Вы не поверите мне, но это сейчас неважно. Возьмите на 
заметку: положите как ненужный хлам в самый дальний уголок памяти. 


Возьмите на заметку - большего я не прошу. 
Даже когда ваши 
зрачки расширятся от негодования и нежелания принять мою сторону, 
когда вы 
увидите меня на скамье подсудимых, уже скоро, меня, измученного, исхудавшего, в 
казенной рубахе, вспомните, 
что сравнительно недавно пили со мной кофе в одной 
из самых уютных центральных кофеен. 
Не спешите судить меня, трижды проклятого и 
дважды осужденного. 
Возьмите на заметку и бегите что есть сил. Run, Forest, run. Это ваш единственный шанс выжить. 

Over again. 

Я начал убивать, пока остальные дети читали азбуку. 
Совершенно случайно я убил соседского цыпленка, пытаясь научить его летать: 
подбрасывал его, раскрывая крылья, выше и выше, пока он не склонил на бок 
желтую голову. 

Вскоре я забыл об этом и вспомнил только сейчас, в зале 
суда, за несколько минут до оглашения приговора, когда вы, мой друг, 
закрыли 
глаза и напрягли скулы. 

Чуть позже, чуть взрослее, когда я отказался стать рабом 
чувства, столь обожаемого вами, я совершил второе безнаказанное 
убийство. 
В 
столь юном возрасте, интуитивно, я бежал от постороннего желания сковать меня, 
скрутить меня и использовать себе во благо. 
Юная нимфа рыдала на коленях, но я 
уходил, шаг за шагом, понимая, что стоит мне развернуться и моей свободе придет 
конец. 
Оборачиваясь, глядя на размазанную тушь и надрываемую всхлипами грудь, я 
жалел, поверьте, безгранично жалел... 

Слева от вас сидит женщина. Видите, друг мой? Она меня так и 
не простила. Не удивительно. 
Если хотите знать как хороша была моя рыдающая 
подруга, ушедшая во цвете лет, 
внимательно посмотрите в лицо этой женщины. 
Представьте на секунду, что следы горя и возраста стерты - 
и увидите то же 
самое лицо в слезах. 

Формально я был невиновен. As usual. 
Сколько молоденьких 
дурочек травятся снотворным или режут вены по-диагонали в этом возрасте. 
И 
только мать, такая же самка, обделенная властью над мужчиной, понимает, как я 
жалел её дитя. 

Публика в зале аплодирует, приговор вынесен и скоро меня 
уведут. Что же вы молчите, друг мой? 
Отчего не кричите троекратное 'Ура'? Не 
хлопаете в ладоши. Я все еще не вижу слез счастья на вашем лице. 

Тогда, именно тогда, я понял, что сожаление - худшее из зол. 
И потом, все эти нищие, бездомные, убогие и просто несчастные...Я знал, что вы не 
поймете. 
Эта разновидность сочувствия никогда не будет вам доступна: когда вы 
будете заливаться слезами при виде малолетнего 
попрошайки и не сделаете ничего, 
чтобы избавить его от мучений. 

Высшая мера наказания и принудительное лечение стадом 
безжалостных психотерапевтов - приговор, который только что 
огласили, - это малая толика по сравнению с неумением сопереживать. 

Искалеченные души офисных клерков, занюханных кокаином 
селебрити, унылых домохозяек, несовершеннолетних проституток, 
неудавшихся 
людей...я помню всех поименно. И уверен, что они благодарны мне, они, не 
способные быть счастливыми. 

Эти двое охранников с потухшими взглядами, что выводят меня 
из зала суда и стараются не смотреть мне в глаза. 
Разве вы не видите их? 

Нет, вы пишете. 
Как тогда, в одном из центральных уютных 
кафе, где я встретился с вами после очередного злободневного выпуска новостей. 
Вы уткнулись в извечный блокнот, мой друг, чтобы позже откорректировать каждый 
мой выдох и слог, адаптировав для широкой 
публики. 

Возьмите на заметку, запишите на полях под восклицательным 
знаком: 
высшая мера наказания - 20 лет. 
И бегите, мой равнодушный друг, бегите что есть сил. 
Мне вас 
так жаль.