солдат ждал его. Надя сматывала последний бинт и посмотрела на него, но лишь на мгновение, потом отвела глаза, что-то поискала взглядом.
   - Я вернусь, сейчас вернусь, - сказал он ей. - Я ненадолго.
   Фраза прозвучала довольно глупо, казалось даже, что Надежда не обратила на нее никакого внимания. Она смотала бинт, сунула его в сумку, взяла со скамьи каску. И тогда тихо сказала:
   - Вернись. Живым.
   И эти тихие слова несут в себе радость, окрыляют. Что-то связывает его с этой Надеждой, пока не вспомнить что, иначе бы он не чувствовал радости, и одно непонятно, почему он должен сейчас уходить, почему какой-то майор что-то приказывает ему? Игорь почувствовал на себе взгляд рядового. Черт, все же больно ступать на левую ногу.
   Вдруг где-то не так далеко громыхнуло. Что-то стукнулось о земляную насыпь блиндажа.
   "Ну, точно война", - подумал Игорь, и сердце его не по-хорошему екнуло.
   - Поторопиться нужно, товарищ лейтенант, - сказал солдат и, втянув голову в плечи, побежал по траншее.
   - Эй...
   Солдат остановился, сделал пару шагов назад.
   - Как тебя?...
   - Рядовой Яровой.
   "Стихи прямо", - подумал Игорь.
   - Поспешить надо, товарищ лейтенант. Сейчас все и начнется.
   - Подождут. Без меня все равно дела не будет.
   Пахло гарью. Игорь внимательно посмотрел по сторонам. Они стояли посреди развороченной разрывами снарядов траншеи, позади остался блиндаж, справа неподалеку завалилось на бок разбитое орудие. Игорь вытянул голову и увидел перед пушкой дымящийся танк. Из люка на башне свешивалось тело. Ну, совсем как в кино - пулеметная очередь, и танкист обмякает, так и не успев полностью вылезти из горящего танка. Где-то он это все уже видел -- не во сне, хотя сны лейтенанта Инохина уже давно полнились подбитыми танками, смятыми орудиями, взрывами, дымящимися гильзами и смертью, что превращает лица живых в маски мертвых. Нет, не во сне, где-то дальше, чем сон, в другой жизни, где были кинотеатры, где на плоских белых экранах взлетали со страшным грохотом в воздух комья земли, совсем как сейчас, но только там ты не пригибался в траншее, не закрывал голову руками, а лишь чуть-чуть морщился от громкого звука, да забрасывал ногу на ногу, меняя диспозицию своих ягодиц на мягком сидении нумерованного кресла.
   Игорь отряхнул с себя землю, поискал глазами Ярового, тот, пригибаясь, медленно продвигался по траншее. И тут взгляд Игоря уперся в руку, свешивающуюся с земляной насыпи. Взгляд заскользил по руке и остановился на немецкой каске. Игорь коснулся запястья, провел по ладони и почувствовал уходящее тепло. Это был не муляж! Муляж не может быть теплым. Муляж не может пачкать кровью. Это был не кинотеатр, не обнимающий объемным звуком и контактным изображением фильм про одну из прошлых войн. Это была настоящая война. И он не зритель, не актер, не киногерой, а лейтенант советской армии, и сейчас (каким зыбким порой кажется это слово) сорок третий год, какое-то село, Малаховка, три десятка полуразрушенных домов, озеро и березовая роща, куда еще вчера он пошел за Надеждой -- как же она показушно прошла мимо него, чувствуя на себе его взгляд, свернула с дороги на тропинку, ведущую к роще. Майора с самого утра вызвали в штаб. Наконец выдался удобный момент, вот они и... и рука его была уже рядом, живая теплая рука касалась живой теплой щеки, как вдруг их трогательное уединение нарушил рядовой Яровой: немец прорвал оборону, и теперь выходит в тыл, майор Плещеев примчался из штаба сам не свой от расслабленности роты, ведь у него приказ выдвинуться вперед и занять оборону, а дальше окопы, блиндаж, нужно продержаться до подхода резерва, бой, первая танковая атака, всего лишь маневр разведки, за ней еще одна, уже настоящая, несколько подбитых танков, но и у них уже больше нет орудий, рукопашная на подступах к позиции, рябое лицо фашиста, и немецкий новенький нож, пропарывающий ему бедро. А потом удар прикладом...
