Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

1990-й

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из письма нашего друга Володина: "Главное - вольнее дышать стало, некоторое освежение чувств наблюдается". Трансляции с заседаний Верховного Совета: сплошной вопль о помощи. Раздают талоны на мясопродукты, сахар, водку, конфеты, сигареты, летние туфли, зимнюю обувь, ночную рубашку и панталоны. По всей стране спорят о том, как будут отмечать праздник Октября. В Европе собирают и шлют гуманитарную помощь, - у России нет денег, чтобы хотя бы хлеба купить. Мама сушит сухари, - боится голода. И снова из письма Володина: "Прекрасно то, что втайне мы были всё же свободными людьми и думали, как хотели, - то есть так, как подсказывала нам наша гражданская совесть".
После новогоднего праздника вызывали Платона на коллегию 'Рабочего', - хотели, чтоб извинился. - Это вы должны извиниться! - сразу пошел он в наступление. - Извиниться за то, что суд признал вас не правыми, за то, что так долго не печатаете мою кандидатскую платформу. Газета - не ваша собственность, а что засели в ней, так это не значит, что вы - полноправные хозяева. Прав, конечно, но... Когда вчера легла спать, прошептала: 'Господи, об одном тебя прошу: сделай так, чтобы мужа взяли в газету'! Сегодня 'тройкой', как в тридцатых, - Корнев, Гергало, Афронов, - просматривали снятую с эфира видеозапись 'Эстафеты' Сомина, но пришла и я: и за что будут 'расстреливать'? А сюжеты такие: сауну построили для начальства за деньги, предназначенные для ремонта общежития строителей, и в ней - телевизор цветной импортный, холодильник, везде - резьба по дереву, плитка на полу заморская; сюжет с мясокомбината: сосиски, копчености, окорока, но куда, мол, все это девается, если в магазинах нет?.. идёт в партийные кормушки?; о даче для обкомовцев на берегу озера - не дача, а замок!.. и рядом - лодочная пристань. А вот - новогодний подарок сдатчикам мяса: японские цветные телевизоры, но в накладных, по которым их уже получили, подписи: зав. Райфо, председатель райисполкома, еще какие-то начальники. После просмотра - общее молчание. Потом Афронов бросает: - Ну... пошли. Понимаю: хотят уйти от меня. Тогда спрашиваю: - А почему вы сняли 'Эстафету' с эфира? Все материалы правдивые, интересные, крепко сделаны. Сергей Филипыч набычивается: - И вы считаете, что все это можно давать в эфир? - А почему бы и нет? Краснеет: - Вот и будете говорить об этом на летучке, а не... - Вы, Сергей Филипыч, - прерываю его, - не указывайте мне, где говорить. Всю жизнь говорю не тогда, когда разрешают, а когда считаю нужным! И он ничего не ответит, потому что рядом уже вспыхнет перепалка между Соминым и Корневым: должен Лев Ильич точно доказать, что та копченая колбаса распределяется по начальству. - А если докажу, - усмехается, - то вы и подавно снимите сюжет с эфира. Потом они уйдут в кабинет, перепалка оттуда будет доноситься еще минут двадцать и я услышу голос Корнева: - Да, конечно, Сомин всегда прав! И уважаемая Галина Семеновна его защищает. А я не прав... выходит? Нет, не зайду к ним, - мне на таком 'совете' быть по статусу не положено, - и, сидя в своем кабинете, подумаю: а Пустова-то, режиссер Сомина, не защищала своего журналиста!.. А, впрочем, как ей защищать, если отец ее, будучи директором этого самого мясокомбината, тоже распределял колбасу по начальникам и поэтому Нина чуть ли не каждый месяц меняла золотые серьги и дубленки, которые можно было достать только по большому блату или распределению. Платон ездил на заседание избирательной комиссии в Бежицу. Дело в том, что Аристарх Бетов, наш друг и художник предложил институту, где он работает, выдвинуть Платона кандидатом в местные Советы, выборы в которые будут в марте. И собрание выдвинуло, но райкомовцы развернули компанию против и признали собрание недействительным. Тогда в институте снова собрались и проголосовали за Платона. Выдвинули его и в Городе, так что все раздумывал: где остаться? Ведь в Бежице в соперниках - заместитель начальника треста и ректор института, а здесь - директор школы и рабочий. - Останусь в Бежице, - решил, наконец. - Там соперники сильней, а, значит, интересней борьба будет. Теплый, весенний день с журчащими ручьями, с пахучим ветром, с голубым небом и веселыми, чистыми облаками. Радостно-звеняще в воздухе! И мы - на митинге, на Кургане бессмертия. Народу!.. И председательствуют двое: от неформалов - СОИвец Шилкин, от властей - Сарвиров, секретарь горкома партии. А картина такая: как только говорит