Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

Шарики колдовские. Глава 7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...Сегодня на собрании разбирали "неблаговидный поступок комсомольца Александра Федорова", - соблазнил какую-то девушку, но жениться на ней не хочет, - и наш председатель Комитета Петр Ильич Луньков всё нападал на Сашку, а тот твердил: "Сама она это... я по молодости... а я по неопытности". Было смешно и жалко на него смотреть, а Петр Ильич, жестко сжав губы и скрестив руки на животе, всё наступал: - Мало ли что не любишь! Ты - комсомолец! Обязан жениться! И когда в очередной раз стал "клеймить", то вдруг встал Стас Могилевский и, молча, направился к двери. - Куда это вы? - остановил его Луньков. - Александр сам должен решить, что ему делать, - сказал наш, только что утверждённый, журналист и вышел. Молодец Стас! А Луньков... Он развел руки и на его лице, кроме удивления, я прочла: ну, что ж, тебе это так не пройдет!..
  1961-1962
  Из дневниковых записок:
  Ровно месяц, как я - помощник режиссера на телевидении. Работа интересная, но иногда часами нечего делать и я хожу за главным режиссером с просьбой дать хоть какое-либо занятие, но зачастую он смотрит на меня, улыбаясь, и пожимает плечами, поэтому сегодня сама начала сортировать фотографии из 'Новостей', которые накопились за год.
  Есть ли интересные люди? Пожалуй, журналист Николай Недвецков и телеоператор Женя Сорокин, - умные, много читающие и даже спорящие о философах. Правда, в их спорах пока нет для меня того, что затронуло бы душу'.
  
  В том, шестьдесят первом, брат, уже работающий телеоператором в Комитете, на время моей практики в Областной библиотеке устроил меня помощником режиссера. Главному режиссеру, Михаилу Самсоновичу Дозорину, я понравилась и он предложил остаться. Не думалось, что надолго, а оказалось...
  Каждый день автобус отвозил нас на телецентр выдавать в эфир новости на окраину города, а офис Комитета был на набережной Десны, притиснутый к высокому холму, на котором стояла колокольня полуразрушенного монастыря семнадцатого века. Но власти надо было спрямить дорогу, а значит, снести монастырь. Помню, как двое журналистов и я ходили к главному архитектору города, чтобы убедить: можно, мол, обвести дорогу вокруг холма, а в монастыре устроить музей. И архитектор внимательно слушал нас, кивал головой, но уже через несколько дней и монастырь, и колокольню взорвали, холм тут же сравняли с землёй, а потом вдоль протянутой дороги разбили какие-то нелепые клумбы, обложили их кирпичом, подняв над тротуаром почти на метр, попытались засадить розами, но они не прижились, а нелепые клумбы заросли травой.
  
  'Когда еду из Карачева и автобус, подъезжая к Брянску, переезжает Черный мост, сворачивает направо, то всегда почему-то мелькает: 'Вот и всё'. А 'всё' это - солнце, ароматы земли, травы, деревьев, ветра, и прямо сейчас начнется другое: застойный, спертый запах машин, кирпичей, шум города, мелькание озабоченных лиц...
  И всегда словно сжимаюсь, будто бы готовясь к прыжку в холодную воду.
  Неприятное ощущение.
  
  Элла Миклосова, наш диктор, конечно красавица! Нос с горбинкой, пепельно-светлые волосы, смугловатое матовое лицо с большими синими глазами, - моих, карих, от неё не отвести! Но при всех её прелестях она... словно вывернутое наизнанку красивое платье: иногда распахивает свои прекрасные глаза и смотрит с участием, а иногда вдруг и громко, - грубо! - расхохочется над тем, чему и улыбнуться-то грешно.
  Наверное, она - дура.
  А вот её подруга звукорежиссер Алла Смирновская, - сухопарая, некрасивая, с тонкими напряженными губами, с которых всегда готово сорваться ехидное словцо, - понятна мне без 'наверное': да, умна, расчетлива, хитра и... не добрая она! Не хочется к ней подходить даже тогда, когда нужно по работе.
  
  Стою под навесом крылечка родного дома. Пасмурно, прохладно, моросит дождь, а там, над тучами, вокруг Земли, в спутнике, к которому прикасались теплые человеческие руки, впервые!.. летает человек!
  Чудо!
  И бегают мурашки по спине, и трудно в это поверить.
  Сегодня - двенадцатого апреля шестьдесят первого года.
  
