Урсула Пигулевская

Когда она входила в шатёр, невысокая, кривоногая, с лицом, покрытым шрамами и пылью степей, он подымался с расшитых подушек ей навстречу с поклоном и приветливой улыбкой. Он подносил ей кувшин с водой - ополоснуть руки и лицо, и пиалу с кумысом - утолить жажду. А потом утолял её жажду в любви - покорно и страстно, колыхаясь меж бёдер её, как конь, норовистый, но чующий крепкую руку всадницы. Он был её любимым мужем, да, пожалуй, уже и единственным. Всех остальных она раздарила свите и приближённым, чему те немало порадовались - Чингиз-ханум была требовательной во всём. Мужья же, обиженные таким поворотом, шушукались меж собой - чем же смог иноземец покорить взыскательную предводительницу непобедимых кочевниц.

Кое-что могла бы рассказать только старая Ойюн Билиг, мамка, воспитательница и наставница в ратном искусстве дочерей Чингиз-ханум, старшей - наследницы престола Кубилай и младшей Уйунчимг, которой вскоре предстояло отправиться в далёкую Рось, жить гостьей-заложницей при дворе царицы росов Хельги. Однако старая Ойюн Билиг отмалчивалась, пряча ухмылку в морщинах.

Впрочем, ни для кого не было секретом, что именно посланницы царицы Хельги привезли в Кара-Корум статного росского красавца с длинным пучком пшенично-светлых волос на бритой голове. Его и звали, как положено дорогому подарку - Любомир. Тогда обе стороны остались довольны - и Чингиз-ханум, и Святослава с Владимирой, которые повезли домой её согласие принять в свою свиту в обмен на Уйунчимг одну из дочерей Хельги - не по годам мудрую Ярославу.

Недовольны были только мужья Ханум, особенно старый - и бывший любимый, а значит, и старший над остальными Тимур. Да кто же будет спрашивать их, чем они довольны, а чем нет. Их дело - украшать жизнь женщин, делать утварь для дома и сбруи для коней, стричь овец, ухаживать за лошадьми, готовить кумыс и жирный плов да смотреть за детьми. Женское же дело - продолжать род и преумножать богатства его - скотоводством ли, войной ли, а то и торговлей. Чингиз-ханум, хоть и была воительницей не из последних, всем другим способам предпочитала именно торговлю. Немалые барыши приносила и охрана караванов, идущих через земли рода её, и родов её вассалов, и вассалов её вассалов.

Торговлей и купеческими стараниями прирастало государство, во главе которого крепко стояла на коротких ногах приземистая мать монголок, Чингиз-ханум...

Дети были её усладой и отрадой. На дочерей она не могла нарадоваться - и с ятаганом, и со свитком обращались они с равной лёгкостью, достойной наследниц великого рода. И на коне, и с посланницами, и с торговками, возглавляющими купеческие гильдии, были они равно спокойны и сдержанны, и никакой фокус ни первых, ни вторых, ни третьих не мог выбить их из седла. Все в меня - любила говаривать Ханум... А вот сыновья были хоть и красивы телом и лицом, умом не отличались - кроме старшего - Тимура, сына Тимура. Он проявлял талант и к языкам, и к стихосложению. Его газели были ненамного хуже тех, что слагали его сёстры. Но более всего привлекала его математика и астрономия - искусства, к каким мужчин и вовсе считали непригодными. Ханум не противилась его занятиям - разумный и почтительный сын всегда казался ей достойным судьбы лучшей, чем всю жизнь услаждать одну из её советниц, Цэрэн, за которую его просватали в год первого семени, да возиться с её детьми от старших мужей...

Но главной радостью была для неё уже не власть и не чувство, приводившее её в трепет вожделения в первые годы правления - чувство, что по твоей воле и по твоему замыслу идёт ход племён и планет. Главная радость её ждала в шатре, одетая в шёлковые штаны, не скрывавшие от её голодного взора длинные стройные бёдра и узкие лодыжки. Ханум сама подбирала одежду для Любомира: узорчатый жилет лишь подчёркивал ширину плеч и точёность мускулов его безволосого торса, а полностью открытые руки были белыми и изящными, хоть и сильными. Улыбка на лице его была подобна рассвету над степью, а нежность не знала границ, как пустыня. В его руках Ханум таяла и теряла голову, забывая о времени. Для него, не скупясь, покупала украшения и благовония, причудливых заморских зверюшек и свитки с историями о путешествиях купчих в далёкие страны. Она была бы рада брать его с собой в походы, но боялась, что он не выдержит тяжёлых условий, да и жестокое дело война. Она не хотела рисковать им ни при каких обстоятельствах.