   - Товарищ лейтенант, быстрее! - голос Ярового вывел Игоря из задумчивости.
   - Ага! - отозвался Игорь и, проскользнув под мертвой неподвижной рукой, пошел, припадая на левую ногу, за рядовым.
   Раздался свист, и где-то недалеко разорвался снаряд. Игорь и Яровой инстинктивно пригнули головы. Траншея повернула, в окопе на корточках, привалившись к стене, сидел солдат и улыбался. Рядом лежал автомат. Яровой перешагнул через тело, Игорь невольно остановился. Слева на шее у солдата грязно-кровавый след, уходящий под воротник гимнастерки. Солдат был мертв. Он был мертв и улыбался. Яровой обернулся и прокричал:
   - Никитин, он и после смерти улыбается! В цирке мечтал работать!
   Игорь, не сводя глаз с убитого, перешагнул через него, поднял с земли автомат и прошел мимо Ярового.
   Какого черта я здесь делаю, проносилось в голове у Игоря, какого черта мне здесь надо. Еще взрыв, через мгновение -- другой, еще ближе.
   На повороте траншеи на них наскочил сержант. Еще один разрыв, уже более близкий, заставил всех троих пригнуться.
   - Майора накрыло! - заорал он.
   - Как накрыло? - заорал в ответ Яровой.
   - Да так, первым же снарядом. Полголовы осколком снесло.
   Яровой повернулся к лейтенанту.
   - Теперь, товарищ лейтенант, вы старший по званию...
   - Я? - Игорь даже удивился.
   Яровой и сержант молча глядели на лейтенанта. Тот смотрел на них: и что? Да то, что он теперь за командира. Главное, не сопротивляться эпохе. Но как ей не сопротивляться, если эта эпоха норовит раздавить тебя, разорвать на куски, и если не сопротивляться ей, то я останусь в ней навсегда, и даже не в ней, а в небытии - в обратной стороне всех мыслимых и немыслимых эпох.
   - Занять оборону, - как-то неуверенно произнес лейтенант советской армии. Глупо. Глупо. Но где выход? Нужно выдержать паузу, чтобы понять, что делать, так было всегда, в этом и заключается правило не сопротивления эпохе. А потом... Но оборона уже занята, и его первый командирский приказ прозвучал бессмысленно, но бессмысленность сгладил еще один взрыв, совсем рядом, и комья вывернутого грунта, присыпавшие тела на дне траншеи.
   На мгновение стало тихо. Тревожная тишина, выдавливающая из себя слабый отдаленный рокот двигателей. Игорь осторожно выглянул из траншеи. Пылевая завеса медленно оседала. Вдали неторопливо сползали с холма танки.
   Снова бег по траншее. Недалеко. Туда, где осколком снесло голову майору. В стороне от прикрытого шинелью тела солдат пристраивал на насыпи противотанковое ружье. Затем положил в нишу пару гранат, притоптал землю ногами, ковырнул носком сапога камушек и отпихнул его в сторону.
   - Бинокль есть? - спросил Игорь.
   Яровой откинул шинель и, морщась, снял с убитого бинокль, протянул его лейтенанту. Игорь не успел разглядеть труп - Яровой снова набросил на него шинель.
   Неужели ты собрался сопротивляться этому скопищу танков? Игорь смотрел в бинокль, переводя взгляд по линии атаки. Раз, два, три... Четырнадцать танков. И у них ни единого орудия, лишь несколько противотанковых ружей и гранаты. Верная смерть. Верная смерть через пару часов. Но он лейтенант советской армии, и этим все сказано.
   - Приготовиться к бою, - едва слышно застывшими, чужими губами прошептал Игорь чужие слова. - Сколько осталось людей? - спросил он.
   - Человек двадцать, - сказал Яровой. - Точно не знаю.
   Осталось двадцать три. И эти двадцать три человека уже щурили глаза, пробиваясь взглядом на другую сторону пылевой и дымовой завесы, туда, где ползли танки.
