Треск шёл с двух сторон. Его издавала синтетическая Катина кофточка (или это были молнии, летевшее из её глаз?) и мои пальцы, ломавшие деревянную рейку, случайно попавшую мне под руку. Потом я повернулся и ушёл в дом. Собирать вещи. А обломки бросил Кате под ноги. Как дуэльную перчатку. Хотя дуэль уже кончилась.
Странный это был поединок. Нападала только Катя. С гневно сдвинутыми бровями, пластающая воздух твёрдой ладонью, она была похожа на завуча, распекающего провинившегося первоклассника. Она, кстати, и работает завучем, хотя ей нет ещё и тридцати. Ответных атак я не предпринимал. И даже не защищался. Катины слова хлестали меня по щекам (а краснели почему-то уши), её рубящие жесты я ощущал всем телом, но всё равно стоял молча.
Сказать правду, поначалу мне хотелось запустить в Катю бумерангом - такой же филиппикой (хоть я и не завуч, а всего лишь редактор). О, мне было что ей высказать!... Но в какой-то миг стало ясно: с высоты своей обиды она ничего не услышит. Что с того, что обида эта во многом надуманная? Катя уже вошла в экстаз. До неё вряд ли что-нибудь дойдёт. Я даже залюбовался ею - чёрт возьми, ну ведь вылитый завуч! И тут же меня подсекла МОЯ обида. Она - завуч. Даже сейчас, на каникулах, рядом с близким человеком. Но я-то не первоклассник! И такого обращения, признаться, не терплю.
Вот тогда я и решил уйти. Катя, гордо вскинув подбородок, смотрела мне вслед. Не окликнула. Наверное, думала, что я просто психанул. Скоро вернусь, встану перед ней на колени, посыплю голову пеплом?... Нет уж, Катерина Алексеевна, фигвам тебе! Не из таковских мы!
На самом деле, я мало что соображал в тот момент. Кроме одного - поскорее подальше от Катиной дачи! Шёл я чёрт-те куда, совершенно не разбирая дороги. Дома, люди и вообще всё вокруг для меня исчезло. На всём белом свете были только я и моя обида.
Вообще - то считается, что на дураков и на женщин обижаться не принято. Но это, по-моему, абстрактная философия. Рассуждения некоего мудреца, зрящего на окружающий мир без всяких эмоций. Во мне же эмоции тогда просто клокотали. Как в закипевшем чайнике, который забыли выключить. Я бы не удивился, если бы от меня вдруг повалил пар. И одновременно - вот странно-то! - во мне начала расти толстая сосулька с острыми краями, которые больно царапались. От мозжечка до поясницы прошла она, насквозь пронзив сердце.
Естественно, при таком дисбалансе температур, я ни на что не обращал внимания. И очнулся уже на окраине поселка, у автобусной остановки. Она была совершенно пустой. Отметив это, я подошел к металлическому столбу, подпиравшему крышу, и прислонился к нему лбом. Нужно было привести себя в порядок и хорошенько обо всем подумать. Уж очень неожиданно всё это произошло.
Постепенно я начал остывать. Сосулька тоже потихоньку стала подтаивать. От прикосновения к нагретому полуденным солнцем столбу в моей голове поднялся целый вихрь мыслей. Поплясав немного, он превратился в легкий ветерок, а затем в мозгу установилась и вовсе штилевая погода. Сами мысли сделались четкими, как строки на дисплее компьютера. Итак, что же мы имеем?
Самое главное - ни в коем случае нельзя возвращаться обратно к Кате. Пусть хорошенько подумает о том, что сейчас произошло. Да и мне не мешает осмыслить ситуацию: может, и я в чем-то неправ? Но это всё потом. А что мне делать сию минуту?
Возвращаться в город, если честно, совсем неохота. Отпуск ещё не кончился, гулять мне осталось целую неделю. В Питере сейчас не погуляешь, погода там прескверная, судя по сообщениям синоптиков. Отсюда же до моря всего-то триста километров, а климат уже совершенно другой. Середина августа, а осенью и не пахнет. Даже по утрам тепло как в июне, а уж днем что творится! И сегодня, кстати, тоже. Асфальт плавится, столб раскалился.
Но и оставаться здесь не имеет смысла. Других знакомых в этом поселке у меня нет, а если бы и были, то от встречи с Катей я всё равно не застрахован. В другое место поехать? Тоже не к кому: Сергей в свадебном путешествии, у Лешки в больнице аврал - какая-то незнакомая инфекция обнаружилась в городе, Алик наконец-то получил вызов в Германию и сейчас ему вообще ни до чего нет дела - столько хлопот. А другой Кати на примете нет.
К остановке плавно подкатил рейсовый автобус. Гостеприимно распахнул двери. "Странно... ведь здесь же "по требованию"... и обычно не тех, кто ждет, а тех, кто едет". Поймав на себе недоумевающие взгляды пассажиров - что, мол, за придурок со столбом обнимается, пьяный, что ли? - я вдруг страшно смутился, подхватил сумку с вещами и решительно заскочил в салон.
Двери закрылись. Подошла кондукторша.
- Вам докуда?
- До конца, - ответил я и сунул ей последнюю полутысячную купюру.
А ведь ехал автобус совсем в другую сторону. Не к райцентру, не к железной дороге и, в конечном счёте, не к Питеру...
Я уже сказал, что работаю редактором. В издательстве, которое называется "Аватара". Только не подумайте, что мы выпускаем кришнаитскую литературу. Просто в девяностые годы на смену "Правдам", "Огонькам" и "Молодым гвардиям" явились различные сказочно-философско-космические имена. Даже сапожные мастерские стремятся окрестить себя позвучнее.
Книги у нас издаются разные. Преобладает, как и везде в наше время, всякое легкое чтиво - детективы, боевики, женские романы. Но есть и серьезные проекты - журнал "Вагант", например. Издается он по инициативе нашего начальника - большого любителя бардовской песни (он и сам ею балуется). Выходит также специальный альманах для начинающих авторов - "Прекрасный дилетант". Почему-то к нам они приходят особенно часто, вот мы и дали им возможность заявить о себе погромче. Есть специальный человек, который с ними работает, создав при этом в своем кабинете нечто вроде литературной студии.
А мои же обязанности таковы. Каждое утро я сажусь за свое рабочее место и начинаю придирчиво изучать тексты в жанре фэнтези. Их взвалили на меня, узнав, что по образованию я историк. Моей специализацией была эпоха Киевской Руси, а оттуда до фэнтези тропинка короткая. Дело в том, что сейчас появилась еще одна мода - писать сказочную фантастику на базе славянской мифологии.. Баба Яга, Кащей, домовые, упыри, русалки, волхвы, Ярило, Перун так и выскакивают из-под пера известных (и не очень) авторов. Некоторые умудряются приплетать даже Хозяйку Медной Горы и злую волшебницу Ябеду Корябеду. И из этого салата я должен сделать съедобное и удобоваримое блюдо. Иногда не получается, и рукопись возвращается автору...