Шилкин, - аплодисменты, возгласы одобрения, а когда какой-либо оратор начинает восхвалять Партию и ее 'нерушимое единство', взлетает, нарастая, свист. Вот так и потечет митинг, будто хромая на одну ногу. А кульминацией митинга станет выступление первого секретаря Обкома Построченкова, которого будут улюлюкать, и вслед за ним - в полной тишине слушать Платона: - Мой брат работает шахтером, - начнет он. - И когда он узнал, что я выдвинут кандидатом в депутаты местного Совета, то сказал: 'Брось ты это дело! Партия довела нас до жизни такой, партия пусть и расхлебывает эту кашу'. Но я с ним не согласился, - говорит громко, срывая голос. - Если Партия останется у власти и свернет от этой пропасти, то непременно заведет в другую, поэтому наша задача разрушить ее монополию на власть. Вспыхнут аплодисменты, возгласы: - Молодец! Давай, работай! И он заговорит о том, что ни 'Рабочий', ни радио, ни местное телевидение не публикуют платформы радикальных кандидатов, хотя СОИ к ним не раз уже обращался, и предложит бойкотировать подписку на газету (аплодисменты), призовет голосовать только за беспартийных (снова аплодисменты и одобрительные возгласы). Потом, за обедом... А такое бывает не часто, что б мы вот так, всей семьёй, собрались за столом и говорили, говорили о том, что видели и слышали. И то был праздник! Вечер. Звонит телефон. Платон снимает трубку... потом выглядывает из-за двери: - Ты знаешь, кто звонил? - смеется. -Построченков! И собирается куда-то идти. - Куда ты? - спрашиваю. - Как куда? К нему. На прием. - Так поздно? Но ушел, а через час вернулся. - И что? - вышла навстречу. - Спросил, где бы хотел работать? Ответил, что в 'Рабочем', вот и обещал поговорить с Кузнецовым. Завтра у них бюро Обкома, на нем и будут решать мою судьбу. Ну и ну! Были в гостях у Бетовых. За бутылкой водки рассказывали они, как вечерами ходят по подъездам и расклеивают листовки, которые Аристарх отксерокопировал в своем институте: 'Черные чернила тем, кто ездит в черных 'Волгах!' и 'за' кандидатуру Платона. Платон пришел домой возбужденный, радостный: - Столько народу на митинг в Бежице сошлось! - и аж светится! - А перед началом ходил я в Райисполком с требованием, чтобы установили на площади микрофоны и предлагал начальникам, которые выглядывали в окна на собравшихся, выйти на диалог с народом. Обещали, но не вышли. И снова выступал мой муж-воитель с призывами: обвинял власти в нежелании идти на контакт с людьми, требовал отдать обкомовские дачи и больницу городу, раскрепостить прессу, обнародовать данные о преступности и халатности начальства в замалчивании проблем южных облученных районов области. - Схватил аплодисмент! - рассмеялся. Был митинг и в Советском районе, прямо за спиной Ленина. Выступал на нем и Сомин, но вначале сбился: - Минуточку. Вот тут у меня... - и полез в карман, вытащил бумажку, что-то подсмотрел. Потом стал говорить: кому-то, мол, нужны слухи, что к нашему городу стягивают войска для предотвращения беспорядков во время выборов в местные Советы; обвинял секретаря райкома в том, что тот где-то сказал: 'Не нужен нам депутат армянин'; сказал и о том, что местное телевидение не пропускает острых материалов. Несколько раз ему аплодировали, а когда не уложился в лимит и его хотели прервать, то люди засвистели, зашумели: - Пусть говорит! Вчера Платону позвонил заместитель первого секретаря Обкома Построченкова и сказал, что возьмут его в 'Рабочий', но временно. А сегодня муж рассказывает: - Пошел к редактору, а он: 'Завтра, завтра приходи'. А почему не сегодня? - смеюсь. 'Ну, надо же как-то коллектив подготовить!' Так что я для этого коллектива что-то вроде пугала,- грустно усмехнулся. - Да уж лучше пугалом быть, чем слиться с ними, - попыталась взбодрить. Ничего не ответил. Пропали и макароны, теперь разметают соль. Еду в военторг, - там все же хоть иногда кое что выбрасывают. И точно, - повезло же! - начинают давать пшено, рис и у прилавка быстро выстраивается очередь. Подхожу, занимаю. - Отпускают только по два килограмма и что-то одно, - оборачивается женщина, стоящая впереди. Елки-палки, а как же взять и то, и другое? - А если мне и пшено, и рис нужны? - спрашиваю у 'знающей'. Она пожимает плечами, но все же советует: - А вы попросите кого-нибудь, кто ничего не берет, что б взяли, - и смотрит на меня, словно изучая, а потом предлагает: - Давайте я возьму. Сама-то я только соли хочу взять, но ее тоже по килограмму дают. - Я, конечно, соглашаюсь, а она снова взглядывает: - А Вы соль берете? - Нет, я не