Спасибо всем, кто принимал участие в создании данного произведения:
--
Варган (!)
--
Изабелла (правда, Молдова)
--
Мадера (зато Массандра)
--
Кафе Курского вокзала
--
Приемная зубного врача
--
Поезд метрополитена
Отдельное спасибо Оле, рыбе-лоцману, первому и главному слушателю и редактору. Без ее внимательных глаз и слов ободрения это повествование могло бы зачахнуть на самом корню.
И себе, любимой, огромное спасибо ))
Выбирала долго - Крым ли, Карелия ли... Карелия манила хрустким снегом и разбегом лыж, Крым.... В Крым уже купила билеты Оля, а в ее компании любое путешествие становится незабываемым. К Крыму отношение было двоякое - и опасения вернуться на Тэпе, где два года назад я получила сказочный подарок - весь пещерный город во владение, и была вся компания, и Андрюха, и Нереалы... И, после гибели Вовки что-то неправильное было ходить с Феликсами в походы, как ни в чем не бывало, так же смеяться, а Вовки уже нет с нами. Хотя Феликсы нисколько не виноваты, но, как в словах из Вовкиного анекдота, "осадок-то остался".
Долго, долго выбирала, но когда выяснилось, что очередная моя безответная любовь в Карелию окончательно не едет, я недрогнувшей рукой ранним субботним утром купила билет на Симфер.
Ночь перед отъездом творила обряд новогодней уборки, разбирала старые письма, медитативно собирала рюкзак. Собрать рюкзак - перейти Рубикон, одеть другую, возможно, настоящую личину. Стать той, которая уезжает, залихватски повязать бандану и счастливо улыбнуться: "Прощайте, Евгения! Привет, Жека!"
29.12.02.
Ехала на вокзал и Москва, как пушистая шкура кота Бегемота, таяла в морозном воздухе. Мороз стоял под 30 градусов, шапку забыла, т.е. сознательно не взяла - Крым, все-таки, и уши тут же потеряли чувствительность. Растирала их на бегу, рюкзак сотрясался, а я думала, что это не смешно - не поехав в Карелию, отморозить уши в Москве по дороге в Крым. Такой вот черный юмор.
Оля уже ждала на вокзале, нетерпеливо нарезая круги. Она тоже изменилась - глаза горели ожиданием и ничем не напоминали цвет истертых московских ступеней.
В поезде наспех поменяла свой седьмой вагон на первый, дабы быть поближе к Ольгиному третьему. Пока я менялась, нетерпеливая подруга уже отправилась на поиски, я рванула за ней и радостная встреча произошла где-то в межвагонье. Повела подругу к себе, в первый. Достала припасенный батл Мартини, открыла рюкзак, вынула противень с пиццей. Душа поэта и кулинара решительно отрицала складирование пиццы в полиэтилен и для сохранения формы пришлось тащить эту железную дуру.
Вручила подруге первый новогодний подарок - хобу (в туристском просторечии - жопа). Произошло это так: в купе, полном соседей, я вытащила противень с пиццей, сверху перехваченный этой самой хобой. "У, жопу купила", завистливо протянула подруга... Вагон в ожидании напрягся.
--
Да, это тебе! С Новым Годом!!
--
Мне?? Жопа!? Ура, спасибо! Поцелуи, объятия.
--
Ура, у меня теперь есть жопа!!!
На лицах соседей нарастающее недоумение.
Позавтракали, выпили, отправились в тамбур. Вагон первый, паровоз гудит, мы "впереди планеты всей", радостно кричим: "Ура, мы вырвались из Москвы! Даешь Крым!" Когда прошло первое опьянение и возбуждение, огляделись - в тамбуре по колено снега. Холодно! Вернулись в вагон. Холодно. Пошли за бельем. Нет. Белья нет. И кипятка нет. Холодно. Такой вот был поезд, словно вырвался из пламени гражданской войны.
Еще немного выпили, Оля пошла к себе спать, а я осталась беседовать с соседями и бутылкой Мартини. Разговор все крутился вокруг погоды, сравнительных особенностях сибирского и московского климатов. "Очень холодно", говорили соседи и пили водку. Я поддакивала, время от времени прикладываясь к Мартини.
Пока Оля спала, бутылку я таки приговорила. Разделила с соседями неизменную копченую курицу, но, подвергшись приступу жадности, пиццей своей не поделилась. Рассудком понимала, что нехорошо, но жаба придавила основательно. Расплата не замедлила сказаться - близилась таможня. Бравые украинские хлопцы проверяли паспорта.
--
Цель поездки?- спросили они соседа.
--
Я и мой брат, вот он сидит, едем в гости к сестре, в Севастополь.
--
К вашей сестре? - переспросил таможенник. Я захлебнулась хохотом.
--
Это мой брат,единоутробный, т.е. родной, и едем мы к нашей сестре, - продолжил сосед. Я хохотала вовсю.
--
Ваши документы!
Я протянула паспорт. Дядька недоверчиво его рассматривал и вдруг неожиданно сунул в карман. Все еще хихикая, я саркастически осведомилась, что, мол, не похожа? Таможенник неопределенно хмыкнул и удалился в направлении тамбура. Стало не смешно.
Через десять минут дядька вернулся и пригласил пройти в тамбур. Верная подруга пошла со мной, хоть таможенник выразительно намекнул, что разговор будет долгим.
--
Дата рождения?
--
07.10.1977, - бодро отозвалась я, решив, что он проверяет знание мною паспортных данных. Уже собралась оттарабанить, кем и когда выдан сей документ, но продолжительное молчание оборвало полет мысли, и вдруг я осознала, что мне 25 лет. Дядька открыл заднюю страницу паспорта и процитировал, что сей документ является недействительным. Сейчас, мол, снимем Вас с поезда и через два часа уже будете в Белгороде. Во бля, пронеслось в голове.
--
А может, как-нибудь так..., - нашлась подруга.
--
Ну,..это...штраф от 170 до 350 гривен, - ответил дядька. Лихорадочный калькулятор в уме выдал, что это от 40 до 60$. Опять подумалось: "Во бля!" Ища спасительный выход, я затянула: "А вот, Новый Год, с праздником! Может, это...новогодний подарок?"
--
Вы мне не жена, и не сестра, и не семья. А у меня - семья. И ее надо кормить. Надумаете - я в таком-то тамбуре, ответствовал дядька и решительно закрыл за собой дверь. Трясущимися пальцами я пересчитала наличность. В голове крутилась речевка "Во бля!" Негусто.
--
Водки ему дать, водки, - осенило подругу.
Картинка, рисующая меня, вручающую полуторалитровую баклажку водки таможеннику, энтузиазма не вызвала. Нащупала 20 баксов. Жаба в глубине организма глухо квакнула. "Заткнись, дура. Все ж лучше, чем в Белгороде Новый Год встречать", подумала я, и мы с подругой бросились на поиски дядьки.
В начале пятого вагона нам встретился мужик, с любопытством заглянувший в безумные глаза.
--
Что, девоньки, попали?
Я пересказала разговор с таможенником.
- Да 200 рублей ему за глаза хватит, а главное - десятки всякие мелкие выгребите, давите на жалость!
Окрыленные, в тамбуре мы настигли таможенника.
--
Послушайте, дяденька..., - и в моих руках затрепетали мятые десятки.
Дядька брезгливо выловил две сотенные бумажки и вернул паспорт, заботливо пояснив, что вот тут он поставил этакий штампик, все как положено и границу я типа пересекла.
По дороге в свой вагон отловила бабку с пивом, жадно припала к горлышку. Во бля! Причем, если б я хоть как-то вспомнила о своем возрасте, то взяла бы с собой загран. А так остался родимый лежать дома на тумбочке.
Приближался Харьков. У вагона нас встретил Никита с Аленкой и фляжкой коньяка. Наспех перецеловались, выпили, завалили друг друга новостями. Приятно, что друзья не забывают. Уже отъехав от Харькова, нащупала в кармане фляжку. Спасибо, Никита!
В тамбуре первого вагона какой-то недоумок, вернее, мой сосед, умудрился разбить окно, "мело во все пределы", паровоз гудел, мы пели песни. Орали песни. У Ольги чудесный голос, я так, на подпевках, но с подругой мы вроде спелись. Зачем то выйдя из тамбура в вагон, Оля пообщалась с мужиком, ехидно осведомившемся:
--
Шо, голос кончился?
--
Не дождетесь, - отвечала подруга.
