Звериным оскалом встретил нас веселый город Амстердам. Мне не хотелось бы произвести на читателей впечатление человека неуравновешенного и даже злобного, но судите сами
Во-первых, Ам зажрался. И на меня как на личность и туриста плевать хотел.
Во-вторых, ощущение Голландии. Когда я смотрю на один голландский домик, я Голландию чувствую. Два домика - дважды. Хуторок с мельницей над каналом -это да. Но когда вокруг тысячи голландских домов, я не чувствую Голландию - я ее потерял, мою Голландию, и это очень печально.
По Амстердаму ходят преимущественно негры, курят траву и атлетично плюются. И это грустно, потому что я почти не увидел в Амстердаме голландцев. Сильных и смелых рыбаков в клеенчатых накидках. И их вроу в накрахмленных чепцах, вяжущих в сияющих чистотой голландских двориках. Голландские дворики, так поэтично воспетые малыми голландцами, сейчас заплеваны большими черными голландцами.
Но это не все. В Амстердаме я не нашел селедки, которая просто обязана продаваться там на каждом углу. Я искал совсем немногого: знаменитую голландскую селедку, черную имбирную каврижку и салат из кислой капусты. Но не нашел. Вот Макдональдсы стоят через каждые 300 метров. Мы даже такую меру ввели - один Макдональдс. "Далеко ли до квартала красных фонарей, дедушка? Да недалече, сынок.. Пять Макдональдсов".
А ведь когда то расстояние в доброй старой Голландии меряли в трубках.
Много, очень много итальянских шалманов. Но что действительно прочно заменило знаменитую лейденскую сельдь, так это фалафели. Гадкие бурые шарики с ядовитой зеленой начинкой, небрежно напиханные в толстые питы. За право первородства этого "лакомства" по сей день воюют арабы с израильтянами. Народ ест, как будто давно не ел.
Далее. Я, конечно, знал, что в Амстердаме курят травку. Но не до такой же степени. На берегу симпатичного канала мы искали пристанища на ночь в маленькие семейных отелях. Но когда на наш стук сказочные дверцы открывалась, мощный столб анаши буквально выметал нас из прихожей. Три раза, крепко держась за руки, мы пытали счастья, и три раза плотная галлюциногенная стена отбрасывала нас обратно к берегу канала. Только к вечеру, после утомительных поисков, нам удалось найти дорогущий отель, в котором дымок курился, наподобие жидкого гелия, где-то на уровне колен. Это был отель для некурящих.
Все каналы Амстердама заставлены судами и дебаркадерами. В них живут люди. Официально и не очень. Если честь по чести - на кораблике номер, почтовый ящик, легальный электрокабель и даже газ. Но на берегах Амстела пришвартовано много пиратов. Без номеров, почтовых ящиков, газа, а иногда даже и без электричества. Хотя чаще ток просто воруется у местных коммунальных служб.
Хорошо жить на дебаркадере в холодные ноябрьские дни. Как ужасно болят суставы канальных жителей в промозглые сырые осенние утра. А в зимние? Плотный молочный туман покрывает рассветный Амстел и дышит своими рваными клубами в тонкие корабельные стеклышки. А цветочки и кустики, пытающиеся украшать жилища речных жителей, уныло чахнут.
Не все ладно и в районе красных фонарей. Фонарь - это большое стеклянная окно, дверь в маленькую комнату-раковину. А в ней - прекрасная жемчужина, освещенная таинственным багровым сиянием. Девчонки выглядят как королевы, красотки без изъяна, и мы понимаем, что целлюлит, морщины, возраст будут у них завтра, а венерические заболевания - у нас послезавтра, но сегодня они королевы, а мы - их подданные.
Но и здесь все подпортили афроголландцы. Они закидали нас огромными булыжниками за простую и благородную цель - унести с собой красоту, а не триппер. Иными словами, за попытку фотографировать.
Меж тем, воздействие квартала ошеломляет. Один мой товарищ, ебырь из ебырей, был так поражен красотой темнокожей красавицы, что хитро отмастурбировал в номере, чтобы не кончить раньше времени. Но потом он подумал, что и этого мало для такой красоты, и еще хитрее отмастурбировал еще раз, и еще раз. И когда он, преисполненный хитрости, вошел в волшебный фонарь, он не кончил раньше времени, потому что у него вообще не встало.
А между фонарями разбросаны кофе-шопы. Не плюшками с кофеем торгуют они, а знаменитой Амстердамской наркотой. Мастырка фабричная - евро, мастырка самолепная - три. На три евро - марихуана, пара мальборо и бумага. Потроши, крути, кури. Если попросить, они сами скрутят. Нам не скрутили. Звериный оскал - как всегда, мы привычные. В полночь почти все кофе-шопы закрываются. Бред какой-то. Дурь до 12. После - только кайф.
Порадовал богатый выбор грибов. Заказываешь не просто гриб. Заказываешь конкретный глюк. Можно бегать от монстра с топором или за ним - с автоматом, можно порхать в восходящих воздушных потоках, а можно прорастать репой в изобильной голландской почве.
