Два лета
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Их встреча не более, чем мираж, но для Нее он явился возрождением, для Него - взрослением.
|
Письменная Галина Васильевна.
ДВА ЛЕТА
(Повесть в письмах)
ЛЕТО ПЕРВОЕ
Письмо Ей.
10 июля. Вечер.
Сам удивляюсь, почему осмелился писать Вам. Ведь я забыл Вас, сразу, отойдя от калитки, как кусты акаций, что растут вдоль вашей дороги. А сегодня сумрак за окном вдруг навеял о Вас тоску, как о далекой, несбыточной мечте.
Мне кажется, с Вами можно, необходимо, без игры в словах, жестах. С Вами можно просто - быть. С Вами не нужно претворяться, лгать, лицемерить. Поймите меня правильно: не хочу, чтобы Вы обманулись, выдумали меня, или хуже, не увидели меня. С Вами мне хочется быть апельсином без кожуры.
Еще несколько дней назад не знал, зачем я здесь. Мне скучно было в городе. Утомило однообразие постных и серых лиц, духота, визг автомобилей, вечная толкотня. Как не затосковать и не сбежать из опостылевшего города. Куда? Конечно же в деревню, которую я, как и город, тоже не люблю. Слишком много неба, солнца, переизбыток красок и звуков. Тишина здесь невыносима. Должно быть, я сам кажусь скучным и однообразным, как городская суматоха. Нет, это не так. Просто я в себе отсутствую. Впрочем, так было до дня, нет, часа...
Я близорук от природы, очки не терплю, часто хожу без них. Тени, лишь очертания на мир проявленный, где ничто не давит на душу, так я защищаюсь от внешнего мира. В тот день я тоже был без очков. С утра был зол на солнце, жару, зелень, на себя - на все. В деревне оставаться не хотелось, в город возвращаться тоже. На озеро пошел, чтобы сбить хандру. Сюда же чуть ли не весь город сбежал, соблазненный сенью сосен и водной прохладой. Вступить некуда, кругом тела, словно деревья поваленные ураганом. Все теснило, раздражало. Оттого, вероятно, вода не освежила моего молодого тела. Я вышел на берег через густую заросшую заводь, где редко кто осмеливается купаться. И вдруг...
Вдруг увидел женский силуэт, сливающейся со знойной синевой дня: коричневый бархат покрывал стройное тело, темные влажные волосы серебрились на покатых плечах. "Не русалка ли?" - подумал я. Но у русалок волосы зеленые и вместо ног рыбий хвост. Заговорил же, желая развеять наваждение, игру красок жаркого дня. Заговорил со свойственной развязностью юнца. И Вы - это были Вы, - тонко и безобидно осадили мою мальчишескую прыть. Откуда мне было знать, что Вам не двадцать? Ошибся. Я за такие ошибки, в обратную сторону, то есть не как в жизни, где лебедь в гадкого утенка, а как в сказке. Не этой ли ошибкой Вы приворожили меня? Как иначе объяснить то, что я пошел за Вами как собака, точно соблазненный костью. Не скрою, мне даже понравилось, захотелось развлечься, увидеть, чем кончиться. Вы же не оттолкнули, лишь мягко осадили, хотя я и почувствовал что-то настораживающее в Вашем тоне. Сначала Вы молчали. Слушали. Словно судьбе покорялись моему присутствию. Хотел замолчать, уйти, забыть. Не смог. Шел за Вами, словно привязанный, до самой калитки. Вы осторожно намекнули на то, что, мол, не стоит напрасно бить ног. Мне же нестерпимо захотелось узнать ваше имя, чтобы от всей этой странности осталось что-то реальное.
Будто ветку переломив, Вы внезапно остановились. Я невольно опустил глаза, испугавшись вашего пронзительного взгляда. Вы не хотите или боитесь назвать свое имя? - требовал я, несмотря на робость.
На миг Вы задумались и неожиданно проронили:
--
Марина.
Я ожидал услышать и отчество, но Вы отмели все барьеры, условности. Первым и прощальным жестом Вы вручили свое имя, как памятный сувенир, отпуская с ним меня на волю.
С каким облегчением я вздохнул, когда вновь стал принадлежать самому себе. С легкостью забыл о Вас, веря, что ничего от Вас не уношу. Имя? Оно оказалось своеобразным и опасным залогом. Доказательством чему - это письмо.
Думал ли я о Вас? Искал ли Вас? Пожалуй, нет. Но Вы оказались там, где я, или я там, где Вы. Вчера мне не спалось. Мешала ночная духота. Я вышел в июльскую ночь. Ах, что это была за ночь! Мягкая прохлада пеленала мое тело, роса нежила ступни ног. Звезды томно мерцали на потухшем небосводе. Золотой месяц гордо озирал землю. Ноги меня сами вели, я не заметил, как оказался на озере, в той самой заводи, в которой я Вас увидел впервые несколько дней назад. Месяц словно нарочно проложил узкую золотую дорожку по воде. Но что это? Что нарушает благоговейную тишину? Всплеск, еще всплеск и еще, в золотом сиянии знакомый мне уже силуэт. Боже! Я поспешил спрятаться за дерево. Впервые в жизни я видел купающуюся обнаженную женщину. Никогда не встречал такой красивой фигуры. На темных слегка округлых плечах капли хрусталя. Казалось, сама ночь осторожно касалась небольшой упругой груди. Медные лучи месяца скользили по гибкому стану, обмывая тонкую талию, широкие бедра. С замиранием сердца я ждал, когда эта ночная Наяда выйдет из воды. Не вышла, выплыла. Красивые, сильные ноги мягко вступили на берег...
