Пирус Анна Сергеевна : другие произведения.

Возвыситься в какой-то мере Глава 29

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...Нет журналистов, с которыми можно было бы делать интересные передачи. Единственный - ЛИС... Но наш "творческий союз" был недолог, - не захотела ему подчиниться - и он теперь работает с другим режиссером. Как-то моя ассистентка спросила его: почему, мол, расстались с Г.С? Ничего не ответил, а только бросил: "Зато я свободен". Ах, умный, ироничный глупец! От кого" свободен"? Если б только знал... Всю неделю моросил и моросил дождь и сейчас, на протоптанных среди жнивья тропинках, лужицы. От запахов подсыхающей земли, созревших трав, яркой зелени озимых, от дурманящей радости солнца и неба с облаками отступает, уходит то, что подкрадывалось тоскою. Расстилаю плащ на желтеющей траве, долго лежу, вбирая всё это, а потом снова бреду... и в этот раз дальше, чем обычно, во-он к тому лесочку. За изгородями дач - буреющие кусты смородины, отяжелённые ягодами, ветки яблонь... Как на чудо смотрю и на одинокие стайки ромашек, и на выстреливающие метелки пырея, на одном из которых садится серая птичка с желтой грудкой и тот клонится к земле. Наверное, в такие минуты природа подталкивает нас к пониманию Бога, Единства, Вселенной... и хочется воскликнуть: Господи, я с тобой! Но мы, слишком глубоко погруженные в "тварный мир" и почти полностью растворенные в нём, с трудом улавливаем эти импульсы, - дивный голос Вечности...
  Девяностые годы.
  Из дневников:
  'Час-другой вожусь на кухне спокойно, а потом начинаю ворчать, покрикивать на утварь, будто бы она виновата в том, что попадается под руки. И такое со мной частенько, - рвусь от дел, когда их много, но впадаю в панику, если их нет, ибо жизнь тогда кажется еще бессмысленней.
  Вот так и мечется душа моя. И зачастую не так-то просто угомонить её.
  
  Теперь есть у нас еще один клочок земли, - Платон, как член местной Думы, выхлопотал целое поле для своей газеты и уже мечтает домик там построить.
  Как же радостно там работается! И особенно умиротворенно становится ввечеру: тишина, запахи земли, зелени и березы наши, что прилепились в конце огорода по краям лога, словно повисают в воздухе, высвеченные заходящим солнцем, начиная светиться перламутром. А тут еще недавно сын соорудил лавочки возле контейнера, который заменяет нам домик, срубил стол и вот так-то хорошо сидеть, пить чай из термоса и смотреть на эти березы и,село... Ну, как уходить от такого?
  
  За свою получасовую поездку на работу или домой успеваю прочитать с десяток страниц, вот и сейчас еще вся - в прозе Константина Воробьева.
  А пишет он образно, остроумно, с яркой полифонией чувств, - обаятельно!
  Мне бы так...
  