В конце концов в наш тамбур потянулись разные пьяные недоумки с разговорами и концерт пришлось окончить. Разошлись спать, тем более, что наутро нас ждал Крым и друзья.
30.12.02
Проснулась рано, вернее, разбудили. Успела даже почистить зубы, что в утренние приезды мне редко удается. Соседи, которые братья, помогли упихать рюкзак, и я отправилась посмотреть, не проснулась ли подруга. Были подозрения, что если ее не разбудить, она уедет до самого Севастополя. Опасения оправдались - Оля еще спала. "Рабочий человек", подумалось завистливо. Пока будились и общались, оказались в Симферополе, а мой рюкзак еще не со мной, а отдыхает себе через вагон. Но, на платформе я углядела встречающих нас харьковчан: мелькнуло лицо Веронички, незнакомая девочка в яркой шапочке из мишуры, Пацифист...Я спрыгнула на перрон и навстречу мне оказалась Ксюха!!! Завопив от счастья, бросилась ей на шею. Ксюху не видела полтора года и, по рассказам Феликса знала, что в этот раз она не сможет поехать. И тут - такой сюрприз. Люблю я Ксюху, хоть и задушевных разговоров особо не вели. Просто сделаны из похожего теста, обе дикие. В смысле природы. Короче, дикие.
Пока обнимались, решили ехать до Бахчисарая этим же поездом, дав денежку проводнику. Пустили по кругу Ольгино Мартини, остатки пиццы, сало... Лихорадочно озиралась: так, Олежка, Пацифист, знаю, знаю, Марина, знаю, какая-то девушка, вроде Юля, О!, девушка Пацифиста, ну , Феликсы, все те же, некая Оля, еще одна Юля, виделись как то в Харькове на Сумской, когда я была в оранжевом комбинезоне с красным ежиком на голове - делали променад с Никитой..., Ксюха, солнце мое, как я рада тебя видеть, и прочая, и прочие...
В Бахчисарае на татаринах ( в смысле, на машинах) доехали до выезда из города. Осели на лавках в придорожном кафе, взяли кипятку, заварили чай. Пыталась осознать, что я приехала в Крым, что конец декабря, а я в жилеточке, что вокруг - знакомый народ...Осознание не приходило. Вернее, накрыло чувство, что я никуда и не уезжала. Так, живу я здесь и мой сурок, тьфу, рюкзак, со мною. И не было наваждения Москвы, бессонных ночей, горящих торфяников... Я просто заснула два года назад на Тэпе и вот проснулась, и меня окружают те же лица. Почти те же. Кого-то нет с нами, появились и новые люди, но даже этих новых я знала всю жизнь, а они знали меня. Я внезапно вернулась к себе прежней, веселой, задорной, наивной Жеке. Не нужно изображать из себя невесть что, говорить "правильные" вещи. Это моя семья и они знают только настоящую Жеку. Порадовало, что так органично сплетаются на тропе мое прошлое, все же прошлое (харьковчане) и мое настоящее - Ольга. С этими мыслями, беспричинно смеясь, чтобы послушать звук своего прежнего, взахлеб, смеха, я и дошла до подножия Тэпе. Плюсовая температура, зеленая трава...Не может быть! Декабрь! Новый Год!
Подъем был крут и в этом году осложнился скользкой глиной на склоне около 60 градусов. Зарубались "зубами и ушами", застывала на склоне перевести дух и медленно сползала вниз. От падения в грязь удержалась лишь силой мысли о чистеньком джинсовом комбинезончике, в котором еще предстояло гулять по крымским городам.
Наконец взобрались к подножию собственно пещерного города. Инициативная группа пошла выбирать жилье, а оставшиеся девушки пустили по кругу баклажку водки. Странно, что в городе меня передернуло бы только от одной мысли о водке без закуски, а здесь "то, что доктор прописал". Все ж таки горы!
Решено было остановиться в пещере нижнего яруса, в той, где в прошлом году стояли москвичи. Москвичи ожидались и в этот раз, но с криком "кто первый встал, того и тапки", стали обустраиваться. Пещера двухкомнатная, холл с колонной посередине и уютная спальня через порожек. Настелили в спальне полиэтилен, пены, в стенную нишу выгрузили продукты, расставили и зажгли свечи, благовония, завесили одеялом вход. Лепота!
Световой день зимой короток, быстро стемнело. Развели в холле костерок, уселись кругом. Поели, Олежка приготовил "взлетную полосу", покурили. Я достала варганы, один - Феликса, другой должен был уехать в Харьков его другу, но пока был еще ничей. Его попробовали все по очереди, и в результате варган оказался у меня. В отличие от народа, перед отъездом из Москвы я уже пробовала играть. Получаться, правда, стало лишь после того, как, перелив алкоголь в пластик, я допила остатки, не вошедшие в баклажки.
Олежка принес два барабана, и стала твориться музыка. Никогда не думала, что у варгана и барабана такой мощный союз. Это такие природные, брутальные, сильные инструменты первобытного мира, не знавшего письменности и нот. На них играют ветер, биение сердец, шаги в ночи. Это была мощная медитация и совершенно незаметно прошло 3 или 4 часа. Чай и спать.
31.12.02
Последний день уходящего года, доброе утро! Ночь была холодной, часто просыпалась, не могла согреться. На газу вскипятили воду, заварили Мивину и чай. Потом часть народа пошла за водой, часть разбрелась по городу. Я горела нетерпением поделиться с Олей своим Тэпе. Вышли, через десять метров вернулись налить в термос вишенки. Снова вышли, и уже через тридцать метров меня понесло куда-то вверх, вспомнилась тропка. По которой я ходила два года назад. Камни были очень скользкие. "Ты все-таки слазь", сказала Оля. Я тоже пришла к такому выводу, стала спускаться, оскользнулась, хлопнулась на задницу и поехала вниз, растопырив по камню ладони для устойчивости. Вниз съехала благополучно, там ехать-то метр от силы, но вот ладонь! Разрезала левую ладонь от пальцев до основания. И весьма глубоко. Края раны разошлись и я узрела собственное мясо. "Погуляли", первая мысль. "За что?", мысль вторая, "неужели Тэпе меня не принял". "Ха, теперь у меня на руке будет новая линия", мысль третья. "Интересно, есть ли у нас аптечка?", мысль четвертая. Все это быстро пронеслось у меня в голове и я озвучила: - Оль, а ты не боишься вида крови?
Вернулись в пещеру, к счастью, там были пацифист и Марина. Пацифист перетянул руку веревкой, а девушки, Оля и Маринка, выступили в роли медсестер. Аптечка, конечно, была у Веронички, вскрыли ее рюкзак.
Дубль три, опять мы с Олей выступили на прогулку. Провела Ольгу в свое любимое место, на западную оконечность Тэпе, там широкий обрывающийся мыс и на самом его краю - глубокий могильник. Могильник добрый, проверено мною два года назад. Стоя в нем, на поверхности остаются лишь плечи, т.е. эта яма в камне - надежная защита от ветра. Справа - мощная гряда поросшего лесом Кыз-Кермена, впереди, обрывом - поля, военные постройки. Сильное место, лицом к лицу с солнцем. Так мы выпили запасенную вишенку, справили камчатский Новый Год и провозглашали иные тосты. Время летело незаметно, но следовало восполнить запас вишенки. Переливать ее в термос уже не стали, взяли баклажку.
Залезли на плато, где пещеры верхнего яруса. По дороге прихватили Маринку с Ксюхой. Показала Оле пещеру, где встречали 2001 год. Расселись на ступеньках с видом на обрыв, пустили бутылку по кругу...Через N-ное количество времени к нам подошли ребята, ходившие за водой. Все вместе вышли на обрыв, увенчанный огромным прямоугольным камнем. Оттуда открывался такой вид! "Леса, поля", как с надрывом поет Чиж. Олежка с Феликсом расчистили "взлетную полосу" и мы полетели. Правда, на обрыве был сильный ветер и вскоре пришлось вернуться домой, в пещеру. По пути Оля как то незаметно оказалась замыкающей, а, подойдя к пещере, я вообще не досчиталась подруги. "Она там, у последнего спуска, задумалась", беззаботно отвечал Олежка. "Что ж, человек медитирует, и это его неотъемлемое право", подумалось мен даже с некоторой завистью, ведь я, как Бобик на кормежку, бодро прибежала домой.