Море. Великое Северное море. Бесконечный простор. Гладкая сталь моря надежно поддерживает холодную синеву небес. Не к нему ли я так стремился из глючного и равнодушного города? А получилось, как всегда. До горизонта простиралась ребристая болотистая низинка, усеянная прожорливыми чайками. Везде хлюпала жирная голландская грязь. По-моему, это называется отлив. Но я все равно пошел к своему морю, к той линии, где встречаются две голубые бесконечности. А ноги погружались все глубже и глубже, и вот уже икры покрыты коричневыми гольфами, и вот уже морская жижа холодит гениталии. Я лег на живот и пополз к своему морю, но оно ползло от меня и чайки орали на меня. По-моему, это называется "старик и море". И все же я добился своего. Я лежал на животе в моем Северном море, оно ласкало мои плечи, я наслаждался гармонией водного мира, и трудолюбивые ветряные мельницы дружелюбно крутили мне лопастями с ухоженных плотин. Вокруг расходилось огромное грязевое облако, и оборзевшая чайка пыталась укусить меня за низ поясницы.
"Мы так волновались за тебя, ты очень смелый человек", - сказал мне по возвращении Штефан. - "А что такое?" - "Ведь это зыбучие пески. Недавно здесь засосало корову".
А по дороге с побережья нас догнали голландские рокеры. Огромные, кряжистые буры, затянутые в кожу и металл, на огромных сверкающих мотоциклах. За некоторыми мотоциклами, правда, гремели прозаические прицепы, заполненные какими-то припасами. Когда могучий вожак поравнялся с нашей машиной, он оглушительно расхохотался, что-то показал нам на языке пальцев, с ушераздирающим рычанием поднял свой болид на дыбы и растворился в закатном, оранжевом солнце. Однако уже через минуту мы снова шли почти вровень с бесшабашной стаей. "Что они задумали?" - забеспокоился я. Притормаживают. Окружают. Берут в клещи? "Да ничего, - меланхолично ответил Штефан. - Ограничение скорости - 120".
БОХУМ
Звериным оскалом встретил нас университетский городок. Невзрачные постройки 60-х, когда в Германии увлекалась образовательными программами. Пара зданий, робко претендующих на конструктивизм. Но больше - ни на что не претендующих ординарных бетонных коробов. Не Оксфорд и не Кембридж, где каждый камушек помнит если не Шекспира, то Резерфорда. Учащихся почти как в Московском энергетическом - тысяч 20. Много латиносов - латиногерманцев. Образование в Германии бесплатное. Зарабатывай на жизнь - и учись сколько душе угодно... Латиногерманцы зарабатывают, торгуя собой (телом), дурью (наркотиками), едой (вкалывают в общепите), пластикой (обучают местных жителей зажигательной сальсе), и учатся самым важным и полезным профессиям (физике, филологии, психологии, экономике...).
В Бохуме есть огромный лесосад. Он начинается сразу за университетом. В этом саду обитает странный маньяк. Раз или два в году он предельно традиционно, без фантазий, обижает бохумскую горожанку. Классический половой акт, ничего лишнего. Затем пропадает надолго. За семь лет кровавой вакханалии им были обижены 15 налогоплательщиц.
Мы идем в зоне маньяка, по его земле, и разговариваем почему-то шепотом. О жизни и смерти. У меня не выдерживает живот. О-о-о... Что же делать? В парке ни бумажки, ни газетки. Чистота идеальная.
Я поделился бедой с друзьями. После некоторого колебания Наталья сказала: "Я дам тебе мои свадебные трусы, хотя они мне дороги, я надела их всего лишь второй раз (в первый после свадьбы)". "А я, я дам тебе мой лифчик, - вторит Лена, - мне он не очень-то и нужен". - "Спасибо, друзья мои, мне кажется, что я спасен. Это прекрасно, когда у тебя есть такие друзья".
И в этот торжественный момент благодарения что-то стеснило грудь и меня посетило странное видение.
Двое полицейских тихо крадутся по Бохумскому парку. В их руках фонарик и дубинки.
- Эй, Курт, старина, слышишь, что-то в кустах неладно. Прикрой, напарник. Хррр, бррр, храууу.
- Курт!!! - тяжелое дыхание, - кажется, мы взяли ЕГО.
- О-о-о, посмотри, у парня в руках женское исподнее, извращенец чертов. А ну говори, подонок, где девушка? Что глаза таращишь? Язык проглотил?
- Курт, зачитай ему права.
- О шут, Клаус, какие права, да парень обделался! Господи, какая огромная куча. Это тебе не девушек насиловать, подонок чертов.
- Божья срань, Курт. Ты видел-видел? Дерьмовая работенка у нас, старик.
И сразу, как при неумелом монтаже, картина вторая.
Типографский аппарат выплевывает тугие пачки газет. На заглавной странице рыхлый молодой человек, выхваченный фотовспышкой из чернильной темноты кустов, сидит в глубокой присядке и бессмысленно таращит выпученные шары в объективы камер. В его руках ажурные женские трусы и бюстгальтер.
