После долгого петляния по аэродрому, наша махина, наконец, пристала к шлюзу. Все пассажиры разом кинулись выбираться из ненавистного самолета. Образовалась кратковременная давка, но так как американцы - народ вежливый, никого не задавили насмерть.
Мы почти организованным стадом неслись по бесконечному глухому коридору низкого здания терминала Тома Брэдли. Скорее, скорее, закончить этот бесконечный путь через океаны, часовые пояса, просвечивающие машины и коридоры. Мне повезло: отстояв полчаса на паспортный контроль, я не была подвергнута жесткой беседе с таможенником, который обладает компетенцией при малейшем недоверии развернуть меня обратно, поэтому обычно проводит допросы с пристрастием. У меня снова взяли отпечатки пальцев, сфотографировали на стационарную цифровую камеру (О, Ужас! Представляете, какая я там краса!) и отпустили с Богом. Меня даже не погнали шерстить чемоданы, хотя много народа выворачивали их там же, на специальных столах. Мои икра и мед уцелели.
На выходе меня ждал огромный парень типичной ирландской наружности, с рыжей бородой и табличкой с моей фамилией.
"А с чего это я ирландец?" - недовольно поморщился он на мой вопрос о его национальной принадлежности, и гордо заявил: "Я - итальянец! Хотя папа мой ирландец!" Пока мы ехали домой, он трещал без умолку о себе любимом, его потрясающей семье, и семейной тайне, которая заключалась в том, что его прабабушка, итальянка, появившаяся на свет в 20х годах, хорошо говорила по-русски. И никому никогда не раскрыла секрет, откуда она его знала. Мне показалось очевидным, что старушка была заражена коммунистическими идеями и русской классической литературой, но с приходом Муссолини иметь связь с русскими (даже книгами) стало опасно, вот она и решила утаить свои знания и их происхождение. Я тут же озвучила свою гипотезу. На это рыжий итальянец посмотрел на меня с таким удивлением, будто я только что выложила ему теорию относительности и происхождение видов одновременно. "Ну, я бы все равно не стал учить русский: он сложный!"
Мне следовало бы не трепаться с шофером, а глядеть по сторонам и складывать свое первое впечатление о Лос Анжелесе, но мы неслись по загруженному шоссе, с обеих сторон закрытому высоченными бетонными заграждениями. Единственное, что возвышалось над ними, - верхушки пальм, да коробы реклам на железных столбах - такие как мы видим в кино. Кроме того, на мой телефон обрушились твои, моя Любовь, сообщения и Мерабчика. Ими я была увлечена и обрадована гораздо сильнее, чем окружающим пейзажем.
Однако когда мы въехали в район Брентвуд, на западе города, я не могла оторвать удивленных глаз: я знала, что это престижный спальный район, но что он настолько красив...Утопающий в буйной тропической зелени, пышущий ароматами всевозможных трав и цветов, кишащий птицами и упитанными белками, которые то и дело мелькали на пустынной дороге, Брентвуд обласкан и нахолен, словно эдемский сад. Миллионная недвижимость по обочинам улицы соревновалась в изысканности, а припаркованные автомобили добили мое воображение, и мы благополучно остановились у одного из шикарных новых домов. Оттуда мгновенно выбежал Фред. Сначала я засомневалась, что это он: я представляла его совсем другим. А он оказался бодрым, полноватым, седым мужчинкой (дедушкой его как-то и назвать нельзя), в очках и с добродушным лицом.
Удивительно, но у меня не возникло неловкого ощущения "незнакомства", напротив, мы поздоровались и расцеловались как старые друзья. И мои вещи понесли куда-то мимо центрального входа, через кованые боковые ворота. Я устремилась следом и обомлела: позади дома, вместо двора, располагался уютный тенистый садик, цветущий, укромный, прикрытый огромными вековыми деревьями. В сумерках в таком саду вполне могли бы играть феи. В сад выходила огромная терраса дома, с плодоносящими лимонными деревьями в кадках, а под террасой спряталась моя гостевая комнатка Если открыть утром дверь пошире, то йогой можно заниматься не выходя наружу. Медитативное состояние и так обеспечено. Хотя мне пока о нем можно забыть: душу штормит, а в таком состоянии обретать гармонию невозможно. В комнате - ванная, гардеробная комната, живая орхидея, зеркало в бронзовой раме и картины. Проигрыватель, холодильник, телевизор и электрическое одеяло в кровати. Надо заметить, что по вечерам весьма холодно, и я беспощадно использую это самое одеяло и сплит.
Фред заявил, что не собирается покидать меня вплоть до семи вечера, так как из-за трафика ему придется потратить не один час, чтобы доехать домой. Так что, будет гораздо лучше, если он останется и поболтает со мной.
Я не стала возражать, а принялась молча выворачивать свои чемоданы, в поисках привезенных безделушек и банок с икрой.
Икре Фред обрадовался почти до истерики. К сожалению, безделушки вызвали у него куда меньше эмоций, чем мне бы хотелось. Ну, что ж. Я сделала в лучшем виде то, о чем меня просили, а дальше не моя забота.
В ответ Фред выложил на стол гору карт и литературных журналов.
"Вот! Я тебе работу принес. Будет, чем заняться!" Действительно, будет.
Мы долго болтали о том, о сем, благо, усталости я уже не чувствовала. В основном, Фред рассказывал мне о необыкновенных людях, которые только и жаждут, что увидеть мою талантливую особу.
Через некоторое время выяснилось, что Фред ничего не ел с утра и терпел адский голод только ради меня. А мне есть не хотелось, аж с самого Франкфурта и, думаю, не захотелось бы и дальше, но надо было выйти из помещения, пропитанного сырым, каким-то средневековым запахом ( не забывайте, моя комната находится несколько ниже уровня земли и имеет отдельный выход прямо в сад, так что у меня в комнате холодно и сыровато, но сплит решает обе проблемы в пять секунд).
Мы посидели в кафе, где я почти автоматически проглотила довольно вкусный салат со шпинатом и кедровыми орешками, зашли в супермаркет, потом по пути заглянули в телефонный магазин, где я купила сим карту, с которой мучаюсь уже не первый день (или я мучаюсь с телефоном?!!) и вернулись домой.
К счастью, когда мои глаза внезапно стали подслеповаты, и веки необратимо поползли вниз, натикало уже 7 вечера, и Фред, заметив, что я клюю носом, откланялся. На прощанье выяснилось, что мы уже не увидимся до его отъезда, так что мы раскланялись на две недели.