say what you want me to do - and i will do it for you. доставьте меня в Сибирь, где я застряну намертво по колено в заиндевелой грязи и перестану со скрипом обмучивать в подсознании каждое движение вперед с последующим возвратным, где не будет шансов на автоматическое письмо, где останется только из последних сил присасываться к потухшей сигарете, а уныло восторженный северный народ, по-прежнему не облизывая губ на морозе, спляшет что-нибудь в съемке столь же замедленной, как и вся прочая протекающая там заснеженная жизнь. Нехорошо. Нехорошо. Перестань думать окончательно. Топ и Джерри переходят к основной части. Сливочное скользит по нервам с едва слышным скрипом, музыкальное сопровождение отменено, электричество утеряно из поля зрения, даже свеча здесь не янтарного цвета, тени размашисто пляшут по стенам, опутывая ненужной ритуальностью сцену, на которой кожа ничем не защищенного живота Джерри покорно расходится под настойчивым языком Топа. За оконным стеклом зловещее мельтешение снегопада, кое-кто косит в сторону, делая вид, будто пальцы на клавиатуре принадлежат кому-то другому. Колени впечатываются в плечи, блокируя несуществующие иные выходы, зрачки ритмично расширяются в такт учащенному дыханию, в воздухе догорает кислород, все ближайшие телепорты на Марс закрыты на выходной, на зубах топа хрустит ключица боттома, на верхних этажах не водится антропоморфных мышей, наступает время не смотреть, не смотреть, не смотреть и не шевелиться, под ногами наэлектризованной паутиной трескается тонкий лед, эскапист проваливается в оглушающий поток ледяного флешбека в самый ответственный момент из унизительно каннибальской сцены доверия к дьяволу. Я архвайл! Я архвайл! Я был архвайлом вчера, а сегодня снова ушибаю локти о спинки стульев в рассеянной зависти по поводу громкого счастливого Грэева хохота, н-ну или потому что помимо нас двоих в этом большом и темном помещении из пола прорастают дурные предчувствия, я не шучу, когда злорадно молчу насчет оптимистичной ошибки, которую тебе только предстоит совершить. Зал с пришитыми к стульям манекенами опрокидывается в царящий вокруг сцены восковой сумрак, болезненно зажмурены глаза, полузабытая боль неспешно пересчитывает позвонки. Зависть судорожно скалит меня на каждом повороте, его веселье меня контузит, головокружит спиртное, а за спиной неотъемлемо распростерт труп большой черной овчарки со все еще искрящейся на осеннем солнце шерстью, лапы вытянуты, в застывших глазах размытым рентгеновским снимком мое искаженное отражение, мы внутри, а она лежит снаружи, и нет ничего индульгирующего в том, что я этого не делал. Клубок растворившейся в тошноте боли трещит суставами боттома, рождая искорки в непроглядной слепой темноте, рычание эхом виснет на стенах, смехотворно ледяной огонек где-то справа напряженно дрожит. Очередной взрыв, хахаха, хахаха, все без подтекста и столь чисто, что сводит челюсти в прежнем неумолимом оскале, с которым субъекту свойственно взводить курки, вспрыгивать на столы, это злорадное торжество ничто не роднит с вот тем идиотским счастливым смехом, и я тычу пальцем себе за плечо в очередной разворот несуществующей камеры, я тычу пальцем в дверной проем, я тычу в эйпареньджеррисбиламашина, непочатая стопка с водярой размашисто приземляется обратно на мокрую от спиртного столешницу. С каждым новым движением вперед боттом порциями высыпается из собственных ушей, как зерно из бетономешалки, изображение рябит помехами и забытыми кадрами, во дворе его частного дома царит усыпанный листьями промозглый холод, и я отворачиваюсь от места происшествия, потому что ухмылка не убирается, а ширится, и удостоверить это - значит вскрыть все мотивы, а момент драматически пронзен молчанием, в коем очередной прилив предчувствий рождает ясную сцену очередного отъезда. сверкающим докрасна раскаленным металлом льется из собственного носа топ, серебристая стружка боттом растворяется в нем без осадка, неподвластная закону тяготения жидкость плавно растекается во все стороны, по телам и лысым подступающим стенам, заполняет каждую пору, молекулы щерятся валентностями, Джерри сверкает остекленевшими глазами, застрявший в калитке Грэй внушительно молчит, я отхлебываю из горла раз-два-три-че эффект присутствия обезглавлен гильотиной презент тайма, в котором сногсшибательная дезориентация наступила из сенсационного открытия, сбывающаяся мечта, сбывающаяся мечта, поровну разлившаяся в две емкости искристая раскаленная жидкость устаивается смесью из нас по четырем зрачкам, я ты, в твоих глазах фильтры разительно отличаются, здесь жарко, сумасшествие удлиняет выдержку, из-за чего пленка памяти выжжена и раздражающе засвечена, здесь все наоборот, здесь царит ярость и, и и с этой потрясающей смотровой вышки обзор совсем другой, отсюда это действительно может показаться красивым, кристаллики переливающегося порошка продолжают расщепляться в ярко-оранжевом металле, разделение невозможно, процесс необратим, вперед, назад, здесь ты и я, напротив я и ты, боль оттеняется втискивающимися в спину пальцами боттома, сжимающимися на коже зубами топа. раздольная судорога выстраивает в дугу позвонки, ощутимо один за другим, что же он даже обещанно выть не может, мы набиваемся в глотку, стискиваем алой змеей шею снаружи, только и может, что едва слышно поскуливать под всезаглушающий звон четырех барабанных перепонок двух синхронно учащенных моторов, сколь магически это красиво, сколь выжигающе это очищает, сколь бесповоротно унижает, из-под ногтей рождаются саднящие багровые линии, под зубами рождается овальное клеймо любви, пальцы на крестце давно уже, кажется, прожались под кожу, невыносимый треск перегруженных импульсами рецепторов и плавящийся хромовый череп, волосы въедаются в лицо, лоб припаивается к спинке кровати. напряжение выше любой грозы, сквозь прожженные дыры в реальности сияющая огненная взвесь капает в ослепительно белый вакуум, а потом наступает разрядка, и электросудорожным потоком мы вплескиваемся в боттома, переполняя и выливаясь обратно на онемевшие поверхности, нервные центры сдаются под давлением расплавленного хрома. и сколько он ни цепляйся, а финал неизбежен, так что со звоном и треньканьем теряются недавно обретенные валентности, распадается сногсшибательный сплав, не сразу разбегаясь по машинам, отчего рождается ощущение расчлененности и дискоординаций, а бескислородная смесь с привычной безапелляционностью набивается в легкие. разочарование сталкивается в остатках нижней конструкции с восторгом, вяжущее ощущение спаянности все еще терзает окончания, так что неясно где что, только топ-боттом, боттом-топ, и отсутствие растеряно, где-то на бесконечно далеком полу, и этот обвал понятий необратим, этот конец света необратим, эта сухожарочная стерилизация необратима, и остается только зловеще распахнутый ожидающий обоих капкан, а деревянная сцена канула в дьявольское пламя вместе с сугробами ненужностей и необходимостей, так что можно только диву даваться, и атмосфера запоздало разряжается солеными потоками из отчаяния, а вегетатика все еще сходит с ума, и прогретая до последнего атома конструкция лихорадочно охлаждается охлаждается охлаждается, так сногсшибательно что не соберешь костей, так что забыты все шестки и остается только плевать на принципность униженно вымогать еще и еще