Метро: тягучая, бессознательная масса, безумная в своем стремлении дойти, перейти и выйти. Мрачные катакомбы в час пик..., говорят, что во время войны люди использовали метро, как бомбоубежище, так иногда возникает такое ощущение, что нас спутали с Ираком, и усилено "зачищают" американцы, а выжить смогут только те, кто глубже и основательнее забьется в недра "Московского Метрополитена Имени Владимира Ильича так сказать...". А запах... В общем, Тата сжалась в комок, максимально отключила сознание, чтобы влиться в этот своеобразный организм, расставила локти и попыталась пробить себе путь к выходу из вагона. Тучная масса женского пола (судя исключительно по огромным фиолетовым серьгам) наглухо задрапированная в зеленое представляла серьезное препятствие, благо ее стремления совпадали с Татиными. Действуя на пару, а конкретнее - "зеленая женщина" медленно, но верно двигалась в заданном направлении, а Тата защищала тылы - т.е. старалась не отставать, они почти что достигли дверей, когда где-то впереди раздался резкий хлопок. Поезд дернулся, завизжали тормоза, и запахло паленой резиной. От резкого торможения народ в вагоне покосило как траву весенним градом, со всех сторон сыпался мат, кто-то пытался подняться с заплеванного пола. То, как близко Тата находились к двери, спасло ее от погребения под телами, она лишь ударила руку о поручень и чей-то железобетонный бицепс. Когда она подняла глаза, то увидела всего в миллиметре от своего лица острый угол газеты с броским заголовком и багровую шею, стянутую тугим воротов голубой рубашки - выше видно не было, мужчина был слишком высок. "Лишние люди - ..." - гласила надпись, скрывая от Таты окончание. "Кто же эти лишние люди?" Почему-то в этой суматохе, Тата больше ничего не видела - только шею, рубашку и заголовок. Поезд вскоре тронулся и доковылял до станции без новых происшествий, Тата вылетела из вагона и бегом поднявшись по эскалатору, выскочила на улицу. Морозный воздух ударил в лицо свежестью и свободой, мрачные подземелья быстро забывались, стиралась из памяти, как все плохое, только эта странная фраза, все стояла у нее перед глазами.
***
- Лишние люди... Ли ш ни е... Люд и... - словосочетание крутилось на языке, но дальше не шло, в смысле было абсолютно непонятно! Как это так, лишние люди? Это кому же они лишние?
- Лишние, лишние, лишние... - Тата готовила чай и повторяла слово "лишние", словно пробовала его на вкус - то так скажет, то эдак, то будто спрашивает: "лишние?", то утверждает: дескать, конечно - "лишние"!
- Люди... Это значит есть люди лишние и нелишние... Раз, два, три, сливаю...- Чай, а если уж точнее - зеленый китайский, привезенный в подарок из Пекина, заваривался в этом доме только по правилам: три раза заливался кипятком, "дышал" три человеческих вдоха и выдоха, снова заваривался, потом снова дышал и наконец достигал дна китайской же пиалы.
- Передержала! - Тата скептически поджала губы, всматриваясь в зеленовато-желтые недра пиалы, решала - заново делать или так оставить - в конце концов, все равно особенной разницы нет! - Ладно, пусть будет так!
Тата обняла пальцами свое горячее сокровище и направилась в коридор. Необычной формы в сталинском доме он вмещал в себя и диван и тумбу и полтора шкафа (нижняя часть одного из шкафов потерялась где-то в перестроечное время, полагали, что ее сдал в "антикварку" дед, но тот все отрицал). Темные, бардовые с коричневым, тона стен, черная кожа дивана - что еще надо для кабинета? Тата, конечно, придумала бы что, но за неимением средств к осуществлению своих фантазий, она решила довольствоваться тем, что есть - коридор однажды раз и навсегда был наречен кабинетом!