Нет! Я уже не мог забыть! До сегодняшнего вечера жил этим волшебным видением. У меня чувство удара. Так два поезда сталкиваются лбами. Такого чудного мига я не знал прежде. Вы спросите, разве это чудо? Чудо в ощущении катастрофы, в неизбежности, неотвратимости.
Увы, я не умею сказать то, что просится из души. Мне только двадцать лет. Я могу ошибаться, нет, не в чувствах, в осознании, в определении, потому что внутри всегда больше, чем на устах. Сделайте скидку на юность, на внезапность взрыва, на волнение, страх, и Вы поймете, как не просто писать Вам. Мне ничего от Вас не нужно. Вы - есть, это дает полное ощущение жизни, которого у меня до сих пор не было. Мне необходимо Вас увидеть, хотя бы для того, чтобы услышать "нет". Не смею просить. Все же прошу. Я упрям и настойчив. Буду забрасывать Вас письмами. С утра до вечера стоять у калитки, пока Вы, наконец, не выйдете. О, если бы Вы вышли, тогда бы я смог разглядеть каждую черточку вашего лица.
Письмо Ей
12 июля. Вечер.
Вы промолчали. Такое чувство, что писал в пустоту. Не поверили в мой искренний порыв? Не поверили моей молодости? Быть может, Вы правы. Кто я для Вас - зеленый мальчишка, подверженный снам наяву.
Вот уже вторые сутки, ноги несут меня к вашей калитке. Жадно вглядываюсь в небольшое окно под крышей, с белой тюлью. Я знаю, почему Вы живете на чердаке, чтобы быть ближе к небу. Вас влечет его простор, свобода, дыхание. Знаю другое. Вам уже небезразлично мое появление. Сегодня тюль чуть колыхнулась, у Вас в комнате живет ветер? Вас, наверное, умиляет мое упрямство, но я по-прежнему прошу проявить ко мне снисхождение. Мне не под силу бороться с вашим молчанием.
Письмо Ей.
16 июля. Утро.
Вы упорно молчите. Я тоже решил замолчать. Кажется, я свыкся с вашим окном. Оно милосерднее Вас, в тайне от Вас, рассказывает о Вас. Рассвет лишь осторожно постучит в окно, как Вы уже на ногах. Какое-то время Вы суетитесь в комнате, затем спускаетесь вниз, распахиваете двери, окна, садитесь завтракать. Потом вновь поднимаетесь к себе, садитесь за стол и что-то пишите. Ах, если бы мне! Нет ничего таинственнее неотправленных писем. Для Вас стало почти необходимостью украдкой смотреть в окно и знать: на месте я или нет. Не пойму, Вы таитесь от меня или от себя?
Я старался удержать себя: ни ходить, ни писать, не смог, это сильнее меня. Не хочу верить, нет, Вы не жестоки. Вы боитесь первого шага? Или Вы хотите его от меня, чтобы не Вы из, а я в калитку? О, я не робок, но мне нужно знать, что Вы хотя бы не прогоните. Ради Бога, освободите меня от пытки ожидания: верните мне меня!
Письмо Ему.
17 июля. Вечер.
Друг мой, твои письма -- безудержность юного сердца, ищущего приключений. В Тебе говорят двадцать лет и только. Ты приучил меня думать о Тебе, как о дожде: пойдет не пойдет. Я, было, обрадовалась твоему благоразумию, не видя Тебя несколько дней. Наступило сегодня и - Ты на означенном месте. Друг мой, пишу для того, чтобы излечить Тебя от искуса разверстой пропасти - затянет. Зачем Тебе расшибаться, зачем игра теней? Ты не мной околдован. Лето - пора миражей, юность время - романтики. Ты обманулся дуновением того и другого. Пойди вновь на озеро, на пляж, и молодые более красивые тела околдуют Тебя. Между нами пятнадцать лет - целая жизнь, мною уже прожитая. Мной скуку юности не развеять. Не трать напрасно время и бумагу.
Письмо Ей.
19 июля. Утро.
Я знал, Вы добры. Вы отозвались. Я счастлив. Нет, не будьте так строги, не отталкиваете теперь! Я хочу Ваших писем, я нуждаюсь в Вашем голосе. Молю, не замолкайте!
Письмо Ему
20 июля. Вечер.
Мой друг, писать Тебе все равно, что резать на руке вены. Ты продолжаешь упрямо стоять у калитки. Ты втянулся в опасную игру. Я же играть не умею. Когда человек на протяжении многих лет живет в темноте, от внезапного света он может ослепнуть. Я давно живу отдельно от всех и ничего не жду. Ты - случайный солнечный луч, заглянувший в окно моей мрачной обители ночью. Я же лучам, даже если они обжигают, тем более, когда обжигают - не верю. Ты отражение того, что обещало когда-то быть и не сбылось.
Мне жаль твоего ожидания, томления твоей одинокой фигуры. Ты смотришь не в то окно, стоишь не у той калитки. Надень очки и иллюзия рассеется. Твой эфир обретет грубые, резкие, реальные формы, волшебство исчезнет.
Письмо Ей.
21 июля. День.
Марина! Наконец я осмелился написать Ваше имя. Напрасно Вы пытаетесь меня охладить, отрезвить, предостеречь. Поезд уже пошел по рельсам, и толкнули его Вы.
Вы снизошли до писем. Вы откликнулись. Почему бы нам ни встретиться? Всего раз, один раз! Мне эта встреча нужна как иссохшей земле дождь. Поймите, я сам растерян, себе не принадлежу. Прошу об освобождении. Дайте мне дышать, дайте мне пить. Неужели я так много прошу?
Письмо Ему.
22 июля. Вечер.