беру. - Ну, тогда мне возьмите. Вот и хорошо: 'договор подписан, соглашение заключено', стоим тихо, мирно, но тут к прилавку протискивается слепая, чтобы взять без очереди. Моя компаньонка начинает ворчать на нее, а та, ничего не отвечая, продолжает протискиваться, и тогда 'моя' рявкает: - Куда лезешь? Стоять надо, как все! - Слепая приостанавливается, но не отходит, а 'моя' уже упирается рукой в ее плечо, слегка толкает: - Нет, не пройдешь! Только после меня! Говорю в затылок 'моей': слепая, мол, имеет право, инвалид же... но она, кажется, не слышит и уже отдает чеки продавщице, сует все кульки в сумку. А как же мое пшено? Ведь унесет, непременно унесет! И впрямь: женщина уже отходит от прилавка, продолжая наскакивать на слепую, и вот уже - у порога... с моим пшеном. Да ладно, хрен с ним, у такой и брать стыдно. Но всё же догоняю: - Женщина, - и улыбаюсь, как ни в чем не бывало, - а как же моя крупа? Она оглядывается на меня, смотрит секунду-другую с не угасшей инерцией злобы, но все же наклоняется, молча вынимает кулек из сумки, сует мне... я ей - соль. Иду домой и думаю: ах, Боже ты мой, что ж с нами сделали, если за какой-то килограмм пшена люди утрачивают сострадание? Ведь молчала же очередь, молчала, когда отталкивали слепую! Да и я хороша! Взяла же пшено у нее... у обидчицы. Сегодня, в погожий, солнечный мартовский день Платон - журналист-демократ и народный избранник в местные Советы, - в темно-синей тройке ходил на первую сессию Советов. - Ну, и как? - встретила, когда возвратился. - Почувствовал себя победителем? - А-а, - махнул рукой и, сидя у порога на детском стульчике, стал разуваться. - Ничего из этого Совета не получится хорошего. - Что так? - спросила, хотя и предполагала ответ. - А так... Понавыбирал народ наш доблестный почти одних коммунистов. Восемьдесят шесть процентов! Так что нам, демократам, почти невозможно будет пробиться со своими начинаниями и идеями. Да, так оно и сеть. - Жаль, конечно, но чего ж ты хотел? Народ консервативен, осторожен, так что будете понемногу с Соминым... его ведь тоже избрали... - Вот-вот, понемногу, - перебил. Прошел к себе, сел на диван, откинулся на спинку. Пусть посидит, оттает, а ему сейчас - чайку с мёдом, для успокоения. Середина мая, почти жарко, как летом. И зелень бушует!.. А по радио транслируют заседание съезда народных депутатов, - сплошной стон и вопль о помощи! Гибнут реки, леса, моря, зарастают сорняками поля; совхозы и колхозы давят арендаторов, да и колхознички помогают им, - в Сибири одного спалили; растет преступность, сомкнувшись с партийным аппаратом... И уже нет сил слушать все это! А Горбачев все никак не может отвернуться от социализма и снова выступил с обвинениями против Ельцина: он, де, в своем докладе ни разу не упомянул о достижениях социализма; поставил, де, под сомнения завоевания революции семнадцатого года! Но кто объяснит нам, несчастным: где же эти 'завоевания', за которые пролили столько крови, если из магазинов расхватали все крупы и даже горох, остались одни макароны. Поднимаюсь на свой пятый и думаю: 'Сейчас упаду на диван, отлежусь, а потом уж и поем'. Но у порога сын встречает: - Иди в парк. ВЗГЛЯДовцы приехали... И разворачиваюсь, иду. Но в парке ВЗГЛЯДовцев нет, а есть наши СОИвцы. Они, притиснутые к высокому цементному забору стадиона, небольшой группкой собрались на ступеньках буфета и по очереди говорят что-то горстке слушателей, раздавая синие листки. Люди подходят, отходят, некоторые садятся тут же на лавочки, слушают...Слушают прямую трансляцию!.. заседания Верховного Совета: во второй раз избирают председателя и снова внесли в список Ельцина. Сяду и я в тенёк под разлапистой липой и для меня... И эта буйствующая зелень парка, и воздух, пронизанный солнцем, и горстка СОИвцев, раздающих синие листки, и прямая трансляция - всё создаст ощущение почти сбывшейся надежды на то, что наконец-то Россия двинулась к свободе! И снова слушаю прямую трансляцию со съезда народных депутатов России: еще раз выдвинули кандидатуру Ельцина на Председателя. Что-то будет?.. И тут вдруг радио вырубается. Никогда такого не было... в чем дело?.. отключили? И только после трех приходит Глеб и с порога кричит: - Ма, Ельцина избрали! Ну, слава Богу! И уже вечером смотрим: сессию ведет он и предлагает всех гостей отсадить на балконы, чтоб не давили на депутатов (молодец!) и временно, на два дня, прервать работу сессии, чтобы обсудить кандидатуру премьера. Ну, как же всё это непривычно: вот так, по радио, слушать, как там, в верхах что-то обсуждают?.. - Да, конечно, здорово, что избрали Ельцина, - говорю детям. - Только жаль, что он шалый, как все русские, и не знаешь, чего от него дальше ждать? Из письма Володи Володина '...