Я заметил, что место действия в этих опусах обычно дремучий лес, средь которого стоят избушка на курьих ножках и починки вольных пахарей. По описанию - ну прямо-таки наши северные края. Когда-то эти земли входили в Деревскую пятину Новгородской республики, вспомнил я. Не побывать ли мне в этой древней глубинке, неустанно вдохновляющей наших авторов? Может, там я смогу прийти в равновесие и окончательно растопить свою сосульку?
По крайней мере, именно эту причину я придумал в оправдание своего необъяснимого поступка. В то время как за окошком проносились километровые столбы уже с трехзначными числами.
Конечная остановка называлась Наволок. Это была дальняя окраина района, верст шестьдесят от Катиного поселка. Но, боже мой, насколько они были непохожи! Впоследствии я выяснил, что перед войной и посёлок, и Наволок были самыми обычными крупными деревнями, "столицами" небольшой округи. Их судьбы стали расходиться в разные стороны уже после Победы. Та, что была ближе к райцентру, разрослась и превратилась в дачный посёлок, куда не лень было ездить даже ленинградцам. Дальняя деревня, наоборот, уменьшалась. Сейчас она представляла собой два десятка изб, вытянувшихся рядком вдоль некоего озера. Между некоторыми домами зияли немаленькие промежутки, напомнившие мне дыры во рту пожилого человека. Все избы - на одно лицо, одинаково серые и неприглядные, часть уже заколочена, часть требует немедленного капитального ремонта. То ли дело в посёлке - все дома молодцевато-подтянуты, обиты дранкой, выкрашены в разные цвета - глаз не нарадуется. Тут же - без пяти минут апокалипсис.
Полной разрухи, всё-таки, ещё не было. В деревне имелся магазин, работавший, как и автобус, "по требованию". Нашлась почта с телеграфом и междугородней связью. Школы и детсада не было - потребность в них давно отпала за неимением в округе детей. А взрослым оставались, кроме того, фельдшерский пункт, правление совхоза (точнее - ТОО "Заозёрное") и сельский совет. Туда я и направился прежде всего.
Меня встретил старичок-председатель в пиджаке с орденскими планками и - о, Господи, мать моя деревня! - в тренировочных штанах. Я и рта не успел раскрыть, как он выпалил в меня с непонятной надеждой в глазах:
- Вы не в Берег едете, не за Митревной?
- Нет, папаша, - развязно ответил я и тут же поправился. - У вас карта района есть?
- А вон висит, - председатель кивнул на стену. Пока я срисовывал себе в блокнот схему расположения окрестных деревень и дорог, он расхаживал по кабинету и всё бубнил себе под нос.
Из его бубнёжки я понял, что в недалёкой отсюда деревне Берег живёт в полном одиночестве старуха Митревна. Всеми она позабыта и позаброшена. О себе напоминает раз в месяц, приходя в Наволок за пенсией и за продуктами, и так уже четвёртый год. Писали её родственникам в Питер и в другие города, но старенькая бабушка никому из них не нужна. А ведь умри она - и узнают об этом не сразу, и закопать будет некому. Да, ситуация...
Кончив изучать карту, я оглянулся на умолкшего вдруг председателя. Он что-то торопливо писал на клочке бумаги. Потом сунул его мне - это оказался питерский адрес.
- Парень, ты ведь из Ленинграда? Это её дочь младшая, любимая, там живёт. Зайди, а?
"Почему бы и нет?" - подумал я. - "Тем более, живём в одном квартале, на соседних улицах", - кивнул и положил бумажку в сумку.
Дед вышел вслед за мной на крыльцо, бормоча "спасибо". Прощально махнув мне рукой, он взгромоздился на такой же заслуженный, как и сам, велосипед, и куда-то покатил. Теперь понятно, причём тут тренировочные штаны.
Этот день казался мне потом бесконечным. В самом деле, сколько в нём поместилось событий: утренняя ссора с Катей, полуобморочное торчание на остановке, автобусное путешествие... В Наволоке я после сельсовета посетил магазин, с трудом разыскав продавщицу - тоже, кстати, немолодую. Нужно было запастись продуктами, ибо неизвестно, где в этой глуши будет следующая на моём пути торговая точка.
Так или иначе, я очень удивился, когда перед выходом из деревни глянул на часы и обнаружил, что на них всего полпятого. Торопиться не имело смысла. Пойду себе не спеша - глядишь, к вечеру куда-нибудь и дотопаю. Вдруг на самом деле где-нибудь там, вдали от проезжих дорог, сохранилась та самая вековечная Русь, о которой тоскует душа у непризнанных классиков русской фэнтези? Маловероятно, конечно, но кто его знает?
Солнце, постепенно утрачивая свою дневную яркость, светило мне в затылок. Дорога тянулась вдоль берега озера, не отходя от него далеко. Через восемь километров будет та самая деревня Берег, где живёт пресловутая старуха Митревна. Интересно, как она выглядит? Наверное, современное издание Бабы Яги. Дети, видимо, стесняются её, иначе бы здесь не оставили.
Восемь километров я сделал за два с половиной часа. Во-первых - плохая дорога, а во-вторых - по пути мне попался очень симпатичный пляжик. Удержаться от соблазна было невозможно. Вода прохладная (видимо, озеро проточное), песок тёплый, место безлюдное - я вдоволь наплавался и набултыхался, раздевшись догола. Смыл с себя всю накипь многочисленных проблем и неурядиц последних дней и в деревню Берег вступил уже чистый и просветлённый.
Концом света в этой деревне пахло ещё отчётливей. Домов я насчитал всего лишь восемь. Все, кроме двух, заколочены, у многих потрёпанный и измождённый вид - нижние венцы сгнили, крыши провалены, крыльца разломаны, ограды лежат на земле или их вовсе нет. Плюс ко всему пустых мест больше, чем домов. Одни дыры довольно свежие, другие уже поросли какой-то дрянной травой. И надо всем этим стоит великолепная мёртвая тишина.
Странно, но чем дольше я осматривался, тем отчетливее мне вспоминались сцены из прочитанных в редакции романов. Не двадцатый век погубил эту деревеньку, а нашествие псов-рыцарей. Или нет, скорее викингов. Налетела рыжеволосая белоглазая орда, похватала жителей, пару избушек для забавы раскатала по бревнышку, остальные подожгла... Я встряхнул головой, стараясь избавиться от наваждения, и пошел по деревне, отыскивая приметы нынешнего времени.
В Наволоке такой приметой была листовка с "божественным" ликом Марии Дэви Христос, чудом уцелевшая за семь лет и порядком выцветшая. Здесь - телефонные столбы с уже оборванными проводами и сильно потемневшая надпись на дровяном сарае: "Зенит-чемпион". Господи, с тех пор ведь прошло уже полтора десятилетия... Кстати, а где же Митревна? Наверное, стоит к ней зайти.