   - Дай мне, - сказал Игорь и приложил плечо к прикладу противотанкового ружья, проверил затвор, нащупал курок, прицелился. До цели еще далеко. Его учили стрелять из этого оружия на курсах младших командиров.
   Игорь посмотрел на своего второго номера. Тот шмыгнул носом - молодой, зеленый.
   - Как тебя? - спросил он.
   - Вязьков моя фамилия. Вязьков.
   - Бил их, Вязьков? - лейтенант махнул головой в сторону поля.
   - Не-ка, - отозвался тот.
   - Тогда заряжай, Вязьков.
   Вязьков протянул Игорю патрон, но Игорь даже не посмотрел на него. Его взгляд был обращен назад, в ту часть неба, под которой в нескольких километрах находился госпиталь. Ну, лейтенант, ты и вляпался. Какой я лейтенант! Это всего лишь костюм, оболочка, это всего лишь эпоха, я не отсюда, не из этого кошмарного времени, но где наша не пропадала, однако ведь это уже последний шаг, осталось только пройти этот этап, пережить бой. Какое-то щемящее чувство безысходности вдруг наполнило душу Игоря, такого раньше не было, все пролетало зачастую как кино, как сновидение, в котором страх не пробирал до костей. Было страшно, но не так, видимо, война, это самое ужасное, что может быть. Впрочем, что ему известно об этой войне, - то, что она была самой кровопролитной войной на земле. Хочется верить, что все будет хорошо, однако что-то тревожно на душе: если раньше все было частным случаем - и казнь, и попытка убийства монарха, и его скитания в космосе, то теперь это носило совсем другой характер, и тебя обрекают на смерть не частные взаимоотношения, а общественные, а, значит, ты зависишь не столько от себя, сколько от других, от объективных факторов, ты - всего лишь винтик в системе, колесико в механизме истории, которое повернется в сторону, и направление вращения определено движением другого узла этого механизма, но должно быть решение...
   - Товарищ лейтенант...
   - Заряжай. Я сейчас.
   Игорь побежал по траншее. Бежал мимо готовых к бою солдат: один, второй, третий, всего двадцать три на протяжении длинной траншеи. Двадцать три и четырнадцать танков. Он, двадцать четвертый, бежал сейчас к блиндажу. Только бы она была там. Только бы была там. Вот решение задачи. Но это же трусость, он бежал с поля боя, бросая своих подчиненных. Нет это не трусость, это благоразумие, потому что это не его подчиненные, потому что тот, настоящий, лейтенант, лучше разбирается в военном деле, чем он, абсолютно гражданский человек, каждый должен заниматься своим делом, и будет лучше, если он скорее покинет это время, а здесь появится не рефлектирующий человек иной эпохи, боящийся упустить что-то важное в своем времени, а лейтенант, у которого вся жизнь - здесь, за нее он бьется, он живет войной, которую должен выиграть и выиграет, а я здесь лишний, ненужный элемент, и в блиндаже - это не моя надежда, это надежда двадцати трех бойцов, надежда тех, кто сейчас срочно эвакуирует госпиталь, надежда...
   Она была там. Тщетно пыталась докричаться до кого-то в телефонную трубку. Игорь ворвался в блиндаж и облегченно вздохнул.
   - Связи нет, - сказала она спокойно.
   - Я вернулся. Я обещал и вернулся, - сказал Игорь, подойдя к ней.
   Надя положила трубку. Вопросительный взгляд - ты еще никуда не уходил, ведь атака едва только началась.
   К черту непонимание, к черту анализ, анализ будет потом, а сейчас действие. Игорь попытался обнять ее. Она отстранилась, быстро, уверенно.
   - Майор Плещеев погиб, - сказал Игорь.
   - Ты не в том для начала пытаешься заменить его.
   - Его убило, понимаешь ты, убило! - закричал Игорь.
   - А ты поди и рад? - Надежда жестко смотрела на него.
   - Что рад, что рад?
   - Что теперь он тебе не мешает?