  Хотя и обидно было, что вчера дети не поехали со мной пропалывать картошку, но все ж принесла им клубники с наших грядок, а сегодня...
  Нет, не звала их с собой, - думала, что сами пойдут, - но дочка спала до одиннадцати, а сын ушел куда-то, - и когда готовила обед, всё грызла и грызла обида: ну почему не помогают?.. видят же, что устаю!
  Но вернулся Глеб и вдруг услышала:
  - Пойду на дачу рыть канаву для фундамента. Ты приготовила перекус?
  - Нет, не приготовила, - буркнула.
  - Почему?
  - Ты же не сказал, что пойдешь.
  - А разве Галька тебе не говорила, что мы собираемся?
  - Нет, не говорила, - бросила, уже взведенная монологами в себе.
  - Чего ты такая? - взглянул серыми глазищами и тут же брякнул: - Тебе лишь бы побеситься...
  Шлепнула полотенцем по спине:
  - Ты чего на мать... так? - и шмыгнула в комнату Платона, плюхнулась на диван, набросила подушку на ухо... а из-под нее покатились слезы. Но вошел Глеб, стал извиняться. Подошла и Галя:
  - Ты чего, ма?
  А я только бубнила:
  - Уходите... Не хочу вас видеть!
  И ушли... Собрались и ушли на дачу, только и успела выскочить на площадку:
  - Возьмите еду, - протянула рюкзак. - Я, наверное, уже не смогу...
  И впрямь не смогла. Кое-как, с перелёжками, прибрала в доме, достирала белье, сходила в магазин, испекла сырники. Может, пустырник помог? Но к вечеру чуть успокоилась, хоть сил и не прибавилось.
  А дети пришли домой только часов в восемь мокрые от дождя и по-молодому оживленные.
  - Дождь... был там? - только и спросила.
  Да, был. Господи, хорошо-то как! А то уже недели две выливались синие тучи где-то там, а над нами, - как над проклятыми! - ни-и капли.
  Галя искупалась, переоделась в свой махровый халат, вошла в зал с подносом, села рядом:
  - Сырники теперь можно есть? - спросила шутливо.
  Я-то грозилась, что если не будут помогать, то пусть за свой счет питаются и сами себе готовят.
  - Можно, - буркнула. - Сметана еще там...
  Сидели они у телевизора, уплетали сырники, шутили, а меня не трогали.
  Часов в десять пришел и Платон. Да, дождь был. И сильный, долгий:
  - Сосед по участку перед самым дождем поехал за водой с бидоном, - рассказывал - да поскользнулся и упал прямо в канаву. Пришел ко мне, зуб на зуб не попадает. Переодел его в то, что попалось, а потом водки с ним выпили, закусили. Дождик шел, землей, лесом пахло... Хорошо-о так посидели!
  А я... Только теперь, когда пишу эти строки, в душу наконец-то втискивается и благодать, - то ли от настроения, принесенного детьми и Платоном, то ли от сгущающихся сумерек, которые всегда жду?
  А, может, вот от этих слов Гессе, вычитанных перед тем, как раскрыла дневник:
  'Зная теперь, что он также - частица Вселенной, царь ощутил вдруг полное утоление и, всё глубже погружаясь в себя, увидел свет, - словно человек, пробравшийся, наконец, через пещеру и теперь приближающийся к сияющему выходу'.
  
  Монтировали с ЛИСом сюжеты... Это я так зову журналиста, с которым делаю передачи, - аббревиатура его имени Лев Ильич Сомин. Так вот, монтировали с ним и спорили, спорили... Кажется, слов болталось между нами раз в десять больше, чем надо!
  И от этого - ощущение какого-то душевного распада.
  Только, когда села в троллейбус, и начала 'собирать себя'.
  Странное и неприятное чувство.
  
  Молодая зелень деревьев, изумруд озимых, синие, фиолетовые свечи люпина у обочин, влажный, насыщенный запахами воздух...
  Это мы едем на запись фольклорных коллективов в Овстуг, и я сижу у окна, читаю Федора Ивановича Тютчева:
   Поют деревья, блещут воды,
   Любовью воздух растворен,
   И мир, цветущий мир природы,
   Избытком жизни упоен.
   Но и в избытке упоенья
   Нет упоения сильней
   Одной улыбки умиленья
   Измученной души твоей...
  Нескончаемую панораму перелесков и полей иногда захлестывают кроны берез, потом снова открываются сизоватые дали, над волнующейся зеленью озимых проплывают отчаянно радостные облака, и в моей душе звучит:
   Весна... Она о вас не знает.
   О вас, о горе и о зле;
   Бессмертьем взор ее сияет,
   И ни морщины на челе.
   Своим законам лишь послушна,
   В условный час слетает к вам
   Светла, блаженно-равнодушна,
   Как подобает божествам...
  Репетировали, записывали фонограмму, я 'разводила' по поляне коллективы для видеозаписи и кончили только к восьми. Пока 'сворачивали' ПТВС, чтобы оттаять, спустилась к пруду, к речке Остуженке, через деревянный мосток перешла на другую сторону, - она-то, реченька эта всего два метра шириной, так, ручеек, - босиком ходила по мягкой, ласковой траве, и на душе становилось чисто и отрадно... словно помолилась. И ещё казалось, - до волнения в душе, до замирания сердца! - что надо мной летал дух поэта.
  Когда ехали назад, в мельтешении летящей мимо травы снова выискивала красные, синие, желтые кисти люпина, дотягиваясь взглядом до дальней синевы горизонта, и опять в душе звучала музыка.
  А когда подъезжали к городу, подумалось: вот и всё, сейчас закончится мой праздник.
  Так и случилось.
  