Преодолевая вновь накатившую слабость, я подошёл к ближнему из подававших признаки жизни домов. Нет, здесь точно никого нет и не может быть. Даже самый плохой хозяин не позволит разрастись на своём подворье такой роскошной плантации сорняков. Они подступают к самому крыльцу и тропинки среди них нет. На крыльцо вспрыгнул откуда-то тощий чёрный кот и яростно зачесался задней лапой, не обращая на меня внимания. Ладно, идём дальше.
Когда я распахнул дверь второй живой избы и из сеней прошёл на жилую половину, мне в нос ударил такой мощный поток спёртого воздуха, что я мигом вспомнил Бухенвальд, Освенцим и прочие концлагеря. Кубарем выкатившись на улицу, я с трудом продышался. Ужасный букет! Плесень, мыши и что-то ещё... похоже председатель оказался пророком ... бабка давно умерла.
- Да жива она, жива!
Голос был глухим и незнакомым. Мужским. Я с трудом открыл глаза, но говорившего не разглядел из-за полумрака. Болела голова, одолевал сушняк. Ничего себе, развезло с бутылки шампанского! Ругаясь и кряхтя, я принял сидячее положение и откинулся к стене. Голос добродушно отозвался:
-Тише, тише. Сейчас всё пройдёт.
Серая фигура, сидевшая спиной к окну и заслонявшая свет, шевельнулась. Взяла со стола жестяную кружку и протянула её мне, пересев на другой стул. Теперь незнакомца можно было хорошенько рассмотреть. Чем я и занялся.
Происходящее напомнило мне сцену пробуждения Стёпы Лиходеева из "Мастера и Маргариты". С двумя поправками - в кружке оказалось не спиртное, а травяной отвар, а мой визави ни капельки не походил на Воланда. Напротив меня сидел молодой мужчина (мой ровесник или чуть постарше) с располагающим к себе загорелым лицом. Одет он был, что меня удивило, в стройотрядовскую форму. И не бэ-у, а совсем свежую.
Меня он тоже рассматривал с доброжелательным любопытством. Откуда, мол, живые люди в этих северных джунглях? А сам он откуда взялся, такой уверенный и аккуратный? Осушив до конца кружку и радостно ощутив, что головная боль спадает, я встал на ноги. Он поднялся мне навстречу и протянул руку:
- Приветствую. Я - Хозяин.
- Значит, жива она? - нелогично отозвался я.
Вчера, придя в себя после газовой атаки в доме Митревны, я поспешил убраться из деревни. Голову даю на отсечение - что-то в ней было не так. Почему-то начинали путаться мысли, по телу разбегалась какая-то подозрительная истома, терялось ощущение реальности происходящего. То ли проклятие над ней висело, то ли трупным ядом всё вокруг пропиталось. Одним словом, просветление сменилось тяжким угаром.
Как вот, например, объяснить тот факт, что выбираясь из деревни, я не сверился с картой? Пошёл наобум по какой-то лесной тропочке, уходившей в полную для меня неизвестность. Ясно, это было дурное влияние деревенской атмосферы. Оно сказалось ещё и в том, что на меня по новой набросились переживания по поводу ссоры с Катей. Память, словно издеваясь надо мной, в мельчайших подробностях воспроизвела утренний гневный Катин монолог. Сосулька внутри меня вновь ожила и весело запрыгала по телу, укалывая в самые неожиданные места. Одним словом, я до того одурел, что шёл на полном автопилоте, не видя дороги и не чувствуя времени. Проклинал Катю, себя самого, деревню Берег и до того накрутил себя, что снова распалился, как утром на остановке. Иди я через лес напролом - позади меня осталась бы выжженная полоса.
...Тропинка вывела меня к очередной деревне. Ведомый неизвестно кем, я подошёл к крайнему дому, толкнулся в дверь - она была не заперта - и ввалился вовнутрь. Всё так же, не глядя по сторонам, подошёл к столу, окружённому разномастными стульями, и устало бухнулся на один из них. Кто-то за меня уже решил, что я здесь буду ночевать. Но чувствовалось, что уснуть мне не удастся, пока я хоть немного не успокоюсь.
Выход обнаружился неожиданно просто. На дне сумки покоилась бутылка шампанского. Она предназначалась для нас с Катей - чтобы обмыть моё предложение, запланированное мною на эту поездку. Предложение делать теперь некому (хотя до конца в это не верилось), везти бутылку обратно не имеет смысла. Ладно, пусть по-другому мне послужит. За неимением водки и оно сойдёт.
Пробка бабахнула в потолок, пена прянула наружу скорбным салютом. Шампанское было тёплым и оттого противным, но я по-гусарски осушил бутылку, не отрываясь от горлышка. На этом день для меня закончился.
Вместо ответа на мой вопрос он кивнул на входную дверь - предложил войти. Я потянулся было за сумкой, но он отрицательно мотнул головой. Входную дверь мой новый "знакомый незнакомец" запирать не стал, и я вспомнил, что деревенские жители всегда доверяют друг другу. Если уходят куда-нибудь, просто подпирают дверь поленом - дескать, никого нет дома.
Но мой незваный доктор вряд ли был деревенским. В этом я готов был поклясться.
На улице ощутимо повеяло прохладой. Ничего общего со вчерашним днём (провались он куда-нибудь!). Приближение осени ничуть меня не огорчило - похоже, мне хотелось сменить не только обстановку, но и погоду. Ладно, с погодой всё понятно, а как насчёт обстановки? Вчера ведь я и деревни толком не разглядел.
С первого взгляда было ясно, что эта деревня выгодно отличается от увиденных вчера. Все дома, сколько их видно, живы и здоровы. Ни одного пустого места - по крайней мере, поблизости. Деревня большая - кромка леса на дальнем конце еле виднеется, церковь из-за домов выглядывает. Избы, что интересно, стоят вольно, не улицей, а ... как бы это выразиться ... в каком-то живописном беспорядке.
Память быстро заработала. Но сегодня мою голову посетили не сцены из романов, а полузабытые лекции по этнографии. Вспомнился преподаватель по прозвищу Медвежонок (фамилия у него была Ведмиденко) и его схемы на доске в лектории, а вместе с ними и звуковое сопровождение: "Наиболее архаичным типом планировки древнеславянского поселения является бессистемный - разбросанный или кучевой ...".
"Вот она, вековечная Русь!" - хотел завопить я. И завопил бы, не будь здесь этого ... Хозяина. Интересно, зачем ему форма? Перед девушками, что ли, красоваться? Известно, они к ней неровно дышат. А за неимением военной или милицейской и такая сойдёт.