   Да как он мог мне мешать, если я его даже в глаза не видел, ни живого, ни мертвого, только торчащие из-под шинели сапоги. Но она права, что-то держит нас троих вместе, точнее, стало держать после того, как его перевели в этот отдельный батальон, доукомплектация перед переброской корпуса, и надо такому случиться, что попал он именно в роту майора Плещеева, смелого и решительного человека, но грубого, властного, деспотичного, который однажды заметил, как лейтенант смотрит на Надежду - щенок, не лезь к ней, раздавлю, и смех, холодящий душу смех.
   - Еще немного и нас здесь всех накроют.
   - Слушай, лейтенант, ты что, сдрейфил?
   Игорь схватил ее за руку и попытался притянуть к себе, но она вырвалась и оттолкнула Игоря. Игорь снова набросился на нее и стал целовать. Но Надежда снова оттолкнула его.
   - Ты что, рехнулся? Там танки... Ты...
   - Что я? Танки, пехота, окопы, мы еще успеем.
   - Ты в самом деле рехнулся!
   Пусть так, но я должен сделать это, во имя ее же блага. В глазах Игоря появилась злоба, какой-то сумасшедший напор. Что-то изменилось в нем, не было уже того приятного парня, лейтенанта, с которым можно было чуть-чуть пофлиртовать, заманить его в лесок, дать коснуться своей кожи, позволить тиснуть грудь - но не больше, потому что майор разорвет этого парня и ее в придачу, если узнает, но майора уже нет, а этот сопляк вопит:
   - Мне нужна ты!
   И тянет свои руки. Щенок.
   Неожиданно затрещал телефон. Надя схватила трубку.
   - Майор?! - В трубке трещало.
   Надя протянула трубку лейтенанту. Игорь, еще тяжело дыша, приложил ее к уху.
   - Майор?!
   - Убило майора, - ответил Игорь. - Это лейтенант...
   - Слушай сюда, лейтенант! - прервали его на полуслове. - Стоять насмерть. За вами деревня, в ней госпиталь. Часа через два у вас будет капитан Силин со своим батальоном. Ты меня понял, лейтенант?
   - Так точно... Стоять насмерть...
   В ухе сильно затрещало, и связь прервалась. Игорь стоял, все еще сжимая трубку в руке. А Надежда держала в руках ППШ. Спокойно глядя на лейтенанта.
   - Я должен выбраться отсюда.
   - Послушай, у нас единственный способ выбраться отсюда - это выстоять. Другого не дано. По-другому не получится.
   Игорь не знал: много это или мало - два часа и четырнадцать танков. Но как бы то ни было, эти два часа надо было выстоять, а потом разыскать Надежду, ведь это она тащила его до блиндажа из рукопашной драки - удар приклада пришелся по каске, и, падая в воронку, он не мог уже видеть, как закричала Надежда, как выскочила из траншеи и побежала к нему, когда вокруг еще мелькали автоматы, ножи, приклады, не мог видеть, как скривился рот майора Плещеева, увидевшего, как Надежда втаскивает в траншею оглушенного лейтенанта.
   По-другому не получится, и танки уже накатываются на позиции, нужно во что бы то ни стало сдержать атаку, не ради госпиталя, ради самого себя, побыть этим лейтенантом, исполнить свой долг - боже, какой пафос!
   - Вот кончится это, и у нас все будет, - обещает Надежда, но в руках у нее по-прежнему автомат.
   - Что это? Бой? Война? Жизнь? - Он уже спокоен, он уже выходит из блиндажа, бежит по траншее, видя через насыпь, как из стволов танков вылетают белые облака дыма, неминуемо оборачивающиеся здесь, вблизи траншеи, фонтаном земли и смертоносных осколков.
   - Ты только вернись, - шепчет она ему вслед, - вернись.
   Он бежал по траншее обратно, к Вязькову и Яровому. Бой уже начался. Танки неровной цепочкой приближались к позиции. Свежая воронка разорвала траншею. Два бойца в неестественных позах лежали на дне траншеи. Игорь подхватил автомат и ускорил шаг.
