В полдень на набережной ученики Фекеля расставили скамьи для удобства. Прибыло много людей, как простых, так и ученых. Отдельно сели женщины, но потом быстро ушли. Я спросил у Фекеля, почему бы не перебраться в тень, места бы всем хватило.
-Там воняет псиной, друг. А тут хорошее место для добропорядочных граждан.
Я различил лукавые морщинки вокруг его глаз. Мой друг подсказывал, как мне следует относиться к его словам.
-Ты говоришь не о псах, но о мистификациях?
-Вовсе нет. Мистификации хоть и вредны и доставляют людям всяческие неудобства, но их нельзя сравнить с псами. Ведь всякое животное не обладает ни разумом, ни какими-либо особыми намерениями относительно человека. А мистификации скрытны, они бы разбили каждую повозку в городе, если бы могли.
Все же в его словах определенно крылось иносказание. Больше о мистификациях я узнал во время лекции и последующих вопросов. Фекель говорил не очень много, не так, как небесные математики. Хорошему математику позавидовали бы великие пловцы, ведь говорить нужно долго, четко и уверенно, и все время следить за дыханием. Он может чеканить слова не быстро, но когда в его речи встречаются формулы, произношение ускоряется в несколько раз. Слова Фекеля, напротив, больше походили на спокойную реку, и река эта была лишена порогов. Его река мне нравилась больше, чем реки математиков. Бывало, Фекель непроизвольно менял одно слово на другое или начинал предложение не так, как планировал. Он ни разу не запинался и заканчивал начатое изречение, хотя, порой, подобрать подходящие слова было очень тяжело.
Самая знаменитая мистификация Фекеля прячется в ворсяных тканях или на коже человека. Эти мистификации имеют форму пружины, и стоит их коснуться, как они резко выпрямляются. Их тяжело отыскать, но каждый хоть раз в жизни натыкался на них. Как-то раз я коснулся руки одного торговца и спугнул мистификацию с его локтя. Я почувствовал, как она выпрямилась, и по телу пронеслась легкая дрожь. Никто не видел мистификаций, но Фекель утверждает, что они зримы, хоть и хорошо маскируются.
Еще одна мистификация носится по ветру за нашими спинами. Мы с Фекелем часто становились свидетелями ее проделок. Стоило мне крикнуть что-нибудь ему против ветра, как таинственное существо тут же воровало мой звук. Однако, если говорить по ветру, то какие-либо искажения отсутствуют.
-Ветер - лишь движение воздуха, а воздух не может менять ни солнечные лучи, ни голосовые потоки, так как это материи незримые и неосязаемые, они принадлежат иному уровню восприятия. Только мистификации могут передвигаться по разным уровням восприятия благодаря своим многочисленным способностям.
Говоря, Фекель заглядывал в глаза каждому слушателю, тем самым проверяя его внимание. Тила, разносчик воды, спросил, почему голос отражается от каменных стен в театрах или в узких тоннелях, но не может переноситься ветром. Фекель ответил, что насколько бы сильным не был ветер, ему никогда не стать таким же твердым, как камень, а значит, и иные их свойства не могут быть приравнены.
-Не стоит забывать, что и свет может блуждать меж гладких блестящих поверхностей, но при этом луч никогда не переломится из-за ветра. Воздух не тверд и непостоянен, он может надуть парус или создать волну, но он не может выдуть мысли из вашей головы, не может успокоить душу или перенести воспоминания. Воздух действует только на материю, следовательно, звук пропадает не по его вине. Если в спокойную погоду позвать человека на другом конце улицы - он прекрасно услышит вас, хотя между вами будет все тот же воздух, разве что недвижимый. Но вместе с сильным ветром приходят и мистификации, которые по своей непознанной природе ставят себе целью усложнить нам жизнь.
После ответа Тила встал со скамьи и с просветленным лицом направился в сторону площади. В такой солнечный день многие хотели пить, поэтому он пообещал вернуться к концу лекции и принести воды.
Закончил Фекель историей о том, как он стоял в очереди к пекарю. День тот выдался жарким, так еще и печь работала без перерыва, вот мой друг и решил, что увиденное ему чудится из-за духоты. Но он указал на явление другим людям, и те подтвердили, что видят, будто воздух в отдалении стал жидким и подвижным. Стоило им, однако, приблизиться, как наваждение отдалялось или вовсе переставало быть различимым. Фекель так разозлился, что побежал за плавающим воздухом, но мистификации лишь посмеялись над ним. Историей этой Фекель поучал слушающих не принимать мистификаций всерьез и ни в коем случае не поддаваться на их обман, а постоянно раскрывать его с помощью собственной проницательности.
Ближе к полудню, когда все ученики разошлись по домам, мы с Фекелем решили прогуляться по берегу. Разговор зашел о рутинных делах и о преподавательском искусстве, и по большей части говорил я, в то время, как мой друг давал заслуженный отдых голосовым связкам. Проходя мимо причала, мы увидели шатающегося среди моряков Карфаура. По своему обыкновению он приставал к людям с колкими речами и изумлял всех своей уродливой одеждой. Мало того, что плащ Карфаура был покрыт грязью и морской солью, так этот смутьян еще зачем-то порезал его на лоскуты. Завидев Фекеля, он позабыл о моряках и подошел к нам.
-Даже животное не стало бы носить такой одежи, - заметил Фекель. - Карфаур, почему не выпросишь себе новый плащ?
-Вы все равно не поймете. Считай, что это мистификация делает на мне всю одежду порванной и плохо пахнущей.
-Что ты такое говоришь? - возмутился я.
-Слова, и ничего кроме слов. Фекель, я вот задумался, а это часом не твои мистификации подметают площадь? Я как не приду туда, там все время чисто. Стало быть, кто-то из иного мира, невидимый и неосязаемый, делает доброе дело, помогает людям. А глупые политики выделяют деньги на уборку города! Дураки не знают о мистификациях и позволяют налогам утекать!
-Животное еще насмехаться надо мной будет! - гневно воскликнул Фекель.
-О, так я уже животное! Быстро же расту я в твоих глазах. А вот ты в моих только падаешь. Для меня ты хуже животного, ведь животное честно само с собой.
Такой уж был этот Карфаур, изворотливый, подобно змее. Не знаю, чем бы закончилась эта неприятная беседа, но я уговорил своего друга поступить с Карфауром так же, как и с надоедливыми мистификациями. На прощание Фекель сказал только, что скоро всех сомневающихся заставит ответить за их невежество.
Тем же днем случилось необычайное. Уже стемнело, и я шествовал к дому достопочтенного Викаррия, который слыл расчетливым и предприимчивым человеком. Викаррий пригласил многих мудрецов отужинать у него и поучаствовать в беседе, так как сам любил послушать образованных людей. Путь мой пролегал через безлюдный переулок, в чем впоследствии я неоднократно себя упрекал. Совершенно неожиданно сзади ко мне подкрался недруг и, угрожая ножом, потребовал кошель. Я крайне изумился этому событию, ведь до этого не сталкивался ни с чем подобным. У меня и мысли не возникло оказать сопротивление - руки сами собой сняли кошель с пояса и протянули незнакомцу, а спустя секунду тот растаял в темноте.
Изумление и страх сменились негодованием, но я, будучи просветленным умом, разглядел в случившемся и иную сторону. Меня поразила собственная реакция на произошедшее. Помимо гнева внутри вдруг загорелось желание жить и наслаждаться жизнью во всей ее красе. Желание это с легкостью перебороло все остальное и завладело моей головой. Несчастье будто заставило меня переродиться.
В доме у Викаррия я поведал свою историю Фекелю, но тот был слишком отвлечен посторонними мыслями и не выказал особого интереса. Тогда я рассказал ее другим гостям Викаррия, и они остались впечатленными моими выводами. Болтун Мадо воскликнул, что и сам ощущал подобное после славных битв, но никогда не задумывался над причиной. Встав из-за стола, он объявил меня своим другом и крепко обнял, а я обнял его в ответ. Большинство из нас приняло решение выпить за красоту жизни. Однако нашлись и несогласные с моим мнением. Тентор возразил, что случившееся со мной происшествие по сути своей ничем не отличается от любого другого жизненного события, будь то обычная ночная прогулка или же банальное справление нужды. По его словам человек не должен придавать особого значения определенным моментам, но напротив: приравнивать менее значительные к более значительным, так как их разница является самообманом. Викаррий упросил Тентора не злиться и выпить вместе со всеми, но за ту красоту, которую принимает за истинную. Вместе мы испили вина, но после споры возобновились. В пылу нашей перепалки я так разгорячился, что совершенно потерял счет времени. Я замечал только раскрасневшееся лицо Тентора и восхищенные взгляды Викаррия. Мой друг Мадо поддерживал меня, как мог, но вдруг на середине фразы рухнул на стол лицом вниз, и Викаррий приказал слугам унести его в гостевую. Постепенно я начал уставать; спор подхватили уже другие, а тема изменилась до неузнаваемости, из-за чего мне стало тяжело формулировать мысли. Фекель тихо предложил выйти на свежий воздух.
-Он совершает чудовищную ошибку, - произнес я, оставшись с Фекелем наедине. Запал во мне исчез, но осталась искренняя жалость к своему сопернику.
-Что же он такое говорит! Как же можно перестать искать важное? Он говорит, что все уже нашел, но я не могу, как он! Я не могу перестать искать прекрасное и завлекающее, я же человек! А он тогда кто, а?
-Друг, успокойся. - Фекель сжал мою руку и улыбнулся. - Пойдем, может, мне сегодня повезет?
-Такая чудесная ночь, кому-то точно повезет! - уверенно ответил я, хотя и не понял, о чем он. Пока мы шли в неизвестном направлении, я разглагольствовал о звездах и пересказывал недавно прочитанный мною трактат о циклах. Имя создателя сего труда выпало у меня из головы, но я все равно назвал его, выбрав первые попавшиеся слова. Я рассказывал Фекелю о периодах планет, но особо не вникал в то, что говорил. Когда же я решил прислушаться к себе, то ужаснулся: казалось, я воспроизвожу речи сумасшедшего.
-Тихо! - Фекель резко оборвал меня. Впереди на небольшом возвышении виднелся колодец, мой друг молча указал на него.
-Заметил что-нибудь необычное?
-Говоришь ли ты об этом пересохшем колодце? Никто не пользуется им.
-Да, это так. Но сегодня один человек поведал мне, что видел здесь мистификацию. Днем я наведался сюда и заметил, как из колодца вьется дым и доносятся странные звуки.
-Возможно ли, что кошка свалилась туда?
-Возможно, но дым этим не объяснить. К тому же звуки те не были похожи на зверя, скорее на странное эхо.
Мы приблизились к колодцу и заглянули в его непроглядную черноту. Казалось, какая-то тайна прячется там, на самой глубине, но едва ли кто-нибудь осмелился бы разведать ее. В стенках не хватало многих камней, пожалуй, человек смог бы спуститься туда и вскарабкаться обратно, но нельзя было утверждать наверняка.
-Приглядись, дым опять идет.
Тонкие струйки и впрямь вились вверх. Фекель сбросил монету, но это никак не повлияло на прятавшуюся мистификацию.
-В следующий раз нужно будет взять веревку и факел, - решил Фекель.
-Мистификация может исчезнуть к тому времени, - предположил я.
-Надеюсь, что нет.
Мы решили переждать ночь у колодца, а утром вернуться к Викаррию и попросить у него все необходимое снаряжение. Нам не хотелось лишаться расположения такого уважаемого человека, поэтому действовать нужно было деликатно. Дым продолжал идти около минуты, затем все прекратилось. Мы с Фекелем сели у порога ближайшего дома в бессильном ожидании.
-Будет ужасной потерей, если мистификация исчезнет оттуда, - сказал мне Фекель. - Ведь если, она не сможет выбраться из колодца, то каждый сможет убедиться в правдивости моих слов. Люди смогли бы научиться жить с ними и не страдать более от собственного незнания. Сколько заблуждений, сколько бессмысленных страхов оказалось бы развеяно!
-И зачем только боги заселили землю этими гадкими существами, - вопросил я. Вино все еще не давало мне размышлять ясно, и эта несправедливость затронула меня до глубины души.
-Обычный человек, - продолжил я, - пахарь возделывает землю, вкладывает в нее свой труд. А все может быть испорчено проклятыми мистификациями в один день, если бы только человек мог изгнать их! Фекель, друг мой, обещай, что победишь их всех!
-Я обещаю посвятить этому делу свою жизнь, ибо нет дела более достойного, чем возвышение человека над прихотями природы. Представь себе век, когда каждое событие, каждое никчемное движение, каждая тварь на планете будет подчиняться простой и стройной логике. Все мистификации, стремящиеся запутать и смутить человека, усомниться его в собственной правоте, останутся ни с чем. Человечество как никогда прежде осознает себя и свое место в этом мире, оно будет смотреть пронзающим взглядом бесконечно в небо и бесконечно под землю, и ничто не сможет укрыться от этого взгляда.
У меня перехватило дыхание от его слов. Я восхищенно хлопнул по плечу своего друга.
-Это действительно достойное дело!
-Это похоже на загадку, которую оракул дает человеку при рождении, чтобы в конце пути он ее, наконец, разрешил и переосмыслил саму жизнь. Момент переосмысления - вот то, к чему должны стремиться люди.
Мы замолчали, так как из колодца стали доноситься непонятные шорохи. Я и впрямь различил что-то, похожее на эхо. В тот момент ужас овладел мною и парализовал мои конечности. То же случилось и с Фекелем. Несмотря на его ликование и любопытство, он не смог пересилить себя и заглянуть в колодец. Я представлял себе, как наружу выползает враг человечества во плоти, тварь, живущая страданиями других. Что если у горожан не хватит сил в открытую противостоять этому монстру?
-Боги, он ужасен! - прошептал Фекель. Из колодца показались черные лапы монстра, затем появилось и косматое тело со множеством перьев. Но все же он оказался не таким и ужасным, как я представлял. Монстр направился к нам, но с каждым шагом черты чудовища бесследно стирались и заменялись человеческими. А когда он вступил в пятно лунного света, то от нашего ужаса и вовсе не осталось следа. Это был всего лишь Карфаур, вымазанный в саже. В его рваном плаще запутались пучки соломы, а в зубах была сжата монета. Он вынул ее и поднес на свет.
-На плащ не хватит, - сказал он с досадой.
-Что... что ты там делал?! - воскликнул Фекель.
-Я? Я всего лишь искал демонов, мой друг. Демоны изрядно меня достали, вот я и решил пошарить по дну колодца, поискать их. Но демонов там нет. Твоих мистификаций я тоже не видел, извини.
-Дурак! - Фекель побагровел от злости. - Это ты дым пускал, а?! Я из тебя дурь-то выбью!
-Ты сам дурак. Тебя провели, так и сердись на себя, а не на других. Или не сердись вовсе, в самом деле! Такими темпами ума у тебя никогда не прибавится, даже до животного не дорастешь!
Фекель сорвался с места, но Карфаур вдруг выпрямился и поднял кулаки, приняв очень грозный вид. Даже я испугался, хоть он и не смотрел в мою сторону.
-Из нас двоих я выбрался из того колодца, - заметил Карфаур. Фекель яростно промычал что-то, но отступил назад.
-Честно сказать, я думал, ты спустишься вниз, - добавил Карфаур. - Неужели жажда в тебе не так сильна? Среди ныряльщиков за жемчугом в почете только те, кто уходит на самую глубину, порой с риском не вернуться назад. Те, кто шарят по мелководью, находят только крупицы. Даже необразованные моряки это знают.
-Значит, пойду учиться к морякам, - ответил Фекель. - Лишь бы избавиться от твоих пустых насмешек. Это же надо так постараться! Ты бы и неделю меня там ждал! Болван!
-Лучше следи за языком. Ты бы и сам рад надо мной так подшутить, я же знаю. А к морякам сходи, и впрямь дельная мысль. Вдруг и муженька своего вдохновишь на что-нибудь стоящее.
Как я уже говорил, вино мною властвовало, как хотело. Если бы Фекель не придержал меня, Карфаур мог бы сильно меня покалечить. Хоть он и был тощим, но зато отличался большим ростом и выносливостью. Все же я сумел смириться с его насмешкой, а когда Карфаур ушел, то я поблагодарил Фекеля за заботу.
-Подумать только, что же он сотворил! - Фекель горько рассмеялся. - Это не человек, а какое-то издевательство. Молю богов, чтобы он ответил за содеянное.
Неделю спустя Фекель подался на судно драить полы и готовить еду для матросов. Я так и не понял, почему он решил так поступить.
Приоритеты.
Были в моей жизни разные времена. Порой за день я мог передумать множество вещей: от обыденных мелочей до невидимых и непознанных материй. Я думал об устройстве, о смысле и о возможном скрытом значении, да так усердно, что голова начинала болеть. Ответы моего учителя на некоторые из вопросов вводили меня только в большее непонимание, но сложности подогревали интерес. Такие дни составляли года. Но были и другие дни.
Наступило время, когда я перестал хотеть думать, когда мысли начали отравлять во мне волю к действию, но остановить я их не мог, как бы ни пытался. То время я определил, как переломное в моей жизни. Я столкнулся с вещами, которые повлияли на мое мировоззрение больше, нежели долгие годы раздумий. Попытка осмыслить эти вещи приводила к поистине страшным выводам.
Немало дисциплин занимало мое любопытство, но некоторые из них вовсе не пересекались ни со мной, ни с учителем. Мой друг Мадо оказался более подготовленным к разнообразным жизненным ситуациям.
Проведя целый день за чисткой пола в библиотеке, мы едва держались на ногах. Я уже готов был отправиться домой и забыться во сне, но Мадо напомнил о моем обещании помочь ему починить кровлю.
-Мадо, молю тебя, потерпи пару дней. Моих сил не хватит даже на то, чтобы поднять руку!
-Не все так просто. Как знать, возможно, ты уйдешь сейчас, и мы не свидимся больше никогда. Как бы судьба не оставила нас с тобой в дураках. Нужно пользоваться моментом.
Возражать ему я побоялся. Почему-то Мадо мыслил совсем иначе, чем остальные мои знакомые. Тяжело было предсказать его реакцию даже на самые незатейливые слова. Он мог ответить и как бывалый солдат, и как обладатель пытливого ума, а то и вовсе как недалекий человек, во многом полагающийся на провидение.
Мадо и я проходили мимо дома одного богатого купца. Сначала услышал я полный муки и отчаяния вопль, а потом и увидел бездыханное тело раба. Он лежал в песке, скорчившись в предсмертных муках, а над ним возвышался управляющий с хлыстом, и что запомнилось мне более всего - не было на лице надзирателя ни злости, ни раскаяния, ни даже удовлетворения от содеянного. Заметил я лишь печать усталости, как будто, убив раба, он сам стал рабом и успел проработать уже десять лет кряду. Случившееся ошеломило меня, и Мадо пришлось грубо схватить меня за руку, чтобы привести в чувство.
-Пойдем, нечего тут стоять.
-Хорошо, что я устал, и чувства мои притуплены. - Голос мой прозвучал пугающе безразлично. - В противном случае ты мог бы и не сдвинуть меня с места.
-Тогда поторопимся, пока ты не пришел в себя. Я тоже не люблю, когда людей забивают, словно скот. То же самое тебе скажет любой мудрец, ведь всякая мудрость строится на поклонении жизни. Но только что толку вопить и сотрясать воздух? Можно хоть костьми лечь на тело того бедняги и требовать у богов воздаяния, но, думается мне, есть и более верный путь.
-Более верный путь, говоришь? Вроде того, что избрал наш славный правитель Офран? Величайший человек из ныне живущих взял на себя бремя освободить мир от рабства. Он стремится принести демократию в соседние государства, но тем временем подобные черви живут в его собственном. Интересно, как бы Офран отреагировал, донеси мы на этого деспота!
-Думаю, ты и без меня знаешь. - Мадо усмехнулся. - Офран действительно величайший человек, но он полководец. А полководцам необходимы такие люди, как этот деспот с туго набитыми кошельками и сотнями рабов.
-Все это я знаю и впрямь. Но от знания ничуть не легче. Будь же проклято рабство!
Наш разговор услышал сидящий неподалеку Тионил. Поначалу я не приметил его, потому что он копошился в корзине с какими-то бобами.
-Что плохого в рабстве? - вопросил Тионил и поднял на нас заинтересованный взгляд. - О, это ты, Мадо! Вижу, твое влияние сказывается на молодом уме!
-Напротив, среди нас двоих мой друг куда более резок в формулировках, - ответил Мадо.
-Вы сомневаетесь в моих словах? Но были ли вы рабом? - прямо спросил я у Тионила.
-Нет, самому не приходилось. Но многие из моих друзей были, и мой учитель - также раб. Это лучшие и умнейшие люди из всех, что я знаю, и именно они подняли меня до своего уровня.
-Уверен, они сильны духом. Но спрашивали ли вы у них, что они думают о рабстве?
-Конечно, спрашивал! Сильно ли удивишься ты, если я скажу, что мнения их противоречивы! И лишь мой учитель не может дать определенного ответа. Как по мне, мы живем в мире сильных и слабых людей, и рабство неотъемлемо от этого мира. Даже если сильный человек попал в рабство, никогда он не станет рабом. Если слабый человек оказался на вершине общества, так или иначе он столкнет себя в пропасть, потому что хочет стать рабом. К чему всех приравнивать, если они не равны? Мир так прекрасен, в нем есть сильные и слабые, красивые и уродливые, умные и дураки, эгоисты и бескорыстные, свободные и рабы.
-Только что на соседней улице до смерти забили человека. - Кулаки мои сжались от гнева. - Как будто это был не человек вовсе, а пес, съевший недозволенное мясо! Как можно дерзнуть назвать это прекрасным?!
-Может, тебе пока не хватает мудрости? - Тионил мягко улыбнулся. - Людей забивают до смерти и в переулках ради денег, и на войне в пылу ярости. С людьми вообще много чего происходит. А рабство - просто рабство.
Уже позднее Мадо рассказал мне, что вместе с Тионилом они прошли не через одно сражение. И именно по примеру своего друга он, Мадо, увлекся науками.
-Хоть учиться может каждый, некоторым это дается куда тяжелее, чем остальным, - поведал мне Мадо. - Так и друг мой Тионил преуспел в своем начинании, в то время как я нахожу свое скромное удовольствие в том, чтобы внимать другим великим умам. Сам я пока ничего не создал.
-Стало быть, у Тионила есть собственные работы? - догадался я.
-Я думал, ты знаешь - о нем ведь ходит множество слухов. Почтенный Викаррий говорил мне, что пока никому не удавалось победить Тионила в споре.
-О чем же ведется спор?
-Подробностей я не знаю. Но мы могли бы убедиться в правдивости слухов лично.
Встреча в доме Викаррия должна была состояться через неделю. Хозяин хорошо помнил нас, поэтому с готовностью пригласил к себе, хотя мне и не нравилось набиваться к нему в посетители.
-Мы производим впечатление нахлебников с улицы.
-Если бы Викаррий не хотел, он бы не пустил нас к себе в дом, - ответил Мадо.
-Он мог пожалеть нас, а это даже хуже.
-Жалость? Нет, я так не считаю. Этот славный человек не вышел умом, но мудрости у него хоть отбавляй. Викаррий владеет целым состоянием и тратит его не на глупые развлечения и женщин. Он покровительствует науке, и здесь нет ничего жалостливого. И разве плохо, что, делясь с ним своими познаниями и теша его любопытство, мы сможем испить вина и в коем-то веке хорошо поесть?
-Умеешь же ты успокоить! - с усмешкой сказал я.
Все следующие дни до встречи у Викаррия я почти не виделся ни с Мадо, ни с другими своими частыми собеседниками. В свободное время я бродил по городу, надеясь натолкнуться на Тионила и понаблюдать за его деятельностью. Лишь однажды я застал его, заходящим в здание коллегии, но в последующие два часа он так и не вышел оттуда. Днем позже я спросил у своего учителя, что тот думает о Тиониле, на что он лишь устало рассмеялся.
-Каждый ученик обязан прийти ко мне по несколько раз за год и узнать, что я думаю о том-то и о том-то. За каждым поворотом вам видится новый идеал, любой проходимец может зацепить необычным слогом и дерзким взглядом.
-На площади кто-то кричал, что Тионил - первый философ, - задумчиво произнес я.
-Первым и единственным философом был Патрокс, но он умер больше, чем два века назад. Я рассказывал вам о нем ровно столько, сколько было нужно, чтобы не вызвать отвращения. Добавлю лишь, что это был выдающийся человек с умом острым, как лезвие кинжала. Патрокс был особенным. Запомни, у настоящего философа нет учителей. Тионил может и подает надежды, но пока он не философ. И как по мне, вряд ли станет. Я пытался, поверь. Я прожил три твоих жизни и все равно не научился жить без учителей.
Несмотря на скепсис моего учителя, я все равно с нетерпением ждал встречи с Тионилом. В назначенный час все собрались в обеденном зале и принялись за ужин. На моей памяти то был один из самых молчаливых вечеров у Викаррия, однако хозяин не выказывал никакого недовольства, а наоборот лукаво оглядывал своих гостей. Тионил сидел в другом конце стола и, казалось, даже не слушал толком говоривших, а был всецело поглощен едой.
Один из посетителей тихонько объяснил мне и Мадо, что Викаррий особо чтит Тионила, ведь пока еще никому не удалось одержать над ним победу в споре. Как выяснилось, многие мудрецы приходят сюда, чтобы испытать на себе его метод и убедиться в его универсальности.
-Что же это за метод? - Мне стало безумно любопытно.
-Я сам не все знаю, да и другие не любят об этом болтать, - объяснил посетитель. - Почему-то мои друзья просто обожают поддерживать завесу тайны. Но я слышал, что на любую тему Тионил подготавливает три аргумента в пользу своей точки зрения. Он выстраивает их в определенном порядке, в зависимости от самого человека.
-В зависимости от человека? - недоверчиво прошептал Мадо. - То есть он использует психологию?
-Возможно... Возразить на все аргументы пока что не смог никто.
-Но это глупо, как можно судить об истинности того или иного изречения? - спросил я. - На многие слова просто невозможно возразить, хотя они изначально противоречат друг другу! Выбор человека зависит от него самого и не может поддаваться объективной оценке!
-От именитых умов я слышал такие нелепые мысли, что поверить в них можно было только в жарком споре, - поведал мне Мадо. - Я понимаю, что ты имеешь в виду, друг. Но поверь и ты, когда мудрый старец заявит тебе, что никто из людей неспособен дышать, ты не сможешь с ним согласиться. Ты будешь пытаться переубедить его с помощью всей логики этого мира и да помогут тебе боги отстоять свою точку зрения.
В тот раз удачу решил испытать Тентор. Хоть он и не обращался к Тионилу напрямую, весь вечер он будто поддразнивал его. Поначалу присутствующие старались не обращать на это внимание, но вскоре напряжение между Тионилом и Тентором стало непереносимым. Даже Мадо замолк и в ожидании уставился на другой конец стола.
-Славный Тионил, говорят, ты особо искусен в дискуссиях, - открыто заявил Тентор. - Что-то пока единственное, что я слышал от тебя - это чавканье и хлюпанье!
Послышались вялые смешки. Тионил с улыбкой кивнул и произнес:
-Сейчас, сейчас я разговорюсь, раз ты так настаиваешь. Дай только поесть спокойно.
Тентор вернулся к другим собеседникам, но весь оставшийся вечер не прекращал бросать взгляды на Тионила. После супа подали блюдо из баранины, хотя есть еще могли только Тионил, Мадо и особо упитанный гость напротив меня. Потом Викаррий предложил Тионилу отведать фруктовых пирогов, на что тот незамедлительно дал согласие. Под конец трапезы нам было неприятно глядеть в его сторону, так как от всех съеденных им яств у нас ком подступал к горлу.
-Вот уж кто не пренебрегает хозяйским гостеприимством. - В голосе Мадо прозвучали нотки восхищения.
-Если бы я мог столько одолеть за один день, мне бы этого хватило на неделю.
-Не будь наивен, мой друг. Все бы исторглось из тебя в течение суток.
Эпилогом к ужину послужил кувшин вина, который Тионил без лишних церемоний опрокинул себе в глотку.
-Так мне лучше мыслится, - пояснил он, завидев наши изумленные лица. - Так что, Тентор? Как я понял, ты сомневаешься в судьбе? Что ж, может это и мудро не верить в предопределенность, но ставить под сомнение божественное вмешательство в целом... как же по-твоему тогда появился этот странный и полный противоречий мир?
-Противоречия лишь мерещатся тебе, дорогой Тионил. Стоит отречься от лишних притязаний и влечений, как все становится просто и однозначно. Открой же глаза, наконец, а то право, мне становится не по себе после того, как наслушаюсь речей твоих поклонников на площади!
Тионил и Тентор действительно разговорились, да так, что все, включая оппонентов, высыпали из дома Викаррия наружу. В ответ на колкие замечания Тентора я явственно услышал недовольный тон Тионила, по толпе прокатился ропот, кто-то поднял указательный палец. Тентор отрицательно покачал головой и медленно ответил ему, взвешивая каждое слово. Их спор походил на схватку двух гладиаторов. Тионил сердито нахмурился и сказал, что человек не мог получиться из ничего и научиться ремеслам и простейшей деятельности без помощи духов. Люди в задних рядах показали два пальца.
-Да, это без сомнений веский довод, - признал Тентор. - Но здесь я бы присмотрелся к братьям нашим по этому миру. Ведь на примере животных можно судить и о прошлом пути людей. Не все животные общаются между собой, а даже те, что общаются, не могут досконально объяснить своему потомству, как нужно жить. Однако живое существо при рождении не теряется - оно начинает дышать, требовать пищу, остерегаться чужих существ, хотя никто и не говорит ему, как и зачем это нужно делать. Наши тела такие, какие они есть. Раз у нас есть руки - мы хотим хватать предметы, у нас есть легкие - мы пробуем дышать. Все остальные знания вторичны и вполне могут быть добыты человечеством без посторонней помощи. Почему наши тела такие, я не знаю. Ты говоришь, что высший разум создал нас продуманными. В твоем представлении вся материя просчитана до мельчайших подробностей, чтобы нормально функционировать и не распадаться на бесформенные куски. Но разве не очевидно, что в этом нет необходимости? То, что мир такой - это обыкновенная случайность. Рождались бы мы с шестью пальцами на руке или вовсе без рук - что с того? Мы бы также жили и ты, Тионил, все также ходил бы и поражался, до чего все продумано, как хорошо, что мир настолько искусно завершен - ничего лишнего и ничего пропущенного. Ни за что ты не понял бы, что тебе не хватает рук, ведь до этого ты никогда ими не пользовался. Так что, друг Тионил, я убежден, что ты глубоко заблуждаешься и, думаю, сегодня твои ненаглядные поклонники узрели истинного победителя. Взгляни на мир моими глазами и признай его величие, хоть это и непросто.
Никто из присутствующих не мог вымолвить ни слова. Некоторые так и застыли с двумя отогнутыми пальцами. Мы с Мадо, замерев, следили за Тионилом и подмечали каждое его движение.
-Знаменитый третий аргумент, - прошептал Мадо, не в силах оторвать взгляд.
Тионил слегка поднял бровь, отвернулся и секунд на десять исчез из нашего поля зрения. Я слышал только шаги его сандалий и вздохи толпы.
-Куда это он? - прошептал я. И тут всего в одно мгновение самодовольство испарилось с лица Тентора, он нерешительно отступил назад. Тионил вернулся на прежнее место, только теперь в руке он сжимал увесистую палку. Уверенным движением он обрушил дубину на голову скулящего Тентора. Хоть тот и пытался прикрываться руками, голове его доставалось изрядно. С четвертого удара дерево раскололось, и более неприятного треска мне не приходилось слышать никогда в жизни. Наступило короткое затишье - все утеряли дар речи.
-Ох... ну ты и... чтоб тебя. - Окровавленный Тентор силился что-то сказать, но быстро перестал бороться с нахлынувшей усталостью и плавно опустился в облако пыли. На лице его вдруг появилось странное умиротворение, как у толстого ленивого кота.
-Получил поделом, - злостно пробормотал один.
-Тионил, как же это?! - воскликнул второй.
-Тионил... объяснитесь...
Тионил выбросил обломки и поплелся прочь. Ночная темень стремительно проглотила его широкую фигуру.
-Вся рука в занозах, - проворчал он.
Кинжал.
Поздней ночью я проснулся оттого, что кто-то шумел на улице. Минута ушла у меня на то, чтобы прийти в чувство, одеться и выглянуть наружу. Все это время окружающее пространство наполнялось причитаниями Каримы и визгом одного из ее детей.
Вокруг моего и близлежащих домов царило полное смятение. В окнах замаячили недовольные и настороженные лица. Карима стояла у самой стены, прижав к груди двух ребятишек. Неподалеку танцевали еще две тени, они как будто рыскали в поисках чего-то.
-Помогите! - воскликнула Карима. - Добрый господин, прошу, поговорите с Карфауром, вы же знаете его!
Я не сразу понял, что она обратилась ко мне. Как правило, я стараюсь избегать встреч с простым людом, особенно в окрестности дома. Карима же, напротив, имела обыкновение знакомиться с каждым в пределах досягаемости.
-Карфаур?! - непонимающе воскликнул я. - Это что еще значит?
-Он пугает детей! Прошу, скажите ему, чтобы уходил!
Она указала в сторону двух теней. В полнейшем недоумении я поплелся к ним по тропе лунного света. Каждый месяц Карфаур вытворял что-нибудь этакое, остроумно подшучивал над кем-нибудь или демонстративно пренебрегал общественными приличиями. Один мой знакомый остался настолько впечатлен его похождениями, что принялся записывать их и сортировать по календарю. Лично меня вся эта шумиха не волновала, пока она не пересекалась со мной.
На земле виднелись темные пятна, видимо, Карфаур кровоточил. Две тени в конце улицы определенно знали об этом; в данный момент они вели оживленный разговор. Их мнения разошлись относительно какого-то вопроса.
-Где Карфаур? - требовательно спросил я. Одна из теней молча указала за угол.
-Патруль должен быть неподалеку, - произнес человек. - Я могу сбегать и позвать их.
-Я же говорю, не надо!
-Подождите пока, - попросил я и направился к Карфауру. Он сидел в своем уродливом плаще прямо на земле. На лбу и на щеках запеклась кровь, ладони тоже были в крови. Судя по его виду, он был готов упасть без чувств.
-Милостивые боги! - закричал я. - Карфаур, чья это кровь?! Отвечай немедля, а не то я позову стражу!
-Успокойся, человек, это моя кровь. - Карфаур сжал себе виски. - Тело - это моя собственность. И я поступил с ним, как с собственностью, я умышленно навредил ему.
-Он бился головой о стену, я видел, - поведала мне одна из темных фигур.
-Что за вздор! Зачем бы ему так поступать?! - Я не на шутку разозлился из-за этих слов. - Может он и странный, но что же, по-твоему, умнейший горожанин будет вести себя так?! Он же не безмозглый ребенок!
-Что ты так сердишься, дурак? - устало спросил Карфаур. - Много ты понимаешь? Слащавый интеллектуал. Не можешь понять меня, а стремишься понять саму жизнь! Дурачье.
Я с трудом подбирал слова от удивления.
-Неужели... Чего же ты добивался? Неужели хотел убить себя?
-Я хотел... я хотел...
Карфаур прикрыл глаза, и я испугался, что он теряет сознание. Но стоило мне приблизиться, как он снова ожил и пристально вгляделся в меня.
-Скажи, владеешь ли ты врачеванием?
-Врачеванием?
-Ну хватит тупых вопросов. Отвечай прямо.
-Нет! Но мы отведем тебя к врачу, или, если хочешь, мы позовем его сюда.
-Мне не нужен врач, мне нужен искатель, разбирающийся в болезнях, как физических, так и душевных. Если бы только меня пустили в библиотеку.
-Какой еще искатель? - спросил человек у меня за спиной. - Говорит ли он про вас?
-Должно быть. - Я с сомнением посмотрел на Карфаура. Все мне стало понятно: старик вбил себе в голову какую-то абсурдную мысль. Кто знает, на что способен его непредсказуемый разум. Но все же до сего момента я бы не подумал, что Карфаур склонен к самобичеванию.
-Зачем вам врач? - спросил я тихо, чтобы слышал только он.
-Да не нужен мне врач, - повторил Карфаур. - Я хочу затеряться на глубине. Потерять память и разум. А потом вернуться обратно, хотя это и необязательно. Так я точно разберусь, что к чему. А вы и дальше ползайте по мелководью, если хотите. Если вам и правда все равно. Мне ведь еще давно говорили, коли человеку не все равно, он даст это понять.
Тех двоих я попросил отнести Карфаура к лекарю. Хоть он и был недоволен нашим решением, у него совершенно не осталось сил сопротивляться. Позднее я узнал, что он успешно поправился, а впоследствии перебрался в прибрежный район к своим знакомым морякам.
Карфаур не держал учеников, но на площади его постоянно окружала группа поклонников. Так, один из них поведал мне о вычислительной задаче, с которой столкнулся некий математик. Математик этот с двумя помощниками бился над ней целую неделю, и впоследствии задал ее своим коллегам, надеясь, что те сумеют придумать короткое решение.
Юноша сказал мне, что задача попала к Карфауру, и один его знакомый решил ее за полтора часа.
-Вроде как Карфаур гулял с ним и в то же время размышлял над задачей. Хоть он и не славен способностями в алгебре, он решил испытать себя. Во время раздумий Карфаур часто говорит вслух, должно быть, его знакомый услышал и тоже решил поразмыслить над задачей. К концу прогулки он выдал правильный ответ.
-Невероятно! Что же это за таинственный знакомый?
Воображение рисовало обладателя величайшего ума и острейшего кинжала из всех существующих. Но, по словам юноши, человек этот был слабоумным с рождения. Мало того, что он не мог усвоить простейших этических норм, порой он даже не был способен самостоятельно поесть. И это создание в разы превзошло ученых нашего города! Без сомнения этот парадокс и завладел мыслями Карфаура.
Сколько себя помню, всегда для меня было важно мнение мудрых. Любое свое суждение я оценивал с их точки зрения. В частности, порой я воображал, как Карфаур читает мои мысли, словно развернутый свиток, и судит их со всей строгостью. На деле же едва ли я представлял для него хоть какой-то интерес. Никоим образом Карфаур не выделял меня из толпы одноликих невеж, жаждущих познания. Он осмеивал всех сразу и только некоторым уделял особое внимание. Грубо смеяться над другими, но в большинстве случаев Карфаур имел такое право. Он ставил себя выше остальных, и мне это не нравилось, но после той ночи я понял, что и рядом с ним не стою.
Пусть истязание над собой и казалось мне безумием, но чего только стоила идея о лишении себя здравомыслия! Увидеть строение мира под совершенно новым углом! Воистину Карфаур был храбрейшим из всех ныряльщиков. Затупить свой собственный кинжал все равно, что перечеркнуть прожитые года и все старания. Даже под страшными пытками я не сумел бы решиться на такой шаг. Наверное, мне было бы проще отрезать себе руку или ногу.
Долгое время я не решался всерьез заняться литературой, хотя для этого имелись все возможности. Учитель даже сказал, что мог бы неплохо продать мои свитки и поручиться за их ценность перед старшим библиотекарем. Я держал эту мысль у себя в голове до поры до времени, оставлял кое-какие заметки, но время шло, а оформить свои размышления я так и не попытался. Полагаю, для этого мне не хватало уверенности и высокомерия. Более пяти лет я проработал в государственном аппарате; люди отзывались обо мне, как о грамотном и ученом человеке, но между тем я не чувствовал в себе и капли учености. По сравнению с такими исполинами, как Тионил или мой учитель, едва ли мой кинжал можно назвать выдающимся. Даже походящий на животное Карфаур изъясняется так, что я его с трудом понимаю.
Однако именно пример Карфаура подтолкнул меня к деятельности. В итоге он оказался человеком без учителей, совершенно не считающимся с обществом. То есть нет... он считался с гражданами города, но не граждане тянули его за собой - это Карфаур тащил их. Он направлял на верный путь, пусть им это и не особо нравилось. И он искал, не обращая внимания на других и ни на кого не оглядываясь. Думаю, в поисках Карфаур продвинулся куда дальше, чем другие могли себе представить. Я бы хотел стать хоть в чем-то похожим на него.
История не привлекала меня, а в точных науках или ремеслах у меня было катастрофически мало умения. Не чувствовал я себя и подлинным исследователем загадок природы, как неугомонный Фекель. В своем "Собрании" я писал о том, что ценил превыше всего. О свободе человеческого духа и тела, об обществе, лишенном оков. И чем больше я писал, тем тяжелее было мне держаться первоначального замысла. Несмотря на мою непоколебимую позицию в вопросе рабства, реальность не давала мне изобразить будущее безоблачным. Сомнения вычерчивались на свитке по собственной прихоти, и мне не хватало силы отмести их в сторону. Я отчаянно искал пути безболезненного перехода к истинно демократическому обществу, я хотел перешагнуть через неминуемые бедствия и кровопролития; в связи с этим часто вспоминались мне речи славного Офрана. Как красив был он, когда я увидел его впервые! Воистину такой человек способен перевернуть мир с ног на голову. Вся мощь мира сосредоточилась в его руках; ему достаточно было взмахнуть мечом, и невозможное становилось обыденностью. Офран был похож на Карфаура, он тоже ни с кем не считался. Мудрые обвиняли его в безрассудстве и множестве напрасных жертв, называли его тираном. Без сомнения, он был тираном, жестоким и благородным. Он брал рычаги в собственные руки и сдвигал горы со своего пути, а реки крови, что неизменно текли вдоль его пути, напоминали о цене действия. Офран был для меня человеком, готовым заплатить любую цену. Я хотел быть похожим и на него тоже. Пусть я и не стану настоящим искателем, но, по крайней мере, я буду следовать за настоящими искателями. И я не буду ждать от них похвалы, ровно как и не буду бояться осуждения иных...
Около полугода ушло у меня, чтобы перенести идеи на папирус. Идеи эти я вынашивал более десяти лет. Прочитав "Собрание", учитель сказал, что не пристало умному человеку зваться учеником и растрачивать время впустую.
-Если продолжишь учиться у меня, - произнес он. - Погаснешь. Пора учиться самостоятельно видеть и слышать. Прими совет, бросай заниматься неблагодарным делом, почисти плащ и купи новую пару сандалий. Иди и сам убедись в своих словах. Думаю, тогда из тебя выйдет что-то толковое.
-Скоро, может быть. Но пока я не готов.
Многие юные умы стали восхвалять "Собрание" в своих кругах. К сожалению, среди моих ровесников и более старших ученых благосклонных нашлось очень мало. Говорят, когда Тионила спросили, что он думает о "Собрании", тот несколько минут раздумывал над ответом.
-Таких противоречивых чувств я еще ни к чему не испытывал, - признался он. - Искренне надеюсь, что "Собрание" - самое худшее, что он только способен создать.
Мне были небезразличны слова каждого, но я пообещал себе, что не позволю посторонним взглядам влиять на мой собственный. Хоть учитель и посоветовал оставить работу в городской коллегии, я чувствовал, что еще могу быть полезен на своем посту. Время текло неумолимо и размеренно, и я был рад тому небольшому персональному вкладу, что день ото дня вносил в жизнь общества.
Я говорил, что не готов оставить привычную рутину, но ни секунды не сомневался в своих намерениях. Однажды придет момент отправиться по проторенной дороге вслед за сильными. Это будет важнейшим шагом, и я с нетерпением ожидаю его, но он таит в себе немало опасностей. Пусть я и просуществовал долгое время в нищете, мне никогда не приходилось всерьез бороться за выживание, так что предстоящее странствие может оказаться последним. Страх смерти и мучений не дает мне покоя. Пока я не готов.
После ночного дождя воздух особенно свеж, я люблю гулять в эту пору. Из-за непрерывной жары чувства притупляются, поэтому я использую любую подходящую возможность вернуть былую остроту. Мне нравится просто приглядываться к окружающим людям и предметам, обращать внимание на безымянные мелочи, которые ранее вытеснялись раздражающим солнцем.
Неподалеку от лавки гончара я столкнулся с непривычной картиной: у дороги стоял облаченный в сверкающую броню солдат. Его мускулистые руки были покрыты множеством шрамов, а на доспехе виднелись бесчисленные царапины и сколы. Судя по прямому взгляду и легкой проседи в волосах, передо мной стоял кто-то из командиров. Этот суровый воин разговаривал с обыкновенным рабом, что было для меня крайне непривычно. В голосе его я не слышал ни надменности, ни гнева - они вели обыкновенную вежливую беседу, как старые приятели. Мне стало радостно оттого, что в подчинении Офрана есть люди, разделяющие его смелые взгляды и верящие в святое равенство раба и гражданина.
Дождавшись, пока они окончат разговор и распрощаются, я приблизился к рабу и деликатно поприветствовал его.
-Простите, но о чем вы только что общались с тем солдатом? - спросил я.
-Это был царь Хеосин, он со своим войском сейчас проездом у нас на пути в столицу, - пояснил раб. - Они с моим хозяином давние друзья.
-Ваш хозяин тоже состоит на службе?
-Не понимаю, какое господину дело до всего этого. Прошу простить меня, но у меня еще много дел.
-Вы не слишком-то торопились, пока я не подошел. - Я тут же одернул себя и попытался выглядеть как можно более дружелюбно. - Приношу извинения за потерю вашего времени. Поймите правильно, несчетное число раз я сталкивался с несправедливостью по отношению к низшим сословиям. Обыкновенный разговор царя и раба можно счесть настоящим чудом.
-Царь Хеосин не признает рабства, такой уж он человек. А насчет какой-либо несправедливости мне тяжело судить. Как богач наказывает ленивого работника и награждает упорного, так и хозяин наказывает ленивого раба и поощряет упорного. Так было везде и всегда, сколько я себя помню.
-Рабство несправедливо само по себе, - ответил я. - Но мир уже почти готов встретить новую реальность. Я безоговорочно верю в это. Вы сравниваете рабов и работников, но неужели не замечаете гигантской пропасти между этими двумя понятиями?
Рабу понадобилось некоторое время, чтобы осознать мои слова. Его морщинистое лицо разгладилось, он пожал плечами.
-Замечаю, конечно. И конечно я скучаю по своей свободе, если господин имеет в виду это. Хозяин не слишком строг с нами, но и вольностей не позволяет. В былые времена я был тем еще пропойцей, а сейчас вино дозволено лишь по очень редким поводам. Но бывает и еще хуже, так что я не жалуюсь.
-Будет ли вам легче, уважаемый человек, - медленно выговорил я. - Если я скажу вам свою точку зрения? Хоть я и не всевидящий, но с высоты моего положения у меня практически нет сомнений в том, что именно благодаря вашему постоянному труду и строгости ваших хозяев граждане этого города - те, кто они есть и имеют то, что имеют. И я говорю не только о толстосумах и чиновниках, но и о честных торговцах и простых трудягах, их женах и детях. И о себе естественно. Как думаете, - я почувствовал, как меня охватывает необъяснимая дрожь; во взгляде человека передо мной промелькнуло что-то странное и неописуемое, - будет ли легче вам и тем, кто в еще более отчаянном положении, если вы будете знать, что надрываете спины и стираете ладони в кровь непросто так?
С лица мужчины будто слетела вековая пыль. На секунду мне показалось, что человека передо мной подменили кем-то другим, но ощущение было слишком кратким, возможно, солнце сыграло надо мной злую шутку. Его кожа вновь покрылась морщинами, он грустно усмехнулся и ответил:
-Помилуйте, господин, я же простой человек. Куда мне до всего этого.
Интонация раба вывела меня из оцепенения. Я нахмурился и, извинившись, собрался продолжить свой путь. Но неожиданно он схватил меня за рукав - весьма красноречивый жест.
-Вы говорите странные вещи и странные слова. - Голос раба прозвучал очень серьезно. - Легче, а? Может быть и станет легче. Но едва ли кому-нибудь от этого станет легко.
Я дерзнул поверить ему на слово. Офран, не знаю, сражаешься ли ты за свободу, за славу или за что-то еще. Это не так важно. Вокруг тебя собираются сильные люди, действие совершается именно рядом с тобой, кинжалы обагряются кровью и переламываются от напряжения, тетива звенит с воодушевляющим треском. Истина обнажается именно сейчас перед твоим взглядом. Я должен увидеть ее. Может, я и близорукий дурак, может ты и неправ вовсе. Не страшно, если ты не прав, но я хочу выяснить, кто тогда прав.
Солдат.
Потребовалось время, чтобы привыкнуть к маршу. Ноги, наконец, перестали изнывать от кровавых мозолей, к тому же мне дали совет, как утихомирить боль. Хоть я и не был солдатом, по окончании нескольких недель я осознал, что не могу оставаться и обыкновенным писарем. Приходилось идти на хитрости: следить за дыханием и шагом, сосредотачиваться на вещах, которым ранее я не придавал значения. Я был далеко не слабаком, но годы сидячей работы быстро дали о себе знать. Моя поклажа была на порядок легче, чем у остальных, но я едва справлялся с ней. Только на третьей неделе тело все-таки приспособилось к нагрузкам.
Идти целыми днями было тяжело не только физически. Мне не хватало чтения, не хватало друзей и моих бесед с ними. Не хватало речей учителя.
Солдаты поначалу казались очень разговорчивыми, я убедился в этом сполна во время вечерних привалов. Это были вовсе не те разговоры, к которым я тяготел. Их манера изложения скорее раздражала, но у них было чему поучиться. Речь некоторых ветеранов даже вызывала интерес, она заметно отличалась от речи новичков. Однако время шло, мы все больше отдалялись от дома и все больше нагоняли основное войско Офрана. Вскоре до командира стали доходить первые донесения с севера, из которых не следовало ничего хорошего. Уже целый месяц Офран держал в осаде один из пограничных городов. Как я понял, никто из царей и приближенных Офрана не рассчитывал, что их войско задержится на такой длительный срок. Говорили, что обороной в том городе руководил необычайно талантливый военачальник и что гарнизон в нем оказался намного больше, чем ожидалось. Говорили, что Офран, привыкший к легким победам и дерзким вылазкам на открытой местности, потерял былую решимость и самообладание. Произносить такое вслух осмеливались лишь ветераны.
Мы проходили мимо разрушенных деревень и разоренных земледельческих угодий. Они были препятствиями для нас, но не физическими. Мы с честью преодолевали их, преодолевали взгляды людей: и те, что они кидали на нас, и те, что в страхе отводили. Мы отворачивались от двухметровых крестов, расставленных вдоль дорог, словно указательные столбы, но кресты эти все равно оставляли свой отпечаток.
Чем больше земли оставалось за нашими спинами, тем менее разговорчивыми становились солдаты. Полагаю, это и была их истинная природа. Видение солдата ограничено, мысли изначально уходят недалеко и неглубоко, и это правильно. Как боец заботится о своем снаряжении и экипировке - так же он заботится и о мышлении, пусть порой и неосознанно. Я многое перенял от них: сперва, изменились мои слова и формулировки. Я отбросил множество понятий, чтобы сделать все как можно проще не только для других, но и для себя. А потом то же самое случилось и с моим мышлением. Помню, раньше стоило мне только задаться каким-нибудь вопросом, как за его невинным образом вздымались гротескные формы мировых загадок и тайн, и любопытство нескончаемо вело меня по всей вселенной. Приходилось одергивать себя и возвращаться к делам насущным. Но наступило время спрятать свой кинжал в ножны и дать ему отдохнуть.
Звезды стали звездами, красивое оказалось красивым, некрасивое - некрасивым. Споры на ровном месте прекратили волновать меня. Еще через пару недель кресты с убитыми почти полностью утратили трагическую ауру. Интересно, но, когда я проходил мимо них, на шею и плечи будто оседала незримая пыль. Некоторые из бывалых солдат смотрели на висевших с легкой ухмылкой. Я надеялся, что никогда не пойму их.
Мой друг Мадо рассказывал, что битва с врагом убивает человека, а затем дарует ему новую жизнь. По его словам, нет друзей вернее тех, что бились с тобой плечом к плечу. Возможно, ему больше везло с окружением, чем мне. Воины из моего отряда казались мне бессердечными. Некоторые открыто демонстрировали свою жестокость, за других все говорил серебристый блеск в глазах. Часть относилась ко мне с сочувствием, часть не обращала на меня внимания. В целом никому не было до меня дела, а мне не было дела до них, хоть я и сумел кое-чему научиться.
Главный урок, что я усвоил - простота. Солдат устроен очень просто. На войне, как в математике, сложные и громоздкие решения не в чести и на практике несут мало пользы. Чем короче метод, тем проще будет им обходиться. Поэтому я сделал из себя кратчайший метод для решения конкретной задачи.
Я начал мысленно общаться с солнцем и землей. Не всерьез, конечно, но занимая себя пустой болтовней, я боролся с усталостью и болью в ногах. Думаю, у остальных тоже было что-то, чему они придавали особое значение. К примеру, царь Хеосин нередко всматривался в деревянный амулет у себя на шее. Порой, когда он диктовал мне послание и замолкал, будучи в поиске подходящих слов, то задумчиво потирал его.
-Ты так много знаешь, писарь, - как-то сказал он мне. - Различаешь ли ты знаки богов там, где их не различают остальные?
-Не все знания приближают к богам, - ответил я. - Я не настолько силен духом, чтобы почитать их в известном мне мире.
-Неужто твой мир так отличается от моего?
-Скорее я отличаюсь от вас, великий царь.
Мне нравился спокойный нрав Хеосина, такой нетипичный для персоны его положения. За ним следовали отъявленные головорезы, и все же он умудрялся держать их в узде. Дисциплине в его войске отводилось особое внимание.
Стоит отдать Хеосину должное: когда гонец сообщил о поражении Офрана под стенами вражеского города, он не растерялся и сумел разработать план действий, трезво оценивая обстановку. Того же нельзя было сказать обо мне и о доброй половине нашего отряда. Кто-то из советников Офрана предал своего господина и подсыпал ему яд в пищу. В ту же ночь с холмов на лагерь обрушились воины на колесницах. Многие цари, воспользовавшись суматохой, бежали обратно в родные земли; те же, кто остался, были разгромлены. Так бесславно оборвалась жизнь величайшего борца за свободу. Все его многолетние труды были стерты в один день каким-то жалким изменником. Ноги колосса дали трещину, колени подогнулись, и тело вместе со своей ношей обрушилось наземь, распугивая воронов и прочую живность.
Друзья мои, мне так жаль, что я оставил свое поприще и отправился в этот ужасающий поход. Мои ноги крепки, но, кажется, и они теперь покрываются сетью трещин и готовы вот-вот развалиться. Обувь, еще недавно такая удобная и стойкая, сделалась цвета грязи, она будто проваливается в здешней почве. Ваши просветленные лица я променял на убийц. Я нырнул так глубоко, что мне не хватило дыхания вернуться назад.
Я вспоминаю, как недолюбливал солнце, пока жил в городской черте. Сейчас для меня не осталось ничего милее. Я вспоминаю, как не приглядывался к земле под ногами, как мозоли не отзывались болью при каждом шаге, как плечи не ныли от напряжения. Мне, правда, интересно, о чем же я размышлял, когда шел навстречу солнцу все эти бесчисленные дни. Сейчас уже сложно вспомнить. Наверное, мысли те были подобны неспокойному океану, темному и плохо различимому.
О чем я думал, когда враги окружили наш отряд во время отдыха? Когда люди, с которыми я ел у одного костра, начали падать замертво один за другим. Клинки вспарывали им животы и надрезали горла, стрелы втыкались в их податливые тела. О чем я думал, когда Хеосин с какой-то бессильной яростью порубил юношу с копьем наперевес? Я подумал... нет, я понадеялся, что даже тогда он не утерял своей веры в богов.
Я вскарабкался на вершину крутого холма, цепляясь за полевые цветы и утопая в рыхлой земле. Мои ботинки ступали по вязкому болоту, рассыпчатому песку - по чему угодно, только не по твердой почве! За спиной раздавались командные возгласы, там солдаты воевали свои войны, все больше и больше теряясь во тьме. Учитель говорил мне, что я погасну среди лживых чиновников и коррупционеров. Вместо этого я выгорел в безраздельном хаосе. Если бы не мое упрощенное солдатское мышление, я бы сошел с ума от всех тех смертей, что витали над полем битвы.
Солнце уже садилось за округлые вершины. Я поплелся за ним, втягиваясь в бессмысленную погоню, отдирая ноги от цепляющейся травы. Я не взял с собой ничего, ни оружия, ни провизии, ни единой безделушки. Следующие несколько часов я шел, шел после еще целого дня марша, не успев ни отдохнуть, ни поесть. Я уже ни о чем не думал. Хотя под конец была одна идея. Мне вдруг захотелось иметь при себе штандарт со знаменем, неважно каким. Я хотел пронести его через поле, что лежало впереди, протащить настолько далеко, насколько было возможно. И когда я бы уже не смог оторвать своих ног, я бы воткнул флаг в землю и упал бы рядом, так, чтобы каждый знал окончание моего пути, итог и результат. С таким флагом я стал бы богаче Офрана во много раз. Мечтам моим мешала только невыносимая усталость. Так что я был даже рад, когда двое всадников настигли меня и позволили остановиться.
Раб.
-Что умеешь ты лучше всего? - спросили меня. Я не ответил. Человек в белых одеждах повторил вопрос. Суровый взгляд надсмотрщика подсказал мне, что лучше произнести хоть что-то.
-Боюсь, я ничего толком не умею, господин.
-Правда ли, что ты обучен грамоте?
-Это правда. Я могу писать и читать и знаю большинство языков этих земель. Но знания эти я не считаю достойными называться умениями. Едва ли они вас заинтересуют.
-Напротив, это - ценные качества, - возразил человек. - Я не люблю таких, как ты. Ты же понимаешь, что если тебя не продадут на этой неделе, то скорее всего просто отправят на галеру? Но ты чересчур брезглив, не хочешь иметь ничего общего со мной. Хотя логичнее было бы проявить расторопность и выставить себя в выгодном свете.
Я вздрогнул, потом неуверенно кивнул.
-В прошлом я много занимался общественной работой. Моими усилиями был принят новый закон о разделе имущества при наследовании. Но руки мои ни на что не годны - тут уж позвольте мне говорить искренне, господин. Я не занимался никакими ремеслами и способен только к простейшей работе, не требующей точности движений. Всю свою жизнь я посвятил изучению наук и их возможному использованию.
-Ясно. Твоим способностям я найду применение. Тот, кто обучался, однажды должен стать тем, кто обучает.
И я превратился в того, кто обучает и воздействует на юные неокрепшие умы. Я превратился в того, кто указывает, и того, кто подчиняется. Судьба дозволила мне видеть, как растут плоды моих усилий. Четверо сыновей было у хозяина, каждый со своей неповторимой натурой. Я попытался передать им искру собственного пламени, приоткрыть завесу мира, но только для того, чтобы показать, насколько он не познан. Может им удастся пройти дальше, чем мне, может эти четверо застанут иное время с иными ценностями. Не все сыновья испытывают подлинное влечение к наукам, но для меня было бы честью научить быть человеком хотя бы одного. Дисциплинировать было непросто, но в сложных ситуациях я спрашивал себя, как бы Карфаур поступил на моем месте, и ответ быстро находился. Я настолько боготворил дикого зверя - что бы сказал мой учитель, если бы узнал! Вероятно, он уже давно скончался, а я даже не могу оплакать и почтить его память. Пожалуй, единственная вещь, которая по-настоящему тревожила меня. Все остальные раны уже давным-давно затянулись.
-Как человек слеплен из конечностей, так конечности созданы из кожи, крови и костей; кожа образует несколько тонких слоев, а слои эти - соединения множества чешуек. Из всякого тела можно выбрать мельчайшую крупицу, и крупицы эти в свою очередь образованы простейшими элементами. Хоть мы и различаем материю, собранную из элементов, и духовную среду - вместилище душ, мыслей и чувств - важно осознавать, что они неразрывно связаны. К каждому телу привязана своя особая духовность, каждая комбинация элементов отличается и своей сущностью. Итак, что человек должен учесть, исходя из этого?
-Э-эх... много всего приходит на ум, учитель.
-Так отбросьте все лишнее и оставьте только важнейшее. С самого своего появления человек изучает и подчиняет природу, но именно возникновение наук ознаменовало новую эпоху и позволило ему оценить масштабы предстоящей работы. Наступило время человека-искателя, а что самое важное для человека-искателя?
-Поиск истинной сущности предмета.
-Да, можно сказать и так. Если человек хочет познать себя, то он должен разгадать свою сущность. Но человек непостоянен, и получается, любая связанная с ним духовность тоже непостоянна. Его задача - отыскать истину среди истин в вечно меняющемся океане.
-Вы сами додумались до этого, учитель?
-Додумался? Глупый, это и так все знают. Правильнее сказать: "сформулировал". Вот основная задача: сформулировать то, что никак не могут выразить другие. Слова эти были сформулированы задолго до меня великим ученым Патроксом. Именно он и объяснил людям-искателям, что же все-таки нужно искать и зачем. Это был человек большого ума, и своим взором он глядел намного дальше, чем остальные. Думаю, если в мире и был кто-либо, приблизившийся к истине, то это Патрокс. К сожалению, Патрокс за свою жизнь не написал ни одного труда; некоторые считают, что он и вовсе был безграмотным, хотя это и маловероятно. Мы можем довольствоваться лишь записями его немногочисленных учеников.
-Учитель...
-Да?
-Учитель, удачен ли ваш собственный поиск? Пожалуйста, расскажите...