Уступила? Снизошла? Надо быть камнем, чтобы вынести одинокую фигуру, застывшею в безнадежном ожидании. Вышла не Тебя жалея, а чтобы отрезвить. Мне хотелось, чтобы Ты, наконец, прозрел.
Твоя молодость, чуть наметившийся пушок над полными, четко вырисованными губами, твой мягкий румянец на чуть широком и вытянутом лице, твоя атлетическая, соблазнительная стать, - что мне с этим делать? Я перед этим беззащитна. По-матерински беззащитна, в желании уберечь, отвести, пока не поздно.
"--Вы!" - не веря, полупропавшим голосом произнес Ты, когда я вышла. Ты жадно, даже неприлично, оглядывал меня с ног до головы, видя во мне только то, что позволяет близорукость твоих светло-голубых глаз.
На долю секунды мне показалось, будь я непреклонней, произнеси я то, что собиралась: "Мальчик, остынь! Посмотри на себя и на меня! И давай разойдемся". Ты, кажется, умер бы на месте. Ничего не оставалось, спасая Тебя, подхватить Тебя под руку. Как скоро наши шаги слились в единый шаг.
"-- Почему, почему женщины все так усложняют! Вот мы идем по лесу, здесь прохладно, красиво, свободно, легко. Нам хорошо. Вы же хотели, чтобы радом с Вами был спутник, не могли не хотеть. Зачем же лишать себя радости, сколько бы мы уже прошли, мы упустили время!"
Над нами синей шапкой небо. Солнце бросает свои золотистые блики сквозь изумрудную крону деревьев. Неугомонно поют птицы. Рядом странный спутник, вышедший из лета. Ничто и ничего никому не нужно. На самом деле, почему за этим взаимным пешеходством должно что-то стоять?
Мне мило слышать все твои "не люблю": города, деревни, жары, комаров, что только не. Юности дозволено протестовать против самой жизни. Слава Богу, не вслушиваюсь, я позволила себе чуть отдохнуть возле твоей мятежной души и метущего сердца.
"-- Марина, с Вами хорошо, Вы все понимаете. Я сходу Вас разгадал. Вы умеете слушать, проникать, с Вами можно обо всем".
И Ты говорил обо всем: о скуке, пустоте, о том, что Тебе не хватает полноты. Ты еще так чист и невинен в своем вхождении в жизнь. В твою чистоту погружаюсь как в родник. И все же до самого дома, меня преследовал вопрос: зачем все это? Чем веселее, непринужденнее был Ты, тем грустнее и молчаливее - я. Когда мы подошли к моему дому, Ты спросил:
"-- Завтра будет?" - своей голубизной заглядывая мне не в глаза, в душу.
Оно будет, но без нас. Лучше остановить все сейчас, когда еще ничего не наметилось, не утвердилось, когда кроме спутничества - ничего. Я ушла молча без ''да'' и ''нет''.
Письмо Ей.
25 июля.
Я сам думал, что первая встреча все решит и станет последней. Нет, я этого не хочу, не хотите и Вы. Разве нам было плохо? Разве мы совершали что-то недозволенное? Прошу Вас, не бросайте меня теперь, когда я узнал цвет ваших глаз, они карие. Когда узнал ваше лицо: строгое, светлое, немного вытянутое, с правильными чертами. Ваш взгляд - Вы не смотрите, пронизываете. Ваши губы не полные и не тонкие - нежные лепестки роз. Я не заметил на Вашем лице ни одной морщины, разве что у губ. Вы много думаете и слишком строги к себе. Ах, зачем Вы говорите о возрасте! Что мне до ваших лет, главное это Вы. Я слишком долго был без Вас, чтобы надышаться одной встречей.
Письмо Ему.
26 июля.
Друг мой, Твое упрямство, настойчивость, пугают. Зачем письма? Встречи? Однажды Ты проснешься, и все станет таким, каким есть: лето будет просто летом, озеро - водой, в которой не живут русалки и нимфы, а только рыбы. У нас разные миры. Ты - в будущем, я - в прошлом. Ты - день, я - ночь, мы не совпадаем.
Письмо Ей.
Вечер того же дня.
Пусть! Я должен видеть Вас, говорить с Вами, чувствовать Вас рядом!
Письмо Ему
30 июля. Ночь.
Два часа ночи. Я не знаю, где Ты живешь, и не хочу знать. Сейчас Ты спишь, утомленный вереницей длинных дней.
Нелепо. Все нелепо! Никому не дано оспорить себя у судьбы, но все же оспариваем, пытаемся обмануть. Ты спишь, должно быть, сладко улыбаешься во сне, как улыбаются дети, зная, что пришел срок исполнения заветного желания. Что Тебе снится - наши прогулки или что-то свое? Чтобы не снилось, твой сон -моя бессонница.
Боже, с первой минуты, секунды, твоего невидящего взгляда о мой видящей; задолго до этого лета, задолго до всего, знала об этом часе, как знаю о неизбежности времени. Уже вижу ту черную занавес, которая необратимо упадет между нами, чтобы разъединить наши судьбы, мимоходом, случайно, слившихся на один миг в одну.
Могла, должна была, пыталась, отстоять себя у себя. Ты окликнул одинокую прохожею. Устав от тесноты в себе, от неизбывной тоски, жаждуя непременного выхода, все равно как, я отозвалась, заведомо зная - на пустоту. Как это много для Тебя, и как мало для меня.
О, я многое бы отдала, чтобы загнать четверть, одну четверть своих лет назад. Тогда бы мне не было дела ни до какого потом, даже до сегодня - отдаться смерчу, пусть несет, пусть решает: выжить или погибнуть. Лучше погибнуть.