Но где они, девушки? Дело к полудню движется, а никого что-то не видно в деревне. Ни девушек, ни дедушек. Ни домашней скотины - вообще, ни одной живой души. Не только не видно, но и не слышно. Лишь рядом, в траве, попробовал было голос кузнечик, но тут же умолк - не та погода. А я сосредоточенно оглядывался и прислушивался, однако всё вокруг продолжало оставаться стерильным. Как в музее.
В музее? Память снова ожила. На этот раз в моём сознании пронеслось другое воспоминание. Год назад мы с Катей были в Новгороде. Вдоволь набродившись по историческому центру города, сели в автобус и поехали на окраину. Там, между Волхвом и каким-то озерком находится музей Витославлицы. В него со всей области свозят памятники деревянного зодчества - избы, церкви, часовни, мельницы и даже бани.
А здесь, похоже, музеем стала целая деревня. Я посмотрел на Хозяина, и он, словно угадав мои мысли, кивнул.
- Этот конец деревни называется Поповка, - сказал Хозяин, когда мы подошли к церкви.
"Как в Новгороде - там тоже деление на концы", - вспомнил я, а вслух спросил:
- Она, наверное, древняя?
- Не очень. Где-то конец семнадцатого века. Одна из последних шатровых церквей в России.
Нужно было спросить, что значит "шатровая", но я стоял и рассматривал церковь. Древней она мне показалась не случайно. Уж очень непривычным был её облик. Что деревянная, неудивительно - на Севере кругом всё из дерева - а вот конструкция ... Не было в ней обычной солидной округлости. Купол высоко уходил в небо, находясь на восьмигранной деревянной пирамиде, переходившей внизу в сруб. Может, эта пирамида и есть шатёр? Да нет, скорее не шатёр, а маяк.
Я так и сказал Хозяину. И добавил:
- А почему ты говоришь - одна из последних? Архитектурный стиль сменился?
- Начальство запретило, - усмехнулся он.
- Правительство, что ли?
- Нет, патриарх. Эту, считай, уже как бы нелегально построили. Епархия промолчала.
Я тоже промолчал, досадуя на странности наших духовных пастырей. А Хозяин раскинул руки, словно желая обнять церковь, и вдохновенно заговорил:
- Мечтаю сюда художников затащить. Там, внутри, роспись надо бы подновить, а то всё полиняло за столько лет. Крест поставить несложно, тех же плотников позвал - они тебе за водку всё сделают. Опыт уже есть, они здесь половину домов отреставрировали. А в церкви работа более тонкая, топором там не поорудуешь. Значит, и оплата должна быть другой. Дорога, кормёжка - всё за мой счёт. И водкой от них не откупишься, живые деньги придётся платить.
- Где ты собираешься столько найти? - удивился я. - Этот твой проект знаешь на сколько потянет?
Хозяин тонко улыбнулся.
- Я бы не взялся за всё это, если б заранее всё не просчитал. Есть у меня один надёжный источник дохода.
- Это кто же?
- Бабушка Митревна.
Я охнул:
- Господи, ну какой же прок от полуживой старухи?
- Это она-то полуживая? - возмутился Хозяин. - Да она сто лет проживёт, дай Бог ей здоровья.
- Что-то непохоже, - не сдавался я. - Вчера зашёл к ней домой, а там вонища невыносимая. Гниёт, поди, заживо.
Гнев на лице Хозяина сменился недоумением. А потом он захохотал - да так звонко, что отозвалось эхо.
Мы присели на церковное крылечко. Доверительно склонившись, Хозяин начал рассказывать.
- Года четыре назад Митревна организовала у себя на дому фармацевтическую фабрику. В их роду было много знахарей и колдунов, последняя из них, тётка Коростелиха, умерла в войну. Она была грамотная, и после неё остались кое-какие записи. Я их даже видел, это толстенная амбарная книга с рецептами разных снадобий, заговорами и заклинаниями. В руки, правда, мне её не дали, у знахарей это строго запрещено. Только родственники могут к ней прикасаться, а Митревна - родная внучка Коростелихи.
Когда Митревна в деревне осталась одна, она, естественно, заскучала. Поговорить не с кем, соседние деревни далеко, на старых ногах не больно потопаешь. А в город к родне наотрез отказалась переезжать, хотя её звали. Её даже Тихвин в ужас приводит, а представляешь, каково ей будет в Питере? Вот она от нечего делать и начала бабкину премудрость изучать. А потом почувствовала, что и сама этим может заниматься - видимо, талант по наследству передался.
Приехала к ней как-то внучка - она в Питере на химика учится. Митревна у неё проконсультировалась кое в чём и попросила какое-нибудь оборудование. Та думает, чудит бабка на старости лет, но прислала ей старые колбы, пробирки и ещё что-то. Тут-то Митревна и развернулась. Весной и летом по лесу шастает, травы заготавливает, а ближе к осени стряпню свою колдовскую начинает.
Сейчас её вся округа знает. Многие люди за лекарствами к ней ходят, с фабричными-то сейчас на периферии напряжёнка, да многие им и не доверяют. Правда, с председателем сельсовета у неё сложные отношения. Он боится, что она избу нечаянно спалит, а там на соседние дома, да и на лес огонь перекинуться может. Не хочет ответственности. Поэтому всех, кто в Наволок приезжает, просит её питерскую родню поагитировать - мол, заберите старенькую бабушку, а то умрёт нечаянно и похоронить будет некому. Ты, если через Наволок шёл, наверное, видел его там?
Вместо ответа я показал ему бумажку с адресом.
- Ух ты! - обрадовался он. - Это же её внучки, химички, адрес. Советую зайти. Привет передашь от бабушки, скажешь - жива, здорова, - да заодно познакомишься с хорошим человеком. Она в этом году универ закончила.
- Какой? Герцена?
- Нет, СПбГУ.
"Слава богу, не учительница", - подумал я. Теперь все загадки вчерашнего дня для меня решились.
Из деревни я не ушёл в этот день. И в следующий тоже. Хозяин полностью соответствовал своему странному имени. Он водил меня по деревне, рассказывая о каждом доме, о его жителях, так что я постепенно сам почувствовал себя обитателем этого небольшого мира. Жизнь шестидесяти семей перелистывалась передо мной страницами большой интересной книги.
И это было ещё не всё. Хозяин наблюдал одновременно ещё за четырьмя небольшими деревеньками, до которых было от двух до пяти километров. Их он тоже содержал в образцовом порядке. С его слов я понял, что жил он здесь круглый год, лишь изредка наведываясь в Тихвин или Пикалёво, а то и в сам Питер. Продукция бабушки Митревны пользовалась спросом и в городах. Хозяин провёл там скромную (если сравнивать, скажем, с "Гербалайфом"), но убедительную рекламную кампанию и свою долю заработанных денег потратил на восстановление и реконструкцию своей резиденции и её окрестностей.
- Зачем тебе всё это нужно? - удивился я.