Подруга явилась уже после захода солнца, протирая сонные глаза. Как выяснилось, Оля предавалась не банальной медитации, а просто уснула. "Накрыло меня", объясняла подруга. "Проснулась от холода, сползла на три метра вниз, опять уснула. Замерзнув окончательно, пошла домой". А мы-то не решались нарушить ее уединение!
Вероничка на костре приготовила первую и единственную за все время (проблемы с дровами) рисовую кашу, необычайно вкусную. А поев, подошло время готовиться к встрече Нового года. Девчонки резали салатики, я, отмазываясь травмой, наигрывала на варгане.
В соседней пещере стояли москвичи - вчера приехали, три паренька и две девушки. Завистливо поглядывали на нашу пещеру - в ней они жили в прошлом году, но, "кто первый встал.." Вот именно.
Ксюха сделала неизменный (уже третий год подряд) вафельный тортик, сало, бастурма, салаты - таким был новогодний стол. Встретили Новый год по России, после чего Феликс с Олежкой ушли в гости к москвичам и мы их еле дозвались до конца года. Феликс вернулся на бреющем полете, но все же после 12 часов повел народ на плато, где москвичи устроили фейерверк. Меня ночная прогулка не вдохновила, но Оля, помедлив минут десять, пошла догонять народ, заблудилась, чуть не сорвалась с обрыва в темноте, но благополучно нашлась. По рассказам, на плато Феликса настиг приход и он даже сложил с себя командорские полномочия (правда, на пятнадцать минут). Да, сильна трава у москвичей!
Вернувшись, Феликс отвалился у стеночки, время от времени оглашая пространство жалобными просьбами поговорить с ним. Дискуссию поддержала только Вероничка, но все больше о разводе. "Кофе мне, кофе", стонал Феликс. Сделав пару глотков, командор побледнел лицом, в три прыжка достиг порога и после непродолжительной беседы с организмом изрек: "Прощай, кофе". Потом обернулся к нам и скорбно вопросил: "А что же вы не веселитесь? Веселитесь, друзья, Новый Год, блин!"
Между тем в холл, он же тамбур, он же предбанник, к костру подтянулись два москвича. Их праздник был омрачен семейным скандалом и показательна была фраза из этой разборки, случайно услышанная Феликсом. Одна из девушек сказала: "Хули я -пи—с тобой—пи - сюда—пи—приехала—пи!"
Так вот, москвичи сидели у костра, раскидывая пальцы, мы пустили по кругу бутылку Шардоне...Вино оказалось божественным, от местных виноградарей, взятое в Крым по ошибке вместо дешевой мадеры. И благословенна пусть будет сия ошибка! Так, мал по малу, в ход пошли барабаны и варганы, москвичи угостили травой, столь подкосившей командора.
На улице хлестал дождь, стонал ветер, мы сидели вокруг костра, творя барабанную дробь, на моем плече сидел ворон и под звуки варгана я уходила все дальше в заснеженную тундру...
1.01.03.
Проснулись поздно, неторопливо выбрали себе по пакету Мивины, долго предавались кофепитию. Открыли походный аналог "Бейлиса": кофе, сгущенка, водка, снег, тщательно перемешать, пить маленькими глотками, причмокивая. Потом Ксюха собралась уходить - у нее в 18.45 был билет из Бахчисарая. Вышли ее проводить а заодно и поснимать. За порогом лежал снег, вчерашним дождем заледенило деревья и они печально звенели под неосторожной рукой. Проводили Ксюху до начала спуска и отправились в обход Тэпе. Затуманенные виды были очень красивы.
Уже наверху, на плато, отстали с Олей для совершения туалетных процедур, а потом я предложила обтереться снегом. Подруга неожиданно согласилась. Какой же мы словили кайф! Тело горит, глаза горят, снег пушист! Неожиданно родилась идея фотосьемки. Прикрывая провокационные выпуклости, мы призывно оборачивались в объектив, стоя по колено в снегу. Жаль, что с моими фотографиями пришлось расстаться, бо означенные выпуклости обнаружились в совсем неподобающих местах - например, нависли над штанами. В Олином же случае Плейбой отдыхает.
Домой, в пещеру, пришли уже в сумерках и занялись благородным делом - сбором снега для чая. "Желтый снег не брать!", раздавался голос командора.
В разгар чаепития дверь (т.е. одеяло) неожиданно отворилось, и на пороге показалась Ксюха. Тэпе ее не отпустил: там свернула не туда, тут сделала круг и в результате вернулась. Шквал аплодисментов!
Сам же вечер прошел тривиально - барабаны, варганы, взлетная полоса. Помню момент - обе Оли играют на барабане с рожицами шкодных зайцев. Зело!
2.01.03.
Проснулись поздно. На этот раз уходить решили Пацифист с Юлей, с ними собралась и Ксюха. Она остервенело впихивала спальник в мешок, и тут народ стал уговаривать: "Ксюх, а стоит ли? И Тэпе тебя не отпускает! Останься с нами, все равно уже на работу опоздала..." и прочая. Боровшаяся со спальником Ксюха вдруг выдохнула "А-аааа", и развернула спальник. Бурные и продолжительные аплодисменты, никто никуда не идет. Пацифист с Юлей все же ушли.
Я опять обтиралась снегом, правда, снег стал уже липким и складывался в снежки, что не так удобно для обтирания. Погуляла, поснимала. Под вечер на Тэпе с экскурсией пришел чужой народ, меня же как раз накрыла туалетная тема. Вылезла на плато, народ там смотрит налево, направо, а я себе кустик ищу, потому что живу я здесь, это мой дом. Кому экскурсия, а кто здесь какает!
Вечером вместо обычного концерта играли в "корову". Знающим объяснить не надо, а незнающим - лень. Такая вот занимательная игра изображения понятий пантомимой.
Порадовал Феликс, загадавший слово "экуменизм". С радостной уверенностью он заявил, что все присутствующие давно и безоговорочно знают это слово, и бедной Оленьке пришлось изображать. Жаль, но в нашей эрудиции командор сильно ошибся! Еще Ксюха пыталась показать слово "непоседа", многократно садясь и тут же вставая и отрицательно тряся головой, а мы терялись в догадках: "У тебя нет попы, да? Ты не можешь сидеть, да?" Командор же каждое свое выступление начинал показом окружности, а хор подхватывал: "Вначале Земля была большим огненным шаром...!" Или вот. "Я тут пока подумаю, а вы займитесь чем-нибудь полезным", приказала Ольга. "Так чем заняться, вроде все уже съели..", задумчиво протянула Ксюха. Еще картинка. Сидит Оленька, одно за одной ест печенье. "Оль, ты голодная, да?" "Да нет, просто пить хочу", ответила подруга.
Зашли попрощаться москвичи. В качестве новогоднего подарка оставили два зернышка - желтое из Марокко, коричневое - из Непала. И пошла игра! Изображали генератор, Кама-Сутру, Капитолий, фрикадельку и прочие разности. Было очень-очень весело.
3.01.03.
Встали поздно. Снег почти растаял, умывалась из лужицы в камне. На этот день был назначен отъезд. Долго собирались, уже перед выходом вспомнила, что не показала Оле пещерный храм. Показала. Подруга навернулась в могильник и поймала синяк.
Перед выходом стихийно образовалась команда наркоманов и команда алкоголиков. Я примкнула к последним, вспомнив известную мудрость, что не ушибаются только дети и пьяные. Спуск же нам предстоял скользкий, с ветерком.
Мудрость себя оправдала - я ни разу не свалилась. Уходить решили через Машино, на этой дороге открывается замечательный вид на Тэпе. Уходила словно из дома, но светло, ведь уже проторила дорожку обратно. Шла с Олей, рюкзак к рюкзаку, все пыталась облечь словами сумбурные мысли о неправильности, но необходимости московской, городской жизни и прочая. Подруга понимающе кивала и передавала бутылку. И вот оно, первое Сельпо! Пиво - в студию! Подошел автобус на Бахчисарай, погрузились. Мы с Олей решили ехать дальше, в Феодосию, заночевать там у Марины, а потом - в Коктебель. Но это все потом, а мы уже в Бахчисарае, призывно горят огни магазинов, там продают пиво и сигареты.
Сели на лавку под дождем, подруга запела, я подтянула. Пели долго, такой радости не было давно. Как я уже говорила, у Оли замечательный, красивый, сильный голос, ей подпевать - кощунство, но душа так просит! Незаметно, не прекращая петь, перешли в здание вокзала. Кто-то заказал на всех кофе, потом еще. Оля пела, я пыталась фотографировать. Местные бомжи выли от восторга и пытались спеть в ответ. Какая-то бабка просила денег, я долго пыталась отделить украинские копейки от русских, потом дала ей гривну. В наплыве счастья стала с этой бабкой целоваться.