   Еще один развороченный взрывом бруствер, открытое простреливаемое пространство. Труп солдата. Где-то это я уже видел. Опять дежа вю. Игорь остановился. На него медленно катился "тигр", свастика на броне - дежа вю, дежа вю. Сбросить оцепенение, словно завороженный этим страшным зрелищем, Игорь не мог пошевелиться. Еще чуть-чуть и танк раздавит его. Бежать, надо бежать, укрыться от этой ужасающей груды металла, но нет сил пошевелиться, нет сил принять какое-либо решение, мысли застыли, как вода на морозе, слепок недавнего течения. Танк неумолимо ползет, расстояние между ними все меньше, и вдруг из воронки поднялся солдат.
   Взрыв, Игорь как подкошенный упал на дно траншеи за мгновение до того, как столб пламени окутал машину. Черт возьми, что происходит? Я это уже все видел. Могу поклясться. Видел! К черту!
   Игорь поднялся в рост и дал длинную очередь из автомата, но кто-то уже положил покидающих горящую машину танкистов. Пылающее тело лежало возле гусениц. Игорь побежал дальше по траншее. Прямо ему под ноги в траншею свалился солдат, подорвавший танк.
   - Молодец! - крикнул на ходу лейтенант.
   Солдат криво улыбнулся, достал из ниши гранату и снова высунулся из траншеи. В следующее мгновение пуля пробила его голову. Но этого Игорь уже не видел, он несся на другой фланг обороны - там сейчас станет жарко.
   А там уже Яровой занял место лейтенанта и наводил ружье на ближайший танк. Игорь ворвался на позицию в тот момент, когда Яровой нажал на курок. Они оба приподняли голову, чтобы разглядеть, было ли попадание. Нет, танк продолжал движение. Несколько фонтанчиков пыли заставили их убрать головы.
   - Дай мне, - Игорь отодвинул Ярового, тот отполз в сторону и на дне траншеи принялся связывать вместе гранаты.
   Вязьков подал патрон, Игорь щелкнул затвором, вскинул ружье. Ну, лейтенант, твоя работа, подумал он, у меня лишь дежа вю, а у тебя умение воевать, так что, лейтенант, выручай. Игорь нажал на курок. Танк закрутился на месте, разматывая по земле гусеницу. Еще один выстрел пришелся в боковую броню. Из машины полезли танкисты. Яровой застрочил по ним из автомата. Один скатился с брони на землю, поднялся, но тут же упал, как-то смешно вскинув руки. Другой успел отползти за подбитую машину.
   Снаряд угодил как раз напротив траншеи. Игорь успел свалиться вниз. Рядом рухнул и его второй номер. Взрывной волной на них сбросило противотанковое ружье.
   Игорь вскочил первым, дернул за собой ружье. В подбитый "тигр" уперся другой танк. Игорь навел ружье на правую гусеницу, открыл затвор и закричал:
   - Патрон!
   Но патрона никто не подал.
   - Патрон! - еще раз закричал Игорь и обернулся. Вязькова рядом не было. Солдат вылез из траншеи и полуползком отходил к кустам.
   - Куда? - заорал Игорь. - Стоять!
   Вязьков даже не обернулся.
   - Назад! - Игорь схватил автомат.
   - Товарищ лейтенант, - прохрипел со дна траншеи Яровой. По его лицу обильно текла кровь, - это же Вязьков! Он же свой...
   - Застрелю, скотину! - Игорь нацелился на уползающего солдата.
   - Не надо, товарищ лейтенант... У него мать больная.
   Игорь опустил автомат, но тут же снова вскинул руку.
   - Не надо, - снова прохрипел Яровой.
   Свист снаряда заставил Игоря пригнуться и прильнуть к земляной стене траншеи. Раздался взрыв, Игоря сильно тряхнуло и осыпало комьями земли.
   Выглянув из траншеи, Игорь увидел: там, где только что полз Вязьков, дымилась свежая воронка.
   - Получил, гад!
   Справа шагах в двадцати на позицию наполз "тигр", противотанковое ружье, как спичка, переломилось под гусеницей, танк резко развернулся и стал утюжить траншею.
   - Яровой! - закричал Игорь. Тот не отвечал. - Яровой! Не умирать!
   Тело рядового съехало на бок по стенке траншеи, голова упала на грудь, рядом с окровавленной рукой лежала связка гранат.