  Элла и Алла сидели в студии и разгадывали кроссворд, а я расставляла фотографии по пюпитрам, готовясь к эфиру. Но вот они споткнулись, стали гадать: кто композитор оперы 'Орфей и Эвридика'? 'Глюк' - подсказала я, а они, взглянув в мою сторону, презрительно хихикнули, - из какого-то, мол, там Карачева, а подсказывает! - а потом всё ж вписали.
  Да нет, не сказать, что страдаю от их снисходительных взглядов, но все ж...
  Удастся ли преодолеть их высокомерие?
  Но, в то же время: а, может, и не надо этого делать?
  
  Вчера до закрытия библиотеки читала 'Новый мир', а потом 'Иностранную литературу'. Сколько ж интересного открывают мне эти журналы!
  Читальный зал - мое спасение и от одиночества, и от шума улиц, и от неуюта чужих комнат. Мои хозяева люди хорошие, и сын их - тоже, но он так громко храпит за перегородкой, что не могу уснуть на своей раскладушке.
  Завтра опять уеду в Карачев'.
  
  И до сих пор, проезжая троллейбусом через дамбу, частенько отыскиваю глазами тот самый домик с косо спускающимся, огородом который прилепился на краю Нижнего Судка. Хозяева относились ко мне приветливо, но именно это почему-то и тяготило меня, - может, потому, что прочили... чувствовала это!.. за своего робкого сына увальня? Да и в других комнатках, которые снимала, было настолько неуютно и тоскливо, что почти не ночевала в них, мотаясь меж Карачевом и Брянском в набитых автобусах, которые зимой еще и промерзали изрядно.
  
  'Появился в Комитете новый журналист. Стас Могилевский. Красивый! Чистое бледноватое лицо, большие темные глаза с пристальным взглядом, правильный нос, а над ним - высокий лоб с тёмным чубом. Приходя на работу, долго бродит из угла в угол, потом усаживается за стол, непременно ставит перед собой графин с водой, берет ручку, - писать сценарий передачи, - но... Но на этом всё и заканчивается. И так - уже несколько дней. Интересный ли напишет сценарий, и напишет ли вообще?
  
  В библиотеке взяла сборник поэта Евгения Евтушенко 'Обещание', и теперь стихи его - словно освежающий дождь после долгих дней жары.
   Я без сказок любви не хочу.
   Ничего в том не вижу хорошего,
   Что за счастье своё не плачу,
   Красота достается так дешево!
   Думал долы и горы пройду,
   Чтоб коснуться руки твоей с трепетом.
   Ты ж - себе, да и мне на беду!
   Оказалась прирученным стрепетом...
  Или это:
  Тают отроческие тайны,
   Как туманы на берегах.
   Были тайнами Тони, Тани
   Даже с цыпками на ногах.
   Были тайнами звезды, звери,
   В поле - робкие стайки опят.
   И скрипели таинственно двери,
   Только в детстве так двери скрипят...
  Такие стихи будоражат сердце'.
  
  Сборник Евгения Евтушенко 'Обещание' и впрямь стал для меня тогда удивительным открытием. А появлялись тогда подобные публикации при 'Хрущёвской оттепели', как потом назовут те годы относительной свободы.
  
  'Сегодня на собрании разбирали 'неблаговидный поступок комсомольца Александра Федоровского', - соблазнил какую-то девушку, но жениться на ней не хочет, - и наш председатель Комитета Петр Ильич Луньков всё нападал на Сашку, а тот твердил: 'Сама она это... я по молодости... я по неопытности'. Было смешно и жалко на него смотреть, а Петр Ильич, жестко сжав губы и скрестив руки на животе, всё наступал:
  - Мало ли что не любишь! Ты - комсомолец! Обязан жениться!
  И когда в очередной раз стал 'клеймить', то вдруг встал Стас Могилевский и, молча, направился к двери.
  - Куда это вы? - остановил его Луньков.
  - Александр сам должен решить, что ему делать, - сказал наш, только что утверждённый, журналист и вышел.
  Молодец Стас!
   А Луньков... Он развел руки и на его лице, кроме удивления, я прочла: ну, что ж, тебе это так не пройдет!'
  
