Петрова Анастасия Викторовна : другие произведения.

Cтарая сказка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что делать, если возвращаясь домой на обычном рейсовом автобусе, ты внезапно оказываешься... совершенно непонятно где? Что это - галлюцинации, компьютерная игра или потусторонний мир? Ирина Шереметьева, обычный дизайнер рекламного агенства, например, сидит на скамейке и курит, решая, куда пойти...

   Старая сказка
  
   Анастасия Шилова
  
   Нет, это ни в коем случае не дневник... Это старая, добрая, но немного страшная сказка, неудачно рассказанная на ночь и оттого приобретающая слишком похожие на реальность детали. Это глупая сказка, в которую ни в коем случае нельзя верить - я мастерица придумывать такие вот ничего не значащие сказки. Они смотрятся почти невинно, когда сидишь дома в старом уютном кресле пустой однокомнатной квартиры, когда свет одинокой настольной лампочки не в силах разогнать сумерки, таящиеся по углам...
   Ганс и Гретель болтают ногами в воздухе, переворачивая страницы недочитанной книги, Мартовский Заяц с Безумным Шляпником пытаются запихать Соню в старенькую джезву с остатками кофе, а сильно постаревший Оле-Лукойе ворует мою сгущенку и ссылается на недостаток слов и снов. Я включу потихоньку свои глупые песенки Лоры Бочарвоой или Ксении Арбелли и не буду им мешать петь про смерть и любовь, они гораздо дольше, чем я, живут на этом свете. У меня же еще есть время придумать свою сказку.
   Да, все именно так. Кажется, мне опять надо с тобой поговорить. Рассказать старую-старую сказку о влюбленной девочке с плеером и клавиатурой и так и не появившемся на самом деле Принце. Моя сказочка на ночь, которую ты никогда не прочтешь. Мое запылившиеся с веками Откровение с полустертыми иероглифами. Я и сама не всегда понимаю их нынешнее значение...
   Всякую сказку надо начинать с двух простых слов - жили-были. Или жила-была, как в данном случае. А эту мою сказку надо начинать с меня - уставшей, тупо глядящей на белый монитор компьютера, на безумный вордовский лист, размеренно считающий знаки и помечающий опечатки - ведь без не было бы ничего. Даже тебя. Потому что тебя, любимый, на самом деле нет.
   Блажен читающий и слушающие слова моего пророчества и соблюдающие написанное в нем; ибо время близко и нам всем уже не успеть сделать намеченное на ближайшие выходные.
  
   Часть первая. Правила игры.
   21.09.2001. Послания семи церквам ...
   В тот год Осень пыталась меня обмануть. Страшный зверь Миллениум пришел, медленно перетек в новый год, зима - в весну, весна - в лето. Осень наступила закономерно, все обещанные Апокалипсисы отложились на неопределенный срок...
   Сама Осень с аксиомой, что все продолжается и идет как надо, соглашаться не хотела. Она решила спрятаться, исчезнуть из нового века, притвориться жарким летом, а потом сразу рассыпаться холодным искристым снегом. Я вернулась с юга, из традиционного сентябрьского отпуска на море, когда прибрежные города становятся тихими и почти пустыми, а солнце куда более милосердно, нежели в июле и августе, и не узнала свой город.
   Окна домов, обычно в этом время года уже плотно заклеенные и проложенные двумя слоями ваты, радостно посверкивали на солнце распахнутыми створками. Девчонки-первоклассницы прыгали перед домом через резиночку в легоньких сарафанах, легко взлетали и опускались, как тропические бабочки, большие яркие банты и заколки на коротеньких хвостиках. Правда, детей, первыми вступивших с притворщицей-Осенью в сговор, выдавали портфели и теплые куртки, валявшиеся рядом, прямо на асфальте.
   Меня предала даже моя собственная квартира - "посмотри", говорила она мне, впуская на обои солнечных зайчиков и давая им вволю порезвиться, "на улице лето".
   Холодные, злые глаза Осени смотрели на город со слишком высокого и синего, не летнего неба, прикрываясь ресницами голых деревьев. Летний наряд внезапного тепла не шел к этим глазам, не спасали даже яркие аксессуары - высыпавшие на улицы сарафаны и шорты, красные и желтые листья под ногами и удивительно многочисленные в этом году гроздья рябины. Тем более что листья ежедневно сметали в кучи и жгли дворники, а рябину быстро склевали птицы, и отрясли дети... Осень походила на старуху, нарядившуюся в наряд своей внучки - смешную и величественную. У этой осени был горький привкус - дыма от горящих листьев и ягод рябины.
   Осень не обманула меня. Я вытащила из шкафа шарф и теплые ботинки. И с жалостью смотрела в многочисленные ярко-желтые глаза одуванчиков, поверивших во второе лето. Обман кончился внезапно - в середине октября наступили холода.
   Тогда-то, с первыми холодами все и началось.
  
   ***
   Я помню, я обещала тебе сказку. Итак, жила-была на свете я. Самая преобыкновеннейшая я - две руки, две ноги, левостороннее сердце, регулирующие мой поток крови - шумный, непослушный, катастрофический, как идущая не по той полосе машина на автобане. Путаница в мыслях, путаница в чувствах, путаница в словах. Из достоинств - почти баскетбольный рост, зависть моделей и горе родителей, вполне себе фигурка с почти классическими объемами, красивые ноги и коленки... На одной - маленький белый шрамик, особенно заметный тогда, осенью, на загорелых ногах. Мне кажется, тебе бы понравился этот шрамик - ты сумеешь ласково провести по нему рукой в ответ на рассказ о детском падении с велосипеда.
   Я вся и всегда - почти... Я точно знаю, что не красавица. В детстве никогда не была образцово-показательным ребенком из американизированной семьи и не носила на зубах скобок. Мои родители, врач и учительница, типичная семья советских интеллигентов, всегда зарабатывали немного, и мои кривоватые зубки и длинноватый нос считали скорее очаровательными, чем уродливыми... В школе меня дразнили "бабкой-Ёжкой". Ты бы тоже подхватил это прозвище, наверняка. Но в твоих губах, обернутое в красочную подарочную упаковку твоего голоса, оно звучало бы совсем иначе. Закончив школу, я попробовала играть со внешностью - блондинка, шатенка, брюнетка, красноголовая экстремалка, снова блондинка - но быстро осознав, что так я ничего не добьюсь, оставила мечту стать куклой Барби и превратилась в рыжую стервь, как отмечают мои школьные еще приятели и институтские уже друзья...
   Главное достоинство моего лица - это глаза. Дерзкие, кошачьи, вызывающе зеленые, злые и голодные, с беснующимися чертятами в глубине. Они привлекают ко мне мужчин... Но голодных и злых глаз мало, чтобы быть счастливой, от счастья они делаются усталыми и безразличными. И счастье уходит, растворяется в пустоте. Счастье - категория настолько эфемерная, что в нее очертя голову бросаются только безумцы и уставшие от жизни, и она совсем не идет к рыжей челке, скрывающей злые ярко-зеленые глаза.
   Зовут меня Ириной... Впрочем, зовут так меня редко, чаще я сама являюсь нежданно-негаданно куда не просят. Мне нравится мое имя - карамельное Иришка, почти дворянское Ирина Станиславовна Шемякина, почти озорное И-рр-ка... Именно так, с раскатистым "ррр" зовет меня лучшая подруга Алиска. Ты бы наверняка звал меня леденцовым "Ирр" или придумал бы другое, вполне эксклюзивное прозвище. Мне нравится что меня зовут не Марианна или Анжелика - моя влюбленная во французские романы матушка вполне могла сделать мне такой подарок ко Дню рождения. Или бездумно Рая или Зина, или попросту смешно - Анфиса или Ефросинья. Хотя, знаю, поклонник русской культуры, мой папочка, настаивал именно на таком варианте.
   Я люблю свое имя, хоть немного и завидую Алискиному. Оно сказочное, обещающее приключения и куда более огненно-рыжее, чем мое. Впрочем, имя - это уже не мое личное достоинство, а свидетельство благоразумия моих папы и мамы.
   Рыжая-бесстыжая, нервная зеленоглазая Ириночка, названная так в честь давно покинувшей землю бабушки, все ждущая прекрасного принца на темно-серой "ауди", готового подарить пару бриллиантовых колье и фазенду в Коста-дель-Рио...
  
   ***
   Если бы мы с тобой познакомились, это наверняка произошло бы не на работе.
   Моя профессия выбрала меня сама. Имея с детства неплохие задатки художника, я сразу знала, что художником не стану. Даже плохоньким оформителем в маленьком грошовом издательстве. Однако оконченная художественная школа дала о себе знать, когда я, проскакав по верхушкам социальной журналистики, оказалась в редакции одной из городских газет. Как выяснилось, художники и журналисты у нас профессия не то чтобы совсем не оплачиваемая, но явно требующая слишком много беготни и суеты. Мне же хотелось теплого места, красной икры и покоя...
   В газетке меня из отвратительного журналиста переучили на посредственного дизайнера, а спустя полгода я сбежала из медленно плесневеющей газетенки, утонувшей в постсоветском болоте, в крупное рекламное агентство. В агентстве постоянно сменяются директора и названия, а я до сих пор сижу на том же месте за своим компьютером, правда, компьютер у меня теперь чуть поновее и дизайнер я получше. Моей зарплаты мне вполне хватает, чтобы удовлетворить мою плебейскую любовь к икре и мартини, женским штучкам от "Живанши" и на оплату квартирных счетов... Премиальные за псевдогениальные идеи не в счет - не так уж часто они у меня возникают, и идеи, и премиальные.
   Алиска как-то призналась мне, что в последнее время к ней по ночам стал прилетать огромный противный комар с моим лицом и тихо зудеть: "Окна века - вас ничто не побеспокоит..." Что ж, и в моей работе есть свои минусы, хотя никто никогда не узнает, что мой комарик - плод десятка бессонных ночей. В рекламном бизнесе лавры всегда достаются другим, и творческие амбиции надо аккуратно сложить в дальний угол платяного шкафа.
   В конце концов, страсть к славе всегда можно удовлетворить в свободное время, набирая на родном компьютере стихи, которые никто и никогда не прочитает или такие вот сказки к тебе. Говорят, у меня есть самая капелька таланта - и это тоже плюс. А при случае всегда можно нажать клавиши "delete" или "reset". Изобретатели компьютеров - гении, позволяющие нам все начать сначала и переиграть уже сделанное...
  
   Точка депрессии на уровне глаз...
   Завалена сессия бессмысленных фраз,
   Все местные новости - про смог над Москвой...
   Живу в невесомости, питаюсь тоской.
   В компьютерной почте - реклама да дождь;
   Мой адрес не точен, и ты не придешь -
   Едва ли на старте меняют коней.
   Мой город на карте - десятка червей...
  
   Вот так вот. В конце концов, у меня множество хобби, не так ли? Я даже на лошади умею ездить. Почти. Делала с полгода назад рекламу местному ипподрому и от отсутствия личной жизни переспала с инструктором. Конечно, это характеризует меня не с лучшей стороны, но ведь я хочу быть правдивой. Хотя и не праведной... Зато теперь у меня есть хороший друг и возможность хранить в первозданном виде свои 90-60-90 за бесплатно. И всегда можно пойти выпить пива и поболтать о лошадях, навозе и моей заправской, как у гусара, раненного пониже спины, выправке. Это ведь тоже результат, хоть и не чемпионский.
  
   Точка депрессии на уровне глаз -
   Линованность рельсов - мой путь про запас,
   Ведь Анна Каренина и Ветхий завет -
   Одно уравнение в две тысячи лет.
  
   Пусть участь Иакова как верность Иуды -
   Читаю Булгакова, но верую в Будду,
   С работы уволили, и хочется пива -
   Тупик для истории - моя перспектива.
  
   А я уже ни в кого не верю. Ни в Будду, ни в Заратустру, ни в великий инопланетный разум. Я, как это ни прискорбно, реалистка, и вместо походов в церковь учусь стрелять, мастерить сайты и играть в компьютерные игры. Чтобы стать настоящим реалистом, осталось только изучить китайский...
  
   Точка депрессии на уровне глаз -
   Мы слишком все взвесили, и нам не до нас.
   Мне снится - я падаю, и крылья ведет.
   Над городом ангелов мой самолет...
  
   Забыты все правила холодной войны -
   Сентябрь мы поставили в начало весны.
   Пусть тонут Америки - всему свой предел:
   На грани истерики я жму на пробел...
  
   Пробел - клавиша загадочная. Не люблю военные игрушки, стрелялки, люблю фэнтезийные стратегии. Ведь в роли каждой прекрасной принцессы, спасенной от очередного ужасного дракона, в роли храброй девочки, отправившейся в дальний путь по дороге из желтого кирпича, каждой размахивающей мечом амазонки можно увидеть себя. А военная форма мне хоть и идет, но надоела до смерти.
   И все-таки я не Алиса, не Дороти и не Кристофер Робин. Я маленькая зеленоглазая сказочница Ирина, живущая посреди огромной и слегка безалаберной страны. И мне очень хочется верить в чудеса.
   21.10.2001. Отверстая дверь на небе
  
   "Холод надежно укрывал город своей сковывающей пеленой, а маленькая сказочница Ирина готовилась отпраздновать свое двадцатипятилетие. Друзья усмехались - четверть века, самый возраст задуматься о вечном, сама же Ирина явно была в депрессии..." Хм-хм...
   Подарок себе на приближающийся праздник я решила выбрать заранее. За три дня до предполагающегося события. Что может быть приятнее, чем выбирать самой себе подарок? Только когда за этот подарок платит кто-то другой. Я грустно усмехнулась, натянула желто-красный вязаный шарф, давным-давно подаренный мамой и вызывающий тихую зависть всех школьников младше десяти лет. Я никогда не была поклонницей Гарри Потерра, а шарф ношу уже пятый год, мне нравятся его яркие, насыщенные цвета, я к нему привязалась... Куртка, сапоги, варежки, взять сумку, не спеша выйти из офиса и наметить приятный маршрут. Сразу отмести кружевные трусики и шелковое постельное белье, обратить внимание на чудные шкатулочки для шитья и убедиться, что они абсолютно не подходят для дискет, повздыхать над чудесными ароматами, витающими в салонах красоты и за шкирку увести себя от вечернего платья, состоящего из нескольких сот косичек и тесемочек. Ноги сами принесли меня в один из самых старых, уютных, дореволюционных еще магазинов города. Сколько я себя помню, здесь всегда торговали подержанными книгами, а теперь открыли и отдел, где продают компьютерные диски.
   Когда мне было лет десять, я приходила в "Старую сказку", тогда еще называвшуюся "Букинистом", после уроков и часами копалась среди пыльных книг, просила достать их мне с самых верхних полок. Я только что посмотрела "Бесконечную историю", а "Старая сказка" до того напоминала мне магазин из фильма, что заветная книга, переносящая в другие миры, непременно должна была найтись. Тогда я открыла для себя Крапивина, Ремарка, Апдайка, Хайнлайна, Брэдберри. Я запоем читала недетские совсем вещи и сказочные повести, усердно копила на очередную книжку деньги с обедов. Благо, в стране был очередной кризис и книги стоили не в пример дешевле хлеба.
   Последние годы я ходила сюда, чтобы найти в "Старой сказке" среди по-прежнему пыльных, хотя уже и не таких высоких полок старый запах детства, откопать очередную книжку сказок, которые никто никогда не читал и поболтать со старым знакомым - продавцом, работающим здесь, кажется, еще со времен моего детства. Новое название магазина было к лицу и ему самому, и этому пожилому, всегда улыбающемуся и что-то читающему старику с лицом сказочного волшебника.
  
   ***
   Продавца-знакомца на месте не было. Без него магазин казался пустым, пыльным и уснувшим. И был закрыт. А вот отдел компьютерных игр сиял, как новогодняя елка на детском утреннике. За прилавком отдела стоял симпатичный черноволосый паренек лет двадцати и белозубо мне улыбался. Вся его улыбка в тридцать две мечты дантиста громко вопила о том, что я - первый посетитель этого разнесчастного магазина за последние несколько лет, и если я сейчас уйду, то продавец тут же с горя подожжет магазин и сам героически погибнет в пламени. Мне стало жалко его улыбки - настоящего произведения искусства, и я подошла к прилавку.
   - Чего изволите? - ну надо же! Сама любезность, не иначе дворецкий семейства Фаунтлероев в пятом поколении. Только вот улыбочка подкачала, куда уж жизнерадостнее, а надо бы посерьезней быть, молодой человек.
   - "Стол заказов на "Русском радио" - передразнила я. Победоносная улыбка несколько померкла. - Что-нибудь в стиле фэнтези новенького есть? Лучше стратегия, не квест... Только повторяю еще раз - новенькое, а не хорошо забытое старенькое, я достаточно внятно объясняю?
   Мальчику явно не понравился мой настрой. Он занервничал, захлопнул журнал "Навигатор", до этого ничем ему не мешавший, а красавица-улыбка медленно ушла в небытие. Впрочем, ненадолго - она тут же зацвела с новой силой.
   - Специально для вас припрятал, знал, что зайдете, просто чудо... - ага-ага, цыганка ему нагадала, что сегодня он встретится с рыжей лошадью, которая принесет ему деньги. А он, дурачок, не верил сперва, теперь вот и радуется... Я ярко представила себя старую цыганку с растрепанными седыми волосами и огромными сережками из дутого золота, и мне стало смешно.
   - Ну? - спросила я чуть ласковее.
   Мальчик улыбнулся с видом змея-искусителя, протягивающее Еве яблоко, и я представила, как на его полных, чувственных губах и идеальных зубах собираются капельки яда:
   - Вот... 3D-Action, довольно интересный...
   Образ змея-искусителя немедленно померк, по его чешуе побежали разводы трещинок - мелкие, почти незаметные для неискушенного взгляда, как патина на старинной вазе. В глаза мальчика вернулась стихийная усталость замученного работой продавца, а сказка, которую я уже придумала, кончилась, не начавшись...
   - Эта? - я рассмеялась звонко, подражая висящему над дверью магазина колокольчику. Он чуть убавил мощность своей неподражаемой улыбки и внимательней посмотрел на меня. - Боже мой, да она на рынке три года назад появилась! Не смеши меня... Мне надо что-то новенькое, усек? И необычное...
   Мальчик, кажется, все понял. Вытащил откуда-то из глубин прилавка диск и протянул мне, словно мощи святого Иоанна Крестителя. Блеск чешуи змея-искусителя отразился искрами в моих глазах, но юный diavolinno вместе приличествующего: "Ну что, Фауст, будешь покупать?" обыденным тоном произнес:
   - Только, леди, прошу вас учесть, что он в четыре раза дороже обычных. Да по мне, если честно, скучновато... Берег для себя, видите, распечатанный отдаю? Но мне не понравилось...
   Я без возражений вытащила кошелек и расплатилась. Такие мелочи, как змей-искуситель со всеми своими искушениями, проданная душа и старый пыльный магазинчик уже не имели значения. Деньги теряли ценность, мир рушился, следы веков оседали на прилавок, а я все тянулась и тянулась к вожделенному диску. В мои руки само шло потерянное золото инков, не имеющее цены даже на аукционе Сотби.
   Время остановилось. Специально для нас двоих - меня и диска, потому что мальчик автоматически продолжал что-то делать, а я стояла и смотрела на него, напрочь выпавшая из течения жизни. Потом вернулись звуки, режиссёр крикнул "Снято!" и мир снова завертелся, как привычная к колесу белка.
  
   Аннотация на обложке диска была на редкость скучная. Я тупо перечитывала ее, устроившись на заднем сиденье автобуса, лениво ползущего в сторону спального микрорайона - порта моей приписки последние пару лет. "Стратегия, основанная на книгах ряда российских писателей (поименно) с учетом многомерности миров и личных качеств играющего". Ничего особенного вроде бы, дешевенький понт с большими претензиями. Но меня манил, завораживал, очаровывал угол обложки диска с маленькой голографической наклеечкой - белый шарик посередине пирамидки из нескольких цветных шаров и буквы ЛД. Как нелюбимые мной горьковатые сигареты, которые курила одна старая приятельница - во рту тут же всплыл вкус этих недорогих, но претендующих на значительность цигарок...
   ЛД - значит Лидия Даренко, гениальный ученый, психолог, программист... Говорят, Даренко была любовницей одного из депутатов Госдумы еще школьницей и он пробил ей путь наверх. Говорят, компьютерные игры были хобби Даренко, но созданные ей про программки настолько напугали НАСОвцев, что их запретили к продаже. Говорят, сейчас Даренко работает над своими проектами где-то в дорогостоящей психушке в США. Да мало ли что говорят, про Лидию ходит больше сплетен, чем про Мэрилин Монро... Главное - твердая, чуть шершавая коробочка диска в моих руках!
   Господи, неужели я действительно держу в руках игрушку Даренко - "В Руках Господних"?!!! Спасибо тебе, Господи, все и вправду в твоих руках! Я обещаю тебе, Господи, хорошо вести себя весь следующий год моей непутевой жизни и выйти замуж за первого же предложившего!!!
  
   Фишку про эту игрушку, последнюю игрушку Даренко, все-таки попавшую в более или менее открытое пользование, рассказал мне с полгода назад знакомый хакер. Ведь всем известно, что в России лучшие хакеры, и то, из чего тайна все-таки делается, но не достаточно хорошо, мгновенно становится им известно. Так случилось и с игрой "В Руках Господних", о которой в Интернете ходили самые дикие слухи - якобы на ее испытаниях то ли кто-то погиб, то ли сошел с ума, и что ее запретили к продажам, и что каждый, купивший игру, пропадает без вести. Кто-то громко кричал, что он видел "В Руках Господних" и даже играл в нее, но им не верили, а слухи разрастались, как снежный ком, обрастали новыми подробностями...
   Этот самый мой знакомый хакер, Ижен, Игорь Женников, был моим знакомцем еще со школьных бабко-ежистых времен и старым проверенным любовником. Помимо постели нас связывали и теплые дружеские отношения, я часто жаловалась Ижену на жизнь, кричала о том, что все мужики козлы и детально расписывала накануне каждого моего личного Армагеддона, то есть очередного Дня Рожденья, как перережу себе вены. Ижен противно усмехался, говорил, что резать вены у меня не хватит силы воли, и лучше б мне наглотаться таблеток.
   Моя истерика обычно заканчивалась раньше, чем мы добрались до моего любимого, тщательно выбираемого дивана, на ковре, цветом похожем на мои огненные волосы. Картинка из Тинто Брасса или "Последнего танго в Париже", - яростно, быстро, скомкано. С Иженом всегда получалось так - и мне на короткий миг вдруг начинало казаться, что я счастлива. Ижен был удобной привычкой в моем мирке, состоящем из тысячи тысяч привычек, и мне было с ним хорошо.
   Однажды посреди нашей борьбы сумо на ковре Ижен сладенько пропел:
   - Киса, а ты знаешь, что Даренко новую игрушку разрабатывает?
   Эту его привычку заговаривать в постели о новых компьютерных программах и примочках я уже изучила. Но фамилия Даренко интриговала, как неразвернутый подарок.
   - Какую?
   - Тебе понравится... - свернул разговор обычно донельзя болтливый Ижен.
   И все. И больше ни слова... А меня любопытство измучило до того, что ни о каком удовольствии речи уже не шло, я злобно укусила Ижена и направилась в душ.
   С утра он все-таки раскололся, что игрушка у него есть, и ежели я буду умницей, киской и зайкой, он всенепременнейше даст мне ее заиграть. А чтоб я, пока он сам наслаждается, не скучала, рассказал, что события в игре развиваются не по заданной стандартной схеме, а в зависимости от поведения игрока, и героя игрок не сам выбирает, а машинка подбирает ему оптимальный, согласно тесту. Я застонала - мол, хочу, купи, полетим, и Ижен обещал подумать.
   Думал он долго. До сих пор думает, и мне с того разговора не звонил. Когда случайно встретились на улице, сказал, что дал диск поиграть Вовке Юрко, нашему общему однокласснику, и я непременно следующая на очереди.
   Вовка, Юрок, как все звали его в школе, погиб через два дня после нашей с Иженом случайной встречи. Его сбила электричка. Мне позвонили и пригласили на похороны. Народу было мало, человек семь, и все они нелепо смотрелись на ярком солнце неожиданного осеннего лета. В Интернете с новой силой поползли слухи об убивающей игрушке Даренко - но я только грустно усмехалась. Я знала, как быстро напивается Вовка, и как он еще в школе любил гулять по шпалам. Единственное, чем зацепила меня смерть Юрка - мне в голову больше не приходила мысль поставить компашку со Арбелли и навсегда уснуть в теплой воде, прилив которой вызван неправильно принятой дозой снотворного...
  
   То, что диск скорее всего краденный, волновало меня мало. Такие вещи в лицензионном варианте стоят две, а то и три моих зарплаты, а глючат хуже двухтысячной виндосы, поставленной на двести восемьдесят пятый... Конечно, диск всегда может оказаться туфтой, неумелой подделкой. Но я так люблю верить в чудеса.
   Я дала себе честное-пречестное слово не включать Игру до своего дня рождения, а устроить себе настоящий праздник... Ожидание приятно щекотало нервы, холодило пальцы, а я задумчиво гоняла по экрану от замка к замку маленькую фигурку ни в чем не повинного рыцаря, которого уже в третий раз съедали какие-то черные драконы... У меня же перед глазами кружился белый шарик в окружении своих цветных собратьев.
   Гости собрались в субботу. Мы в меру пошумели, в меру выпили и к полуночи мои подуставшие друзья разбрелись по домам. Ижен по сложившейся традиции не пришел - мы отмечали с ним всегда позже, вдвоем, он не любил шумных пьянок, зато любил делать мне сюрпризы. Я плюнула на легкое головокружение, налила себе мартини, скинула "шпильки", и, не снимая вечернего платья, похожего на чешую змеи, села к компьютеру.
   Диск легко достался из коробки и удобно лег в руку. Я с вожделением, как на любимого мужчину, посмотрела на него и нежно вставила в CD-rom. Отыскала на экране нужный значок и зачарованно щелкнула мышкой...
   Инсталляции компьютер требовать не стал. Это меня удивило и обрадовало - я боялась, что под новую игрушку придется затереть горячо любимые старые... С диска так с диска, я же не против. Экран заполнила густая, даже на вид липкая чернота, в которой постепенно стали вспыхивать белые точки звезд. Я улыбнулась. Ну-ну, один из первых скринсэйверов, "полет сквозь ночное небо" или как-то так... Даже под Нортон идет спокойно. Не оригинальны вы, госпожа Даренко, как я погляжу. Такая заставочка стояла на самом первом моем компе, еще в редакции приснопамятной газетки...
   Я глотнула мартини - по телу пробежала ласковая теплая волна...
   Одна из точек стала расти, расти, пока не превратилась в белый шарик, вокруг которого сложилась пирамидка из шариков цветных. Шарики взорвались, и на черном фоне из остатков апокалипсиса сложилась надпись:
  
   Лидия Даренко.
   В РУКАХ ГОСПОДНИХ
  
   За последствия игры, сказавшиеся на психике игрока,
   создатели ответственности не несут.
  
  
   И на весь экран: "Пройдите тест, пожалуйста..."
   "Тест так тест" - обречено подумала я. Играть все равно хотелось куда больше, чем спать. Я б с удовольствием и сама выбрала себя героя, например, миловидную блондиночку с острыми ушками и зубками и имечком типа Электродрели или Нитроэмали. Но - врач сказал "в морг"... Я грустно усмехнулась.
   Вопросы теста были смешные. От банальных - "сколько раз вы были замужем?" до идиотских - "что делает глупый пингвин в утесах?". Были те, что пугали меня, те, что предполагали запредельную откровенность. Играть в школьную анкету пятого класса мне скоро надоело, и я начала откровенно забавляться. Отвечала первое, что придет в голову, а приходила мне туда исключительно ударная смесь мартини и выпитого ранее шампанского. Мне честно казалось, что тест бесконечен и я так и буду отвечать на него до утра, пока не усну прямо за клавиатурой... Так и знак бесконечность разгадать недолго, куда уж до меня нежно любимой Земфире.
   Вопросы идиотского теста сменились все тем же белым шариком, потом на нем появились и заполнились водой океаны, выросли и снова затонули континенты... Зрелище рождения Моего Мира было красивым - и я засмотрелась.
   И тут вырубилось электричество...
  
   ??.??.????. Престол на небе
   Несколько минут я задумчиво смотрела на погасший экран компьютера. Бывает... Говорила же себе - купи бесперебойник, вот теперь весь тест насмарку! Темнота смеялась надо мной - звонким, переливчатым смехом, похожим на мой собственный.
   Секунд через сорок до меня дошло, что в это не темнота смеется, а во всю заливается, пытаясь привлечь мое внимание, сотовый телефончик, лежащий в сумке... Я автоматически дотянулась до сумки, вытянула аппаратик и посмотрела на определитель. Звонила Алиска. На лицо сама собой наползла улыбка.
   - Да, лисенок... Привет!
   - Ир-рка... Тут такое... - голос у Алиски дрожал. Она была явно напугана. И не знала, как начать разговор. Я представила себе Алиску с растрепавшимися светлыми кудряшками и дрожащей нижней губой, со слезами, подступающими к кромкам неправдоподобно длинных ресниц. Меня мгновенно сковал липкий, противный страх.
   - Алька? Что? Что-то с тобой? С родителями? Ну, говори же! - я почти кричала.
   - Ир-ррка.. - неподражаемое Алискино "ррр" горчило. - Ижен погиб...
   - Как? Как погиб? Не может быть, мы же буквально на той неделе виделись...
   Внезапно вспыхнувший свет выглядел глупо. Вернувшийся свет не мог вернуть Ижена - его больше не было. В то, что он погиб, я поверила сразу. Я знала, что это случится рано, а не поздно. Игореха-Игореха, почему?
   - Покончил с собой... вены перерезал... у него мама в панике... может, ты ей позвонишь?
   - Алиска... Как же так, Алиска? Как же так?
   Между нами повисла тяжелая пауза. Я не знала, что сказать, а Алиска явно не знала, что ответить на мои незаданные вопросы. Молчание давалось слишком тяжко нам обеим, поэтому я решилась первой.
   - Лисс... Послушай... Ты прости меня, ладно? Я тебе перезвоню завтра утром, ладно, дай мне пару часов прийти в себя...
   - Ирр-ка... Да. Конечно. Я просто хотела сказать - Ижен велел передать, если начнешь играть - будь осторожна. Он велел тебе это сегодня утром сказать, знал, что я вечером иду к тебе и позвонил... Мне очень жаль, правда...
   Мне очень жаль... Как сгоревший мост. Что такое для тебя Ижен, Алиска? Мой случайный любовник, одноклассник, почти забытый, как для меня Юрок? Не жалей, не надо...
   Я растерянно смотрела в пустой погасший экран... Начнешь играть - будь осторожна? К чему это? Ты же не знал, что я купила диск...
   Но... Игра? Загадка твоей гибели в игре, Игорь? Ты это хотел мне сказать? Неужели в слухах есть крупица истины? Я автоматически вертела коробочку диска в руках. Что-то тут было не так...
   За обложку диска был засунут сложенный вчетверо лист бумаги, вырванный из школьной тетради в клетку. Автоматически развернула - и вцепилась - дрожащими пальцами, полубезумным взглядом:
   "Иришка!
   Если ты сейчас читаешь эту записку, значит, ты получила мой последний подарок. Он просто должен был попасть к тебе - помнишь - по закону случайных чисел?
   А меня уже нет в живых.
   Не плачь, Иринка. Сыграй в Игру - она того стоит. Я надеюсь, что ты тоже стоишь того, чтобы сломать семь печатей.
   И прощай...
   Ижен"
   Законом случайных чисел Ижен называл все невероятные нагромождения совпадений, столь щедро встречающиеся в романах. Это была явная работа Закона - безумное совпадение, случайно попавший ко мне листочек с запиской. Как и то, что его уже нет, а я здесь, никому не нужная, у погасшего экрана компьютера.
   Прощай, Ижен. Ты был мне дорог...
   Твоя записка - начало моего сумасшествия, не так ли?
   Я ненадолго переживу тебя, так что мне нет причин быть осторожной.
   Ентер.
  