На стенах, по бокам шкафов, на тумбе - везде были фотографии - мамы, бабушки, дедушки, ее со Стасом - и совсем маленьких, и не очень. Стас - как две капли воды похожий на свою сестру-двойняшку, худощавый, темноволосый, с пронзительным взглядом серых умных глаз, тем не менее, выглядел старше нее как минимум года на два. Так было и в детстве - он даже вел себя иначе - не так как все дети. Почти никогда не кричал, не плакал, не капризничал, был серьезен, возможно, даже излишне. Маму это пугало, бабушку с дедом - несказанно радовало - поскольку именно на них легла тяжкая обязанность растить двоих внуков. Дочь, (мама Таты и Стаса) - единственный работающий человек в семье, должна по-прежнему ее обеспечивать, кто, если не она? А значит - хочется, не хочется, если уж случилось такое несчастье (первые несколько месяцев, глядя на растущий живот дочери, бабушка иначе и не выражалась), придется оставить и цветочки на даче, и театры-консерватории и заняться детьми. Алевтина Андроновна почему-то мыслила себе процесс воспитания как глобальный - требующий всего времени и всех сил, вне зависимости от реальных потребностей. Короче говоря, она активно готовилась к самопожертвованию сама и готовила мужа - Петра Семеновича. За какие-то пару месяцев, ей удалось объяснить ему, что беременность Лидочки - это не наказание вовсе, а скорее испытание свыше - своеобразный второй шанс. Шанс исправить свои ошибки и ошибки дочери. Как только план действий окончательно созрел в ее голове, она стала с нетерпением ждать рождения мессии - маленького посланца искупления ее грехов. Она каждый день вставала рано утром - готовила диетический завтрак беременной, выжимала свежие соки, протирала морковку... А пока дочь пребывала в некотором шоке от резкой перемены в настроении матери, Алевтина Андроновна внимательнейшим образом присматривалась ко всему, что та делает, как говорит, что говорит, как ходит, о чем думает - все это подвергалось жесточайшему анализу ее и двух самых-самых ближайших подружек. Коварная троица собиралась вечерами на кухне за чашечкой чая, и пока Алевтина Андроновна готовила свою "чайную церемонию", омывая кипятком чашки, чайник, они фантазировали, что это очень даже хорошо, что Бог послал им всем такое испытание! Значит, даже не смотря на то, что их собственные дети не сильны в музыке и танцах (дочери Панасьи Мироновны были несколько грузноваты - в отличие от нее самой - даже в свои пятьдесят четыре года она сохранила стройность фигуры и любовь к высоким каблукам), у них всех еще оставалась надежда увидеть свое дитятко на театральных подмостках, в цветах и легком белом платье.
Дело в том, что они были абсолютно уверены, что у "Лидочке в животике девочка" - Марья Антоновна утверждала, что безошибочно разбирается в подобных вопросах - в конце концов - у нее самой четыре девочки! Марья Антоновна придирчиво оглядывала Лидочкин живот при встрече, удовлетворительно поджимая сухие губки-ниточки, подбирая в мыслях цвет ленточек, которые будет заплетать в косички этому прелестному существу. Она прямо видела, как милое создание - легкое и грациозное, будет бегать по садику, а на ее прелестной белокурой головке будет красоваться голубой бантик (в цвете волос ребенка можно было не сомневаться - и Лида и Алевтина Андроновна были блондинки)
"Да, определенно голубой!" - решала она, в который уже раз представив себе эту сказочную картину.
Алевтина Андроновна безразлично относилась к внешности своей будущей внучки, цвет волос и стройность фигуры были отнюдь не главным для будущей бабушки! Талант, а главное признание и слава - вот тот плод, который она жаждала когда-нибудь сорвать с этого хрупкого деревца - жизни маленького ребенка! Только истинная любовь к искусству и непреодолимая тяга к олимпу могут так организовать волю человека и в мановение ока подчинить его одной единственной цели. Алевтина Андроновна ни на мгновение не сомневалась, что второй раз она не допустит ошибки - и внучка - ее золотце - всенепременно станет известна, любима, вхожа в самые элитные и закрытые для остальной части человечества круги. Она очень ясно представляла себе - как лучики неотвратимо наступающей славы касаются и ее, греют старческую кожу, щекочут нервы... Алевтина Андроновна жмурилась и потирала сухие, казалось пергаментные руки и смеялась странным, грудным, почти животным смехом. Она знала - все будет именно так, как она того желает. Все будет именно так...
***
Время, особенно когда его торопят столько человек, летит на удивление быстро. Лида еще не успела устать от внезапного внимания вечно занятой своими делами матери, Алевтина Андроновна и ее подружки от своих фантазий, а Павел Семенович от науськиваний жены, как девятый месяц беременности подошел к концу. Спустя еще три дня, шумных, беспокойных произошло самое прекрасное, что могло случиться самое и ужасное одновременно: Лида, наконец, стала матерью, а ее мать и отец - бабушкой и дедушкой двух замечательных внуков...
Первой на свет появилась Тата, кричала так, что ее было слышно аж в коридоре. Сидевшие стройным рядком подружки-заговорщицы едва заслышав плач ребенка, довольно переглянулись - голос был сильным, ребенок с самого рождения явно проявлял склонности к пению! Когда же спустя минут шесть из акушерской раздался второй голосок - потише и не такой пронзительный, они удивленно переглянулись и, не сговариваясь, кинулись к дверям. Внутрь их, конечно, не пустили, но улыбающаяся медсестра поспешила их обрадовать - Лида родила двойню, мальчика и девочку, оба хорошенькие, здоровенькие, с темным ежиком на голове, как у отца...