Броские заголовки:
"Наконец-то бохумский насильник пойман!"
"Чеченский след. Эмисар Дудаева попался с ПОЛИЧНЫМ".
"Рука или все-таки попа Кремля дотянулась до Бохума?" (газета "Бохумский зубоскал").
"Чертовы русские насильники, убирайтесь на Восток!" (ультранацисткая газетенка "Бохум - Блицкриг").
"Не дадим наших жен в обиду!" (желтый листок "Германия для немцев").
"Друзья мои, мне уже гораздо лучше, - вытирая испарину, ласково сказал я. - Со мной уже все ОК". А сам подумал: "Странно-странно, грибы - в Амстердаме, а глюки - в Бохуме. Вот что значит единая европейская интеграция. Я, пожалуй, антиглобалист".
****************************************
Звериным оскалом встретил нас Париж. Говорят: "Париж, Париж, воздух Парижа, небо Парижа, атмосфера Парижа"! Увы-увы, на меня сия благодать не сошла. Но кое-что, правда, меня удивило. А кое-что даже возмутило.
Я ехал в Париж Д"Артаньяна. Хотел пройтись по узкой улочке Малой Голубятни, свернуть на теннистую Феру, посетить знаменитый пустырь за Люксембургским дворцом. Но - звериный оскал. Неожиданно выяснилось, что Париж уже давно не принадлежит мушкетерам. Похоже, чужой он уже и для жирондистов, Робеспьера и Дантона. Вот Наполеона пока хватает. Встречается Александр III. То там, то здесь наследили импрессионисты. Однако меня неудержимо тянуло в милый моему сердцу 17-й век.
Я привык стоически сносить удары судьбы. Знаменитой французской плюшки с чашечкой ароматного чая, неспешно выпитой в тихой парижской кондитерской, вполне достаточно было, чтобы вернуть бодрое расположение духа такому мажорному человеку, как я.
А вот выкуси, мужичина. Кондитерских магазинов - море. Плюшек - изобилие. Но бистро при них нет. А в кафе нет знаменитой французской плюшки - посетителям там навязывают крепы (блины, по-нашему) с размякшим мороженым. Не скрою, что был шокирован таким положением дел. Налицо нарушение моих прав - прав потребителя. Обливаясь потом в сорокоградусную жару, я скакал по прокаленному городу, с грохотом врывался в кафе, бистро и кондитерские. Но нигде в этом хваленом городе я не нашел столь естественной дружбы плюшки и чая.
Что ж, им же хуже. Купив огромную сдобную плюшку, я публично употребил ее в кафе с чашечкой ароматного чая. На возмущенное кудахтанье галльских петушков я отвечал на языке жестов: "Не понимаю вашего наречия и понимать не хочу".
Дом инвалидов. Огромное сооружение для огромного количества французских инвалидов. Последнее убежище безногих, безруких, одноглазых и беспалых французских ветеранов. В просторной галерее выставлены многочисленные свидетельства былых побед, греющие души старых солдат и примиряющие их с потерей столь необходимых частей тела. Немного комично выглядят два фашистских танка, символизирующих героический вклад французского народа в борьбу с Третьим Рейхом. Лучше всего здесь подошло бы замечание Геринга. Увидев французскую делегацию на открытии Нюренбергского процесса, он изумленно воскликнул: "А эти-то что здесь делают?"
И все же я добрался до своего 17-го. Тщательно изучив путеводитель, я нанес на карту две жирные точки: П и К. Пале Рояль и Консьержери. И забегая вперед скажу, что штурман из меня получился толковый.
Пале Рояль - потрясающе красивая резиденция Ришелье, надежно прикрытая от туристов огромным бессмысленным Лувром. Великолепный густой сад, прекрасная коллонада - да что перечислять! Все элементы этого божественного архитектурного ансамбля живут в крепкой дружбе друг с другом и посетителями этого шедевра.
Растроганный такой гармонией, я немного позанимался в теньке на скамейке йогой, а Лена побегала по тенистым аллеям, сорвала пару цветочков и спела в кустах бодрую песенку.
Консьержери. Даже само название звучит как мрачное эхо бездонных тюремных казематов. В бытность свою старейший королевский дворец стал ужаснейшим узилищем столицы. Чего только мы ни повидали в его инфернальных недрах! Меня охватывала ледяная дрожь, когда я стоял в "капелле жирондистов", где 21 депутат провел бессонную ночь перед казнью. А Лена уронила две слезинки в фонтанчик, где заключенные женщины стирали свое исподнее. Расширенными глазами мы смотрели на оборванную кровать Марии-Антуанетты. И с щемящим сердцем держались за решетку 12-ти, где двенадцать женщин могли сказать последние нежные слова двенадцати мужчинам. Притихшие и подавленные, мы из глубокой подвальной темноты вышли на улицу.
Ярко светило французское солнце. Перед нами сверкала счастливая Сена. Жизнь продолжалась.