-- Хороший вопрос, Лев Александрович. Мне в восьмидесятом восемь лет было, первый класс значит закончил. На госдаче в Курорте, местечко так называлось, получается отдыхали.
-- Госдача большая, отдельный коттедж?
-- Какой коттедж, две комнатки нам отводилось. Дед, бабуля, я и сестра старшая.
-- А папа с мамой, простите?
-- А что простите? Папа с мамой в городе торчали, работы много, добираться каждый вечер тоже не сахар, а на выходные конечно всегда приезжали, жратву подвозили, хотя и там снабжение неплохое было
-- Не припомню, пляж в курорте какой?
-- Да был какой-то, но весьма средненький, поэтому папа на машине нас в Солнечное на пляж возил. Дед с бабулей не любили, а мы все, папа за рулём -- копейка у него была жёлтенькая -- набьёмся в салон, чуть ли не в два этажа и едем. А что, детвора мелкая, тесно конечно, зато как до стоянки перед пляжем доедем, высыпем из машины выдохнем -- такое облегчение. А там уже море слышно.
-- Залив, вы хотели сказать - поправил Лев Александрович
-- Да, конечно, но мы его морем называли, от стоянки до пляжа ещё дойти надо было, правда если народ от электрички плюхал -- это вообще час времени. Зато по пути папа всем мороженое купит, хоть сколько человек поедет. Хотя лично я тогда больше мороженного лимонад любил, пепси-колу как-то не очень, ну их капиталистов, а вот лимонад обычный -- на поллитровой бутылке сверху этикетка с лимончиком либо с апельсинчиком, из бумажного стаканчика с пузырьками по стеночкам -- вот это сила...
-- Не, я всё же мороженое больше люблю -- включился Лев Александрович. Может кстати по мороженому? Я угощаю, правда сейчас не очень тепло.
Он подошёл к ларьку и купил два мороженых, каких-то в непонятных стаканчиках, одно протянул Шуре. -- Держите, лимонад потом. Да вы кстати правильно вспомнили, как можно много народу в машину набить: помню тоже, как-то едем, гаишника видим, а у нас сзади женщина стройная, четвёртым человеком втиснулась, мы ей "пригнись", она пригнулась -- так эротично смотрится, гаишник заметил расхохотался, останавливать не стал...
-- Во во, оживился от воспоминаний Шура, -- Был у нас вот случай, приехали к соседям родственники с какого-то там совсем крайнего Севера. У вас, говорят, тут замечательный южный курорт (никогда не слышал чтобы Питер южным курортом называли). А у них сынишка, ну естественно к привычной компании пришлось ещё и им машину укомплектовать, на сей раз и на переднее сиденье в два этажа сели, человек чуть ли ни девять в машине получилось. Автотранспорт тогда не у всех, сами понимаете, был, а детей на нашей и соседней даче много. Парнишка у нас соседский, на втором этаже жил мелкий, года четыре ему, что ли, но когда его спрашивали "как тебя зовут", парень представлялся полностью -- "меня зовут Воводя Романов", сейчас поймёте к чему про него говорю. Так вот значит, едем, веселимся, батя чего то рассказывает, шутит. И тут раз гаишник палкой машет.
-- Здравствуйте, очень приятно, старшина такой то. Ваши документы, отец ему права, гай их сразу себе в карман. -- Ну и куда мы весёлая компания едем, тебе кто позволил так детей перевозить, что делать будем? -- Папа ему ксиву под нос. -- Гаишник естественно сразу застенчиво вежливый стал. Я, говорит, товарищ капитан, всё понимаю, но это ж всё равно безобразие.
-- Да я и сам, папа говорит знаю, что безобразие, но понимаешь сержант...
-- Я вообще то старшина --
-- Так вот товарищ младший лейтенант, не мог родителям пацана этого отказать, и на Володю показывает, пришлось понимаешь мелких пассажиров в два этажа распихать, а иначе ни как, обещаю впредь, больше так не делать. Ты хоть знаешь кто у этого пацана дед. Мальчик, скажи дяде милиционеру, как тебя зовут.