   Вот так и начинается легкое расстройство психики с тяжелыми последствиями. Немного мартини и больная голова с утра. Похороны Ижена прошли тихо - я да Алиска, его родители, да еще пара малознакомых со мной приятелей Игоря. А через неделю о его гибели и вовсе напоминали только два траурных баннера в Интернете - на маленьком чате, когда-то созданном самим Иженом, да на моем сайте - черная надпись "прощай"...
   Октябрь на кладбище - самый страшный месяц. Голой правды могил уже не скрывают зеленые побеги, которые здесь почему-то всегда более бледные. А снег с присущей ему щадящей белизной, сглаживающей акценты, ляжет только через несколько недель. Не люблю наше городское кладбище с холодным названием "Северное" - открытый погост бесконечности, где после смерти - обезличен, потерян каждый. И только ветер бывает здесь чаще, чем три раза в год... И только ветер молится за упокой душ возле покосившихся памятников... И только ветер подсчитывает роковую разницу между двумя цифрами - годом рождения и годом смерти.
   Мне нужен 141 участок. В середине октября, когда приезжала сюда на похороны, рядом было просто распаханное поле - не кладбищенское, скорее похожее на так и не начатую стройку, а теперь и там - могилы. Ищу твою могилку - без имени, без фамилии, только с длинным-длинным номером, и никак не могу найти. Здесь лежат те, кто умер совсем недавно... А прошло только девять дней. Мне мнится - много-много лет. Черт тебя дери, начало нового тысячелетия!
   ...В привычном полусне я выпала из автобуса на пустынной остановке в пригороде. По сторонам не смотрела - только себе под ноги. Девять дней тебя нет - вполне достаточно, чтобы попрощаться. Девять невыносимых дней, хотя мне всегда казалось, что я вовсе тебя не люблю...
   Асфальт под ногами был странный, матово черный, и я отстраненно удивилась, когда же успели поменять серый, растрескавшийся на этот, явно новый, дорогой, гладкий до того, что подошвы кроссовок скользили по нему как по льду...
   Однако... Кому надо менять асфальт на далекой остановке, примечательной только тем, что отсюда до самого большого городского кладбища идти всего несколько сот метров? Те, кто может себе такое позволить, на автобусах не ездят и остановки им вроде бы как ни к чему...
   Вторым, что меня насторожило, была тишина. Абсолютная тишина, которая закладывала уши и давила на виски. Здесь, в месте последнего покоя, никогда не бывает абсолютной тишины, даже в середине октября в миллионном городе кто-то умирает, и туда-сюда снуют автобусы, машины, стоят вечные бабушки с искусственными цветами и последними в этом году хризантемами, слегка подпорченными наступившим морозом. Тем более что сегодня воскресенье, а по воскресеньям дорога к кладбищу похожа на базарную площадь количеством народу, продающего и покупающего всякую всячину...
   Я подняла глаза. Остановка исчезла. Прямо перед моим носом возвышалась кирпичная стена с угрюмой надписью "рок-н-ролл мертв", а самого кирпичного навеса, как и убегающей от нее к кладбищу дороги, не было.
   Я трезво рассудила, что в своей вселенской печали вышла на пару остановок раньше, у загородной резиденции какого-нибудь Абрамовича местного разлива, и уверенно развернулась на 180 градусов, собираясь помахать вслед мирно уезжающему автобусу и с час прождать следующего...
   Автобуса, маленького, битком набитого "пазика", тоже не было. Впрочем, не было не только автобуса - не было и дороги с полу стертой полосой разметки. На много шагов вокруг раскинулось бескрайнее поле скошенной травы... Я нехорошим словом помянула дайвера Леньку с его дип-психозом, свое увлечение Интернетом и маленький поселок за городом, известный тем, что на его окраине располагается крупнейший в области приют умалишенных...
   Потом я пропустила пару ударов сердца и всхлипнула. Завороженно пробормотала "мама" и всхлипнула снова...
   Еще через четыре всхлипа я узнала стену и надпись на ней - здесь пару лет назад, на самой окраине города, мы фотографировались с Иженом. Если пройти вдоль стены метров пятьсот, будет шоссе, а на нем наверняка можно поймать попутку до города и через сорок минут быть дома, в теплой квартире. Я поморщилась - мне было уже не до загадок, отчаянно мерзли руки в тонких перчатках, отчаянно скребло в горле и отчаянно хотелось плакать. Сквозь слезы я улыбнулась - Ижен так и назвал этот старое заброшенное поле и находящийся за забором полуразрушенный завод - Зона Отчаяния. Вот только матово-черный асфальт не вписывался в зону отчаяния. Совсем.
  
   Я блуждала в промозглых сумерках, по моим ощущениям, уже не один час...Пройденные зигзагами пятьсот метров вывели меня не к шоссе, а в самый центр города. На Центральный, одинаково любимый и ненавидимый горожанами проспект.
   Черт. Черт, черт, черт.
   Одно из двух - либо сошла с ума я, либо география моего города. Такого не бывает. Никогда. Потому что такого никогда не бывает. Расстояния не исчезают, словно стертые ластиком.
   Я аккуратно пристроилась на скамейке возле какого-то дома - серой "сталинки", угрюмо взирающей на незваную гостью, вытащила сигарету и начала размышлять.
   Я сошла с ума... Однозначно... Хотя все не так уж плохо - хотела чудеса, получите, пожалуйста, и распишитесь. У тебя есть куча приемлемых вариантов объяснения того, что происходит - дыра в параллельный мир, эксперименты пришельцев, да та же игра Даренко, например... Нестандартно влияющая на психику.
   Давай лучше думать... Думать, думать, думать! Дело ведь в том, что я воспринимаю окружающее как реальность, даже если оно таковой не является. Так что хватит воображать свое двухметровое тельце в смирительной рубашке, это смешно, право слово, истериками ничего не изменишь... Расслабься и получай удовольствие.
   Я прикурила вторую сигарету и стала прорабатывать план действий. Сигарета слегка горчила, план не вытанцовывался. Итак, что можно сделать, если родной город поменял название на Сивокобылобредск? Найти гостиницу и остановиться в ней? Черт знает как у них тут с валютой... Пойти к самой себе в гости? Ага, а вдруг я себе не понравлюсь в оживленном виде? Я и в зеркале себе не особо приятна, а зная свой сволочной характер... Попытаться найти знакомых? А что, вариант... Вдруг Ижен жив?
   Меня захлестнуло такой волной нежности и надежды, что я решилась и вытащила сотовый...
   - Алло? - усталый голос Игоревой мамы
   - Здрассстии...
   - Здравствуй, Ксюша... На кладбище ездила, видела твои цветы... Спасибо... Тут Игорь тебе кое-какие вещи оставил...
   Продолжать не было сил. Я поняла, что сейчас заплачу, и только с усилием выдавила:
   - Хорошо... Я потом заберу... До свидания, Анна Львовна.
   Я нажала кнопку отбоя и посмотрела в непривычно серое небо. Такие маленькие чудеса бытового плана оно мне подарить было неспособно, ему подавай глобальные перемены. Мы меняем целый город, но не судьбу отдельного человека.
   Итоги, у разговора, впрочем, тоже есть. Ижена нет, Алиска... Кто знает, какие у меня с ней теперь отношения? Получается, самый близкий мне человек - это я сама. Едем к себе в гости и выясняем отношения. Может, две головы - трезвому помеха, но мне надо что-то делать. Не могу же я вечность сидеть на лавочке перед чужим подъездом, глядя в темные окна и надеяться, что все образуется...
   Центральный проспект был пуст и темен. Аксиома - Центральный проспект никогда не бывает пуст и темен - рассыпалась, как недоказуемая теорема. Я вздохнула и шагнула на уже почти родной черный асфальт. Конечно, пара окон светилась, но пара окон для миллионного города, это все равно что две крупинки риса для роты солдат. Почти ничего, ноль, пустота. И это - несмотря на бодренькие циферки 13.15, высвеченные на задумчивом светло-голубом экране сотового. Однако...
   Дома... Что дома? Обычные серые "сталинки", никогда не стоявшие на Центральном - мы ведь всегда гордились самой старинной улицей. Но в доказательство того, что я все-таки в центре - старая липовая (в данном варианте - кленовая, но это уже мелочи...) аллея, здание собора Петра и Павла в самом конце, и, чтоб я окончательно убедилась в правильности своих выводов - на доме, возле которого я сидела, темно-синяя табличка с беленькими буковками - "ул. Центральная, 13". Мило... Особенно номер дома. Но почему-то уже не впечатляет...
   А вот загадки времени меня заинтриговали. Из своей квартиры я вышла ровно в час, рассчитывая приехать на кладбище к трем. И здесь я по моим скромным подсчетам уже с час... Я б списала странности на остановившиеся часы, но... Может, сотовый сломался?
   Телефон, как и три минуты назад, подмигивал мне цифрами 13.15. Значит я еще и, как участники безумного чаепития, поссорилась со временем. У них всегда пятичасовой чай, у меня всегда обед. Могло быть и хуже... Да и странно - час с небольшим на часах - и сумерки.
   Людей и машин, как я уже отметила, не было. Была задумчивая пустота на пару сотен метров кругом. Я задумалась и решила позвонить Алиске.
   - Алис... Привет! Это я!
   - Ир-рка... Привет... Что-то случилось?
   - Али....
   Трубка ответила короткими гудками. Я еще раз набрала номер Алиски, но из трубки несся только непрерывный шум, похож на эхо прибоя в раковине. . Так, все, разговоры можно прекращать. Ты же не зря читала столько фантастики, девочка, чтобы верить, что в твоем бреду будет сеть Би Лайн? Я вздохнула, опустила трубку в карман и улыбнулась.
   Что же это получается?! Связи нет, знакомых нет, куда идти - непонятно, потому что улицы ведут себя так, как им нравится... Я с пару часов поплутала по переулкам и, не найдя нужного направления, рухнула на уже ставшую родной лавочку. Сказки сказками, но предупреждать-то надо заранее...
   Мне было плохо. Я плакала, горько, обиженно, как не плакала уже лет пять, курила сигарету за сигаретой, сожалея, что нет бутылки водки, которую можно было бы выпить залпом и забыться на пару часов....
   Вот в таком состоянии меня и подобрал Ижен.
   - Ну, накурилась? Поехали домой!
  
   ??.??.????. Вопрос ангела
   Первым делом я, конечно, как и подобает героине любовного романа, собиралась упасть в обморок. Но Ижен посмотрел на мои трясущиеся коленки и рассмеялся. Я разозлилась, в обморок падать резко расхотелось:
   - Ты, идиот, твои дурацкие розыгрыши! Не смей меня трогать!
   Да уж. Зато истерика получилась - любая обморочная Анна-Мария-Луиза Альфонсина из сериала "Дикий любовник" позавидует.
  
   ...Я бы ещё очень долго просидела на облюбованной лавочке. Я бы скурила все сигареты в наполовину пустой пачке, а потом среди окурков искала бы те, что подлиннее. Я бы окончательно посадила батарейку в сотовом, пытаясь дозвониться хоть по одному из сотни номеров, забитых в память телефона и слушая бесконечный убаюкивающий шум прибоя. Если б не Игореха...
   Он привычно собрал меня в охапку, сгрузил на заднее сиденье допотопной "волги", убитой настолько, что были удивительны ее попытки тронуться с места. Ижен на полную громкость врубил музыку и дал мне час, чтобы успокоиться, пока мы едем в мою - мою, боже правый - квартиру! Я тупо рассматривала собственные руки и пыталась осознать, что происходит, а машина петляла по полу знакомым и изменившимся до неузнаваемости улицам и переулочкам. Ижен фальшиво подпевал музыканту, повествующему что-то о несчастной любви. Я поморщилась - играющая попса была настолько не в Игоревом стиле, что я перестала сомневаться в том, что сошла с ума. Машина остановилась неожиданно - напротив моего старенького кирпичного дома с нависающим над подъездом козырьком, который, на мой взгляд, только чудом не падает. В отличие от бетонного козырька над моим настоящим подъездом этот зарос мхом и приютил тоненькую веточку какого-то безлистного деревца. Я улыбнулась сквозь слезы трогательному прутику...
   - Ну привет, красавица, - Ижен присел передо мной на корточки и попытался заглянуть в лицо. Серьёзные карие глаза смотрели грустно. - Давно не виделись... Сколько прошло - год, два? Ты ведь ничуть не изменилась...
   Я усмехнулась.
   - Две недели прошло, Женька.... Всего две недели как не виделись. А с твоей гибели - и вовсе девять дней...
   - Ну, тут со временем вообще тяжело... Без поллитры не разберешься...
   Моя истерика набирала новые обороты. Я выдавила улыбку и пробормотала:
   - Игорь... Тут - это где? На рай мало похоже, да я и вряд ли бы туда попала... Это - Ад, Игорь?
   - Ну, назвать это можно как угодно... Кто-то говорит Сумерки, кто - Изнанка... Многие - отстойник. Но официально принятое название - Чистилище.
   Значит, чистилище. Не ад и не рай. Бывает... Рая не заслужила, для ада не нагрешила, и оказалась посередине - вне времени и вне жизни. Да уж, угораздило...
  
   Чистилище.
   Что ж, название не хуже остальных.
   Как ни назови, суть не изменится ни на капельку - меня больше нет. Я - лишь кусочек тени, местных сумерек, так похожих на туманный путь к Авалону. Вот только туман здесь гораздо бесконечнее...
   Дом мне уже не казался таким уютным - он был пуст и заброшен. Тополек на подъезде шелестел сухими листьями и я очень четко осознала, что весна в этом мире не наступит. Смена времен года во вневременье - это нонсенс.
   - Смелее, котенок, ничего страшного там нет, - усмехнулся Ижен. - Пара симпатичных монстров под кроватью и только-то. Правда, со светом у нас проблемы, да и с телефонной связью. Я вот без компа взвою скоро. Не понравится - перебирайся в центр, мы там собрались небольшой компанией... В лучших правилах немытых хиппи...
   ...Изменилось не так много, как я боялась сначала. Привычные двенадцать ступенек под ногами - по шесть в каждом пролете. Привычная бронированная дверь соседа напротив, покореженные почтовые ящики и торчащие из них рекламные листовки. Я подняла одну и усмехнулась: "Ибо грядет час расплаты, и придет Зверь, и число его будет..." Три шестерки, как и первые цифры моего номера телефона, оставшегося в прошлой жизни. Сцены из Аппокалипсиса, откровение от кого-то там...
   Вытянула из сумки связку ключей на простом колечке. Посмотрела и улыбнулась - раньше колечко украшала маленькая совиная лапка, брелок, давным-давно подаренный мне Горькой. Брелок - отличный способ потерять сразу все ключи.
   Руки дрожали, и ключ не хотел попадать в скважину - гулял по поверхности двери, выписывая пируэты. Я сползла по двери, села на грязный подъездный пол и разревелась. Все равно никто не увидит, а быть мертвой не хотелось отчаянно. Хотелось быть живой...
   - Живая? - Ижен светился своей привычной усмешкой. У меня стучали зубы, и я неразборчиво, но ехидно пробормотала.
   - Не знаю. По сути - нет, по правде - не совсем...
   - Сидишь?
   - Сижу...
   - Курить будешь?
   Моего согласия Игорь не дождался, достал из кармана пачку и протянул мне сигарету. Я учуяла знакомый сладковатый запах и тоже усмехнулась.
   Через полчаса от страхов не осталось и следа, мы с Иженом со смехом ввалились в квартиру и все закончилось как обычно - быстро и отчаянно, в духе Марлона Брандо и парижских крыш. Не зря говорят, что секс - лучшее лекарство. А Ижен долго что-то нашептывал мне: что Город совсем не страшный и мне нечего бояться, раз мы встретились и здесь есть человек, который меня любит... А я смеялась и ему совсем-совсем не верила.
  
   Я проснулась и ткнулась носом в плечо Ижена. Он был такой же, прежний, только исчез с плеча шрамик, белый, почти такой же как у меня. Мы шутя называли эти шрамики братскими метками. Я легонько укусила его в плечо, туда где был шрамик. Ижен лениво открыл глаза, но быстро проснулся окончательно и присвистнул:
   - Ого... Когда прическу сменила? Ночью, что ли?... В зеркало посмотрись, царевна-лягушка. Сразу признаюсь - найду старую кожу, придется разводить костерчик и устраивать ночь Гая Фокса...
   Я взглянула в зеркало. На меня из него смотрела незнакомая женщина - высокая, подтянутая и энергичная. Правильные черты лица, немного утомленные собственной красотой. Не идеал, нет - циничный прищур бывалого снайпера, вызывающий морщинки в уголках глаз, добрый дорогостоящий тридцатник, упрятанный под хорошей косметикой. Ободок татуировки на плече. Это - я? Н-да...
   Старовата, конечно... Я с недоверием провела рукой по носу - от высокой переносицы к хищно подрагивающим крыльям - так и есть - маленький, незаметный глазу шрамик. Пластическая операция для бывшей бабушки-еженьки, значит? И прежние - зеленые, злые, голодные глаза бродячей кошки.
   Ижен поднялся и обнял меня. Я только теперь поняла, что же в нем было неправильно - Игорь, до того невысокий, задевал подбородком мою стильно стриженую макушку. Бывает
   - Не удивляйся, котяра...Всё, что нас не убило, сделало нас сильнее. И привлекательней, - он выставил на показ прирученную стаю белых зубов, поцеловал меня в макушку и улыбнулся. - Давай, подружка дряхлая моя, устраивайся... Я зайду вечером, прогуляемся, выпьем, познакомишься с местными достопримечательностями...
   - Шоу должно продолжаться? Даже несмотря на то, что ты для меня выступил в роли Харона? Ну-ну...
   - Типа того, - хмыкнул Ижен.
  
   Родная "одиночка" в кирпичной пятиэтажке решила, что зеркало меня потрясло мало. Мне все больше нравилась эта дамочка в Чистилище - судя по квартире, здесь жила совсем не та я, к которой привыкли мои друзья и соседи. Та, что здесь жила, была сильной, независимой и одинокой. Очень одинокой. Не в постели, нет - ее простыни хранили десятки чуждых этой квартире мужских запахов... Она ценила свое одиночество и свою тоску - и явно была стервой. Я бы никогда не рискнула окунуться в такое одиночество...
   Начнем с того, что здесь моя небольшая комната была перегорожена черно-серой японской ширмой с изображениями то ли галок, то ли ворон. В полусумрак, царящий в чистилище, сложенная наполовину ширма и два офорта с такими же черно-серыми птицами на стенах вписывались идеально. Ковровое покрытие было тоже идеально серое.
   Мебели - минимум - раздвижной шкаф, комод с пресловутым зеркалом-обманщиком и широкий матрас на полу, застеленный черно-серым покрывалом со сценами охоты. Никаких мелочей, никаких фотографий в сентиментальных рамочках... И в то же время не пусто, не уныло - стильно и стервозно, да.
   Впрочем, вру - две фотографии я все же обаружила. Точнее, я сначала приняла это за фотографии, и только потом поняла, что это с фотографической точностью выполненные тушью рисунки - на одном был изображен светловолосый юноша, протягивающий к смотрящему ладони. Юноша был красив - удивительно красив - правильные черты лица, классический римский нос, томные глаза. Эти глаза и привлекли мое внимание - даже на черно-белом рисунке было видно, что они ярко-синие, почти бездонные. На втором рисунке, явно списанном с какой-то старой иконы, неслись четыре всадника на разномастных конях... Две девушки и два юноши, насколько я могла судить. А за их спиной вставала стена сумрака.
   ...Я отлично выспалась на застеленном идеально белым бельем матрасе, даже несмотря на полное отсутствие подушки. Я раскрыла все секреты ящиков комода, превратив почти пустую квартиру в филиал магазина мод, я влезла в душ (странно, но он работал) и вылезла из него совсем новая. У меня было ощущение, что в этой моей одиноко-стервозной жизни все карты, до самой последней, обтрепанной по краям шестерки, прежние, как и мое голодные злые глаза. Я счастливо рассмеялась этой жизни - Я-новая, сильная и независимая, а Я-старая хмыкнула, отметила, что слава Кассандры еще никому не принесла счастья и тоже засмеялась - менее уверенно, но более открыто. Что ж, мы убедились в наличии жизни после смерти.
   Ижен пришел очень вовремя - я как раз свыклась с мыслью, что, даже умерев, я буду продолжать любить бананы, радоваться хорошему сексу и делать глупости. Я автоматически посмотрела на часы и усмехнулась своим пятнадцати минутам второго - привычка смотреть на часы выжжена в моем подсознании как клеймо.
  
   - Куда поедем? - спросила я. Во мне кипела бурная радость от того, что даже если я мертва, я чувствую себя вполне живой...
   - Тебе не всё равно? - Ижен привычно усмехнулся и приглашающе распахнул дверцу на ладан дышащей "волги". Я привычно удивилась тому факту, что при моей жизни Игореха водить не умел. Удивление вышло вялое и неубедительное.
   - Что-нибудь тебе уже понятно? Кроме того, что мы оба - неудачники? - Ижен явно ждал от меня привычного многословия. Пришлось разочаровать.
   - И да, и нет, - протянула я. - Жду объяснений.
   Ижен засмеялся.
   Синие сумерки плыли мимо. Я поняла, что высматриваю знакомые силуэты вечно куда-то спешащих прохожих, но их не было. И было холодно - в квартире новой-меня из теплых вещей обнаружилась пара свитеров и легкая темно-серая шубка, но ни шубка, но ни свитера не спасали от промозглого холода. Я оглянулась на Ижена и его легкую, на "рыбьем меху" куртку... Он перехватил мой взгляд, как паук муху.
   - Тут дело в тебе - иллюзия, что шубка спасет, развеется через пару дней. Носи что хочешь, холод внутри прячется... - ага, вот оно, напоминание о том, что я все-таки мертва... он грустно усмехнулся. - Н-да, а чего нас бояться-то...
   Мы ехали вниз по Центральному, к собору, картина не менялась: тёмные здания, похожие одно на другое, редкие-редкие огни - кажется, от костров. Город казался миражом, не было ни птиц, ни бродячих кошек. Я обратила внимание на рекламный щит - грешник, сгорающий в костре и надпись - "одумайся". Откинулась на сиденье, задумалась. Ситуация, выпущенная за пределы моей квартиры, требовала большего терпения.
   - А, ладно... Пусть будет...
   - О, здравомыслящий человек. Ты первая, кто так реагирует - после меня, конечно, остальные в себя от недели до месяца приходят. Я рад, что в тебе не разочаровался...- он радостно засмеялся. В его слегка истеричном голосе мне почудились безумные нотки.
   - Что же это, Ижен? - мой собственный голос звучал, как испортившаяся пластинка. - За что это нам? Как награда или как наказание?.
   - А это уж как ты сама решишь, красавица... Ты уже поняла, да? - разочарованно спросил он.
   - Это не конечный пункт, да, Игорь? Я должна найти дорогу дальше?
   - Уйти куда хочешь - если сможешь, конечно, вот наша главная награда - глаза его горели безумным огнем и он, кажется, ждал от меня того же. А мне было страшно - я слишком хорошо знала, чем кончаются такие истории, когда ты уверен, что можешь что-то изменить. - Это великолепное место, котенок! Тебе обязательно понравится здесь, я же знаю...
   - Я не хотела, Ижен! - мне пришлось закричать. - Я не хотела!!! Я домой хочу... К Алиске... - я уже шептала и всхлипывала. - Горька, отвези меня домой, пожалуйста...
   Он помолчал. Потом сказал, как ребенок, у которого отобрали леденец.
   - Ирка, что же ты... Мы же с тобой всегда мечтали - быть не как все... И ты хотела. Не Валинор, конечно, но вполне себе Ехо...
   Фактик. Хоть и печальный. Действительно - сама хотела, вот и получай, фашист, гранату.
   - Ты же сама хотела, - прочитал мои мысли Ижен. - Сама! Начиталась книжек, кричала, что с собой покончишь - а теперь я не я, да? Не пойдет, красавица, ты не крыса, и с корабля тонущего бежать можно только в море.
   Да, мне хотелось...Выйти ближе к ночи из дома, поймать тачку и все бросив уехать - сжечь все с таким трудом построенные мосты и начать жизнь заново. Я хотела, честно. Меня услышали. Но... не такой ценой, я не хочу быть лишь призраком, воспоминанием...
   - Ну и? - Ижен, живой Ижен привычно усмехнулся.
  
   Я опустила голову. Мне было все равно, уже все равно. Жизнь невозможно повернуть назад. И смерть тоже.
   - Ты прав. Ты, как всегда, прав...
   Город плыл за окном. Не пустыня - заброшенный пустырь, с игрушками, уже не нужными выросшим и не играющим в демиургов детям... Вечная осень, сухие листья, перекати-поле вдоль дороги. И - холод. Вечный осенний вечер...
   - Здесь всегда сумерки? - спросила я. Молчание осязаемо висело в воздухе и мне хотелось его разрезать, как ножом. Даже бессмысленным вопросом, на который я знаю ответ.
   - А то! И твой любимый привкус рябины и дыма от сгоревших листьев у воздуха... - Ижен был мрачен. - Рай для одиноких потерянных сердец, да и только...
   - И перекати-поле на обочинах... Я хочу снова увидеть рассвет, Горька... И солнце.
   - Здесь не бывает солнца, котенок. Никогда. Добро пожаловать в Чистилище! Ты довольна, ты сможешь устоять перед лицом и гневом Господа?
   Нет, Ижен... Я не готова...
   ??.??.????. Явление Агнца
  
   - Не боишься?
   - Не боюсь... а народу там много?
   - Человек пятьдесят.. по праздникам двести собирается... всего по городу около тысячи, наверное, но многие слишком легко становятся отшельниками...
   Он наклонился и легко поцеловал меня в щеку,
   - Смелее, котенок, здесь любят таких, как ты - еще не отчаявшихся, - и подтолкнул в спину, в сторону темной деревянной двери. Кажется, в моем родном городе здесь было старое кафе-мороженое...
   Сначала был дым. Темный дым, провисающий кольцами, волнами поднимающийся к потолку. Дым был такой же серый, как и воздух на улице, и я неуверенно шагнула в него. Потом был голос - слегка хрипловатый, но сильный и уверенный, он выводил под гитару неизвестную мне песню.
   Перевернутые тени -
   Я себе почти не верю...
   Отвечаю на потери -
   "Мат, не шах"...
   Знаешь, мне, наверно, снится,
   Что ко мне в окно стучится
   То ли кошка, то ли птица,
   То ли страх...
   Я шагнула ближе, чтоб рассмотреть, кто же поет. Находящиеся в помещении люди сидели тесным кружком, и мне никак не удавалось увидеть певца за их спинами. Многие курили, пили пиво - в воздухе висел запах травки и дешевого спиртного. Кто-то вполголоса говорил, некоторые подпевали певцу. Я сделала еще шаг.
   Пересушенные травы -
   Мы с тобою были правы,
   Что играли не на равных -
   Шут и Бог...
   Растворяюсь в небылицах,
   Мне не то все нынче снится,
   Ты - не кошка и не птица,
   Ты - намек..
   На гитаре играл тот самый парень с рисунка в моей квартире. Длинные светлые волосы, забранные в хвостик, лезли в глаза. Монетный профиль, которым он сидел ко мне, был серьезен - и только глаза, не синие, а такие же зеленые, как у меня, смеялись... Сердце застучало с перебоями, я сделала еще шаг - как крыса за дудочкой, зовущей в море.
   Перепутанные мысли -
   Я, себя к Богам причислив,
   Все едва ли перечислю,
   Что грешу...
   Вспоминаю чьи-то лица,
   Отраженья - кошка? - птица? -
   Что ж, на месте не сидится -
   Отпущу...
   - Пиво будешь? - Ижен протянул мне холодную банку. Я взяла банку и мотнула головой, чтоб не мешал слушать. Потом шепотом спросила:
   - Горька, это кто?
   - Ларс... Или Менестрель, как его все зовут.
   Ларс... Звучит... Странное имя, скорее даже - прозвище, но ему идет. Как идет гитара, вылинявшие джинсы и глубокий голос, напоминающий шум прибоя. Я вспомнила молчащую телефонную трубку и поморщилась.
   Перечеркнутые строчки -
   Я едва ли буду точным,
   Если ты мне напророчишь
   Сотню бед.
   Ты - не кошка и не птица,
   Ты - не мысль, не небылица,
   Ты - не вымысел провидца,
   Ты - мой бред...
   Песня закончилась, я перевела дыхание. Ларс потянулся и встал, к нему тут же подошла невысокая симпатичная брюнеточка. Я выпустила из легких раздраженный вздох и услышала смех Ижена. Ладно, посмотрим, чья возьмет.
   Я огляделась вокруг. Людей в зале было мало - помимо тех, кто сидел вокруг Менестреля, некоторые расположились за столиками и у барной стойки. Женщин было несколько - в том числе и пресловутая брюнеточка. И все они были красивы, но не стандартной красотой пустоголовых моделек, а какой-то диковатой, зубастой, заточенной под большой бизнес и большие деньги.
   Ижен принес еще пару пива и сел рядом.
   - Любуешься? Не верь глазам своим... Вон та брюнетистая милашка, которая так тебе не понравилась, в прошлой жизни была старой девой, работающей в библиотеке... А тут в первый же день подцепила одинокого красавчика Ларса, о котором сохнет половина местного женского населения...
   - Опять врешь?
   - Вру...
   - А почему, кстати, этого самого женского населения так мало?
   - Может, вы, бабы, просто мечтать не умеете?
   -Хам...
   - Стерва...
   Ижен собственнически притянул меня и поцеловал. Застолбил территорию, понятно. У меня начала болеть голова, а в горле поднялся комок неконтролируемой злости.
   - Иди к черту, Игорь!
   - Ага... уже бегу...
   Меня разглядывали. Ненавязчиво, но всё-таки... Было неприятно. Я заерзала на стуле. Ижен снова рассмеялся, откашлялся и объявил.
   - Добрый вечер, дорогие товарищи! Девушку зовут Ириной, прошу любить и жаловать - и по-хозяйски положил мне руку на талию. - Спасибо за внимание. Кто хочет познакомиться поближе - добро пожаловать в нашу скромную компанию.
   Кто-то усмехнулся, в зале раздались робкие хлопки. Я и сама усмехнулась и тихонько прошептала:
   - Переигрываешь, Игорь. Не увлекайся...
   - Принимай послов, красавица... За рекламу будешь должна...
   Долго ждать не пришлось. Почти сразу вокруг нас с Иженом собралась небольшая толпа - невысокая хрупкая девушка, держащая за руку мощного, в стили Шварцнегера, парня с вызывающе раздвоенным подбородком. Пара пацанов - по виду выпускников какого-нибудь модельного агентства. Сам собой завязался ничего не значащий разговор. Обнаружилось, что я знакома с девочкой - это была выпавшая в прошлом месяце из окна некрасивая, полненькая и вечно грустная дочка моей соседки.
   Я посмотрела на неё внимательней - милая треугольная мордочка, длиннющие ресницы, золотистые волосы, готовая иллюстрация к старым ирландским легендам. Прежними остались только глаза - темно-серые печальные глаза уставшего от жизни человечка.
   Наверное, Асе повезло. Вместо круглосуточного магазинчика, сигарет и хамства покупателей - ничегонеделание круглыми... я споткнулась на слове "сутками". Вместо мужа-неудачника - этот уверенный в себе и сильный самец, за чьей спиной хрупкие плечики смотрятся как нельзя кстати. Мужчина молчал, и Ася произнесла сама:
   - А что, Ирина, Олега вы не узнали?
   Ба! Тот самый муж-неудачник, который отравился паленой водкой через пару недель после смерти Аси, так, кажется? Мило...
   Ася снова улыбнулась - милой и ничего не значащей улыбкой. Улыбка говорила - не верь глазам, я вполне счастлива... Глаза - тосковали.
   - Я рада за тебя, - улыбнулась я совершенно искренне. - Счастья, Ася!
   - Не надо, Ирина... Вы же здесь первый день, да?
   - Да...
   - Есть здесь такая примета - никому не желать счастья...- прошептал Ижен.
   Разговор тек дальше - мягкой ничего не значащей волной, было видно, что все здесь уже привыкли к таким вот пустым разговорам. На тему "тогда и там" больше не говорили...
   - Хорошие знакомые? - поинтересовался Ижен, вынимая нос из кружки.
   - Соседи, - вздохнула я. - Выбила из колеи эта встреча, честно скажу...
   - Чистилище, - наставительно начал Ижен, - всегда непредсказуемо. Здесь нельзя строить планов и надеяться на будущее, потому что никто не знает, что его ждет. Мы все живем в безвременье. Потому то и не принято желать счастья - вдруг напророчишь?
   - Спасибо, Ижен, - не слишком вежливо оборвала я. - Если б мне нужна была философия, я почитала бы Ницше.
   Ижен усмехнулся.
  
