Скифская статуэтка
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
В одном из известных музеев страны происходят странные вещи: убийство ведущего реставратора, подделка старинных картин, исчезновение скифской статуэтки и многочисленные склоки между сотрудниками. Нужно во всем этом разобраться как можно скорее...
|
- Сегодня, когда общественное мнение все четче осознает огромное значение непреходящих ценностей современности, а именно, культурных ценностей человечества, мы с вами стоим на переднем рубеже их сохранения. Музеи открываются новыми гранями. Они сосредотачивают в себе не только опыт создания и представления музейных коллекций, но и огромный опыт по выявлению, учету и хранению исторических ценностей. - Лектор строго посмотрел на зевающих слушателей поверх очков. Слушатели вяло реагировали на происходящее. Третий день беспрерывных и скучнейших нотаций на курсе повышения квалификации музейных работников "Введение в хранительское дело" давался им очень нелегко. Начала сказываться усталость. Да и домой хотелось все больше и больше. Курс проходил на базе НИИ стандартизации музейного дела в славном городе Питере, а приехали музейные работники со всех концов необъятной страны. Елена Никаноровна Елецкая, кандидат исторических наук, сотрудник одного из ведущих музеев Москвы посмотрела на наручные часы. Пора бы и честь знать. Сколько можно терзать терпеливых дам. На ее взгляд, сегодняшний учебный день пора завершать, а не тянуть кота за хвост до бесконечности. Но у лектора имелось иное мнение. Он продолжал, как ни в чем не бывало.
- Научная инвентаризация - важнейшая составляющая управления оборотом музейного фонда. Выявление новых раритетов, всестороннее их изучение, учет и хранение - вот залог будущего успеха музейного дела.
Елена Никаноровна отвлеклась от лекции и заскользила мыслью по навеянным последней фразой лектора воспоминаниям. А именно, по воспоминаниям о недавних раскопках скифского городища, с которого она вернулась две недели назад. Вот уж где они очень удачно выявили целый ряд "новых раритетов". Таких ценных, что до сих пор золотые скифские статуэтки стояли перед ее глазами. Она ими просто заболела. Особенно одной из них, скифской статуэткой, которая изображала двух львиных грифонов, терзающих третьего. Именно она обнаружила это чудо под плотным слоем земли. Когда после долгих и упорных трудов, под ее кисточкой вдруг промелькнул слабый отблеск южного солнца на непонятном предмете, сердце подскочило от неожиданности и затрепыхалось рыбкой в груди. Она еще не верила собственному счастью, но оно, это счастье, уже вырисовывалось первыми контурами, намекающими и манящими. Осторожными движениями, смахивая последние горсти земли, она вытащила на свет божий еще темную, от давнего пребывания в небытии, скифскую статуэтку. Как же она была счастлива. Первой мыслью было поскорее забрать это чудо себе. Никому ничего не говорить. Спрятать, унести, убрать вещицу подальше. Потом тайком извлекать из схрона, и любоваться, любоваться ею, чувствуя, себя в подобии машины времени, переносящей ее в века, исчисляемые до нашей эры. Туда, где была задумана и создана эта скифская статуэтка. Но руки уже протягивали статуэтку по направлению к ближайшему соседу по раскопкам. Инстинкт ученого и первооткрывателя проявил себя гораздо сильнее тяги к собственничеству. Потом они все вместе сидели у костра и болтали о находке, поздравляя свою Елену Никаноровну с такой редкой удачей. Только после того случая, на Елену словно нашло что-то. Чаще, чем о чем-нибудь другом, она думала теперь об этой скифской статуэтке. Просто наваждение какое-то.
Учебный день все-таки подошел к своему завершению, и студенты потянулись кто куда. Она вышла из здания института и направилась по 1-й Советской улице в сторону центра.
Пять лет она тянула служебную лямку в своем любимом музее. Все пять лет по праву считала себя сподвижницей и бессребренницей. Да и, правда, если, закончив искусствоведческий факультет престижного вуза, аспирантуру, защитив прекрасно безо всякого блата диссертацию по скифским захоронениям, вы добровольно обрекаете себя на нелегкий труд за сущие копейки, кто вы, если не сподвижник. В их музее, да и в остальных тоже, одни сподвижники, в основном, и работают. Прекрасно образованные люди, знающие особенности культуры разных стран и эпох, умеющие отличить оригинал от копии, некоторые в подробностях освоившие техническую экспертизу музейных предметов и знающие особенности холстов, красок и прочее, прочее . Вот кто составлял основной костяк музейных коллективов. Его гордость и соль. Вот на ком держалась вся историческая память современности в нашей стране. Елена всегда испытывала гордость за себя и себе подобных и никогда не испытывала чувства материальной обеспеченности. Впрочем, как и все остальные ее коллеги. Правда, выручали экскурсии, на которых, по случаю, можно было немного подработать. Можно читать лекции в институте и, наконец, участвовать в раскопках, если они соответствуют профилю специалиста. Елена ни от чего не отказывалась. Лекции читала, экскурсии водила, ездила на все раскопки, хоть каким-то краем задействующие знания о скифах. Скифы ее истинная любовь. Она знала об этом таинственном народе все, или почти все. Сколоты, так они называли себя сами. Так называла их и она.
Они немного расслабились, встав позднее, чем рассчитывали. Оно и понятно. Вчера вернулись с незапланированной вечеринки около часа ночи. Веселая бурная жизнь. Сколько впечатлений, сколько. Сегодня он почитает труды своего любимого П.Я.Агеева о способах дублирования картин новыми холстами. Дублирование картины при ее реставрации очень распространенное явление. Нет. Это не рисование копии картины, а подклеивание, или подшивание, к нижней части старого холста, нового крепкого и надежного. Холст картин при длительном хранении в течении веков истлевает, покрывается грибком, наконец, рвется, и не всегда случайно. Верхний, красочный слой, таким изменениям не поддается. Поэтому старый негодный холст подклеивают новым, укрепляя картину. Завтра ему предстоит начать такую реставрацию в своем музее. Придется повозиться, но он привык. К ним чудом из старой частной коллекции попала картина Левицкого в самом плачевном состоянии. Бестолковые люди хранили ее, свернув трубочкой и упрятав в тубу от чертежной бумаги. С таким кощунством он за долгую карьеру музейного реставратора сталкивался не раз. И каждый раз, разглаживая и холя испорченную картину, мечтал оторвать идиотам-владельцам голову. Но так и не отрывал. Нереальные мечты приводили к взрывам немотивированной агрессии. Так, во всяком случае, считала его гражданская жена Элька. Элька работала в том же музее и тоже занималась реставрацией. Их отношения начались как-то сами по себе. Сначала сблизила совместная работа, затем совместное безденежье. Потом желание подработать и уже совместная подработка. Брались за все, что само шло в руки. Сначала реставрировали, потом писали копии с музейных картин для страждущих высокого искусства богатеев, благо оба очень неплохо владели кистью, потом стали преступать закон. Сначала совсем немного, потом в пределах личной безопасности. Теперь уже они и сами не знали где этот предел, но та веселая и сытая жизнь, которая у них началась, засасывала, словно бездонная трясина. Чтобы заглушить разрастающиеся аппетиты, придумали нечто запредельное. Однажды на реставрации одной старинной картины, пылящейся в помещении хранилища музея и никогда не видевшей музейного зала, он позволил себе вырезать небольшой участок холста с живописью и заменить его методом дублирования на написанный им самим, абсолютно идентичный, но не подлинник. К вырезанному куску подлинника он, в свою очередь, все тем же методом дублирования, то есть, подклеив его на новый холст, дописал все недостающее. Таким образом, у него образовались две одинаковые картины, частично подлинные, частично дописанные рукой реставратора. Первую, оставил в хранилище, вторую очень удачно сбыл богатому снобу, выдав за подлинник. Сноб потребовал экспертизу. В тесном мирке реставрации все друг с другом знакомы. За некую мзду он подсказал коллеге, какой именно кусок картины лучше подвергнуть экспертизе. Тот сосредоточился именно на этом куске. Богатей остался доволен результатом.