Ты заметил? Главное - вольнее дышать стало, некоторое освежение чувств наблюдается. Но все же подлинного духовного обновления еще нет. Даже в самых смелых откровениях ощущается повторность, топтание на месте. Кажется, в тупик некий уперлись и, как высоко ни вскидывай колени и руками ни махай, все это - бег на месте или шараханье из стороны в сторону перед каким-то непреодолимым барьером. Как не клеймят извращения и искажения, но апеллируют все к тому же Ленину, и никто пока не хочет признать, что само учение его и есть извращение естественного человеческого бытия. Абсурд, подтасовка, элементарное незнание индивидуальной и общественной природы человека кричат с каждой страницы его работ! И этого никто не видит. Даже умнейшие и честнейшие. В первом номере 'Дружбы народов' Лисичкин разделывается с Роговиным, - по сути дела громит ленинский социализм массового контроля и учета: '...Распределение и перераспределение созданных трудящимися благ - это и есть самая благодарная среда для ее, бюрократии, процветания'. И тут же ссылается на Ленина: 'Ленин предостерегал... Ленин учит нас...' Слишком долгая инерция творения кумира ничего хорошего нам не принесла, и всё это - ни что иное, как продолжение застоя'. После обращения народных депутатов России к народу, - 'Хранить спокойствие в эти трудные, переходные дни к рынку' - с прилавков исчезли не только сигареты и табак, но и яички - наше спасение, и ходят слухи, что их, мол, в Москву отвозят. А на базаре цены на мясо поползли вверх и теперь я покупаю там тушки нутрий. Мясо-то их вкусное, но Платон привередничает: - Их же для меха выращивают! - Ну и что? - ворчу. - У кроликов тоже мех, а едят же. Нет, он - своё... А мама, между прочим, не нарадуется, когда привожу котлеты из этого 'мехового' зверька в Карачев: 'Хоть котлеток вволю наемся'. Но, как ни странно, появились печенья, вафли, тортики и теперь приезжие из других областей завидуют: 'У-у, живете, как у Христа за пазухой!' Хорошо-то оно хорошо, но вот за бельем - очереди 'до смертоубийства', даже носков нет! И в чем мои мужики ходить будут? Пока вечерами ставлю латки из тех, что совсем износились, на те, что еще как-то можно реанимировать. Смотрели вчера 'Взгляд'. Ведущий сидел вымученный, издерганный, да и оформление в студии было таким: вся мебель перевязана веревками... словно перед переездом; в центре - скульптура, и тоже в бечевках, - наверное, дают понять, что их вот-вот прикроют. Послала телеграмму на ОРТ: 'Взгляд' Захарова - жалоба. 'Взгляд' Любимова - знак СОС. Ребята, держитесь'! Все темное только и ждет минуты моего ночного пробуждения, чтобы хлынуть в чуть отдохнувший мозг, и нужно большое усилие, чтобы, прижавшись щекой к подушке и мысленно сказав себе: 'Все ерунда! Только бы живы и здоровы были мои родные', - уснуть. В эти жаркие июльские дни проходит двадцать восьмой съезд 'руководящей и направляющей'. Как же тошно смотреть на эти 'сплочённые ряды' партийцев, на замкнутые, неживые лица! И только Ельцин... Сегодня он заявил, что выходит из её рядов. Браво, Борис Николаевич! Может, и съезд этот - последний? Молодая женщина с ребенком принесла маме талоны: на мясопродукты, сахар, водку, конфеты, сигареты, летние туфли, зимнюю обувь, ночную рубашку и панталоны. - Получите, - протянула их. - Только все равно ничего этого в магазинах нет. - Ну, малыш, - наклонилась я к ее сынишке, - запоминай, как при социализме разносил талоны. Вырастишь большим, - вспоминать будешь. А мать его покачала головой: - Запомнит... если выживем. Прочла из Фейербаха в 'Новом мире'? '...Свобода от голода хотя и является самой низменной, но вместе с тем и самой первой, самой необходимой свободой'. Но почему именно об этом так редко говорят наши политики? Почему почти - только о свободе слова и печати? Сегодня Платон снова витийствовал на митинге в Бежице: - Нас, СОИвцев, 'Рабочий' обвиняет в том, что мы, мол, рвемся к власти. А мы только стараемся немного потеснить партийцев, чтоб хоть часть какую-то занять в их 'парламентах'. Рассказывает мне все это сейчас, а я ворчу: - Люди совсем хотят убрать коммунистов отовсюду, а ты только 'потеснить'. Вон, в Румынии устроили демонстрацию с плакатами: 'Народный фронт без коммунистов'! Да и в Чехословакии их даже на работу не берут. Да, согласен со мной, но... Как-никак в Чехословакии и Румынии коммунисты у власти