   - Вы позволите? - голос прокатился по спине волной мурашек. Я обернулась - так и есть, Менестрель.
   - Какие люди! - Ижен был явно недоволен визитом, но изо всех сил изображал гостеприимство.
   Ларс... Так-так, Ларсик... Вот и повод познакомиться поближе. Даже я-старая редко проходила мимо таких мальчиков, только если они были заняты нежными брюнеточками, а уж я-новая такого мальчика никуда не отпустит. Я приказала молчать совести и начала откровенно улыбаться и демонстрировать длинные, удачно подчеркнутые темными джинсами ноги.
   - Как вам Город? - спросил Ларс, глядя на меня своими зелеными глазами. Ижен подобным соседством был явно недоволен - его темно-карие глаза стали почти черными.
   - Еще не решила... Не было хорошего экскурсовода...
   - Может быть, я смогу вам его показать. У меня, в отличие от большинства, есть средство передвижения. - Ларс улыбнулся одними уголками губ, я поймала эту улыбку, как солнечный зайчик и отправила в обратный путь одними зрачками. Ларс мой непоказанный смех оценил.
   - Я сам покажу Город своей девушке, если не возражаете... - отшил Ижен. Он явно ревновал. Я решила сыграть его же картами.
   - Милый, ты не принесешь мне сигарет?
   Ижен вынужденно поднялся, бросив на меня убивающий на месте взгляд, и отошел. Ларс усмехнулся.
   - Еще до Отстойника познакомились?
   - Ну да... Вы здесь давно? - я принялась мягко поглаживать бокал с остатками вина, - весьма недвусмысленные уловки, понятные всем мужчинам во всех мирах. Ларс эти уловки заметил. - Ой, простите, здесь же нет времени...А как вас угораздило?..
   Он наклонился ко мне и даже отважился накрыть мою левую руку, лежащую на столе, своей рукой.
   - Несчастная любовь. Пойдемте скорее, сбежим от вашего охранника... - Я рассмеялась. Слишком быстро, Ларс, слишком быстро. Я бросила взгляд на Ижена - он являл собой воплощенный гнев и явно двигался в нашу сторону не с радужными намерениями. Я усмехнулась и прошептала:
   - Ну, давайте вашу экскурсию, молодой человек...
   Что-то здесь не так. Определенно. Он, судя по миловидной брюнеточке, не должен себя так вести. Не должен, и все тут. Но, как сказала бы госпожа Даренко - все в руках господних, а мне Ларс нравится. Так что экскурсию по городу с обязательным заездом в постель экскурсовода - вполне себе. А с Иженом, как сто тысяч раз до этого, разберемся.
   Свежий воздух отрезвил дурную голову, я покачнулась. Ларс, истинный джентльмен, сделал попытку помочь даме, но я отстранилась.
   - Если память не изменяет, ты обещал экскурсию?
   Ларс мягко улыбнулся и сделал пару шагов в сторону - к припаркованному у тротуара мотоциклу.
   - Добро пожаловать в Город!
   А потом было ощущение ветра. Его свежесть выдула из моих косточек вечный холод, и мне опять показалось, что я почти счастлива. Я прижималась щекой к спине Ларса и смеялась, когда в мои жаждущие поцелуя губы попадали пряди его светлых волос... Вечер прижимался под колеса черным матовым асфальтом.
  
   У его губ вкус пепла и полыни.
   Ладони Ларса превратились в обжигающий лёд.
   - Ирина... Ирр... Мы не должны... - он отодвинул меня на расстояние вытянутых ладоней.
   - Не должны что, Ларс? - Я открыла глаза, перед которыми немедленно встал образ хрупкой брюнеточки.
   Ларс сидел, прислонившись спиной к мотоциклу. Плечи его сутулились.
   - Ирина... Я должен тебе сказать... Когда я сюда попал - давно - на моем столе стоял портрет девушки... Он показалась мне ослепительно красивой и дерзкой. И я знал, что она мой шанс выбраться... Когда я увидел тебя...
   Знаю, Ларс. Ты похожа на нее, как сестрица. Но вот только не она, к сожаленью. У тебя тоже не темно-синие глаза, они похожи на шумящий лес, а не на бездонное небо яркого летнего дня.
   - Ларс... А кто-то уже пробовал убежать?
   - Есть один человек... - он замолчал.
   - Ну же!
   - Он не сдаётся, Ирр. Этот человек, - Ларс беспомощно посмотрел на меня, словно боялся рассказывать дальше. - Он первым выбрался за пределы города.
   - И что там?.. - я подалась вперёд.
   - Всё то же, Ирр. Чистилище. Сумрак и бесконечные скошенные поля. Мы заперты в этом городе.
   - И что... тот человек?
   - Вернулся, живёт потихоньку. Ищет выход в библиотеках... Только книги здесь - они ведь врут еще больше, чем часы... Есть и другие - они нашли знак. Я думал, у меня так с тобой будет, - в голосе Ларса звучали нотки скучающего по маме мальчика.
   Мне стало страшно. На меня с классического профиля юного Бога глядели глаза потерянного ребенка.
   - Поедем домой, Ларс, - сказала я и провела рукой по светлым волосам, выбившимся из хвостика.
   Ты - не мысль, не небылица,
   Ты - не вымысел провидца,
   Ты - мой бред...
   Это все - всего лишь наш коллективный бред, Чистилище и Отстойник для заблудившихся душ. Мы справимся, Ларс, обязательно справимся, иначе и быть не может.
  
   ??.??.??. Поклонение Агнцу
   Спящий Ларс был похож на ангела - в нем не осталось ничего от того безумного синеглазого демона с моего портрета, который я предусмотрительно столкнула в ящик комода, влетев в квартиру вперед моего мальчика и сославшись на необходимость спрятать кое-какие женские причиндалы. Щеку Ларса разделяла длинная тень от ресниц, похожая на узорный веер - она так же слегка подрагивала, и было видно, что снится моему мальчику что-то совсем неприятное.
   Мы живем так уже третью неделю. Ничего не происходит - мы брат и сестра, Ганс и Гретель, которые никогда не повзрослеют и не научатся бояться слишком сладких домиков посреди темного леса. Нам же подарили сказку, Ларс, почему у нас остается от нее такой горький осадок? Что же нам делать, Ларс, я ведь тоже хочу отсюда сбежать... Почему мы заперты, Ларс?
   Небо было безмолвно. Оно не отвечало на мои вопросы, с него не спускались ангелы, трубящие в иерихонские трубы - спал и единственный мой земной ангел... Я закурила сигарету, поставила пепельницу у ног Ларса и почувствовала себя дикаркой, приносящей жертву очень молодому и неопытному Богу.
   Боже, мальчик мой, что же со всеми нами происходит? Еще 8 447 сигарет назад все было по-другому. Сейчас эти выкуренные сигареты - мой единственный способ отсчитывать время. В этом мире больше вопросов, чем ответов - почему, например, число сигарет в моей еще домашней пачке не меняется - хотя окурки сотнями укоряюще смотрят на меня из пепельницы?
   Здесь все не так, как должно быть. Здесь все неправильно. Даже у самих сигарет раньше был другой вкус - не такой тяжелый и уставший, как сейчас. Даже дым у сигарет был другим - он не провисал в пространстве комнаты длинными рваными ранами: он поднимался в виде облаков другого, изящного и легковесного мира старых сказок братьев Гримм к потолку и повисал там, как поднятый перед спектаклем занавес. Даже у фаянсового блюдца-пепельницы, стоящего на краю стола, было другое выражение лица - выражение случайного свидетеля чужого секса, растерянное и задумчивое... А сейчас это блюдце смеется надо мной - с моей 8 448 сигаретой.
   8 448 сигарет назад была осень. Листья только начинали ржаветь, как пораженные смертельной болезнью - от сердцевины к краям: медленно расползающиеся раковые метастазы, вынуждающие умереть старое поколение листьев, но сохраняющие их память и душу в самом дереве. Я хотела бы превратиться в такой лист - умирающий и рождающийся заново каждый раз, когда порыв осеннего ветра заиграется с волосами своих многочисленных рыжеволосых любовниц. Но я не хотела бы жить вечно...
   Пепел моей 8 449 сигареты, крошащийся, жемчужно-серый, выписывает в воздухе реквием по несчастной девочке Ирине, на легкую тень которой, еще живущую во мне, я опустила блюдце с горкой окурков. Окурки рассыпались, и пол теперь стал похож на поле боя - такое, какие его показывали в черно-белом советском кино; окурки сигарет были трупами моих солдат, погибших в неравной битве меня с моими воспоминаниями... По сути, эти мои сигареты-солдаты и рождены были где-то далеко, прошли через руки сборщиков табака и фабричные железные объятья только для того, чтоб пасть в этой неравной битве. Я смела трупы сигарет и останки бабочки и выкинула за окно... опустить их в мусорное ведро показалось мне кощунством, надругательством над чужой смертью...
   Пепел 8 449 сигарет назад тоже был другим. Он был похож на запекшиеся губы - от жажды или от страсти - губы, дожидающиеся стакана воды или чужого поцелуя, утомленные, запыленные... Сейчас пепел стал похож на пыльцу с крыльев мертвой бабочки, пережившей зиму в царства Маб, чтобы быть раздавленной дешевой фаянсовой пепельницей с абстрактным узором из красных и желтых треугольников по краю... Эти треугольники напоминают мне клинопись, зашифрованное послание древних миров, предрешившее мою судьбу еще 8 449 с половиной сигарет назад. Если б я только могла прочесть, расшифровать и объяснить мне надпись! В темноте светится сигарета - красно-оранжевый глаз Саурона, который вглядывается в меня, пытаясь отыскать никогда мне не принадлежавшее кольцо всевластия, а заодно рассказать о том, как сладостно быть Королевой Теней в мире, куда никогда не заглядывает солнце. 8 449 сигарет назад я не думала о том, что это так сладостно - быть Королевой Теней и уметь прятать глаза от солнца.
   А вот мои глаза сейчас похожи на зеленые шарики на кончике английских булавок, с силой вдавленный в бледно-желтую подушечку для иголок, вышитую ярко-красными нитками. По моим глазам почти наверняка можно подсчитать количество выкуриваемых сигарет - число которых давно уже превысило число часов в слившихся в один-единственный пепельный вечер суток моей жизни...
   Зажигалка, поднесенная к 8 500 сигарете, обжигает пальцы. Пальцы дрожат и не могут удержать в плену маленькую изящную фигурку зажигалки, переламывают тонкую талию 8 500, юбилейно-обреченной сигареты.
   8 501 сигарета зажигается сразу. Я курю, чувствуя себя посетительницей провинциального зала ожидания с жесткими пластмассовыми креслами - 8 501 сигарета горчит, как "Беломор", и у меня кружится голова, а в ушах начинают гудеть рельсы, напевая одну из кружевных пьесок Сибелиуса, и "с-ту-чат-на-с-ты-ках" составы вагонов. 8 501 сигарету назад я приняла бы этот стук в ушах за признак приближающихся слез, но сейчас только привычно стряхиваю пепел 8 501 сигареты в пепельницу и закрываю глаза, стараясь переждать проходящий состав, мысленно считая вагоны. Надпись "Light" на пачке - такая же обманщица, как и я... Но какая разница, будут ли целы легкие, и без того где-то далеко в чужой земле изъеденные червями?
   У 8 502 сигареты вкус поцелуя Ларса. Я тушу ее, только начатую, о край блюдца, на миг стирая кусочек древне-финикийской красно-желтой фразы, несущий главный смысл моей жизни. Наверное, в этом кусочке клинописи написано, что я еще жива - это именно та часть, в которую мне больше всего хочется верить. Почему мы здесь, Ларс? Кому это нужно, мой мальчик?
   Ларс молчал. Только ресницы продолжали судорожно подрагивать - так же судорожно, как и мои разбегающиеся мысли.
   - Ларс, ты знаешь, что такое смерть? - сама для себя неожиданно ровным голосом спросила я.
   Ларс медленно поднял голов, словно выныривая из рваного действа своего сна. Мои слова показались ему нелепым розыгрышем - он улыбнулся мне и попробовал пошутить.
   - Мы все это знаем, Ирр...
   - Ларс, - повторила я, - А ты сам знаешь, что такое смерть? Мне действительно нужно знать, что это такое - для тебя.
   - Зачем?! Зачем это тебе именно сейчас?! Это такие глупости, Ирр, мы уже умерли, значит, никогда не умрем - и будем вечно счастливы...- решительно оборвал он, обнимая меня за плечи. - Не смей даже думать о смерти, слышишь, не смей!!!
   Вечно счастливы, Ларс? Какие глупые мальчишеские бредни! Разве мы сейчас счастливы - в нашем полусуществовании, когда хочется выть на нарисованную воображением луну? Мы все здесь слишком много грезили о смерти - думаешь, я не догадываюсь, кто попадает в это дурацкое Чистилище? Самоубийцы, Ларсик....
   Сколько тебе лет на самом деле, Ларс?
   Молчи... Я сама вижу все. Четырнадцать. Если б дома остался - через месяц было бы пятнадцать...
   Скучаешь по маме? Еще бы!
   Я вот тоже скучаю, Ларс...
   Я почти материнским движением растрепала светлые волосы и грустно улыбнулась. Уж чем-чем, а педофилией я никогда не страдала. Если б все было по-другому, Ларс, если б ты был хотя бы на пару лет постарше... Но, наверное, здесь это совсем не важно - мы никогда не увидим своих надгробий с их определенностью в цифрах...
   Ларс потянулся ко мне, обнял и мы не услышали, как с громом опрокинули пепельницу - пепел осел на его белоснежные и мои рыжие волосы. Дым висел в комнате над нашими головами и благословлял наши поцелуи.
  
   ...Признаться, я очень скоро забыла тот странный полуночный разговор. Вот только Ларса поцеловать мне хотелось все реже, но я просто улыбалась ему усталой улыбкой тридцатилетней женщины, в которую по недоразумению влюбился мальчишка. И он скоро перестал оставаться ночевать у меня на белых смятых простынях, так задумчиво пахнущих нашими телами, все чаще приходил под утро, довольный, усталый и смущенный, а я снимала с его плеч тонкие черные ниточки - свидетельство чужого присутствия.
   - Ирр, мне кажется, нам надо поговорить...
   - О чем, Ларси?
   - Ты делаешь вид, что не ревнуешь... Но Кэт - она такая... Вам надо познакомиться...
   На следующий день они пришли вместе - Ларс и яркоглазая девочка, похожая на черного котенка, которую я видела с ним в самый первый раз. Я натянуто улыбнулась - Кэт была вызывающе, не по-человечески красива - точеный профиль, изящные ушки, темные ресницы. И - прикушенные губы. Будем знакомиться, кошка?
   - Ирина, это Кэт. Точнее, Ксения. Она пишет стихи для моих песен... И сама поет. Ты не подумай, мы все это время вместе репетировали...
   - Вот как? Кэт? Ксюша? Может, Вы что-нибудь споете? - я попыталась собрать воедино все свои навыки полусветских манер. Получалось плохо - манеры не желали собираться в кучу и выдавали во мне простофилю-провинциалку, растерявшуюся на королевском приеме и оттого язвительную. Ларс посмотрел на меня с упреком.
   Котенок взяла в руки давным-давно поселившуюся у меня ларсову гитару, подтянула струны и запела тихим, но очень мелодичным голоском, похожим на перестук капели. Голос был до боли знакомый, хотя, готова поклясться, я эту девочку с огромными зрачками и карими, с золотом, глазами, никогда раньше не видела.
  
   Шутовской колпак короной подменил? Гляди - вороны
   В стаи, жаждущие мяса собираются над троном.
   Воронье - безумным гоном закружит.
   Не будешь понят,
   Даже облеченный властью - шут смешит своих придворных.
  
  
   Что ж, удачливый смельчак, это лезвие меча -
   Сколько выдержишь на грани, ты игру свою начав?
   Или, может, сгоряча, срубишь
   Глову - с плеча
   Непокорного, в стакане утопив свою печаль?
  
   Ксения слегка улыбнулась мне. Слова тоже были знакомые - и я посмотрела на Ксению с удивлением... Неужели? Так и есть - с девичьего лица без единой морщинки на меня смотрели старые-престарые глаза Женщины: слишком много видевшей и знающей.
  
   А потом пойдешь плясать - пейте лиха, небеса,
   И сгорят в твоем веселье и долины, и леса,
   Но задумчивы глаза,
   Наблюдающие - за
   Этим призрачным похмельем и не яви, и не сна.
  
   Право, хватит, не надейся, коли шут - шути да смейся,
   И сгибайся перед ними, бубенцами об пол бейся.
   Шутка ль, жутко ль - ты напейся да ори.
   Погромче - песни...
   Может, кто запомнит имя или кинет кость...
  
   Ксения? Ксения Арбелли?
   Я ошарашено втянула воздух. Ксения лишь чуть-чуть улыбнулась уголками губ и еще раз тихонько провела по струнам, словно завершая аккорд. Звук гитары повис в воздухе искристым ледяным узором. Ксения неуловимым движением подняла голову и тихо, но очень строго произнесла:
   - Ларс, выйди. И не возвращайся, пока мы с Ириной не позовем... - потому на пару секунд замолчала и добавила. - Ларс, пожалуйста... Поверь, так надо.
   Ларс недовольно мотнул головой и вышел на лестничную площадку. Но дверью не хлопнул, как я ожидала - напротив, аккуратно прикрыл ее за собой, так, чтоб не было шума.
   - До сих пор не верит, дурачок... Он же совсем мальчишка, Ирина, ему казалось, что это все игра...
   - Я знаю, Ксения... Рада встретить вас тут... Может, автограф попросить? - невесело усмехнулась я.
   - Ага... "Моей потусторонней подруге" потянет? - она усмехнулась в ответ. И тут же прикусила губу, а темно-карие глаза налились желтизной. - Скажите, Ирина, а как...
   - Как вы погибли? Думаю - как и все мы, покончили с собой. Ходили сплетни, что Вы повесились после разрыва с Вашим очередным любовником...
   - Вряд ли из-за любовника, скорей из-за переоценки ценностей... Что, правда, повесилась? Думала, наглотаюсь таблеток. Или вены перережу. Так и представляла себя сидящей в кресле с бокалом вина под какую-нибудь неоклассику... - Арбелли закусила губу. Потом тряхнула черной гривой, изгнала из глаз тоску и заметила. - Берегите Ларса, Ирина, он в Вас по-мальчишески влюблен...
   - А я в него влюблена совсем по-взрослому, Ксения. Мне будет тяжело его терять.
   - Не хотите терять - не теряйте. Я бы пожелала Вам счастья, но Вы же знаете главный Закон нашей тюряги - не говорить о счастье. Просто живите, раз уж Вам дали второй шанс...
   Крики на лестничной площадке прервали наш с Ксений разговор. Мы обе вскочили на ноги и почти синхронно подлетели к дверям - за которыми стоял Ларс, мой Ларс. Я только в этот миг поняла, что боюсь за него не как за своего мужчину, а как мать за ребенка, что меня переполняет какая-то бездумная нежность - и животный страх....
   Грома и землетрясений не было - был пьяный, трясущийся Ижен, который пытался оттащить Ларса от охраняемой тем двери. Ларс сопротивлялся с мальчишеским упорством, а Ижен матерился и сыпал проклятьями. Его проклятья были почти детскими, какими-то киношными, и мне стало смешно. Я рассмеялась звонко, вызывающе - серые стены подъезда дрогнули, а Ижен, Кэт и Ларс посмотрели на меня с недоумением.
   - Что, достаточно помахали кулаками? Кэт, забери Ларса в квартиру и напои кофе, а нам с Игорем надо сказать друг другу пару ласковых слов... Тебя не затруднит спуститься со мной на улицу, Игорь? - я произнесла это нарочито ледяным тоном, предполагающим немедленное подчинение. Ижен еще раз чертыхнулся и пошел за мной.
   - Что это за представление, хотела бы я знать?
   - А ты теперь никак с этим мальчиком живешь... А девочка что, у вас третья?
   - Не хами, Ижен, тебе не идет.
   - А я не против с тобой и с ней одновременно... Да и с мальчиком... Рыжая, Черная и Беленький... А я буду Конь-Блед... Может, тогда мы устроим домашний Апокалипсис и выберемся из этой Богом забытой дыры...
   - Еще пара словечек в таком же духе, и апокалипсис случится под моей непосредственной организацией... Зачем пришел, Ижен? Чего надо?
   - Тебя, крошка... Я тут решил немного поиграть в Бога, и мне нужна Богиня... Оставь своего мальчика, он тебе не поможет....
   - Да ну? А ты, никак, знаешь процедуру оживления таких зомби, как мы?
   - Ирка... Дура ты... Хочешь, фокус покажу?
   Ижен отвел руку к ближайшему сухому кусту и с усилием надломил ветку. И - протянул мне - ветка цвела, тяжелая от светло-сиреневых гроздей. Я внимательно и непонимающе смотрела на нее - у всех цветов сирени было по пять, шесть, а то и десять лепестков. Ветка-мутант словно упрекала меня - в своей неподдельной свежести и невыносимом почти цветении. Ижен же смеялся и кричал:
   - Неужели ты не понимаешь? Неужели до сих пор не понимаешь? У каждого свой ад - свой, и каждый видит его по-своему. И выход отсюда у каждого свой - не надейся, что твой мирок, твой персональный замкнутый круг разомкнется на этом мальчишке!
   Ветка сирени в моих руках стремительно осыпалась - цветы и листья падали на асфальт и превращались в простой мусор: забытые кем-то окурки сигарет, трамвайные билетики и прочую потерянную сотни лет назад и никому не нужную ерунду. А в моей руке остался лишь жесткий, как отрезок проволоки, каркас - давно высохшая и никогда не распускавшаяся нежным сиреневым облаком палка. Я вскрикнула и отбросила ее - как готовую ужалить в любой момент змею.
   - А общее, Ижен? Что-то общее же есть? Ты же знаешь...
   - Есть, Иринка... Конечно, есть. Отсутствие солнца, только и всего.
  
   ***
   Теперь мне страшно. По-настоящему страшно... Я смотрю в укрытое облаками небо и плачу. Значит, у каждого свой ад. И каждый видит то, что пожелает... Ларс - готовую его спасти принцессу-суперменшу с длинными ногами и чертями в глазах, Ижен - когда-то давно влюбленную в него Иринку, а я - рыжую стерву, симпатичного мальчика, старого проверенного друга. Поэтессу-певицу, которую всегда мечтала встретить. И город, в котором вечные сумерки и нет солнца. Бывает... Не надо читать на ночь слишком много фантастики.
   Я рванулась вверх по лестнице. В квартиру, к комоду. Ларс и Кэт, курившие на кухне, недоуменно посмотрели на меня. Я рванула ящик, вытащила портрет Ларса... С картинки на меня все так же взирали спокойные ангельские темно-синие глаза...
   - Ларс? Что ты видишь, Ларс?
   - Симпатичная картинка? Ты рисовала? Глаза очень живые...
   - Ты его не узнаешь, Ларс?
   - Хм... Что-то есть знакомое... Нет, Ирр, не знаю. Правда, совсем не знаю.
   - Ну и кто там, Ирр? Кто-то, в ком бы ты хотела увидеть своего спасителя? - Ижен почти смеялся надо мной и над моей попыткой понять. Мне не хватало какой-то маленькой детали, последнего кусочка пазла, никак не встающего на месте... Я догадалась, почти догадалась... - Сказки пишем не мы, девочка...
   - Неужели это все ложь, Ижен? Все, что было здесь - всего лишь ложь? Придуманная мной для моего же спасения?
   - "И взойдет над миром звезда Полынь, и станет все явное ложью, и сгорит в огне звезды полынь треть дня и треть ночи, и станет ночь и день - сумерками...". Иоанн Богослов, однако. Наверное, Ирр, не совсем ложь... Та правда, в которую ты боишься поверить. Правда отстойника заблудившихся душ.
   - Поверить? Значит, всего лишь поверить? В заведомую ложь?
   Я снова стремительно выбежала на улицу. Воздух, мне всего лишь нужен воздух - хотя бы глоток, чтобы мыслить логически. Чтобы поверить в то, во что поверить невозможно. В заведомую ложь.
   Я с силой зажмурила глаза - сильнее, сильнее, до цветных пятен в глазах, до разбегающихся кругов, до головокружения. Спорим, если сейчас я открою глаза, справа от меня, там, где когда-то была засаженная деревьями окраина города, резко начнет алеть полоска неба? А потом к моей щеке, серой от вечных сумерек щеке прикоснется горячая желтая ладонь. И птицы. Обязательно запоют птицы... И наступит весна.
   Я так же резко, как закрыла, распахнула глаза. Перед ними плыли цветные пятна, и я не видела неба. Но слышала - где-то далеко, совсем не в той стороне, где я хотела, пророкотал гром.
   Я до сих пор не верю в то, что здесь взойдет солнце. А в то, что начнется гроза?
   Усилившийся ветер взметнул пыль под моими ногами, а вечно серое небо почернело. Ижен подошел незаметно, обнял меня за плечи и склонился к самому уху, так, что когда он говорил, его дыхание ледяными иглами впивалось мне в кожу.
   - Всего лишь поверить в свою собственную ложь, Ирр...
   Первую каплю дождя я поймала языком. Она пьянила куда сильнее "Шато де Шале" урожая восемьдесят второго года, которое я уже никогда не попробую. И уж точно была куда слаще - первая капля еще не отлитого ключа от моей добровольной тюрьмы. Да здравствует серебристый дождь, смывающий все грехи куда эффективнее церковного кагора!
  
   Часть вторая. Игра без правил.
  
   9 день от первого рассвета. Семь печатей
  
   Город еще спал. Птиц не было, машин тоже, и потому тишина казалась совершенно невероятной, оглушающей. Только радовался всходящему в девятый раз солнцу мой маленький одинокий тополек на козырьке подъезда. Топольку солнце и дождь явно пошли на пользу, он ожил, окреп и выпустил почки... Еще чуть-чуть, и эти маленькие упругие кулачки превратятся в детские ладошки листиков. Еще чуть-чуть, и для нас наступит настоящая весна. Придется ждать...
   А я не хочу ждать! Я зажмурила глаза. Я верю, что сейчас этот полуживой тополек распустится веером ярких, зеленых листьев, нежных даже на ощупь...
   Я быстро открыла глаза. Н-да... Лучше Ижену о моих экспериментах не рассказывать. С повзрослевшего тополя сорвался и полетел на асфальт последний ярко-красный лист. Не пыталась бы ты строить из себя крутого сотрудника НИИ ЧАВО, а тихо-мирно ждала, пока листья сами вылезут, а?
   Интересно, все-таки, а в чем загадка управления этим малюсеньким мирком? Наверное, здесь, как и с выходом - у каждого свой путь. Только его надо хорошенько поискать. Или прав Ижен, и стоит лишь научиться врать самой себе? Хорошо хоть, никто не знает секрета взошедшего солнца. А я делиться плодами работы своего левого полушария не особо люблю. Пусть будет божественное вмешательство, а мы вчетвером почувствуем себя полубогами...
   Я вернулась от печального созерцания несчастного тополька, так и не поаплодировавшего мне своими первыми листочками, к панораме города. Панорама у меня из окна, правда, была не особо великая - так, пара домов и дорожка между ними. Но и они - это часть Города. Его маленькая артерия... Он быстро пришел в себя, этот полупустой Город, после пролившегося на него благословением дождя. Жабы и лягушки с неба не падали, чума не наступила, и городу стало мгновенно наплевать на смену закатов и рассветов. Нет, вру - не мгновенно. Перед первым рассветом мы собрались на площади перед старым добрым кафе-мороженым и смотрели, как на востоке - о, теперь у нас были географические ориентиры! Завидуйте, люди! - медленно алеет небо. Солнце взошло, все дружно ахнули, а оно продолжало медленно тащиться к горизонту и дальше, к зениту. Народ на улицах, спешащий по своим делам, то и дело останавливался посмотреть на солнце и удивиться его великолепию. На мой же вкус здешнее солнце больше напоминало очень сильную лампочку, которую не вовремя включили и от которой человек вреда не ждет, а вот таракан попытается укрыться.
   Ко второму рассвету народу на пятачке перед кафе-мороженым заметно поубавилось. На третий любовались лишь я и Ларс. Ларс шептал что-то насчет того, что всегда мечтал встретить рассвет с любимой девушкой, я усмехалась насчет какой-то дешевой романтики и трех рассветов подряд.
   На четвертый день такое развлечение надоело даже нам. Я из озорства попыталась перекрасить солнце в зеленый свет, но добилась только страшной грозы... Под упругими потоками дождя я и Ларс бежали ко мне в квартиру и мокрые и счастливые долго не вылезали из под одеяла.
   Да, я счастлива! А что в этом страшного? Здешние опасения и традиция не желать счастья так же глупы, как и невозможность в этом мире закатов и рассветов. Я отвернулась от панорамки города в два дома и посмотрела в лицо моего спящего мужчины. Интересно, а можно ли здесь пожениться?
   Мне по-прежнему не хватает мамы. И Алиски. И еще - я понимаю, что мы оба - всего лишь разложившиеся трупы на двух разных кладбищах. Но я не раскаиваюсь в содеянном. И Ларс не раскаивается. Ведь смерть дала нам возможность найти друг друга. Или я не права?
   Мое счастье все-таки омрачает червячок сомнения. Мне кажется, что все это - лишь передышка перед проверкой, готова ли я к аду или к раю. И Ларс это чувствует... И выход мы хотели бы найти вместе - чтобы греться на тропическом пляже или жариться на медленном огне вдвоем. Нынче, и присно, и вовеки веков.
   Я же и вправду счастлива... Почему у меня такое ощущение, будто я сама себя уговариваю?
  
   Сегодня я тоже встречала рассвет. Правда, без Ларса. Он спал, как ребенок, обиженно надув губы и обняв подушку, и мне стало жаль его будить. Я вышла на улицу, чтоб еще раз посмотреть на солнце - мое солнце! Мной у небес здешних выпрошенное солнце! Чтобы почувствовать его лучи на своей коже. Я по-прежнему мерзла, но мерзнуть при ярком солнечном свете было обидно, и я старалась не обращать на это внимания...
   Небо сейчас, ранним утром - о, боже, каким упоительным прозвучало это "раннее утро" - было удивительно далеким и надменным. На нем не осталось ни облачка - я даже порадовалась такой его чистоте. А еще мне захотелось вспомнить прошлое. Забраться с ногами в уютное кресло, налить себе кофе, взять книжку со сказками... Или погулять по городу с плеером на поясе и пуговкой наушника в ухе.
   Книжка... Что-то такое Ларс говорил про книжки... Точно! Библиотека! Он говорил, что там идут какие-то исследования, кто-то что-то где-то ищет. Ничего вразумительного, конечно, но почему бы и не попытаться? Вдруг и я найду что-нибудь интересное? Господи, а вдруг я найду выход?
   Где искать в этом сумасшедшем городе библиотеку, я не знала. Версий не было никаких. Поэтому я решила совместить приятное с полезным - поиски с прогулкой по утреннему городу, пустому от машин, людей и даже кошек с собаками. У кошек и собак какое-то свое, отдельное от людского чистилище, им не особенно нужен мой город. Да и толком побродить по доставшимся от Господа Бога, пусть и небольшим, но очень разнообразным владениям, мне не помешает. Надо же знать, к чему быть готовой в случае увеличения народонаселения в моем мирке в несколько раз в связи с внеочередным восходом солнца и загаданными желаниями, не так ли, Ирочка?
   Архитектура города особым разнообразием не поражала. Несколько окраинных улиц, застроенных старенькими, часто покосившимися деревянными домиками с выбитыми стеклами и сорванными с петель домами. Среди них - как петухи - "новорусские" крепости из красного кирпича, с окнами-бойницами и кованными железными заборами. Никогда не понимала этой страсти к ярко-красным кирпичным крепостям, в которых запросто можно выдержать осаду танковой дивизии.
   Центр тоже не поражал разнообразием. В основном - серые "сталинки" на центральном проспекте, две неработающие церкви и магазины с разбитыми витринами, да то самое, пресловутое кафе-мороженое. На весь город - десять-двадцать улиц, которые можно обойти за полчаса. Да, мой родимый областной центр определенно не справился с задачей остаться одним из крупнейших городов и сейчас тянет от силы на маленький центрик какого-нибудь Бардымского района...
  