Феодосийский автобус пришел вовремя, бо душа просила праздника. Попрощалась с народом, и мы с Олей и Мариной поехали продолжать путешествие.
Ах, как грустно! Автобус гудит натужно, я закрываю глаза и, как в детском калейдоскопе проносятся лица друзей: вот Феликс стучит на барабане, Вероничка приблизила к лицу заледеневшую веточку, Пацифист с видеокамерой изогнулся в немыслимом ракурсе, Олежка, стоя по щиколотку в луже, чистит Оле ботинок травой, Юля Блоха улыбается, и в пещере становится светлей, вторая Оля танцует, повязав голову красной шалью, Ксюха стоит на перроне... Приехали. Феодосия. Ветер, пахнущий морем, безумствует на пустой остановке. Очень хочется пива.
До Маринкиного дома ехать двумя маршрутками, и мы, три девушки, каждый раз мучительно втаскивали и вытаскивали рюкзаки под любопытными взглядами мужиков и водителя. "Ну-ну, работайте, негры", читалось в их глазах.
Наконец, добрались до Маринки. Ее родители стойко перенесли явление двух незнакомых, грязных по уши и (sorry!), пахнущих перегаром девушек. Кажется, мы что-то ели. Купание решили отставить и рядком завалились в спальники. "О, пещера!", раздался тихий стон.
4.01.03.
Встали не поздно. Ели свежий домашний творог (Ах, как это полезно, причитала Оля, чей желудок был основательно попорчен Мивиной). По очереди искупались под вялой струйкой из колонки, смывая с себя пещерную пыль. Вышли в город.
В Феодосии пахло весной; яркое небо в облаках проблескивало мартовскими окошечками, ветер пьянил и завивал волосы. "Четвертое января, четвертое января", я все бормотала это заклинание, чтобы вернуться в реальный мир, но заклинание оказалось слабым. Я чувствовала, как меняются мои глаза, становясь шалыми, дикими, беспечными... Все чувства были обострены до предела, как после бессонной ночи, когда "на морозе Флоренцией пахнет вдруг", или в предвкушении любви. Впитывала в себя запахи и взгляды, знаки ветвей, проголубь неба... Короче, мое сознание непоправимо изменилось и потребовалось пиво, чтобы ощутить под ногами асфальт. Подруга же пришла в совершеннейший восторг при виде оболоньских коктейлей "бренди-кофе", напоминавших ей жаркий июльский раскоп, городища Пантикапей и Беляус..
Выбрались на центральную улицу Феодосии, не то Корабельную, не то еще какую-то морскую. Миновали дом Грина, дом Айвазовского. Пахло можжевельником и морем. Почему-то праздные городские обитатели виделись мне в кринолинах и с солнечными зонтиками, как в тысяча девятьсот например одиннадцатом году. Исчезли серые унылые пальто жителей двадцать первого века, сквозь зыбкую ткань времени проглядывали разносчики газет, кашляющий Гриневский, слабо доносилась шарманка. Параллельно набережной шли рельсы - вечная, и такая романтическая тема моря и дороги. А возле берега, почти в полосе прибоя, покачивались на волнах большие белые птицы. Лебеди вскидывали шеи, жадно подхватывали хлебные куски, всплескивали крыльями.
--
Боже мой, лебеди!
- Да, зимуют они здесь, - привычным тоном местного жителя пояснила Марина.
Подумалось, какая, мол, славная традиция у феодосийских граждан - захватив с собой детей и золотистый батон, прийти к морю кормить лебедей. Не смотреть на людей и показывать себя, а отламывать белые хлопья батона и бросать их в море, снежным птицам. Четвертое января, четвертое января!
Разулась, прошлась вдоль берега, подставляя пятки набегавшим волнам. Девчонки, Оля с Маришей, самозабвенно протягивали друг другу ладошки с сокровищами. Оля достала сотовый, набрала номер. "Мама, мама, слышишь, море шумит", кричала она, протягивая трубку волне. Четвертое января, я босиком иду вдоль берега... Отправила SMS сестренке: "Я сижу на море и смотрю на белых лебедей". Как оказалось, сестра подумала, что я круто обкурилась!?!
На море зависли часа на два, любуясь лебедями и черными проворными нырками. Потом опять вышли на набережную, заглянули в художественный салон. Среди картин я вдруг заметила зеркало, заглянула украдкой. Да... Волосы медной проволокой стояли на голове торчком и завивались в разные стороны, круглые глаза по детски распахнуты, и в них - шальная дикость. Совершено дикий взгляд, ни капли городского благоразумия и цивильной сдержанности, только отчаянная жадность праздника.
Как всегда бывает после созерцания произведений искусства, открылась яма желудка. В поисках чебуреков вломились в кафе, накинулись на пельмени. Яма желудка, прознав, что в нее кладут пищу, разверзлась бездонной пропастью.
Обошли кругом башню, построенную, по преданию, византийским императором Константином. Повеяло древностью. Глядя на мощную башню, попыталась представить несохранившиеся стены. Вздохнула уважительно. В углу башни курили две девчонки, время от времени сплевывая. Преемственность поколений.
Очередное кафе, пиво, Оля ест горячий бутерброд, я тщетно пытаюсь пропихнуть в рот внушительных размеров хотдог, но только пачкаю щеки майонезом. Во мне вдруг просыпается пещерный житель, движением Самсона, раздирающего пасть льву, я рву этот хотдог на части, грязными пальцами извлекаю и пожираю сосиску, после чего, держа в одной руке булку, в другой - пиво, чавкаю "Пошли". Световой день короток, а глаза были жадны до впечатлений.
Марина ведет нас к могиле Айвазовского. Крест, надписи по-армянски. Рядом рабочие восстанавливают церковь, судя по виду и орнаменту, тоже армянскую. Время разрушать и время строить, так, кажется?
Гастроном. Миновать его не в силах, зачарованно шепчу "Чаклун", "Свиточ" и прочие, столь милые сердцу украинские названия. Берем "чаклун" - крепкий бальзам на каких-то там травах. По-русски чаклун - колдун, знахарь, волшебник. Так что не пьем, а только лечимся, тем более, что феодосийское время так хрупко и непостоянно, и я время от времени слышу постукивание чеховской тросточки, шаг офицера в золотых погонах, запах нюхательных солей.
Оп-па, Секонд Хэнд, девчонки уже внутри, Оля в примерочной с очередной рубашкой. Оставляем на кассе пиво и бальзам, вдохновенно перебираем вещи в поисках сокровищ. Взгляд становится метким и ищущим, руки пробегают вдоль вешалок как по клавишам рояля и тянут за рукав забавный свитер, чудную рубашечку... Детская игра в находки, когда в куче хлама спрятано сокровище и лишь от тебя зависит их открытие. Я открыла для себя белую рубаху-косоворотку, к тому же - мужскую. Ношение мужских вещей - особое таинство, придающее неожиданные силы и мысли. Маришка нашла детский свитерок с "Teddy bear", т.е. с двумя зайчиками, но не важно. Она радостно в него влезла, лицо озарилось детской улыбкой. Оля выступила по рубашкам в разнообразную клеточку. Играя роль вредной тетки, чтобы подруга осознала покупку 94-той рубашки, я настырно вопрошала:
--
У тебя же такая есть, в такую же клеточку!
--
Ты материал пощупай, она же такая, ути-пути, мягонькая..
--
А эта тебе зачем, она же велика!
--
Ты только посмотри, какой цвет, - захлебывалась радостью подруга.
И правда, как могла я помешать исполнению священного ритуала разграбления города дикими пещерными жителями, спустившимися с гор. В моих карманах хрупко позвякивали бутылочки с эфирными маслами, из Олиных торчали две можжевеловые ложки, Мариша размахивала увесистым пакетом из Секонд Хэнда.
Путь наш лежал через старый город к генуэзской крепости. Закат горел за плечами, мы торопились. Улицы старого города убегали вверх, внезапно угловой дом, как нос корабля, взрезал воздух. Дома были татарские, глухие стены обращены к миру, а где-то в глубине угадывались уютные дворики. Шла серпантином Караимская улица.
Когда мы вышли к крепостным стенам, закат был в разгаре. Оказывается, генуэзцы укреплялись не только в Судаке, а владели побережьем от Сугдея до Кафы. В Кафе (Феодосии) сохранилось много их построек, не ведомых туристическим справочникам-всезнайкам.