Зачем надел очки? Очки, какой пустяк, а между нами словно бездна пролегла. Повеяло предостерегающим холодком. Оба осознали: не врасти в единое целое. От обоюдного понимания, кольцо неловкости размежевало нас. И вдруг стало легко, как бывает, когда вещи распределены по своим местам. Мы уже свободно шли рядом, каждый в своем. Но был еще кто-то - незримый, кто не позволял полной, окончательной разобщенности. Он изъял из нас все физическое, слил наш шаг, дыхание, слух. Это при нашей-то внезапной отдаленности друг от друга! О чем говорили? Так, ни о чем, ибо все равно. Все работает на убывание. Нам нет дела друг до друга, в нас нет тел, только души, которые сами по себе. Мы свободны друг от друга. Не к этому ли мы стремились все эти дни?
Назад возвращались с мирской тяжестью в ногах. Неожиданно я поймала себя на том, что всю дорогу говорил Ты, и только о себе, как Тебе без меня.
"-- Марина, я вчера проснулся, и мне стало грустно. Жизнь, оказывается, так быстро бежит. В ней же столько нужно успеть сделать, и как бездарно растрачиваются драгоценные дни. Марина, я не люблю книги, они отравляют душу. Они всегда о том, как должно бы - быть, но они ничему не учат, злого они не делают добрым, дурака - умным. Марина, я совсем не могу быть один. Это плохо? Я бы не смог жить в деревне, ее просторы удушают, а в городе - слишком людно, тесно. Мне вроде как нет места на земле. Это пройдет? Марина..."
Мое имя точно составной союз. Где Ты - меня нет. Не впускаешь. Я и не рвусь в твое никуда, в нем мы неосуществимы. Казалось, мы прощались, расставались. Каждый из нас понимал: отгорело. Даже тяготиться друг другом начали. Спасла все та же калитка.
Но откуда эта растерянность в твоих глазах? Непривычно возвращаться в реальность? Гора чувств и мыслей навались на Тебя. Детская, почти застенчивая надежда блеснула в твоих глазах. Ты вдруг ощутил всю важность меня - для себя. Это как уход солнца, когда оно светит, его не замечаешь, как сошло за горизонт - обозначилась все его значимость. Как много я для Тебя в эту фаустовскую минуту вечного ухода. Много, но не я, а кто-то, кто через меня оформляется в твоем сердце.
Неожиданно, словно чего-то, испугавшись, Ты задержал мою руку.
"-- Еще одно завтра!" - не просьба, мольба тонущего.
"-- Что за ним?" - глухо спросила я.
"-- Без завтра я задохнусь!"
Физически почувствовала твое удушение. Нет, не могла, не смогла его допустить. Слабости тела все простительно, слабости сердца - ничего. Всегда это знала, и все же...
Ты сладко спишь, предвкушая свое - завтра. Я врываюсь в твой сон, не тревожа. Что ж, пусть будет завтра, еще одно Твое завтра, с надеждой на пробуждение.
Письмо Ей
1 августа.
Марина! Когда я с Вами, я будто в другом мире, на другой планете. Все эти дни я точно в пьяном угаре. Вы будто опоили меня чем-то. Сегодня мне показалось, что я Вам наскучил, и Вы отбросили меня как ненужный сор. Вы перестали быть со мной, ушли в себя. Перестали слушать меня. Я говорил о своем одиночестве, о тоске, о том, что мне хочется простоты. Вы на все отвечали сухо и обидно: "Молодость", не то, оправдывая, не то, осуждая. Вам было неинтересно, может, не нужно. До этого часа у нас было одно небо, одна тропа. И вдруг леденящая отчужденность душ. Как бы ответом на все мое непонимание, Вы неожиданно прочли:
Я и услышу и пойму,
А все-таки молчи.
Будь верен сердцу своему
Храни его ключи.
Я пониманием - оскорблю
Не оттого, что не люблю,
А оттого, что скорбь - твоя,
А я не ты, и ты не я.
Да, Вы умете оторвать от земли, поднять над собой, только отчего полет идет через отчуждение? Я за Вами как в гору иду. Мне страшно и высоко. Но Вы не даете упасть. Скажите, почему же тогда тяжесть? Боже, я Вами ненасытен. Я уже не могу без этих часов безвременья, без Вас! Марина, пусть будет, само по себе будет, не вынуждаете каждый раз молить о продолжении. Ведь это все равно будет. Неужели Вы до сих пор этого не поняли?
Письмо Ему.
3 августа. Ночь.
Когда Ты проснешься, на столе у Тебя будет лежать это письмо. Ко мне же ночь так и не войдет. Ты прав, мой друг, я отпустила время. Не хочу держаться за ненадежные поручни, все равно не выдержат.
Я бы многое могла сказать, но зачем? Нас, кроме леса, ничего не связывает. Все отлетит, отгорит, сказанные слова исчезнут. Останется только блеск глаз и слепящее в душу солнце. Поверь, этим можно и нужно жить.
"-- Марина, мне с Вами хорошо. Очень хорошо. С Вами как с озером, ведь оно ничего не требует взамен любви к нему. Марина, я обязательно приеду на следующее лето: чтобы вновь утратить ход времени, быть в пространстве без границ, растворяться в красках лета. До Вас я этого не умел".
Так сказался ребенок. Дружок, чтобы следующее лето продлилось, это лето не должно завершать своего круга. Так не бывает. Чудо, дружок, дважды не повторяется. Ты же хочешь чуда...
Нет, не Ты, а я жажду чуда! Ты воскресил мою юность. Она та звезда, что жгла тебе в спину. Милый друг, чтобы следующее лето было, нельзя ни осени, ни зимы, ни времени. Время же неизбежно обозначится с твоим пробуждением. Вот почему хочу, чтобы Ты спал безмятежным сном, когда я не сплю.