   Наверное, все дело все-таки во мне. Библиотеку я нашла довольно быстро - она располагалась отнюдь не в огромном сером здании в центре, сейчас пустовавшем, а в период моей... жизни наполненном шумящими студентами и учеными, выглядевшими как средней руки бизнесмены, где я рассчитывала ее найти.
   На "Старую сказку" я набрела почти случайно. Переулок вокруг нее не изменился, разве что вывеска на самом магазине словно поблекла, превратилась в тень от сияющей неоновой рекламы, которая всегда меня слегка раздражала. Да двери из стеклянных, звенящих, превратились в деревянные, скрипучие, словно снятые со старого барского дома.
   Я потянула на себя дверь и оказалась в знакомом с детства магазине. Те же пыльные полки, бесконечными рядами тянущиеся к потолку, тот же знакомый с детства запах - запах приключений и волшебства, как мне казалось всегда... Тот же старенький продавец за прилавком, улыбающийся мне натянутой и грустной улыбкой. Никакого компьютерного отдела, никакой рекламы, никаких открыток... Только старый добрый "Букинист" родом из моего прошлого. Здравствуй, прошлое, давно не виделись!
   - Здравствуйте, Ирина... Будем знакомиться? Я хранитель здешней Библиотеки, как Вы, наверное, уже догадались... Роль не самая скучная, хотя и весьма пыльная, признаюсь, деточка.
   Я улыбнулась. Значит, библиотеки. Что ж, следовало ожидать, что разгадку тайны нужно искать там, где вся эта история началась. Если мне повезет, то здесь она и закончится... Ну что ж, "Старая сказка" не самое плохое место, чтобы завершить эту немного затянувшуюся игру в салочки со своим воображением.
   - Значит, библиотека, - повторила я уже вслух. - И что, у Вас есть, что почитать бывшей студентке, покупательнице и просто несносной девчонке? Заведете на меня читательский билет?
   - Да нет, можешь так взять, наша драгоценная библиотека от этого не обеднеет. Хочешь, найду для тебя "Алису в стране чудес" или "Питера Пэна"... Впрочем, милая, давай сама, ты же знаешь, где полки со сказками...
   Я действительно знала эту страшную тайну библиотеки острова Нетинебудет... Тут моя память меня не подведет, маршрут давно изучен и нанесен на карту моей не так уж сильно заполненной памяти. Достаточно лишь пройти во второй зал "Старой сказки", там, на крайнем левом стеллаже меня ждет целая гора сокровищ с манящими названиями и именами авторов, которыми я зачитывалась в детстве...
   Первым точнее, первой, на кого я натолкнулась во втором зале, была маленькая девочка. Она сидела перед стеллажом с теми самыми сказками, тесно прижавшись к нему спиной, и листала книжку с историями Андерсена. Очень красивая девочка лет восьми, с длинными вьющимися волосами и слегка раскосыми, по-кошачьи зелеными глазами...
   - Привет, малыш...
   Надо честно признать, в этой жизни не так уж много вещей, которые я не умею делать совершенно. И одна из этих немногих вещей - разговоры с маленькими детьми. Девочка подняла на меня свои удивительные зеленые глаза, моргнула и я поняла, что передо мной совсем не восьмилетний ребенок, а взрослая и мудрая женщина, знавшая много побед и разочарований, но очень от них уставшая. Что там говорил Ижен - ответ всегда можно найти в глазах, а вот внешность обманчива? В зеленых глазах маленькой девочки отражалось что-то мне совсем непонятное, то ли огонь роковой страсти, то ли огонь костра, на котором она сгорела...
   Она снова моргнула, и секундное наваждение прошло. Сидящая передо мной превратилась в восьмилетнего ребенка с толстой книжкой с яркими картинками на коленях.
   - Здравствуйте...
   - Что читаешь?
   - "Диких лебедей"... Моя любимая сказка. Хотите, я и Вам почитаю маленький отрывочек, мне очень нравится... Надеюсь, Вам понравится тоже.
   Я тоже любила в детстве сказки Андерсена. И особенно эту, щемяще-нежную, про прекрасную принцессу Элизу и одиннадцать ее братьев. Сейчас я усмехнулась той своей любви к сказке и удивилась подвигу матери Элизы, рожавшей, как крольчиха, по ребенку ежегодно... Неудивительно, что в конце концов она все-таки скончалась! Да ее бы в книгу рекордов Гиннеса занести, эту святую женщину!
   Я опустилась на пол рядом с девочкой и приготовилась слушать старую добрую сказку про то, как в одной далекой стране... Девочка слегка нахмурила брови, потом улыбнулась заискивающе и сказала:
   - Можно, я только не с начала начну... Я начало уже прочитала...
   - Валяй...То есть, конечно, читай откуда хочешь, я и так послушаю...
  
   Вас немного, птицы, братья,
   Горькое звучанье...
   Вам Полета - мне дождаться
   Моего Призванья...
   Пересчет - не досчитаюсь -
   Боль - спиралью...
   Перелетные... Пытаюсь
   Влиться в стаю.
   Но бескрылой - не подняться,
   Не сразиться,
   С ветра силой не равняться
   И не слиться.
  
   Это была не сказка. Точнее, совсем не та сказка, какой я ее помнила. Это были стихи - нет, даже песни, легкие, завораживающие, нежные. И живые. Исповедь Элизы, Принца - и Мачехи, взошедшей на престол, но потерявшей любовь Королевы.
   Девочка дочитала сказку до конца. Я еще раз посмотрела на обложку книги - Андерсен, "Сказочные истории". Распустившиеся розы и озорной Оле-Лукойе. У меня в детстве была точно такая же. Я заглянула в текст, он тоже не сообщил мне много нового: "Далеко-далеко, в той стране, куда от нас на зиму улетают ласточки, жил Король... У него было одиннадцать сыновей и одна дочка, Элиза..."
   - Что это было? Откуда эта сказка? Ты ее сама придумала?
   - Вы же видите, это Андерсен, "Дикие лебеди"... А что, Вам не понравилось?
   - Понравилось...
   - Ну, тогда до свиданья, мне надо идти. Спасибо, что послушали меня - иногда так хочется с кем-нибудь поговорить. Можно, я сделаю Вам подарок?
   Девочка протянула мне руку - в ней лежало что-то маленькое, зеленое. Связанная крючком шапочка - из "ириса", кажется. У этих ниток для вязания такие забавные цветочные названия... Милая и уютная такая шапочка. Я улыбнулась и примерила подарок. Получилось славно, и шапочку снимать я не стала...
   Она поднялась с пола одним движением, словно котенок, перехватила поудобней книжку и вышла из комнаты. Я тоже машинально поднялась, нашла на полке мою любимую "Алису в стране чудес" и вернулась в первый зал.
   - Ну что, Ирина, познакомились с Элизой Брониславовной?
   - Элизой Брониславовной? Значит, ее зовут Элиза? Тогда понятно, почему она так любит эту в сущности глупую сказку со счастливым концом... Они жили долго и счастливо и умерли в один день, отравившись некачественной водкой. Сколько ей лет на самом деле, этой вашей принцессе Элизе?
   - Ну, Ирин, я слишком хорошо воспитан, чтобы задавать такие вопросы дамам. Скажем так, хорошо за тридцать... Элиза - что-то вроде местного приведения, она часто сюда приходит, но почти ни с кем не разговаривает. Иногда что-нибудь вяжет, потом раздаривает свои шапочки и носочки редким посетителями библиотеки...
   - Элиза, однако... Вяжет и мало говорит. Это диагноз, доктор, Вам не кажется?
   - Говорят, что Элиза знает выход отсюда, и эти ее маленькие подарки - ваш тоже - именно то, что в ищете. А что касается сказки... Впрочем, разговор с ней должен был продемонстрировать Вам одну простую вещь. Она ведь читала вам сказку?
   Я улыбнулась. Читала-читала. Вполне себе сказочка, хотя я до сих пор не могу понять, что же мне должен был продемонстрировать сей литературный шедевр? Я всегда не любила недомолвки и игры-головоломки...
   - В этом-то все и дело, Ирина. Это не книги хранятся в нашей библиотеке - это лишь воспоминания о книгах тех людей, которые сюда попали... Вы действительно хотите посмотреть?
   Я удивленно кивнула. Обвела зал глазами - море поэзии, Цветаева, Блок, куда меньше прозы, в основном современная и курс школьной программы, а в блоке "Техническая литература" всего одна-две книги и журнал "Юный техник" за восемьдесят какой-то год... Я, даже, кажется его читала - презабавнейшая статья про то, как в домашних условиях смастерить паровую машину. Мечта Карлсона какая-то, а не журнальчик. Книжник грустно улыбнулся, протянул руку и достал с полки первый попавшийся том.
   - Вы любите Шолохова, Ирина? Смотрите, нам попался его "Тихий дон"...
   Я посмотрела на книжку с ужасом. "Тихий Дон" я терпеть не могла, и даже в рамках школьной программы осилила его лишь до тридцатой страницы, а потом молила Бога, чтоб он не попался мне на экзамене. Я честно призналась в этом библиотекарю. Он посмотрел на меня сквозь стекла очков укоризненно, но священное буддийское писание весом в полцентнера отнимать не стал.
   - Что ж, тем лучше... Пример будет весьма показательный... Откройте книгу, Ирина.
   Я открыла книгу. Передо мной поползли до скрежета знакомые и нелюбимые строчки, складывающиеся в слова, предложения, абзацы.
   - И что? "Тихий Дон" как "Тихий Дон"... У меня дома такая же книжка была, только без библиотечного клейма...
   - А Вы перелистните на Вашу любимую тридцатую страницу...
   Листать пришлось не до тридцатой, а аж до сорок первой страницы. Я мучительно и болезненно вспоминала, восстанавливала по крохам в памяти тот текст, который сейчас видела на бумаге. Но с середины сорок первой страницы книга была пуста. В ней не было ни единой строчки, ни единого знака препинания...
   - Видите, Ирина? Дело в том, что Вы "Тихий Дон" даже не читали... А вот я его очень люблю...
   Он взял у меня из рук фолиант, и по страницам быстро-быстро побежали строчки. Они складывались во все эти сотни недостающих абзацев, страниц, глав. Я улыбнулась - ба, да мой библиотекарь действительно редкий поклонник Шолохова, чего обо мне уж точно не скажешь.
   - Хотите, почитаю Вам вслух, Ирина... Только не обессудьте, это будет несколько вольный пересказ Шолохова, в моей интерпретации, так сказать...
   Я рассмеялась. Шолохов в вольном пересказе библиотекаря из Города Мертвых - это вам не фунт изюма. Это уже что-то с картинок Босха и из творчества достопочтимого Эдгара Алана По. Впрочем, напрашивается еще волей неволей еще один неприятный для меня вывод...
   - Спасибо, не надо. Я Вас поняла... Значит, в книгах ответа нет.
   - Ну почему же, Ирина, есть. Только надо очень внимательно читать между строк - и выход наверняка найдется. Главное, отыскать нужную книгу...
   Я взглянула на заполненные ряды полок, вздохнула и осознала, что у меня читать между строк не получалось никогда. Даже когда мне за это доплачивали в виде премий к журналистским расследованиям. Потянула на себя журнальчик "Юный техник" - он тоже был пуст, только не развороте красовалась поразившая когда-то мое воображение модель паровой машины. И надпись, мной же сделанная на полях из какого-то детского озорства - " если машина ездит на пару, это не машина, это чайник..." Если литература собрана из ваших персональных воспоминаний, это не литература, это макулатура. Я тяжело вздохнула и сказала:
   - Нет, пожалуй, читать мне не хочется совершенно... Я вот только возьму у вас "Алису"... Пусть это даже всего лишь мое воспоминание о ней.
   Я вспомнила свою Алиску - яркую, веселую, жизнерадостную - и мне стало грустно. Как она там, красавица? Увидимся ли мы с ней когда-нибудь еще, на каком-нибудь излишне запутанном перекрестке миров... Тьфу ты, блин, это на меня библиотека так влияет, что ли?
   - Что ж, Ирина, Ваше право. Впрочем, у меня есть для Вас подарок, тоже своего рода воспоминание о книге. Искренне надеюсь, что вам оно понравится...
   Старик вытащил откуда-то из под прилавка тоненькую книжечку в темно-сером переплете. Я машинально протянула руку, взяла - по пальцам прошелся легкий холодок. Книжка, хоть и тоненькая, была тяжелой. Я взглянула на обложку.
   "Ирина Шереметьева. Беллетэйн"
   Так... Прощальный, значит-ца, подарочек. Что ж...
   Бумага была хорошая, плотная, скользкая на ощупь. Сборник явно дорогой, хоть и тоненький, насколько я разбираюсь в издательском деле. И стихи - мои стихи - на этой дорогой, качественной бумаге - такие уверенные в себе, будто имеют право быть напечатанными. Детские, юношеские, немногочисленные уже взрослые - все вперемежку...
  
   Кассандра.
   Твой голос тонок,
   И ломок, как лезвия трав -
   Кричавший во сне ребенок
   Тоже по-своему прав.
   В песочных часах мгновений
   Хватит ли на века?
   Кассандра, твои моленья
   Всего то лишь горсть песка.
  
  
   Кассандра.
   Услышь, изведай
   В словах своих - чернь да яд,
   Увидь же - не только беды,
   Но о другом - молчат.
   Поплачь, может, станет легче
   Что память - для ясновидца?
   Кассандра - была бы певчей,
   А стала - крикливой птицей.
  
  
   Кассандра.
   Молчи, проклятья
   Придуманы не для нас...
   Но разве отдать объятья
   И блеск агатовых глаз
   Так сложно или позорно?
   Что враг твой - всего лишь бог...
   Кассандра, побудь же вздорной,
   Не выучившей урок.
  
   Последние страницы сборника были девственно чисты. Так же, как незадолго до этого страницы книги Шолохова. Что это - место под стихи, которых я не помню? Или которые еще не написала? Угадай, кто я... Что ж, попробуем.
  
   Кассандра.
   Опять не верю
   В пророчество этих уст:
   Сулишь мне одни потери,
   И дом мой в виденьях пуст...
   А хочется-то - покоя,
   Ликера на дне бокала...
   Кассандра, скажи такое,
   Чего бы и я - не знала...
  
   - Что же мне теперь делать? Ждать? Молиться? Или... Искать того, кто нашел выход?
   Библиотекарь посмотрел на меня недоверчиво. Поправил очки.
   - Вы действительно хотите с ним познакомиться? Предупреждаю Вас, Ирина, он очень стар и немного не в себе... И еще...
   Мне стало неуютно. От ощущения надежды - уже потерянной было надежды. Мне так захотелось, чтобы это "и еще" оказалось каким-нибудь пустяком, совсем маленьким пустячком, недостойным, чтобы быть упомянутым.
   - Что "и"? Он умалишенный, маньяк, серийный убийца... Хотя это глупость, конечно, мы и так все тут мертвы...
   - Да нет, просто, мне кажется, все это не имеет смысла. Ваша встреча с ним и любые разговоры... Я уже пробовал, толку нет...
   - Это что, всего лишь слухи, про то, что он нашел выход из города? Я сама хочу с ним поговорить, сама хочу знать правду! Ну?
   Во мне закипал гнев. Я уже давно не чувствовала себя такой разъяренной. Кошка, у которой отнимают котят, превращается в тигрицу. Дурочка, у которой отнимают надежду, превращается в валькирию.
   - Нет, все это правда, только я боюсь, что Вам такой выход... как бы это поточнее выразиться... не по карману?
   - Это почему же? Что, таможенные пошлины высокие?
   - Да не особенно, Ирин... Просто в устаревшей валюте. Всего-навсего тридцать серебряников...
   9 день от первого рассвета. Семь труб
   Дом помнил многое. Он величаво плыл над городом - старый, обветрившийся особняк, в котором не одно поколение дворян мешало свое голубую кровь с алой кровью простолюдинок. Дом хранил такие тайны, о которых мне, едва разменявшей четверть века, предстояло только догадываться.
   Дом был страшен. Нет, не правильно - дом очень напоминал старые особняки сумасшедших миллионеров из фильмов ужасов. Наверное, поэтому он мне так понравился.
   Так что в дверь я постучала не задумываясь...
   Открывший мне дверь человек оказался стар, как руины акрополя. Я таких стариков в этом городе молодежи не встречала еще ни разу - седой почти до белизны и какой-то картинно подтянутый. И чем-то до боли напомнил мне давешнего продавца из компьютерного отдела... Наверное, мягкой учтивостью своей...
   - Добро пожаловать, государыня Шереметьева... Барин Вас ожидали несколько раньше, но оне в добром расположении духа нынче... Наверх проходите, там оне Вас сами встретят, нам подниматься не велено...
   Я вошла в дом, полная самых мрачных предчувствий. Лестница на второй этаж была под стать дому - широкая, мраморная, устланная красной ковровой дорожкой. Я шикнула на свое разыгравшееся воображение и решительно ступила на первую ступеньку. И поняла, что боюсь. Совсем как отличница, впервые прогулявшая школу.
  
   - Знаете, Ирина, со временем крайне начинаешь ценить удобство...
   Иуда смотрел на меня сквозь бокал с коньяком. Через тот же самый бокал на меня смотрело солнце, прочно висящее над горизонтом. Коньяк, просвеченный солнцем, и глаза Иуды были одного цвета. Цвета старого, очень хорошего французского коньяка.
   Я усмехнулась.
   Посмотрела на Иуду сквозь свой бокал, наполненный каким-то замысловатым сладеньким ликерчиком а ля бейлис. Ликерчик превратился во что-то странное нежно-зеленого цвета...
   - Мило... Но, Ирина, по-моему мешать не стоит... Вы и без того слегка перебрали...
   - А разве...ик... отрезвляющим заклятьем... ик...Вы не владеете?
   - Ну, протрезвить - это Вам не воду в вино превратить...
   Нечто в моем бокале вновь приобрело жемчужно-молочный цвет. Я сделала еще глоток и поняла, что абсолютно трезва. Как стекла в кабинете этого легендарного самоубийцы.
   - Нда, полезное умение, товарищ Иуда... Только вот балаганными фокусами отдает...
   - Ирина, балаганными фокусами отдает все мое - и Ваше - существование в этом мире. И не смотрите на меня так, мне уже несколько тысяч лет, я в эти игры давно не играю, пьяная Вы дурочка...
   Я смутилась. Иуда был как раз в моем вкусе - импозантный мужчина лет сорока, со слегка поседевшими висками и глазами, похожими на похмелье. Я думала, что после стольких тысяч лет в Чистилище встречу глубокого старца. Власть стереотипов сказывалась Возраст в две тысячи лет пугает и завораживает одновременно, надо признаться...... Да и дворецкий, из которого разве что песок не сыплется...
   - Так о чем мы с Вами говорили, деточка?
   Он улыбнулся мне улыбкой самого продажного адвоката Голливуда, и я вновь начала строить глазки. Но тут же себя одернула и вернулась к созерцанию бликов солнца в его бокале с коньяком.
   - В мире, где ты заключен тысячи лет, начинаешь ценить удобство... Вот Вы, люди, за те же самые пару тысячелетий столько всего изобрели... Чем я хуже? Только тем, что мои изобретения никогда не станут достоянием общественности.
   - Жадный и хвастун...
   - Жадный. И хвастун... Но... Оглянитесь и скажите - Вам в этом мире все это надо?
   Я оглянулась. Кабинет как кабинет - два кожаных кресла, телевизор в полстены, очень хороший музыкальный центр, компьютер. Модем двумя зелеными глазками подмигивает, телефонный аппарат на столе какой-то жутко навороченный. С факсом и автоответчиком.
   - Что, прямая связь с небесами?
   - Нет, душенька, с землей... Дал бы Вам Вашей Алисе позвонить, но по статусу уж никак Вам такие звонки не положены...
   - Возникает закономерный вопрос - а что мне по статусу положено?
   - Ну, Ирина, подключите фантазию... Впрочем, могу сделать Вам подарок... Хотите послушать музыку, Ирина? Честно говоря, я предпочитаю джаз, но для Вас поставлю Вашу обожаемую Ксению Арбелли... Кстати, Вы не против, если мы перейдем на ты?
   Я была против. Говорить "ты" человеку, который старше тебя на две тысячи лет и про которого ты слишком много слышала - на мой скромный взгляд, это кощунство. Но я только едва уловимо кивнула головой, после чего расслабилась и попыталась думать. Последнее получалось плохо.
   Выбор композиции Иуда сделал подходящий - негромкий голосок Ксении осторожно выводил давно знакомую мне балладу. Я усмехнулась - телефон со связью, коньячно-ликерное меню, Иуда на закуску и эта вот незамысловатая песенка умершей девочки, которая сейчас уже наверняка ищет меня по всему городу вместе с моим любимым... Любимым, Господи, какое сладкое слово!
  
   Мы знакомы две тысячи лет -
   Мы осмеяны даже легендами,
   Я - Сын Божий, которого предали,
   Ты звенишь своей горстью монет...
  
   - А что, все так и было?
   - Так. Или примерно так... Тебе ведь неинтересно, да и я не уполномочен эту историю в деталях рассказывать.
   - Интересно, тридцать серебряников в долларах - это сколько?
   - Ты - не журналист желтого издания, а я - не любовница звезды, Ирина. Не будь невежливой...
  
   Мы знакомы две тысячи лет -
   Я - Сын Божий, израненной птицею
   Над тобою спешу помолиться,
   И собой искупаю твой грех.
  
   Я еще раз улыбнулась и закачалась на волнах знакомого голоска. Мне было хорошо, уютно и тепло. Что еще надо Владычице целого мира?
   - Как минимум этот самый мир... - Иуда усмехнулся почти неуловимо, но я поймала его усмешку на краю губ. - Не удивляйся... Всего лишь проницательность человека, который живет больше двух тысяч лет. И никакого чтения мыслей.
   Ага-ага. Чудес не бывает. Кому, как не вам, господин Иуда, это знать. Вот и мне всегда казалось, что магию выдумали отнюдь не вы и ваш старый приятель, с легкостью превращавший воду в вино.
   А что до мира, так куда проще, когда он сам по себе, а я сама по себе. У меня нет привычки вглядываться в отражение звезд в поверхности пруда.
  
   Мы знакомы две тысячи лет,
   Сыновья слишком разных традиций -
   Ты не раб, я не твой лавагет,
   Кто - колодец в пустыне - напиться?
  
   - Шутки шутками, Ирин, но мы все-таки должны поговорить серьезно... Признаться, ты мне нравишься... И уж слишком много времени я потратил на куличики в этой весьма пространственно ограниченной песочнице...
   - Иуда с ведерком и лопаточкой - это определенно что-то новенькое в постмодернистском видении мира... Но, месье Искариот, извольте быть хоть чуть-чуть конкретнее... Вы хотите предложить мне сделку?
   - Ну что ты, Ириш... Торговаться с милыми наивными девушками - не в моих правилах... Я хочу предложить тебе подарок...
   Я улыбнулась в ответ на незамысловатую лесть... Право, Иуда, вы само очарование, куда там стадам обнаженных херувимчиков Сикстинской капеллы... Однако же, если у змея-искусителя, предложившего Еве свой сомнительный дар, были такие же выдержанные в подвалах провинции Коньяк глаза... Отказаться от подарка, предложенного этим медовым голосом, еще сложнее.
   Никогда не любила коньяк, честно говоря.
   - Неужели спустя столько лет, в таком почтенном возрасте, Вы все еще верите в бескорыстные подарки, дорогой Иуда? Или те самые тридцать серебряников Вам тоже подарили?
   - Ириш, знание устройства человеческого организма и конкретно раздела "язвы" проходят на втором курсе мединститута... Ни ты, ни я там не учились... К счастью ли, к сожалению - уже не так важно.
   - Так, может, взамен подарка вам душу одолжить? Под расписку?
   - Не в моей компетенции заниматься сбором душ. Хотя могу подсказать телефончик, если тебя это так интересует... Спросишь Люцифера или Вельзевула...
   Я рассмеялась. Интересно, а у Люцифера какого цвета глаза? Надо бы спросить, эти двое должны быть близко знакомы, прекрасный падший ангел и этот янтарноглазый насмешник. Почему меня всегда, во всех фильмах и книжках, тянуло исключительно на отрицательных героев?
   - Ладно, с ролью Люцифера всегда лучше справлялся Аль Пачино... Или Джек Николсон. Вам кто больше по вкусу?
   - Ни тот, ни другой... На мою роль предлагаю попробовать Марлона Брандо, если уж ты начала кастинг...
   - Я бы тоже предпочла Николь Кидман в своей роли, но, согласно к реалиям нашего городка, придется обойтись старушкой Амалией... Но вернемся к нашим баранам. Или, исходя из контекста, агнцам? Что конкретно вы хотите мне предложить?
   - Нежнее, Ирина, еще нежнее... Я тебе хотел всего лишь предложить ответ на парочку мучающих тебя вопросов...
   - Каких это, например?
   - Ты никогда не задумывалась, сколько всего в отстойнике жителей?
   Я мысленно попробовала подсчитать. По моим самым нескромным прикидкам выходило что-то около тысячи человек... Даже при всех разбредшихся по окраинам одиночках и отшельниках... Я подняла на Иуду честные-пречестные глаза, чтобы послушать, что он скажет дальше... Уж больно смешная выходила цифра.
   - Вот-вот, Ирочка... Неужели ты думаешь, что в Вашем миллионном городке за последнее десятилетие - я уж молчу про предыдущие два тысячелетия - нашлась всего тысяча-другая самоубийц? Вы ведь уже догадались, что все местные братцы-неудачники покончили с собой, хоть и не помнят этого? Да и менять здешнюю архитектуру со времен основания никто не собирался, однако, не кажется ли тебе что данное поселение выглядит несколько более современно, чем Иерусалим?
   Иуда замолчал. Тишину по-прежнему резал на неравные ломти ускользающий голосок Ксении. Песенка про старое, но до м сих пор не забытое предательство звучала крайне неуместно. И очень-очень грустно.
   Я подошла к высокому окну. Город плавно ложился к подножию холма, который я еще с утра мысленно окрестила Голгофой.
   Все как обычно. Спутанные улицы, серые сталинки, развалюхи на окраине. Пустыри. Голые деревья.
   Все. Как. Всегда.
   Иуда подошел ко мне сзади очень тихо, музыка превратила его шаги в тени, скользящие по стенам. Опустил ладони мне на глаза... А через секунду резко отвел. Город подернулся легкой дымкой, на мгновение стал еле различимым лабиринтом, критским обиталищем минотавра, исписанной стеной плача... Старые кадры, виденные мной в научно-познавательном фильме по каналу "Дискавери".
   Я еще раз недоверчиво моргнула, и мой Отстойник снова налился красками и неслышными здесь звуками, стал почти физически осязаем. Средняя полоса России. Не грустное, но крайне тоскливое зрелище. Декорации к спектаклю про современных неудачников.
  
   Мы знакомы две тысячи лет -
   На меже, где в безумство ворота,
   Ты - Иуда из Кариота,
   Я - Сын Божий, которого нет...
  
   Музыка захлебнулась последним аккордом. Я повернулась к Иуде.
   - И что теперь? Вы хотите сказать, что весь этот сказочный город - всего лишь плод моего воспаленного воображения? Да, и дедушка Фрейд, и старичок Фредди потеряли в моем лице забавнейшую подружку, раз уж мне снятся такие сны... Глюки. Только мои представления о том, как должен выглядеть Отстойник заблудившихся душ...
   Мне было горько. Хорошо хоть Иуда не оказался добрым дядей доктором с дозой метадрина в шприце.
   - Что ты, Ириш, глюков здесь и без тебя хватает... Твоих, моих, Ларсовых, еще парочки залетных демиургов.
   Я мысленно поставила крестик - ни Ижена, ни Кэт Иуда в качестве профессиональных глюмэйкеров не помянул. А пока больше значимых, даже залетных, персонажей в моей сумеречной жизни не было. Вроде бы...
   - А не кажется ли вам, мой дорогой Иуда, что запереть нас в этой иллюзорной клетке - верх дебилизма? У Господа Бога что, фантазии на большее не хватило? Хотя, честно признаться, я всегда сомневалась в его фантазии - уж больно банальный мирок он сотворил за неделю, хотя воображал, с ума сойти, целую вечность... А сексуальная фантазия? Могу только обвинить его в излишней любви к Адаму... Знаете, Иуда, судя по его отношению к женщине, я свято уверена, что наш дорогой Господь - самый настоящий голубой, ревниво присматривающий на роль своих служащих наиболее умных и симпатичных мальчиков!
   Я выдохлась и замолчала.
   Иуда невесело усмехнулся, снял с моей головы Элизину шапочку и озабоченно потрепал коротко стриженную рыжую макушку...
   - Нет, Глазастик, мне так не кажется... Посадить детишек в манеж - это не наказание, а попытка не дать им залезть пальцами в розетку и поразбивать лбы о каменные стены... Ты просто пока еще очень многого не понимаешь, девочка.... А Он... Он тебя любит, поверь мне. Просто любовь у него очень уж своеобразная. Вот и все.
   Я доверчиво нырнула под уверенную руку, в которую так удобно ложилась моя рыжая макушка... У меня появились серьезные сомнения, стоит ли покидать этот старинно-коньячный дом с его хозяином.
   Я прикусила губу, вспоминая зеленые, бездонные, беспокойные глаза Ларса и попыталась выкинуть всё понимающую улыбку Иуду из головы. Моя цена чуть выше тридцати серебряников.
   В дверь кабинета ненавязчиво постучали. И мне вдруг подумалось, что я не первая, далеко не первая рыжеволосая дурочка, попавшаяся в безнадежную ловушку этого кабинета и этих глаз. Иуда снова - уже привычно - усмехнулся уголками губ и негромко сказал, выпуская меня из объятий:
   - Войдите...
   - Сэр?
   - Да, Бэрримор?
   - Ужин накрыт, сэр.
   Мой заливистый смех раскатился по стенам кабинета, задрожал на стеклах высоких окон, заблудился среди книжных полок и вернулся ко мне. Я никак не могла успокоиться, хохотала и хохотала. Уж больно мизансцена была заезжена дешевыми любовными романами...
   - Не радуйтесь так, Ирина, заряженное ружье на стену я все-таки не повесил...
   - Надеюсь-надеюсь, - пробормотала я сквозь смех.
   9 день от первого рассвета. Красный змий
  