  Не могу вспомнить о Лунькове ничего, что помогло бы ярче прописать его портрет, а вот улыбку помню, - неискренней была, фальшивой и потому неприятной. Да и фамилия его... словно выскальзывал из рук, и никак нельзя было понять: что за человек?
  А еще помню, как яростно выступал он за снос того самого монастыря и колокольни, о которых писала, - просто одержим был! Может, хотел угодить Обкому как 'руководитель идеологической организации', чтобы сделать карьеру?
  Но не успел, - довольно скоро умер.
  
  'Была на дне рождения главного инженера телецентра Тома Борисовича.
  Странно, обычно замкнут, незаметен, молчалив, если спросишь что-либо, не относящееся к работе, то буркнет непонятное, пожав плечами и всё, а вот, пригласил всю постановочную группу на свой день рождения.
  И было шумно, бестолково, да еще... Элла Миклосова, наша красавица-диктор, ни с того, ни с сего вдруг бросила: вот, мол, недавно ездила она в Москву и её там красной икрой угощали, а не то, что здесь... Дура! Мне стало неудобно за неё, вот и сказала:
  - А по мне и картошечка в мундирах всё ещё вкусня-ятина!
  И что ж?.. Через какое-то время Том и несёт ее, только что отваренную! Наших 'премьерш' это почему-то развеселило, схватили кастрюлю и давай кидаться этой 'картошечкой', а Том...
  Он стоял бледный, застывший и вдруг мы услышали тихое:
  - В Ленинграде... в блокаду... - и выбежал.
  Оказалось, - тут же нашептала мне на ухо Роза, - во время войны и блокады в Ленинграде из всей семьи только он и выжил.
  
  Похоже, что сборник Евтушенко стал моей 'настольной книгой', и вот - из любимого:
   Пришло без спросу, с толку сбило,
   Захолонуло, налегло.
   Как не похоже все, что было!
   И даже то, что быть могло...
  Или снова это:
   ...Но пришла неожиданно взрослость.
   Износивши свой фрак до дыр,
   В чье-то детство,
   Как в дальнюю область,
   Гастролировать убыл факир...
   ... Дайте тайну! Простую-простую!
   Тайну - радость и тишину.
   Дайте маленькую, босою,
   Дайте тайну, хотя бы одну!'
  
  Недавно и в наш город наведывался Евгений Евтушенко, но увы! Теперь стихи его для меня - рифмованная публицистика. Если бы знала заранее, что будет у нас, то сходила б на встречу и, вначале прочитав залу его стихотворение о тайне, задала б вопрос: 'Когда от нас, обычных смертных, уходят тайны, то мы просто смиряемся с этим, но когда 'шарики колдовские' покидают вас, поэтов, остаетесь ли вы поэтами?'
  Интересно, что ответил бы?
  
  'Прислали к нам на радио журналистку, зовут Раисой. Сегодня показывала ей город, потом сидели в кафе. Конечно, она знает намного больше меня, разговаривать с ней интересно, но станем ли подругами?
  
  И всё же не увлекли меня наши философы! Особенно неприятным становится Недвецков с его речами... словно палкой - по деревянному штакетнику. Тарахтит, тарахтит, перескакивая с одного на другое, а в результате - пустота.
  И еще думается, что боли мира ему- до лампочки, только б утвердить свою значимость, только бы все смотрели на него и поклонялись! И чему будет учить своих студентов? Ведь собирается преподавать в Университете.
  
  Сняли с Раисой комнату на шумной улице в деревянном домике у старых тихих и добрых евреев. Единственное наше оконце смотрит в сад, яблони которого никогда не пропускают солнца. Теперь в Карачев езжу реже, - с Раисой ходим в кино или просто по городу, и мне с ней пока интересно'.
  
  Два раза в неделю Раиса ходила в школу преподавать французский язык, и делала это для того, чтобы потом, когда здесь отработает положенные два года, уехать в Москву, прописаться там, устроиться на работу и постараться выслужиться перед определенными 'органами', чтобы те разрешили ездить в другие страны для преподавания.
  Конечно, была она образованней меня, уверенней и... громче что ли? Да и смеялась громко, раскатисто, слегка запрокидывая голову с копной темных завитых волос, которые казались ещё темнее из-за бледноватого лица.
  Высока была Рая, статна и даже сухопара, - ей бы моделью быть! - но она не следила за собой ни-исколько и была неопрятна, ходила до самых жарких дней в какой-то темно-зеленой кофте и, похоже, не собиралась снимать её. А еще любила она по утрам есть лук, отчего запах в нашей комнате висел!.. но я относилась к этому её пристрастию терпеливо, а как коллеги по работе? Не помню.
  