- У меня мечта, - ответил он, - заселить все эти деревни стоящими людьми. Возродить бы эти края - вот бы было здорово! А не найду никого - пусть всё стоит как музей, первозданное. Красиво ведь?
Я согласился, что красиво, но во многом его не понимал. Хотел ещё о чём-то спросить, но, пока выбирал вопрос, хозяин снова заговорил и отвлёк меня.
Утром третьего дня я решил, что пора уходить. Хозяин посоветовал в Наволок не возвращаться, а идти через деревню Бор в посёлок Шидозеро. Оттуда по узкоколейке я быстро доберусь до железной дороги и, если повезёт, вечером уже буду дома.
Пока я добирался до Шидозера, мне пришлось воевать с сумбуром обрушившихся на меня впечатлений. О Кате я напрочь забыл и только вскользь отметил, что сосулька моя бесследно исчезла. И лишь в Шидозере, уже сидя в вагончике казавшегося игрушечным поезда, вдруг сообразил, что многого ведь так и не узнал.
Кто такой Хозяин? Откуда он взялся? Как ему пришло в голову заниматься этим безусловно хорошим, но всё-таки странным делом? И ещё сто тысяч "что", "где", "когда" и "почему". Но не возвращаться же обратно за ответами.
Как деревня называется - тоже не узнал. На моей схеме её, кстати, не было. По документам она, видимо, считалась нежилой, и на ту карту её не стали наносить. Кому теперь расскажешь эту историю? Получается, ходил туда - не знаю куда.
Одному человеку я её всё-таки рассказал. Это была Аня, внучка бабушки Митревны. Мы познакомились ещё до того, как кончился мой отпуск, совсем недавно казавшийся мне злосчастным. Выяснилось, что Хозяина она тоже видела, хоть и не была в его владениях - он зашёл навестить знахарку. Выслушав меня, Аня задумчиво сказала:
- Ты знаешь, что мне кажется иногда? Будто бы у каждой деревни есть своя душа... или ангел-хранитель. Может быть, Хозяин и есть этот ангел? Принял облик современного молодого человека и живёт теперь там.
За поворотом будет рай
Лыжня шла вдоль речного берега, повторяя все его прихотливые изгибы. Здесь, в горнотаёжной алтайской глуши, реки до сих пор оставались главными транспортными магистралями. По ним сплавлялись и поднимались, вдоль них проходили колёсные и санные пути, к их берегам жались деревни, заимки и охотничьи зимовья. Людские поселения часто стояли на склонах ощетинившихся кедром и лиственницей гор и сопок. Казалось, что избы медленно сползают вниз по склонам и когда-нибудь обязательно сорвутся и с весёлым треском полетят в воду.
Очередная деревенька - из-за новолуния дальний конец её не был виден - отличалась от большинства встреченных ранее. Избы в ней выстроились рядком вдоль берега, более отлогого в этом месте. Из-за высоких шапок снега, ещё не начавших подтаивать, все они, сколько было видно, выглядели пришибленными. Звёзды, обильно мерцавшие в мартовском небе, равнодушно взирали на заснеженную деревню и на двух лыжников, остановившихся у её околицы.
Тот, что был пониже ростом, спросил, слегка картавя:
- Только сейчас обратил внимание ... А где ограда ... как ты её называешь?
- Поскотина, что ли? - простуженным голосом отозвался второй.
- Она, точно.
- Здесь она ни к чему. Местные скотину почти не держат. Живут за счёт охоты. И таких как мы ... - говоривший потерял голос.
Товарищ недоумённо посмотрел на него, ожидая пояснений, но вместо них услышал глухой кашель. Стоять было холодно. В деревню, замершую, словно в ожидании большой беды, вошли молча.
Нужная изба находилась на дальнем конце деревни. Среди своих сестёр она казалась наиболее ссутуленной. Того и гляди закряхтит, пытаясь выпрямиться - но не получится. Бремя снега и лет было для избушки уже непосильным.
Путник, что повыше, продолжая покашливать, постучал: сперва в окошко - раз-два-три, затем в ворота - раз-два, раз-два. Во дворе лениво отозвалась собака (тоже охрипшая), затем приоткрылась избяная дверь, и чьи-то шаги шустро прошаркали к воротам.
- Когой-то надо? - голос был явно старческий.
- Филиппыч, мы это.
- А? Чегой-то не слышу?
- Да мы это! - дальше высокий невнятно захрипел, но по ту сторону ворот его поняли. Открывшаяся створка явила за собой старика в длиннополом тулупе внакидку. Он забормотал:
- Ищите и обрящете, помоги вам Господь и добры люди, - впустил нежданных гостей, торопливо замкнул ворота и засеменил ко входной двери. - Вот сюды ... сюды пожалуйте, - и размашисто перекрестился.
Лыжи были оставлены в сенях. Шапки и полушубки стягивали уже в тепле. Сунули к печке валенки и прошли на середину комнаты, тускло освещённой лучиной. Старик заботливо подталкивал в спины, провожая к лавкам. Усадив гостей, он прищурился, вглядываясь в лица, покрытые многодневной щетиной.
- Гляди-ка - и впрямь Санька! - Старик хлопнул себя по коленке
и снова перекрестился. - А я ушам своим не верю, думаю, откеда ему здесь взяться, зимой-то. Аль стряслось чего? А? - он обрадовано затормошил простуженного гостя. Тот отвалился к стене и невнятно произнёс:
- Такие ... вот ... дела, дедушка Аверя. М-м-м ...
Хозяин вздрогнул и заглянул ему в лицо. Тронул рукой лоб:
- Да ты, паря, хворый!
Второй гость с привычным уже любопытством глядел по сторонам. Правда, при таком освещении мало что увидишь, но всё-таки ... На столе пусто, словно подметено, из ближнего угла проницательно бдят глаза какого-то святого. Дальше на стене виднеется ... ну да, точно, Сталин! В мундире генералиссимуса - у, мурло усатое! Батюшки, тут и настоящее мурло! Пушистый сибирский котище бесшумно спрыгнул с печки, сел в круге света и лижет лапку, изредка взблёскивая янтарными глазищами. Ну а справа сидит, прерывисто дыша ртом, надёжный человек Сашка Огнев. С утра недомогает - похоже, плохо протопили то, вчерашнее, зимовье - хотя весь день шёл уверенно и бодро. А вот сейчас, в тепле, сразу обмяк.
С улицы вернулся хозяин. Скинул тулуп, прошёл к столу, снова потрогал лоб заболевшего. Уверенно сказал:
- Свежая хворь-то. Ну ничё, сейчас мы её живо выгоним. Пущай только банька покрепше протопится. И ты давай с нами, - он повернулся ко второму. - Тебя как звать-то?
- Обязательно пойду. А зовут меня Яковом.
- Значит, Янькой будешь, - определил старичок. Присев рядом, он с минуту помолчал, а потом осторожно, но не скрывая любопытства, спросил. - Дак чего вы там натворили-то, в Москве своей?