   - А вашего дворецкого правда зовут Бэрримор?
   Длинный обеденный стол, по разные концы которого чинно расселись мы с Иудой, казался мне крайне неуютным. Мы, наследники несуществующего Советского союза, страдаем своеобразной кухонной агорафобией, воспитанной в нас малогабаритными квартирками и надежно упрятанной в подкорке головного мозга.
   Строй вилок и ножей - для устриц, для салата, для чего там еще, что едят аристократы - тоже добавлял к моей изрядной доле неуверенности свою толику.
   Радовало только одно - через полукилометровое минное поле стола я не могла видеть глаз Иуды, в которые я теперь вряд ли взгляну без спасательного круга. У меня было время прийти в себя и расставить все мыслимые точки нал i.
   - А черт его знает, Ирина, как его там зовут на самом деле. Бэрримор к запоминанию наиболее удобен...
   - Вот уж не ожидала от Вас такой банальности, сэээр... - невозмутимо протянула я. - Звали бы уж Митрофаном, что ли... Он вас, между прочим, барином кличет.
   - Ирин, тебе что, так не нравится мой дворецкий?
   - Нет, отчего же, милый китч избалованного мальчишки... Английская аристократия умерла бы от сердечного приступа, принимая вас в свои ряды. Вы едите на завтрак овсянку?
   - Я вообще не завтракаю, Ирина. Хотя в моем возрасте давно пора не ужинать...
   Он тихонечко постучал краем ножа по бокалу, кажется, для шампанского... Или для белого вина? Вот черт!
   Иуда тоже хорош - а как же колокольчик для прислуги, а, Дюк Искариотский?
   В зал величаво вплыла высокая мулатка в ослепительно белом переднике... Глаза ее, похожие на перезревшие вишни, томно и преданно уставились на хозяина, чересчур полные, на мой циничный взгляд, губы слегка приоткрылись...
   - Да, мосье? - с незабываемым акцентом мексиканских окраин протянуло неземное видение, слегка качнув белой наколкой на темных завитках кудряшек.
   Я не выдержала и прыснула в сжатый кулак, делая вид, что раскашлялась... Бокалы на моем краю стола насмешливо зазвенели.
   - А вашу девицу, дорогой Иуда, случаем, не Кончитой кличут? Вы ее для пущего эффекта еще на столе разложите, в качестве главного блюда... В такие минуты я начинаю жалеть, что моего прадеда звали не Влад Цепеш... Но насмешили, насмешили... А теперь хватит пускать пыль в глаза, за две тысячи лет пора бы научиться быть более оригинальным в подборе персонала. Или начать обходиться без слуг...
   Иуда нахмурился. Южная красотка цвета кофе с молоком заметно побледнела, усохла. Губы вытянулись в тонкую линию... Шальные вишни глаз сменили цвет на блекло-голубой.
   - Бэрримор, а как вас на самом деле зовут?
   - Алекс, мадмуазель...
   Что ж, думай что хочешь. Даже в имена всеобщая глобализация и стиль унисекс внесли свои поправки. Ну и ладно...
   Дворецкий снял с идеального пробора нелепую наколку и подмигнул мне. После чего удостоил вниманием хозяина:
   - Кофе, сэр?
   Мы с Иудой расхохотались в один голос. Право, развлечения демиургов больше всего похожи на детский сад на летней даче... Бэрримор, так и не получив распоряжений насчет кофе, счел за лучшее удалиться. С видом обиженного в лучших чувствах кота породы британский голубой.
   Я блаженно потянулась и встала из-за с каждой минутой все больше напоминающего мне инквизиторские камеры стола. Решила напомнить о сказанных чуть раньше словах:
   - Помнится, кто-то обещал мне подарок?
   - Ах да, Ирочка, детка.... Но боюсь, что, получив желаемое, ты покинешь мой дом, полный пыли и воспоминаний... А у меня так давно не было таких занимательных гостей - помнится, пару десятков лет назад заходила Марина, но она так спешила... Не важно. Радует, что вы избавлены от дурацкого пиетета перед моим возрастом и именем...
   - Обещаю прибывать в гости к вам, немощному и убеленному сединами старцу, по мере моих скромных сил и возможностей... Люблю, понимаете ли, посплетничать с легендарными героями. Даже отрицательными, - я улыбнулась одними глазами. Зеленые черти в них плясали кто джигу, кто лезгинку, кто их там разберет....
   На этот раз лицо Иуды не осветилось уже привычной и знакомой мне усмешкой. Он тяжело поднялся со своего места и подошел ко мне. Сказал что-то тихо, я так и не смогла разобрать слов...
   - Что, простите? Я не слышала...
   - Иисус тоже когда-то так говорил, детка... Обещал, помнится, навещать, да вот дела закрутили... Да и бизнесу вредно вместе на людях появляться...
   Во рту у меня, под самым краем очень вовремя прикушенного языка, разлилась непрошенная горечь. Я сглотнула и посмотрела на Иуду по-настоящему. Первый раз за все время нашего знакомства - вглубь, за черные зрачки, обрамленные янтарем, позволив себе утонуть в коньяке многолетней выдержки, за ехидную усмешку... Все бы отдала, чтобы научиться самой так усмехаться!
   Теперь он виделся мне старым, бесконечно старым - куда как старше своих двух тысяч лет и еле скрипящего дворецкого Бэрримора, и, если уж на то пошло, куда старше этого мира со всеми его праведниками и грешниками, давно наплевавшими и на ад, и на рай...
   Я не сдержалась, заплакала. От жалости - к себе, так и не сумевшей при жизни стать взрослой и мудрой.
   - Сначала, деточка, я верну тебе то, что взял у тебя, - он протянул мне на раскрытых ладонях маленькую шапочку, Элизин подарок. Я потянула за ней руку и вскрикнула от неожиданности - укололась? На пальце выступила большая ярко-алая капля, похожая на заблудившуюся божью коровку. Я машинально сунула палец в рот, слизнула кровь, и ее солоновато-сладкий вкус привел меня в чувство.
   Укололась?! Элиза что, иголку в шапочке забыла? Сумасшедшая!
   На раскрытых ладонях Иуды лежал венок, неумело сплетенный из усеянных шипами веток. Что-то, очень похожее на шиповник.
   - Терновый венец, - усмехнулась я. - Мне-то он зачем?
   - Это всего лишь ключ к тому выход, что подарила тебе Элиза, девочка... Его истинная суть. Но ты не Иисус, и даже не Мария-Магдалена, так что вряд ли тебе подойдет это лекарство, каким бы горьким оно не было, Ирин... Ты любишь этот мирок со всеми его недостатками тебе тут хорошо, уютно, ты не собираешься никого спасать и искупать чьи-то грехи, вот и все... И выход отсюда ты ищешь только потому, что боишься сломать местные традиции, тебе кажется, что стоит перестать пытаться найти его, и весь столь дорогой тебе городок рухнет в тартарары.
   Я покорно взяла из рук Иуды шапочку, уже забывшую, что мгновение назад она была терновым венцом. Надела на взъерошенные волосы, отерла с щек очень холодные и почти наверняка очень соленые слезы.
   - Запомни, Ирин, только ты придумываешь Правила Игры... Ходи по доске так, как тебе заблагорассудится...
   Я еще раз вытерла слезы. Детским, неуверенным жестом.
   - Вы правы. Я не хочу никуда отсюда уходить - я слишком долго сюда шла...
   - Вот и умница. Смотри не свались за край доски... А я всегда прав, мне не даром очень-очень много лет....
   Он растерянно вытер мою щеку с вновь набежавшими слезами, потом обнял меня - почти отеческим жестом, и я, вжавшись щекой в его грудь и шурша ресницами по рубашке, заревела уже по-настоящему.
   Только плечи вздрагивали под чужой рукой. Осмелилась бы я так разреветься при Ларсе?
   - Жаль, что я не встретила вас в другом месте и в другое время...
   - Мы, кажется, переходили на ты?
   - Жаль, что я не встретила тебя...
   - Ему виднее... Может и встретила, а, Ириш? Просто - не узнала? Но не важно... А теперь мой подарок, девочка...
   Он отстранил мне и протянул ладони. Пустые? Нет. В них лежал не венок из терний, а ярко-алое яблоко. Сочное, готовое вот-вот лопнуть от переполнявшей его жизни, нежное, как поцелуй...
   Яблоко, которое очень хотелось надкусить.
   - То самое?
   Я взяла странный подарок. На ощупь плод был мягким, чуть бархатистым, восковая кожица слегка приминалась под пальцами. "Глостер" - вспомнилось мне название сорта... Нет, не глостер, но что-то очень похожее... Яблоко пахло корицей, полынью, миндалем (цианистым калием) и немного Ларсом. Чем угодно, только не банальным яблоком.
   - Что ты, деточка... То самое сгнило много тысячелетий назад... Но могу порадовать - из того самого сада. И даже с потомка того самого дерева...
   Я задумчиво посмотрела на плод. Оно мне надо - яблока с Древа познания Добра и Зла? Ай да Иуда, ай да сукин сын, а еще утверждал, что у него с Люцифером ничего общего нет... Может, оставить подарочек дарителю? Бойтесь данайцев...
   - Возьми. Съешь, когда будешь готова... А сейчас тебе пора, Кэт и Ларс уже весь город на уши подняли...
   И кто в наш просвещенный век слушает старушку-Кассандру? Я покрепче сжала яблоко... В ладони оно лежало подозрительно удобно.
   - А я надеялась, что вы... что ты, как добрый джинн, исполнишь минимум три моих желания. А вместо этого - вульгарное пособие на тему "Что такое хорошо и что такое плохо"...
   - Эту тему, крошка сын, ты и сама хорошо выучила. Яблоко не поможет тебе понять мир, только себя саму... А свои желания, леди демиург, вполне можете исполнять самостоятельно... только будь уверена в том, чего же именно ты хочешь.
   - Если идти, то обязательно придешь куда-нибудь... Иногда я по-настоящему боюсь твоей улыбки, чеширский кот...
   - И правильно делаешь...
   Я крепко зажмурилась и загадала, чтобы в этом мире ничего не менялось, Ни я, ни Ксения, ни Ларс, ни Иуда...
   - Глупое желание, девочка... Но я ничего не могу с ним поделать... Прощай, Ирина.
   Я встала на цыпочки, чтобы на равных взглянуть в его немыслимые, пряные глаза. В них танцевали солнечные искорки, показавшиеся мне странно знакомыми.
   - До свиданья, Иуда... - я поцеловала его в гладко выбритую щеку.
   - Нет, Ириш, все-таки - прощай, поверь моему многовековому опыту.
   Он сам проводил меня до двери, и стоял в проеме, пока я спускалась с крыльца... На последней ступеньке я оглянулась...
   - Знаешь, что? Жениться тебе надо...
   - Я подумаю над твоим предложением...
   Шагов через сто я обернулась еще раз. Иуда все так же стоял в дверях, но смотрел не мне в след, а в небо. И улыбался.
   Яблоко нестерпимо жгло мне руку.
  
   49 день от п.р. Жена в родовых муках
  
   А все-таки мужчины - странные существа, кардинально отличающиеся от нас... Обновку, подаренную Элизой, Ларс заметил только на сороковой день после знаменательно встречи с Иудой. Будь этот чья-то душа, уже успела бы отправиться восвояси по своим делам и раствориться в бесконечных просторах вселенной...
   Впрочем, куда больше отсутствия расспросов о шапочке меня удивлял заговор молчания вокруг того факта, что я пропала почти на сутки, что в нашем маленьком городке почти невероятно. И Ларс, и Кэт словно боялись спрашивать, где я была и что видела, боялись, что я своим ответом спугну робкие ростки надежды, еще теплившиеся в их леденеющих глазах.
   - Симпатичная шапочка, кстати... Где взяла?
   Ну вот, сама напросилась... Я заинтересованно посмотрела на Ларса - уж больно захотелось усмехнуться в иудином стиле и прокомментировать идиотский вопрос старым анекдотом про мужскую наблюдательность и выщипанные брови. Сдержалась...
   - Купила по твоей кредитке на последнем показе коллекции прет-а-порте от Дольче и Габбана... На понравившееся мне платье твоего кредита не хватило...
   - Ирин, ну ты хоть иногда бываешь серьезной?
   Кто из нас, говорите, ребенок? Правда, кактусы столетиями живут и все равно колются...Пока из них текиллу не сделают.
   - Довольно редко. Комету Галлея в небесах над нашей бренной планетой можно наблюдать куда чаще... Шапочку мне подарила одна местная ведьма...
   - Я ее знаю, твою ведьму?
   - Вряд ли.. Твое поколение выросло на игре в Героев меча и магии и Дум, а не на сказках Ганса Христиана Андерсена. Более того, эту сказку тебе и читать не стоит, ничего хорошего в ней нет...
   - Как скажешь... Так уверена, что не стоит? - я похолодела. Что, если он попытается вырваться отсюда? О чем он догадывается? Видел ли он Элизу и знает ли, ключ к какой разгадке мне дала она? Вот и первая - или уже очередная - недосказанность межу нами. Недосказанность, равнозначная лжи. Все наше существование здесь - чья-то ложь самому себе. Моя?
   Я опустила глаза. Ларс тоже отвернулся, вздохнул и выглянул в окно... Я за его спиной быстренько скорчила рожу, чтобы прогнать невеселые мысли.
   - И не надо делать такое лицо, Ирр... Тебе не идет.
   - Какое? Ты же не видишь...
   - А то я не знаю, какое лицо ты делаешь, когда что-то не договариваешь... Не хочешь говорить - не надо, ты имеешь право на собственные тайны.
   Он снова посмотрел в окно, нахмурился, прижался носом к стеклу. Мне тоже стало интересно, что привлекло его внимание, и я прижала свой любопытный нос рядом с ним... Потом хмыкнула и распахнула створки...
   - Эй, вы, наследники Гая Фокса, кончайте заговоры и поднимайтесь... Мы дома и уже вылезли из постели.
   Кэт и Ижен прервали бурную, явно давно начатую ссор и недоуменно посмотрели на нас с Ларсом. Ксения всхлипнула раз, второй и разрыдалась. Ее громкие всхлипывания доносились до нас отчетливо... В нашем Чистилище вообще со звуками хорошо, никаких тебе шумных автострад, все легко и непринужденно...
   Ларс рванулся к дверям - спотыкаясь, судорожно не попадая ногами в ботинки.
   "Утешать..." - отчаянно подумала я. "Сейчас, когда мы только поссорились, когда он мне так нужен рядом - к ней, все время к ней"...Я почувствовала, как сидящий внутри маленький холодный комочек, не проглоченная обида нашего разговора растет, заполняет все мое существо, каждую клеточку, порывает инеем губы и ресницы.
   На Кэт была точно такая же, как на мне, вязанная шапочка.
   Значит, уже добралась до библиотеки? Или даже до Иуды? Пила коньяк, смотрела в бесконечные коридоры зрачков и получила в подарок яблоко, святой Грааль, плащаницу, что там еще осталось в закромах святой матери церкви?
   Сказала Ларсу или нет?
   Знает ли он уже, что я сама отказалась от призрачной возможности уйти - и отказала ему в этом маленьком, неверном - но все-таки шансе?
   И поверит ли мне?
   Да нет, ты сейчас, девочка, сказал бы Иуда, задаешь себе совсем неправильные вопросы. И ревность тут вовсе ни при чем - просто ты сама до конца не знаешь, любишь ли его. Он, это правильный вопрос, всегда был один-единственный...
   Люблю или нет?
   Люблю? Не люблю?
   Узнаю точно только тогда, когда потеряю. Совсем. Но тогда будет уже слишком поздно... Порванные ниточки на месте узелка всегда будут застревать в торопливых пальцах, запутавшихся в его волосах - таких мягких, текучих, нежных...
   А если не люблю? Что я теряю? Очередную игрушку... Ижен, верный рыцарь на белой волге, останется рядом, я знаю... И мне будет по-прежнему уютно в этом маленьком мирке, где я уже готова взять на себя роль Господа Бога.
   Люблю?
   Нет?
   Есть только один способ узнать.
   Развернулась от окна, где Ларс уже обнимал плачущую Кэт, и рванулась в комнату. К единственному в нашем доме ящику, запертому на надежный замок. Замочек хранил мои немногочисленные - и оттого вдвойне дорогие секреты.
   К ящику, где хранит свои украшения Пандора - неработающий сотовый, две найденные в самый первый день картинки и еще мелочи...
   И яблоко.
   Яблоко Иуды.
   Когда я достала его из ящика, плод жег мне руку, впивался в нее маленькими хищными зубами, прорастал корнями... Не выпустить - только вырвать с мясом.
   Единственное, что я могу познать - это я сама? Я внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале. Никто не отнимает у тебя права любить или ненавидеть... Никто не отнимает воспоминаний и прошлого. Расплата одна - знать о себе все.
   Ты готова к этому знанию?
   Мое отражение в зеркале было злым и растерянным.
   - Мне кажется, ты совершаешь очень большую ошибку... - произнесла одними губами зазеркальная леди Ирр. Уж она-то, наверное, про себя все знала...
   - Знаю, - кивнула я в ответ. - Но иногда совершить ошибку так хочется, что не совершить ее становится почти грехом...
   Отражение полыхнуло зелеными глазами и пожало плечами. Поступай, мол, как знаешь, твои ошибки и глупости и ты имеешь на них полное право. Я тебе не советчица.
   Я вонзила зубы в яблоко. Оно оказалось очень сочным - рот почти сразу наполнился вяжущей сладостью. Я никак не могла понять, что же мне напоминает его вкус - никогда не наступающее завтра, всю мою прошлую жизнь, этот такой короткий и такой бесконечно долгий миг? Поцелуй Ларса, секс с Иженом, объятья Иуды... Песни Ксении, мои стихи, тихий Дон, тихие глаза Элизы...
   Ох... Волна обжигающей боли накрыла меня с головой, и вынырнуть не было сил... Закладывало уши, обжигало глаза, разрывало на частицы... Петь и выть. Танцевать и забиться в угол. Кричать.
   Мне отрезали крылья, а шрамы прижгли синильной кислотой.
   Дикий приступ боли длился недолго, но, кажется, за этот краткий миг из меня выкачали всю кровь и подменили ее жидким пламенем... Огонь тек, тек по венам, по тканям и сосудам, заполняя каждый вздох лавой и пеплом. Взамен боли на меня навалилась темнота, принесшая все ответы...
  
   Толпа бесновалась. Путники, покрытые потом и пылью, только с дороги, еле пробились к центру - увидеть, что же стало достойным такого внимания. Перед ревущими людьми стояла девушка - совсем юная, не старше семнадцати весен, обнаженная, со светлой кожей, которую нещадно терзали лучи солнца. Иуда ахнул - кожа девушки словно светилась изнутри чистотой, и она походила на ангела, сошедшего с небес - такими он представлял их в детстве, моля господа спасти его душу. Из сияющих зеленых глаз катились слезы, и волосы, золотистые, необычайные для Аравии, укрывали ее плечи и голову, точно крылья и нимб.
   - Блудница, - ревела толпа, - Проклятая блудница...
   Голос толпы был преимущественно женским. Мужчины предпочитали помалкивать и любоваться обнаженной девушкой, потому как сами не раз пользовались услугами блудницы и греха в том находили крайне мало. А вот жены их - черноволосые, всклоченные, потные, красные от жары, разошлись - и кое-кто уже поднимал камни, чтобы запустить в светлое видение, изукрасить безупречную кожу темными радугами синяков и красными солнцами ссадин. Петр и Павел что-то одобрительно шептали насчет справедливого наказания блуда, и Иуда лишь шикнул на них, чтобы замолчали. Девушку было жалко.
   Но пока первым никто еще не решался кинуть булыжника... Толпа походила на свору бродячих собак, пыльных, облезлых, которых так много по обочинам дорог тащится за путниками. Оголодавшие, одичалые, они не решаются напасть, пока не кинется одна - и тогда уже вся стая, исходя слюной и тявканьем, бросится на жертву и разорвет ее в куски. И, как собаки, толпа чувствовала страх - он волнами накатывал от жертвы, приторно-сладкий на вкус, как изысканные сорта виноградного вина.
   Навинн решительно отодвинул лютовавших перед ним женщин, сделал несколько шагов вперед и заслонил собой девушку. Запах страха сменился робкой надеждой, неуверенно пускающей ростки:
   - Ну? - сказал Ииссус. Голос его звучал над внезапно притихшей толпой уверенно и властно. Чужой, вступившийся за блудницу, был неожиданным элементом в привычной картине дня. - Хотите забросать девочку камнями? Грешница, говорите?
   Толпа отступила на несколько шагов назад. Иуда обнаружил, что стоит вместе с другими учениками на внезапно оголившемся пятачке утоптанной, сухой земли. Иисус усмехался. Павел, Иаков и Иоанн сделали несколько шагов назад, остальные кинулись к учителю.
   - Кто без греха, тот пусть первым бросит в меня камень! - выкрикнул Иисус в лицо замешкавшейся толпе. Какая-то женщина подняла было кусок камня, но ее быстро ударил по руке стоящий рядом мужчина и что-то зашептал ей на ухо, горячо, быстро. Девушка, блудница, словно потеряла невидимый, державший ее шест и осела на землю. Толпа рассеивалась - как утренний туман, мужчины поспешно уводили своих жен узкими улочками - к привычной стирке, готовке, чумазым ребятишкам.
   Представления не будет. Конец.
   Иуда наклонился к девушке, заглянул в темно-зеленые глаза, словно наполненные прохладой. Густые и на удивление темные ресницы быстро-быстро мелькали, не в силах удержать подступающие слезы:
   - Ты в порядке?
   Блудница оттолкнула Иуду и кинулась в ноги Иисусу, закрывая его покрытые мозолями ступни золотым покрывалом волос...
   - Спаситель... Мой спаситель, да возблагодарит тебя Господь...
   - Девочка, как тебя зовут?
   - Мария Магдалена, Спаситель!
   - Почти как мою мать... Мария...
   Зеленые глаза сияли заревом зарождающейся влюбленности. "Балаганщик", - усмехнулся Иуда, - "Актеришко дешевый"...
   Мария была удивительно, сказочно хороша и наверняка будет сниться нерешившемуся выступить первым ученику по ночам. Ему едва исполнилось двадцать, а блудница была похожа на легендарную Лилит, какой он рисовал первоженщину в своем юношеском воображении.
  
   - Ты должен понять меня, я уже подустал от этого представления, да и истин, которые стоит нести, у меня в запасе не так уж много, - Иисус устало отхлебнул из чаши и заглянул Иуде в глаза. В самую душу.
   - Но почему именно я, Учитель?
   Мария Магдалена вошла в комнату тихо, подлила подогретого вина в опустевшие кубки и выскользнула, как тень. На женщине было светлое платье, по последней аравийской моде, почти не скрывавшее изящных изгибов бедер и маленькой, упругой груди. Ее улыбка, адресованная Иисусу, застыла в воздухе искорками костра.
   - Хороша, а? Нравится? Можешь взять в наследство после моей смерти - от нее не убудет. Блудницы, как это ни печально, редко встают на путь исправления, а пророки редко сообщают точные даты конца света.
   Иисус еще раз отхлебнул вина.
   - Почему ты? Потому что в тебе нет слепого обожания, как в них, - он кивнул на окно. Со двора доносился чуть слышный гул - и чем там остальные ученики занимаются? Творят послеобеденную молитву? Играют в карты? Пьют? - Благочестия в них ни на грош, но за ними, да и за тобой, пойдет толпа. Разница в том, что они трусы, потому и не подвергают мои слова сомнению. А вот ты... Ты...
   Иуда вздохнул. Решение было простым, как засохшая смоковница, годная только для того, чтобы служить почтовым столбом собакам да последним утешением путникам. Согласиться он не мог. Отказаться тоже.
   - А что, если я откажусь?
   - Я от тебя отрекусь. Предложу склонять твое имя в уничижительном смысле, но через пару лет тебя забудут, как и сотни других, что отсеялись по дороге.
   Иуда припомнил, их действительно были сотни. Они шли с ними кто несколько дней, кто месяцев, кто лет - и уходили навсегда, растворялись в небытие, как сгоревшие над огнем мотыльки - ни их имена, ни лица не сохранились в памяти Иуды.
   - Награда тоже будет соответствующей. Мария!
   Она вошла, грациозная, как лань, и склонилась к Иуде. Его обдало запахом каких-то терпких заморских духов, женского пота, свежести, оливок и еще чего-то, незнакомого. Губы были мягкие, прохладные, а язык требовательный и умелый. "Безгрешная Блудница", - мелькнуло в голове у Иуды, "Где те камни, которые ты могла бы швырнуть в нас обоих?". Мария Магдалена отстранилась так же легко, как и поцеловала его. Иуда судорожно втянул воздух.
   - Что я должен сделать, учитель?
   - Пойдешь к первосвященнику... Он на меня зуб точит давно...
  
   Они сидели тесным кружком. Петр не смотрел в глаза учителя - он тихо о чем-то переговаривался с Павлом. Братья Иаков и Иоанн уставились в тарелки. Андрей, Филипп, Варфоломей, Матфей, Фома, Иаков Алфеев, Фаддей, Симон - все они избегали встречаться с Иудой глазами.
   - Неужели он сказал им? Да как он посмел? - мысли неслись в голове Иуды бурей, песком, поднятым ветром. - Да кто они все такие, чтобы осудить меня?
   Первосвященник оказался любезен. Час икс назначили за два дня до пасхи - чтобы казнь не вызвала возмущения в народе, и обещал даже заплатить. Плата за предательство составила тридцать серебряников. И воспоминания, воспоминания...
   - Итак, гражданин Искариота, прозванный Иуда, как вы нам сего грешника укажете?
   Иуда вспомнил прохладные и терпкие губы Марии и улыбнулся. Впервые со дня разговора с Навинном.
   - Я его поцелую.
   И вот сейчас, сидя за одним столом, он ждал, когда же все это закончится. А другие ученики отводили глаза - на тарелках лежал барашек, и большая чистая горница, и стол, за которым все тринадцать разместились без труда - все располагало к разговорам, к смеху. Но лишь Иисус и Иуда были как-то отчаянно, нарочито веселы - и смеялись, и говорили через силу. И вот теперь - эти косые взгляды, и смех встал у Иуды поперек горла. Навин посмотрел на него. В волосах уже блестели серебристые пряди. "Он стареет," - подумалось.
   - Один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня, - он сказал это тихо, почти про себя. но все сидящие в горнице услышали. Иуда вздрогнул и почувствовал, как отстранился, стал дальше на целую вечность локоть сидящего рядом Павла. Ученики зашептались - и эхо пронесло надо горницей, над склоненными к блюдам головами: "Не я... Не я. Это не я!"
   "Это каждый из Вас, - подумалось Иуде. - Вы предали его своей слепо верой и своим бессилием, Вы убиваете его ежедневным ожиданием чуда и терзаете требованием говорить Вам истины, которые не нуждаются в словах... А предателем нарекут только меня".
   - Один из двенадцати, обмакивающий со Мною в блюдо хлеб, - повторил Навин. Голос его звучал устало. Потом пригубил вина и пустил чашу по кругу: - Сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая.Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божьем.
   "Как это на него похоже - кровь вместо вина. Но они все отрекутся от него, все - и только не я," - Иуда тоже отхлебнул из чашки. У вина был слегка солоноватый привкус, словно в чашу и вправду добавили крови. Павел закричал возмущенно что-то о предательстве и собственной верности, но учитель оборвал его монолог лишь движением руки:
   - В эту ночь, прежде, нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня, Павел.
   Иуда не выдержал. Щеки у него горели, и он выскочил на улицу... Во дворе уже ждали, священники, и воины с мечами, и еще какая-то толпа.
   - Ну? Вам нужна его кровь? Будет вам кровь... Сладкая, как вино... Вы готовы?
   В горницу они вошли всей толпой. Он подошел к Иисуссу и поцеловал его в лоб - словно прощаясь с умершим. "Спасибо", - шепнул учитель, и толпа налетела, оттеснила Иуду в сторону. Иисуса связали грубо, жестоко, и, кажется, даже была драка - но взгляд у назаритянина был твердый и уверенный.
   - С мечами и копьями? Я что, страшный разбойник и убийца?
   Но его не слушали, толпа напирала, в горнице становилось все теснее. Последнее, что Иуда увидел - потерянный взгляд Марии, тянущей руки в Навину. Связали и учеников - многих отпустили еще до рассвета, как непричастных к еретику, с ними и Павла, и Иуду. Павел, уходя из темницы, плакал и оттолкнул Искариота. Тот смотрел ему вслед с усмешкой. Кто из них предатель? Трус или выполнивший волю учителя?
   Голголета из этой части города не было видно. Не такая уж и высокая эта гора - так, холмик, заваленный нечистотами и облюбованный сотнями мух. Иуда так ни разу и не решился подняться туда, хотя пару раз подходил на тысячу шагов и видел кресты, венчавшие холм.
   На улицах на него глядели с презрением. Вслед летели комки грязи.
   Иисус исполнил свое обещание - в ночь суда Мария пришла к Иуде, и оставалась с ним до рассвета, как суккуб, как видение - а потом выскользнула, чтобы утирать пот с лица идущему на гору с крестом на плече, словно преступник.
   Почему он? Почему не Петр или Павел - им судьба предоставила куда более выгодную роль, их имена понесут на себе соборы и монастыри, хотя оба оказались трусами куда большими?
   Почему он?
   Потому что этот насмешливый мальчишка, осмелившийся назвать себя сыном Господним, знал, какую цену ему предложить? Тридцать серебряников? Глупость какая - проповедями Иуда собрал бы куда больше за один вечер. За ним, любимым учеником этого издыхающего на Голголете, но все еще усмехающегося в бороду ясноглазого мужчины шли бы толпы.
   Глаза. Ее глаза - зеленые - и волосы, золотистые, струящиеся между пальцев, как расплавленный воск, как змеи-медянки, готовые в любой момент укусить, предать - вот была нестоящая цена. Тринадцать лет он ждал поступка, за который Навинн заплатил бы эту цену - так почему бы не проклятие и вечная память в веках? Иуда теперь имя нарицательное, так назовут любого предателя, правда, Искариот?
   Переплавить бы эти тридцать монет в ожерелье - да поднести ей в подарок. Блудница с серебристым монисто на шее или на поясе, слегка позвякивающим, изящным, монетка к монетке - с профилем кесаря, самоуверенно прижимающимся к ее крутым бедрам...
   Она сейчас там, на холме - с Ним и одиннадцатью. А двенадцатый запивает свое горе кислым вином - его кровью...
  
   В саду с тихим ветром играла листьями осина. Изнанки листьев, серебристые, гладкие, были похожи на рассыпавшиеся по полу монеты. Ветер слегка покачивал висящий на веревке труп.
   У калитки сада стояла женщина. Плечи ее ссутулились, и золотистые волосы поблекли, а в глазах не было жизни. Еле слышно она шептала что-то - кажется, чье-то имя...
   Или это просто ветер шумел в листьях осины?
  
   Сон. Только сон. Я пришла в себя, наверное, очень быстро, компания шумела на лестнице, так и не поднявшись в квартиру.
   Это твой подарок, Иуда? Твое откровение? Право знать, что ты не предавал...
   Нет, должно же быть что-то еще, что-то, чего я не поняла до конца.
   Пальцы слегка покалывало, будто они затекли и теперь понемногу приходили в себя... Кажется, я оживала... Что там пообещал Господь Еве взамен кусочка яблока? И будут все ее дочери рожать детей в муках до конца времен и страшного суда...
   Не в муках, нет. Рожать. Детей. Господи, неужели? Вот он, последний подарок Иуды мне... Господи, неужели?
   На ватных ногах я дотащила себя до ванной. Стянула одним вверенным движением джинсы и труси. На их белоснежной поверхности распускались опьяняющими алыми маками несколько капелек крови...
   Такое неуместное в мире мертвецов право рожать жизнь.
   Взамен боли на меня навалилась тошнота. И всепоглощающая радость...
   100 день от п.р. Агнец и 144 тыс. искупленных
  
   Солнце. Много солнца - теплого, пушистого, ласкового... Солнце полосками режет щеки, и мне кажется, что я гляжу на солнечный мир сквозь решетку... На самом деле - это травинки перед глазами, они слегка покачиваются, отчего решетка ежесекундно меняет свой узор. Оно такое теплое, выдуманное мной солнце
   Небо - голубое-голубое. И такое огромное, что мне кажется, будто в нем можно утонуть. Небо похоже на море, а море похоже на небо... Только вот ни один отчаянный путник не решился выплыть сегодня на небесные просторы на своей облачной лодочке. Если на палитре художника смешать голубую и желтую краску, то получится яркий зеленый цвет...
   Если смешать солнце и небо, то получится зеленая трава. Трава, качающаяся сейчас между мной и солнцем с небом.
   - Эй, Ирр, да ты спишь...
   - Нет, жду белого облака, на котором ко мне приплывет прекрасный принц...
   Принцы обычно на конях приезжают, а не на облаках...
   Я посмотрела в его бездонные глаза - такими же зелеными и мягкими, как утреннее море, они будут у нашего ребенка. У нас обязательно родится дочь - с россыпью веснушек по загорелым щекам, с маленькими острыми хищными зубками и со светло-золотистыми кудряшками, светящимися на солнце. Она станет новой Евой того мира, который мы сами себе построили. Я, пожалуй, так и назову ее - Ева.
   Счастье - это так просто.
   Никому не доверяй наших самых страшных тайн...
   Никому не говори, как мы умерли.
   А в остальном можешь смело делать, что хочешь...
   Теперь мне не холодно. Совсем не холодно, пропала зябкая настороженность, прятавшаяся в глубине костей, заставлявшая все время невольно вздрагивать. Тело словно научилось жить и функционировать в мире вечного мороза.
   Теперь мне не страшно. У меня есть право любить и жить, и право быть любимой...
   Я сквозь траву потянулась к Ларсу, нашла и сжала его руку...
   - Ты изменилась за последние дни. Очень сильно...
   - Почему ты так считаешь?
   - Ты стала мягче, Ирр... Мягче и нежнее. Мне кажется, что ты пытаешься что-то скрыть от меня, и за своей нежностью прячешь чувство вины.
   Разнеженность и лень с меня как ветром сдуло. Я вспомнила, почему решилась откусить от яблока. Перевернулась на спину и посмотрела в бездонные синие глаза:
   - Что ты имеешь ввиду, Ларс? Ты хочешь сказать, что я тебя обманываю?
   Он притянул меня к себе, провел рукой по волосам и дальше - по шее, по спине...
   - Не обманываешь, милая... Просто не говоришь всего. Но мы уже начинали этот разговор, давай не будем снова к нему возвращаться.
   Я кивнула. Давай не будем. Оставим друг другу право на маленькие личные тайны, в которых так нуждаемся. Вот только я, пожалуй, расспрошу Кэт, что же она все-таки узнала от Элизы и виделась ли с ней...
   Трава под нашими телами смялось, и солнце лениво ползло вдоль моего позвоночника, и дальше, к горизонту.
  
   Сказано - сделано. Кэт я решила навестить следующим утром, тем более что в ее убежище, как ни зазывал меня туда Ларс, я не была еще ни разу. Мне по-детски хотелось взглянуть на квартиру Кэт, увидеть ее отражение в этом мире, какие-то мелочи, которых я никогда не пойму другим способом. Что она притащила из прошлой жизни?
   Я постучала, но на мой стук никто не ответил. Упрекая себя в том, что любопытство - не порок, но крайне большое свинство, я сунула толкнула дверь и сунула нос в образовавшуюся щель. Тихо...
   Так тихо, что я слышу дыхание. Двойное дыхание спящих людей, переплетенное в одну алую нить.
   Я знаю, когда так дышат - уснув в обнимку после бурного секса, когда глаза закрываются от усталости друг от друга, а руки еще тянутся, тянутся... Ларс? Неужели он все-таки изменяет мне с этой, этой...
   Я должна знать правду. Какой бы она ни была - пусть даже мне безумно больно, так больно, что невозможно дышать.
   Пусть даже рухнет весь мир, в основе которого лежат мои маленькие страхи и желания. Я тихонько открыла дверь шире и шагнула в комнату. В комнату, пропахшую потом, сигаретным дымом и чужой страстью.
   Они лежали на ковре цвета опавших листьев рядом. Темная кожа спящей Кэт отливала матовой бронзой, и рука Ижена на ее бедре казалась почти ослепительно белой.
   Адам и Ева, уснувшие в раю.
   Я невольно почувствовала себя змеем-искусителем, прячущимся в кронах райского сада. Змеем, готовым обмануть и предать.
   Дверь, мое ненадежное прикрытие, предательски скрипнула.
   Я выскользнула на улицу, пробежала несколько кварталов и рухнула на бордюр тротуара, поджав под себя ноги.
   Увиденное требовало серьезного переосмысления ситуации, к которой я привыкла. Я не ожидала этого от Ижена, считая его почти своей собственностью. Я не ожидала этого от Кэт, так по-детски влюбленной в Ларса. Вот разгадка всех ссор, всех внезапных стычек и недомолвок, которым я так удивлялась... А Ларс, похоже, знал с самого начала.
   Нет, не Адам и Ева - два диких зверя, сплетшихся в объятьях... Нашедшие друг друга в пустой саванне звери,
   Но меня напугала не случайно подсмотренная постельная сцена. Меня напугала квартира Ксении. Точная копия моего дома из прошлой жизни. Вплоть до ковра под цвет моих волос и рисунков на стенах...
   Еще одна загадка этого мира, не имеющая ответа? Или все-таки странная случайность, совпадение, вымышленный моим подсознанием сон?
   Я посмотрела в пустое небо.
   Что ты хотел этим мне сказать?
   Что я должна понять?
  