Что ж... судьба преподносила сюрприз за сюрпризом - никто не знал, что делать с мальчиком. Мало того, что ни у Алевтина Андроновны, ни у Панасьи Мироновны, ни у Марьи Антоновны не было сыновей, так ведь они ничего не планировали на мальчика! Зачем им мальчик? Он что пойдет петь и танцевать - сомнительно, да и бантики в волосах - не для пацанов.
"Мальчики - сказала Панасья Мироновна растерянным голосом, когда увидела близняшек - это разбитые коленки, носы, подранные штаны и вызовы в школу к директору... потом армия, алкоголизм..."
"Алечка, - добавила Марья Мироновна, внимательно вглядываясь маленькими, ярко подкрашенными глазками в улыбающееся розовощекое лицо, - может быть, Павел Семенович знает, что делать с мальчиком? Он же играл в студенческие годы в футбол, может быть и его вот научит?"
Больше этот вопрос не обсуждали. Непомнящая себя от счастья Лида нарекла детей Татьяна и Стас, пролежала еще два дня в роддоме и отбыла домой, сжимая в руках голубой сверток. Розовый бережно несла новоиспеченная бабушка.
Короткий декрет - два с половиной месяца, и Лида вновь отправилась на работу. Беспокоиться было не о чем - Алевтина Андроновна не отходила от кроватки, где нос к носу лежали два крошечных человечка. Лида и не беспокоилась, целиком отдав право матери воспитывать детей по своему усмотрению...
***
Тата подобрала под себя слегка замерзшие ноги и устроилась поудобней. Прямо перед ней не стене висела ее первая концертная фотография - черно белая, 15*15 см, в тонкой рамке из черного дерева за стеклом. Она отставила пиалу в сторону, и сняла фотографию - давно это было - классе в седьмом-восьмом. Тата на этой фотографии очень себе нравилась - худенькая, прямо прозрачная, с крохотной девичьей грудью, длиннющими черными волосами, заплетенными в толстую косу, она стояла в окружении тетушек и со счастливой улыбкой сжимала в руках свой первый в жизни приз - свернутый в трубочку диплом победительницы. Тетушки (Тетя Маша и Паня) стояли чуть позади нее, обнимая Алевтину Андроновну - бабушку. Все трое плакали. Слева от нее стояла мать, в одной руке у нее была рука дочери, в другой мобильный телефон, не такой как сейчас - довольно большой и угловатый Motorola. Лида тоже улыбалась, но как-то растерянно, Тата не могла понять почему. Справа, почти выпадая из кадра был Стас - от держал в руках охапку цветов, подаренных сестре, и едва не падал под этой ароматной тяжестью.
- Стасик... - грустно вздохнула Тата, проведя пальцем по черно-белому изображению брата. - Как давно мы с тобой ни о чем не разговаривали! А помнишь, ночи напролет шептались о всякой ерунде, а бабушка ругалась? А варенье, которого мне было нельзя, помнишь, как ты тайком таскал его с кухни? У тебя это всегда так незаметно получалось! Странно... тебя никто ни разу не поймал за этим занятием!
Тата поцеловала правый угол фотографии, потом, подумав секунду и остальные лица матери, тетушек и бабушки и повесила ее на место.
- Стасик, где ты сейчас? - Она снова взяла остывшую уже пиалу и отпила глоточек, затем вытащила их под вороха диванных подушек трубку телефона и набрала одной только ей известный номер.
***
- Мама, сын растет совершенно самостоятельно, ты им почти не занимаешься! - Лида наконец собралась с силами и заставила себя поговорить с матерью "по душам". Она не хотела начинать этого разговора, потому что боялась ответа. Алевтина Андроновна могла сказать - "не нравится воспитывай сама" и что тогда было делать Лиде? Уходить с работы, к которой она так привыкла, которую так любила, и из-за которой, в конце концов, у них у всех есть приличные средства к существованию?
Алевтина Андроновна не удивила дочь своим ответом, напротив, она была абсолютно предсказуема, только добавила еще - ... я понимаю, милая, что ты работаешь, но ведь пойми и меня - я не напрашивалась в сиделки к твоим детям, я трачу на них все свое время, я почти...
-Да конечно, мама, - поспешила прервать Лида этот ненужный разговор. Видела она, как "неохотно" та принимает участие в жизни Тани! Но, с матерью не поспоришь - она всегда оставляла последнее слово за собой. Вот и сейчас, не преминула намекнуть, что все девочки ее несравненных подружек замужем и деньги в их семьях зарабатывает муж, а те только и занимаются, что детьми. "Ну-ну, - подумала про себя Лида, - знаем мы какими детьми они занимаются." Однако в слух произнести она больше ничего не решилась - зачем лишний раз портить себе нервы? А потом, разве ж она не попыталась?