  'Вчера, когда собралась ехать в Карачев, Стас провожал меня до автостанции.
  В ожидании автобуса сидели в кафе, потом - в скверике, и я вдруг услышала:
  - Но где-то, где-то далеко есть дом, понуро припавший к земле, словно прислушивающийся к нашим шагам, где бы они ни раздавались. Но где-то, где-то мы можем забыться хотя бы на миг и удивиться, что первый снег выпадает всегда беззвучно, что у тебя с мороза холодные руки, мама!'
  
  Нет, в этой главе о Стасе писать больше не буду, - о нём будет отдельное повествование, которое назову так: 'Сон отлетевший'.
  
  'На мотороллере ездили с Виктором в Карачев. Вообще-то мы часто вот так... но вчера, после жаркого дня, мчаться навстречу пахучему лесному ветерку было особенно восторженно!
  
  Приходил сегодня к нам Лёва Федоров. Он - лучший журналист на радио, хотя ему часто достается от начальства на летучках, - темы, мол, берёт не те, слишком заостряет их. Внешне он - вполне ничего: высокий, блондинистый, - можно сказать даже, что красивый, - с быстрым и неожиданным взглядом... который, кстати, часто бросает на Раису, но она не отвечает ему, хотя, - знаю! - он тоже ей нравится.
  Едва ли у них что-то получится, ведь Лёвка - шалопай, еще не совсем закрепощенный идеологией, обаятельный шалопай, у которого нет точной цели в жизни, так что...
  
  Ездили с Раисой в Аниково, молодежный дом отдыха под Москвой, - это она от Обкома комсомола достала две путевки. Правда, на другой же день она укатила в Москву и я подолгу бродила в роще, сидела на берегу речушки и смотрела на тихую воду.
  А потом познакомилась с негром. Вечерами в холле гремела дискотека, а он, - симпатичный, белозубый, с чуть приплюснутым носом и почти чёрными глазами, - сидел в сторонке с загипсованной ногой и грустно смотрел, как мы танцуем. Стало его жалко. Подсела, улыбнулась, попыталась заговорить, и мы как-то поняли друг друга.
  Когда с его ноги вскоре сняли гипс, то жалость моя к Комбо растворилась, но острее вспыхнуло любопытство: а как живут негры в Кении? И он рассказывал, - больше жестами, мимикой, непонятными звуками, - а я понимала и еще учила русскому:
  - Комбо, вот это - ля-гуш-ка, - наклонялась, показывая, когда стояли на берегу речушки.
  И он смешно повторял:
  - Лья гушь-кья.
  Добрый, ласковый и веселый был Комбо. А еще рассказывал, что у него есть брат-фермер, и что на его кукурузные поля часто нападают обезьяны, которых приходится отлавливать, набрасывая сети. Ну, я и сказала ему опять же больше мимикой интонацией: жалко, мол, бедных обезьянок, они же есть хотят! На что он замахал руками: их же очень, очень много!
  
  В первый же день после Аникова приходил Лёвка.
  Оказывается, он стал выпивать, и теперь Раиса пробует влиять на него.
  То-то жаловался мне как-то: 'Понимаешь, у меня душа распадается. Надоело врать! А выпьешь, вроде бы сразу и свободным станешь'.
  Что я могла ему ответить? Ты, мол, не один такой?
  
  Получила письмо от Комбо:
  'Моя душа Галичика! Я не думал, что молчание будет и если ты будешь забывать меня так быстро... Я не знаю, что могу делать, потому что не могу забыть тебя. Сейчас будет месяца когда я послал письмо, но ты не хочешь ответить. Пачиму?'
  Дала прочитать Раисе, а она расхохоталась:
  - Ну, и что ты ответишь этому 'пачиму'?
  - Ну, что-нибудь отвечу...
  Странная, конечно, Раиса. Похоже, глядит на всё со своей надуманной высоты и никто ей не нужен'.
  