- С ним вот поссорились, - Яков с мрачной улыбкой кивнул на портрет. - Теперь убегаем.
- Как, с самим? - опешил старик и потерял дар речи. Несколько
раз хватанув ртом воздух, он всё-таки смог выдавить. - Да как вы с им свидеться-то смогли? Он же, бают, в большой башне на самом верьху сидит, всеми оттеда командует и никого к ему не пущают.
- У вас так говорят? - изумился Яков.
- Ну, - охотно подтвердил хозяин. - Бают, давно - до войны ишшо - в Москве каку-то главну церкву разломали, а заместо её высоку башню построили. С тех пор по всей Руси столпотворение вавилонско. - И спохватился. - Однако, пошли в баню-то.
Александр, когда его потрясли за плечо, снова глухо замычал. Но всё же понял, что от него требуется - встал и нетвёрдым шагом направился к двери. Его поддерживали с двух сторон: Яков за плечо, а старик (он был маленького роста) за талию. С полдороги дед оглянулся и погрозил портрету вождя пальцем.
Якову ночью приснился Сталин. Вождь курил трубку, пристально глядя на бывшего студента Аронова, затем, изучив парня с головы до ног, он гулко, как по радио, сказал: "А ведь ты, Яша, мой старший сын. Тебя обманули, ты не безродный космополит, твой отец - я. Твоё настоящее имя - Яков Иосифович Джугашвили. Это неправда, что ты погиб в плену". Потом у него выросли кошачьи усы и хвост, вместо трубки в зубах оказалась трепещущая рыбина, и Яков в ужасе проснулся.
А вот Александра ночные кошмары не мучили. Его, пропаренного насквозь и закутанного в лоскутное одеяло, на руках дотащили до кровати и уложили, накрыв с головой. Заряженный горячим паром организм вступил в жаркую схватку с болезнью и к утру почти добил её. Открыв глаза, Александр с радостным удивлением почувствовал, что здоров - только слегка кружилась голова. Хорошенько потянувшись и громко хрустнув суставами, он встретился взглядом с Яковом. Тот сидел на табуретке с хозяйским котом на коленях, гладил его и с заметным удовольствием слушал басовитое мурлыканье.
Александр и сам ощутил себя разнежившимся котом. Сказал, сдержав зевоту:
- Ты, я смотрю, совсем освоился. Успел даже подружиться с этим недоверчивым зверем.
- Просто он чует своего человека, - весело отозвался Яков. - У нас это родовое - любовь к кошкам. У моего деда была скорняжная мастерская в Гомеле. Мальчишки ловили ему беспризорных кошек, а он их шкурки выдавал потом за куньи.
Александр захохотал. Яков же невозмутимо продолжил:
- А у отца любовь к кошкам приняла другую форму. Представь себе кабинет начальника ЧК в уездном городке - самая простая обстановка, во всём строгий революционный аскетизм. И вдруг везде - на столе, на подоконнике, на книжных полках - статуэтки кошек. Деревянные, бронзовые, мраморные, гипсовые. Такая вот сентиментальность. Когда его в Москву перевели, он весь свой зоопарк забрал с собой. И на новом месте опять их расставил, хоть нарком и не одобрил.
- Какой нарком? Менжинский? - полюбопытствовал Александр.
- Нет, Ягода. Он отца в столицу вытащил, - голос Якова вдруг
резко изменился, стал непривычно жёстким. - Повезло ему - не успел он увидеть, как Ежов громит в НКВД старые кадры. В тридцать шестом умер от сердечного приступа. Мне семь лет тогда было.
Кот на коленях у Якова встал, сделал кошачью гимнастику и спрыгнул на пол. Мол, погладили, - и хватит, я знаю себе цену.
Александр был старше Якова на три года, но не из-за этой разницы Яков смотрел на товарища с уважением и даже с некоторым почтением. Жизненный опыт Александра был на порядок богаче по другой причине. Он, в отличие от Якова, успел побывать на войне.
Год его призывался последним, когда в исходе войны никто не сомневался. Воевал Александр уже за пределами страны - начал свой боевой путь в Восточной Померании, форсировал Одер (где был легко ранен) и даже участвовал во встрече на Эльбе. Последнее событие оставило о себе двоякую память. Радость от свершившейся Победы была разбавлена горьким недоумением. Лучший друг Александра как-то остался на ночь в палатке у союзников, после чего куда-то пропал, а их взвод весь следующий день вызывали на допрос к нудному особисту с гнусавым голосом. Над судьбой товарища Александр задумывался потом неоднократно.
После демобилизации взводный командир пригласил его к себе в гости - в Москву. Выросший в алтайской глуши и до восемнадцати лет не видевший города крупнее родного Змеиногорска, Александр охотно принял предложение. Показывая ему столицу, взводный, как опытный психолог, сумел заглянуть в тайники души сибиряка и посоветовал ему поступать в университет на гуманитарную специальность. Александр снова согласился - так как был из тех, кому недостаточно того, что учитель рассказывает по своему предмету на уроке.
В Сибирь он в итоге не вернулся. Устроившись на завод "Серп и Молот" и получив койку в общежитии, Александр рьяно взялся за подготовку к экзаменам. Поступил он с первой попытки - помогли боевые заслуги (орден и две медали), умноженные на производственный стаж плюс рабоче-крестьянские корни. Из множества факультетов МГУ старшина Огнев выбрал исторический, решив заниматься установлением Советской власти и гражданской войной в Томской губернии.
Материал был обширным - даже если ограничиться родным Алтаем - и благодатным. Очевидцев и участников борьбы с колчаковщиной хоть отбавляй. Больше всего Александра заинтересовало партизанское движение и, погружаясь в его пучины, он вдруг открыл в них ещё один поток, о котором официальная история предпочитала молчать. Оказалось, что крестьяне Западной Сибири, дружно выступившие против Колчака в девятнадцатом, так же дружно поднялись против Советской власти в двадцать первом.
Это был второй шок в жизни Александра. Он снова задумался - теперь уже куда более основательно. И потому, наверное, сблизился, в конце концов, с той самой компанией ...
Шутка Якова насчёт ссоры с вождём пробудила в хозяине почти детское любопытство. Готовя нехитрый обед, он дважды ронял чугуны (к счастью, пустые), порезал палец (картошку за него дочистил Александр) и наступил коту на хвост (тот обиделся и стал проситься на улицу). Обед был постный, особого аппетита не пробуждал, поэтому друзья ели неторопливо, зато дед сглотал всё в пять минут, невзирая на далеко не полный комплект зубов. И от нетерпения заёрзал на лавке, но голоса не подавал - "пущай ребята наедятся, издалека ведь пришли и по всему видно - далеко собираются".
Наконец с трапезой было покончено. Александр поблагодарил хозяина за хлеб-соль (Яков эхом вторил ему), но начал совсем не с того.