только сорок пять лет держались, а мы под их гнетом - уже семьдесят, поэтому далеко не каждый в России понимает, что есть и другие формы правления, и надо вначале разъяснять народу, надо народ вначале просвещать... Ну, что ж, может, и прав. У обочины нашей центральной трассы соорудили из кирпича и бетона такую 'дуру' для злободневных плакатов, - длинную, нелепую и смотрится иногда пустым серым провалом, а это значит: думают партийцы, какой бы клич бросить в народ? А в эти дни на ней - огромные красные буквы призывают: 'Главная задача на сегодняшний день - заготовка кормов. Каждый обязан заготовить по 250 кг. сена'. Вечером еду домой и из окна троллейбуса вижу: рядом с 'дурой', - словно ожившая иллюстрируя- плакат, - зачуханный мужичок сметает в копёнку скошенную возле нее траву. Платон пришел с заседания комиссии по культуре и гласности, сел на маленький стульчик у порога: - Сомин выступил с обширнейшим докладом против вашего Корнева. - Ну и... как комиссия к этому отнеслась? - В общем-то, осудили Корнева. Он же так и не дал выступить по телевидению депутату от неформалов, когда того пригласил Сомин. Осудили, но предложили как-то им помириться, а Лев Ильич заявил, что не хочет примирения и, если ему и в дальнейшем не будут разрешать говорить правду, то объявит забастовку. - Знаю его... Если сказал, так и сделает. - Прошла на кухню и уже из нее спросила: - А в какой форме... забастовка-то? Не сказал? - Нет, не сказал. А еще хочет открыть свою газету, но ему не разрешают. Да-а, ситуация у Сомина! И в Комитете оставаться невыносимо, и уйти некуда. Из прессы: по всей стране спорят: как отмечать праздник Октября? И где-то намечают провести альтернативные митинги, где-то 'торжествовать', но за счет самой партии КПСС, где-то и вовсе не вспоминать об этом 'празднике'. А вот демократы предложили отметить как день памяти жертвам эпохи социализма, - в двадцать один сорок пять погасить свет на пятнадцать минут и выставить на окна свечи. На летучке Корнев снова бичевал Льва Ильича: - Сомин в своей 'Эстафете' написал вопросы, на которые сам же и отвечал, чтобы еще больше скомпрометировать Партию. Ну, вот такой, к примеру: 'Вы - депутат областного Совета, так почему же не видно ваших дел, которые изменили бы что-то в области?' И Сомин отвечает: 'Нас, демократов, мало в Совете, в основном народ избрал партаппаратчиков, которые и не дают нам ничего делать'. Смотрю на Льва Ильича: что ответит? Нет, сидит, скрестив на груди руки и смотрит в пол. Ну, что? Снова сказать что-то в его защиту?.. Нет, пожалуй, промолчу на этот раз: иногда во мне высокой волной проносится обида на него, что в свое время хотел подчинить меня, а когда не получилось, предпочел работать с послушной Ниной... вот пусть она его и защищает. А еще... И тут слышу голос Корнева: - А теперь Сомин пусть пишет свои 'Эстафеты' для диктора, а сам их не ведет. Неужели так и будет? Каждый день у Платона то встречи с избирателями, то митинги, то выступления, вот и сегодня... Сидим с дочкой у телевизора, а он опять собирается куда-то и мы слышим: - Вот какую насыщенную жизнь теперь веду! С утра пишу, а после обеда занимаюсь общественными делами. - Выхожу в коридор, чтобы проводить моего общественного деятеля. - И семья у меня хорошая, - стоит, улыбается. - Плюнь три раза, - советую. Почему плюнуть? А потому, что наш друг-художник Махонин как-то звонит: - По городу слухи ходят, что Качанова арестовали. Да мы с дочкой и впрямь волнуемся, когда его долго нет, поэтому и старается возвращаться домой к программе 'Время'. Сижу в троллейбусе у окна, дочитываю рассказ Замятина и вижу... краем глаза вижу: рядом стоит Сомин. Взглянула. Поздоровался, сел рядом. - Лев Ильич, - улыбнулась, - вчера вашу 'Эстафету' вел диктор и Афронов сказал, что вы сами отказались. - Нет, врет он, - не ответил на мою улыбку. - Запретили. И я даже посылал запрос в Обком: почему запрещают? Говорит-то как громко! И сидит гордо... не сидит, а возвышается и женщина, что впереди, оборачивается, с интересом рассматривает его. Но уже выходим, переходим улицу и я спрашиваю:. - Что, еще не разрешили Вам открыть свою газету? - останавливаюсь, пропуская машину. - Нет. Ждут, когда съезд делегатов примет постановление о печати. Уже подходим к Комитету... - Может, это и лучше... своя-то газета, - открываю дверь проходной. - А что ж, - придерживает ее, - купаться в этом грязном корыте вместе с Корневым? - Думаете, что другие лучше, чище? 