  В руках у меня письма Комбо:
  'Я иногда думал ты болеть, потому что не хотел думать если ты можешь забывать мне так рано. Я очень скучаю о тебя. А как наша фото? Еще не закончила и что'?
  Смешной был Комбо... А тогда отпечатала я фотографии и отослала ему, и он снова прислал письмо:
  'Я был очень рад когда получил твое письмо с фотокарточками. Я не могу сказать как мне был когда видил твое фотокарточка и каждый день я смотреть на твою. Но жизнь очень трудно потому что я всегда думаю как мы были вместе дом отдыха. Я не могу забуду как был хорошо там, но что я могу делать? Ты очень очень мне нравится вот почиму я очень люблю тебя. Я уже послал тебя мои фотокарточку, но ты ничего писала о письмо который я послал тибе'.
  И просил разрешения приехать, чтобы жениться.
  Помню, как Раиса хохотала и над этим письмом, а я...
  А во мне и теперь, когда вижу по телевизору фильмы о Кении, мелькнёт да мелькнёт: вот, мол, стала бы женой юриста, жила в Найроби, ездила по саване на сафари... но тут же и вспыхнут слова мужа: и была бы седьмой женой негра, а не моей.
  
  'Ездили с Раисой в Карачев и как раз мороз был!.. А у меня теплой-то обуви нет, только туфельки, так что сидела потом у нашей железной печки, отогревала полу отмороженные ноги и ревела от боли, но когда распили с Раей и Виктором бутылку вина, так-то хорошо стало!
  На другой день, когда Раиса уехала, спросила маму:
  - Ну, как тебе моя подруга?
  На что она ответила:
  - Да какая-то она двурушная... всеодно, как бутылка из зелёного стекла. Никак не рассмотришь: и что в неё налили?
  И мама права. Живу с ней почти год, а понять не могу.
  
  Снимали сюжет для 'Новостей' в Обкоме комсомола и Раиса потом пошутила:
  - Влюби-ка в себя Хрыськова! - рассмеялась как всегда громко: - Он от тебя тает.
  А Хрыськов - второй секретарь Обкома, 'растущий товарищ', о котором говорят, что возьмут в Москву.
  - Он же карьерист! - чуть не вскрикнула я, но, заметив её удивленный взгляд, смягчила своё отторжение: - Да и некрасивый... Ему, кстати, очень подходит фамилия: толстенький, рыжеватый, с маленькими глазками.
  - А что тебе от его глазок, - хихикнула, - зато в Москве жить будешь и благами пользоваться.
  Нет, не сошлись мы с ней в своих взглядах ни на Хрыськова, ни на 'блага'.
  И, думаю, не сойдемся'.
  
  И всё же пришлось мне попользоваться 'благами', - вскоре Раисе дали комнату и она взяла меня к себе. Правда, комната эта была с общей кухней, на которой хлопотали еще две хозяйки, но мы обеды не готовили и поэтому соседки нам почти не мешали, а если б ещё с шести утра, каждый день, какой-то мужик не гремел над нами сапогами, собираясь на работу, то жилось бы нам припеваючи.
  
  'Ездили с Раисой на две недели в Сочи.
  Здорово было! Валялись на пляже, купались, бродили по городу с Сашкой, Володей и Николя, - познакомились с ними в первый же день. Из всех троих Николя, конечно, был лучший, - блондин с голубыми глазами, с правильными чертами лица, но вот ростом 'не вышел'. А мне нравятся высокие, а мне нравятся стройные! Но всё ж подолгу бродила с ним по набережной.
  И пахло виноградом и персиками.
  И шуршало галькой море, которое было в двух шагах.
  Но самой удивительной была поездка на озеро Рица. Да нет, озеро оказалось, как и озеро, а вот дорога туда!.. Скалы нависали над автобусом, а под нами то слева, то справа вдруг открывались ущелья, затянутые голубоватой дымкой!
  И захватывало дух. И кружилась голова.
  
  Раису приняли в Партию. А ведь как-то рассказала анекдот: приходит мужик домой и жалуется жене: 'Не везёт мне два дня подряд! Вчера в коровью лепешку вступил, а сегодня - в Партию'. И вот теперь - сама...
  - И зачем тебе это? - спросила.
  - А для того, чтобы пустили за границу, - и, как всегда, громко рассмеялась.
  - Смотри, Раиса, а то станешь 'верным ленинцем'.
  - Да нет, - ответила уже без смеха. - Такого со мной не случится.
  Посмотрим.
  