Ну наш солидный сосед как всегда чётко, громко
Воводя Романов. --
Папа на гаишника -- фамилию может слыхал? -- А Романов если помните у нас тогда был первый секретарь обкома.
-- Помню, помню, так что это реально его внук?
-- Да какое, родители там вроде инженеры обычные, не помню. Так вот, гаишник хлеборезку отвесил, соображает, а батя ему гони права, старшина, или кто ты там скоро будешь? Гаишник права отдаёт, под козырёк, вытаскивает свисток об форму вытирает и дрожащей рукой Вовке протягивает
-- Держи деточка, это свисток. Тот, улыбаясь: Спасибо дядя.
Гаишник ещё раз под козырёк, отъехали, я оборачиваюсь смотрю, он пот со лба смахивает. А мы едем в свисток свистим, окна открыты, из соседних машин на нас испуганно оборачиваются.
Ну, как уже рассказывал от стоянки до пляжа дойдем, расквартируемся, подстилки-шмотки кинем, переоденемся. Двоих в караул ставим, ключи от машины, документы, сандалии стеречь, ну и естественно купаться. В Солнечном тогда самые большие волны по всему побережью бывали. Ребята волны не любили, а я обожал, плавал уже тогда хорошо. Огромные водяные валы с пеной сверху, конечно какие они там огромные, да мне они тогда именно такими казались. Стоим все в воде ждём когда очередной девятый вал подойдёт. Главное вместе с волной подпрыгнуть, а я то в саму волну нырял, уже тогда хорошо плавать умел, у нас мало кто так мог. Выйдешь из воды на подстилку бухнешься, над тобой облака плывут, кажется вместе с небом, а ещё тогда думал как люди не могли раньше догадаться, что земля круглая, лежишь и сразу видно как небо над тобой плывёт. Шура вздохнул и запрокинул голову.
-- Что, того неба не видно, земля далеко от того места за прошедшие цать лет уехала?-- ехидно поинтересовался Лев Александрович.
-- Хотя бы так. сдержанно ответил Шура.
-- Ну и что там дальше, на пляжу?
-- Ну, что лежишь, музыку слушаешь, на спасательной станции динамики стояли и весь пляж оглашало что нибудь типа Перечита. .
"Перечита та та та та та та" -- вдруг неожиданно подхватил Саныч и изобразил подобие танцевального движения, от итальянской эстрады в своё время тащился. Брежнев её тоже любил, поэтому у нас в основном из импортного именно итальянское звучало. Хороший вкус у человека был.
-- Смотри-ка ты, -- подумалось Шуре, спел, сплясал, а никакой одышки и близко нет, какие там два инфаркта. Правильно Сергей Сергеевич говорил, крепкий дядя.
-- Лев Александрович, раз уж у нас такая беседа идёт, где вы летом восьмедесятого были?
-- Ой, а то вы Шурочка не знаете, в изоляторе по ведомству вашего батюшки сидел.
-- Да конечно, ну потом-то всё у вас нормально сложилось, опять же какое-то время спустя в Штаты отбыли и не уголовным элементом, а как диссидент, правозащитник. У тех-то чинов из нашего ведомства, кто с вами и вашими друзьями дела делал, всё хуже сложилось: никого уже давно на свете нет, все как-то в полном расцвете скоропостижно, при исполнении служебного долга...
-- Что ж вы хотите, Шура служба у вас ответственная, то же издержки производства, а вот насчёт диссидентов зря иронизируете. Голос Льва Александровича стал металлическим. Те диссиденты которые воздухом питались да листовки разбрасывали, только в сказках и в романах престарелых шалав встречаются. А режим тот преступный мы разрушили, новый создали, намного лучше. Или он вам не нравится?
Шура, сжав губы, промолчал.
-- Родина была одна, теперь стала другая. Ехидно продолжил Саныч.
-- Родина одна, у меня во всяком случае - с достоинством произнёс Шура.