   - Ты знал?
   - Знал что?
   - Что твой обожаемый Котенок спит с Иженом?
   - Конечно, знал...
   Ларс выглядел абсолютно невозмутимым. Я же начинала злиться...
   - А почему мне не сказал?
   - А надо было? Они сами бы тебе сказали рано или поздно... А что ты так злишься? Ревнуешь?
   Он покосился на меня подозрительно, и в зеленых глазах вспыхнул недобрый огонек упрека. И несправедливой обиды. Все-таки какой он еще мальчишка, боже правый!
   - Нет, не ревную, просто чувствую себя недостойно обделенной вниманием. Почему-то от меня всегда скрывают все секреты Полишинеля... А это как минимум несправедливо.
   - Несправедливо было бы, если б они тебя на свадьбу не позвали... Я не понимаю, почему ты дуешься? Или ты не хочешь пожелать им счастья?
   - Помнишь первое правило нашего мира, Ларс? Никогда не желай счастья...
   - Правила для того и созданы, чтобы их нарушать, Ирр... Я бы совсем не стал возмущаться, пожелай счастья кто-нибудь нам с тобой.
   - Знаешь, пожалуй, мне надо побыть одной... Осмыслить кое-что... Ты не против?
   - Не против, мне тоже иногда нужно одиночество...
   Я слышала, как хлопнула дверь подъезда, и хотела посмотреть ему вслед. Белая фигура моего последнего ангела исчезла в темноте быстро, и только эхо его шагов и какой-то незнакомый мотив долетали до меня еще несколько секунд.
   Стекло приятно холодило лоб, и я простояла так довольно долго... Потом закурила, налила себе кофе и решила, что все идет так, как надо. И Ижен, и Кэт имеют право на счастье. Вот только комната Котенка, отражение моей прошлой жизни никак не давала мне покоя...
  
   Я не заметила, как уснула - из сладкого состояния полудремы меня вытащил на буксире настойчивый стук в дверь. Должно быть, Ларс вернулся... Хотя с чего бы ему стучать? Не желает нарушить моей медитации?
   За дверью стояла растерянная Кэт. В руках певица мяла темно-синюю вязанную шапочку, а глаза были полны подступающих слез. Я молча распахнула дверь пошире и сделала приглашающий жест рукой.
   - Ирр, мне кажется, мы должны поговорить... Я нашла выход.
   Она протянула мне шапочку. Потом посмотрела на меня.
   - Я знаю, ты была в библиотеке... Мы с Иудой говорили о тебе. И он открыл мне правду - единственный выход отсюда - это убить тебя. Заставить страдать, мучиться - и умереть во имя искупления наших грехов. И тогда я вытащу всех, всех, понимаешь?
   Я сглотнула. Ай да Иуда, ну и поворот сюжета... А мне казалось, что я вычислила этого старого обманщика. Беру назад свои слова с обещанием заглядывать в гости.
   Кэт еще раз испуганно огляделась, потом швырнула шапочку на стол.
   - Я не могу! Не могу! Даже если я вырвусь отсюда - зачем мне тот мир без тебя?
   Я смотрела на нее недоумевающее. Что она имеет в виду? Я прекрасно понимала, как Ксюшке хочется вырваться, снова начать нормальную жизнь - она потеряла куда больше, чем все мы... И я на ее месте, наверное, пошла бы на то, чтобы принести случайную знакомую в жертву.
   - Я люблю тебя! Слышишь, люблю, мне все равно эта жизнь в будущем без тебя не нужна... Не Ларса, не Ижена я хочу отсюда вытащить, тебя, Ирин... Всегда во всем этом мире была только ты одна, с самого первого мгновенья - тогда именно я уговорила Менестреля подойти к тебе и познакомиться... Я даже у Ижена выспросила, как выглядела твоя комната в той, прошлой жизни - чтобы понять, что ты думаешь и чувствуешь... Я даже его любовницей стала только поэтому - потому что ты была с ним.
   Она прижалась к моей груди, обняла меня и заплакала. А я не знала, что мне делать дальше - с этим бессмысленным признанием, на которое я никогда не смогу ответить.
   Почему я? Что во мне такого, что ты так ценишь, девочка?
   Что же ты напридумывала себе такое, Котенок, что никак не хочешь отказаться от иллюзий. Я поглубже заглянула в черные, как безупречность, глаза. В них были страх и отчаяние. И еще что-то, что очень странное... Начало сказки? Конец правды? Не разглядеть...
  
   - Светлячок?
   - Светлячок!
   - Светлячок...
   Что же ты наделала, моя маленькая глупышка... Ведь теперь тебе точно не научиться летать. А я - несла крылья для самой прекрасной птицы вселенной.
   Изломы коридоров - где ты, Светлячок?
   Опускаю веки - пустой взгляд не скажет ничего нового.
   Сотру с щеки капельку крови - зачем? Сама себя - привязала к земле.
   Теперь тебя нет. Нет нигде... Девочка моя, единственная, зачем?
  
   В городе третий день пожары - мой дом стоит на отшибе, и поэтому я пока могу жить здесь. Но скоро и меня эвакуируют, а то и призовут в доблестные ряды нашей армии - служение Родине прежде всех остальных таинств мира, и мелочи вроде попытки выжить никого не интересуют. Ты уже не ребенок, милочка, ты офицер запаса...
   А что тогда? Тогда - кипы бумаги, которые разворачиваются под знойным ветром, холодные сумерки в жирных хлопьях сажи и бесконечные глаза мучеников. Все короли и поэты уже несколько веков, как мертвы - зачем приносить жертвы в их имя? Сегодняшняя война куда конкретней и страшней любых поисков Гроба Господня...
  
   - Ваше Величество!
   - Молчите!
   - Ваше Величество!
   - Молчите, сударыня: не нужно лгать мне - я не слепая и вижу, что творится в моем городе. Не моя вина, что меня предал народ - моя вина, что меня предал мой двор. Когда умирают короли, узурпаторы тоже не живут долго.
   - Но, Ваше Величество...
   - Молчите же, молчите... Не правда ли, прекрасное вино? Пейте, пока у нас есть такая возможность... Запомните его вкус надолго - и теперь бегите, мой друг, берегите себя.
   - Ваше Величество...
   - Я - остаюсь.
  
   Толпа кипела и выкрикивала оскорбления. Экран не передавал запаха пота и страха, и потому она была совершенна - восходящая на свой последний трон королева. Десять тысяч вольт, и адью, прощайте, Ваше Величество, да здравствует Республика! Усмехнулась. Одно слово - Королева. Даже на последнем рубеже. Говорят, ей запретили одеть традиционный пурпур - чтобы у толпы не было ассоциаций с кровью... Впрочем, едва ли она менее прекрасна в белом. Последнее, что я увидела - сеточка морщщинок в уголках усталых глаз и седые пряди. Такие же, как у меня... Корона - слишком тяжела для смертных. Что, поиграем со старухой в прятки. А ведь когда-то твой народ любил тебя, Обреченная.
  
   Вновь приношу клятву верности - ее не впервой нарушать. Оглядываюсь на толпу.
   - Светлячок?
   Нет, пригрезилось...
   Я, говорят, не умею прощать. Та, Чье Имя Пишут Кровью. Наемница. Убийца.
   Не снимай маску - не обижай расшалившихся детишек, старина. Мы - старше, они считают, что наше время уже прошло. Дай им побаловаться иллюзиями и попрыгать в классики на морской глади. Может, тогда и сможешь уловить в толпе такую знакомую светловолосую тоненькую фигурку. Благословенны те Города, в которых живут влюбленные полубоги. Им - все по плечу.
   - Светлячок?
   Нет, все-таки кажется...
  
   Да, Ксюш, все это только тебе кажется. Ты придумала себе историю про какой-то другой мир, и нарисовала себе образ любимой. Но я не она, малыш. Я всего лишь...
   Ксения испуганно и Завороженно смотрела на мое лицо.
   - Тогда кто ты, Ирин? Кто? Дочь Божья? Или сама Богиня давно забытой легенды?
   - Нет, Кэт, никакая я не богиня... Я всего лишь такая же запутавшаяся девочка, как и ты... Я не смогу спасти ни одну заблудшую душу, даже свою.
   - Нет, Ирин, можешь... Потому что мы все трое здесь из-за тебя - и ради тебя. И если ты найдешь выход, ты вытащишь нас всех. А то, что предложили мне - просто очередная ловушка, волчья яма, из которой нет возможности выбраться. Вот только...
   - Вот только обе вы дуры. Редкостные, - стоявший в дверях Ижен невесело усмехнулся. - Предлагаю союз на троих. Будем вместе играть в Богов.
   Оп-па... А мы и не слышали, как он вошел. Интересно, какую часть разговора услышал этот бессовестный эксплуататор чужих эмоций? Все? Или только ничего не значащий отрывок?
   - А не пошел бы ты? Куда-нибудь чуть подальше окраин Чистилища?
   - Покажешь куда, Ирочка, пойду всенепременно...
  
   113 день от п.р. Три ангела
  
   Народу было много - около сотни человек. В условиях нашей маленькой коммуны это вполне можно было назвать массовой демонстрацией. Люди что-то обсуждали, глядя на наспех сколоченный помост, возвышавшийся в центре толпы. Помост походил одновременно на сцену и на жертвенник - посреди настила из досок возвышался обложенный хворостом столб.
   К столбу была привязана девочка. Маленькая рыжеволосая девочка с огромными и загадочными глазами...
   Она не плакала, смотрела на толпу зло и настороженно, и лишь перешагивала с ноги на ногу, словно пританцовывая. Хворост слегка похрустывал под голыми ступнями. Я не знаю, как я услышала за гулом толпы этот призрачный звук, но мне он показался оглушающим.
   Элиза. Библиотечное привидение, раздаривающее маленькие вязанные шапочки и ничего не знающее о настоящих грехах. Танцовщица, слегка нервничающая перед выходом...
   У края сцены стояли двое мужчин, я видела их впервые. Один держал канистру с бензином, а второй, в черном балахоне, что-то вещал толпе, собравшейся у помоста, воздевая руки к небесам.
   - О, давненько я в цирке не был, - усмехнулся Ижен.
   - Помолчи, дай послушать, - шикнула вцепившаяся в его руку Кэт.
   - ... ибо сказал он - найдется тот, кто искупит грехи ваши, невинный и чистый. А кто может быть невинней и чище, чем ребенок? И она готова принять страдания за грехи наши, и мы все в этом мире обретем свободу...
   - Они что, сжечь ее собираются? - глаза Кэт распахнулись, сделав ее похожей на мультяшку аниме.
   - Помолчи, дай послушать, - ядовито зашипел Ижен. Кэт сглотнула слюну и стала дальше внимать проповеди. Я же почувствовала, как рука Ларса крепче сжала мою ладонь.
   - ... и принесет священное пламя костров нам всем очищение, и будет у нас шанс списать десять тысяч грехов, и выйти чистыми в новый мир, к новому небу и новой земле, ибо наши души не будут больше гнуться под тяжестью совершенных проступков... Хочет ли кто-то из вас исповедаться в грехах своих, прежде чем мы приступим священнодейству сожжения?
   Кэт сглотнула и заплакала.
   - Они же правда собираются ее сжечь...
   А на сцену уже выбиралась девушка... Я ее раньше не видела, появилась в городе недавно, что ли? Внешность пионерки, спортсменки и просто красавицы ответа на вопрос не давала.
   Стоящий на сцене подал кающейся грешнице руку, и она что-то зашептала ему, все больше и больше становясь похожей на проштрафившуюся школьницу. Проповедник улыбнулся, потрепал девушку по щеке, взял за руку и подвел к краю помоста:
   - Вот, братья и сестры мои, перед вами грешница, но ее ждет место в новом раю, ибо она призналась во лжи и желании быть первой, и ее грехи будут искуплены. Кто-то еще готов?
   Девушка кинулась в ноги проповеднику в каком-то ненормальном экстазе, но желающих в толпе исповедаться больше не нашлось. Впрочем, народ не расходился - развлечений у нас в мире не так много, и все ждали продолжения представления.
   Ижен обнял покрепче талию Кэт, Ларс сжал мою руку еще сильнее, и они переглянулись... Мне этот обмен взглядами категорически не понравился, и я очень хотела спросить, что это мужская половина нашей компании задумала. Но Ижен успел раньше.
   - Готов?
   - Как пионер...
   - Давай.
   Ижен раздвинул толпу, вежливо подал руку уже спускающейся девице и вскочил на край сцены. Втащил за собой Кэт. Ларс поднял на невысокий помост меня, потом и сам забрался... А Ижен уже вещал, будто привычный к трибуне продажный политик:
   - Товарищи! Господа! И прочие, кого сюда черти принесли... Эта проповедь - ересь, вы, я думаю, это прекрасно понимаете... Представление в угоду достопочтеннейшей публике, полное штампов и заезженных образов. А вот мы вам скажем правду - никакие мы не избранные. Но наш святой, знаменитый Ларс-из-Отстойника готов прочитать вам настоящую проповедь, а не тот сионский бред, который вы здесь слушали... Ларс, прошу! Поддержим оратора аплодисментами...
   Ларс недобро усмехнулся, посмотрел на заварившего кашу Ижена и шагнул навстречу толпе.
   "Какой он красивый", - подумала я невольно. - "Похож на посланника небес, и вправду несущего нам истины..."
   - Друзья... Я никогда не говорил со сцены, всегда только пел... Мне сложно сказать вам сейчас что-то новое, но, я надеюсь, вы услышите меня...
   Не то. Не то, Ларс, они совсем не это хотят услышать, давай, выигрывай время, пока Ижен отталкивает проповедника в рясе, пока я и Кэт пытаемся остановить мужчину с канистрой бензина...
   - Нам подарили целый мир, полный чудес. Мир, где у нас есть все - а мы сами пытаемся его разрушить, превратить в руины...
   ... я и Кэт висим на плечах высокого идиота, откручивающего крышку с канистрой бензина, Ижен развязывает руки Элизы, стянутые у запястий...
   - Скажите себе, разве достойна эта девочка смерти во имя искупления наших грехов? Разве не будет тягчайшим грехом сейчас убить ее, сжечь на костре подобно средневековой ведьме?
   Ларс замолчал, секунду выдерживая драматическую паузу, и в этой паузе звук пощечины разнесся над толпой оглушительным громом среди ясного неба.
   - Я что, просила меня спасать? - прокричала Элиза детским, срывающимся голосом.
   Все обернулись на девочку и Ижена.
  
   Ларс и Ижен задумчиво чесали в затылке. Элиза смотрела на них недобро, как и проповедник, как и мужчина с канистрой, как и большая часть толпы...
   - Эх, заставь дурака Богу молиться, - произнес проповедник. - Он лоб расшибет. Причем не свой, а того, кто по соседству молится! В жертву бы вас, идиотов, вместе с Элизой, но "не убий" - одна из десяти заповедей...
   Мы потихоньку попытались ускользнуть со сцены, но человек в балахоне нас остановил.
   - Э, нет, ребятки, она желает, чтобы вы, попытавшиеся сорвать ей Освобождение, оставались тут... Так что не обессудьте.
   Он кивнул в толпу. На сцену вскочила шестерка крепких парней, двое не очень-то вежливо скрутили руки за спиной мне и Ксении, еще четверо удерживало злящихся и плюющихся Ларса и Ижена.
   Элиза тем временем вернулась на свой костер, готовясь к бенефису. Помощник этой чокнутой парочки щедро полил ветки и бумагу бензином и вытащил коробок со спичками. Элиза подняла голову и посмотрела на толпу:
   - Я готова.
   Потом вдохнула глубоко и продолжила:
   - Я знаю, на что иду. Я спасаю нас всех от конца света... Мне попытались помешать они - всадники Апокалипсиса, посланники дьявола, прикрывающиеся благими намерениями - посмотрите в их лица. Конь блед, конь черен, конь рыж и конь бел... О, они еще будут искушать вас своими речами, помните мои слова! Но сейчас у нас есть шанс. Маленький шанс спастись... И я восхожу на этот костер за ваши души.
   Она замолчала, потом еще раз обвела толпу тяжелым взглядом ослепительно зеленых глаз. Остановилась на своем помощнике и кивнула ему. Он чиркнул спичкой о коробок и бросил маленький пламенный метеор к Элизиным ногам.
   Пламя занялось сразу, улегшись у ее ступней как хорошо выдрессированный щенок.
  
   Прошло минут двадцать, прежде чем мы все поняли, что происходит. Элиза смотрела на меня сквозь огонь удивленно. Языки пламени беззастенчиво лизали ее щеки, обугливали платье - но с ней ничего не происходило. Она уже стояла среди огня обнаженная, перемазанная в копоти, но абсолютно целая и невредимая.
   Толпа загудела. Проповедник закричал:
   - Смотрите, она святая! Огонь бессилен над ней, она чиста, как ангел, она искупила наши грехи!
   В толпе закричали, кто-то заплакал. Охранники удивленно выпустили наши руки.
   Ижен с Ларсом нехорошо ругнулись, и привычным слаженным жестом кинулись вытаскивать новоявленную святую из костра.
   Элиза дрожала и плакала.
   - Это не выход, малышка, - произнес Ларс ласково, накидывая ей на плечи свою куртку. Это всего лишь иллюзия выхода.
   Я и Кэт сняли свои шапочки, подаренные новоявленной мученицей, и кинула в разгорающийся костер.
   Теперь Элиза впервые была похожа на ребенка, а не на взрослую женщину, чудом оказавшуюся в детском теле. На ребенка, потерянного в огромном мире.
   Иллюзия выхода так же больно разбивает надежды, как и непробиваемая лбом стена.
   Но меня мучил совсем другой вопрос...
  
   - Когда ты догадался, Ларс?
   - Почти сразу. Я был в библиотеке, Ирина, и говорил с ней... Потому и не стал расспрашивать тебя о шапочке.
   - Но откуда ты мог знать, что это не выход? Откуда, Ларс? Ведь все выглядело таким логичным, таким близким к разгадке...
   Мы были дома, на кухне - отмывшимся от сажи и неприятных воспоминаний всадникам апокалипсиса хотелось покоя и уединения. Ларс варил кофе, а я медленно курила, пуская в воздух тонкие струйки дыма.
   Ларс взял кухонный нож и осторожно провел по ладони. Края раны сомкнулись, не оставив и капли крови на ноже... Я уставилась на его руку недоуменно - даже маленького шрама нет, даже следа... Будто он ножом воду резал, а не ладонь.
   - Почти сразу, Ирр... Все дело в боли, моя хорошая... мы больше не можем ее испытывать, как бы нам этого не хотелось. Никто. А потому и искупление грехов через страдание невозможно. Вот так.
   - Что значит не можем? Как - не можем?
   Я вспомнила, как укололась об Элизин терновый венок в гостях у Иуды.
   Недоуменно схватила нож, ткнула в свою ладонь и взвыла от боли. На пол закапали густые алые капли, Ларс прижался губами к красному ручейку, хлеставшему через край...
   Краны открыты, пей, мой прекрасный ангел, мою жизнь...
   - Ларс, кончай вампирить!
   Я оттолкнула любимого и потянулась за полотенцем, обмотала порезанную руку и легко поцеловала Ларса в алые от моей крови губы.
   - Не можем, говоришь...
   - Ты просто другая, Ирин. Ты в этом городе единственная, у кого теплые руки... Он прижался щекой к моей непострадавшей ладони.
   Подумаешь, боль...
   Не так уж велика потеря, мой мальчик, поверь. У нас всех есть нечто большее, чем просто право страдать.
   - Ларс, пожалуйста, зажги сегодня для меня побольше звезд на нашем обреченном небе... Я хочу устроить романтический ужин при свечах. Не хочу, чтобы огонь ассоциировался у меня теперь только с грязью не обретенного рая... Мы ведь имеем на это право, правда? И еще, я хочу, чтобы ты сегодня пел. Только для меня, что-нибудь очень нежное и очень романтическое...
   Он взял гитару, подтянул струны, и выполнил мою вторую просьбу. Голос его был уставшим и нежным:
  
   Любимая, ты стала забывать -
   Как страшно иногда не спать ночами,
   И небо сдерживать усталыми плечами
   В преддверии паденья. Буду звать
   Тебя одним из тысячи имен,
   Что до меня придумали... Не стану,
   Обманывать, что звезды по карману
   Летевшим вниз под колокольный звон.
  
   Любимая, ты стала забывать
   Мои слова, молитвы или песни,
   Ты так грустна, а я - бездумно весел,
   Но не с тобой... И бесполезно - ждать
   Вернувшихся с невидимой войны,
   Вернувшихся - но не живых покуда...
   А мне сейчас необходимо чудо,
   Которое не сотворили мы.
  
  
   Бесчисленный звезды смотрели в наше окно, насмехаясь над двумя детьми. А Ларс все пел, звуками разгоняя оживающую темноту за окном...
  
   Любимая, ты стала забывать,
   Как страшно знать, что кто-то здесь - не вечен,
   Из льдинок сложишь слово "бесконечность",
   И будешь - бесконечность - умирать
   От холода протянутой руки...
   Что до меня - я, так и быть, прощу,
   Несказанное слово - ранит больше,
   И стрелки на часах застыли. Все же
   Ты не уйдешь, когда я отпущу.
  
   Свечи едва дрожали от его дыхания в ритм вздрагивающим струнам. Все-таки он талантлив, мой любимый... Чем не повод для гордости?
  
   Любимая, ты стала забывать...
   Что с нашей верой? В праздники и будни
   Скажи, как быть, когда тебя - не будет?
   Как жить, когда не хочется вставать
   С земли, истерзанной, как в день ее творенья.
   А небо падает, и некому держать,
   И звезды рассыпаются, дрожа,
   В твоем лице от прожитых мгновений.
  
   Когда Ларс уснул, я тихо встала и вытащила из комода яблоко. Значит, ты поменяло не только меня, ты поменяло весь мир? Они теперь не верят, что бывает по-настоящему больно. Что ж, это тоже итог, под которым можно подвести черту... Любимая, ты стала забывать прежний мир.
   Я еще раз вытащила картинки, поцеловала нарисованные губы Ларса и всмотрелась в лица всадников Апокалипсиса.
   Что ж, так и есть. Я, Ларс, Кэт и Ижен лихо неслись через поля сражений, принося с собой гибель целого мира. Права Элиза...
  
   137 день от п.р. Жатва и сбор винограда
   Здание стояло на холме. Чем-то оно напомнило мне Колизей. Я вдохнула и попробовала стать серьезней. Ижен заметил мою гримаску.
   - Да, и что же тебе пригрезилось, звезда моя? Ла Скала, Театр Шекспира в Стрендфорде-на-Эйвоне, а то, может, и вовсе цирк-шапито? Не поделишься с папочкой своими наивными сексуальными фантазиями?
   - Ага, а ты опять припомнишь дедушку Фрейда и мои детские сны... Ничего страшного, всего лишь римский Колизей...
   - Действительно, не страшно. Было бы куда страшнее и куда более по Фрейду, явись тебе сейчас Эйфелева башня... Будь проще - и люди к тебе потянутся...
   Я усмехнулась, моргнула и величественное здание Колизея трансформировалось в уютный дом культуры средней паршивости... Не совсем то, что я хотела, но джинсы и черная водолазка будут здесь более уместны, чем на величественных каменных трибунах. Будь проще. Однозначно.
   ДК не поражало своей убогостью, но явно требовало срочного ремонта... Как лицо хорошо сохранившейся женщины слегка за сорок требует легкого макияжа, знаете ли. Потрескавшиеся стены, осыпающаяся штукатурка, разбитое окно, заколоченное досками.
   Не убогость, нет. Мне наконец-то пришло на ум правильное слово - запустение. Да, запустение - как и везде в нашем городе.
   Возле двери, на покосившейся доске для объявлений, висело две афиши. Одна старая, выцветшая, с рекламой старого доброго Титаника и, кажется, датами - за три или четыре года до того, как... Да ладно, Ирр, будь честной с собой - до твоей смерти. Кажется, я натолкнулась на чье-то нечаянно-сентиментальное, но оттого не менее болезненное воспоминание о красавчике Ди Каприо. Я мечтательно улыбнулась Лео и Кейт...
   Вторая афиша выглядела совсем новой... Или была совсем новой? Она была нарисована простой шариковой ручкой на белом листе формата АЗ. Впрочем, над афишей работал явно кто-то с недюжинными художественными талантами - простой рисунок выглядел живым и дышащим. Жан вздохнул мне в ухо:
   - Вот это да... Ирка, я и не знал, что ты снова рисуешь... А что, недурно вышло!
   - Опять принимаешь желаемое за действительное? Ну-ну, не знаю, чьих рук сие произведение искусства, но мне тоже нравится...
   На рисунке стояли Ромео и Джульетта. Очень молоденький мальчик, нежно держащий за руку девочку. У подростков были растерянные и очень усталые глаза... Никакими шекспировскими страстями здесь и не пахло, просто два потерявшихся ребенка, и я подумала, что Ижен привел меня поглазеть на какую-то детскую сказку в духе Крапивина. Про командоров и потерянную монетку. Я и не понял бы, что это за спектакль, если б для такой идиотки как я на афише не написали: В. Шекспир, Ромео и Джульетта. Спектакль будет дан в полдень в 137 день от первого восхода. Ан нет, нате вам, девушка, полную ложку классики с уксусной приправой из местных реалий.
   - Я не люблю Шекспира, Ижен... Ты же знаешь... Ромео и Джульетта всегда вгоняют меня в приступы нервной тоски и неординарной стервозности. И тебе не кажется, что вопрос быть или не быть в нашем случае несколько не уместен?
   - Я тоже не люблю Шекспира, принцесса... датская. Впрочем, твоя ирония не уместна, Гамлета здесь никто ставить не собирается. Я бы хотел сводить тебя на уайльдовскую "Саломею" или какую-нибудь пьеску местного розлива, но выбирать пока особо не приходится... Репертуар у наших звездочек ограничен. Впрочем, обещаю, что тебе понравится...
   - Нет повести печальнее на свете, чем повесть о сломавшемся клозете...
   - Что-то ты сегодня не остроумна, Ирочка... Тебе не идет быть пошлой и банальной с такой стервозной внешностью, тебе этого еще никто не говорил?
   - О, да мы никак решили комплимент сделать? Если так, попытка не удалась...
   - Есть многое на свете, друг Ирина, что и не снилось нашим мудрецам...
   - А что, таким мудрецам, как ты, еще и сны снятся? Я думала, ты просто на ночь питание выключаешь и скринсейвер заставляешь потрудиться...
   - Ню-ню, острячка...
   Ди Каприо лукаво улыбался мне уже совсем с другой афиши. Куда более новой и куда более актуальной. Клер Дейнс тоже выглядела до приторности милой с ангельскими крылышками за спиной. Вечная история любви и смерти, значит? Ню-ню...
   Театр встретил нас пустым пыльным холлом. Здесь царил полумрак, и после яркого солнца глаза долго привыкали различать хотя бы контуры предметов. В гардеробе матово поблескивали вешалки и чуть позвякивали номерки. На крайнем справа крючке висела чья-то забытая бежевая ветровка. Я улыбнулась - мне вспомнилось далекое-далекое детство, когда я, донельзя городской ребенок была вывезена в деревню к знакомым родителей "для поправки здоровья". Развлечений у меня, избалованной городскими возможностями в виде телефона, видеомагнитофона и двенадцати каналов по телевидению, было два - местные лошади и местная библиотека, располагавшаяся в очень похожем на этот ДК. Щиплющие травку коровы и парное молоко меня как-то мало интересовали.
   - Дежавю... Деревня Зюкайка в сумеречной зоне...
   - Что, воспоминания отрочества и юности нахлынули? И как? Чувствуешь себя Лениным в Горках?
   - Скорее Путиным в Израиле. Если шагнуть за эту дверь...
   Впрочем, ожидания мои не оправдались. За дверью оказалась совершенно пустая комната. Даже без мебели. Ижен привычно невесело ухмыльнулся, взял меня за руку и повел в зал. Народу было немного, но впечатление было такое, будто зал переполнен. Я взглянула на последние ряды - там никто не сидел, но мне спину ощутимо царапали взгляды.
   - Ах, да, чуть не забыл... Не обращай внимания на текст - они играют не саму пьесу, а свое воспоминание о пьесе... Так что это весьма вольная трактовка Шекспира, красавица и не надо показывать свою образованность и знание текста.
   - Я догадываюсь... Вот только чье воспоминание - режиссера или актеров?
   - Я бы предположил, что твое, милочка...
   Темно-бордовый потертый бархатный занавес поехал в стороны. Ехал он неловко, рывками, и мне показалось, что тот, кто его раздвигает, сильно нервничает. Бывает... Особенно на любительских постановках.
   Сцена была пустой. Абсолютно. Ни тебе шумяще-кипящих улиц средневековой Вероны на заднике, ни статиста в роли балкона. И лишь на краю стояла девушка, худенькая, очень нежная, с темно-каштановыми волосами до плеч... Она начала очень тихо, почти неслышно давно знакомую мне сказочку про две равноуважаемых семьи, но уже со второго слова ее голос окреп, стал сильнее...
   Средневековой Вероны на сцене не появилось. Зато ушел вглубь, растаял задник, и я увидела лес, каркасные палатки, оранжевую ленту, натянутую между деревьев, сложенные из сухостоя стены домов Монтекки и Капулетти.
   Матка Боска, передо мной был давным-давно знакомый, исхоженный вдоль и поперек, изученный вплоть до каждой лужи полигон за городом, на котором я в тинэйджерском возрасте проводила почти каждые летние выходные. Полигон для ролевых игр... Однако, какую злую шутку сыграло со мной воображение - театр в театре, с полусловными, полунастоящими декорациями и костюмами. Вот и Ромео - в явно средневековой курточке и джинсах, со шпагой из текстолита и обалденными темно-карими глазами.
   Впрочем, полуусловность мира сцены мало сказалась на актерах. Они не играли - они жили на сцене - или на полигоне, посреди не скошенной еще к середине лета и почти наверняка мокрой травы? Они искренне смеялись и хмелели от выпитого вина, хотя я видела, что в их кубках - привычных пластиковых стаканчиках - всего лишь чай. Я смотрела спектакль и не могла оторваться.
   - Кормилица... Кормилица...
   Голос Джульетты оказался до того знаком, что на мгновение рассеялось даже волшебство сцены, приукрашенное моим неуемным воображением. Где-то я уже слышала этот голосок, похожий на перезвон колокольчиков, причем слышала здесь, в мире Отстойника... Кто же она, невидимая мне пока Джульетта?
   В белом легком платье, с распущенными, летящими по ветру светлыми волосами на сцену выпорхнула Ася. Иллюстрация к старым ирландским легендам превратилась в ангела, принесшего благую весть. Господи, как она была прекрасна - моя Асенька, девочка, рожденная, чтобы умереть и засиять, подобно вифлеемской звезде в этом маленьком, никому не нужном театре на окраине Чистилища.
  
   - Что имя розы?
   Роза пахнет розой,
   Хоть розой назови ее,
   Хоть нет...
   Ромео под любым названьем будешь
   То совершенство, что уже ты есть...
   Зовись иначе как-нибудь, Ромео -
   И всю меня бери тогда - взамен.
  
   В темно-серых от боли глазах плескались любовь и недоумение. Ася напоследок еще раз хлопнула своими потрясающе длинными ресницами, и по щеке ее, бледной и измученной, пролегла тонкая дорожка влаги. Влюбленные прощались - и не могли разойтись.
   Зал молчал. Я тоже не могла аплодировать. Я лишь прошептала:
   - Боже, как она играет!
   - Играет? Ирр, неужели ты не понимаешь? Это мы здесь, в зале, играем этот спектакль - а они там живут. В средневековой Вероне, твоя влюбленная четырнадцатилетняя Ася-Джульетта и этот ее мальчик!
   - Но актер и должен жить на сцене, ижен... Это ты не понял...
   - Я? Ну хорошо, пусть я... Смотри дальше...
  