   Развернувшись на траншее, "тигр" продолжил движение в тыл позиции, но проехал всего несколько метров и вспыхнул. Пулеметная очередь распорола спину того, кто не дал ему ходу дальше. Качнувшись, солдат рухнул на землю.
   Игорь выглянул из траншеи: его танк уже свернул с места преграду и медленно катился на него, еще немного и он наползет на бруствер прямо перед ним. Игорь подхватил оставшуюся от Ярового связку гранат и медленно, сжав зубы, пополз из траншеи.
   Нет, он не сможет меня взять, не сможет, он всего лишь дежа вю, Игорь смотрел на броню, на прорезь, в которой блестели чьи-то глаза. Еще немного вперед - двадцать метров, пятнадцать, а теперь подняться, и с колен, двумя руками швырнуть гранаты.
   Раздался взрыв, но это был не тот взрыв, который заставил вспыхнуть танк. Этот прогремел где-то сбоку на долю секунды раньше.
   Игорь видел того, кто дергал за рычаги, направляя танк на траншею, глаза, казавшиеся сейчас знакомыми, до боли знакомыми. Чьи же они? Или это уже синдром знакомых глаз, вызванный страхом, что тот, другой, опередит его, но если бы он, лейтенант советской армии, боялся, что кто-то может его опередить, то он бы не силился бросить связку гранат, не полз бы навстречу бронированной машине, не принимал бы командование остатками роты, а смотрел бы в глаза Надежде, надежде, надежде и произносил заветные: девятьсот двадцать два, девятьсот двадцать два...
   Медленно наползающий танк под натиском неба стал заваливаться на бок, темная земля, исполосованная пулями и разрывами снарядов и несмотря на это сохранившая все же несколько живых травяных стебельков, потянулась к нему и ласково схватила его упавшую руку, обняла связку гранат, потянула к себе все остальное тело, и стебелек травы, выросший в несколько раз, качнулся от выдавленного изо рта воздуха и потом полетел, опрокинувшись, куда-то в сторону, и белые облака, высокие и легкие, как перья, как пух, наконец, заполнили собой все, неспешно молотя своими невидимыми гусеницами бездонную синеву, выдавливая из себя мягкие ватные губы, шепчущие: вот еще один (Another man done gone) увидел настоящее небо, еще один понял, что нет ничего важнее голубого чистого или затянутого облаками неба, как знакомо это, где-то уже было описано, ведь это такая простая вещь, надо всего лишь задрать голову, а это неудобно, чертовски неудобно, тем более когда бежишь, боясь опоздать, и не до неба, лишь бы не споткнуться и не натолкнуться на стену, и только лежа на спине ты видишь это небо, единое для всех, единое, как и небытие, и кто, в конце концов, тот клерк, уж не господь ли Бог, если его работа - вершить судьбы людей, разводя их по разным временам, а теперь призывать к себе, в другой мир, совсем чужой мне, в мир, где есть модный журнал с рекламой услуги "Время и деньги", где медальон на цепочке, где симпатичная девушка Изабель придет в себя и увидит рядом тело и с криком выскочит в коридор, или там уже прошли недели, месяцы, годы, эти парни из услуги не слишком разговорчивы, и этот мир давно не ждет меня, обрекая остаться один на один с громадой железа, потому что есть долг солдата, мой долг солдата, мой долг остановить прорыв, стоять насмерть - опять в глазах вспышка, полыхает огонь, черный столб дыма взметнулся в небо, это горит "тигр", но почему Надежда не бежит спасать его, или ей уже никого не спасти, потому что блиндажа нет, прямое попадание, и она, придавленная бревнами и землей, окровавленная, пытается выбраться из завала, но не может, тянет из последних сил руку Андрею, молодому бойцу с веснушками, но он убит, лежит в двух шагах от ее руки, и теперь хорошо видно, что у него русые волосы, и открытые глаза тоже устремлены в небо, но почему Надежда не бежит ко мне, почему никто не бежит ко мне, ведь они все знают, что это игра, что это кино, мне нужно встать, выйти из кадра, потому что это кино, я все это видел по телевизору, все эти окопы, взрывы, танки, мертвых солдат, это не дежа вю, это память того, кто бежал по эпохам, по временам, это как фантастический роман, у Жюля Верна, у Толстого, я читал их взахлеб, но это было до войны, чужая память сейчас рисует мне чужое небо, под которым сливаются в одно туристическая база, мрачная тюрьма, уроки химии, древнее государство, Базаров, сказка о репке - сказка, а раз так, то бояться нечего, я не умру, я проснусь в постели Изабель или в какой другой постели, потому что это глупо, это невозможно: умирать в мире, который создала какая-то иголочка в какой-то подушечке, это так же глупо, как умирать в игре в классики, в дочки-матери или за шахматной доской, но это глупо для того, кто начал этот ненужный путь, включился в бессмысленную и запутанную игру, глупо, конечно, и бездарно для того пустого, не знающего, чего ему нужно от жизни, человека, не дорожащего своим временем, своей эпохой, своей сиюминутной минутой - героя той странной книжки, названия которой я не помню и которую так и не успел дочитать до конца, потому что нас срочно перебросили на фронт, и в спешке я забыл ее в казарме, и вспомнил об этом слишком поздно, это глупо для него, но не для меня, которому осталось несколько секунд, а потом танк, а потом гранаты, и небо, голубое, высокое...