-- Так и у меня одна, только она у меня всегда с собой, да вы Шура не сдерживайтесь, видно, что прямо прыснете сейчас от смеха. В моём понимание это не местность и не кучка подонков, которая эту местность держит. Много, скажите, сейчас от той дачи вашей в местечке Курорт осталось? Там сейчас небось коттеджный посёлок, заборы три метра. Из владельцев особнячков, думаю, мало кто детвору соседскую за просто так на своем авто к пляжу повезёт. Даже небо, как мы говорили, и то не то, то уже к нам не вернётся.
Лицо у Льва Александровича стало грустным, он как и Шура запрокинул голову.
-- А у вас, Шурочка, в каком месте Питера особнячок с башенкой?
-- Блядь, и этот про мою башню знает, подумал Шура. Не особо особнячок-то, бывает много богаче, при том у кого -- у всякой шантрапы. Сдалась вам всем моя башенка, это ж мечта, а никто не понимает. Я ведь как фильм "Айвенго" в кинотеатре "Курортный" посмотрел, просто бредить рыцарями стал, и мечта в жизни появилась -- свой замок завести, ну вот реализовал. Хотя может всё-таки удастся со временем реальный замок той эпохи, что у Вальтера Скота описана, прикупить, жаль только -- маловато их в Европе осталось.
-- Коттедж у меня в Мартышкино.
-- В Мартышкино, заинтересовался Саныч. -- Я же там всё детство в пионерлагере "Золотая рыбка" проводил, у меня мама врачом детским там была, а папа на заводе "Пищевик", тоже вроде Минрыбпрома.
-- Во-во, подхватил Шура, -- у меня как раз дом на том месте стоит, пионерлагеря ужу тысячу лет нету.
-- А дом ваш всю территорию лагеря занимает?
-- Почему? не расслышал Шура, -- пришлось ещё кусок земли под гостевой домик прихватить. -- Так что заезжайте в гости.
-- Да-да, продолжил вслух размышлять Саныч. -- Я там, значит, с пятьдесят третьего, сколько сезонов был -- не помню...
-- Ничего особо холодного не припомню, а тем летом да, весело было: брат мой на десять лет старше меня тоже с нами вожатым был. Истории всем интересные рассказывал, на мотоцикле в коляске так здорово катал. Харлей, брат говорил, что личный мотоцикл Рузвельта. Когда на нем мчались, я любил голову запрокинуть -- казалось небо над Мартышкино обгоняем, а заодно и землю. Ах да, вот чего вы вспомнили про холодное лето: в пятьдесят третьем Сталин умер.
-- Скажите, у вас кто нибудь из знакомых или родни по смерти Джугашвили плакал? Я почему спрашиваю: спорил тут с одним, он мне про всенародный плач, а я ему объясняю, что ни дед мой, кадровый партийный офицер, ни бабуля, и вообще никто, по их рассказам, не рыдал -- поведал Шура. А бабуля у меня вообще из дворян, правда скрывала.
-- Из князьёв Голицыных? -- сочувственно поинтересовался Саныч.
-- Ну не из князьёв, из обычных благородных русских людей.
-- Это правильно, таких я уважаю -- даже без обычной ухмылки продолжил Саныч. -- Кстати знаете, что Франсуа у нас потомственный русский аристократ: рассказывал мне, что ещё при Василии Третьем какой-то татаро-монгольский авторитет их родовой, понимаешь, русский корень засадил.
-- Правда, надо будет его порасспрашивать, а при случае чего-нибудь геральдического подогнать.
-- Ага, горсть земли русской, ему больше не надо.
Шура заулыбался.