- Ну что, дедушка Аверя, какая жизнь тут у вас?
- А, - старик махнул рукой, - поганая. Ежели дело так и дальше пойдёт, сгинет деревня.
- Это почему? - удивился Яков.
- Никого в ей не останется, вот и сгинет. Сейчас уже большинство у нас - старики навроде меня. Лет пятнадцать пройдёт - и хороните деревню.
- Война? - сочувственно спросил Яков.
- Э, Янька, не только она. Думашь, чё - мы б тут новых дитёв не нарожали? Дело оно нехитрое. Робить тут некого, вот и разбегатся народ.
- А охота как же?
- Да какая нынче охота? В войну, как голодно стало, всё зверьё в округе перебили, а како осталось, то в чернь ушло. Разве вот шишку бить или маралов разводить? Дак команды сверьху никакой не было.
Пока "Янька" вникал в проблемы современной сибирской деревни, Александр снисходительно помалкивал. Ему, изрядно поездившему по Алтаю, всё, о чём говорил хозяин, было хорошо знакомо. Война не только больше чем наполовину выкосила мужское население деревни. Она, подорвав и без того шаткую колхозную экономику, стала причиной массового бегства сельской молодёжи в город. Всеми правдами и неправдами, обходя ограничения и запреты, парни и девчата рвались туда, где, как им казалось, будет намного легче.
А старик продолжал рассказывать о бедах, которые в деревне не иссякали. Осенью мало дали на трудодни. В декабре одного охотника заломал шатун. Другой под Крещение наткнулся в тайге на чей-то самострел, был ранен в ногу, и, пока добирался до деревни, здорово обморозился. Послали за фельдшером, а его накануне забрали. Пока приехал новый, умер мужик от антонова огня.
- За что забрали? - Якова охватило нехорошее предчувствие.
- Баяли, будто людей насмерть залечивал ... да только враньё
всё это! Такого душевного человека, как Соломон Аркадьевич наш, - тут Яков вздрогнул, - ещё поискать надо. По заказу такие не родятся.
Видя, что друг посерел и сник, Александр отложил в сторону деревянную ложку, которую перед тем нервно вертел в пальцах, и, подавшись вперёд, тихо сказал:
- А ведь мы, дедушка Аверя, в Беловодье идём.
Старик вздрогнул - будто это слово горячим угольком упало ему за ворот рубахи.
Компания называла себя "Новые декабристы". Александр попал в неё одним из последних, а привёл его туда никто иной, как Яков. Они познакомились в университетской библиотеке, куда пришли - оба одновременно - за книгами Всеволода Иванова. Александр заинтересовался творчеством этого писателя, когда узнал, что он первым в своих повестях и рассказах изобразил гражданскую войну в Сибири. У Якова к Иванову был свой интерес - филологический.
...Несмотря на внешность, паспортные данные и обстановку в стране, Якову удалось поступить на филфак МГУ. Возможно, потому, что его отец имел заслуги перед государством - когда-то принимал деятельное участие в подготовке процесса по делу троцкистско-зиновьевского блока. Как бы там ни было, Яков стал студентом и вознамерился в полном объёме применить свои способности дотошного исследователя советской литературы. Его влекла к себе поэзия двадцатых годов, причём одними текстами Яков не ограничивался. Учась ещё только на третьем курсе, он - и в этом помогла ему природная пронырливость - был уже своим человеком в кругу Бориса Пастернака и Николая Асеева. Борис Леонидович явно симпатизировал Якову и как-то раз пообещал познакомить его со своим другом, писателем Всеволодом Ивановым - тут-то и встретились студенты Аронов и Огнев. Яков, к своему стыду, не прочёл на этот момент у Иванова ещё ни одной строчки.
Их знакомство быстро переросло в приятельские отношения. Совместно одолев все семь томов ивановских сочинений, парни стали доверять друг другу, так как почувствовали, что за их интересом к этому писателю стоит нечто большее. Несколько ловко замаскированных Александром намёков - и Яков наконец решился. Этот сибиряк пригодился бы компании - не как экзотический довесок, а как человек, ближе других стоящий к простому народу. Его товарищи знали народ в основном по книгам, так как были по преимуществу московскими интеллигентами.
"Новых декабристов" насчитывалось полтора десятка человек. Почти все - студенты различных вузов, причём и гуманитарии, и технари, и естественники. Лишь один из всей компании - Федя Лапушкин - не учился. Из-за перенесённого в детстве полиомиелита он ходил на костылях (и то, в основном, по квартире). Поэтому собирались обычно у него дома - под предлогом помощи инвалиду. Федин отец погиб на войне, матери приходилось брать дополнительные нагрузки, так что компания была чем-то вроде "коллективной домработницы". Таким образом, всё было в рамках приличий и закона.
На этих собраниях часто произносились слова "узурпация", "репрессии", "культ личности". Александр впервые в жизни слышал их применительно к родной стране. Вникая в круг обсуждаемых вопросов, он невольно искал аналоги этих сходок в российской истории. И остановился, наконец, на кружках народников. Там тоже преобладали студенты, происходили тайные сходки на явочных квартирах, и в жарких спорах решалась судьба - ни больше, ни меньше - всей России. Чуждым по духу было лишь название, но его компания выбрала не случайно.
Близился декабрь тысяча девятьсот пятьдесят второго года, а вместе с ним и день рождения Сталина. Двадцать первого числа вождю исполнялось семьдесят три года. На этот день компания и запланировала своё революционное выступление. В намеченной борьбе решено было использовать современные технические средства (не листовки же расклеивать, в самом деле), а ответственность за это возложил на себя Фёдор. В квартире Лапушкиных вся его комната была завалена радиодеталями и прочим техническим хламом, а Федина голова представляла из себя комбинат по производству необычных идей. За это друзья прозвали его советским Эдисоном.
Свою репутацию Фёдор подтвердил блестяще. В ноябре он объявил товарищам, что им сконструирован сверхмощный радиопередатчик. Этот агрегат, занявший треть комнаты, мог легко заглушить столичное радиовещание на любой волне. Оставалось продумать лишь текст обращения к народу и определиться, у кого в компании самая лучшая дикция. Всем казалось: стоит только рассказать всю правду, как в Москве такое начнётся!
Но нет, не началось. Двадцать первого задуманная передача не состоялась. "Новых декабристов" постигла та же участь, что и многочисленные антиправительственные кружки прошлого века. В компании нашёлся свой Иуда (или, если угодно, Азеф), и ещё за неделю до сталинского дня рождения начались аресты.
Фёдора брали первым. Услышав характерный стук в дверь, он крикнул из своей комнаты "щас!", но потянулся не к костылям, а к телефону ("хоть кого-нибудь, да успею предупредить"). Домашние телефоны были только у троих и, пока ломали дверь, Федя всех успел обзвонить. Был среди счастливчиков и Яков, у которого в это вечер допоздна засиделся Александр.
