Наступили долгожданные выходные. "Что за черт, - думал Егорушкин, - денег ни хрена нет, холодильник пустой..." Пустой? А ну-ка: Егорушкин заглянул в холодильник и увидел, о спасение, консервную банку. Он резко выдернул ее из ледяного шкафа и от великой радости запрыгал по кухне. Он стал придумывать чем бы ее открыть. Еще раз, сам не зная зачем, Егорушкин сунулся в холодильник. Он заглянул в морозилку, но в ней ничего, кроме старого носка с огромной дырой на пятке, не было. Но Егорушкин все равно обрадовался - он давно искал этот носок. "Скучно в одном носке ходить, - думал Егорушкин как-то, потеряв носок, и перестал носить его вовсе, но к зиме похолодало, и носок пришлось одевать. Егорушкин вальсировал по кухне, прижимая банку и носок к груди. Сделав последний изящный пируэт, незадачливый танцор громко грохнулся на пол. Но он обрадовался, так как увидел под плиткой нож - сгодится вместо открывашки.
Егорушкин поставил банку на стол, занес над ней нож, как Иван Грозный, убивающий своего сына, и вдохновлено воткнул нож в жестянку. Тут случилось непредвиденное: лезвие ножа выгнулось, банка выскочила и точно приземлилась на ногу Егорушкина. Тот дико заорал и схватился за ушибленную ногу. Нож же, сделав в воздухе крутое сальто, прошиб форточку и спикировал куда-то под окна. Внизу послышался какой-то шум, затем раздались чьи-то взвизги, а, немного спустя, вой сирен. Егорушкин выглянул в окно и увидал нечто страшное: прямо под его окном лежал мужчина, чуть выше его лопаток что-то сверкнуло, ярко отразив солнце. Егорушкин побледнел и отшатнулся от окна. "Что же делать? - с ужасом подумал он, - Неужели я? !!.. Боже мой"!
Первой мыслью Егорушкина было распахнуть дверь, теряя тапки, выбежать на улицу и с громким криком "Каюсь!" упасть в ноги людей в синей форме, но, вспомнив о рваном носке и голодном желудке, он решительно передумал, представив, как это будет смотреться. Ведь Любка со второго этажа наверняка тоже выскочит. С Любкой он когда-то нежно перемигивался, вынося мусор, а когда потерял носок, Егорушкин засмущался и с тех пор выносил мусор, не выходя из квартиры.
Егорушкин решил забаррикадировать дверь. Он стащил всю мебель (старый сервант без ножек и матрас, служивший кроватью) к двери, но дверь, державшаяся на одной петле, скорее, сама придавливала баррикаду, нежели баррикада ее. Егорушкин решил закрыть дверь на замок. Замок легко поворачивался, причем по пять раз вокруг своей оси, одобрительно скрипел, соскучившись без работы, но закрываться стала только почему-то щеколда в туалете, которой там сроду не было. Обычно Егорушкин никогда не закрывал входную дверь. Воры, прельщавшиеся на манящий дверной проем, зайдя, всхлипывали от досады, сокрушительно качали головами, а некоторые сердобольные даже оставляли вилку с одним зубом или кусок доброй жеваной жвачки, которую Егорушкин, размотав, использовал для ловки мух. Заглянув в холодильник. "Гости" находили там, что называется, колобка без головы и с горя выпрыгивали в окно, за которым, к счастью, не было стекол, и за которым, к сожалению, не было двора. Окно когда-то было намалевано на стене одним придурком. Настоящее же окно находилось за холодильником, с которого выглядывало во двор, отвечавшее за качество продуктов нецензурное слово.
Егорушкин решил выйти на улицу и изобразить из себя недоумевающего жильца, но нож Егорушкина трудно было не узнать: он был потомком старой лопаты, некогда одолженной у дворника дяди Риши. Егорушкин решил удирать кустами. Собрав кое-что из вещей - две пустые бутылки и сапожную щетку, которая одновременно была зубочисткой. Пылесосом и, странным образом, вешалкой, Егорушкин стал выбираться на улицу, прижимаясь спиной к стене. Когда до выхода оставалась одна ступенька, на его спине четко отпечаталось "Катька - шлюха" и намертво приклеился затушенный окурок. Егорушкин уже было занес ногу, чтобы сделать последний шаг к двери, как вдруг по его плечу кто-то постучал, словно проверяя на жесткость. Егорушкин вздрогнул и переменился в лице.
Он повернулся: что-то огромное, под два метра ростом, с невероятно глупой физиономией, жутко картавя, спросило: "Тебе дьель не нужна?" Егорушкин уже хотел было пойти дальше, предварительно предложив долговязому прогуляться в то место, которое интеллигентный человек условно назвал бы животом. Но длинный не отвязывался: "Беи, задалом отдаю. Пьигодится". Егорушкин попытался треснуть ему по глупой физиономии, но не дотянулся, да и это было не суждено. Попал он лишь туда, куда не так давно силился послать долговязого. Долговязый даже не пошевелился. Он только почесал длинной рукой свой недосягаемый затылок, отчего его глупая морда приняла вид еще более тупейший. "Интеесно", - сказала морда и двинула Егорушкину так, что тот, не устояв на ногах, упал на обидчика, смев не только его, но и остатки едва живых перил и кусок стенки.