'Рабочий', 'Комсомолец'... Нет, не лучше, не чище, но и в этом он не хочет. - Ну, что ж, - уже идем по двору, - желаю выдолбить своё корыто... просторное, чистое. - И улыбаюсь: - Ни пуха, ни пера. - Спасибо, - бросает, вышагивая к своему корпусу. Два дня шло сражение на сессии Верховного Совета между теми, кто 'за' передачу земли крестьянам и теми, кто 'против'. А вчера выступал журналист Чередниченко: - Стыдно, больно до слез видеть молодую женщину Ярославну из Ярославля, у которой остались лишь одни глаза, потому что ей по талонам полагается, как беременной, полкилограмма манной крупы в месяц. До чего большевики довели Россию! А по телевизору показывают склады, забитые продуктами, дефицитными товарами - мафия партийная придерживает всё это, чтобы, захватив власть, умилостивить народ, который все больше жаждет крепкой руки, и если еще пряник будет!.. А в Европе уже собирают и шлют нам гуманитарную помощь, - ведь у России нет денег, чтобы хотя бы хлеба купить для людей! - но помощь эта 'зависает' на границах. Иностранцы об этом знают, как знают и о том, что если помощь эта и прорвется, то до народа все равно не дойдет, - осядет в 'верхних эшелонах власти', - поэтому собираются создать свои комиссии, которые бы следили 'за доставкой помощи 'в первые руки'. В кабинет вошел Афронов: - С наступающим праздником Вас... - ко мне, а я эдак с усмешкой посмотрела на него, он подождал ответа, помедлил и прибавил: - Так сказать... - Да уж лучше 'так сказать' - улыбнулась. - Лучше б этого праздника и вовсе никогда не было, - уточнила. - Что так? - дернул щечками. - Как же... традиция... годовщина... - Годовщина чего? - взъерошилась. - Каких достижений? Что у пропасти висим? - Да не скажите, - усмехнулся. - Есть и достижения... - Сергей Филипыч, о каких Вы достижениях? Крестьянство уничтожили, интеллигенцию, религию, а Вы... - Да, да... крестьян... - потоптался возле моего стола, взглянул странновато и стал сбивчиво, по фразам, словно выдавливая из себя, рассказывать, что вот, мол, он и сам из крестьян, что жили они до революции зажиточно, а после революции, когда землю всем раздали, и вовсе хорошо, а потом... - Замолчал, отошел к окну, постоял там с минуту, обернулся: - Но, ничего, в нашей деревне на трудодни всегда кое-что давали. Да и вообще, удавалось нашему колхозу отбиваться от объединений, разъединений... - Помолчал, ожидая ответа, но я не стала его перебивать. - Правда, далеко не везде так было, - стоял напротив меня, полуприсев на соседний стол, и говорил сбивчиво, с паузами, словно только-только осмысливая. - Да, крестьянство уничтожили... интеллигенцию тоже, а 'гегемона-пролетариата' все утверждали, утверждали, но, в конечном счете, и его обманули. Слушала его, помалкивала, а на языке все висело: 'Ну почему ж тогда ходите по кабинетам и поздравляете, почему!?' Но не спросила. Потому не спросила, что не хотелось снова услышать враньё. Сегодня 'Эстафету' с Соминым делаю я, и вот идем с ним по коридору к монтажной. - Лев Ильич, - приостанавливаюсь, - Вы сами будете ее вести? - Да, сам, - и смотрит на меня как-то легко, весело. - Я сказал им: если запретите выходить в эфир, то издавайте приказ. - Ну и правильно, - остановилась, взглянула, улыбнулась: - Так бы с самого начала и надо было... - Нет, не издают приказа, - тоже улыбнулся. - Ну, раз не издают... - уже входим в монтажную, - буду сам вести. Нахально. - Молодец, - радуюсь за него. И при монтаже отдаю для перебивок к его 'Эстафете' самые лучшие клипы из своего загашника. Накануне 'нашего светлого праздника Октября' давали нам в Комитете продукты и вино, а я как раз была в командировке, и когда вернулась, мне сказали, что, мол, ваши продукты и вино взяла себе Сергеева, член профкома. Ну, что? Попробовать вернуть? Да еще и интересно: что ответит она, моя протеже, ведь когда-то предложила ей, машигистке, перейти к нам в ассистенты. Звоню ей: Ирина, так, мол и так, хотя бы вино мне... а она как понесла!.. Ну, я и повесила трубку, - противно! Но минут через десять звонит: приходите, мол. Нет, не пойду, - как это вино и пить-то после такого? А на следующий день должны были давать конфеты, но всем этим заправляла уже не Сергеева, а журналистка Редькина. Нет, не пойду и за конфетами, потому что знаю: эта Редькина еще яростнее Ирины и моя робкая ассистентка только что пожаловалась мне: - Захожу в их кабинет, а они сидят и едят шпроты. 'Хотя бы нам по баночке к празднику дали' - говорю, а Редькина как понесла!.. 'Это мы к банкету достали!' 'Но сами-то вы сейчас едите!' 