  Нет журналистов, с которыми можно было бы делать интересные передачи. Единственный - ЛИС... Но наш 'творческий союз' был недолог, - не захотела ему подчиниться - и он теперь работает с другим режиссером. Как-то моя ассистентка спросила его: почему, мол, расстались с Г.С? Помолчал, а потом бросил:
  'Зато я свободен'.
  Ах, умный, ироничный глупец! От кого' свободен'? Если б только знал...
  
  Чтобы приподняться над обыденностью жизни, обычно хватаюсь за любимое, ну, хотя бы за томик Александра Блока:
   Приняла все за шутку сначала
   Поняла. Принялась укорять.
   Головою красивой качала,
   Стала слезы платком утирать.
   И зубами дразня, хохотала,
   Неожиданно все позабыв.
   Вдруг припомнила всё, зарыдала,
   Десять шпилек на стол уронив.
   Подурнела. Пошла, обернулась!
   Воротилась, чего-то ждала...
   Проклинала! Спиной повернулась
   И, должно быть, навеки ушла.
   Что ж, пора приниматься за дело,
   За старинное дело свое...
   Неужели и жизнь отшумела,
   Отшумела как платье твое?
  Как суметь бытовому сообщать вот такое, - неземное! - звучание?
  Нет, научиться этому нельзя.
  
  Всю неделю моросил и моросил дождь и сейчас, на протоптанных среди жнивья тропинках, лужицы. От запахов подсыхающей земли, созревших трав, яркой зелени озимых, от дурманящей радости солнца и неба с облаками отступает, уходит то, что подкрадывалось тоскою.
  Расстилаю плащ на желтеющей траве, долго лежу, вбирая всё это, а потом снова бреду во-он к тому лесочку. За изгородями дач - буреющие кусты смородины, отяжелённые ягодами, ветки яблонь. Как на чудо смотрю на одинокие стайки ромашек, на выстреливающие метелки пырея, на одном из которых садится серая птичка с желтой грудкой и тот клонится к земле.
  Наверное, в такие минуты природа подталкивает нас к пониманию Бога, Единства, Вселенной и хочется воскликнуть: Господи, я с тобой! Но мы, слишком глубоко погруженные в тварный мир и, почти полностью растворенные в нём, с трудом улавливаем эти импульсы, - дивный голос Вечности.
  Но пора возвращаться.
  Как жаль, - до слез! - что совсем скоро выйду к троллейбусу и через несколько остановок всё, что было во мне от этого неба, полей, запахов пропадет, развеется.
  
  'Уничтожить, как класс!' Это - мой последний фильм о раскулачивании в нашей области.
  Вынашивала его долго, много раз ходила в библиотеку, копалась в областном архиве, - благо теперь разрешают это делать, - переснимала документы, писала тексты, репетировала с актерами, которые читали мамины воспоминания и отрывки о раскулачивании из романа брата, записывала помногу дублей ведущего и, наконец, получилось то, что хотелось.
  И этот фильм - мой посильный исполненный долг перед 'уничтоженными как класс'.
  