   О, Боже, как они фехтовали! Серебристые молнии мелькали в воздухе, выписывая какие-то совершенно немыслимые узоры. И...
   Меркуцио осел на пол и закричал. Это был крик неподдельный крик боли - так не ричат, играя свою роль на сцене. Глаза актера начали стремительно стекленеть - и я поняла, он уже не играл, он умирал, он умирал по-настоящему, и бренное тело оседало на деревянную сцену или на мокрую траву, уже не вмещая дух.
   Я сжала руку Ижена.
   - Ты это имел в виду? Но тогда и Ромео, и Ася... Они все тоже умрут? По-настоящему?
   - Смотри. Смотри до конца, девочка - и тогда я отвечу на твой вопрос.
   Спектакль больше не принес неожиданностей. Я слишком ждала смертей на сцене, чтобы сочувствовать умирающим актерам. И стекленеющие глаза (интересно, Ромео и вправду выпил настоящего яда) уже не внушали мне боли - только ужас перед тем, как они добровольно, один за одним уходят со сцены - в никуда.
   Актер должен играть до конца?
   Когда занавес упал, я не выдержала и разревелась. В память об Асе, о маленьком мальчике Ромео, об умершем первым Меркуцио. Крепко-крепко зажмурила глаза...
   Ижен заставил меня открыть их почти силой. Вся труппа - довольная, улыбающаяся - стояла на краю сцены. Зрительный зал был почти пуст, и потому они не кланялись - Ромео закурил, и Ася начала выдергивать шпильки из уложенных волос.
   - Куда тебя еще сводить? - жестко спросил Ижен. - Может, в цирк? Или, как они это называют, на Эмпайр Стэйт Билдинг? Ныряют вниз головой с высоты в сотню метров, разбиваются насмерть - и хоть бы что...
   - Но... Но, я же видела...
   - Ты видела то, что ожидала увидеть, вот и все. Смерть в этом мире такая же ложь, как и жизнь...
   - Ижен, но я...
   - Ириш, мы не можем умереть. И они не могут. Это часть нашей вседозволенности - вот они и позволяют себе все, что хотят... Ты и представить себе не можешь, что творится за запертыми стенами квартир...
   - Могу, Ижен. Очень хорошо могу. Злость, боль и унижение. Вседозволенность - это не отпущение всех грехов. Это - тюрьма.
   - Умница, девочка. Я рад, что ты тоже это понимаешь.
   Я не хочу жить так - зная, что можно все. Умереть. Погасить солнце. Создать новую вселенную. Я хочу, чтобы у нас был шанс просто жить. Детям и самоубийцам нельзя разрешать играть в Богов. Я больше не хочу, чтобы мир менялся, подвластный моим капризам!
   Не хочешь? Ты уверена?
   А другие? Может, это именно то, чего мы все хотели? Бессмертие - и вседозволенность. Просто мы с Иженом первые догадались, что можем все.
   Часть третья. Вне игры и правил.
   ... Суд над Вавилоном
  
   Мне нужно было собраться с мыслями. Найти спокойный уголок, хоть на миг забыть, что я живу в сумасшедшем доме, имя которому - чистилище.
   Я знала место, где любой стал бы искать ответы на все накопившиеся вопросы... И я - не исключение. Даже если мне не найти ответов, то почему бы просто не пойти туда? Попробовать посмотреть в глаза тому, кто втравил меня в эту историю без начала и конца? Того, кто подарил мне Зону Отчаяния и краткие мгновения счастья, но так и не ответил ни на один вопрос - почему...
   Ты есть любовь? Почему же тогда ты так болезненно наказывает за нашу любовь, та дорого заставляет платить? Смертью, разочарованием, потерями?
   Я не разочаровалась в тебе, напротив, с каждым днем я верю в твое существование все больше и больше... Куда теперь до меня оголтелым еретикам, сжигавшим свои страхи на кострах... Я пошла дальше, я переступила все твои запреты - только чтобы хоть на секунду быть слышанной тобой.
   Разве может любовь приносить столько боли? Разве могла любовь придумать смерть, уносящую тех, кто нам дорог, так легко?
   Да, ты никого не заставляешь насильно любить тебя, но какие права ты даешь отступникам? Что ты готов предложить отказавшемуся от тебя? Вечное изгнание? Вечную боль и сожаление о несостоявшемся? Кто ты такой, чтобы судить наши поступки?
   Почему ты зовешь злом все, что вне тебя? Почему? Разве зло - попытаться взлететь, когда земля так тянет вниз? Разве несущий свет был злом, когда ты отказал ему вправе быть не таким, как все?
   Отче наш, сотворивший нас такими, почему ты отказываешься принять и простить ошибки своих творений?
  
   В церкви было тихо, пустынно. Пахло старостью, а не ожидаемым мной ладаном. По тонкому слою пыли, устилающему пол, словно ковер, тянулось иконам несколько осторожных цепочек следов. Я наклонилась ниже, чтобы вглядеться в узоры - похоже, за последний месяц в церковь заходила всего пара таких идиотов как я... Да и кому нужны старые догматы, если появилось собственная возможность творить чудеса?
   Иконы тоже были пыльными. Я подошла к одной, провела по запыленным ликам ладонью - она покрылась серым налетом, легким, словно пепел сгоревших надежд... На меня грустными и напуганными глазами уставилась Мадонна, тонкой рукой зарывающая от меня своего сына.
   Не бойся, девочка... Сколько же тебе было, когда ты стала матерью, невинное дитя? Пятнадцать? Семнадцать? Жаль, уже не у кого спросить, а он, как всегда, не ответит.
   Младенец на твоих такой серьезный, что становится страшно. Скажи, Маша, он умел в детстве улыбаться? Он радовал тебя играми и рукотворными замами из песка? Или всегда нес истины, так и не понятые и не принятые нами?
   Я задумалась, потом решила, что богохульство вряд ли перевесит все мои уже накопившиеся серьезные грехи и грешки, потому прошла в алтарь и сорвала одну из бесчисленных драпировок. Поднявшаяся пыль заставила меня зачихать, и несколько минут я просто стояла, ожидая, пока поднятая мной буря в пустыне уляжется. Потом поудобнее свернула добытую тряпку в руке и пошла вдоль ряда икон, стирая с них пыль и вглядываясь в изображенные лики...
   Битва ангелов и демонов. Начало сотворения мира. Черное и белое. Шахматная доска, где так много фигурок, но сидит всего один игрок... Разве исход может быть иным, когда белые начинают и...? Люцифер, шахматный король, сброшенный с доски легким, но таким выверенным жестом... Адам и Ева, бедные разменные пешки. Самая известная шахматная партия с ходами, предсказанными за миллион лет до ее начала.
   Ной и его ковчег. Как ты уместил всех и вся на своем кораблике, а, Ной? Не иначе он отрыл тебе некий путь в новое измерение... Он поступил с тобой еще более жестоко, чем с Лотом и его женой, уходящими из пылающего дома, бедный старик! Он обрек тебя на вечное одиночество и неблагодарность, а у тебя не было даже сил противиться, ибо ты верил в его справедливость.
   Кто сказал, что Бог справедлив? Он просто всеобъемлющ, а все - это и горечь, и несправедливость, и одиночество тоже... Не так ли?
   Моисей на горе Синай. Седовласый король, ведущий за собой толпы. Интересно, если бы в камышах тебя нашла не дочь фараона, а нищая крестьянка, были бы у тебя силы и политическая поддержка, чтобы совершить великий исход? Кого ты любил и во что верил, великий вождь, так и не сумевший - до сих пор не сумевший вывести свой народ из пустыни, с вечного поля боя, где стрелы и камни давно сменились смертоносным огнем?
   Я подошла ближе к иконе, пытаясь разобрать почти неразличимые значки на маленьких и кажущихся такими хрупкими скрижалях. Твой почерк четок, как установки принтера, дорогой Господь, вот только к чему нам эти истины в мире, где все шиворот навыворот?
   Я прочитала заповеди вслух, одну за другой, все десять...
  
   Но их текст стал таким бессмысленным и уже не нес надежды заблудившимся.
   Самая первая заповедь - веруй в Господа твоего - в этом мире неуместна. Как можно верить тому, то отшлепал тебя, словно маленького ребенка и наказал за все предыдущие ошибки? Кто играет с тобой, словно кот с полу придушенной мышью, зная, что тебе никуда не сбежать? И имя его всуе мы поминаем через слово, ибо хочется верить, что в отличие от земли хоть здесь-то он нас слышит, и внемлет нашим непроизнесенным словам... Но разве мы верим ему?
   Господи, почему?
   Нет ответа...
   Тишина, тишина, тишина...
   Вечная тишина, награда каждому, кто верит.
   Бедная Жанна, ее шизофрения уверяла, что ты говоришь с ней. А какова была расплата, самый справедливый? Что ты дал ей взамен безграничной любви и преданности? Костер инквизиции - твоей самой верной секретарши, убирающей залежавшиеся архивы и ставшие ненужными документы?
   Разве я не говорила, даже мне, безоговорочно доверчивой, иногда нужны идеалы, на которые можно положиться, маяки, на которые можно плыть, избегая рифов?
   Религия? Ложный огонь среди скал...
   Третью скрижаль пересекала тоненькая трещина.. Букв почти не было видно, но я и так знала, что там написано... Не сотвори себе кумира? А кто был он, страдавший за нас всех мальчишка, поднятый толпой на недосягаемые звездные вершины, как не рукотворно сотворенный кумир? Моисей смотрел на меня с укоризной, словно говоря, что я не права, я не умею быть благодарной тому, что у меня есть...
   Дальше, дальше - слепыми пальцами по слепым надписям... Помни день субботний? Какой смысл в субботнем дне, если мы изначально живем вне времени и вне пространства? Чти отца своего и мать свою... Отец и мать? В нашем мире это понятие не имеет смысла, как не имеет смысла бесконечный ряд цифр, ведущий к декадильону, и дальше, дальше... Раз, два, три... Десять.
   Не прелюбодействуй? Не укради? Не обмани? Да мы только и делаем, что обманываем самих себя, крадем кусочки счастья у нашего творца и прелюбодействуем, прелюбодействуем... Изменяем сами себе и своим идеалам, своей любви, своему завтра.
   Не пожелай добра ближнего своего? Что за вздор эта заповедь, любое человеческое желание - желание того, что есть у кого-то другого, а мы с нашими мирскими желаниями ничем не отличаемся от тех, кто еще жив.
   Не убий?
   Я рассмеялась. Громко, отчаянно.
   Убийство мертвого, который не может умереть - считать ли его грехом согласно твоим заповедям, а, Господи?
   И пошла дальше, оставив Моисея недоумевать над моим смехом. К нему, единственному законному сыну своего отца, так на него похожему.
   К Иисусу.
  
   Под пылью я сначала увидела глаза. Синие или зеленые - в полумраке церкви этого не разобрать... Лицо было знакомым - я уже видела его когда-то, в прошлой жизни, в воспоминаниях Иуды - и усталым.
   Нам нужны новые правила. Новые законы. Новые десять откровений Моисея. Новейший завет, в котором не будет места для страданий во имя непонятно чего.
   Не полюби. Ибо любовь предполагает, что ты и завтра будешь рядом с кем-то, что кто-то нужен тебе больше, чем право на спасение...
   Не верь в будущее. Ибо у нас будущего нет. У нас нет вчера и завтра, только одно бесконечное сейчас.
   Не приноси себя в жертву, ибо жертва твоя все равно не будет принята...
   Не желай счастья... Счастливому не захочется расти и выбираться за пределы детского манежика, куда нас усадил заботливый папочка. Такой же мой, как и твой... Только вот тебя он признал, а всех остальных почему-то нет. Мы не умеем быть похожими на тебя, у нас нет сил стать совершенными и отказаться от таких маленьких, таких привычных слабостей.
  
   - Я знал, что найду тебя здесь... Куда еще могла побежать разуверившаяся в Господе Боге идиотка, как не в прибежище всех мыслимых и немыслимых иллюзий мира? Но я принес тебе добрую весть, разуверившаяся...
   Ижен стоял в дверном проеме, и солнце рассыпалось за его спиной двумя сияющими крыльями. Зрелище было красивое и впечатляющее. Вот только ехидный голос не походил на иерихонские трубы...
   - Ты - глас божий? Не смеши меня... Не дорос, по-моему, до столь высоких чинов.
   - Не глас божий, ты права, роль серафима мне никто не предлагал, но с ролью ангела вполне справлюсь...
   Ижен шагнул в зал церкви, и иллюзия сияющих крыльев за спиной исчезла.
   - Ты - ангел? Знаешь, роль демона подошла бы тебе куда больше... А, впрочем, мелковат ты для взрослого демона...
   - Ну, Ириш, смотря что понимать под словом ангел и демон... Всего лишь две стороны одного и того же явления. И потом, смысл слова "ангел" ты даже с твоим куцым образованием должна знать... Я, безусловно, не чистейшее божественное творение, но принести тебе благую весть вполне могу. Своеобразную записочку от того, кто никогда с тобой не разговаривает, как ты тут жаловалась...
   Я посмотрела на Ижена внимательней. Вариантов было три - он меня очень хорошо изучил, настолько, что читает мои мысли, он все-таки действительно ангел и говорит напрямую с ним и он издевается. Последнее - наиболее вероятное, так что примем за рабочую гипотезу.
   - И что за весть, чтобы нарушить уединение моей скромной молитвы?
   - Молилась она, как же... Еще скажи - исповедовалась!
   Все-таки издевается.
   - Ижен, давай ближе к делу, а? Если ты что-то хотел мне сказать, то говори...
   - Да собственность новость моя стара, как почивший в бозе Иоанн Богослов, Ириш... Наш мир ждет Апокалипсис. Новостью будет то, что папочка уже определился со сроками.
   - Откуда ты можешь знать это наверняка, Ижен? Ну откуда?
   Он безучастно кивнул на одну из икон. Я присмотрелась, не поверила своим глазам, подошла ближе... Икона была старой, ее покрыла сеть трещинок-морщино, кажется, они называются патиной... Но и морщинки не могли изменить лиц до неузнаваемости - я вглядывалась в карие глаза ангелов Божьих, такие же насмешливые, как глаза Ижна...Они разили бесов с карими глазами, такими же насмешливыми, как глаза Иуды...тысячи одинаковых лиц, безучастных ко всему.
   - Ну вот видишь, а ты не верила, что я ангел... Или что я демон, что практически равнозначно, милая. Но вернемся к нашему миру. У тебя есть шанс его спасти, предлагаю этим заняться... У тебя осталось еще несколько дней, девочка, постарайся принять правильное решение... Мертвым не встать из своих могил, что бы не привиделось Иоанну Богослову в его наркотическом бреде... Мы тут посовещались и решили, что проект Чистилища себя не окупает. А искупить грехи человечества может лишь тот, кто жив и безгрешен. Или ты хочешь дождаться гибели тех, кого любишь?
   Ижен подошел к одному из витражных окон, изо всех сил ударил по нему валявшимся тут же кадилом. Осколки полетели веером во все стороны. Ангел или демон подобрал один из них и провел по ладони... На пол густо закапала кровь.
   - На все тайны есть свой ответ, Ириш... Живые да будут спасены...
   Я не стала слушать его дальше. Хватит! Даже если ты и предвещаешь моему миру гибель, Господи, зачем мне об этом знать? Есть только один человек, которого я хочу спасти. Только один, кто имеет право жить, но покуда мертв. Я могу подарить ему жизнь, правда, Господи? Последний дар Иуды можно разделить и на двоих...
   Я кинулась вон из церкви, задыхаясь, боясь опоздать.
  
   - Ирина... Что случилось, Ирина?
   Я , наверное, выглядела очень живописно - вспотевшая, растрепанная, с красными щеками и прикушенными губами.
   Я ничего не ответила, только покрепче прижалась к нему, обняла... Мы стояли так долго, может, несколько минут, пока я не вспомнила, что мы крадем время сами у себя.
   - Мы должны поговорить, Ларс, серьезно. Я солгала тебе. Я все-таки нашла выход...
   - Ты уверена? Тебе не кажется...
   - Я уверена. Пойдем...
   Я вошла в комнату, открыла комод и достало надушенное яблоко. Оно по-прежнему было свежим, даже не заветрилось там, где остались четкие отпечатки моих зубов, маленькие, узорчатые.
   - Видишь? Оно с дерева познания Добра и зла, высаженного Богом в Эдеме... Но оно никакого познания не дает, милый, кроме того, что мы и так знаем, но в чем до боли боимся признаться самим себе...
   - То? Самое?
   - Нет, конечно, - повторила я с интонациями Иуды. - Но по свойствам примерно то же самое...
   - Ты не сказала... Почему ты мне ничего не сказала раньше, Ирина?
   - Потому что я никогда не хотела для нас судьбы Адама и Евы, Ларс... Я хотела для нас судьбы Господа Бога...
   - А мы равны ему, малыш... ты же и сама это знаешь... И мы все-таки будем счастливы. Теперь и навсегда.
   Ларс осторожно взял из моей руки яблоко и откусил.
   Глаза у него были удивленные и бездонные. А я поняла, почему Господь накал Еву куда более жестоко, чем Адама.
   ... Брак Агнца
  
   Я знала это место. Знала очень хорошо - еще до того, как трогательно, по-детски дрожащие руки Ларса развязали шарф на моих глазах, заставлявший меня, не видящую дороги, больше доверять своим ушам и азартно подрагивающим ноздрям.
   Зона Отчаяния.
   Меткое, как всегда, прозвище Ижена.
   Самая окраина нашего небольшого мирка. Кирпичная стена с жестокой, но от того не менее правдивой фразой - "Рок-н-ролл мертв". БГ в этом мире нет, и оттого ее продолжение кажется уже нелепой шуткой, оксюмороном. Насмешкой над низким тяжелым небом. Автор графитти не зря опустил его - мы все мертвы, все разделили злополучную судьбу рок-н-ролла и последних детей цветов, погрузившись в бесконечную Страну Чудес. Таков итог и такова истина.
   Да, именно отсюда я начинала свой путь в Город. Заблудившийся автобус, пятьсот метров до центрального проспекта и десять тысяч лет назад. Что ж, в очередной раз убедимся, что все и всегда в этом мире возвращается на круги своя.
   Я усмехнулась. В Зоне Отчаяния пахло болотом и опавшими листьями. Питером.
   Ларс повесил злополучный шарф мне на шею и крепче сжал руку. Его пальцы были холодными, почти ледяными - так в первые дни в Чистилище мучил холод меня, закрадываясь из самых закоулков сознания под кожу.
   - Я тоже хочу сделать тебе подарок, Ирр... - неуверенно. Потом и вовсе замолчал. В его глазах плескалось не то веселое отчаяние, не то озорная тоска. Отчаяние и тоска Бога, в которого вдруг перестали верить, и он собирается уничтожить пару очередных Содомов и Гоморр, и смотрит, как любимые тех, кто безгрешен, обращаются на пороге прошлой жизни в соляные столпы. Богу легче, он не умеет любить так, как люди - когда на самой высокой точке энцефалограммы сердце вдруг замедляет свой бешеный танец и стоит, стоит, стоит, пропуская удары...
   Я легко сжала его пальцы в ответ. Верь мне, милый, я Риму любой твой подарок с благодарностью. Даже преподнесенное в целлофановой упаковке предательство.
   Тоску в его глазах сменило что-то иное. Ломаная линия, детский страх - когда просыпаешься среди ночи о кошмара, и никак не можешь поверить, что ты в полной безопасности своей квартиры, и нет сил тнуть сквозь стиснутые губы воздух...
   - Ларс, милый, что-то случилось?
   Его пальцы совсем холодные, а в глазах уже не страх - неконтролируемый ужас.
   - Смотри...
   Реплика доходит до моего сознания с опозданием, я уже сама развернулась туда, куда смотрел он - я уже видела, И Зона Отчаяния, не зря носящая свое имя, отражалась в моих глазах тем же суеверным ужасом...
   Дальний конец огромного грязно-серого поля - километра три от нас, не больше, заливала обреченно-зеленая волна. Казалось, что на лист оберточной бумаги кто-то выплеснул ведро с краской...
   И еще - звук. Куда страшнее самой волны, заставивший меня заскрипеть зубами и сглотнуть невыносимо горькую слюну.
   Хруст. Стрекот тысячи кофемолок, превращающих в прах тоненькие птичьи кости.
   Сотни листьев, едва шурша, корчатся в огненной агонии.
   Кто-то идет по снегу, не оставляя следов.
   И запах. Соль, грецкие орехи, гнилые яблоки. Миндаль, корица и мускус. И что-то еще, с чем я никак не могу определиться - что-то знакомое, забивающее ноздри ватой, давящее на виски и глазные яблоки.
   - О Господи! - на грани слышимости прошептала я.
   Кто-то как эхо повторил эти слова за мной. Кто-то молился. Кто-то матерился. А высокий, нежно-хрустальный голос нараспев, перекрывая и мат, и молитвы, читал стихи.
   Я узнала этот голос. Кэт. Мы с Ларсом обернулись почти одновременно.
   За нашей спиной, на самом краю зоны отчаяния, у кирпичной стены стояли сотни людей. Все те, кого я знала, и другие, виденные мною впервые. Сотни лиц - измученные, полные страха и надежды.
   Возле самой кирпичной стены стоял Ижен. Старательно дописывал пронзительно-белым мелом продолжение фразы "Рок-н-ролл" мертв. Дошел до слова "Нет", поставил восклицательный знак и улыбнулся...
   - Ну вот и обещанный Апокалипсис... Устроим вечеринку, Ирочка?
   - Ижен, ты ненормальный...
   - Но оцени, какую побрал нам компанию. Умирать - так с музыкой.
   Он громко, фальшиво затянул "Рок-н-ролл мертв, а я еще нет... еще нет", но быстро умолк под тяжелыми взглядами стоявших рядом. Кэт тоже замолчала, смотрела на нас вопросительно. Глаза у нее, вопреки всему, были веселые.
   Зеленая волна все так же неумолимо катилась на нас, съедая расстояние, как куски торта.
   Я уже поняла, на что так похож напугавший меня звук.
   Пропущенный сквозь усилитель стрекот кузнечиков.
   Я уже видела, что неумолимо подбирается к нам с дальнего конца поля.
   Стая саранчи.
  
   Ларс обнял меня, развернул лицом к себе и поцеловал. Потом поймал мой взгляд, наполненный первозданным ужасом.
   - Ирр, девочка, послушай... Послушай, родная, я хотел сделать тебе подарок, настоящий подарок...
   Слова не слушались его Наскакивали друг на друга, путались, сцеплялись окончаниями, как сошедший с рельс поезд.
   - У нас есть еще минут десять, пока ОНО сюда не доберется...Пока ЭТО не пришло - слушай же... Я не могу отвезти тебя на Мальдивы или в Антиб - куда ты хотела? - я там не был никогда, но знаю, что это красиво... Но уже и не важно... - он споткнулся, потом продолжил еще быстрее, так, что я едва понимала, о чем он говорит. - Сейчас, понимаешь, я сделаю это... Все-таки сделаю, но не только для тебя... Это единственный шанс нам всем выжить - слышишь?
   - Я знаю. Делай, Ларс... Давай!
   - Я должен еще успеть сказать тебе. Обязательно. Я...
   Он так и не закончил фразу. Резко отвернулся от меня и уперся взглядом в стаю саранчи, словно пытаясь остановить набегающую волну. Я тоже пыталась, но моей фантазии не хватало, чтобы вообразить такую стену, что не переползли бы эти дикие полчища, сметающие все на своем пути - даже пространство и время. А до грязно-зеленой границы оставалось всего несколько сот метров... Первые зеленые твари, отряды разведчиков, уже добрались сюда - один из них опустился на рукав моего свитера.
   Вместо ожидаемой вытянутой мордочки на меня смотрело грустное девичье личико, обрамленное золотистыми кудряшками... Слегка прикушенные полноватые губки и насмешливые искорки в глазах. Эх, Алиса, не так бы нам встретиться! Я брезгливо тряхнула рукой и растоптала отлетевшую прямо под ботинок тварь. Тельце смялось с едва различимым хрустом и жалобным, так похожим на плачь ребенка звуком... Такой стон раздавался сейчас почти по всей Зоне Отчаяния...
   Я повернулась к тем, кто стоял у стены. Сейчас мне отчаянно хотелось увидеть их лица - человеческие, измученные, напуганные, но живые. Такие живые!!!
   Топтали тварей далеко не все. Я отчаянно искала в толпе Ижена, но не видела его - зато видела Кэт. Кузнечик сидел у нее на ладони, и она медленно поднесла его ближе к лицу, словно пытаясь разглядеть... Потом брезгливо, как и я, тряхнула рукой...
   Интересно, чье лицо увидела она?
   А вот золотоволосая Ася-Джульетта потянулась к существу, замершему на подолее ее платья... Подняла на ладони к лицу и медленно поцеловала. И закричала - словно от болезненно невыносимого наслаждения. Через несколько секунд ее тело, маленькое произведение искусства, залила зеленая волна тварей, и минуту спустя Аси уже не было...
   Длинноволосая женщина - кажется, я видела ее пару раз в кафе - что-то страстно шептала своему кузнечику...
   Мальчишка лет семнадцати баюкал своего.
   В зеленой волне исчезал высокий смуглый юноша.
   На красной футболке, белой блузке, зеленом платье - абстрактный темно-зеленый узор... Всего несколько секунд нежности - и вечная пустота.
   Сладострастные стоны и нечеловеческие вопли над Зоной Отчаяния.
   Странно, но мне тоже захотелось этой боли с привкусом миндаля.
   - Нет! Ася, Асенька! - крик Олега, кинувшегося к исчезающей в куче саранчи жнее, вывел меня из пьянящего отупения. Слова вернули страх.
   Боль и безумие уже захватили власть у этой треклятой Стены Плача. Рок-н-рол мертв, и от нас уже немного осталось, хотя основные силы воинства христова еще и не долетели до нас. Мы вымрем от нашествия саранчи,
   Повернулась к Ларсу. Чету Ижена, по всей видимости капитулировавшего с поля боя. Пусть сам выбирается, он-то точно не пропадет ни в одной заварушке, а возьмет на себя роль Брюса Вилисса, отталкивающего айсберг от "Титнаика". Я же останусь рядом с тем, кого люблю. С моим нежным и смешным мальчиком, так и не решившимся сказать самые главные слова.
   Ларс все так же смотрит на горизонт. Набегающие - пока еще постепенно - ручейки саранчи миновали нас, как вода минует скалистый риф, и мы стоим словно посреди зеленой реки. А на горизонте что-то неуловимо меняется - цвет, звук, запах...
   Никакой гнили. Никакого мускуса. Осталась соль. И еще йод. И свежесть озона.
   Кофемолки сменились грохотом мельничных жерновов.
   И внезапно налетевший ветер треплет длинные спутанные волосы Ларса, похожие на флаг нашей победы.
   Над грязно-зеленой волной саранчи поднимается еще одна - подсвеченная солнцем, золотисто-зеленая цунами, многотонная, очищающая, как первое причастие.
   Безумная волна - такая же невозможная, как моя надежда на спасение.
  
   У Ларса над верхней губой дрожали бисеринки пота. Он тянул, изо всех сил тянул водную стену к нам, стараясь опередить саранчу. Я зажмурилась, уткнулась лицом в его плечо и в первый, кажется, раз в моей жизни, стала всерьез молиться - чтобы он успел, хоть на долю секунды опередил конец света... Спаси и сохрани.
   Спаси и сохрани не нас. Его. В первую очередь - его. Мне никогда и ни за кого не было так страшно. А волны творимого Ларсом моря поглощали все новые и новые лица - грустное мамы, строгое - моей первой учительницы, бывшего босса, Юрка... Я не видела их, но знала, что они есть в это многомиллиардной толпе насекомых.
   Поднятая Ларсом цунами остановилась и легла у наших ног, как присмиревший щенок. Мне на лицо брызнуло несколько соленых капель, и я распахнула глаза ... Холодные брызги на веках, щеках, и на губах тоже - я торопливо слизнула их, боясь поверить, что мы оба живы.
   - Ирр, кажется, я спас Город... Правда?
   Он так похож сейчас на ребенка, построившего на морсом берегу плотину из песка и бегущего хвастаться маме... На маленького потерянного мальчика, которому нужны теплые слова - похож даже больше, чем в день нашего знакомства. Я запустила руки в го спутанные волосы и улыбнулась.
   - Правда, солнце мое... Ты у меня самый настоящий герой!
   Люди на берегу азартно топтали последних насекомых - после потопа уцелело всего несколько сотен. Побережье Ларсова моря с рухнувшей теперь стеной, обнажившей ярко-красные сколы кирпичей, напоминало бальный зал в психотропном мозг наркомана. В скорбной тишине, с потерянными лицами, мы отплясывали сальсу и джигу на останках тех, то был нам дорог - ноги поднимались и опускались почти в такт.
   Соленые капли на моем лице, оказывается, вовсе не морская вода. Я плачу навзрыд.
   - Ты выйдешь за меня замуж?
   Неожиданно он это спросил. Не самый подходящий вопрос на краю жизни и смерти.
   Я кивнула, взяла Ларса за руку, и мы медленно побрели вдоль берега.
   Остатки стены образовали на побережье заливы и отмели, и мы перепрыгивали через осколки кирпичей как дети... Набегающие волны уносили с собой очередную порцию дих кузнчиков, уже не похожих на тех, кого мы когда-то знали... Трагедия? Нет, мирное море...
   - Так все-таки, Ирр, да или нет?
   - Скорее да, чем нет.
   Я улыбнулась и поцеловала Ларса.
   ... Суд над зверем и лжепророком
   Первым нас нагнал Олег. Он несся по берегу, то и дело спотыкаясь о завалы, но чудом не падая - и мы услышали его тяжелое дыхание даже раньше, чем крик:
   - Эй, ты! Менестрель!
   Мы с Ларсом обернулись одновременно. Он посмотрел на меня, улыбнулся одними глазами - мол, видишь, милая, они решили признать во мне героя, будут теперь слагать баллады и легенды... Потом, все еще смеющимися глазами, взглянул на Олега.
   - Да?
   - Да как ты смел, ничтожество, пойти против Божьей воли?
   Я не видела глаза Ларса. Но чувствовала, что смех в них погас так же быстро, как вспыхнул... А вот в глазах Олега закипало фанатичное безумие. Холодное, но яростное, словно налетающий неизвестно откуда ветер поздней осени.
   Ларс недоуменно пожал плечами. Пойти против Бога? Полноте, он всего лишь спасал вас, несмышленышей... Впрочем, в следующий раз спасайтесь сами... Мешать не буду.
   Олег этого жеста не видел, он продолжал свой обличающий монолог однотонным, словно стены больницы, голосом.
   - Она ведь для меня была как свет в окне. Здесь, в этом сером мире - и там тоже. А теперь все, ее больше нет, лампочка перегорела и я больше не знаю, куда идти...
   Олег медленно раскачивался из стороны в сторону, как китайский болванчик ил неваляшка. За его спиной собирались другие горожане - мужчины, женщины. Все они молчали, но в глазах их, как и у Олега, было холодная и отчаянная ярость. Терпеливая, бесконечная, разрушающая.
   - Я мог бы уйти вслед за ней... Ведь она меня так любила. Да, за ней - как велел нам всем Господь - и они сожрали бы меня, как ее - мои тело и душу...
   Олег вдруг завыл - не заплакал даже, а именно завыл, и его слезы разбивались о землю, как стеклянные звезды - тысячей осколков. Горечь исказила черты лица - он больше не являл собой призрак Шварценеггера, а казался тем, чем был - неуверенным в себе пьянчужкой средних лет. Он выл, и этот вой был для меня наказанием и откровением - я знала теперь, что он и в самом деле любил Асю, и ту, домашнюю и унылую, и эту - ярко-звездную, а она его - нет. Ни там и тогда. Ни здесь и сейчас. Тяготилась им, как обузой, и мечтала уйти от него - к другому мужчине, в другую жизнь... А он все держал, держал, шел за ней, осел на поводе и Орфей за Эвридикой.
   Вот только как быть, когда Эвридика не любит Орфея?
   Она начинает его, преследующего, ненавидеть...
   И я видела дальше - все эти люди, которые стояли за ним - бесконечно любящие и бесконечно нелюбимые. Они вызывали у меня лишь жалость да нетерпение, как нищие на центральной улице старинного города, как зеленые листья под первым снегом.
   - Чего же вы сейчас от нас хотите? Мы тоже пытались спасти то, что любим... - я прошептала это еле слышно, одними губами.
   Но Олег услышал. Поднял на меня глаза, полные уже не ярости и тоски, но ненависти. Его лицо было страшно, а голос, когда он закричал, то и дело срывался на визг:
   - Ты, ведьма, и он - это вы во всем виноваты1 вы не дали нам уйти вместе с ними! Вы прогневили Бога, пытаясь изменить то, что он в свое бесконечной милости подарил нам! Будьте вы прокляты!
   Первый осколок кирпича кинул все-таки не Олег. Он в тот момент походил еще на безумного пророка, разбудившего паству, но так и не осмелившегося переступить Слово Божие. Кто-то другой, я не видела, смотрела в глаза Олега... Маленький красный снаряд просвистел в воздухе и ударил мне в плечо - я вскрикнула не столько от боли, сколько от неожиданности.
   Ларс, все еще продолжающий играть в героя, сделал шаг вперед и заслонил меня собой. А камни уже летели не по одному и не по два - безумным градом, и на его лице, руках то и дело расцветали кровоподтеки. А Ларс шаг за шагом отступал назад, закрывая меня собой, отступая к стене, не давая мне сунуться под смертоносный град.
   Он не кричал. Наверное, даже улыбался. Но я знала, как ему больно - по сведенный судорогой мышцам спины и шеи, к которым и прижималась, как трусливая мышь.
   Прошло несколько мгновений - или час, или вечность - когда он наконец упал. Мягкая игрушка, из которой выпотрошили всю вату. Почти сразу же каменный дождь прекратился - и люди зло смотрели на нас, сжимая в руках осколки кирпичей. Но, я знаю, попытайся он встать, эти отверженные миром и любовью стали бы швырять камни вновь и вновь...
   - Ларс!!! Ларс, о Боже, Ларс...
   Я кричала, я выла, я звала его снова и снова. Осколки камней больно впивались в ладони и коленки - и я тоже была вся в крови - вперемежку - его и своей. А он... Он, с кровавой пеной на губах и измученными глазами - улыбался.
   - Ирр, ты не плачь... Так кончают почти все настоящие герои. Их забивают камнями.
   - Совсем как неверных жен на Востоке. - Котенок подошла почти неслышно. Ларс улыбнулся ей.
   - А... Кэт... Скажу тебе до свиданья... Ты спой нам что-нибудь, а я пока с Ирр поговорю, ладно?
   - Договорились. Но ты тоже должен будешь мне песню.
  
   Холоден голос в трубе, как Бог
   В нас заигравшийся - вечный ребенок...
   Сколько изломанных жизней и кромок
   Выдержит нынче еще этот лед?
   Город - погост, а квартиры - гробы,
   Струны, как нервы, лопнув, визжали,
   А на последней, забытой скрижали,
   Было начертано - "Не полюби".
  
   Мы оба уже не слушали и не слышали ее. Я взяла ладонь Ларса - первый раз - теплую, как тающий снег..
   - Ирр...
   Не слова даже. Хрип. Мой милый мальчик, заигравшийся в никому не нужное геройство, как же тебе сейчас безумно больно! Прости, что я втянула тебя во все это.
  
   - Я тебе хотел - это море... Море Ирины... Нравится?
   - Да, конечно... Но Ларсово море звучит куда как солидней... А ты молчи, молчи же!
   - Море Ирины с алыми парусами у дальнего берега... Как в сказках... Старых добрых сказках, где добро всегда побеждает зло.
  
   Что эта ночь - откровенье да ложь,
   Поровну все мы поставим на бирже,
   Я не умею просчитывать выигрыш,
   Если ты первым к старту придешь...
   И, оклеветанный просто - людьми,
   Мой менестрель умирал без печали,
   Он не увидел последней скрижали,
   Главной из всех - "Не полюби".
  
   Я все-таки не выдержала. Разрыдалась. Без всхлипов, сглатывая слезы. Ларс сжал чуть заметно мою руку - на большее сил у него не хватило.
   - Ты сильная, Ирр... А я - нет. Но я должен, обязательно должен тебе сказать... Я люблю тебя, Ирин...
   - Я знаю, знаю, я тоже тебя люблю.
   Он попытался улыбнуться еще раз. Кровь в уголках го губ уже превратилась в кровавую корочку. По ней, как по лицу фарфоровой куклы, побежали трещинки.
   - Все то ты знаешь... Тогда скажу другое - я бы открыл окно, Ирр...
   Он снова закрыл глаза. Стал дышать тише и ровнее, и я прислонилась к его плечу, вслушиваясь в неровный стук сердца и путая его с гулом крови в собственных ушах.
  
   Дай же мне шанс уходя - не смотреть,
   Что позади остается пустыня,
   И соляными столбами застыли,
   Все, кто вчера еще могу умереть...
   Мой Моисей, что еще? Позабыл
   Как на тебя через вечность взирали
   Тысячи лиц... Жаль разбитой скрижали,
   Шепчущей в вечность - "Не полюби"?
  
   Кажется, я уснула. Пришла в себя от внезапной тишины - Ксения больше не пела. На мое плечо опустилась чья-то рука.
   Я широко распахнула глаза. Надо мной нависал Ижен в футболке с надписью "Я пережил Нашествие" и окровавленным ножом в руке. Ладонь Ларса, которую я все еще сжимала, была холодной.
   - Все кончено, Рыжая. Второстепенные фигуры, пешки и ладьи, убраны с доски. Остались только ты и я. Подъем, труба зовет, - сказал Ижен, помогая мне встать.
   Я оглянулась. Ксения с перерезанным горлом лежала в позе эмбриона и почти счастливо улыбалась. Ларс тоже улыбался, и широко распахнутые глаза смотрели в небо. Глаза - как синее небо. Ярко-синие, холодные и совсем не родные.
   - Да. Ириш, разгадка, как всегда, проста...
   Я отряхнула колени и посмотрела на Ижен:
   - Шут гороховый... Тебе не кажется, что в лучшем случае твое сегодняшнее представление отдает второразрядным триллером? А по мне так и вовсе - дешевой мелодрамой...
   - Кажется, дорогая.. Но ты всегда предпочитала Джулию Робертс Джульетте Мазине.
   Я снова осмотрелась, опираясь на руку Ижена. Картонное море, картонная стена, картонный мир. Даже сам Игорь казался мне сейчас всего лишь частью декорации, пыльным фикусом в углу сцены. Нелепый спектакль театра абсурда, клоуны с грубо накрашенными лицами, полубезумная седая старух с зелеными глазами в первом ряду. Уже не гожусь ни на рол Кармен, ни на роль Офелии... Впрочем, сыграть Кассандру мне пока по силам.
   Убившая Ларса толпа еще была здесь. Слегка гудела, как растревоженный улей. Я презрительно глянула на них - что ж, вот и массовка, так сыграем пьесу до конца, пусть даже режиссер и сценарист бездарны...
   Мария-Магдалена, ваш выход! Самое время оплакать Иисусса! Маэстро, что-нибудь яростное, свет, занавес!
   Я потянулась к солнцу - на небе быстро собрались грозовые тучи. Последние лучи осветили меня как прожектор. Спину - прямее. Взгляд - острее.
   Толпа отхлынула. От звуковых эффектов в виде грома и молний на заднем плане, надо полагать. Сгустим краски, пусть все будет совсем уж по Станиславскому. Дождь. Хорошо... И еще град - величиной с голубиное яйцо.
   - Почему вы все еще здесь? Идите же, воздайте хвалу своему милосердному Господу, во имя которого вы убили его, дети Ирода!
   Так, Ирр, только не переборщи! Толпа пришла в движение. Они боялись, я видела страх, суеверный ужас на их лицах. Я продолжила свой наполненный банальностями монолог. Шекспир в гробу с боку на бок ворочается, никак не успокоится...
   - Мы все теперь смертны - он искупил наши грехи! Довольны? Так идите же, повторите ваши глупости!
   Я нашла в толпе Олега и подошла к нему вплотную. Тот прятал от меня глаза.
   - Идите же! - Ага, мой голос нем и тщетны все слова... Тьфу ты блин, не перебарщивать! - Проклятые теперь - вы сами нарушили Божьи заповеди! Убийцы и самоубйцы! То дал вам право судить? Вы все еще надеетесь на милость? Я знаю, что там, в городе, вас всех уже ждут веревки и мыло, последние этажи и то, что вы почему-то зовете свободой!
   Я рассмеялась. Горько, надрывно - и все же это был смех, а не плач. Заставила гром повторить мои интонации. А потом закончила обличительную речь.
   - Идите! Только вот эта дорога к свободе ведет совсем не туда. Куда вы хотите попасть! А теперь оставьте меня!
   Они ушли все сразу. Не оглядываясь. Лишь Олег с ужасом смотрел мне в глаза еще несколько секунд, а потом побежал за остальными, не разбирая дороги.
   Раздались одинокие аплодисменты. Хлопал Ижен. Я сосредоточилась - гром и молнии прекратились.
   Кажется, актеры, набранные на роль второго плана, забыли, что могут точно так же управлять погодой. Интересно, когда очухаются? Правда, так и не вышло у меня планируемого убийственного града размером с голубиное яйцо - в памяти еще жив дождь из осколков красных кирпичей. Хорошо хоть - не желтых...
   - Браво, дорогая Сар Бернар умерла бы от зависти...
   - Знаешь, сегодня я бы предпочла, чтобы умер ты... От заворот кишок. Или геморроя. То в принципе не важно, главное, чтобы подольше мучился...
   - Фи, Ирина, как грубо и примитивно!
   - Зато единственная правда за весь день.
   Я опустилась на олени перед Ларсом... Манекен, кукла - словно и не было в нем никогда жизни. Придуманный мальчик с придуманной любовью. Я нежно опустила его веки и поцеловала. Холодно. Без души.
   - А ты чего ожидала? Что камни превратятся в пирожки с надписью "Съешь меня"?
   Я искоса посмотрела на Ижена, потом еще раз на Ларса и на Ксению. Она казалась очень маленькой и очень потерянной. Потом сосредоточилась.
   Асфальт вспух, лопнул, встал на дыбы, рассыпаясь тысячами кристалликов песка и погребая под собой двух уснувших детишек. Не халцедон и берилл, конечно, но кое-что по силам и мне. Над двойной могилой зацвел куст белого шиповника... Хорошее дополнение к твоему морскому побережью, милый? Надеюсь, тебе нравятся старые легенды...
   - Недурно. У тебя всегда был вкус, как у королевской прачки, - заметил Ижен.
   Я подняла горсть песка. У каждой песчинки была правильная форма с 57 гранями. Маленький алмаз... Перестаралась. Бывает.
   Ижен выматерился, потом поинтересовался ехидно:
   - А что, твой мальчик собрался устроить тебе романтическое путешествие вокруг света за восемьдесят дней?
   Я взглянула, что же так заинтересовало моего визави. На самой кроме прибоя лежало бревно, опутанное остатками веревок и грязно-алой ткани. Я наконец-то засмеялась. Не наигранно, а вполне искренне, горячо и радостно.
   - Ижен, скажи, а теперь я могу быть свободна? Что-то мне ваша игра порядком поднадоела...
   - А как же встреча с Господом Богом, деточа? Пропустишь самое интересное!
   Я молча встала и пошла туда, где над горизонтом поднималось придуманное мной солнце, куда мы совсем недавно - сорок тысяч километров назад - шли вместе с Ларсом. Ижен еще немного постоял над могилой, сорвал один из цветков шиповника и догнал меня.
   Мы так и шли - вместе - но каждый своей дорогой.
   ... Последний суд
  
   Женщина на скале была удивительно стройной и высокой. Ее белое платье виднелось издалека - на фоне темного неба она казалась чайкой, готовой вот-вот взлететь. И, наверное, эта чайка полетела бы, если бы не крест из темного дерева, надежно удерживающий ее на земле.
   Я даже отсюда, с расстояние в почти километр, видела, какой этот крест тяжелый. Неподъемный почти - в два раза больше, чем задержавшаяся на краю скалы чайка. А женщина с упорством муравья, добывшего сосновую иголку, волокла его все выше, выше, выше...
   - Это она, Ижен? Даренко? Это ее персональный ад?
   Ижен молчал. Он тоже пристально смотрел на женщину на скале - как она тащит тяжелый крест, как из под ее ног то и дело вылетают камешки, и она, поднявшись, снова сползает почти к подножию. Я не видела ее лица - только спин, невероятно прямую, и короткие рыжие, как у меня, волосы.
   - Ижен, пойдем, поможем? А, Ижен? Может, это разгадка.
   - Разгадка? Помочь Сизифу - не означает помочь свершить справедливое наказание, девочка?
   Я посмотрела на него. На дне глаз Ижена была целлофановая пленка, которой прежде я там никогда не видела. Прикрытые этой пленкой, глаза казались мертвыми - и злыми. Мне вспомнился Кай, которому в глаз попал осколок зеркала Снежной Королевы. Наверное, у него был такой же остановившийся взгляд, как и у Ижена. Что это из-за смерти Ксении, раненой птицы, у него на руках? Это его маленькая месть Даренко - за игру, оказавшуюся слишком жестокой к нам всем. Или только к нам с ним - ведь и Ларса, и Ксению она пощадила, дав им счастливую возможность раствориться в океане времени - или попасть в другое уже Чистилище, где у них будет право перехода на другой уровень.
   Я промолчала. Слишком уж пугала меня эта целлофановая пленка, натянутая над открытым огнем. Просто молча пошла вперед, к белой фигуре к крестом на плече.
   Море шумело медленно, ровно, словно знало, что вот-вот из него выйдут чудовища, чтобы расправиться с остатками полыхающего на горизонте города. Море было миролюбиво - мне до ужаса хотелось искупаться, и еще песок настойчиво забивался в сандалии, так и хотелось скинуть их и идти пешком...
   - Хочешь купаться - купайся. Вода теплая...
   Лидия уже не взбиралась на скалу, сидела у подножия. Крест она прислонила к крайним камням, а его даже на вид тяжелое массивное основание ушло в песок. Она была босиком - голые ступни кровоточили. Капельки крови стекали и по плечу, где от креста остались синяки и ссадины. Ярко-алые полоски струились по лбу - его расцарапал терновый венец.
   - Вам не кажется, Лидия, что вы переборщили с символикой, - усмехнулась я. Ижен стоял у меня за спиной все так же, молча, исподлобья глядя на Лидию.
   - Ах, это... - Она махнула рукой, и шрамы исчезли, оставив кожу чистой, как у ребенка... Вот вед блин - уже за сорок, а выглядит, как восемнадцатилетняя...
   Лидия снова усмехнулась и неуловимо для глаза превратилась в стервозную дамочку чуть за тридцать. Почти моя копия. Впрочем, белое рубище на ней осталось все то же - никаких тебе нарядов от кутюр. Вот только что чуть почище и дырок поменьше.
   - Так устроит?
   - Вполне. Уж лучше казнить знающую себе цену бабу, чем девочку из института благородных девиц, - подал голос Ижен.
   - Как хочешь, Иуда... Только крест на своем горбу я больше не потащу. Если хочешь непременно на вершине скалы меня распять - сам заволакивай. Я уже не девочка, и даже Богиням не все позволено.
   - Что Вы, Лидочка, можно прямо тут. Вид пусть и не такой шикарный, зато ветра нет... Вкапывать крест мне руками прикажете али лопату сотворите?
   - Отчего ж не сотворить... Сотворю...
   Лидия протянула Ижену возникшую из ниоткуда лопату. Я смотрела на них недоуменно. Диалог их, давно привычная разбираловка старых друзей, несколько выбил меня из колеи. Лидия смотрела на меня заинтересована?
   - И что, Ирина, умных мыслей до сих пор нет? Ни одной? Я думала ты - умнее...
   Ижен - и Иуда? Вот почему Иуда показался мне старым знакомцем - с его ухмылкой, с его подначками, с его очарованием старого ловеласа. Чем не портрет Ижена, постаревшего всего ничего - на почти две тысячи лет. Да Иуде и не дашь столько - ему ведь чуть больше тридцати, а выглядит он лет на пятьдесят...
   Темные волосы. Темные глаза. Крепкое рукопожатие - и - "Мастер и Маргарита" на самом краешке стола, прикрытые кипой каких-то старых, пообтрепавшихся по углам рукописей. Иуда, надо же! Ижен Искариот, младший брат - или старший прообраз?
   На границе сознания голос Ксении. Тихий, чуть надорванный - и до боли родной...
  
   Мы знакомы две тысячи лет -
   Мы осмеяны даже легендами,
   Я - Сын Божий, которого предали,
   Ты звенишь своей горстью монет...
  
   Лидия смеется. Я пою уже не про себя - в полный голос, чтоб слышала и она, и Ижен - у меня ощущение, что на плечах моих лежат руки Ксении и Ларса, и это они поют, дуэтом, в темной моей кухне - а не я, безголосая, на берегу вечно шумящего - и вечно немого моря.
  
   Мы знакомы две тысячи лет -
   Я - Сын Божий, израненной птицею,
   Над тобою спешу помолиться,
   И собой искупаю твой грех.
  
   Лидия смеется еще громче, перекрывая мое пение - почти кричит.
  
   - Угадала... Когда мы делали программку, Ижен вспоминал это любимое тобой стихотворенье. Так что я тоже решила пошутить... Видишь, получилось. Правда, не две тысячи лет мы знакомы, чего уж врать, но лет пять-то точно... Правда, Горька?
  
   И потом, перекрывая меня, громко, сильно, перекрывая неровный гул моря, подпевает мне сама:
  
   Мы знакомы две тысячи лет -
   На меже, где в безумство ворота,
   Ты - Иуда из Кариота,
   Я - Сын Божий, которого нет.
  
   Тебя просто нет, Лидия Даренко. Поэтому я тебе не верю. Ведь если я тебе поверю, значит, Ижен и вправду предал меня. Не тебя, нет, он всего лишь сыграл роль подставного Иуды, прообраза для твоего смешного и очаровательного виртуального человечка. Он предал меня, меня - и во имя чего? Того, что некогда существовало в моем воображении и что я звала любовью?
   Тебя нет, Лидия, как нет этого Апокалипсиса, нет горящего города за моей спиной и моря у моих ног. Нет этого медленно поднимающегося на фоне черного неба темного силуэта креста - и когда Ижен только успел?
   А я ведь так и не заглянула в твои глаза, Лидия. Что в них - пустота, метель? Или та неземная синева, которую ты мне обещала со своих донельзя обманчивых картинок-загадок? Ну, Лидия, неужели ты боишься взглянуть мне в глаза - мне, растоптанной, униженной - и наблюдающей за непонятным ритуалом...
   Лидия подошла ко мне близко-близко. Коснулась рукой моего подбородка, взглянула в зрачки. Глаза у нее - такие же, как у меня - да что там, мои у нее глаза, с зелеными чертятами, отплясывающими канкан по радужке.
   - Апокалипсис? Не будьте дурочкой, Ирина, апокалипсис - это отнюдь не конец света. Это всего лишь откровение, девочка... То, в котором мы сами себе не смеем признаться...
  
   ***
   Им не до меня. У них какой-то свой ритуал. Я сижу и смотрю на зеленую скатерть моря - на горизонте оно темнеет, сливается с небом. Интересно, я смогу пойти по воде аки посуху? Вот Лидия бы смогла, наверное... Я снимаю босоножки, автоматически вытряхиваю из них песок. Поднимаюсь, делаю несколько шагов по направлению к морю. Лидия и Ижен отвлекаются от свого спора, ждут, что же я сделаю. Я касаюсь кончиком ноги воды - вода теплая, как рука Ларса. Я смеюсь - звонко, заливисто.
   Ижен недоволен, крутит пальцем у виска. Лидия улыбается. Пусть... Я скидываю джинсы, майку и с разбегу прыгаю в воду.
   Однако, вода намного холодней, чем кажется... Почти ледяная. Я переворачиваюсь на спину и смотрю как с только что чистого неба начинают опускаться неправдоподобно-белые снежинки. Они падают в воду, но не тают, а плывут вместе со мной. И холод постепенно отступает, вода опять становится ласковой, теплой... Плыву.
   Лидия с берега смотрит непонимающе. Потом что-то говорит Ижену. Вы сами научили меня этой лазейке в правилах, господа программисты, так чего же теперь удивляетесь? Я опираюсь ладонями о воду, поднимаю сначала голову, потом встаю и медленно иду к берегу. Усмехаюсь, глядя, как с меня стекают струйки темно-зеленой морской воды. Море чуть пружинит под ступнями, и мне щекотно. Я смеюсь. Лидия тоже смеется - но ее смех жестче, чем мой, он бьется о край моря, как тысяча стекол.
   Будем считать, что я родилась заново - как Афродита из морской пены. Нет прошлого. Нет будущего. Есть сейчас и здесь.
   Неторопливо одеваюсь, иду к ожидающим меня Женщине и Мужчине.
   - Накупалась?
   - Насплетничались?
  
   Я подхожу к Лидию и создаю из воздуха терновый венец. Смотрю на него недоуменно - по-моему, это тот же самый, что украшал голову Лидия не так давно. Вон, даже капельки крови остались... Однако, ограниченный у нас запас фантазии. Могла бы и несколько терновых венцов нарисовать, страстотерпица ты наша...
   Ижен задумчиво обходит крест. Неудобно? Надо было сначала Лидию к нему привязать, а потом закапывать, гений. Впрочем, страдания Ижена мне сейчас глубоко безразличны --я дивлюсь своим новым возможностям. Интересно, если пойти в город и отыскать тело Ларса, он после моего поцелуя проснется, как спящая красавица?
   Хотя это будет не Ларс. Это будет его безмолвный призрак. Мои возможности априори ограничены рамками программы, а она поднятие Лазаря из могилы не предусматривает. Только мелочи типа творения терновых венцов из воздуха и хождения по воде.
   Сначала я примерила венец на себя. Нет, мне он определенно не шел - не тот типаж, никакой жертвенности в лице. Да и прикид явно не к месту, честно говоря. Подошла к Лидии, опустила веночек из колючек ей на голову. А что, вполне себе находка, можно на неделе высокой моды в Москве показывать. Коллекция "Современные святые", гран-при фестиваля и пожизненная анафема от православной церкви.
   Ижен что-то сообразил. Снова усиленно возится с крестом и лопатой...
   Мы с Лидией сидим рядом на песке. Сплетничающие подружки, да и только. Смотрим друг другу в глаза. Оказывается, искусство чтения мыслей для меня совсем не ново. Я мысли Ларса всегда читала почти с той же легкостью. Или - задумку программы? Не думай об этом сейчас, Иринка, перед тобой великолепная возможность подумать об этом потом.
   ... с ним всегда как с ураганом...
   ...кому ты это говоришь? Мы не пять лет знакомы, почти с детства...
   ... но дурак...
   ...дурак...
   ...и Иуда - мой и твой. Я его, наверное...
   ...не любишь. Жалеешь. И еще он тебя...
   ...смешит...
   Лидия снова смеется. Разговор по душам, чего уж говорить.
   - Хочешь, я тебе на прощанье подарок сделаю, Ирр?
   Стараюсь не обращать внимания на это Ирр, но все равно невольно вздрагиваю. Так же протяжно, нараспев - почти как Ларс она это сказала.
   - А что за подарок?
   - Да так... Ту картинку-загадку, что я подкинула Ларсу. С портретом.
   - Давай...
   Лидия сжимает ладонь в кулак, а когда раскрывает, на ладони ее лежит лаковая миниатюра. Это женский портрет, до боли знакомый - ярко-зеленые глаза, коротко стриженные рыжие волосы. Я перевожу взгляд с портрета на оригинал. Лидия серьезна, протягивает мне рисунок.
   Как Ларс мог нас перепутать? Или он увидел на незамысловатом портрете кого-то другого?
   Я снова смотрю на картинку - черты лица оплывают меняются, а с миниатюрки на меня смотрит совсем другое лицо - нежной блондинки с серыми глазами. Я улыбаюсь и забираю подарок. Боже, Алиска, как же я по тебе соскучилась!
   Ижен закончил свою возню - крест почти на метр ушел в землю. Мог бы меня попросить, я бы все сделала быстро и чисто. Или Лидию. А то вон у него пот на висках и на носу. Некрасиво... Окликает нас:
   - Девочки...
   Зачем окликает - непонятно, мы и так на него обе смотрим. Лидия поднимается
   - Ну что ж, мне пора...
  
   ***
   Я наконец-то открывала глаза. Вода холодная, почти ледяная - и как я столько времени умудрилась здесь пролежать, даже уснуть, интересно?
   Вышла на берег. Конечно, по закону подлости, в джинсах оказалось полно песка и на мокрый торс они лезли неохотно. На одной ноге прискакала к кресту, куда Ижен уже привязал Лидию и приготовил гвозди с молотком. Ну и гвоздики, однако! Он что, слона распять собрался?
   - Готова?
   - Готова...
   Ижен наклонился к Лидия, и они начали целоваться. Целовались долго - я в какой-то момент чуть не закричала горько. Потом Ижен поднял молоток, поднес гвоздь к раскрытой, чуть подрагивающей ладони Лидии и ударил. Кровь брызнула на его лицо, на лицо Лидии, на ослепительно белый рукав. Лидия вскрикнула тонко, как чайка, пальцы дернулись. Я тихо опустилась на песок у скалы - хотелось кричать, но на крик не хватало воздуха.
   Ижен только закусил губы, ударил по гвоздю еще несколько раз - пока его шляпка не стала похожа на серебряную монетку, которую Лидия держит на ладони. На четыре гвоздя у Ижена ушло семь минут.
   Капли из ран и ладоней Лидии Даренко стекали на белую хламиду, на песок и рисовали на нем знакомый до боли узор. Тонкие лини, складывающие в три буквы латиницы - ESC. Escape. Побег. Значит, я могу убежать отсюда? Из этого мирка, насквозь пропитанного ложью, где я - не я, а всего лишь игрушка в руках... господних? Безумной программистки Даренко? Безумного ребенка Ижена?
   Из глаз Лидии капали слезы - он и она, Лидия и Ижен улыбались - нежно и только друг для друга. Побег... Какое сладко-горькое слово - к себе домой, к привычной внешности, привычной работе, привычной жизни без чудес и божественного вмешательства.
   Я тянусь рукой к трем буквам на песке. На почти белом фоне они горят ярко-алым, становясь все больше, заполняя весь мой мир. Поднимаю глаза на шепот Лидии.
   - Вот и все. Прощай, девочка... Помни - это всего лишь откровение...
   Отвечаю тоже шепотом, словно боясь громкого голоса.
   - Прощайте, Лидия... Не верьте в откровения, ложь порой куда более правдива.
   И еще тише, только губами - "Прощай, Ларс". Прощай.
   Три алых буквы на песке тонкими струйками стекают мне под ноги. Вот и все.
   Засовываю руку в карман джинсов и нащупываю там маленькую лаковую миниатюрку. С портретом Алиски. Пусть это будет моя икона
   Теперь все в руках господних.
   Аминь.
  
   21.10.2002. Новое небо и новая земля
   Всякую сказку надо заканчивать очень простой фразой - и жили они долго и счастливо. А эту мою сказку придется закончить мной - уставшей, тупо глядящей на белый лист бумаги. Я не увижу ошибок и описок, даже если захочу. Но без этого листа не было бы ничего. Даже тебя. Потому что тебя, любимый, на самом деле нет.
   Я знаю это слишком отчетливо - застывающие на губах слова "тебя нет" - и все-таки обжигаюсь о понимание этого знания - тебя нет нигде на этом свете, тебя нет ни в виде призрака, ни в виде надгробия на одном из затерянных в лесах кладбищ. У меня нет камня, к которому я могла бы прислониться лицом, остужая горящий лоб о холодное безразличие гранита. У меня нет улиц, кафешек под открытым небом, засушенных цветов, попавших в сандалии камешков пляжа. Мне не на что надеяться просто потому, что тебя нет - я знаю, что придумала тебя, и никто не скажет, что я ошибаюсь.
   Ты - плоть от плоти моей уставшей от грустных воспоминаний памяти. И кровь от крови моего заигравшегося воображения.
   Прошел год с того безумного дня, когда я заигралась с безумным изобретением Даренко и Ижена. Я уже почти пришла в себя, я не боюсь смотреть на солнце и врачи-психиатры перестали выписывать мне бесчисленные желтенькие, красненькие и синие таблеточки. Ни одна из них не стала входом в матрицу, к сожалению, ведь в моей жизни все гораздо сложнее, чем в кино. Мама забрала меня домой совсем недавно, но она почти по-детски боится оставлять меня одну. Никакого компьютера, детка, и никаких друзей, у тебя и так шизофрения. Но у нас прогресс - меня уже не запирают в квартире, мне уже разрешают отвечать на телефонные звонки и вести дневник. Для меня даже открыли книжные шкафы, предварительно вычистив их от фантастики и фэнтези.
   Говорят, Даренко умерла - где-то в Америке. В комфортабельной клетке правительственной психушки для особо одаренных психов. В более просторной, более уютной, более обустроенной, но такой же клетке, как и та, в которой я провела столько месяцев. Говорят, Ижен женился. На высокой рыжей стерве почти вдвое старше его и возглавляющей какую-то фирмочку средней руки. То ли сеть кофеен, то ли сеть салонов красоты... Не важно.
   Иногда заходит Алиска. Она придет и сегодня - ведь сегодня мой день рождения. Наверное, она принесет мне подарок. Большого плюшевого медвежонка с пуговицами вместо глаз. Или смешного львенка с белой гривой. Я назову его Ларс...
   Тебя нет. Иногда я могу представить, что ты просто ушел однажды, не развернувшись на пороге, чтоб подарить мне один из тех многообещающих прощальных взглядов, которые никогда себя не оправдывают, не оставив письма или записки, даже не сказав "Прощай". Так легче. Но вот только получается так далеко не всегда. И в такие минуты я верю, что меня зря выпустили из больницы, где можно было еще долго биться головой в обтянутые байковыми одеялами стены или лежать связанной, глядя в потолок.
   Твое лицо расплывается передо мной, как один из неудачных негативов на засвеченной пленке, и мне кажется, будто я никогда не сумею его вспомнить. Мои руки еще помнят холодное тепло твоих пальцев - но это лишь воспоминание на уровне клеток, подсунутое моим воспаленным воображением, просыпающееся иногда по утрам, когда я слишком замерзаю от своего одиночества. Мои губы не знают вкуса твоих поцелуев, хотя и помнят его - он смешался со вкусом тысяч других губ, и я едва ли признаю его с завязанными глазами.
   Да, сегодня мой день рождения. Мама купит торт и поставит на него 26 свечек, но я не буду пить шампанское или мартини. Чокнутым нельзя спиртное. Мне уже... даже страшно говорить такую цифру... Я знаю, это лишь очередное обострение болезни - эта моя тоска. Это всего лишь Осень. Я по-детски, бессмысленно не люблю Осень. Это просто не мое время года.
   Осенью меня мучает одна мысль - в кубе, квадрате, десятой и сотой степени - "одной быть страшно", страшно, когда не светятся в темноте окна квартиры, молчит телефон. Любая мысль - просто акробатика сознания, если нет никого, кому можно было бы позвонить, заплакать и услышать, что ты нужна.
   Почему-то именно Осенью мысль о том, что я одна, непереносима - старушка-процентщица Осень неразборчивым почерком подписывает счета старых отношений, разбирает по полочкам ворох пожелтевших бумаг и ядовито-насмешливо улыбается. У нее свои причины не любить быть одинокой, и мне кажется, что дождливый октябрь мстит мне за то, что сам непрерывно проливает слезы...
   Октябрь уверен, что, раз уж он завладел календарной датой моего первого вздоха, то он должен подсчитать, подписать и сложить в архив все мои воспоминания, удачи и разочарования - до лучших времен, когда они понадобятся мне внезапно, и их в прежнем блеске и великолепии можно будет разложить передо мной. С усмешкой, настырной октябрьской ухмылкой, привыкшей все взвешивать и раздавать "всем сестрам по серьгам". А пыль, накопившаяся за мои субъективные столетия на этих полочках, легко слетит, да и потрепанных уголков старых тетрадей я не замечу...
   Но - "позолота сотрется, а свиная кожа остается..." Октябрь вместе с моим Днем рождения мне, увы, не помощник. Даже разложив все по полочкам, он не создаст из тумана и нависших облаков тебя.
   Тебя просто нет - это единственная реальность, единственное последствие моей осени, всего этого года, которое я не способна принять и смириться.
   Я понимаю, что скучать по тебе - неправильно. И все-таки скучаю. Даже ненормальные умеют любить.
   ***
   В дверь звонят. Наверное, Алиска с мишкой или львенком. Алиска с ее глазами, полными жалости и потерянности.
   - Кто там?
   - Извините, Ирина Шемякина здесь проживает?
   Распахиваю дверь. Сумасшедшим позволительно не спрашивать "Кто там?", это слишком сложно для их воспаленного воображения. Вопрос этот уж больно отдает почтальоном Печкиным и никак не вяжется с желтенькими таблетками и беленькими халатами.
   - Ирр...
   - Ларс...
   Да, ему всего семнадцать. Да, у него нет великолепных мускулов и светлой львиной гривы волос, зато есть сколотый уголок переднего зуба, веснушки и юношеские прыщики. Но у него такие безумно-зеленые глаза, почти как у меня. И в них бесятся такие черти...
   Кто знает, может, мне все-таки удастся закончить сказку по всем канонам. Вот только бы мама с тортом или Алиска с львенком погодили возвращаться, и тогда мы откроем новое небо и новую землю.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"