'Ну и что, - опять, она, - ведь мы же все это выколачивали у начальников!' - Не огорчайтесь, Наташа, - попробовала утешить свою помощницу, - пусть себе едят. Думаю, что торжество вот таких выскочек скоро кончится... во всяком случае, будем надеяться. Седьмое ноября. Годовщина революции. Пасмурно, повсюду лужи, чуть тронутые ледком, порхает реденький снежок. Раньше-то в это время уже мно-ого людей по улице шлялось, а вот сегодня... Поеживаясь, без транспарантов, пробежала в сторону центра стайка пэтэушниц и всё, - тихо. Встал и мой сын, собирается на демонстрацию, - он же староста в своей группе, ему приказали, - а мы будем смотреть трансляцию парада с Красной площади. В Москве тоже пасмурно, крыши домов заснежены... Вчера-то, на торжественном собрании 'в честь...', делал доклад Лукьянов. Коротко делал, минут пятнадцать: 'Изменила революция нашу жизнь...' Да уж!.. 'Влияние на другие страны оказала...' Да уж! Говорили и другие, но о чем угодно, только не о достижениях. А вот сейчас - Горбачев, но тоже коротко, без 'достижений'. Потом - парад. После него - Михаил Сергеевич, Ельцин, Попов, демократический мэр Москвы, сошли с трибун, стайкой направились к историческому музею, подошли к 'колоннам трудящихся', пошли во главе, и камеры все показывают и показывают только их, а они идут веселые, все меж собой о чем-то переговариваются... Вчера-то, в самом конце торжественного собрания, выступал рабочий и говорил: 'Желаю, чтобы Горбачев и Ельцин нашли общий язык, а то в последнее время они что-то потеряли контакт' (Смех в зале). И вот сейчас они идут 'в контакте'... ну, прямо друзья-приятели! Подошли к мавзолею Ленина, вошли в него с цветами, вышли - 'без', поднялись на трибуны, машут ручкой демонстрантам... А люди идут, идут... Веселые какие! Хорошо-то им как! Ну и пусть 'демонстрируют', если так хочется. Нужны, видать, людям праздники. И вечером, в программе 'Время', рассказали об альтернативных демонстрациях в других городах: в Минске не обошлось без драчки с милиционерами, когда демократы хотели возле Ленина установить антиреволюционные транспаранты, да и в Москве какой-то псих стрелял в воздух из обреза, - успели заснять, как хватали его, - но в основном все тихо-мирно прошло, - спустили, что называется, этот 'праздник' на тормозах. Может, в последний раз 'демонстрировали'? А на наших окнах в двадцать один сорок пять горели свечи в память жертв этого 'праздника'. Карачев. Часа в два легла немного вздремнуть, а проснулась от дыма, - плавает по хате синим облаком. Встала, открыла дверь в коридор. - Это сухарь подгорел, - топчет мама навстречу. - Здесь-то, на кухне, и дыма нет, а вот в зал понашел... - Зачем ты их сушишь? - спрашиваю. - Да это для кур, - лукавит. Но знаю: не для кур, а запасается, и Виктор как-то рассказывал, смеясь: - Маманя совсем меня замучила, всё сухари сушит и сушит! Как только привезу лишнюю буханку хлеба из Города, порежет ее сразу и - на печку. Вот, значит, и сейчас... - Заведем летом кур побольше, и буду без горя, - переворачивает сухари на сковороде. Нет, не уговариваю не делать этого, пусть сушит, только горько мне: всю-то жизнь прожила она под страхом голода! Поэтому и ходит за мной, когда приезжаю: 'Ну, съешь кашки, супчику. Всё-ё думаю, что ты голодная, и уедешь уже, а мне все кажется, что поехала голодная, вот и страдаю вослед'. - Да не за себя я боюся, а за внуков, - стоит сейчас возле железной печки, опираясь на палку. - Тогда-то, в тридцатых годах, когда голод был, безработица... Сколько ж голодных скиталося! Помню, выхожу как-то утром на улицу, а соседи окружили крыльцо, что напротив, и рассматривають что-то. Подхожу, а на нем паренек ляжить мертвый... Ка-ак раз, как наш Глебушка, ну вылитый Глеб... - замолкает, и губы начинают подергиваться. Но справляется с собой и продолжает: - Вот и думаю теперича: да ладно, насушу, пока хоть в Городе хлебца достать можно. Если сохранить нас Господь и не пошлёть голода, то куры поклюють. Подходит к печке, переворачивает, перекладывает с места на место сухарики, - не подгорели б опять. И снова кипят страсти на сессии Верховного Совета. Сегодня голосовали за проведение всенародного референдума о введении поста Президента России и о сохранении Союза. Казанник - юрист из Омска, который в свое время уступил место Ельцину, чтобы тот попал в наш первый и всенародно избранный орган власти, - разъяснял на 'Маяке': этот грядущий референдум - лукавство Горбачева, который знает наперед, что партократия проведет его так, как и раньше проводили выборы, - если не проголосуете за того, кто нужен, не дадим ни сенокосов, ни тракторов,- вот люди и