  Из рассказа, который не напишу:
  Крона липы словно пылесосом втянула в себя стайку воробьев, но тут же из неё выплеснулось неудержимо радостное щёлканье и щебетанье птиц.
  
  Может, в подсознании именно ночью и проявляются все те драмы, надрывы, которые пережила когда-то? Ведь в эти темные часы с какой-то безысходностью овладевает душой страх, терзает ее, тащится потом и в день. Как не поддаваться ему, как научиться радоваться надежде: нет, не возвратится советское прошлое!
  Господи, научи!
  
  И снова бродила вдоль дачных осенних садов. Было солнечно. Яблони поблескивали редкой позолотой, но уже оранжево полыхали клёны.
  Благодать!
  И сейчас: Платон читает у себя в комнате, дети занимаются чем-то - в своей, а я в уголке дивана вяжу свитер.
  И большего не надо!
  Но только б забыть четверостишие, сверлящее с давних пор:
   А вы на земле проживете,
   Как черви слепые живут.
   Ни сказок о вас не расскажут,
   Ни песен про вас не споют.
  
  Читаю в записных книжках Александра Блока:
  'Завоевать хотя бы небольшое пространство воздуха, которым дышишь по своей воле, независимо оттого, что ветер всё время наносит тоску или веселье, легко переходящее в ту же тоску, - и есть действие воли, творческой воли...'
  Может, именно такое и бывает со мною, когда редактирую, монтирую свои записи?
  Ведь только в эти минуты и чувствую то самое 'пространство воздуха, которым дышу по своей воле', только в эти мгновения и исчезает привычное ощущение ненужности того, что делаю, и особенно - на работе.
  
  Вдруг на ещё не остывшую землю с вечера запорошил снежок, к ночи подморозило, а на другой день разыгралась упругая, порывистая метель со снегом.
  Подъезжая к телецентру, вышла на остановку раньше, потом пробиралась по уже занесенной тропинке и... Ведь и пройти-то всего метров двести вдоль незастроенного пустыря, а от морозца, ветра и колючего снега в лицо начинало подкрадываться чувство страха.
  Смешно?
  Но вдруг окатило и радостью!
  Почему?
  А когда вечером шла через дамбу, то снова играла метель, мерзли руки, щеки, метались огни проносящихся машин, а мне...
  А мне было радостно, счастливо, восторженно, как при первом чувстве любви.
  
  Герман Гессе:
   'Я согласен с мудрым представлением древних: возвыситься в какой-то мере над болью и заботой каждого дня возможно лишь благодаря внутреннему 'пробуждению' или осознанию того, что чувственный мир и внешние события несущественны и призрачны, что мы способны освободиться не тогда, когда предаемся хлопотам или вовсе отрекаемся от них, но лишь когда заново проникаемся чувством божественного Единства, скрытого за пестрым покрывалом жизненной суеты. Ведь весь мир материи, времени и числа - это лишь майя, поверхность, и мы только нити в этом покрывале!
  А подлинное скрыто за ним'.
  Но как же порою трудно сбрасывать с себя это самое 'пёстрое покрывало жизненной суеты'! Похоже, что оно, прорастая всеми своими нитями, обволакивает, спутывает нас, не давая взлетать хотя бы на миг.
  Но когда удается!..
  