То была любовь, которая, сразив зрелую женщину, превращает её в послушную марионетку в ласковых руках её юного возлюбленного, но Ханум умудрялась не выпускать власть из рук, даже когда бросалась в вихрь страсти свирепой и безжалостной, как самум. Но с этим мужчиной, вернувшим ей сияние в глазах, она не знала, что и сделать, чтобы доставить ему радость. Слишком часто находила на него неведомая тоска, и тогда он прятал лицо в её ладонях, скрутившись, как пёс, возле её колен. А она смотрела на его бритый затылок и хотела выть от нежности, а нежность переполняла её по самую глотку, не выпуская наружу ни звука. Чтобы развеять его грусть, она уводила его на конные прогулки, показывала обсерваторию, знакомила с лучшими поэтессами, даже сама пыталась слагать газели о его руках и глазах, но смущалась неловкости своих слов и комкала даже самые удачные строки. Ради него в библиотеку свозилось всё, что было написано за последние сто лет во всех странах, с какими только монголы торговали. Ему - первому и единственному из её мужей - было позволено заниматься с оружием наравне с девушками, учившимися ратному делу. Он даже получил в подарок узкий кинжал из синего железа, с рукоятью, украшенной слоновой костью. Для него из Аравии были доставлены два скакуна лучших пород - белый как снег Мягмар и чёрный как смоль Мункэ. Преподнося очередной подарок, Ханум замирала, как девочка, ожидающая похвалы от матери, и каждый раз было одно и то же: он благодарно улыбался, тёрся носом о её щеку, и принимал подарок, чтобы через день равнодушно оставить.

Когда Ханум поняла, что беременна, радости её не было предела: вот он, лучший подарок, лучшее доказательство её любви! Их ребёнок, их дочь - они назовут её Темучин, как когда-то звали её саму - она станет великой царицей, царицей цариц! Когда она рассказала о будущем ребёнке Любомиру, тот сначала задумался, а потом стал перед ней на колени и благоговейно положил руки на её живот, приникнув к нему лицом. После этого она передала дела советницам и просто перебралась в его шатёр, чтобы почти не выходить оттуда, кроме как на долгие конные прогулки вдвоём с ним - на Мягмаре и Мункэ.

Кубилай, узнав, что мать собирается сделать наследницей дочь от чужака, сначала посердилась немного, а потом заявила, что раз так, то она займётся налаживанием торговли с далёкой Росью и теми неведомыми странами, что лежат за ней на закат. Уйунчимг за сестру не обиделась, а даже обрадовалась, что так далеко от дома они будут вместе - хотя бы недолго.

Только старый Тимур, дочь которого так неожиданно из наследниц попала в посланницы, затаил злобу. Когда до срока оставалось совсем немного, он украл из шатра Любомира кинжал и в ту же ночь прокрался к шатру, где отдыхала перед тяжёлым трудом рождения Ханум. В щель между полотнищами он увидел, как, раскинувшись на подушках, с круглым и натянутым, как барабан, животом, при свете очага она просматривала отчёты с востока. Её молодого мужа видно не было. Сейчас или никогда! - и отвергнутый супруг метнулся внутрь, чтобы одним ударом восстановить попранную справедливость, вернуть своей дочери заслуженную власть, а себе спокойную старость. Полотнища разошлись под его тяжестью, и Тимур ввалился внутрь. Чингиз-Ханум обернулась на шум, но ни вскочить, ни схватить в руки хоть что-то, способное помочь ей защититься, времени уже не было. Лежавший под полами её халата и гревший ей ноги Любомир только и успел вскинуться навстречу холодному лезвию. Кинжал вошёл, противно хрустнув, в его грудь между рёбер правее грудины. Последним взмахом, будто прощаясь, он вскинул руки, и шея ревнивца хрустнула. В обнимку они упали в очаг, оба уже бездыханные. Чингиз-Ханум отшвырнула в сторону труп Тимура и, не помня себя, обжигая руки, потянула на себя тело своего возлюбленного. Пока вокруг суетились набежавшие слуги, а охранницы пытались выяснить, как же Тимур сумел пройти мимо них незамеченным, она гладила его лицо, прижималась губами к закрытым глазам, перебирала волосы длинного пшеничного чуба, дышала на холодеющие руки...

Дочь Чингиз-Ханум и Любомира, унаследовавшая от отца тонкую северную красоту и голубые глаза, а от матери - смоляные волосы и характер круче гор, получила лучшее по тем временам образование. Она взошла на престол в 17 лет. Именно тогда несокрушимая Чингиз-Ханум завершила стоительство храма в память о возлюбленном, спасшем ей жизнь ценою собственной, и удалилась в горную буддийскую обитель. Храм с тех пор почитался, да и почитается одним из чудес света. Имя ему - Тадж-Мир.

5 мая 2002 г.

1:09.