В подъезде стоял ужасный грохот. У кого-то залаяла собака, закудахтали куры и, как показалось Егорушкину, заорал осел, но, как потом выяснилось, это блажил длинный. В подъезд с громкими криками вбежала толпа. Долговязый сгреб совершенно обалдевшего Егорушкина под мышку и рванул наверх, спотыкаясь и громко матерясь. Добежав этажа до восьмого, длинный, всплеснув руками, вытер взмокший лоб. Возле его ног с громким английским матом что-то крякнулось: Егорушкин, поднимаясь с пола, ухватился за штанину длинного и грохнулся обратно на пол, причем вместе со штаниной. Мат удвоился. Длинный выгнулся как оглобля и завыл. Бесшумно открылся лифт, и оттуда вылезли представители родной, берегущей нас милиции. Длинный, подняв на вновь пришедших оболваненные глаза, изображение чьих явно нарушилось, придерживая съезжавшую крышу, спросил: "Э-э, а это что за казус"? "Мафия", - почесав зад, сказал один и с этими словами запихал длинного с Егорушкиным в лифт. Доехав друг на друге до первого этажа, вся толпа вывалила на улицу, и, перепрыгнув через поливавшего чью-то сумку рыжего кобеля, забрались в машину, запихнув туда же долговязого, пригнув ему башку чуть ли не до колен, и офигевшего Егорушкина со штаниной в зубах.
"Влип! - хныкая, думал Егорушкин и периодически красивым театральным жестом утирал штаниной нос, - нож мой опознают, а дяде Рише меня даже закопать нечем будет". Что думал длинный. Понять было совершенно невозможно, так как его "архиумная" физиономия не выражала ровным счетом ничего.
В синей форме чего-то там шептались. В углу кто-то спал, укрывшись половиком. "Эх, - думал Егорушкин, - посадят меня. Ну отсижу... Да, как отпустят, открывашку надо будет купить! Да чтоб я еще раз ножом этот долбанный мусорный бак открывал!". Егорушкин посмотрел на долговязого. Долговязый недоуменно почесывал ухо и издавал нечленораздельные звуки.
В какое место их везли, Егорушкин не знал. Он только старался догадаться, но ничего цензурного на ум не приходило. Машину тряхнуло, и длинный с невероятным зычным матом, мягко говоря, упал. Но вскоре, как выяснилось, мат исходил не от него. Длинный поднялся, придавленный им половик зашевелился, начиная принимать более-менее выпуклые формы. Из-под него высунулась чья-то башка и, тупо уставившись на Егорушкина и его новоиспеченного приятеля, задала вопрос, очевидно даже не поняв его смысла: "Это что за ..." - цензурных слов после всего произошедшего голова просто не могла выговорить. А вы бы могли? "Вот, ваших тащим. Как Вы и просили", - улыбаясь, как крокодил после обеда, отчеканил один из "ментов". Остальное тоже вылезло из-под половика, и оказалось, что у этого всего есть продолжение, причем, довольно помятое. "Фамилия", - спросило странным голосом вылезшее, словно ему на одно место перец попал. "Чья?" - спросил Егорушкин, замешкавшись. "Моя, блин!" - злобно ответил вопрошавший, словно перец прогрессировал. Егорушкин задумался, попытавшись догадаться, какая у того фамилия, но ничего пристойного на ум не пришло. Подумав совсем немного, часа полтора, Егорушкин, скромно потупив глаза, назвал свою фамилию. Внезапно его незадачливый собеседник вскочил, окончательно освободившись от своего одеяла, взвизгнул на высокой ноте что-то насчет чьей-то матери, но, сорвавшись на последнем слоге, медленно сполз на пол и прошептал: "Ненормальные придурки...". "Так шеф, это ж...", - один из соглядатаев нашего героя застыл в неопределенности. Наступила тишина. Лишь один верзила, интеллигентно поправив замок на ширинке, учтиво просипел: "Да пошли вы все...", - и с этими словами Егорушкин вместе с поскуливающим долговязым вылетели из притормозившей и тоже обалдевшей машины.
..Егорушкин не помнил, как он очутился в собственной квартире. Он помнил лишь какие-то попутки, отражение своей серой кривой физиономии в зеркале заднего обзора, лукавые поглядывания шофера с далеко не мужскими замашками в его сторону, но это Егорушкину было безразлично. Единственное лишь воспоминание вызывало в нем тошноту - наитупейшее выражение хари долговязого, скрывшегося в неизвестном направлении с шофером (хотя в неизвестном - это еще вопро-ос!..).
Стук в дверь заставил прыгнуть сердце Егорушкина в пятки (обычно, как и у всякого истинного мужчины, оно находилось где-то в области брюк). "Что ж, сопротивление бесполезно, - мелькнула мысль в его голове, - Открываю!". Егорушкин, зажмурив глаза, распахнул дверь и замер в ожидании. "Держи, Егорушкин, - ласково проворковал чей-то голос. Егорушкин решился открыть глаза: на пороге, светясь лучистой улыбкой, стояла Любка со второго этажа и протягивала Егорушкину его порядком изувеченный нож. "Эх, Егорушкин, Егорушкин, где ж ты был? Мы там всем домом какого-то металлиста трезвили. Представляешь, увалился под окнами, проход загородил и не встает... А нож твой мне на балкон упал, рукояткой прямо коту по башке... Ой, гляди, подняли, кажись"!.. Егорушкин выглянул в окно: разъяренная пожилая женщина, размахивая пустой авоськой, гналась за типом, спотыкающемся на каждом метре, а на спине его, отражая яркие солнечные лучи, блестела железная заклепка.