Письмо Ей.
15 августа. Утро.
Мне пришло на ум: когда люди рядом, когда встречаются, чуть ли не каждый день, идут в те же места, по тем же тропинкам, им не нужны письма. Что-то есть разъединяющее в том, когда голоса летят не через километры, а через несколько улиц. Но нам нужны письма, так мы длим встречи, договариваем недосказанное.
Больше месяца мы повторяем одни и те же действия, утром ли, вечером ли, мы читаем письма, оба замираем в ожидании неизвестно -- известного. Я просыпаюсь с мыслями о Вас, подгоняю время, спешу к вашей калитке. Жадно вглядываюсь в окна. Смотрю на дверь и жду, жду. Вы всегда заставляете ждать, испытываете мое терпение. Наконец выходите, буднично, не спеша, словно в магазин. Вместо приветствия, равняетесь со мной, и мы идем. Вернее, ноги нас ведут по заученному ими маршруту, говорим о чем угодно, только не о нас. О нас мы вообще не говорим. Каждое утро я порываюсь уехать. Проводив Вас до калитки, даю себе слово - больше не писать писем. Но не уезжаю, и продолжаю писать Вам, ожидая и боясь ваших писем: сдержанно-откровенных.
Марина! Как завороженный смотрю в твое окно, вместо того, чтобы под стук колес уноситься в городскую суету. Всякий раз ловлю себя на страхе, что если не выйдешь, и хочу, чтобы не вышла. Этот страх внушен Тобой. В последние дни я заметил на твоем лице странную задумчивость. Мы входим в лес, и я жду, вот сейчас скажешь важное, может быть, даже о расставании. Или о том, чтобы не допустить его. Но Ты молчишь, о нас молчишь. Внезапно на твоем лице скользит улыбка. Ты осторожно касаешься не руки, моего локтя. И тогда я уже полон решимости произнести то, что давно носится в воздухе, на что не решаешься Ты. Если бы Ты знала, как я извелся, как устал от самого себя. От пытки борьбы, которую навязываешь Ты. Да, Ты! С Тобой нельзя как с другими. К Тебе нужно через рвы...
Я так больше не могу и не хочу! Эти бесконечные прогулки, нескончаемые беседы о жизни где-то. Разбиваюсь о твою закрытость, как о китайскую стену. Нет, не хочу видеть в Тебе только душу, потому что вижу твое лицо, фигуру - все это сводит меня с ума. В твоем воздушном замке просторно, но чего он стоит, если создан не руками! Спусти его на землю, ибо я не дух.
Ты сказала: "-- Для единения душ притяжения тел не нужно. Иначе неизбежно разобщение. Любовь - круг, она не терпит частичности".
За этими словами Ты, как за щитом Александра Невского. Я им отброшен. Патетика, Марина, хороша на бумаге, на экране, но не в жизни. В розовом тумане легко расшибиться о первый попавшийся булыжник. Марина, я хочу легкости - но Твоей! Отрыва - но Твоего, с Тобой единого! Зачем границы, полужесты, полувзгляды, расстояния!? Может быть, за всем этим Ты таишь иное? Боишься моей молодости или разлуки в зиму? Нет, ничего не может прерваться, иначе, зачем это лето!
Я больше не могу метаться в себе, между твоими ''да'' и ''нет''. К черту звезды, воздушность - ВСЕ! Хочу не только идти рядом, но и лежать рядом! Не только говорить, но и знать вкус твоих губ! Хочу зарыться в твою грудь! Я Тебя хочу!
Марина, пусть будет круг - вечный!
Письмо Ему..........
Шесть утра. 18 августа.
Усталый и утомленный от долгих дней и ночей, от этой ночи, освобожденный и окрыленный, наверное, уже забыв все; Ты едешь сейчас в тряском вагоне электрички, не узнав моей остывшей постели.
Что было вчера?
Я вышла к Тебе. Калитка и Ты стали чем-то единым. Сумрак не спешил ложиться на землю, пьянил ароматами и прохладой. Мы не заметили, как оказались на месте нашей первой встречи. На этот раз Ты говорил обо мне и много. Вспоминал, какой явилась Тебе впервые. Как горели твои глаза, весь Ты в жажде обладания. Все же, что-то сдерживало Тебя. Может мое нарочитое спокойствие, которое Ты принял за безразличие. Ночь неотвратимо завладевала землей. Мне было страшно, как бывает, когда не знаешь, что будет через минуту, что если ночь никогда не сменит утренняя заря? Как долго мы смотрели на темную синь озера, боясь идти, стоять, но продолжали стоять. От необъяснимой досады, я недовольно проговорила:
"-- Поздно. Я озябла и хочу спать!"
Тотчас развернулась и пошла назад. Твои глаза сверкнули ненавистью. До самого дома ни одного слова, лишь тяжелое дыхание. Ах, я знала, о чем молчишь. Ты разочарован, ибо свою силу меришь женской слабостью. Тебе невдомек сколь я сейчас беспомощна. И вновь стоим, пытаясь расстаться совсем. Не выдержав ни своего бессилия, ни твоей нерешительности, я резко развернулась, и бросилась в дом.
Внезапно Ты пробудился, кинулся за мной, точно подгоняемый ветром взлетел ко мне на чердак. Ты вбежал возбужденный, нетерпимый, не понимая себя, растерянно застыв на пороге. Господи, только теперь поняла! Ты все решения предоставил мне, чтобы решала и за себя и за Тебя, чтобы Тебя ничто не связывало, может быть, и не обязывало. Милый друг, не в моей власти удерживать неудержимое, и самой себе вонзать нож в грудь.