Сегодня Элька капризничала. Утром неожиданно обнаружила, что ей совершенно нечего одеть. Давно ли ходила в старых потертых джинсах и одной и той же кофте зимой и летом, а сейчас, видите ли, она ничего не может себе подобрать в набитом под завязку шкафу. Ну, нравы, ну, люди. Век смотри и удивляйся. Он пережил ее юродство и первым выбежал из дома. На работе куча дел, а она выкаблучивается.
- И чем же он занимался? - Язвительно спрашивал Евсеевич у своего верного напарника Павлика, выставляя на стол чайные чашки. Московские сыщики Петр Евсеевич Краснов и Павел Егорович Чусовой готовились чаевничать в обеденное время. Чаевник Евсеевич знатный. Такой чай, как у Евсеевича, Павлик не пил больше нигде. Даже его мама, всегда заваривающая чай на отлично, вряд ли могла соперничать в этом деле с Евсеевичем.
- Он реставратор. Кроме того, часто брался за экспертизу спорных картин. Работал в знаменитом музее. - Продолжал, между тем, беседу Павлик.
- И как же его убили?
- Загнали металлическую часть длинной отвертки прямо в сердце.
- Ничего себе отреставрировали. - Цинично пошутил Евсеевич.
- Не смешного. Там никаких зацепок.
- Ладно, сейчас попьем чайку и поедем. Я же не виноват, что сразу не смог вырваться. Хотел, да начальство не отпустило.
- Не расстраивайся, все оставили, как было. А труп ты и в морге осмотришь.
На месте преступления, в реставрационной мастерской знаменитого музея, зацепок было так много, что считай, ничего и не было. Ни мастерская, а проходной двор. Кто здесь только не бывает, кто только не оставляет отпечатки пальцев, краски, смятые куски холста и прочее, прочее, прочее. Евсеевич хмуро обводил помещение взглядом и срывал досаду на Павлике. Может, ты чего-то не уберег? Не досмотрел, когда шел по горячим следам. Теперь уже поздно. Ну и что, никого не пускали. Может, все-таки пустили. Разберись теперь. Павлику обвинения казались надуманными, и он обижался до глубины своей эмоциональной души. Поэтому, в конечном итоге, они с Евсеевичем поссорились, но тут же помирились. Не впервой, поди.
- Надо отрабатывать связи. - Обреченно вздохнул Евсеевич.
- Надо. - Эхом откликнулся Павлик.
При одном представлении о количестве этих самых связей, у обоих настроение резко вошло в пике и ринулось к роковой точке, откуда рукой подать до депрессии. Реставратор, а звали его Игнат Кузнецов, в определенных профессиональных кругах слыл очень заметной фигурой. Кто только не обращался к нему за помощью. И это, если не брать в расчет его деятельность в стенах музея. А в этих самых стенах, он занимался не менее кипучей работой. Значит, тоже имел не малое количество контактов и связей. У Павлика уже кружилась голова, потому, что и за месяц опросить, обойти и разузнать все и всех, представлялось совершенно невозможным. А их всегда так поджимают со сроками.
- Утонем, Евсеевич.
- Нет, выплывем, Павлик. Мы и из не таких дел выплывали. Правда, не всегда.
- Не всегда. - Акцентировал Павлик. - Поэтому утонем. - Решил не сдавать свои позиции сыщик.
- Хватит ныть. Сначала утони, потом уж проси похорон. А то у тебя все шиворот на выворот. - Рассердился расстроенный Евсеевич.
Елена Никаноровна смотрела в окно купе на проносящиеся мимо поезда старые облупившиеся дома. Бедновато живет провинция, бедновато. Впрочем, она, кандидат наук, тоже не шикует. Куда там. Дома ее ждала старенькая мать, скромно обставленная квартирка и огромное количество книг. В основном искусствоведческие, остальное составляли исторические романы, немного альбомов знаменитых художников и совсем чуть-чуть, стыдливо спрятанные на самые нижние полки любовные романы. Они жались, словно тати, за бесценными сокровищами мировой литературы, но манили, звали, ждали и алкали ее внимания, ее времени и чувств, будто были живыми. Вечером, перед самым сном, она снимала с полки, точней, поднимала почти с пола одну из них и погружалась в виртуальный мир чужой любви. Собственной у нее никогда не было. Сначала училась, потом писала диссертацию, ездила на раскопки, преданно служила сначала одному, потом другому музею. Лучшие годы пролетели подобно вот этому скорому поезду. Почти без остановок и до обидного быстро. Конечно, она еще не стара., но, безусловно, более уже не молода. Второе становилось все очевидней и очевидней. Седина на висках, лишний вес на бедрах, потерянная острота ощущений. Все это теперь безраздельно принадлежит ей. Владей, так сказать, и не унывай. Она не унывала. Во всяком случае, ей так казалось. Не унывала, что одна, что скучно и неинтересно дома. Не унывала, что мужчины никогда не обращают на нее внимания, помимо профессиональных сфер. Не унывала, что нет детей, почти не осталось подруг. У них семьи и свои проблемы. Не до нее. Зачем унывать. Но, боже, как хотелось плакать. Поезд мирно о чем-то договаривался с рельсами. И их беседа незаметно усыпила нашу путницу. Посмотрим же на нее, пока она спит. Высокий лоб с намечающимися морщинками. Глубокая складка между бровями. Такую иногда называют морщиной гордеца. Но она не гордячка. Просто часто думает и постоянно волнуется. Да и как иначе, если на твоих плечах лежит забота о сохранности немалого количества ценных музейных экспонатов. И тех, что выставлены в залах, и тех, что надежно спрятаны в хранилищах. О, сколько раз она брала их в свои руки, описывала в инвентаризационных описях, рассматривала во всех ракусах, нянчила, как детей, если они проявляли намерение окончательно состариться и умереть. Они не имели на это права. Зато такое право было у нее. И никому не приходило в голову это право оспаривать.
Поезд зарулил в Москву и пополз гораздо тише. В белокаменной особенно не разгонишься. Нигде. Она уже стояла в тамбуре. Аккуратно причесанная и нетерпеливо выжидающая время. Побыстрее бы домой. Точнее, поскорее бы завтрашний день. Соскучилась по работе. А на работе такое, что ноги подогнулись от переживаний. Убили их лучшего реставратора Игнашу Кузнецова. Не человек был, гений. Талантище огромный. Великий талантище был. И сразу пустота. Жил человек, многого достиг, сил приложил немерено и что? Нет его. Нет, словно, и не было. Остались краски, разбросанные по всему столу. Кучка старых холстов и полная окурков пепельница. И то, правда, дымил, как паровоз. Ведь говорила же. А что говорила? Все равно помер не от сигарет. Эх, жизнь, опасаешься одного, а под дых получаешь совсем от другого. Страшно заглянуть краешком ускользающей мысли за полог извечного небытия. Музей гудел, как улей. Кто, мол, его так. Но дела у Игната были разные. Проходили слушки, что не очень он был щепетилен в некоторых вопросах. Только разобраться во всем этом будет очень трудно. Она бы за решение этой задачки не взялась. Сколько же знакомых было у Игната. Поди, разберись, кто из них кто. Слава богу, что ее это никак не касается.
Но оказалось, что касается. Вот прямо через три часа после ее прихода в музей и коснулось. Усталый, что случалось довольно редко, и пассивный, что, похоже, было вообще впервые в его жизни, Павлик восседал в небольшом кабинете завхоза и опрашивал многочисленных сотрудников музея по поводу произошедшего убийства. Сотрудники смущались, осознавая важность действа, и лихорадочно начинали вспоминать хоть что-нибудь касающееся Игната Кузнецова.
Хоть что-нибудь смог извлечь из головы каждый. Потом, немного подумав, начали подходить по второму разу, чтобы дополнить воспоминания. Когда карусель пошла на третий заход, Павлик окончательно пал духом. Именно в таком положении она его и застала. Стандартные фразы показались ей слишком примитивными для такого из ряда выходящего случая, в порыве чувств, внезапно даже для себя самой, она яростно атаковала блюстителя закона, вменяя ему в вину слишком формальный подход к ведению расследования. Павлик остолбенел и, наконец, ожилв
- Вы, гражданочка, извините, кем ему приходитесь? - Вежливо поинтересовался он у Елены Никаноровны.
- Как это кем? Работали вместе. И не один год. До того, как я пришла в этот музей, мы вместе с ним работали в другом. В менее известном, но тоже очень неплохом музее.
- Интересно. Что вы можете сказать об Игнате Кузнецове, старом, так сказать, вашем знакомом?
- Не так сказать, молодой человек, - снова вспылила Елена Никаноровна. - Это не тот человек, о котором можно сказать что-то между прочим, небрежненько. Это была личность, молодой человек. Личность, чтобы вы знали! - и она горько всхлипнула.
- Спасибо. Это я уже понял. Вы так переживаете, что невольно зародился вопрос. Какой характер отношений был между вами? Вы что, очень близки в личном плане?
Елена Никаноровна вскочила, словно укушенная.
- Что вы себе позволяете, молодой человек. Мы порядочные люди. Как можно предполагать такое.
Пришло время удивляться Павлику.
- Позвольте, что такого я сказал?! Разве между мужчиной и женщиной не может пробежать искра любви? Разве это плохо, или уголовно наказуемо? Из ваших слов следует, что он был вам небезразличен.
- Ничего не следует! - резко оборвала его Елена Никаноровна. - Абсолютно ничего. Между нами были только чисто деловые отношения.
- Жалко, - непроизвольно вырвалось у Павлика. Но тот час же ему пришлось пожалеть о своих словах. Елена Никаноровна обдала его испепеляющим взглядом.
Беседа с остальными оказалась еще менее продуктивной. Все вспоминали много и усердно. Только к данному преступлению такие воспоминания никаким боком не приспособишь. Это скорее темы для беседы на дружеской посиделке, а не важные сведения об убитом. Во всяком случае, Павлику показалось именно так. Евсеевич мало вмешивался в допрос. Походил по мастерской, затем по музею, почесал затылок и был таков. Павлик обиделся, но принял за должное. Как-никак начальник. Что с него возьмешь. Вечером встретились у Евсеевича в кабинете.
- Ну, что узнал?
- Много всякого. Сразу и не разобрать.
- Не тушуйся, Павлик, разберемся постепенно.
- Вот. Есть некая Елена Никаноровна. Страшно сокрушалась по Кузнецову. Абсолютно серьезно считает его гением.
- То, что она считает его гением, еще ни о чем не говорит. Может, он действительно был талантливым. И эта твоя Елена Никаноровна прониклась уважением.
- Она не моя! - встревожился Павлик.
- Ладно, не цепляйся к словам. С другой стороны, с остальными еще хуже. Знают Кузнецова только по совместным собантуям, да по совместной работе. Ничего о личной жизни. Заметь, совсем ничего. Тебя это не насторожило?
- Нет. - Честно признался Павлик.
- А зря. Меня, например, насторожило бы.
- Так, это ты, Евсеевич. Мне до тебя...
Но договорить Павлику не дали. Евсеевич нахмурил брови и громко кашлянул. Павлик посчитал, что лучше фразу не заканчивать. В недосказанности всегда есть своя прелесть, и эта прелесть примирила Евсеевича с Павликом. Конфликт задавили в зародыше.
- Так, - продолжил Евсеевич - не могло же у Кузнецова не существовать личной жизни, как таковой. Не могло. Значит, на этом вопросе нужно сконцентрироваться поподробнее. Вот ты, Павлик, и сконцентрируешься. Кто из твоих собеседников показался тебе наиболее осведомленным в отношении Кузнецова?
- Елена Никаноровна. - Опасливо произнес Павлик и настороженно затих.
- Кто еще?
- Был там некий Леонид Ермилов. Тоже реставратор. Многие говорили, что у них какие-то дела с Кузнецовым вне стен музея. Кстати, у Ермилова и жена работает в той же самой мастерской. Зовут Элеонора.
- Очень хорошо. Всех троих возьмешь в разработку. Начнем, как говориться, с малого. Главное вообще с чего-то начать. Итак, чета Ермиловых и Елена Никаноровна.
Чета Ермиловых ссорилась из-за сущего пустяка. Эленьке хотелось в ресторан, но денег на ресторан в данный момент в семье не наблюдалось. С этим упрямым фактом Элеонора мириться не желала, а Леонид не желал влезать из-за капризов строптивой жены в очередные долги. Поужинать они вполне могли и дома. Элька орала, как сумасшедшая. Леонид молчал. Дело шло к грустной развязке. Сейчас у Леонида сдадут нервы, и он уйдет из дома, как не раз уже бывало. Потом, когда Эленька остынет, ее будут терзать сомнения относительно верности мужа. Ведь ушел, значит, есть куда. Леонид после таких ссор уходил к другу-художнику ночевать в его мастерской. Мастерская по ночам пустовала, и друг уже давно дал Леониду ключи и свое благословение на проживание до утра. Утром Эленька, как правило, приходила в себя и мучилась от неизвестности и страха потерять любимого навсегда. На работе семья воссоединялась. Элькина капризы Леонид легко прощал. Все-таки женщина, что с нее возьмешь. Вот только запросы Эленьки росли слишком быстро. Семейный кошелек за ними явно не поспевал. Таким образом, проблема выхода на новые заработки и новый виток семейного благополучия становился для семьи насущной проблемой. Именно над ее разрешением Леонид бился с утра до вечера. Махинация с картиной Левицкого была пробным шаром. Шаром, кстати, очень удачным. И надо же случиться такому. Кто-то устранил из стройной системы ключевое звено, уважаемого в своем мире человека. Авторитетного специалиста, которого часто приглашали в качестве эксперта при покупке живописи. Леонид давно подбирал ключики к Кузнецову. Обихаживал, угождал, соблазнял деньгами и посулами. Старался долго и усердно. Наконец, все получилось, как хотел. И что в результате? Полный облом. Эксперта не стало. Кругом шныряет полиция. Того и гляди, сам угодишь в беду. А тут еще Элька, как назло, валяет дурака. Неужели не понимает, что нужно на время затаиться. Включить режим строгой экономии и потерпеть. Со временем что-нибудь придумают. Но только не сейчас. Не сейчас!
Павлик застал Леонида в состоянии глубокой озабоченности.
- Грустите? - невинно спросил Павлик.
Ермилов заметно вздрогнул и обернулся к вошедшему.
- Вы снова к нам?
- Угадали. К вам. Притом, понимать нужно буквально. Я лично к вам.
- Почто такая честь?
- Мне показалось, что по долгу службы вы чаще других общались с Игнатом. Хотелось бы узнать что-нибудь о его личной жизни.
- Господи, с чего вы взяли, что Игнат делился подробностями этой самой личной жизни со мной? Мы только работали вместе. Все остальное делали врозь.
Павлик мило улыбнулся, но попыток втереться в доверие не оставил. Не тот Павлик человек. Надоедать другим его профессия. Надо сказать, он в ней немало преуспел.
- Я понимаю. Вы человек семейный. Он был холостым. Но мог о чем-то рассказывать. Вы хоть и прекрасные специалисты, но не могли же говорить только о работе. Может, проскальзывало иногда этакое, сугубо личное. Давайте попробуем вспомнить. Попытка, как говориться, не пытка.
- Ну, давайте, раз у вас других дел нет.
- На данный момент у меня только это дело и я намерен его сделать хорошо, - тихонько съязвил Павлик. - Кто числился другом Игната? Может, кто-то из музейных работников? Или он мог рассказывать о ком-то еще? Постарайтесь вспомнить. Не торопитесь.
- Хорошо. Из наших, скорее всего, Елена Никаноровна. Они и до этого музея работали вместе.
- Какие между ними были отношения?
- Очень хорошие. Уважали друг друга, как специалисты.
- И только?
- Боюсь вас разочаровать, но, скорее всего, да. Елена не из тех женщин, за которыми можно волочиться. Она с головой погружена в изучение своих скифов. Фанатик. Здесь таких много. Но специалист отменный. Столько всего знает.
- Понятно. А еще кто-нибудь.
- Ну, Федор Ветров.
- А это кто такой?
- Федор наш младший научный сотрудник. Работает в фондовом отделе. Следит за сохранностью коллекций нашего хранилища. Работка так себе. Скучно, да и с деньгами вечная напряженка. Федор присматривается к реставрации. Только образование у него на этот счет подкачало. Закончил исторический факультет периферийного университета. Так что к рисованию никакого отношения не имеет. Но все равно мечтает пристроиться поближе к реставраторам. Все время напрягал Игната на эту тему. А тот чем поможет, если у Феди не профильное образование. Но они, кажется, подружились. Федя парень общительный. Вот и стал завсегдатаем в мастерской.
- Ясно. Кто еще?
- Ну, пожалуй, еще Лида Яковлева. Та не скрывала, что имеет на Игната виды. Только он эти виды не разделял. Но Лида, девушка упрямая. Так что Игнат от нее разве что не прятался. Возможно, у них что-то и было. Мужик ведь человек. Может и не выдержать такого штурма. Но на людях он ее сторонился. Значит, в любом случае, ничего серьезного.
- Да, но именно это могло и сподвигнуть Лидию свести с Кузнецовым счеты. Разве нет?
- Не знаю. Наговаривать не буду. Это не шутки. Поддержать такое обвинение.
- Я не обвиняю. Просто предполагаю.
- Ну, строить предположения, ваша работа. Мое дело, реставрировать картины. Вот так.
Федор Ветров слыл ушлым малым. Лихо поступил с первого раза на не очень престижный факультет в очень престижный в их краях университет. Друзья завидовали. Родители радовались. Еще бы. Бюджетное место. Это же такая экономия. Потом мальчик поищет, где найти наилучшее применение своему диплому, а пока пусть учиться. Он и учился, как мог. Часто прогуливал лекции. Списывал у подружек рефераты. Кое-как отвечал на коллоквиумах. Пять лет пролетели незаметно, и диплом украсил папку с его личными документами, лежащими в комоде матери. Можно было двигаться дальше. А дальше следовало сменить место жительства. Городок, в котором он родился, хоть и был весьма немаленьким, но хорошей работы по его специальности найти не позволял. Не идти же учителем в школу. Собрал нехитрые пожитки, ринулся штурмовать Москву, как и многие. Москва встретила холодно, и поначалу наш мальчик изрядно приуныл. Но время шло, Федор нашел в первопрестольной зазнобу и та по блату пристроила его в этот самый музей. Музей Федору понравился. Солидно, красиво, возвышенно. Работа в таком месте придает неизменный шарм интеллигентному человеку. Какой-никакой, а научный сотрудник. О том, что все свое время проводит не в научных изысканиях, а составляет самые обычные инвентаризационные описи, как и на любом другом складе, Федор при разговоре со знакомыми умалчивал. Врал, что занимается реставрацией. Термины подхватил из разговоров с Игнатом и сыпал ими направо и налево. Среди своих знакомых, очень далеких от музейного мира, стал слыть нужным человеком, прекрасно разбирающимся в живописи. Его так и рекомендовали. Почти, мол, эксперт. Можно обращаться с самыми сложными вопросами. Из-за хронической нехватки денег, Федор иногда брался за экспертизы не очень дорогих картин. На большее не посягал. Картина перекочевывала в квартиру Игната Кузнецова и тот, презрительно сощурив глаза, быстро определял ее истинную стоимость. Просто так. Совершенно задаром. В свою очередь Федор бережно доносил мнение Игната до владельца, но за определенную мзду и от своего имени. Надо ли уточнять, что он ни разу не ошибся, чем только повышал свою значимость в глазах профанов. Так и крутился. И теперь Игната больше нет. Что же ему делать. Федор уселся в жестком офисном кресле поудобней, и только сейчас заметил молодого человека, пристально разглядывающего картину, которая недавно переселилась к ним из верхнего зала музея.
- Нравиться? - задал он ничего не значащий вопрос.
- Сам еще не пойму. - Честно ответил Павлик. - Я к вам по делу.
- По какому?
Павлик показал свое удостоверение и присел на стул напротив Федора.
- Нам нужно поговорить.
- О чем? - насторожился Ветров.
- Об Игнате Кузнецове. Вы, говорят, хорошо его знали.
Ветров отчего залился краской и нервно подергал ногой.
- Ну, что значит хорошо? Работали в одном учреждении, поэтому, конечно, часто встречались. Но не более.
- Разве? А Леонид Ермилов утверждает, что вы были в их мастерской почти завсегдатаем и приходили туда именно к Кузнецову.
- Что вы! - громко перепугался Ветров. - Болтали иногда о ерунде.
- Разве вы не мечтали связать свою судьбу с реставрацией?
- Мечтал? Да, бросьте. Я историк, а не художник.
- Надо же, как ошибался Ермилов на ваш счет.
- А нечего наговаривать. Он сам, если хотите, постоянно что-то там выдумывал совместно с Игнатом.
- С этого места поподробнее.
- Конечно, многого не знаю. Но иногда выхватывал отдельные фразы о какой-то экспертизе, которую Игнат проводил по наводке Ермилова. Я не придавал значения. Ну, проводил и проводил. Только если он на меня бочку катит, я в долгу не останусь.
- И не оставайтесь, - охотно поддержал Павлик. - Какое право он имеет на вас бочку катить!
- Вот именно. У самого не все чисто, а на других валит. Он вам что-нибудь о деловой стороне вопроса рассказывал?
- Нет. Совсем ничего.
- Вот видите. А деловые отношения между ними были. Это я знаю точно. Между мной и Игнатом таковых не имелось.
- В каком кругу вращался Кузнецов вне этих стен?
- Откуда же я знаю. Мы вне этих стен с ним не встречались. А вот Леонид встречался. Точно знаю. Вот им и интересуйтесь.
Лидия Яковлева потерянно стряхивала сигаретный дым в пустую консервную банку, пристроенную на подоконнике рабочего кабинета. Последнее время все в ее жизни шло наперекосяк. За что ни бралась, результат неизменно превосходил ожидания, притом самые худшие. Совсем недавно ее лишили возможности водить по музею экскурсии. Видите ли, не прошла курсы повышения квалификации. А когда их пройдешь, если дома тяжело больная мать. Оставить ее одну на несколько дней и съездить в тот же Питер, как многие ее коллеги, не может. Теперь приходилось как-то вертеться на крошечную зарплату музейного работника. А лекарства, между прочим, дорогущие. Квартплата такая, что впору ее двухкомнатную квартиренку считать за приличный коттедж. Кругом нужны деньги. Деньги, деньги. Хотелось закрыться в какой-нибудь раковине, словно улитке, и не высовываться наружу. Но как не высунешься, когда порадеть за тебя некому. Вот и крутись, как белка в колесе. А если ты не белка? А если не успеваешь за колесом? Что делать в этом случае? Никто не подскажет? Но никто ничего не подсказывал. Каждый крутился в меру своих способностей. Вот она и стала потихоньку сближаться с Игнатом Кузнецовым. Серьезный, удачливый мужчина в ее судьбе мог бы мигом решить все проблемы. А Игнат был серьезным и очень удачливым. Но самое главное, он был холостым. А это уже шанс. Пусть не очень большой, но попробовать можно. Игнат внимания на Лиду не обращал. Сначала к ее визитам относился терпимо, но не более. Потом и эта, с трудом дающаяся ему терпимость, исчезла. Стал открыто выражать недовольство. Зачем, мол, приходишь без дела. Только людей с понталыку сбиваешь. Все судачат, что у нас, да как. А что у нас с тобой? Да, ничего. Абсолютно ничего. Но ничего не было у него к Лиде, а вот у нее к Игнату созрело большое чувство. Думала о нем, думала, да и влюбилась по настоящему. Только разве мужчине понять такое? Где уж там. Она надежды не оставляла. Все равно приходила, приносила завтраки, обеды, заваривала вечно занятому трудяге чай, да кофе. Словом, хозяйничала. И не просто хозяйничала, а намекала на большее. На то, как хорошо и уютно будет с ней Игнату. А то и поесть некогда. И отдохнуть толком негде. Квартира у Игната большая, да толку чуть. Не квартира, а проходной двор. Вечно толпиться народ, захламлена до предела. В мойке гора немытой посуды, все столы в комнатах завалены книгами, бумагами и красками. Тот же филиал мастерской. Словом, дому давно уже нужна хозяйка и она согласна, ею стать. Не соглашался лишь Игнат. И это было досадно. Ладно, если бы у него кто-то был, так ведь такая на горизонте не наблюдалась. Игнат вообще до баб был не ходок. Работа высасывала из него все силы. Ему доползти бы до старого дивана в углу мастерской и заснуть мертвецки часиков на пять. Больше ничего не нужно. Одно слово, работоголик. Неизвестно, сколько бы она еще так мыкалась, да жизнь и здесь ее основательно кинула. Игната не стало. А вместе с ним и заветной мечты, выйти замуж.
Павлик пристально вглядывался в лицо женщины лет тридцати. Довольно симпатичная, но таких много. Красивой не назовешь, особого шарма тоже нет. Понять Игната можно. Павлик и сам на такую бы не запал. С другой стороны, можно понять и Лидию. Каждый вправе бороться за свое счастье.
- Лида, скажите, у Игната было много друзей вне стен этого музея?
- Конечно, много. Он всем был нужен. Правда, ему, по-моему, не нужен никто. Извините, был не нужен никто.
- Не извиняйтесь. Такая оговорка вполне естественна для вас. Ведь вы его знали... А сколько лет вы были с ним знакомы?
- Два года. Я работаю в этом музее два года. Когда пришла, он здесь уже работал.
- У вас сложились серьезные отношения?
- Я хотела бы этого. Но Игнат был категорически против.
- Почему?
- Потому что не любил.
- Простите.
- Ничего. Ваш интерес понятен. Это моя настырность смешна. Думаете, не понимаю? Понимаю, и всегда понимала, но ничего не могла сделать. Влюбилась. Как девчонка. Впервые в жизни. Знаете, сейчас мне и горько и легко. Горько, потому что его не стало, а легко, потому что больше не нужно страдать. Ходить за ним, понимая, что отвергнута, и страдать. Страдать, но не находить силы порвать эту унизительную зависимость. Все произошло само собой. Вы, наверно, думаете, что я могла его убить из чувства мести. Нет. Не могла. Я не себя сейчас защищаю, а его память. Все, что я чувствовала к нему, было светлым и святым. Никакой злобы и ожесточенности не было. Была надежда и она таяла, но было и самое прекрасное на свете чувство. Чувство влюбленности. Никогда, до встречи с Игнатом, я не испытывала такого чувства и никогда не испытаю вновь. Я себя знаю. Так, что Игнату я благодарна и не смогла бы нанести ему удар. Никакой. Тем более, убить.
- Я вовсе не собирался вас в чем-то обвинять. Просто по долгу службы обязан провести с вами беседу. Но все-таки, давайте попытаемся вспомнить, кто, помимо коллег был достаточно тесно связан с Игнатом?
- В музее Ермилов и Ветров. Эти частенько вились возле Игната. И не только на службе.
- Но Ветров утверждает, что в квартире Игната никогда не был.
- Это он так утверждает? Смешно, наконец. Он давно приладился использовать Игната в целях личного обогащения. Игнат это прекрасно понимал, но все равно помогал. Просто так. От душевных щедрот. Ему это ничего не стоило, а мальчишке помогало выжить.
- И как же все выглядело?
- А наш мальчик объявил себя крутым экспертом, хотя в картинах ровным счетом ничего не понимал. Нет, на многое он не замахивался. Опасно. Но по мелочи щипал. Игнат оценивал картину, а Ветров передавал мнение Игната от своего имени клиенту. С Ветрова Игнат и гроша ломанного за оценку не брал, а сам Ветров сдирал по полной. Так и крутился.
- Шустрый мальчик.
- Еще какой шустрый. Правда, теперь придется ему как-то выворачиваться. Кто для него будет оценивать картины?
- Ну, можно схитрить и прикинуться крайне занятым человеком. Извините, мол, некогда.
- Можно. Только так он всю клиентуру растеряет. Раз и навсегда- Другого выхода у него все равно нет.
- А Ермилов не может ему помочь?
- Ермилов? Не смешите! Это Ермилову помогать всегда нужно было. Он бездарен. Жаден до денег и бездарен. Все время на шее у Игната висел. Если чего и получалось, то, как и у Ветрова, только с помощью Игната.
- Да, у вас и подозревать то некого. Вы влюблены по самые уши. Ветров и Ермилов, по вашим словам, целиком и полностью зависели от Игната. С другой стороны, если они так тесно были с ним связаны, могли чего-то и не поделить?
- Могли. Только здесь я вам не помощник. Игнат в свои дела меня не посвящал. Не тот уровень отношений.
- Понимаю. А кто может помочь?
- У ребят спросите. У Ермилова и Ветрова. Только на меня не ссылайтесь. Мне с ними еще работать. Мало ли что там им покажется. Могут и с работы выжить. Скажите, что стало известно от сотрудников. Вообще от сотрудников, а не от кого-то конкретно. Ладно?
- Не поведу. Но и вы со своей стороны постарайтесь мне помочь. Поспрашивайте потихоньку среди своих. Может, чего расскажут. Вас они не бояться.
- Вы, Павел, наивный человек. Здесь все друг друга бояться. И подсиживают, как и в любом другом коллективе. Особенно бьются за подработку. Зарплата, сами знаете, у нас какая. Вот и жрут друг друга, чтобы чужой кусочек ухватить.
- Да, дела.
- Дела здесь еще те. Вы просто многого не знаете.
- Вы меня обнадежили. Значит, надо разбираться дальше. Итак, помните уговор? Я прикрываю вас, вы помогаете мне. Договорились.
- Хорошо. Посмотрим, что из этого получиться.
Коллекционер сидел в своей большой квартире, как в надежно защищенном бункере. Две входных двери, внутренняя и наружная были металлическими с серьезными сейфовыми замками. Окна, как и двери, подключены к сигнализации. Такая же сигнализация подведена к каждой из висевших на стене картин. Словом, захочешь украсть, намаешься. Пока никто не пробовал. Оно и слова богу. Добра в квартире миллионов на пять. Долларов, естественно, не рублей. Все нажито непосильным трудом. Конечно, трудом не самого коллекционера, а его работников. Коллекционера звали Александр Васильевич Ростов. И имел он неплохой бизнес. Когда-то, в прошлой жизни, Ростов работал в МВД. Поднакопил связей, подсуетился в плане денег и ушел на вольные хлеба. Открыл свой собственный охранный бизнес. Поначалу его ЧОП насчитывал десять сотрудников, которые работали в столице вахтовым методом. Оружейной комнаты не было. Слишком дорогое удовольствие, не по карману. Поэтому изначально и клиенты были небогатые. Но правильно организованный бизнес начал приносить пусть и небольшой, но постоянный доход. Со временем Ростов дело расширил. Снял помещение побольше, оборудовал оружейную комнату, нанял опытных людей с удостоверениями профессиональных охранников и вышел на иной уровень. Теперь они охраняли значительные материальные ценности. Два крупных склада, небольшой заводик и один ювелирный магазин. Время шло, в старых рамках становилось тесно и Ростов замахнулся на большее. Теперь уже на него работало пятьдесят человек. У него появился пульт охраны, возле которого постоянно дежурила оперативная бригада добротных профессионалов и выездная машина. Потом две. Сейчас уже три машины дежурили возле здания, в котором находилась его опергруппа. Теперь он маленький царек, в карман которого ежемесячно стекаются очень солидные суммы. Ну и конечно, себя не обижает. Собственная квартира буквально утыкана сигнализацией. Он может себе это позволить. Ведь, по сути, сам себя и охраняет. А, что касается коллекции картин, то это его маленькое хобби. Если точней, то наоборот. Охранный бизнес его маленькое хобби, которым он занимается для того, чтобы реализовать главную цель всей своей жизни, коллекционировать картины. Картины были его страстью. Страстью сильной и мучительной. Посещая музеи, он путешествовал по залам, исходя лютой и безжалостной, прежде всего по отношению к нему самому, завистью. Он хотел эти картины. Сразу и все. Хотел мучительно и ненасытно. Почему? Этого он не знал. Говорят, что страсть к коллекционированию та же болезнь. Сродни игромании и алкоголизму. Как эту болезнь удалось ему заполучить неизвестно, но результаты впечатляли. Картины, это все, что Ростова интересовало в бренной плоти бытия. Все остальное проходило мимо, не оставляя в душе ни малейшего отпечатка. Сейчас он любовался своим новым приобретением. Той самой картиной Левицкого, которую так удачно клонировал на два полотна наш неутомимый в добывании денег Леонид Ермилов. У коллекционера находилась меньшая часть подлинника. Музею посчастливилось. В его владении осталась большая. Но, как музей не подозревал о выпавшем на его долю счастье, так и Ростов не мог и предположить, что из всей картины подлинным является лишь небольшой ее кусочек. Ай да Леня, ай, да сукин сын, как говориться.
Павлик сидел напротив Ермилова, и не торопясь, пил чай из старой чашки с отколотой ручкой. В мастерской вообще все, словно требовало реставрации. У стола одна ножка еле держалась, поэтому Павлик все время опасливо на нее косился. Как бы стол не завалился ему на колено. У старого офисного кресла спинка запала на бок, словно от неизбывной усталости. Поперечные жалюзи на окнах изгибались во все стороны, образуя причудливый узор, и давно уже требовали встречи с мусорным контейнером, но так этой встречи и не дождались. Словом, скудный мужской рай. Медвежья берлога. Павлик опасливо подвигался на стуле, но стул казался крепким. Служитель закона успокоился и приступил к беседе.
- Говорят, у вас с Игнатом были какие-то совместные дела за стенами этого музея. Вот, например, Ветров приносил ему домой на оценку картины. Потом брал за чужую работу мзду в свой карман. А вы чем промышляли?
- Про Ветрова мне все известно. Рыбка-прилипала. Абсолютный нуль, существующий исключительно за чужой счет. Мне Игнат в качестве эксперта не был нужен. Свой опыт имеется. И не малый.
- Правда? Опыт то у вас, конечно, есть, а вот авторитета маловато. Так, что если к вашему опыту добавить авторитет Игната, то можно штурмовать неплохие высоты. Вам никогда это в голову не приходило?
- Что за высоты? О чем вы?
- Так, размышления на тему.
- А, размышления. Ну, размышляйте, размышляйте. Я вам определенно скажу. Никаких дел, помимо музейных, у нас с Игнатом не было. Я, конечно, к нему домой иногда приходил. Но только для того, чтобы приятно провести время. Не более. Посудачить по свойски, выпить. Ну, что вам рассказывать. Вы, наверно, тоже такими посиделками не брезгуете.
- Это дело я очень люблю. Но давайте вернемся к нашим баранам. Опять же, от добрых людей я узнал, что вы обращались к Игнату за помощью в экспертизе картин. А сказал мне об этом Ветров, который у вас в мастерской буквально дневал и ночевал. Он иногда подслушивал ваши разговоры.
- Вот гад! - взорвался в страшном негодовании Леонид. - Ну что за дрянь! Его привечали, как порядочного, а он наговаривает. Не было у меня с Игнатом никаких дел, кроме служебных. И все. А этот негодяй Ветров, просто ничего не понимал в наших разговорах. Хоть бы не лез, куда не просят. Ну что за люди! Что за люди, говорю вам! Ничего хорошего для других. Только на себя одеяло тянут!
- Не волнуйтесь так, - раздраженно посоветовал Павлик. Он нутром чувствовал, от него что-то пытаются скрыть. Но ничего пока не мог поделать. Потом Евсеевича натравит, и там посмотрим, куда кривая выведет. Поэтому сейчас разговор зашел в тупик.
- Мне не вериться, что вы со мной достаточно откровенны, - горестно подытожил сыщик.
- Откровенен. Можете не сомневаться, - заверил его Леонид с определенной долей плохо скрытого сарказма.
Елена Никаноровна трепетной рукой раскрыла новый любовный роман и углубилась в чтение. В романе молодой голубоглазый блондин добивался руки и сердца безжалостной красавицы. Красавица блондину изменяла, но окончательно бросить побаивалась. Мало ли что в жизни может случиться. Вдруг еще понадобится. Это как чемодан без ручки. И нести неудобно, и выбросить жалко. Блондин казался абсолютно бесхребетным малым, и Елена Никаноровна провела с ним поучительную беседу. Потихоньку, себе под нос, пробормотала весьма суровые слова относительно его бесхребетности. Воображаемый оппонент молча снес оскорбление, и Елена Никаноровна продолжила чтение. Красавица действовала все наглее и, наконец, блондин застукал ее на месте преступления. Елена Никаноровна радостно поправила подушку и углубилась в чужую трагедию. Красавец негодовал. Елена ликовала. Вот что значит вовремя дать дельный совет. Парень все понял абсолютно правильно. Красавица рыдала и умоляла о прощении. Блондин взял и простил. Елена Никаноровна яростно захлопнула роман. Это уже не лезло, ни в какие ворота. Что за мужик, в самом деле. Разве можно прощать такие вещи. Елена бы не простила. Правда, ей и прощать некого. Может, потому, что она имеет очень крепкий хребет, она не имеет даже такого бесхребетного мужчины. Елена невольно от чужой судьбы перешла к своей. Ей бы сейчас какого-нибудь плохонького мужичишку, ну, конечно, не совсем уж плохонького, но мужичишку. Ах, годы уходят, а приятель так и не появился. Постепенно от мечты о мужчине мысли Елены перекочевали на мечту о скифской статуэтке. Подержать бы ее в руках. Здесь, у себя дома. Поставить рядом с собой на прикроватную тумбочку и уснуть. Может, присниться что-то из жизни горячо обожаемых скифов. Большую часть своего времени, и не только рабочего, она отдавала изучению захоронений скифских племен. Скифские степные племена внезапно появились в седьмом веке до нашей эры. Они кочевали по обширным пространствам между Дунаем и Доном. Доходили до Алтая. Основное ядро скифов вышло из Средней Азии и Сибири. В местах своего обитания они оставляли курганы-погребения, которые достигали в высоту до двадцати метров. Курганы были местом упокоения царей, и скифской знати. После смерти которых, умерщвлялись и их ближайшие родственники, жены, наложницы, а так же слуги и кони. Всех помещали в курган вместе с повелителем. Туда же складывали наиболее ценные вещи. На протяжении многих веков, курганы служили приманкой для грабителей, а позже еще и для пытающихся спасти от них бесценные раритеты ученых. Сколько таких курганов обследовала за свою профессиональную карьеру Елена Никаноровна. Не сосчитать. Курганы широко разбросаны по территории нашей страны, ведь скифские племена отличала необычайная воинственность. Они легко захватывали чужие территории, не щадя ни стара, ни млада. Военная удача всегда следовала за ними. Победить смогли даже бесчисленное войско персидского царя Дария. Скифы никогда не знали оседлого образа жизни. Их удел, бесконечное странствование на лошадях, в повозках, в основном, по южным степным областям Причерноморья. Каким-то непостижимым образом они переняли некоторые обряды и обычаи древних обитателей Месопотамии, живших на три тысячи лет раньше их. В зависимости от положения царя, его богатства и авторитета среди соплеменников в его могилу клали золотые и серебряные украшения, посуду, амфоры, наполненные вином. Умерших воинов погребали вместе с оружием. Мечами, луками, стрелами. Золото было у скифов в особом почете. Этот металл олицетворял для них солнце и тепло огня, помогающего выжить в холодную пору. Грабить курганы начали еще сами скифы. И не удивительно. Мало кто может устоять перед таким богатством. Так что до наших соплеменников дошли только крохи от былого величия курганов. Среди скифов даже появились особые шайки, которые специализировались только на ограблении курганов. Иногда грабители гибли, не сумев выбраться из золотой усыпальницы. Так при раскопках Чертомлыцкого кургана, в нем нашли останки не только царя с челядью, но и грабителя, проникшего в курган, собравшего драгоценности в ведро, но не осилившего путь назад к свободе. Елене часто снились раскопки и радостные трепет ожидания очередной находки. Вот нечто появляется из под слоя вековой пыли, вот она протягивает жадно руку и смахивает последние крохи пыли и земли. И, наконец, свершилось. Но наступало утро, будильник прерывал сладкий сон в самом интересном месте, и жизнь входила в привычную колею. Дом, работа. Работа, дом. А ее скифская статуэтка оставалась во сне. Правда, теперь была и реальная, но в хранилище музея. Ее так и не выставили в залах. Сказали, что катастрофически не хватает места. Вот будут создавать новую экспозицию, тогда, может быть, выставят. Так и лежало это чудо, заботливо упакованное ее собственными руками, словно погребенное заново. И не давало статуэтка покоя Елене. Манила, звала, о чем-то просила. Так и с ума можно сойти. Она, во всяком случае, уже начала потихоньку этого опасаться.
- Итак, ты считаешь, Ермилов знает что-то такое, что нам крайне необходимо для следствия?
- Считаю, - упрямо подтвердил Павлик, сидя в кресле Евсеевича, тогда как последний разгуливал туда-сюда у широкого окна.
- Что ж, значит, нужно им заняться. Во-первых, выясни какая у него зарплата. Потом разузнай, как живет. По средствам ли. Думаю, доброжелатели, которые тебе обо всем этом поведают, найдутся среди коллег.
- Это без проблем. Судя по высказываниям Лидии Яковлевой, там у них форменный серпентарий.
- Это нам на руку. Только смотри, чтобы тебя не ужалили.
- Возьму противоядие, Евсеевич. Ты меня знаешь. Нет еще такого яда, который смог бы меня уложить наповал. Один тарантул, так сказать, другому глаз не выклюет.
- Ладно, остряк! Давай, отчаливай. Полдня уже коту под хвост.
- Это какой же хвост у твоего кота, Евсеевич, если там помещается аж полдня?
- Так, клоун, не навеселился еще? Сейчас придам ускорения.
- Не надо. Я сам, - и Павлик удалился с гордо поднятой головой.
В поднадоевшем ему музее было пустынно и тихо. Прошелся по кабинетам сотрудников. Младшие и старшие научные сотрудники, кандидаты и не кандидаты своих музейных наук степенно восседали за конторскими столами и предавались созерцанию потолка. Павлик позавидовал такой содержательной работе, но, вспомнив про зарплату музейных работников, осознал некое соответствие между причиной и следствием. От скуки Павлику были даже рады. После двухчасового перемещения из кабинета в кабинет, удалось узнать, что получал Ермилов немного, а вот жил довольно широко. Особенно его жена Эленька. И дня не проходила, чтобы трепетная женщина не продемонстрировала коллегам нового наряда. Наряд коллеги созерцали с завидным вниманием, и все мотали на ус. Теперь, соответственно, все ранее "намотанное" вышло на поверхность. Зазор между тем, что Ермиловы официально зарабатывали и тем, что тратили, оказался изрядным. Павлик удовлетворенно прошествовал в мастерскую реставраторов. Леонид Ермилов трудился за широким рабочим столом. Небольшая картина, изображавшая какую-то селянку, лежала посреди стола.
- Извините, если отвлекаю, - вежливо произнес Павлик. - Я опять по вашу душу.
- Сколько можно! - досадливо поморщился Ермилов. Я уже все вам рассказал.
- Знаю, знаю. Иного и не ожидал. Так вот, теперь хочу, чтобы вы рассказали мне то, чего не знаете.
- То есть? - опешил мастеровой.
- Леонид, а ведь вы живете явно не по средствам. Следовательно, у вас есть приработок на стороне.
- Это мое личное дело и вас не касается.
- Вы так считаете? Но это, наверно, касается налоговой инспекции. Или вы платите налоги со всех своих доходов? Могу, ради вас, поинтересоваться на этот счет. Мне не трудно.
- Но при чем здесь это? Какое отношение мои заработки могут иметь к убийству?
- Самое прямое. Именно с этим я и хочу разобраться. Если не имеют, пусть вас мучают угрызения совести за неоплаченные налоги. Если же имеют, мучить вас будем мы с моим коллегой. Все очень просто.
- Иногда я пишу копии музейных картин под заказ.
- Копии?
- Естественно копии. Можете проверить. Все подлинники остались на месте.
- Но откуда я узнаю, с каких именно картин вы писали копии. Не отсылать же на экспертизу все картины музея?
Леонид довольно усмехнулся.
- Да, вам придется поверить мне на слово.
- Не хотелось бы. Итак, вы отказываетесь плодотворно сотрудничать со следствием?
- Почему отказываюсь?
- Тогда назовите фамилии и адреса тех, кому вы писали вышеозначенные копии.
- Шутите? Как я могу подставлять этих людей под неприятности. Зачем им ваши допросы и вынюхивания. Они мне никогда такого не простят. А моей семье нужно на что-то жить.
- Тогда, определитесь. Вы, как я понял, отказываетесь сотрудничать со следствием.
- Боже, ну как же вы упрямы! Я все вам объяснил.
- Этого не достаточно. Нам нужно раскрыть убийство, так что выбирайте. Или добровольное сотрудничество, или мы обращаемся в налоговую. А у нас там немалые связи. Не сомневайтесь. Неприятностей подсыпим по самое "не горюй".
Леонид мученически опустился на старый колченогий стул и по старой музейной привычке принялся за созерцание потолка. Павлик, на всякий, случай тоже посмотрел вверх. Вдруг там нечто важное. Но ничего не заметив, начал поторапливать оппонента.
- Ну, решайтесь же. Адреса и фамилии. А клиентов найдете других, если что. Какие ваши годы.
- Ладно, - обреченно произнес реставратор.
Раиса Позднякова открыла дверь, изучив в глазок удостоверение Павлика вдоль и поперек.
- И зачем я вам потребовалась? - досадливо прошелестела она. Женщина говорила так тихо, что сначала Павлик переспрашивал почти каждую фразу. Наконец, пообвык и беседа вошла в нужное русло.
- Вы купили копию музейной картины у Леонида Ермилова?
- Купила, разве нельзя?
- Этого я не утверждаю. Просто хочу немного побеседовать.
- О чем?
- О таких, как вы, ценителях живописи. Скажите, вы часто покупаете опусы Леонида Ермилова.
- Купила две картины. Он, знаете ли, неплохой копиист. Потом, он реставратор, хорошо разбирается в живописи.
- А с Игнатом Кузнецовым вы не знакомы?
- Слышала о нем, но лично не знакома. Собирать оригиналы мне не по карману. Довольствуюсь малым.
- А кому по карману?
- Есть такие люди, только зачем вам о них знать? Что-то случилось?
- Игната Кузнецова убили.
- Боже, какой ужас. А кто?
- Именно это и пытаюсь выяснить.
- Здесь?! Вы, что в чем-то меня подозреваете?
- Нет, нет. Что вы. Просто беседуем с людьми, хоть как-то связанными с миром коллекционеров.
- Знаете, молодой человек, мир коллекционеров во многом очень криминальный мир. Люди стремятся вложиться в оригиналы особо ценных картин не из-за любви к искусству. Просто рассматривают их, как некое подобие банковской ячейки. Деньги так сохраняют. Кстати, очень надежный способ, если вас не обманут при продаже картины.
- Догадываюсь. Ну, а как насчет моей просьбы? Все останется между нами.
- Ну, если только между нами. Есть один фанатик. Похоже, коллекционирование действительно его страсть. Зовут Александр Васильевич Ростов. Этот живет ради картин. У него, по-моему, ЧОП. Так вот, весь бизнес служит единственно тому, чтобы Ростов мог постоянно обновлять свою коллекцию. Не знаю, что уж у него там за шедевры, но, говорят, картины собрал неплохие.
- Адреском не богаты?
- Сейчас позвоню подруге. Она знает, где он живет
- Откуда?
- У них некогда была небольшая интрижка. Но недолго. Ему с женщинами скучно. И так есть чем себя занять.
Ростов прореагировал на просьбу Павлика о встрече вяло. Было видно, что у человека неплохие связи в структурах правопорядка и на сыщиков ему глубоко плевать. Павлик не огорчился. Сталкивался и с худшим, привык, но упрямству Ростова легко противопоставил собственное. После пятого звонка докучливого служивого Ростов сдался, но домой не пригласил. Павлик даже не стал спрашивать, почему и так все понятно. Встретились в офисе Ростова. Фирма выглядела солидно. Владелец гордо восседал в хорошо обставленном кабинете и лениво покуривал.
- Ну, чем обязан? Почему так добивались встречи, любезный?
- Убили Игната Кузнецова. Реставратора.