Лида резко встала из-за стола, поцеловала сухую, напудренную даже дома щеку матери и пошла в детскую. Осторожно, на цыпочках прокравшись по коридору, среди нагроможденных там шкафов, старых люстр и торшеров, она приоткрыла дверь и проскользнула в комнату к детям.
Шторы на окне были чуть приоткрыты - Таня боялась темноты - и детская была озарена легким голубым светом луны. Девочка спала раскинув ручки в стороны и сбросив одеяло, она спала так с самого рождения - все шесть лет. Так же подогнув ножку и не желая жариться под жарким одеялом, как и ее со Стасом отец... Стас спал, свернувшись в клубочек и уткнувшись носом в стенку. Он напряженно посапывал, от чего едва заметно дрожали, местами отошедшие, обои. Лида подошла поближе, укрыла Таню, и присела рядом со Стасом на краешек кровати.
Лунный лучик как раз падал на его ухо и шею - он выглядел таким трогательным и беззащитным, что она не смогла сдержать слез. Чуть заметно, стараясь не разбудить сына, она провела пальцем по его щеке, и улыбнулась. Щека была мягкая - пушистая, "будущая щетинка" подумала Лида. Она забыв, что Стас спит чутко, погладила его по головке и, конечно, вздрогнула когда он резко подскочил на кровати и перевернувшись в полете кинулся ей на шею:
- Мамочка! Ты пришла с работы! - Стас прошептал это так тихо и так восхищенно, что Лида совсем потеряла контроль над собой, и крепко сжав сына в объятьях, заплакала.
- Мамочка, ты что? - Стас заглянул ей в лицо, серьезно, совсем не по детски нахмурив брови.
- Ничего, милый, - Лида, провела ладонью по его голове, - мы с бабушкой салат сейчас делали и столько лука нарезали! Ты бы видел, зайчик, целую кастрюлю! А ты, почему не спишь?
- Я ждал, когда ты придешь! - Стас забрался к матери на колени и попросил: - мама, расскажи, кем ты работаешь? Ты важный начальник?
- Да милый, - Лида, почувствовав, что больше не в силах сдерживать себя и вот-вот заревет во весь голос, поспешила уложить сына в кровать. - Спи, завтра мы пойдем смотреть, где я работаю. Ладно?
- Хорошо! - Стас, натянул одеяло до подбородка и снова свернулся клубочком. - Спокойной ночи!
- Спокойной ночи! - Лида поцеловала его в горячий пульсирующий висок и тихо вышла.
***
Стасик...Стасик... - Тата еще немного подержала трубку и отключила вызов - Стаса не было дома. - Где ты ходишь вечно?
Она недовольно посмотрела на часы - они показывали половину девятого. Конечно, для Стаса это было, как он выражался "детское время". Еще когда он жил с ними, он часто уходил вечерами и возвращался под утро, иногда пьяный, иногда злой и с синяками, иногда от него странно пахло чем-то приторным и тяжелым, и сам Стас был каким-то странным. Ему никогда не попадало за это - его словно не замечали - бабашка говорила, что мужчина на то и мужчина - чтобы самому отвечать за свои поступки, если Стас решил, что он уже достаточно взрослый, то значит, так оно и есть. Только дед иногда выходил из себя, заметив брошенные второпях куртку и "гринды", орал, что внук растет бездельником, и тупицей, в общем, позором для семьи...
Тата никогда не понимала за что они так строги к Стасу, совсем не так как к ней? Она пару раз спрашивала бабушку, на что та отвечала так: "Татачка, детка, ты - девочка, будущая женщина, хрупкая, нежная, а он - мальчик - будущий мужчина - На этой фразе лицо Алевтины Андроновны слегка бледнело и словно натягивалось по периметру - он должен быть сильным, самостоятельным и уметь за себя постоять - а значит, похвалы пойдут ему только во вред"! На этом бабушка не останавливалась, продолжая приводить Тате примеры мужских достоинств и недостатков, сравнивая их со Стасом - по всему выходило, что брат "не дотягивает". Сама же Тата так не думала - наоборот, она с самого раннего детства очень гордилась своим братом - он был не то, что она - хлюпик и нытик, как ласково называла ее Алевтина Андроновна, когда та плакала или капризничала, - спокойный и уверенный в себе - он был так на нее непохож! Стас никогда не жаловался ни маме, ни бабушке, ни тем более деду, он не капризничал, не ябедничал на Тату, когда та втихую ночью под одеялом ела стянутые из серванта шоколадные конфеты "мишки". Потом, когда они стали постарше - он всегда помогал ей с уроками, никогда не обижал, и к нему можно было подойти и спросить все-все, потому, что он очень много знал! Пока Тата училась в музыкальной школе и ездила с концертами, Стас как оказалось, осилил почти всю домашнюю библиотеку. Другими словами - Тата была просто без ума от своего брата, она могла часами слушать его рассказы пол телефону, свернувшись клубочком на диване. А разговаривали они долго, будто старались компенсировать то время, что не могли больше проводить вместе - однажды, когда им было по пятнадцать лет, Стас подошел к ней утром, чмокнул в шею и сказал, что он ее очень любит, и что чтобы не случилось, она не должна волноваться. Тата тогда его не поняла, но очень испугалась, настолько, что весь завтрак безмолвно просидела на табуретке, глядя, как Стас расправляется с яичницей. Она почему-то не могла ни ответить ему, ни спросить, что он имел в виду - просто сидела и смотрела, как он ест, словно запоминала каждую черточку его лица. Вечером того же дня, Стас ушел в комнату бабушки и деда, пробыл там минут десять, затем вышел какой-то злой и очень бледный, прошел в свою комнату взял огромную спортивную сумку, (и как только Тата не заметила ее раньше - она обязательно все поняла бы и отговорила его!), чмокнул ошарашенную Тату в щеку и исчез... Исчез из их семьи, куда-то в неизвестном направлении, с кем, к кому? Ответов на все эти вопросы Тата не знала! Она пыталась спросить у бабушки, но та не могла сказать ей ничего нового, кроме того, что "Стас уже вырос и может сам за себя решать". Она пыталась найти его друзей, но никто из них ничего не знал... Все было так, как будто ничего и не было! Просто завтракали теперь втроем (Лида рано убегала на работу), и все... Никаких видимых изменений больше не произошло. Тата слонялась по огромной квартире, натыкаясь на предметы, бесцельно, бессмысленно. Она чувствовала себя брошенной и никому не нужной. "Стасик ушел... Бросил..."
Лида, как-то в последнее время все более отделявшаяся от семьи предпочла сделать вид, что произошедшее - это всего лишь наступившая чуть раньше намеченного срока тяжкая неизбежность материнской доли - отпустить своего птенца в дальний самостоятельный полет.
Алевтина Андроновна тоже скучала (так, по крайней мере, думала Тата, видя, как бабушка убирается в квартире и собирает все вещи Стаса в коробки в коридоре), ей казалось, что бабушке больно их видеть - они ей напоминали внука. Кстати, она почти не ошиблась, разбросанные по всем углам вещи Стаса действительно напоминали Алевтине Андроновне о многом, только вряд ли можно было сказать, что эти воспоминания были приятными. Петр Семенович вообще казалось, не замечал отсутствие одного из членов семьи, как впрочем, и всегда. "Ученый муж" - светило науки, деятельный, фонтанирующий идеями даже в свои уже немолодые годы. Он был на столько многогранен в восприятии окружающими вне дома, на сколько узок и пресен в кругу домочадцев. Он в отличие от своей жены никогда не принимал никакого участия в воспитании внуков, то есть совершенно! Ни разу его широкая ладонь не коснулась темной кудрявой головки младенцев в кроватке, ни разу он не проверил уроков, когда те подросли и поступили в школу, ни разу он не был на концерте Таты и уж тем более на футбольном матче между районными школами Стаса. Как однажды выяснила для себя Лида, пока ее детям не исполнилось где-то полтора года, Петр Семенович даже не мог запомнить как их зовут... Стоили ли говорить, что тому нелепому предположению Марьи Мироновны, а не научит ли "Петр Семенович мальчика играть в футбол" никогда не суждено было сбыться? Более того, всякие попытки Стаса наладить контакт с "Пёнычем", как он называл деда, будучи совсем маленьким (в этом прозвище нет ничего странного - произнести "Петр Семенович" для маленького мальчика - непосильная задача, а на деда этот грозный представительный старец не походил никак!), увенчался полным и унизительным провалом. Унизительным потому, что Стас не раз был изгнан из кабинета, в который он забредал в поисках общения, тяжелой рукой, лупившей без разбора (Тата и бабушка все свободное время были музыкальных кружках, школах, а затем и училищах). Ребенок никак не хотел понимать, что для одного человека работа может быть важнее, чем все остальные люди вокруг, тем более такие маленькие...
***
Чай остыл, настроение тоже. Что-то грустное и печальное пробралось в сердце Таты, а в то же время приторно-приятное, мучительно-нежное, скорее всего, это была ностальгия. Теперь в ее руках была совсем другая фотография - маленькая, в серебряной рамке в форме сердца. Две черно-белые одинаковые мордашки прижимаясь друг к другу щеками показывали фотографу язык. Это было их десятое день рождения - их первый юбилей!
Знаменательная дата и во всех отношениях запоминающийся день, тогда Тата впервые позавидовала Стасу. Она до сих пор помнит как бабушка, утром, после завтрака усадила их на самый большой диван - в парадной, и приказала ждать - сейчас будут вручать подарки. Помнит, с каким таинственным видом она выплывала из коридора, неся на протянутых руках яркий, пестрящий лентами и блестками сверток - подарок внучке, а за ней, примерно так же, может, только чуть-чуть шире улыбаясь, шла мама - с коробкой для Стаса. Стас схватил Тату за руку и потащил навстречу маме и бабушке - они схватили каждый свое и, плюхнувшись тут же на полу, стали сдирать с коробок упаковку. Тата помнит всех слоников и зайчиков на той упаковочной бумаге, потому, что этот подарок... в общем - он и послужил причиной первой в жизни Таты ревности или, если угодно, зависти. Внутри подарка, врученного Тате, оказалась толстенная стопка, невиданных тогда в девяностые годы, пластиковых обложек, немецких карандашей, необыкновенно красивых музыкальных книг и нотных тетрадей, кроме того - там был огромный черный метроном - страж и молчаливый свидетель Татиного добровольного затворничества на долгие годы учебы в музыкальной школе. Стасу подарили большущую блестящую алую пожарную машину - с настоящими маленькими шлангами и "пожарниками"!! Тата перебирала подарки, листала учебники и отстукивала по полу рукой такт вместе с метрономом и украдкой косилась на машину. Она была такая красивая, такая дорогая, уж Тата то знала, сколько могут стоить такие машины - видела в "детском мире" что-то подобное. Конечно и ее немецкие тетрадки были не из дешевых - но ведь это были тетрадки... с ними не поиграешь... да и дарила их бабушка. Кстати, так было всегда - мама дарила подарки Стасу, бабушка - Тате. "Конечно", думала Тата "так интереснее дарить, вот они долго ходят по магазинам, выбирают, а потом - чтобы удобнее было - бабушка мне, а мама Стасику". Она безусловно не знала, что бабушка по магазинам ходила отнюдь не с мамой, а с закадычными подружками, и вправду долго и мучительно подбирая нужное, у спекулянтов, у знакомых, недавно вернувшихся из загранкомандировок. Алевтине Андроновне и в голову не приходило покупать что-то Стасу - когда внукам было по пять лет, она освободила себя от этой тяжкой обязанности - просто сказала дочери - "Лидочка, Таня - талантливый ребенок, ее будущее - в моих руках, позволь мне и распланировать его по своему, Стасик же совершенно не подает никаких особенных надежд, так что его своими бесполезными игрушками ты не испортишь". Намек Лида поняла и исправно к каждому празднику копила денег, чтобы потом можно было купить самую дорогую игрушку, какую только сможет найти - чтобы ни у кого такой не было! Вряд ли она понимала, что даже все машинки и солдатики мира не смогут снискать ей прощение сына, за вечное отсутствие дома, за забытые матчи и церемонии награждения на школьных олимпиадах, в которых он участвовал в тайне от семьи, за пустые комнаты и темные страшные коридоры - тюрьму, полную одиночества, в которую превратилась для него его родная квартира.
Тата тем более не могла этого понять, еще и по тому, что все это было ей незнакомо - ее время всегда было распланировано бабушкой на неделю вперед (расписание, написанное красивым ровным почерком, висело на стенке шкафа у Татиной кровати). Она страшно завидовала Стасу, который всегда волен был делать что хочет, есть что хочет, гулять с кем хочет и когда хочет - другими словами - в глазах Таты он был свободен. В отличие от нее...
***
- Би-и-и-и-п, пауза, Би-и-и-и-п, пауза, Би-и... Алле! - Женский голос по ту сторону трубки звучал как-то непривычно. "Аська злая" - догадалась Тата.
- Асечка, добрый вечер! - Наконец-то хоть кто-то взял трубку!
- Тата? - Аська не собиралась отвечать не приветствие, чувствовалось, что Тата не вовремя.
- Асечка, извини, что я отрываю тебя от дел, - схитрила Тата, - мне очень нужен Стасик.
Хитрость сработала, и Ася ответила уже более мягким голосом - Прости, малыш, просто день сегодня такой... А что до Стаса, то мне тоже...
- Это как, Асечка? - Тата косила под дурочку, но сама все уже поняла - Стас в который уже раз смылся из дома! "Вот дурень! Ей рожать через три месяца, а он ее психовать заставляет"!
- Ну, что ты прикидываешься, будто не понимаешь? - Ася устало вздохнула, - Стас ушел из дома! Опять... или снова... уже не знаю... со счета сбилась! Господи, Тата, как мне это надоело!
- Асечка, ты не волнуйся... - Она не успела договорить - Ася, давясь рыданиями, повесила трубку. - Я сейчас приеду...
Тата отключила трубку и соскочила с дивана - нужно было торопиться - по опыту (а Стас смывался из дома отнюдь не первый раз) она знала, что его молодая жена с каждой минутой ожидания становится все возбужденней и беспокойней - у нее была астма. Поэтому Тата каждый раз летела к Стасу домой сломя голову, в любое время дня и ночи, невзирая на возмущенные крики и протесты бабушки. Алевтина Андроновна и так, строго следившая за передвижениями внучки, была абсолютно против подобных "ночных прогулок", она не спала всю ночь, а наутро, стоило ей заслышать робкий скрежет ключа в замочной скважине, вскакивала с постели и спешила на кухню - греть молоко с медом, готовить настои и отвары - а главное унять гнев - она не выносила, когда ее отрада - Танечка, так рисковала своим талантом, свои даром, да и самой собой, ради "этого отщепенца"!
Сейчас же Тата спешила больше обычного - голос Аси сильно ее взволновал - тяжелый, с одышкой и совершенно пустой, будто выпотрошенный изнутри. Она быстро оделась (подперев заранее дверь в комнату бабушки стулом, чтобы та не смогла ей помешать), схватила зонт, натянула плащ и выскочила из квартиры, в спину ей неслись мольбы Алевтина Андроновны - Павел Семенович освободил ее из заточения, и она в одном халате выскочила на лестничную площадку. "Татьяна, боже мой, там дождь! Татьяна вернись сию секунду! У тебя концерт через наделю! Татьяна - ты сведешь меня в могилу..."
Окончания Тата не слышала - она уже ловила машину, кутаясь в шарф и втянув голову в воротник - ее мыслями владело только одно - "Стас, где он сейчас? Почему ж он никак не может успокоиться?".
-Черт! - Выругалась Алевтина Андроновна. Она плюнула под ноги и вернулась в квартиру, хлопнув дверью так, что в прихожей рухнула целая связка испанских гравюр. - Мерзкий мальчишка! Будь ты проклят! - Она, гневно размахивая руками, ворвалась в кабинет к мужу. - Петр, Семенович! Почему, скажите мне, вы ничего не делаете? Почему, я спрашиваю, вы не остановили ее?!?!
Петр Семенович не менее раздраженно повернулся к жене (только причина раздражения была иной - Алевтина Андроновна отвлекала его от написания завершительной статьи к книге) и резким жестом снял очки. - Алечка, что я должен был делать? Я не могу быть Татьяне стражем! Я работаю, если ты еще не заметила и не могу отвлекаться не всякие шорохи из коридора!
-Работаешь? - Алевтина Андроновна в порыве гнева смахнула со стола мужа кипу исписанных мелким почерком листов. - Наша внучка совершенно отбивается от рук! Она может исчезнуть так же как ее нерадивый братец!! Каждый раз, когда она уходит к нему, я боюсь, что она не вернется! Я считаю каждую минутку утром до ее прихода!!
-Не смей! - Заорал он, кидаясь на пол, и бережно собирая каждый листочек. Он пять минут молча, лишь громко и тяжело дыша, восстанавливал порядок у себя на столе. Алевтина Андроновна, бледная как смерть недвижно стояла, привалившись к косяку двери. - Не смей... - продолжил он через несколько минут уже тише, - ломать ей жизнь, как ты сломала ее Лиде.
Алевтина Андроновна казалось, его не слышала - она смотрела невидящим взглядом куда-то в черный провал окна. - Павел, с этим Стасом надо что-то делать!
-Что? Что еще ты можешь ему сделать...?
Алевтина Андроновна вздрогнула как от удара, резко перевела взгляд на мужа, для чего пришлось слегка сузить глаза, посмотрела на негу с минуту и молча вышла.
Петр Семенович аккуратно закрыл за ней дверь и вновь вернулся к работе...
***
-Куда? - Сонный голос из недр тонированной девятки был едва слышен за шумом дождя.
-Сестринский проезд 15, знаете, где это? - Тата нагнулась, пытаясь увидеть водителя.
-Покажешь! Садись.
Тата забралась на заднее сидение и вкратце объяснила дорогу.
-О.К. понял! - Молодой человек за рулем выехал на дорогу и, развернувшись, погнал в нужном направлении. Он смотрел в зеркало заднего вида и все не мог решиться завести разговор - девушка была симпатичная, даже, наверное, красивая, а из-за того, что немного замерзла и промокла - трогательная как ребенок, но, тем не менее, была слишком далека. "Наверное, с парнем проблемы", подумал он и увлекся переключением каналов ночного радио.
Тата сидела в теплом, пахнущем табаком салоне машины и пыталась собраться с мыслями.
Надо было придумать, что такого сказать Асе, чтобы успокоить ее. Надо... но Тата никак не могла найти нужных слов - потому, что сама не знала, что же такое происходит со Стасом. Она не понимала, почему он уже в который раз уходит от своей жены, вникуда, неизвестно с чего, уходит, когда, казалось бы - все хорошо и спокойно и нет никаких видимых поводов к подобным действиям. Она пыталась представить себя на месте брата - своя квартира, хорошая работа, верные, проверенные временем и общими проблемами, друзья, умная, красивая, любящая жена... Нет, она решительно не понимала Стаса!
-Вот здесь направо! - Она увидела знакомый дом и почувствовала, как сильно бьется сердце. - Да! Спасибо! - Тата протянула водителю деньги и побежала к подъезду.
-Ася! - Тата вышла из лифта в темный холл, в котором почему-то никогда не горит свет, и увидела, что дверь в квартиру брата чуть приоткрыта. - Ася! - Тата уже вошла в квартиру и срывающимся голосом, звала жену брата. Она боялась увидеть самое страшное, поэтому дорога на кухню заняла много времени, каждый ее шаг был словно по колено в воде - тяжелый и гулкий. Она завернула за угол и увидела Стаса - он сидел на полу кухни, прислонившись спиной к холодильнику и... плакал!!
"Стас умеет плакать..." - Тата была настолько шокированная, что застыла в дверном проеме.
-Что? Ты думала я так не умею? - Стас не поворачивая головы, произнес глухим голосом, хотя скорее выдавил, совсем не так, не то... "кто он?" - думала Тата!
-Я тоже думал - не умею...
-Стасик... - Тата медленно подошла к нему и тоже села на пол, - где Ася?
-Ушла...
-Ушла... - эхом повторила Тата. Она смотрела на Стаса, не отрываясь, и будто по-новому видела его. Те же глаза, серые, но пустые, те же руки и плечи, но какие-то безвольные, поникшие, тот же голос, но совсем чужой...
-Почему ты ушел из дома... опять?
Стас поднял на нее глаза и долго, мучительно долго молчал, будто решал: сказать или не сказать. Он вглядывался, казалось, в самую душу сестры, ища ответа и помощи, и ничего не мог сказать - слова застыли ледяным комом в горле...
Тата подняла руку и провела пальцами по его по лицу, она хотела его успокоить, но не знала как, ей еще никогда не приходилось видеть Стаса таким... Таким беспомощным и ранимым.
-Стас? Поговори со мной!
Стас улыбнулся како-то одной ему подвластной улыбкой - улыбкой сожаления и самоиронии. - Малыш, ты наверное удивлена... - Он снова замолчал, разглядывая лицо таты. Ему вспоминались детские годы, игры и мелкие ссоры, дача на Волге и первые Татины победы на конкурсах и фестивалях. "Странно", - думал он, лаская непослушные волосы сестры- "почему я не могу поверить больше никому кроме нее? Только ее любовь мне кажется честной и неподкупной - настоящей... Как бы я хотел так же поверить Асе и быть счастливым. Господи!" - Он закрыл глаза, и по его щекам скатились две слезы, одинокие, как и все в этой кухне. - "Как я хочу быть счастливым... Не бояться никого... Просто быть с ней и с моим ребенком и не ждать каждый день, что она уйдет, исчезнет из моей жизни навсегда..."
Тата молчала, больше не требуя от Стаса ответа - она медленно, с каждой минутой все лучше и лучше, училась читать его мысли. "Мы же близнецы, совсем одинаковые, и такие разные..."
Она взяла его руки в свои, и поцеловала их, прижавшись к ним лицом. Она так крепко сжимала его пальцы, что со стороны было уже не различить - где ее руки, а где его. "Лишние люди" - снова пронеслась в ее голове фраза, увиденная утром в метро. "Ли ш ни е... Люди...Стасик..." Тата вдруг закричала - громко, пронзительно, бросилась ему на шею, сжала его в своих объятьях, давясь слезами - она вдруг все-все поняла.
И ему не нужно было ей ничего говорить, а ей отвечать, потому, что просто на свете нет таких слов...