Аннотация: Однажды в сарай простого тракториста пришел умирать старый больной единорог. Это мой самый первый рассказ.
Ранним утром двадцать первого сентября, тракторист Федор Лыков вышел из дому на крыльцо. Достав из кармана брюк смятую пачку "Примы", выудил из нее сигарету и прикурил от сыроватой спички местного. После первой затяжки, как и всегда по утрам, начался кашель - хриплый и тягучий, будто сосновая смола. Справившись с ним, Федор сплюнул мокроту, и прислонился к почерневшему от времени столбу, подпиравшему навес над крыльцом.
Было холодно и пасмурно. С неба сыпалась настоящая дрянь - вроде бы и не дождь, а так, водяная пыль, способная в несколько минут промочить до нитки самую плотную одежду. Дул ветер. Здесь, во дворе лыковской усадьбы, он почти не чувствовался, зато с улицы доносился громкий мокрый шелест остатков листвы на ближних деревьях. В школьном дворе вопили "для сугреву" еще недопроснувшиеся вороны.
Федор затянулся в последний раз и выбросил чинарик в лужу посреди двора. Зябко поежился, собираясь идти в дом, и вдруг услышал в сарае для сена громкий и отчетливый шорох, как будто там ворочался кто-то тяжелый. Лыков замер, прислушался. Шорох повторился, на сей раз вместе с тяжелым вздохом. Невольно Федор посмотрел на дверь хлева, но она была закрыта и заперта на висячий замок. Значит, живность, принадлежащая Федору, находилась там, где ей и полагалось. Решив, что в сарай забрела скотина, принадлежащая кому-то из соседей, Лыков пошел в дом, накинул тужурку и отправился в разведку.
Дверь сарая была распахнута настежь, хотя Федор хорошо помнил, что с вечера он не только прикрыл ее, но и подпер колышком. На дворе были еще сумерки, в сарае стояла кромешная тьма, и Федор долго присматривался. А потом увидел...
Он лежал на боку справа от входа, возле груды сухой осоки, которую Лыков использовал на подстилку скоту. Вначале Федор решил, что это лошадь, но потом разглядел копыта - раздвоенные, словно у коровы. Услышал тяжелое хриплое дыхание. "Больная скотинка-то", - подумал Лыков и решил, что сейчас выяснит, чья это живность, а потом учинит хозяину-нерадивцу основательный разгон, чтобы знал впредь: нечего распускать по деревне заразу. Федор зажег спичку, наклонился и понял, что никакая это не корова и вообще, он прежде подобной твари не видал. Больше всего она походила на лошадь скаковой породы, но с длинным тонким рогом в центре лба. Невольно Лыков зажмурился и помотал головой, но все осталось по-прежнему. "Значит, не показалось", - понял Федор и выругался.
Спичка догорела и обожгла пальцы. Лыков потряс рукой, потоптался в замешательстве на месте и отправился за фонарем.
Старенькая "летучая мышь" стояла в сенях на полке. Сняв пыльное стекло, Федор встряхнул фонарь. В резервуаре слабо булькнуло. Пришлось доливать керосин, а уже потом топать в сарай, надеясь, что увиденное было обыкновенным наваждением. Забрела чья-то лошадь, и дело с концом. Но подленький червячок где-то внутри тут же ехидно проскрипел, что ни у кого в деревне даже похожих лошадей не было. А из тех, что были, не болела ни одна.
Теперь незваного пришельца можно было разглядеть, как следует. Некогда он был белым, но сейчас шерсть стала бледно-серой с нехорошим желтым оттенком. На крупе и холке она свалялась в комки, а кое-где вылезла вовсе, обнажив глянцево поблескивающую кожу. Глаза были полузакрыты и гноились, оставляя на длинных ресницах грязно-белые комки. Существо тяжело дышало. При каждом вдохе сквозь шкуру отчетливо проступали ребра. Присев на корточки, Федор потрогал рог, провел рукой по шее несчастного животного. Словно в ответ, оно тоненько заржало, как бы прося о милости. Лыков снова погладил бедную тварь, чувствуя удивительную нежность и шелковистость, которую ее шерсть сохранила даже теперь. Животное вдруг попыталось встать. Лыков, на всякий случай, отодвинулся подальше. Существо, приподнявшись, не удержалось, и рухнуло набок с мучительным, почти человеческим стоном.