  
  
   0.
   Она читала записку, содержание которой смутно доходило до нее. Да, она помнила, как он рассказывал ей про спор, как такое забыть, фыркнула тогда -- тоже мне дон жуан, козел, самый настоящий. Хлопнула дверью, ушла. По бабам ходок выискался. А этот гусь - тоже хорош, приятель его, Олег. Она почему-то была уверена, что именно Олег все это и затеял. Почти месяц прошел. Она позвонила. Раз, другой. Телефон молчал. Подумала, ну и хрен с ним. Не хочет -- не надо. Пошел к черту. Герой-любовник.
   А сегодня звонок. Соседка снизу, приятная тетка, хорошие отношения были. Звонит: с потолка в кухне течет. Капает, но за ночь уже лужа солидная набежала. Приезжай, а то Игоря днем с огнем не сыскать -- не дозвониться, ни достучаться. После приема в поликлинике ноги в руки и на квартиру к нему. Ключ-то у нее остался, в сумочке валяется, как возможный путь возвращения. Войдя, прямо с порога позвала, но никто не откликнулся. Тут же заметила на зеркале листок бумаги. Отцепила его, пошла на кухню посмотреть, что там такое. А там полная раковина воды, через край стекает, тонюсенькая струйка воды из крана, видно, плохо закручен.
   Завернув кран и управившись с лужами на полу, она спустилась к соседке, поговорила с ней, извинилась за дуралея, глянула чего там да как - да вроде ничего страшного ничего не пострадало, капало у стенки. Поднимаясь обратно в квартиру, стала читать адресованную ей записку.
   "Света, прости, все это глупо, спор этот дурацкий. Но мы ввязались. Не в этом дело, не в бабах, а в нас самих, просто это все идет не со вчерашнего дня. Весь этот спор лишь логичное продолжение нашего, если так можно сказать, противостояния еще с институтских времен. Мне сложно сейчас рассказывать и долго все это, я не могу, у меня нет времени. Если вернется кто-то из нас, я или Олег, он расскажет. Если вернется..."
   Зазвонил мобильник. Света выдернула трубку из сумочки:
   -- Алло! Я слушаю.
   -- Привет!
   -- Кто это?
   -- Не узнаешь?
   -- Олег, ты, что ли?
   -- Я. И вправду не узнала?
   -- Не сразу. Голос у тебя какой-то другой. Простыл, что ли?
   -- Долго рассказывать. Ты знаешь что-нибудь об Игоре?
   -- Я у него дома. Только что вошла. Здесь потоп у него случился.
   -- А он там?
   -- Нет.
   -- Я сейчас поднимусь. Я у подъезда.
   -- Поднимайся.
   "Словом, если я не вернусь, то прости меня. Я знаю, ты простишь. Игорь".
   Зашумел лифт. Едет уже, подумала она. И еще раз прочитала записку, уже перед дверью. Через полминуты двери лифта открылись и в коридоре показался Олег.
   -- Привет!
   - Загорелый какой-то, -- глянув на его, сказала Света.