Проломы крепостных стен распахивались видом на вечереющее море, полуразрушенные башни подпирали небо. Нежно-розовый закат сменялся сумеречным фиолетом, далеко в море замер осколок нефтяной платформы. Мы жадно фотографировали, поддерживая силы Чаклуном. Время таяло на глазах, за холмами село солнце, в крепости сгустились сумерки. Пора было уходить. Из какой-то бойницы мы "жопом к пропасти", вспомнив уроки командора, спрыгнули на откос. За крепостной стеной - монастырские постройки, огни действующей, но уж больно мрачной церкви.
Пространство еще раз вздрогнуло под порывом соленого ветра, и уже перед глазами - гражданская война, разбитые фонари, пустынные улицы. Словно где-то в городе натянута граничная веревочка, по одну сторону которой правит добровольческая армия Врангеля, по другую - другие. Обыватели же давно не выходят на улицу, с наступлением темноты задергивают шторы и пьют чай за круглым столом и лампой зеленого абажура.
Крым, белые отступают и проигрывают, последним пароходом уходят в Турцию офицеры. Срочно, срочно дайте Чаклун, или я выбегу на берег махать платком далекому Константинополю. Букетик фиалок, забытый юной Мариной, лежит под ногами. Где я? Еще Чаклун!
Когда мы добрались до очередного кафе, я уже пришла в сознание, но была, скажем так, основательно не трезва. В кафе давали половиной узенького кусочка бутерброды с сельдью за умилительные деньги - 40 копеек. Совершая очередную вылазку за бутербродами я, позабыв, что на коленях держу бутылку бальзама, резко выпрямилась и Чаклун сокрушительным звоном упал оземь. Народ захлопал, я, как ни в чем не бывало, отправилась за селедкой. Да здравствует первая разбитая по пьяни бутылка!
Кафе было тематическим - на одной стене виды дореволюционной Феодосии, на другой - современные фотографии. Мы лавировали между столиками, не обращая внимания на людей, тыкали пальцами в фотографии с возгласами: "А мы тут сегодня были!"
Потом шли по "вулице жовтих лiхтарив", т.е. улице желтых круглых фонарей. Зашли в цветочный магазин, купили стильные горшки авторской работы, какие-то перуанские. В гастрономе я восполнила запас безвременно погибшего Чаклуна, Оля купила коробку Изабеллы. Зашли на автостанцию, узнали расписание на Коктебель. "Девчонки, поехали сейчас, бесплатно!"" зазывали водители.
Потом Оля вспомнила о своей давней традиции - фотографировать люки с надписью города и наступившими на люк ботинками друзей. Мы шли по улицам, устремив глаза в асфальт и искали люк с надписью "Феодосия". К сожалению все люки были произведены в Керчи и, побегав по дорогам, сфотографировали свои пыльные многотрудные ботинки на керченском люке.
Дома у Маринки нас ждали вожделенные чебуреки. Вкуснее я еще не пробовала и вряд ли доведется: нежное тесто и мясо от края до края. Руки мыть после ужина отказалась, чтобы запах чебуреков остался со мной надолго.
Вернулись в комнату, вскрыли Изабеллу. Оля с Мариной достали свои мобильники и ушли из этой жизни часа на полтора, открывая друг другу любимые мелодии и тыкая разные кнопочки. Призрак цивилизации подступил вплотную. Поначалу я тщетно пыталась привлечь их внимание, потом достала с полки первую попавшуюся книгу. Оказался Грин. Стала читать его биографию и незаметно оказалась на Галерейной улице, где Грин умирал от чахотки. Лисс, Зурбаган, Изабелла. Девчонки уже отбросили своих тамагочи и тормошили меня, возвращая к жизни. Пора было ложиться, утром мы с Олей собирались встать в шесть и покинуть гостеприимную Феодосию.
5.01.03.
Ну, в шесть мы, конечно, не встали. Но встали в семь. Наполеон на завтрак, греем остатки Изабеллы и заливаем в термос, я случайно обливаю ремешок термоса горячим вином и он очень долго пахнет терпким виноградом.
Рюкзаки собраны, садимся на дорожку. До свидания, Маринкины родители, Ваше гостеприимство оставило яркий след в наших сердцах! Выспренно, зато правда. Маришка провожает до Коктебельской маршрутки. Прощаемся, она идет рядом с выезжающей машиной, улыбается, машет рукой. Как в той считалочке про 10 негритят, и их осталось двое. Нас было одиннадцать, осталось двое, впереди - приключения и неизвестность.
Едем в маршрутке одни, рюкзаки отдыхают в салоне, мы сидим на передних сидениях рядом с водителем и солнце бьет в глаза.
Восточный Крым ничем не напоминает изобильную роскошь Южного берега. Киммерийская земля суха и безвидна, даже зимой видно, как ее обожгло солнце. Иссохшие холмы греют бока, тянутся навстречу солнечным проблескам. Впереди уже просматривается горбоносый профиль Карадага. Еще пара минут - и мы на месте.
Я, наивная, представляла себе поездку в Коктебель так: оставить вещи в блещущем недавним евроремонтом уютном автовокзале, погулять по палисадниковым улочкам, выйти на набережную, сверкающую сердоликом... На обед - чебуреки в прибрежном кафе, воздух полнится поэтической памятью Волошина, Аделаиды Герцык, Черубины де Габриак, серебряный браслет тоненько звякает на запястье Цветаевой, навстречу, вздернув голову, идет Мандельштам...Да, да, и заночевать где-нибудь здесь, сняв комнату или остановившись в уютной привокзальной комнате отдыха. Хорошо, что со мной Оля, замечательная рыба-лоцман. При всей своей неординарности, необычности, недосказанности и прочих таинственных "не", она идеально прокладывает маршруты. Именно Оленька настояла на вчерашней ночевке в Феодосии - я, окрыленная извечным "авось", на ночь глядя рвалась в неизвестность скифских степей. Именно Оленька еще в маршрутке так дальнозорко сказала, что ночевать следует в большом городе. Опять же я, исполненная авантюрной романтики, готова была ночевать в прибрежных песках.
Итак, мы в Коктебеле. Рюкзак обвис на плечах всей тяжестью пьяного приятеля. Одинокая будка автостанции с заветрившимся расписанием, в будке - милая девушка с беличьими зубками предается чаепитию. Картинка не вдохновляла и я молча согласилась с Олей, что уезжать отсюда надо сегодня. И не в 18.00, а в 16.00. Белкоподобная девушка сказала, что автобуса на 16.00 может и не быть, потому что "водителю ехать неохота". На 18.00 тоже может не быть. Сраженные подобной аргументацией, стали озираться в поисках камеры хранения, но, видимо, она была непредусмотрена проектом как "архитектурное излишество". Стало грустно и очень тяжело за плечами. Подруга скорбно зевнула. В отчаянье - не таскаться же весь день с рюкзаком, решили попроситься в гостиницу оставить вещи. Например, в гостиницу "Каргополь", куда вела неизбывная улица Ленина. По дороге озираюсь, тщусь уловить ветер поэзии, но сегодня время и пространство на редкость монолитны. Зима повлияла на Коктебель не лучшим образом, обнажив мусор цивилизации - пустые бутылки, обертки и оболочки, облезлые трубы и куски арматуры. Так бывает в городе в начале апреля, когда сходит снег, открывая шрамы земли.
В гостинице, сверкающей недавним евроремонтом, нам отказали. Рюкзаки нахально потяжелели, и мы решили сделать марш-бросок в "Талисман Коктебеля", как называлась еще одна гостиница. В полном отчаянье, граничившем с мрачной решимостью, мы ввалились в роскошный холл и я бросилась к окошку ресепшн как Матросов на амбразуру. "Тетенька, рюкзаки оставить, за три гривны, пожалуйста!", огласился криком холл. Тетенька смирилась, заметив безумные огоньки в моих тигриных глазах - из дранной кошки я превращалась в львицу и готова была драться за место под солнцем.
Вышли. На мне наперевес, как автомат - термос с горячей Изабеллой, в карманах - шоколад, фотоаппарат, туалетная бумага и фляжка коньяка. Жизнь прекрасно и удивительна, рюкзаки в стойлах, Карфаген должен быть разрушен!