На мою беду, впервые, Ты понял меня, услышал меня. Или, может, почувствовал, что если не обнимешь, Тебя разорвет на части!
Не обнял, будто в пропасть столкнул. Пол исчез под ногами. Ты целовал меня, как пустынник из опустевшей фляги, жаждущий последнего глотка ...Твои нежные, мягкие, обжигающие губы, Твои ласковые, сильные руки, изучающие каждый сантиметр моего тела...-- я в Тебе сгорала как в костре......
А утром Ты одиноко и опустошенно стоял у окна, за которым слабо занимался рассвет.
"-- Я сейчас уезжаю", -- тихо, будто не мне, проговорил Ты.
Мое сердце, как со скалы, рухнуло. Ты еще чего-то ждал. Ждал, что я остановлю? Буду просить остаться? Или Ты просто не знал, как уйти? В злой решимости, Ты резко развернулся, сорвал со спинки стула пиджак, громко хлопнул дверью, ушел. Ушел - обиженный ли, освобожденный ли от своих юношеских грез, не знаю.
Мальчик мой, все - в это лето, может, во всю мою жизнь - для меня был значим только - Ты! Быть с тобой, быть - Тобой, баюкать и утешать, лечить зеленью лета твою мятежную душу. С Тобой я была то, что Ты сам. С первого дня знала - в Тебе не останусь. Потому и хотела, безболезненно для Тебя, Тебя - себе оставить. Не позволил, как никогда не позволял. Ты сказал: "Я не дух". Но и я не дух, у меня есть сердце, и мне больно...
Боже, все это время пытка: идти рядом - обжигаться - и не сметь прикоснуться. Слышать голос и не сметь коснуться губ, коснуться глаз. Не сметь, не сметь! Не за Тебя боялась, за себя. Вот этой минуты боялась, боялась быть откинутой Тобой, как только...
Нет, не Ты - я - ежеминутно боролась за каждый час свободы, отстаивая ее у твоего юношеского одиночества, дерзкой молодости. Слепой, и так мало на что способной, страсти. Не Ты - я - ломала преграды твоего своеволия и своего бесправия. Не Ты - я - боролась за бессмертие наших душ и тел.
Мальчик мой, каким спасением было для меня падение в Тебя, точно в бездонный колодец. Упасть -- и подняться - не этого я хотела! Нет, Друг мой, не бывать лету, в котором ранняя осень забросала своей неизбежностью последние следы.
(Письмо не отправлено).
ЛЕТО ВТОРОЕ
Письмо Ей.
1 августа. Вечер.
Я только что приехал и сразу пишу Тебе. Мне очень нужно Тебя видеть. Я с трудом вырвался. Я должен успеть увидеть Тебя до темноты. Мое пребывание в деревне целиком зависит от Тебя. Ты, наверное, меня не ждала. Решила, забыл? Это не так. Я помню все: наши бесконечные прогулки по лесу, всплеск робкой волны о берег озера, кусок неба в окне твоей комнаты...
Кроме Тебя мне помочь некому. Ты выйдешь, я знаю.
Письмо Ему.
Ночь.
Я почувствовала Тебя прежде, чем Ты сел за письмо. ''Не ждала''. Весь этот год меня просто не было, я не жила. Ты вернулся, но не для того, чтобы воскресить. Твое письмо подгоняемо отнюдь не временем. Мне ли не угадать!
Август еще не набросил свою беспросветную черную вуаль на краски дня, как я вышла все к той же калитке. Сама не знаю, за Твоим ли, за своим ли, спасением. Я стою перед Тобой, как учитель перед учеником, готовая все принять, но понять...
В долю секунды Ты заставил почувствовать: нас нет - есть отдельно Ты, отдельно - я. Очки не искажают твой взгляд на мир. Не надел. Не оттого ли, что испугался увидеть даже тень, возвращающую наше ''мы''? Испугался, что эта тень зазовет нас в наше лето? Ты испугался, что к Тебе выйдет женщина? Какое счастье, что мне не двадцать, иначе не сумела бы уверить Тебя в обратном. Ты так обрадовался, тотчас заговорил, как со старой знакомой, дав ясно понять, что я - отжившая свою молодость - ''старуха''. Как ты легко подчинился моему не жесту. Идем по знакомой дороге, уже не нашей: ни свои, ни чужие, ни какие. Идем друг от друга чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, боясь даже случайного удара плеч. Вокруг все мертво, а сосны те же, озеро то же.
Каким близким и родным Ты мне был в то лето. Ты принадлежал моему одиночеству. Моей несбывшейся любви. Всю твою нежность в себя впитала, от Тебя крадя.
Какой далекий и холодный Ты - теперь. В Тебе ничего прежнего: порыва, страсти, напора. О таком лете Ты говорил тогда? Об этой тьме, что пролегла меж нами? Даже небо заволокло тяжелыми тучами, оно не приемлет нас нынешних.
Нет, это случилось не сегодня, когда Ты раздвоен собственным страхом и непониманием, и чья-то телесная тень стоит между нами. Это случилось в наш последний день, когда я безвозвратно погибла в Тебе. Увы, мой Друг, Ты не заметил, как осень невзначай коснулась своей ржавой рукой изумруда нашего лета и сожгла его прежде, чем он успел отжить.
Мы долго молчим. Ты выжидаешь ту минуту, когда можно будет сбросить на меня весь свой внутренний скарб, ведь я для Тебя бездонный резервуар, куда можно все.
Боже, как хочется крикнуть: "Молчи!"