   -- Да, пришлось тут позагорать. Рассказать -- так со смеху помрешь. Потом как-нибудь. Так он... -- Олег замялся, подбирая слово, -- не приехал?
   -- Приехал? Заходи. А он уезжал?
   Они вошли в квартиру.
   -- Да можно сказать и так. Мы оба уезжали. Он разве тебе не рассказывал?
   -- Про спор ваш?
   -- Ну да. Между прочим я выиграл. Твой хахаль мне проиграл ящик коньяка. Вот так вот. А ну его на фиг, Светка, поехали со мной. Отдохнем, на море слетаем... Нет, от моря меня уже тошнит. Напиратствовал я вусмерть. Куда-нибудь в тихое местечко. А, чего скажешь?
   Она не успела ответить, потому что в этот момент из комнаты послышался стон.
   -- Ага, значит, дома, - сказал Олег. -- Интересно, давно? А впрочем, все равно. Тогда вместе махнем куда-нибудь. Втроем, нет, вчетвером. Игорь!
   Они вошли в комнату.
   -- Игорь! -- снова позвал Олег.
   В ответ какой-то едва слышный выдох -- того, кто лежал на кровати, прикрытый испачканной кровью простыней.
   -- Ни фига себе! -- сказал Олег.
   Но тело больше не пошевелилось. Света подошла к кровати. И через мгновение отпрянула и беспомощно посмотрел на Олега.
  
   На пол упала книга, придавив спланировавшего с книжной полки таракана.
  
  
  
   Постраничный комментарий к 9.
  
   (1) Калин-царь погладил обложку "Справочника селекционера", не без гордости приговаривая: "Serpentium Gorinuchae - Змей Горыныч это".
   (2) Полистал Калин-царь свой толстенный "Справочник селекционера", ткнул пальцем в надпись: "Geotrupes stercorarius - известное дело, жук навозный".
   (3) Перелистнул опять страницу Калин-царь: "Adalia bipunctata - божья коровка".
   (4) Перевернул Калин-царь еще одну страницу "Справочника селекционера" и произнес: "Matricaria grandiflora". Потом еще раз со смаком: "Matricaria grandiflora - ромашка обыкновенная".
   (5) Опять обратился Калин-царь к своему "Справочнику селекционера", полистал в один конец, потом обратно, заволновался, но, к счастью, нашел страницу и зачел: "Charadrius - ржанка".
   (6) "О, это не то, что вы подумали, Pachydiplax longipennis - это всего лишь стрекоза," - рассмеялся Калин-царь, с укоризной потрясая "Справочником селекционера".
   (7) Уже готова нужная страница у Калин-царя: "Bombus lapidarius - шмель каменный".
   (8) Еще раз Калин-царь раскрыл свой "Справочник селекционера": "Blatella germanica" - всего лишь рыжий таракан, прусак.
  
   (1) Калин-царь погладил обложку "Справочника селекционера", не без гордости приговаривая: "Serpentium Gorinuchae - Змей Горыныч это".
  
   (2) Полистал Калин-царь свой толстенный "Справочник селекционера", ткнул пальцем в надпись: "Geotrupes stercorarius - известное дело, жук навозный".
  
   (3) Перелистнул опять страницу Калин-царь: "Adalia bipunctata - божья коровка".
  
   (4) Перевернул Калин-царь еще одну страницу "Справочника селекционера" и произнес: "Matricaria grandiflora". Потом еще раз со смаком: "Matricaria grandiflora - ромашка обыкновенная".
  
   (5) Опять обратился Калин-царь к своему "Справочнику селекционера", полистал в один конец, потом обратно, заволновался, но, к счастью, нашел страницу и зачел: "Charadrius - ржанка".
  
   (6) "О, это не то, что вы подумали, Pachydiplax longipennis - это всего лишь стрекоза," - рассмеялся Калин-царь, с укоризной потрясая "Справочником селекционера".
  
   (7) Уже готова нужная страница у Калин-царя: "Bombus lapidarius - шмель каменный".
  
   (8) Еще раз Калин-царь раскрыл свой "Справочник селекционера": "Blatella germanica" - всего лишь рыжий таракан, прусак.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"