  И всё же Лёвка предложил Рае 'руку и сердце'! Просила совета: что, мол, делать?.. а я сказала:
  - Конечно, Лёвка умный, обаятельный парень, но такие, как он, больше ищут поддержки в любимых, чем сами... Поэтому решай: если хочешь быть опорой ему, то...
  Нет, она сама ищет опору, ведь впереди у неё - Москва, а столица требует 'крепких рук и надежных сердец', как сказал какой-то из её любимых писателей, так что сбудутся, наверное, мои предположения: ничего у них не получится.
  
  На стальзаводе снимали сюжет, и Раиса познакомила меня с Владом, - комсоргом завода.
  - Вот тебе и жених, - расхохоталась, - если Хрыськов не понравился. Правда, он рангом пониже, но зато красивый, высокий.
  Ну да, Влад и впрямь симпатичный. И я нравлюсь ему, - вижу! - да и он мне тоже.
  Так что если позвонит...
  
  Раиса пришла, присела на свою кровать:
  - Обсуждали сегодня Лёвку на Комитете.
  - За что это? - встрепенулась я.
  - А-а, - махнула рукой - зачем-то в своём репортаже сказал, что не дают квартир молодым архитекторам, которые приехали к нам работать.
  - Но ведь так и есть, - предположила я.
  - Ну да, так и есть... - хохотнула. - Но зачем об этом объявлять на всю область?
  Я только руками развела, а потом спросила:
  - И ты об этом сказала на Комитете?
  Нет, на Комитете она так не сказала, а вот Лёвке - да.
  - И что ж он?
  - А ничего, - огорченно махнула рукой. - Только взглянул на меня как-то... и ухмыльнулся.
  Вот и думаю: ну, разве смогут эти, такие разные 'миры', быть одним?
  
  Лёвка попал в психлечебницу, - 'белая горячка'.
  Когда приехала за ним 'скорая', то всё кричал, чтобы отогнали меня.
  Почему меня, а не Раису?'
  
  Вскоре она уехала в Москву и увиделись мы с ней только через пять лет. К тому времени она успела поработать в Мали, в Бельгии и за деньги, что там заработала, купила квартиру, в которой с матерь и жила. Помню, спросила её:
  - А твоя тётя где? Ну та, о которой ты говорила, что она-то тебя и растила?
  На что Раиса ответила:
  - Да мы её оставили там, в поселке, - и посмотрела на меня, удивлённую, как-то непонятно: - Когда она узнала, что мы уезжаем с мамой в Москву, даже отравиться уксусом хотела, но её спасли.
  - И как же она теперь там одна... без помощи?
  - Да ничего, - взглянула с колкой искринкой в глазах, - ей там соседи помогают. - Я только глядела на неё, а она, словно оправдываясь, добавила: - Ну, не могла же я взять её сюда, у нас же не трехкомнатная квартира.
  Потом водила меня в гараж показывать свою 'Волгу', хотя даже и не училась вождению.
  - Так зачем она тебе? - полюбопытствовала.
  - А так... Была возможность купить, так чего ж отказываться-то?
  И снова рассмеялась громко, как и всегда.
  А в последнюю нашу встречу, когда ездила я на курсы повышения квалификации, пригласила она меня во МХАТ на спектакль, который был тогда в Москве моден, а он мне и не понравился. Долго с ней спорили о нём, горячились, а потом спросила она о Лёвке и я рассказала, что он спился, и спился, на мой взгляд, из-за того, что не смог больше врать; что его уволили, хотя несколько раз и прощали запои; что живет он теперь с матерью в ветхой избушке в каком-то районном городке, ходит с ней по улицам и собирает бутылки.
  И что ж ответила Раиса:
  - А зачем ему было врать? Пусть бы писал правду.
  - Раиса, ты что? - обалдела я. - Разве правду в нашей стране писать... да и говорить дозволено?
  - Дозволено, - ответила уверенно и с вызовом. - Я же говорю своим студентам!
  И опять мы заспорили: она оправдывала и защищала нашу 'руководящую и направляющую', а я...
  Печально. Значит, надо было и ей поверить тем, кто её купил, а иначе как и жить-то?
  А Лёвка... Как-то рассказали, что снова объявился в Брянске, - на кладбище рыл могилки, - и больше ничего о нём не слышала.
  
  Дорогой читатель!
  Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей. Веб-адрес для поисковых систем - - http://galinasafonova-pirus.ru
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"