-- А про смерть Джугашвили, -- продолжил Саныч, -- совершенно верно, ну то есть может какие деревенские бабы и рыдали, так они это любят, им хрен покажи, тоже для порядка поплачут. У моего брата, недавно умер, вот какая история была: учился с ним в классе парень -- двоечник и прохвост. День смерти вождя; вызывают его к доске, а он рыдает так натурально и сквозь слёзы: не могу в такой день отвечать, говорит, земли от горя не вижу. Ну ему конечно: что ты Ванечка, понимаем тебя, сиди родной. На следующем уроке та же мизансцена, а ещё на следующем сбой: учитель только из дома прискакал, новостей не знает и в ответ на Ванечкины рыдания, про то что в такой день он не может, спрашивает: а что ж для тебя за день такой, уроков ты сроду не учил. Ванечка сначала спасовал, а потом сообразил и говорит: для вас, дорогой учитель, что ж, день, когда наш отец народов почил, рядовой? Вам что, покласть на смерть вождя? Учителя холодный пот пробил, понаставил Ванечке пятёрок вперёд, на сколько места в журнале хватило, и вообще никого знаниями не терзал. Короче, брат рассказывал, что целую неделю Ванечка довольный отдыхал, а вместе с ним заодно и весь класс. Под конец только какому-то очевидно неблагонадёжному преподу это надоело: понимаю, Ваня, твоё горе, но нельзя же всему народу руки опускать, надо к свершениям готовиться, получай свою обычную двойку...Так что вот, некоторые даже очень плакали.
-- А в каких лагерях, кроме той Золотой рыбки вы ещё были?
-- Из пионерских ещё в Кавголово, и в спортивном, Тосно. Я ведь вольной борьбой занимался, а ты небось самбо? Вы, самбисты, вольников не очень-то любили, -- ухмыльнулся Саныч.
-- Почему сразу самбо, -- обиделся Шура, -- я в вообще-то каратэ. Сейчас конечно уже не тот...
-- Конечно не тот - поддержал Саныч.
-- Но удар ещё не потерял, у меня в доме три мешка висит, чтоб когда мимо иду, пару раз накинул, мышечная память действует.
-- А нам удар наш же тренер по вольной дядя Коля ставил, говорил бить и сами всегда научитесь, бороться нет, но мешок значит висел, и кувалдой по покрышке херачили, ну как дрова рубить. Один парень у нас решил дома тренироваться, на четвёртый этаж покрышку приволок и давай её обрабатывать, пока у соседей снизу вся посуда в штукатурке не оказалась...
-- Мало мне Сергей Сергеича, -- подумал Шура, -- ещё один спортсмен, и говорят как-то одинаково. А Франсуа, аристократ хренов, на фуршете начал про свою спортивную карьеру рассказывать; он оказывается штангистом себя считает, вопил что поедемте все к нему в особняк, он там будет мировой рекорд ставить, насилу удержали: он же, урод, ещё живым нужен...
-- Дед у меня физически очень крепкий был, -- тем временем продолжал рассказ Саныч.
-- Да то же знакомое, -- каждого послушаешь, так у него то ли дед, то ли прадед один во всей деревне Илью Муромца через хер кидал. -- не вслух, поддержал беседу Шура.
-- Ему был чин унтер-офицера присвоен, а тогда в армии редко евреям это присваивали.
-- За какие военные заслуги?
-- За отменный аппетит.
-- Что?
-- Ага, тоже пойдёт как притча. Подходит дед как-то к старшине, тьфу то есть, наверно тоже к этому унтеру, и говорит, ваше благородие, извините, мне при моём физическом развитии провианту не хватает, я шибко здоровый -- мне провиант дополнительный нужен. Ну тот его естественно выматерил, а потом говорит: ну-ка обоснуй, вот тебе упражнение по вытягиванию орудия. Дедуля даже без напряга -- подход, значит, к снаряду успешно выполнил. Унтер ему -- да, малый ты действительно крепкий, но я сам ничего не решаю, пошли к младшему офицеру. Пошли, примерно тот же сюжет, только вес спортивного снаряда увеличили; тот тоже подивился, но ответственность на себя брать не стал, переадресовал к старшему. Дедуля очевидно в этот день был в хорошей спортивной форме, и на сей раз рекорд сумел побить. Старший офицер головой покачал, ну что ж, подтвердил, выпишем на тебя дополнительный провиант, а поскольку рядовым повышенное питание не положено, производишься в унтер-офицеры. Такая вот байка. Аппетит не последнее дело в достижение благополучия.
-- Да, у внучка как и у деда с аппетитом всё в порядке -- подумал Шура. -- Странно только, как он при таких аппетитах до преклонных лет дожил. Молодец конечно. Ну приплюхал в Америку, предположим не пустой, ну пацанов всех на Брайтоне знал, только таких-то много приезжает; кто-то лучше, кто-то хуже живёт, кто-то совсем недолго, а вот чтоб до таких капиталов и да влияния дорваться... мда... везло мужику необычайно, прямо как та золотая рыбка помогала.
-- А дед этот ваш чем занимался?
-- Дед лесом занимался, семья там очень небогатая была; почему-то вы считаете, что все евреи богатые. Не все и не всегда. У евреев до революции ведь земли не было, соответственно натуральным хозяйством, как русские крестьяне, не прокормишься, ремёсла дело хорошие, но бывали не всегда востребованы, а людей с капиталами очень мало было. Да и сословность у евреев, как вы понимаете, ничуть не меньше чем в остальных нациях, только эта геральдика так не выпячивалась, а портняжка из местечка на дочери раввина - хрен женится. Так вот, дед лесом занимался, сколько сам свалил столько и продал. Правда, в какой-то момент сумел немножко перехватить, сына старшего, отца моего значит, в гимназию пристроил, тот там даже пару классов проучился. Остальные классы папа себе очевидно сам дорисовал, однако вуз технический окончил, ему тогда уже лет наверно за тридцать было, к тем годам он уже и повоевать на первой мировой успел, и в революцию перекантоваться. Техника, кстати, его не особо интересовала, только как источник дохода. Гуманитарий, до восьми лет русского не знал, тогда в местечках только на идиш общение, а писал на русском абсолютно без ошибок. Знал греческий, древнееврейский, латынь, немецкий, немного французский, хохляцкий и польский понимал.
Рассказы о славных еврейских предках Саныча немножко приутомили, но беседу надо было поддерживать.
-- А кем ваш папа работал?
-- Папа на пищевике работал, главным энергетиком, ну типа главным по электрике. .
-- Понятно-понятно, Пищевик это как его -- шпроты, вспомнил Шура.
-- Во-во шпроты, у нас этих шпрот было...В чулане от пола до потолка целая стена в три ряда заставлена, до сих пор видеть их не могу.
-- А золотых рыбок в тех банках со шпротами не водилось? -- почему-то поинтересовался Шура.
-- Чего? не понял Саныч.
-- Да так, анекдот вспомнил. Лев Александрович, а в блокаду ваша семья где была?
-- В Ленинграде, где ж ещё, не в эвакуации, всю блокаду -- папа, мама и брат, меня тогда ещё не было. А почему вы про блокаду спросили?
-- Так понимаете, тема моей диссертации "Работа органов госбезопасности в годы блокады Ленинграда", я ведь кандидат исторических наук.
-- Молодец, вы же человек очень занятой, когда вы ещё успели диссертацию написать?
-- По ночам приходилось работать, но сейчас думаю докторской заняться. -- Шура скромно потупил глаза. -- Поэтому собираю, так сказать, зарисовки, каждый ленинградец может что-то интересное рассказать.
-- Да-да конечно, только что вас всех именно про блокаду интересует, вот к примеру в революцию в Питере тоже голодуха не слабая была. Много народу умерло, много уехало, кого-то ещё расстреляли. Совершенно другой пласт людей был.
-- А что, ваши предки ещё до революции в Санкт-Петербурге жили?
-- Да какое там. Батя в тридцатые с Украины перебрался, город тогда не то что бы пустой, но и незабитый сбродом всяким, как сейчас, был. А вот у отца друг был Андрей Сергеевич, коренной питерский, он отца был старше, лет на десять что ли. Так интересно рассказывал про давние времена, сам фуражку носил как раньше инженеры, с молоточками на кокарде. Интересный был дядька. Кстати знаете, что прадедушка Франсуа нашего чуть ли не великий князь был, в семнадцатом, ещё до октябрьской революции смылся.
-- Он что, действительно великий князь был?
-- Да вроде что-то близкое к тому, почувствовал прадедушка, что в стране жарко становится, а перспектива в белой армии со всякими Чапаевыми воевать мужика не прельщала, вот и слился да капитал вывез не малый, наверное ничего не потерял. Думаю конечно не сам он такой продвинутый, просто правильных пацанов держался, те ему и насоветовали, как правильно исторической ситуацией воспользоваться чтоб гроши сберечь и приумножить, да так, что даже правнуку осталось, и немало. Хотя не спорю, Франсуа человек способный.
-- Это всё он вам, рассказывал?
-- Нет, частично мне это в отрочестве моём Андрей Сергеевич рассказывал, частично сам домыслил.
-- Какой Андрей Сергеевич, а это тот знакомый вашего папы, с молоточками, он что прадедушку Франсуа знал? Вот мир тесен.
-- Вы совершенно правы -- холодно ответил Лев Саныч.
-- А как вы, Лев Александрович считаете, война уже началась, а кольцо блокады ещё не сомкнулось, чувствовали люди какие испытания их ждут? -- перевёл тему кандидат исторических наук.
-- Ну, про предблокадную атмосферу я вам могу как раз ещё одну байку рассказать. Папа с братом моим, как раз в тот сезон, что вы обозначили, пошли в баню, они тогда ещё работали. Брат мой, года четыре ему тогда было, в бане то ли оступился то ли что, но в общем какому-то дяде на ногу шайку уронил. Дядя естественно заорал, на одной ноге запрыгал, потом вроде ничего в себя пришёл, нога на месте, только от злобы морду скривило, и как выпалит на весь зал, а народу кругом много: вот прийдут немцы, они вам, жидам, покажут, как людям на ноги тазики ронять. -- сказал и замолчал, и все кругом замолчали как немая сцена. Отец первый из оцепенения вышел, поднял шайку и ею по башке мужика, тот на пол шлёпнулся. А потом вдруг резко на четвереньках как собака к выходу побежал, чуть ли не голый говорят с одеждой под мышкой на улицу вывалился. Вот такая история, это к вашему вопросу про настроения народа.
-- Да, эпизод интересный, мерзкий, но вполне наверное имеющий место быть, -- произнёс Шура.
--
А когда блокада началась. продолжил Лев Александрович, их что очень выручало, рядом с домом деревянный барак, почти пустой был, народ расселили, жилплощади то много образовалось. А тот барак народ стал на дрова разбирать. Мои на Московском жили, тогда почти окраина, а у тех кто в центре -- там деревянных построек не было, соответственно и дров. Народу больше мёрло, чем холоднее, тем энергии, то есть жратвы, больше требуется, а со ста двадцати пяти грамм хлеба по иждивенческой карточке, не очень разгуляешься -- быстро на тот свет. Даже с большего пайка по карточке служащего, как у папы и мамы, тоже не очень -- моих, говорят, похлёбка из доппайка выручала. Отец ещё в истребительном батальоне числился, ну типа улицы с фонариком патрулировал. а за это доппаёк полагался. Ничего блокаду пережили. Сейчас конечно никого уже в живых нет. Отец в восьмидесятом умер, чего-то я его сегодня вспомнил, поэтому и разговор про лето восьмидесятого начал, на похоронах у него побывать не смог.
-- Чего он сегодня так разооткровенился, -- задумался Шура. -- Я тоже, вслед за ним в сантименты ударился, хотя байки забавные, а говорят ещё комбайн -- холодный деляга. Комбайном Саныча прозвали за то, что деньгу как комбайном грёб. Резкий порыв осеннего лондонского ветра как будто охладил, чересчур тёплую атмосферу беседы.
Лев Александрович вдруг остановился, повернулся и подошёл вплотную к Шуре. Очень медленно четко произнёс: передайте Сергей Сергеечу, что конгресс ваши условия принимает, коридор откроют, необходимые цифирки секретари вам предоставят.
Шура сам не верил своим ушам. -- Лев Александрович, простите не в моих правилах переспрашивать, но я правильно понял, можно переводить?Именно на тех условиях?
-- Да.
-- Лев Александрович, от всех нас лично я могу сказать, что огромное вам благодарность от лица как бы это сказать... запнулся Шура. Может, есть всё-таки какой-то подвох, неслось у него в голове, но вроде условия такие, что лазейки быть не должно.
-- Всё чётко, как бы услышал его мысли Саныч.
-- Фу, как вам это удалось?-- не выдержал Шура. --
-- Личное обаяние, -- усмехнулся Саныч, -- кстати, хижина дяди Тома как всегда в стороне, типа я ничего не знаю.
-- Разрешите доложить руководству, Шура чуть не отдал честь.
-- Действуйте.
Шура повернулся и пошёл к поджидающей невдалеке машине.
-- Шурочка, -- окликнул Лев Александрович.
-- Да, -- повернулся тот.
-- Скажите, Шурочка, после этого и следующего ваших переводов в той стране, что вы именуете Родина, или хотя бы в той местности, которую мы сейчас обсуждали, у людей будет по крайней мере дополнительный паёк в виде похлёбки, или каждому придётся обходится основным в количестве ста двадцати пяти граммов хлеба?
Радостное лицо Шуры медленно стало возвращаться к дежурно-безликому выражению.
-- Лев Александрович, вы же только что сказали, что всё как обсуждали.
-- Вы хорошо осведомлены, что за слова я отвечаю, -- резко оборвал Саныч. -- Я вам, кажется, другой вопрос задал.
-- Ну, -- запнулся Шура, -- я считаю, вы несколько сгущаете краски.
-- Ну да, ну да, утрирую, бог с вами, действуйте -- вздохнул Лев Александрович.
Шура пошёл действовать, настроение у него почему-то изгадилось, радость ушла, а за ней удалился и энтузиазм, остался только один долг. А и Б сидели на трубе, пронеслось в сознании, надо ж было под конец ложку дёгтю добавить, и чего я вдруг загрустил, пока всё идёт прекрасно, день всё-таки тяжёлый, надо себя в форму привести. Шура живо представил, как освободится и будет искать по интернету замок. Шура, оказывается, не один такой любитель, существует много клубов, форумов. И разумеется много описаний западноевропейских замков с пятого по пятнадцатый век. Может быть, удастся найти именно тот, что был в его мечтах, в котором до сих пор живёт славный рыцарь Уилфрид Айвенго. Когда Шура купит замок, то конечно он не будет выселять старика, пусть себе рассказывает про турниры, битвы, разбойников...Мечта Шуры как будто уже начала сбываться и непонятно откуда нахлынувшее уныние стало отступать освобождая место радости и энтузиазму.
Лев Александрович, проводил взглядом отъезжающей автомобиль. Вздохнул, в груди чего-то давило, дышать было тяжеловато. Надо с эмоциями поаккуратней, всё-таки два инфаркта. Однако если эта афёра удастся, надо будет чего-нибудь хорошего сделать. Получается, не зря дедуля на последние деньги учил в гимназии отца, так сложилось, что внучок у дедули один из самых не бедных в деревне людей. Только вот вопрос, зачем всё это? Тоска начала медленно, но верно заполнять грудную клетку, места для нормального биения сердца там становилось всё меньше. Если б тогда сына не убили, было б хоть чуть-чуть понятно для чего делал... Вот у брата сын живой, правда брат мёртвый.
-- Завидуешь, Лёва, как всегда - послышался голос брата.
-- Чего тебе, дураку, завидовать? -- фыркнул Лёва.
Пронесся ещё один, на сей раз уже просто ледяной порыв ветра. Лев Александрович стоял на углу Даймонд и Ривер стрит. Лондон отзывался привычным звуком делового утра. Что я, голоса, что ли, слышать стал? Ерунда. Только места в груди тем временем стало ещё меньше, для сокращения сердца оставалось всего несколько миллиметров пространства.
-- Чего ж так больно, -- прохрипел Саныч.
-- Лёвочка, потерпи немножко -- это уже говорила мама. Лев Александрович очередной за сегодня раз запрокинул голову, над славным городом Лондоном было именно то небо, что тогда в Мартышкино, оно наконец-то нагнало Лёву.