Если не ради меня, не ради себя, то хотя бы ради бывшего, ради этого сумрака, что робко оберегает в нас неотжившее. Ибо потом не простишь своей беззащитности, которую примешь за свою силу, и моей силы, которую примешь за мою слабость. Ах, если бы смолчал! Тогда бы я отвела твое от себя, Тебя - оставив Тебе. Но Ты не выносишь скрытых ран. Странно, что Ты не понял: я знала все, еще не коснувшись твоего письма.
"-- Марина, она очень несчастная, она много страдала. В свои семнадцать она узнала жизнь не по книжкам. Я должен ей помочь. Ей очень плохо, у нее погибли родители, ее предал парень, она так одинока. Понимаешь, со мной она пробудилась, она научилась любить жизнь, природу. Как мне было не протянуть ей руку, когда я в прошлый год был таким же потерянным и одиноким, если бы не Ты...".
Боже! Я сама тяжесть - тысячи неподвижных гор. Стало быть, я была только врачом? Единственное, что спасает Тебя от мой тяжести, твоя молодость и наивность. Слушая, я тихо спросила:
"-- Зачем я?"
Ты так удивлен, будто спросила - зачем луна.
"-- Разве мы не друзья? -- недоуменно протянул Ты. - Что это может изменить в наших отношениях, между нами все по-прежнему, разве не так? Наше совсем другое. Ты же не бросишь меня только потому, что есть она?"
Ни сердцем, ни умом, не умею понять - ''другое''! В этом другом я - ничто! Моя ли неподвижность, мое ли молчание задели Тебя, Ты с такой страстью обнял меня, с какой не обнимал даже в нашу единственную и последнюю ночь. Дитя узнавшее неодолимую тягу к подножию утеса. Инстинкт самосохранения заставляет Тебя удерживаться за меня, меня же сбрасывая. Не Тебя, себя -- щадя, сквозь заиндевевшие губы, клином входя в землю, улыбаюсь:
"--Конечно, Мой мальчик!"
И зачем-то потрепала твои темно-русые, мягкие как пух, волосы.
"--Марина, Марина! Я знал... знал ...Ты..."
"Знал". Да я-то не знала. Неужели я так мало -- для Тебя, что Ты одариваешь огнем рук мне не принадлежащих! Неужели я совсем ничто для Тебя, что Ты с такой легкостью глотаешь ложь моих слов и жестов, зная, что это ложь! Близорукость твоего сердца чудовищна. Ты доволен, успокоен. Дитю вернули вещь им забытую, ненужную, но значащую сейчас лишь потому, что могли отнять.
Назад не идем, почти бежим, от себя ли, друг от друга ли. Слава Богу, я настолько для Тебя не существую, что Ты не чувствуешь, не знаешь, как стремительно уходит дорога из-под ног. Еще минута, другая, сама взорвусь, себя сгублю, но и от Тебя уголька не оставлю! Мальчик, с сердцами не играют, не мячи. Что мне твоя неопытность... Господи, все понимаю! Где взять сил выдержать эту пытку - Тебя! Где найти такую смирительную рубашку, в которой не только каждая клетка тела, вся душа бы омертвела?!
Нет, Друг мой, я больше не могу и не хочу таких не встреч. Не хочу быть вещью, резервуаром, ничем. Я могла вынести Тебя любого: безвольного, легковерного, эгоистичного, дерзкого, безразличного, но Тебя с другой, тень, которой даже в порыве ветра ощутима, -- уволь!
Письмо Ей.
Август. Воскресенье.
Твое письмо выбило меня из равновесия. Ничего не понимаю. Поверь, я не хотел Тебя обидеть, тем более, сделать Тебе больно. Ты меня гонишь, почему?
Я уже, было, занес ногу на ступеньку автобуса. Вдруг показалось, Ты окликнула. Уехать сейчас? Уехать, чтобы вновь утратить себя? Как же Ты не поняла: к Тебе я приехал, за собой, за нами! Ты не можешь не видеть, как я потерян, несчастен! Вместо того чтобы бороться, отстаивать, Ты отпустила, подарила, отдала. Что мне остается делать после твоего письма? Да Ты ли это!
Прости, мысли и чувства путаются, я ничего не понимаю. Я Тебя теряю, но я не могу Тебя потерять. Я должен знать, что есть сердце, которое снимает боль; есть стены, которые скрывают от невзгод; есть душа, спасающая не только от одиночества. Ты не ''вещь'' и не ''ничто'', Ты то, что дает уверенность в завтрашнем дне, твердую почву под ногами. Есть Ты, значит есть - я.
Письмо Ему.
7 августа. Вечер.
Сегодня целый день шел дождь: тихий, осторожный, ласковый. Как многое я бы отдала за то, чтобы Ты, не смутившись им, стоял у калитки. Знаю, теперь незачем утаптывать траву, вдыхать аромат давно увядшей акации, заглядывать в окно под крышей.
Когда палач рубит голову жертвы, он перестает быть палачом, он сам жертва. Удар лезвия топора по живой шее - удар по его шее. Насколько человечен палач в своем желании избавить жертву от страдания, настолько бесчеловечен Ты - в малодушном желании не потерять меня.
Друг мой. От боли не кричат, кричат от страха перед ней. Ты хватаешься за меня как за спасательный круг. Я же только женщина, и ни чем иным с Тобой не была. Боже, мне говорить о той! Какая дикость - мне - слушать - о той! Говоря о ней, камнями забрасываешь мою душу, точно отслуживший свое колодец.
Я должна спасти Тебя? Отчего? От своеволия, от рук так много берущих, что не в состоянии удержать? От Тебя самого? Оспаривать, Друг мой, тела и души не мой удел.