  Только что отошла от пишущей машинки.
  Кажется, неплохо сегодня получилось. Нет, больше не буду трогать мою 'Негасимую лампаду' (потом переименованную в 'Ведьму из Карачева'), всё в ней на месте, всё верно.
  Иду на кухню, завариваю чай.
  Теперь стою у открытой форточки, а из приёмника - чилийская мелодия на флейте 'Одинокий пастух'.
  А на улице солнышко, морозец, еще не истоптанный после метели снежок и по крыше дома, что напротив, топает галка, в клюве несёт что-то, за ней - другая: дай, мол, кусочек. И вдруг, нежданно - радость! И томящая грусть, и слиянность с этой мелодией, с бликами солнца на снегу, с этими галками, что на крыше...
  Но лишь - на мгновение!
  А потом так же неожиданно, как и явилось, всё размывается, тает, и вот уже прячется в дальние уголки души.
  Наверное, о том же - и у Владимира Набокова?
   Вдохновенье!.. розовое небо,
   Черный дом с одним окном
   Огненным. О, это небо,
   Выпитое огненным окном!
   Что со мной? Себя теряю,
   Растворяюсь в воздухе, в заре;
   Бормочу и обмираю
   На вечернем пустыре...
   Мир, быть может, ты и беспощаден,
   Я не понимаю ничего,
   Но родиться стоит, ради
   Этого дыханья твоего.
  
  Последнее письмо Володина:
  'Сердечно благодарю тебя за оказанную честь быть одним из первых читателей 'Негасимой лампады'. Считай, что ты сделала мне большой подарок.
  Форма найдена удачно. Молодец! Так и надо: ни одного словечка от автора, полное доверие читателю. Любое вмешательство в этот чистейший кладезь простонародной речи было бы ложкой дегтя. Словечки, речевые обороты карачевских баб, порой не враз и прожевываемые, создают такую степень доверия к рассказу, какой позавидует гениальный художник.
  В чем, на мой взгляд, состоит главное достоинство этого литературного произведения?
  Почти слышу: 'Издеваешься, Володин?'
  Нет, не шучу. Ничего не поделаешь с этой коварной природой творчества. Иные пыжатся-пыжатся, встают на цыпочки, но так и не выходят из разряда чернорабочих, а кто-то, загруженный по горло стиркой-штопкой-ребятней, выныривая из кухонного угара, создает шедевр. Написанное тобой, серьезно. Признавая это, не могу не серьезно отнестись и к задуманному тобой.
  Ты хочешь, чтобы в трех жизнях отразилась преемственно судьба трех поколений: через мать, тебя и дочь. Думаю, это неосуществимо. И уже не осуществилась первая часть этой трилогии, - ведь, несмотря на то, что всё в 'Негасимой лампаде' рассказано твоей матерью, тем не менее, ты там присутствуешь. И больше всего там - тебя. Потому что так - у любого настоящего художника: чем меньше авторских отступлений, тем сильнее власть его над читателем.
  Вверю, что сможешь рассказать и о своем времени.
  Ну, а надежды, которые ты возлагаешь на дочь, - иллюзии. Даже если когда-нибудь она, подержав микрофон у твоего шамкающего рта (лет через сто!), сядет и запишет все твои слова, то это не будет созвучно твоему замыслу.
  Это тоже будет - её.
  Если хватит у тебя сил подать через себя дочку и её поколение, - твоя сверх задача будет исполнена. И, как говорится, Бог - помощь тебе в этом'.
  
  Ах, Володин! Сколько лет не виделись и увидимся ли?
  Но заключительные строчки автобиографической повести подсказал мне ты.
  Не знаю, смогу ли, успею ли 'подать через себя дочку и её поколение'?
  Но то, что вовремя смогла записать и написать 'Негасимую лампаду', считаю долгом, исполненным перед мамой, потомками и даже оправданием своей жизни.
  А еще из дневниковых записок соберу повествование о тернистых годах, выпавших на нашу долю под названием 'Как мы Перестройка-вались. 1987-2000 годы', напишу по дневниковым записям вот эту автобиографическую повесть, соберу под названием 'Тропки к детям' записки о ранних годах детей, воспоминания 'Жизнь непременно станет светлее' и 'Его путь к Троице' - о братьях Николае и Викторе.
  Пусть потомки знают, как мы жили.
  
   К О Н Е Ц
  Дорогой читатель!
  Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много и фото пейзажей, снятых мною . Ссылка сайта - http://galinasafonova-pirus.ru
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"