... Они ушли через чердак и соседний подъезд. И немедленно устремились на Ярославский вокзал.
Дед Аверя судорожно крестился, а в бороде у него то и дело застревали слезинки. Слово, дорогое сердцу каждого сибиряка, уже четверть века находилось под запретом. Вот и сейчас он вдруг вскочил, шустро подбежал к портрету Сталина и повернул его лицом к стене. Яков невольно улыбнулся, но Александр немедленно всадил свой локоть ему в бок. Наивная предосторожность старика вовсе не казалась ему смешной. Суеверие суеверием, а всё же ...
Хозяин вернулся к столу. Взял Александра за руку и зашептал:
- Санька, милок, да как же ты вызнал, что наши спокон веку в Беловодье людей провожают?
- Мне старец Вонифатий сказал, - открыл первую карту Александр.
- А про его откеда знаешь?
- Филофей Назарыч из Ануя перешепнул.
- А с им тебя кто свёл?
- Матушка Антонида из Маймы.
Разматывать дальше эту цепочку старик не стал. Ответы Александра, по всей видимости, его удовлетворили. Зато вмешался Яков, всё это время изумлённо моргавший.
- Погодите ... Какое ещё Беловодье? Какие старцы? Ничего не понимаю ...
Вместо ответа Александр сунул ему измятую бумажку с коряво нацарапанными строчками - должно быть, заранее приготовил. Яков сощурился и чуть ли не по слогам стал читать чужие каракули - уже заметно смазанные, да ещё и писанные на клочке папиросной бумаги.
"Маршрут, сиречь путешественник. От Москвы на Казань, от Казани до Екатеринбурга и на Тюмень, на Барнаул, на Бимск ... нет, Бийск. Оттуда на Беловодье надобно ехать по Смоленской волости до деревни Бо ... ро ... а, Боровлянки, мы же её проходили! Так, дальше ... Тут есть странноприимцы, и они путь покажут через горы каменные, снеговые. И тут есть деревня - не пойму название - и в ней иноки схимники содержат обитель. Тут есть место, где скрыться от антихристовой руки, есть и люди тут, которые проведут дальше ... Ладно. А проход весьма труден. Двенадцать суток ходу лесом и три дня голодной степью ... бр-р ... Есть там люди и селения большие, там и доныне имеется благочестие. Споспешествуйте. На сие Бог вам помощь. Слышал и был: житие вельми хорошо. Писавший сей путешественник инок Михаил".
Прочтя всё это, Яков сделал передышку и, видя, что старик снова крестится, шепнул Александру: - Это что ещё за страна Муравия?
- Не иронизируй, - Александр снова нацелил локоть.
- Я и не думаю. - отодвинулся Яков. - Но звучит-то ... уж больно по сказочному: горы высокие, степи голодные ...
- А это, по-твоему, тоже сказка? - так же сурово спросил товарищ, кивая на деревню за окном.
- Сань, да перестань ты. Я же столичный житель, про такие дела вообще впервые в жизни слышу.
- А мог бы слышать, раз филолог. В Беловодье, между прочим, ещё до революции поэт Николай Клюев побывал.
- Ну, ты дал маху, - перешёл в ответную атаку Яков. - Он же под запретом лет пятнадцать уже...
Хозяин поспешил вставить своё слово:
- Насчёт поета я не слыхал. А вот как батюшка Григорий Ефимыч в Беловодье пробирался, это я хорошо помню.
- Какой Григорий Ефимыч?
- А Распутин, - весело пояснил старик.
Теперь замерли, разинув рты, и Яков, и Александр.
Выходить из деревни нужно было затемно. Едва начало смеркаться, хозяин ушёл искать проводника. Уходя, он строго-настрого наказал своим гостям "не шебуршиться" и запретил зажигать свет. В темноте разговаривать не хотелось, а к тому же и Александр не был любителем длинных речей. Когда старик вышел, Яков получил короткое дополнение к ранее услышанному.
- У нас на Алтае каждый хоть раз да слышал про Беловодье. Мне вот, например, про него рассказывала бабушка. Говорила, что там живут праведники, друг друга никто не заедает, никто никому не завидует, у всех всё есть, только работать нужно на совесть. Ну и всё в том же духе. Примерно как коммунизм сейчас изображают. Наверное, поэтому разговоры о нём считаются контрреволюционной агитацией. Дескать, патент на строительство рая земного есть только у ВКП(б). И то его ещё надо построить, а в готовом виде его нет и не может быть.
На этом красноречие Александра иссякло. Он бы ещё многое мог рассказать Якову, в чьей голове по-прежнему плавал туман. Например, что на истфаке МГУ есть преподаватель, не только наслышанный о Беловодье, но и лично знакомый с человеком, там побывавшим. О том, что человек этот - некогда прославленный художник Рерих, о котором в последствии тоже велено было забыть. О том, что Беловодье под именем Шамбалы известно далеко отсюда - в Индии. О том как он, Александр, долго и трудно входил в доверие к сибирским раскольникам, давно уже протоптавшим в Беловодье дорогу. О том, что укрыться там ему пришло в голову уже здесь, на Алтае.
Яков, на коленях у которого снова устроился хозяйский кот, думал о своём. Глядя в окно на сгущающиеся сумерки, он вспоминал, как они с Александром два с лишним месяца петляли, путая следы, по тайге, всё дальше уходили при этом в горы, хотя признаков погони ни разу не почувствовали. Теперь оставался последний рывок. Сколько ещё дней пути до этого таинственного полумифического Беловодья? Кстати, очень поэтическое название. У русских, оказывается, тоже есть своя Земля Обетованная. Надо будет подробнее расспросить о ней Александра. Как же он всё-таки её нашёл?
Наконец, заскрипела входная дверь - дед Аверя привёл проводника. В темноте его было не разглядеть - лишь смутно белело лицо, обрамлённое окладистой бородой. Бесшумное дыхание и лёгкая походка выдавали в нём человека молодого, может быть, не намного старше их. Пройдя свою часть пути, он должен был сдать Александра и Якова на руки следующему проводнику. Как бегун эстафетную палочку.
Одевшись, по обычаю присели на дорожку. Затем старик перекрестил и троекратно расцеловал каждого. Проводив их до края деревни, он долго стоял и смотрел им вслед - до тех пор, пока они не канули в зимнюю темь.
С поворота, круто забиравшего вверх, на перевал, они ещё раз увидели деревню. От неё осталась лишь цепочка тусклых огоньков. Молодая луна не могла выдать путников, от домов их вряд ли бы кто заметил. Мысленно попрощавшись с деревней, они больше не оглядывались. Шли вперёд, навстречу полной для себя неизвестности.
Наверное, им было бы намного легче уходить, если бы они знали, что сегодня, пятого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, на даче под Москвой умер Сталин.