проголосуют 'за' Союз. А зачем он нам... этот Союз? Тут бы России одной, без этих 'союзных', выбраться из болота, в которое завели коммунисты. Третий день на улице - дождь со снегом. Холодно, слякотно. Очень хочется в парилку, чтобы отогреться, пропахнуть березовым веничком. В предбаннике почти пусто, только на соседних лавочках неторопливо одеваются несколько женщин и одна из них вздыхает, негромко и протяжно охает: вот, мол, цены снова подпрыгнули, а купить все равно нечего. - Это нам таким-то нечего, - отвечает та, что помоложе, - а некоторые... Слышу и еще голоса: да, покупают некоторые!.. и не только покупают, но и накупают. - Где? Да на базах, - слышу голос: - Вон, соседка рассказывала: одна ее знакомая сняла с книжки восемь тысяч, поехала на базу и целую машину продуктов импортных привезла, банками всю квартиру забила! И другой голос: - В газете-то писали... Директор стальзавода награбил себе всего: и машину, и квартиры родственникам, и дачу вон какую отгрохал! За границу ездил, привез оттуда машину 'Рафик' вроде как для завода, а теперь на этом 'Рафике' отходы из заводской столовой возит и там, на даче, свиней откармливает, продает. Сидят усталые, износившиеся в работе женщины, вспоминают, делятся слухами... А за окном сечет и сечет мелкий дождик со снегом. А в предбаннике тихо, чисто, влажно-тепло и чуть слышно, как по цементному полу плещется вода. Мое тихое послебанное блаженство смешивается с тревогой подслушанной беседы, но все же как-то размывается, смягчается и этим мокрым снегом, и неторопливостью утра. Прихожу домой, ложусь на диван. Напротив, на стене - плакатный портрет итальянского актера Микеле Плачидо... то бишь, капитана Катаньо. Несколько лет назад мы смотрели этот итальянский сериал по телевизору и сейчас... Вот он, - умный, красивый, сильный! - а не победил же свою мафию! Помню, как в последней серии 'Спрута' сидел, прислонившись к стене, прошитый автоматными очередями, и остывающими глазами смотрел на меня. Нет, не победил он итальянскую мафию. Ах, Катаньо, Катаньо, а что ж нам-то делать... со своей? Как раз под Новый год приняли закон России о 'Средствах массовой информации', по которому 'под издателем понимается издательство, иное учреждение... а также приравненное к издателю юридическое лицо'. Чудо! И в нём же: 'Цензура... то есть требование от редакции... предварительно согласовывать сообщения и материалы, а равно наложение запрета на распространение...не допускается'. Значит, Сомин уйдёт от нас, чтобы создать свою газету. И радуюсь за него, и грустно, - умный и интересный журналист... был. Из письма Володина 'Через несколько дней шагнем в следующий год нашей 'перестраивающейся' жизни. А у нас в Вязьме она спокойная, как в тихой заводи, - никаких митингов, никаких демонстраций протеста. Всех развлечений в сонном бытии, когда в очереди за водкой кого-нибудь раздавят да голову кому-нибудь топором отрубят и когда б не это - со скуки помереть. Рассказы мои со всех журналов выперли, недавно и 'Лит. Россия' назад прислала, - редколлегию не прошли. Остались лишь в 'Сельской молодежи', но и оттуда, я думаю, благополучно отфутболят, так что Новый год встречаю ни с чем. С одной стороны это и неплохо, возвраты отбили охоту писать, благодаря чему появилось время для чтения, и вот только что закончил читать письма Короленко к Луначарскому. Обрадовался и огорчился. Огорчился потому, что все это уже знаю, но знание мое далось тяжелой и мучительной работой, - чтоб прочитать эти письма лет двадцать назад! Сколько б усилий сохранилось!.. А обрадовался тому, что мысль моя работала в правильном направлении. И это, брат Платон, главное. Черт с ними, с публикациями, с литературными успехами, со славой! Прекрасно то, что мы были свободными людьми и думали, как хотели, - то есть так, как подсказывала нам наша гражданская совесть. Мы не угодничали, не шестерили, - не были конформистами, - а ты должен гордиться вдвойне, потому что если у меня и случались вывихи, то ты сразу же давал мне по ушам. И правильно! И молодец, что так делал. Слушай, Платон! Ведь в чем цель жизни? В освобождении духовном. И только в этом! Все остальное - преходяще. Все остальное - суета сует. А раз так, то мы с тобой счастливые мужики. Верь мне'. --------------------------------------------------------------------------------------------- Дорогой читатель!
  Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей. Веб-адрес для поисковых систем - - http://galinasafonova-pirus.ru
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"