"--Ведь я Тебе нужен!"
Нужен, еще нужен! Когда Ты здесь, просто здесь, неважно, что через несколько улиц, кроме Тебя ничего не существует. Ты - дождь, Ты - ночь, Ты - день, Ты - все! Без тебя вечный спазм в груди. Не Ты, я должна кричать от боли, ибо это я непростительно позволила себе поверить еще раз в невозможное для себя.
Я сделаю то, что должен был сделать Ты. Отвоевать можно у одной, но не у многих. Я отпускаю Тебя к той, ко всем другим, кто не я!
Письмо Ей.
8 августа. Утро.
Глупо, все чертовски глупо! Тебе просто нравится играть, как впрочем, всем женщинам. Ты не только себе, но и мне вспарываешь нутро, зачем? Нет-нет, ни слова упрека. Мне нужен весь твой мир, Ты! Без Тебя ночью нет звезд на небе, днем нет солнца, что та жизнь вне нас, разве она важна, когда есть Ты, есть мы. Давай отбросим все, все забудем! Представим, что у нас только все началось, причем не по моим, по твоим законам?!! Я на все готов, только не бросай меня.
Письмо Ему.
9 августа. Вечер.
Что мы делаем? Зачем этот день без начала и конца? Зачем несем пытку обоюдного принуждения? Быть рядом точно за горами. Время, как века, бесконечно. Идти рядом с Тобой, говорить, ощущать глухой удар плеч: как боль не о том, что было, не о том, что есть, а о том, что могло бы быть, должно было бы быть. Не сметь прикоснуться к Тебе ни тогда, ни теперь, ни потом - полное бесправие на Тебя.
Ты обескровлен страхом, что я свое бесправие предъявлю как право. Друг мой, любовь всегда - отказ. Отказ от себя. Иду рядом не потому, что Тебе плохо. Дело не в Тебе - в моей внутренней несвободе от Тебя. Странно, чувствовать разлуку, не разлучившись. Потому так смела, зная - скоро Тебя в моей жизни не будет. Пока же Ты есть, хочу испить Тебя до последней капли. Если бы знать, что Ты ко мне совсем н и ч е г о! Напрасно борешься, напрасно воображаешь меня бестелесной. Я женщина -- может быть, более чем та, чем все, которые были и будут у Тебя - в эти часы саморастравы. Ты не смеешь себе признаться: Тебя неудержимо влечет во мне женщина - всей своей гибелью влечет. Ты уверен, нет такой силы, которая бы смогла потопить твой островок отдохновения, который есть отвод от Тебя самого, от меня. И не понимаешь, этот островок есть, пока горю - я.
Как прошлый год Ты рвался к телам, так ныне Ты рвешься к душам. Нет, Родной, сдерживаться, таиться, я больше не хочу! Буря внутри уничтожает, убивает меня. Мне не пробить броню твоего безволия, твоей нерешительности. Дай дышать или отпусти совсем...
Я воздух, который дает Тебе дышать полной грудью. Я пристань -если Тебе так покойно. Я перина - если Тебе тепло и нежно. Но быть беспредметной вещью не желаю, и не могу. Да, я требую свое бесправие на Тебя. Ты сказал: "между нами нет обязательств". Есть мальчик, есть! Они в том первом дне, когда Ты так сказочно обманулся. В той ночи, которая тебя испугала медленным рассветом. В моем крике недолетевшим до Тебя.
Письмо Ей.
13 августа. День.
Марина, опять сложности. Сама же меня притягиваешь, потом отталкиваешь. Ты права в одном, у нас что-то надломилось. Мы будто в разные стороны идем. Ты требуешь невозможного, я не могу, не имею права, решать за нас двоих. Ты хочешь уверенности, надежности, я этого дать не могу. Не потому, что есть другая, а потому что надежность до сих пор внушалась только Тобой.
Тебе нужен герой, чтобы твое Тебе возвращал. Ты сама выстроила для нас замок, в котором жить нельзя. И меня, как я и боялся, Ты просто выдумала. Я простой, обыкновенный человек, я не умею жить где-то, я привык к осязаемости. Потому и не осмелился приходить в эти последние дни, не зная, меня ли ждешь. Но я не могу Тебя потерять, никак не могу! Ты во мне - целая жизнь, вся жизнь! Нет, Ты не сможешь отказать усталому путнику в крохотном островке спасения в ненадежном океане жизни.
Последнее письмо Ему.
Раннее утро.
Я не буду говорить о боли. Она так велика, что совершенно ее не чувствую. Есть гнетущая пустота тесных стен, сейчас особенно, ибо не вмещают нас двоих. За окном встает рассвет. Холодный, влажный туман налип на стекла. Не знаю, может, это слезы застыли на моих глазах.
Как сладко Ты спишь, во сне Ты совсем ребенок - милый и беззащитный. Ты, наверное, потому так спокойно спишь, потому что я рядом. Но меня нет, уже не было, когда Ты пришел, и подал надежду.
Никогда так Тебе не радовалась, никогда так не верила Тебе. И пусть, пусть, вчера еще чужие друг другу, сегодня сольемся в едином порыве дыхания и биения сердца! Как горели твои глаза, они буквально поедали меня! В этот миг Ты готов был отдать полмира за то, чтобы не она, не другие - я принадлежала Тебе! Боже, поверила в блеск глаз, в объятья рук, в вспыхнувшие вишней губы...
Но что это? Как умело, и отсутствующе заскользили твои руки по моему ослабевшему телу. Вместо губ - уста. Словно кто вдруг увел, отнял Тебя...Легче к железному столбу прикоснуться... С сдавленным нутром отталкиваю... Ты в злом раздражении: