У кого-то есть настольная книга. У меня - настольное стихотворение. Это. Я гашу верхний свет, оставляя только мягкость и таинственность бра, забираюсь с ногами в глубокое и уютное кресло, наливаю в бокал терпкого вина и медленно произношу ритуальные строки: "Я пью за разоренный дом...".
Это - как заклинание, как мантры - чтобы прошлое не мучило, не стучалось бесконечно в душу, отпустило.
Не отпускает.
Днем еще ничего. На работе крутишься как белка в колесе - не до переживаний и воспоминаний. Но заканчивается рабочий день - заканчивается и завод пружины. Коллеги спешат в магазин, на ходу обсуждая, чего приготовить на ужин. Мне спешить незачем. И голову забивать ужином нечего. В холодидьнике, на худой конец, - осклизлые вчерашние макароны с трупиком столовской котлеты. И бутылка грузинского вина. Мне достаточно.
Когда-то все было по-иному. Лучше или хуже - не знаю. Просто по-иному. Был муж. Были завтраки и ужины. Беготня по магазинам, суета у плиты, шкворчание мяса на сковороде, ожидание звонка в дверь: успеть бы к приходу стол накрыть! Тепло разливалось в душе и вырастали крылья, когда слышала: "Спасибо, малыш! Вкусно сегодня было до обалдения!".
А потом как-то незаметно исчезли эти реплики, исчезли цветы - хотя бы по праздникам, канули в вечность разговоры "за жизнь" и вопросы: "Ну, чего новенького в вашей конторе?". Осталось небрежное, ни к чему не обязывающее: "Привет, как дела!", шорох газетных страниц, бесконечный футбол на голубом экране да скрип диванных пружин под оглушительные вопли: "Мазила!... Го-о-ол!".
Третьим членом семьи поселилось у нас ОДИНОЧЕСТВО. Тогда и стало настольным для меня то стихотворение: "... За одиночество вдвоем...".
Да нет, муж не пил и не бил. И не гулял на стороне. Просто мы стали чужими. Совершенно. Вначале болела душа и не спалось ночами. Потом привыкла. И самой стало все равно: где он? что он? с кем он? Не ждала уж до полуночи, если задерживался на работе - ложилась в холодную постель и спала как младенец. Без тревог и вопросов. О чужом человеке разве будешь беспокоиться?
Разошлись тихо, мирно, без нервотрепки и сожаления. Он забрал лишь свои вещи, машину и гараж. Мне осталась квартира и нажитый скарб. Да еще одиночество. Теперь уже не вдвоем, а самое настоящее, индивидуальное.
Полгода пролетели как-то незаметно. Жила по инерции, спеша по магазинам и суетясь у плиты. Выбрасывая затем практически все в помойное ведро: одной не елось, а в гости никто не спешил.
А потом пришла ТОСКА. Воспоминания - непрошеные, нежданные - накатывали, заставляя душу скулить щенком, озябшим на мокром и злом ветру.
... Вот мы с Ним - в сосновом бору. Срезаем крепкие хрусткие боровики, встречаемся взглядами и уже через мгновение небо опрокидывается, взрываясь солнечными лучами, и остро пахнет хвоей, и жаркий шепот кружит голову. А вот мы мчимся с горы на лыжах и веер снежных брызг вспыхивает радугой, и восторг вырывается из груди каким-то диким воплем. А вот валяемся на диване, кормя друг друга виноградом и я тону в Его крих глазах, растворяясь и теряя ощущение реальности...
И я, как за соломинку, схватилась за то стихотворение, напоминая с остервенением себе: мы стали чужими, мы стали чужими! О чужих не плачут, о чужих не страдают, о чужих не думают!
... Я сижу в глубоком и уютном кресле, мягкий свет бра очертил мой малюсенький мирок, где нет места более никому. Терпкое вино наполняет горечью рот и комком встает в горле. Оттого, видно, и щиплет глаза. Я пью за одиночество свое...