На пути - местный рынок, долго и со вкусом предаемся дегустации вин. "Я не прошу Вас купить, кто говорит о покупке, Вы просто попробуйте": Токайское, Черный доктор, Мускатель... Берем пол литра вина из лепестков роз, пахнущего майским походом 2001 года. Магазин, там делают кофе. Щедрой рукой лью коньяк в пластиковый стаканчик, Оля вгрызается в мясную нарезку. Море, где-то здесь должно быть море...
Идем к морю мимо пустынных пансионатов и домов отдыха, растерявших голоса детей. Громоздимся на парапете, море шумит, я доедаю нарезку. Напротив - витиеватая башенка дома, корабельные окна. Табличка - "Дом М. Волошина". Буйная голова Макса кажется в окошке, промельк белой тоги, стук греческих сандалет. Прихрамывающая белокурая Черубина. Вино из лепестков роз, горбатая спина Карадага...
Идем по берегу, море волнуется, в волнах - суетливый всплеск нырков. Пятое января, мои пыльные ботинки валяются в камнях, рядом - джинсовый комбинезон, яркое пятно свитера. Море, здравствуй, я так долго шла к тебе! Пятое января, волна утыкается в колени, глажу ее вспененный гребень, камни выскальзывают из-под ног, взмах руками... Пятое января, очень холодно, ныряю, руки бьются о волны, пятое января... Уже на берегу жадно глотаю воздух, разбавленный вином, подставляю ребра ветру, протягиваю руки солнцу... Пятое января, соленые губы, волосы завиваются медными кольцами.
--
Жека, смотри, какой камушек!
--
Оль, а такая ракушка у тебя есть? А такая?
Карманы грохочут, мы идем дальше. Впереди - любимый Олин пейзаж: железный загон для яхт и лодок, ржавые рельсы для спуска лодок на воду уходят в море дугой китового ребра, галечный пляж замкнут с двух сторон металлическими трубами. Такой вот закуток в стиле "индастриал", союз воды и железа.
Мы садимся на рельсы, пьем вино и познаем счастье. Поем песни, валяемся на камнях, глаза превращаются в обласканные морем осколки зеленого бутылочного стекла. Мы то молчим, прищурившись на горбатый Карадаг, то пробуем на вкус, смакуем эти слова - "пятое января". Оля поет, я смотрю на солнце, босое счастье ходит около, перебирая ракушки. Раздеваемся до пояса, валимся на камни, рука натыкается на фотоаппарат. Вид сзади - голая спина, на шее бандана, дальний план - море. Кадр второй - рельсы, Оля в черном комбинезоне взглядывает исподлобья, лямки комбинезона открывают и скрывают столько, сколько нужно. "Внимание, сейчас вылетит птичка!" Там, на воле, по ту сторону железного занавеса бродят люди в пальто и меховых сапогах, мы же, как загадочные зверьки, резвимся в своем вольере. Территория ню, посторонним вход воспрещен.
Песни перепеты, вино допито. Бежим к морю наперегонки, умываемся напоследок, волна захлестывает ботинки. Идем по набережной, карманы набиты ракушками. Внезапно чувствуем, что силы нас оставили, оказывается, счастье может обессиливать. Совершенно опустошенные, еле переставляем ноги. Эх, сейчас бы чебуреков Маринкиной мамы!
Прибрежные кафе закрыты, не сезон. В какой-то забегаловке нам отвечают:
--
У нас не кормят, а только наливают.
--
Сколько можно, пьянству бой - вырывается у Олечки. Официантка уставилась с любопытством.
--
Не можем больше, - веско добавляю я.
Где ты, уютное кафе со скатертями в синюю клетку? Усталые путники благодарно примут тарелку пельменей, щедро политых сметаной.
Оля уже передумала покупать разливное вино на местном рынке, сославшись на изжогу от вида спиртного. "Завтра, завтра, не сегодня", бормочет подруга. "Так хочется чего-нибудь полезного", говорит она с ударением на последнем слове. Пельмени, ау?
Все кафе на улице Ленина заколочены наглухо в ожидании лета. Киоски выставляют напоказ разнообразные сухарики, от вида которых к горлу подкатывает тошнота. Хочется нормальной человеческой хавки.
Обращаемся к местному населению. Ну, на набережной кормят", задумчиво протянула невнятного вида тетка. "Там только поят", отвечаем мы в унисон. Горькие голодные слезы разъедают стены пустого желудка. Доходим до будочки автостанции. Девушка с беличьими зубками отставляет чашку и говорит, что автобус на Симферополь ушел и наш отъезд зависит от того, захочет ли водитель вернуться обратно.
Возле автостанции - стайка таксистов. Они уговаривают ехать немедленно. Отвезут куда угодно. Финансы жалостно всхлипывают. "Да нет, дяденьки, мы на маршрутке". Водилы теряют к нам интерес. На вопрос, где б пожрать, машут руками в сторону дегустационного зала "Коктебель". Бредем туда, на двери кафе - ржавый замок. Все плохо.
Из многочисленных уютных домиков в воздух поднимается дым. Время обеда.
- Знаю, знаю, в том доме варят борщ! - осеняет подругу. Она мечтательно принюхивается и добавляет: "с мясом". Откуда-то потянуло запахом жареной картошки. Жители Коктебеля садились обедать. В полном отчаянье мы с Олей уселись на ступеньки под дверью какого-то магазина. Я вспомнила про термос, налила горячего вина. Пила его с надеждой на чудо, что вино обратилось в бульон, ног даже после самовнушения во рту остался терпкий вкус Изабеллы. Решились на последний шаг - вломиться в гостиницу, где отдыхали рюкзаки, купить у теток кипятка и заварить Мивины. На мою просьбу о кипятке тетка удивленно посмотрела и предложила поесть у них в баре. Мы энергично закивали и, спотыкаясь, побежали по лестнице на второй этаж.
- Чего желаете? - вопросила сахарно-вежливая женщина в кружевном передничке.
--
Пельменей, - выдохнули мы из последних сил и упали за столик. Ракушки в кармане зазвенели.
Пока мы ждали, явились Они: мужчина, одетый с небрежностью нового русского в черное с золотом и его спутница, в псевдолеопардовых сапожках на шпильке, красных лосинах, капризной шубке, с недовольным выражением на бледном личике. Их столик был уже накрыт.
--
Я же сказала, я не буду картошку, - брезгливо выдавила девушка.
--
Может, поешь? - нехотя спросил Он.
--
Не хочу, - девица угрюмо ковырялась в своей тарелке.
При виде этой парочки неудержимо захотелось сделать гадость. Например, закурить вонючую "Ватру". "Ватры" не было, курить не хотелось, но жажда гадости была сильнее. "Надо себя заставлять", подумали мы и закурили "Честер". Девица брезгливо поморщилась и вышла, стуча каблучками. Мужчина небрежно расплатился.
И вот оно, свершилось: сахарная тетка накрывает стол.
--
Может, Вам телевизор включить?
--
Неа, - чавкнула я, запихивая десятый пельмень.
Тетенька, источая сахарные улыбки, умильно наблюдала из-за стойки за девушками со столь здоровым аппетитом.
--
Спасибо, больше не можем, - отказались вежливо.
--
Откуда Вы, милые? - любопытствовала тетка.
--
С гор! - прошамкала я, запустив по локоть руки в пиалку и тщательно елозя там корочкой хлеба. Пауза.
Забрали рюкзаки из столь любезной нашим сердцам гостиницы "Талисман Коктебеля" и, разморенные после сытного обеда, побрели к знакомой будочке. "Будет, будет на четыре автобус!", ликовала девушка, распахнув нам навстречу свое окошко. И правда, маршрутка вскоре подъехала.
Мы погрузились в пустой салон, долго выбирали места, облюбовав в результате задние. Водитель захлопнул дверцу: "Поехали!"
Ехали вдвоем в совершенно пустой маршрутке. Солнце садилось за выжженные холмы, облака оперялись закатом. "Jingle bells, Jingle bells, jingle all the way", играло радио. Наша рождественская повозка неслась по сумеречному шоссе, пересекая Крым. По дороге заходили и выходили какие-то люди, мелькали указатели "Старый Крым", "Раздольное", "Изобильное". Мы дремали на задних сиденьях под рождественские напевы. Сгустилась ночь. Водитель лихо подрулил к Симферопольскому вокзалу: "Просыпайтесь, красавицы!"
Пока я просыпалась, Оленька уже выскочила из маршрутки, познакомилась с водителем автобуса на Севастополь и даже запихала наши рюкзаки в багажник. Автобус этот отправлялся только через полтора часа, следовательно, у нас было время побушевать.