-Вот зараза, - пробурчал Федор, одновременно жалея и досадуя. Выйдя во двор, он снова закурил и, выпуская сизые дымные колечки, попытался припомнить хоть что-нибудь о том, кто сейчас лежал в его сарае. Но в голову приходило только то, что о ком-то подобном Лыкову доводилось читать в книжке много лет назад. Так много, что теперь даже названия приблудившегося животного не удавалось толком вспомнить. Однорог, вроде как...
Судя по звукам, животное в сарае снова попыталось встать и снова с тем же результатом. Федор вздрогнул, пораженный внезапным уколом жалости. Он вернулся к больному, присел возле него на корточки и мягко сказал:
- Что ж ты так, а? Лежи тихо, не дергайся. Я тебе доктора найду.
Казалось, существо понимает его каждое слово. Оно приподняло голову и ткнулось мордой в руку Лыкова, будто извиняясь за свою боль, а заодно успокаивая - так, как смертельно больной успокаивает безутешных родных.
Лыков принес в сарай ведро воды и попытался напоить животное, но оно отказалось, и даже отодвинулось подальше.
- Как хочешь,- сказал Федор и отправился справляться по хозяйству.
Справившись, Федор зашел на скотный двор и у доярки Антонины спросил, где можно найти ветеринара.
-А что у тебя случилось, - спросила она, опершись на вилы и поправляя замызганный платок.
- Скотину посмотреть надо, - ответил Лыков, не вдаваясь в подробности.
- Заболела, что ли? - нахмурилась Антонина.
- Ага, - подтвердил Федор.
- Сегодня он дома - суббота же. Зайди сам.
- Зайду.
- Слышь, Федор, ну что там Валька твоя? - спросила Антонина.
- По-прежнему, - угрюмо ответил Лыков и, сгорбившись, пошел прочь. Валентина - его жена, месяц назад ушла и с тех пор в деревне не появлялась. Виноват был Федор, пребывавший тогда в жестоком запое и на этой почве пару раз доведший дело до рукоприкладства. Сперва все сошло на тормозах, но дальнейшего измывательства над собой Валентина не потерпела и, пригрозив снять побои, уехала к матери. Лыков сначала хорохорился и всем говорил, что таких, как она, на версту по тысяче, но потом скуксился, почернел и вот уже три недели из дому выходил только на работу, да в магазин. А еще за самогоном к бабке Насте - главному поставщику самопальной выпивки для нужд деревни.
На улице, тем временем, начался уже изрядный дождь. Серые тучи стали еще ниже - теперь в них скрывались верхушки высоких канадских тополей на школьном дворе. Резкий холодный ветер старательно таскал по земле и крутил в воздухе насквозь мокрые листья. Федор втянул голову в плечи, поднял куцый воротник и посильнее нахлобучил кепку.
Дочь ветеринара Семена Григорьевича училась на худграфе, оттого ворота у него были на редкость приметные - с металлических створок ухмылялся прохожим толстый рыжий котяра с удочкой и в рыбацких сапогах. Семен Григорьевич гордился своим чадом и всем гостям показывал ее рисунки. Правда, только в отсутствие дочери - Ленка этого не любила.
Федор постучал кулаком в ворота. Крашеное железо отозвалось утробным гулом. Из двора выкатился в зазор под створками черно-белый кабыздох и залился пронзительным лаем, держась на безопасном расстоянии от пришельца. Федор ругнул собачонку и постучал еще раз.
Хлопнула дверь. Вышел хозяин - здоровенный, пузатый, в куртке, накинутой на плечи. Окинул Федора взглядом и спросил:
- Ну, чего у тебя случилось?
Ему не по нраву был визит в выходной день
- Семен Григорьевич, тут такое дело... В общем, надо, чтобы вы
- Однорогом, говоришь? И у кого это лошадь так зовут? - удивился ветеринар.
- Да нет, она и есть однорог. Ну, короче, рог у нее на лбу.
- Ты что, пьяный, - рассмеялся Семен Григорьевич.
- Дыхнуть? - спросил Лыков.
- Дыхни, - ухмыльнулся ветеринар.
Федор дыхнул. Семен Григорьевич покачал головой.
- Вроде трезвый. Скажи-ка, дурья башка, чего тебе всякая чепуха мерещится?
- Да нихрена мне не мерещится! - вспылил Лыков, - Не хочешь - не верь, только все равно приди посмотреть.
- Занят я пока. После обеда приду, - отрезал ветеринар.
Во дворе дома Федор застал соседа Макарыча, сидевшего на лавочке возле сарая.
- Здорово, Федя! Видал, какое к тебе чудо забрело?
-А ты уже откуда знаешь? - спросил Федор, не любивший Макарыча, по части сплетен способного равняться с самой языкатой бабой.
- Прихожу к тебе ключа разводного попросить - слышу, ворочается кто-то в сарае. Сунулся туда - мать честная! Ты откуда ТАКОЕ взял?
- Сам пришел, - пожал плечами Лыков.
- Откуда?
- А я почем знаю?
Макарыч, показывая грязным пальцем в сторону сарая, сказал:
- Сколько живу, а такого не видал. Это же черт знает, что! Федя, послушай доброго совета, убери его прочь, холера его знает, откуда эта скотина! Кто это вообще?
- Однорог это, - буркнул Лыков.
- А откуда? Может, из Чернобыля?
- - Какой тебе Чернобыль? - отмахнулся Федор, - Чернобыль, он где?! А мы где?
- Пришел, - настаивал Макарыч, - Вот взял, и пришел.
Они спорили еще долго, пока очередной стон из сарая не заставил обоих умолкнуть. Федор встал, пошел в дом и вернулся с разводным ключом.
- На, Макарыч, возьми. Потом вернешь.
Макарыч, догадавшись, что его выдворяют, взял ключ, проворчал еще что-то насчет Чернобыля и заразы, и убрался. Федор, у которого начала болеть голова, пошел на кухню, достал из буфета граненый стакан и початую бутылку самогона. Налил на три пальца, залпом выпил, остатки вернул на место и пошел к зверю. Однорогий был плох. Лежал, тяжело дыша и иногда вздрагивая, будто от нестерпимой боли. Увидев Лыкова, дернулся, сипло заржал. На глазах выступили мутные слезы. У Федора сжало горло.
- Потерпи, скоро доктор придет, - ласково сказал он, снова поднося однорогу воду. На сей раз диковинный зверь попил, а затем вновь тяжело уронил голову наземь.
Потом начались визиты.
Сначала пришла известная своей фанатичной набожностью Глафира Леонидовна, о которой злые языки болтали, что она по Господу сохнет, оттого скрипучая и плоская. Она долго ходила вокруг да около, заводя разговор то о погоде, то об урожае картошки, то о здоровье. Потом потихоньку, осторожно начала выведывать, кого приютил у себя тракторист. Федор, совершенно не настроенный посвящать Глафиру Леонидовну в свои дела, довольно резко ее оборвал и посоветовал последить за собой. Глафира поняла, что Федор имеет в виду ее нерадивого мужа, злобно зашипела:
- Безбожник! Люциперову лошадку у себя укрываешь! - а потом сменила тон на увещевательно-назидательный, - Убей ее, сожги, а пепел святой водой полей. У меня есть, я тебе дам.
- Сдурела, баба! Да эта скотина и так на ладан дышит!
- Федя, послушай меня, не губи душеньку!
- Уйди, - попросил Федор, - а то обижу.
Глафира плюнула, перекрестилась и выбежала вон, бурча что-то под нос.
Вслед за ней приходил Васька Жуков - известный на всю округу босяк. Он долго уговаривал Лыкова продать ему зверя, а когда Федор поинтересовался, зачем - Васька загадочным голосом поведал о большом человеке из города, который хочет себе в коллекцию голову диковинки. Лыков послал Ваську подальше. Жуков стал было куражиться, но Федор просто выкинул его за дверь.
Приходили еще люди. Федор выпроваживал их вон, не забывая навещать однорога. Тому становилось все хуже, дыхание его стало совсем плохим и прерывалось редкими жуткими стонами.
Ветеринар пришел в третьем часу дня. Федор проводил его к больному животному. Увидев его, Семен Григорьевич озадаченно поскреб в затылке:
- Во, казус! Нет, ну ты глянь! Это же единорог!
- Я же тебе говорил, - мрачно сказал Лыков.
-А может, никакой не единорог? Знаешь, иногда рождаются всякие уродцы - телята двухголовые, например. Может, и этот из таких?
Лыков пожал плечами:
- Мне все равно. Ты, главное, скажи , что с ним.
Ветеринар осмотрел животное. Оно сначала сопротивлялось, насколько позволяли силы, а затем смирилось. Только дрожало и стонало так, что у Федора сердце кровью обливалось.
Наконец, Семен Григорьевич вытер руки и сказал:
- Старый он. Совсем старый. А еще у него, похоже, рак. Амба, короче говоря. Не жилец.
Федор схватил ветеринара за плечо:
- Ничего не сделать?
- Да не дергайся ты! Сказано же - не жилец. У тебя ружье есть - пристрелил бы.
Зверь застонал. Лыков посмотрел на животное и упрямо помотал головой.
- Как хочешь, - пожал плечами Семен Григорьевич, - только я здесь ничем не помогу.
Они вышли из сарая.
- Федор?
- Чего тебе?
- Когда он ...того, я его заберу у тебя, ладно?
- Зачем?
- Отвезу к знающим людям, пусть посмотрят как следует. Мало ли, что.
Лыков махнул рукой:
- Бери. Но только потом.
После ухода ветеринара Федор снова и снова лазил в буфет и пил...
Когда уже стемнело, приперся пьяный Васька Жуков с дружками. Федор, не церемонясь, вышел к ним с ружьем. Пригрозив потом разобраться, шпана убралась. Прихватив с собой бутылку, Лыков отправился в сарай к однорогу и, усевшись возле него, стал пить.
Зверь умер часов около десяти. Просто задрожал, скрипуче кашлянул и затих. Федор, скрежетнув зубами, приложился к горлышку бутылки.
Он злился на себя за то, что не может помочь зверю; на сельчан - за то, что они не поняли: это почти чудо!
И - было холодно.
Лыков подгреб под себя побольше сена, неверными руками отбросил пустую бутылку, достал сигарету. С третьей спички зажег, покурил, выбросил окурок и тут же уронил голову на колени в пьяном забытьи Он так и не увидел двух вещей.
Во-первых, как из тела мертвого единорога выскользнуло серебристое облачко и, просочившись под крышу, исчезло.
Во-вторых, как медленно тлело сено возле недогашенной сигареты.
Пожар заметили слишком поздно - самостоятельно его было уже не погасить, а вызванные из города пожарные безнадежно запаздывали.
Люди стояли, глядя в огонь, и зрачки их пылали жадным оранжевым сиянием.
В багрянце пламени вдруг взвился лепесток ослепительной синевы, вытянулся, свернулся в клубок и растаял облаком бурого дыма.