Сначала вломились в Макдональдс. Эти чудные заведения как добрые маячки в многотрудной дороге путешественника, там всегда ждет его чистый сортир и горячий кофе.
Мы разительно отличались от жителей Симферополя, дети и взрослые засматривались с ужасом и восхищением: шальные глаза, встрепанные волосы, пахнущие морем и солнцем, грязные по колено штаны еще той, горной грязью. И каким-то беспечным, нездешним счастьем веяло от нас, аурой дальней дороги.
Кофе, как всегда, оказался на высоте - почему-то только в украинском МакКряке делают крепкий густой эспрессо. Насладилась памятью харьковского студенчества.
Потом попытались купить обратный билет, но продажа билетов на завтрашний севастопольский поезд начиналась только через час. Уже по инерции продолжали бушевать, прогулялись по знаменитой чебуречной улице. Знаменита она тем, что в каждое окончание очередного крымского похода мы с друзьями бегом, за десять минут, судорожно скупали там чебуреки и пиво, и "чего-нибудь сладенького, и это тоже", а потом неслись на харьковский поезд. Эх, молодость! Из уважения к прошлому съела чебурек.
Ехали без мест, дав денежку водителю. Т.е. места были в самом конце салона этого потрепанного жизнью Икаруса. Только осторожно втиснули свои натруженные коленки, как впереди сидящие детки азартно заверещали: "Папа, папа, как нам откинуть сиденья???" Папа посмотрел на деток, перевел взгляд на нас, вгляделся пристально и печально сказал: "Не надо, дети. Сзади сидят туристы, они тоже люди" . Детки оглянулись и прочитали в наших глазах мрачную решимость запинать каждого, осмелившегося откинуться на усталые ноги.
Автобус взревел и врезался в ночь. Мы задремали. Сквозь сон лениво думалось, что от Симферополя до Севастополя всего два часа, два часа - и на море. А ведь в далекой Москве два часа - это дорога в гости от меня до Оли. И как по-разному может наполняться время: или за один день побывать в четырех городах (Феодосия, Коктебель, Симфер, Севастополь), или целый день проваляться на диване с книжкой и семечками. И как меняется человек в дороге - глаза изменяют цвет, на свободу отпущена улыбка... В дороге я вся подбираюсь, как выпущенная стрела, и расслабляюсь одновременно, и тогда у меня на ладони - все дороги этого мира. Расширяется взор, в поле зрения попадают смешные вывески, интересные здания, отблески солнца, характеры прохожих... В жизни обычной мой взгляд - вовнутрь, книгами, музыкой я огораживаюсь от окружающих подробностей. Или вот, Севастополь. Почему мы туда едем. Из Севастополя хорошо уезжать, скажет Оля. И правда, для странника это веская причина. Еще там есть море, добавит подруга. О да, близость моря делает многозначными переулки, ветра говорят на разных языках, к земным дорогам добавляются пути морские...
Только замечталась-призадумалась - уже приехали. "По коням", сказали рюкзаки. Нас тут же обступили бабки с табличками "сдам комнату", "комната" и прочие вариации на тему. Я, расслабившись забыла их послать и вступила в диалог о ценах и расположении. Бабки почувствовали добычу и вцепились в нас с жизнерадостностью гиен. Мы мчались через рельсы к вокзалу, бабки сайгачили следом, дыша в затылок. "Жека, мы ведь не будем ночевать у этих монстров!", взмолилась подруга. Ободрила ее как могла.
На вокзале купили на завтра билеты, у милой кассирши выяснили, где находится комната отдыха. Вдруг дверь в вокзал отворилась и ввалилась отколовшаяся от стаи бабка, даже тетка, с ядовитой помадой и всклоченными волосами: "Ну че, девчата? Идем? Не дорого!" Поначалу отказывались вежливо, потом Оля, вся - звенящий ужасом нерв, грубо накричала. Тетка вышла и терпеливо ожидала за дверью, как шакал - свою добычу. Собравшись с духом, мы покинули надежные своды вокзала и бодро зашагали к комнате отдыха. Тетка семенила следом, отрывисто вскрикивая: "Вы к Людке пошли, да? Так у меня дешевле будет. У, Людка, зараза!" Мы перешли на рысь и добежали до заветной двери. Скромный звоночек, подруга нажимает кнопку, и тишина. Из темноты вдруг материализовались бабки и стали окружать нас плотным кольцом. Оля вдруг увидела, как у них вырастают клыки и когти, и в ужасе забарабанила в дверь: "Откройте нам, пожалуйста, нас сейчас съедят, ну скорее же..." Дверь, исполненная бесконечного молчания, не поддавалась. Оля судорожно вцепилась в кнопку звонка. Бабки приближались. Дверь молчала. Подруга находилась в своей собственной серии фильма ужасов, зрачки ее расширились, дыханье сбилось. Внезапно она плечом навалилась на дверь, та поддалась и с победным кличем: "Бля!!!" мы ввалились в комнаты отдыха. Администратор брезгливо на нас уставилась. Бабки остались в ночи.
В двухместной комнате перевели дух, отсмеялись. "У-уу, белье постельное!" - я с восторгом Пятницы потрогала грязным пальцем серую простынь. Выдохнула: "Оно настоящее!". Оля приободрилась и произнесла кодовую фразу: "Ну шо, аглы?" Аглы, пароль принят, и мы вышли в ночь, дышащую близким морем.
"Вези меня, ночной экспресс, в старый отель", распевали мы в трамвае по дороге к центру. Центр встретил ветром и безлюдьем. "Домов кварталы спят давно, видят сны", продолжаем петь. Редкие прохожие убыстряют шаг, торопятся в тепло своих зеленых абажуров и лишь мы, два путника, бредем в ночи навстречу морю, твердя заклинание: "пятое января, пятое января".
Неподалеку компания молодых людей пристает к проходящим мимо девушкам в шубках и острых сапожках. Оля напрягается:
- Давай их обойдем.
-Ты посмотри на нас, ну кто на нас польстится? - отвечаю смехом. В штанах, до колен забрызганных седой засохшей грязью, Оля в клетчатой рубашке, парусящей поверх свитера, я в огромной жилетке и бандане, из-под которой выбиваются буйные соленые кудри - мы проходим мимо задиристых хлопцев. Ноль эмоций с их стороны.
--
Вот видишь!
Ищем лошадку. Забавная качелька - лошадка на пружинке - стояла перед входом в чебуречную далеким маем 2002 года, когда мы, спустившись с гор, взахлеб бушевали в Севастополе. Поначалу на животное уселась Оля, поджала коленки, раскачалась и вдруг залилась счастливейшим смехом. Мы с Никитой, а также прохожие, взирали с недоумением. "Эге, как подругу-то накрыло", жалостливо думала я. "Жека, ты только попробуй!", верещала Ольга. "Ну, если ты настаиваешь" - я с опаской взгромоздилась на лошадку, оттолкнулась, поджала коленки. И вдруг мир преобразился, как поворот детского калейдоскопа. Ярким цветом вспыхнуло небо, колокольцами зазвенели улицы, сложилась мозаика ветров и крыш. Раскачиваясь, галопом настигая детство, я безудержно хохотала. "Вот видишь, видишь!" - подпрыгивала подруга. Такая вот магическая лошадка, мгновенный проводник в измененное сознание. Ее-то мы сейчас и ищем, "призрак детства, признак детства."
Лошадка, ау?
Чебуречную нашли, ту самую, майскую. Лошадки нет - наверное, на ночь убрали в стойло. Вваливаемся в чебуречную:
--
Один, нет - два, нет - три - с грибами, и два, нет - три - с мясом.
--
И пиво.
--
И сок.
--
И это тоже.
Поели, можно и поспать. Едем к себе на вокзал, в комнату отдыха. Долго не решаюсь улечься на простынь. Спим.
6.01.03
Подъем, как всегда, труден. Олин сотовый сдох вместе с выставленным на нем будильником, пришлось проснуться самой, отклонившись на десять минут от назначенного времени. Привожу себя в порядок.
--
Оленька, Оля, вставай!
- Да, да, да, сейчас-сейчас - подружка завозилась, удобнее умащиваясь в одеяле.
--
Блин! Оля, уже полдесятого!
- Да-да, конечно - нос прикрывается одеялом. Тогда я шепотом: Секонд Хэнд..
--
Где?! - глаза распахнулись.
Завтракаем Мивиной, я сижу на кровати наизготовку.
- Слышь, Жека, где-то у тебя был пинцет, - и подруга на пол часа зависает перед зеркалом. Я молча закипаю, как котелок на костре. "Идем-идем", - Оля повторяет мантру, выгибая перед зеркалом тугую бровь. "Сейчас-сейчас", приговаривает она. Наконец выходим.
--
Что, девочки, все? - вопрошает администратор.
--
Ну да, уходим. Будем в четыре, добавляю я из вежливости.
--
Тогда доплачивайте.
--
???!?
- У нас в двенадцать - расчет, остаетесь дольше - платите, - с терпеливостью воспитателя в интернате для умственно отсталых, поясняет тетка. Договариваемся с ней поставить рюкзаки в кладовку.
Итак, номером первым значится Секонд Хэнд возле вокзального базарчика. Привожу себя в пытливо-поисковое настроение, руки - локаторы, глаза - рентген. Каждый мой бросок в вещевой омут - удача. Белая рубашка в смешные заплаты, коричневый льняной пиджак, шелковая блуза с капюшоном...Что-то не налезло, передаю Оле. Подруга самозабвенно роется в свитерах, время от времени с видом фокусника вытягивает стильные шмоточки.
Продавщицы долго смотрят на это буйство: мы, поскидав свою одежду, в футболках носимся по магазину, в воздухе мелькают рукава, поблескивают пуговицы...
--
Девочки, вы же у нас в мае были?!?
--
Да, да!!! Вы нас помните?
--
Конечно-конечно, вежливо говорит продавщица, подтекст - "такое не забывается".
--
Ты глянь, какой материал, какая тряпочка стильная! У меня же нет штор!
--
У тебя есть жалюзи.
--
А штор нет, - логично заявляет подруга. Я умолкаю.
Откуда-то продавщицы извлекают огромный кулек, складывают наши вещи. "Постоянным клиентам - скидка 10%". "Хо-хо, мы - постоянные клиенты в севастопольском Секонде!", - ликует сердце, словно нас наградили этим званием в Парижском бутике на Вандомской площади.
От шторы Оля, скрипя сердцем, отказалась - наш пакет чуть ли не трещал по швам. "Словно старушку ограбили", хихикнула подруга.
Обмыли покупки пивком в ближайшем кафе. Взвалив на плечи мешок, добираемся до рынка в центре Севастополя. Прежде чем предаться буйству, решаем перекусить. А вот и давешняя лошадка, стоит себе перед облюбованной нами чебуречной. Хочется чего-нибудь полезного. И острого. Беру селедку, салат из острой морковки и пирожок. В селедке полно костей, отбросив вилку, обеими руками, засучив рукава по локоть, извлекаю кости, сплевываю их на салфетку. Кто б меня видел!!!
Итак, рынок. И разочарование - два огромных Секонда, предмет наших устремлений, закрыты. Огорчению нет предела. Оля пытается найти на рынке разливное вино, торговцы смотрят недоуменно - в Севастополе разливное вино не продается по определению. "Где ты, коктебельская тетечка, Черный доктор, Бастардо и Мускатель?", печально приговаривает подруга. Да, придется покупать бутылки, что тяжелее и дороже. Мы в грустях.
Покупаю огромный острый баклажан, до отказа забитый острой морковкой, съедаю на месте. Жизнь налаживается. Беру корешки пастернака, в Москве эти корешки не водятся. Вдруг вижу благостного вида тетку, возле которой - банки с молоком и стаканы варенца с запекшейся вкуснейшей пенкой. Застываю в раздумьях, пытаясь просчитать возможные последствия пива, селедки, корейских соленостей и варенца. "Если можешь - прости", шепчу желудку и решительно тянусь к стакану. Закрываю от удовольствия глаза, причмокиваю на весь рынок. "На здоровье, доченька!", тетка лучится счастьем.
Выбираемся с рынка, по дороге к вокзалу находим очередной Секонд. Пакет наполнился новыми вещами. Едем на вокзал, в его окрестностях пытаемся купить вино. Почти все магазины закрыты в предверии Рождества. Находим "Вина Крыма", Оля отоваривается под завязку.
Забираем из кладовки рюкзаки, идем на перрон, оседаем на лавочке. "Блин, а вино в поезд?", осенило меня. Долго считаемся, кто идет за вином, у Оли на лице - бесконечная усталость. Иду я, перешагивая столь осточертевшие за эти дни рельсы.
В ожидании меня с бутылкой Оля разрабатывает план захвата поезда. У нас боковые верхние места, а ей очень хочется угнездить свой рюкзак в нижний ларь купе. Решаем ворваться первыми и захватить нижнее багажное место.
Вначале все идет по плану - мы первые, нижний отсек пуст, Оля кладет туда свой рюкзак и с победным видом восседает на своей боковушке. Минут через пять в вагон заходит необьятного вида тетка с толпой провожающих. Она легким взмахом увесистой руки открывает ларь под своей нижней полкой, видит там грязный рюкзак, помада на полных губах бледнеет от ярости:
--
Что это?
--
Это мой рюкзак, - тоном профессионального психотерапевта отвечает Ольга.
--
Это моя полка, и там будут лежать Мои вещи, - визжит тетка.
--
Я это место заняла первая, - терпеливо повторяет Оля. - Мой рюкзак не может лежать наверху, он скользкий и со всеми бутылками на Вас же ночью и упадет, - уже угрожающе.
--
Вытаскивай свой рюкзак, быстро!!! - верещит тетка.
--
Еще чего, не буду, - упирается Оля.
Мужик из провожающих за шкирку вытаскивает рюкзак, тетка ликует, Оля разражается ругательствами. Сую ей в руку пиво, выходим на перрон. Подруга кипит негодованием, словив эту волну, прохожие вокруг начинают спотыкаться и падать. Когда на наших глазах навернулась пожилая женщина, мы, убоявшись развития ситуации, возвращаемся в вагон. "Ты пей, пей!" - я настойчиво предлагаю Оле пиво, авось попустится. Тетка нахально громоздится на своей нижней полке, объемным задом придавив скрытую в недрах сумочку. До нас доносится, что она едет до Харькова.
--
Я поняла, поняла, почему тебе Харьков не нравится. Там все такие, - осеняет подругу. Почти все. Наши друзья из другого анекдота, - добавляет Оля.
Я припоминаю фразу "Харьков - кугутский город", Оленька радостно повторяет ее на все лады. Тетка тянет руки к полуторогодовалому мальчугану, своему соседу, ути-пути. Дитя захлебывается криком. "Её даже дети боятся, бедный мальчик, как я его понимаю", говорит Оля на весь вагон. "Ути-пути", воркует тетка, детеныш ревет и жмется к маме.
По проходу идет наш проводник, похожий на олимпийского мишку после трех бутылок пива, весьма потрепанный. "Ну вот так всегда, только сели - постель им, чай. Будто дома не могли чаю попить", бубнит он себе под нос. Мы веселимся, колеса стучат, поезд едет. Начинаем знакомиться с купе напротив моей боковушки - девушка Наташа, цветочек аленький, дядька - пивной животик, женщина в суровых очках с видом учительницы на пенсии. В Бахчисарае пополнение - веселый Данила и скромная девочка Саша. Оля тут же меняется местами с Данилой, спать на своей боковушке с видом на злобную тетку она не может.
Извлекаем рождественское вино, угощаем попутчиков. Завязывается разговор. Слово за слово, Оля раскручивает компанию поиграть в ассоциации, потом в корову (ах, пещеры!). На огонек подтягивается унылый мальчик Леша. "Я и слов-то таких не знаю - абстракция, как мне его показать?", - скромничает он. Данила показывает белые крепкие зубы, шутит беспрестанно. Весело.
В пять утра в Харькове выходят Данила и девочка Саша. "Будить - не будить", - задумчиво бормочет наш проводник перед Харьковом. "Этого будить - этого не будить. Или будить?"
В шесть утра - таможня. По мою душу. Протягиваю паспорт, наш, российский парень задумчиво его листает.
--
Лет сколько?
--
25, - отвечаю обреченно.
--
Правила знаете?
--
Скорбный вздох.
--
А что ж нарушаете?
--
Забыла, дяденька, честслово. Всего-то три месяца прошло, как 25 стукнуло, еще не привыкла.
--
А на Украину как въехала, а, забывчивая?
--
Так украинская таможня напомнила.
--
И хорошо напомнила?
--
Очень хорошо, основательно, - я вытягиваюсь в спальнике на полке, мол, даже на постель нет денег.