Наутро старину Ыйеяара возвели на эшафот. Казнь предстояла обыкновенная. Болельщиков не наблюдалось, если не считать сонного разгильдяя с алебардой. Палач скорбно вздохнул - тужиться не перед кем - и привычно потянул жертву за ворот. Однако в тот же миг пузо приговоренного опало, и из балахона посыпалось приличное верхнее барахло. Арестантское рубище серенько спланировало на землю. Палач открыл было рот, но от массивной затрещины вымерил носом знатную лужу. Второй тумак распластал по грязи посапывающего охранника. Смутьянствующий Ыйеяар оперативно накинул на нижнюю робу то, что послужило ему "смазкой головного мозга" и, плюнув против ветра, припустил к воротам. Нужно ли добавлять, кто в то утро служил штатным злодеем Ыйеяаром?
Ни разу в жизни я так еще не бегал. То был гон. А гнал страх. И страшно было, как никогда. Смешно? Понимаю: в самом деле, что может быть страшного в хороводе игрушечных страстей и кукольных напастей Марцилона? Даже казнь, злодей и палач здесь - стопроцентная пародия на смерть, на преступление и на карающую десницу. Но это на первый взгляд. А на второй... Да, я отдавал себе отчет, что марцилонцы - просто глупцы. Но именно балаганной глупости, какой-то даже карнавальной тупости этих глупцов я и боялся. На карнавалах совершаются нераскрываемые убийства, потому что с приклеенной улыбкой маски, под общий смех, без следов. Я всегда избегал карнавалов. Но карнавальных марцилолнцев я именно боялся. Боялся так, как не боятся обычных дураков. Ведь марцилонская глупость была жутковатой, она засасывала, она парализовала, она обволакивала коконом лени, безразличия и апатии. Говоря смешные глупости и совершая забавные несуразицы, марцилонцы, конечно, походили на безобидных болтунов. Да вот только слишком уж рьяно и глубоко всосалась эта глупость в их естество, становясь нормой жизни всех и каждого, уже не удивляя и, вот где ужас, не вызывая даже намека на протест. С этим состоянием смирились, в нем варились, им жили. Бытие марцилонца не могло больше протекать вне трясины всеохватной этой глупости... И я на своей шкуре почуял хлюпающий гипноз засасывающий заразы.
Значит что? Выход один - бежать, бежать, бежать... Куда? К инструментальщикам. Зачем? Не скажу. Размышлять, собственно, и некогда, и не хотелось. Разучился: в Марцилоне большие мастера на предмет общего деграданса личности - ее сознания, способностей, энергии, тонуса...
Каким-то чудом у меня уцелел единственный импульс - бежать, бежать, бежать. Спасительный амок!
Сначала несся по городским улицам. Их сменила полустепь. А вот лесок. Сламывая в крошку пыльные ветви, в кровь разодрал руки. Заросли все гуще, повоевать пришлось часа два. Но вот сам сломленный и усталый я рухнул в объятия громадного дуба и, охватив черный ствол, медленно сполз к питоновым корневищам. Питоны поползли, разбухая и шипя, схватывая отовсюду. И между ними, натравливая их указующими перстами, торжествующе скалились мой университетский профессор, целехонький Невер и пенькосходственный тип, про которого я догадался, что это дядюшка Пыф. И лишь один человек нечеловеческого роста, понурив голову с нечеловечески печальным ликом, смотрел на меня с нечеловеческим укором. Принц!
Тут из луны выглянула, заслоняя, огромная голова старины Ыйеяара. Сдунув питонов и ученых, он поставил между нами тарелку размером с кратер и стал жадно пожирать оттуда сушеные бобы, которые почему-то плавали в темном пиве класса "портер". Бурея от неги и пуская черные слюнные пузыри, с аэростат каждый, он загукал в акустическим радиусе Земля - Юпитер:
- Милейший Прескарен, говоря по правде, ты сделал ошибочный выбор, подавшись к инструментальщикам. По справедливости-то, суди сам, в Марцилоне - рай и благоденствие для всех, кто устал с первой минуты рождения, не говоря про притомившихся еще в материнской утробе. Тут нет ничего и никого серьезного, настоящего, стоящего. И опасного тоже нет. Здесь даже казнят шутя, понарошку. А почему? А потому что здешняя жизнь - сплошная игра. Игра в жизнь. Все тутошние заботы - выдуманные заботы. У нас никто не терпит работы, но почти каждый преуспел в искусстве внушения, что он пашет, как Сизиф, что живет полнокровной умственной жизнью и что на этом основании он вправе поучать лодырей и невеж. Понятно, что все, у кого есть хотя бы гнилинка лени, нашли в этой стране друг друга и уже не могут прожить вне этого круга ни минуты. Только по этой причине они предпочли остаться тут, изо дня в день прокручивая одну и ту же шарманку. Недаром же на флаге этой родины начертан лопух - копия выращенного Академией наших наук величайшего из земных лопухов. Марцилонцам хорошо! А кому не хорошо, те упорхнули на остров. Те - пчелки. Трудоблюивые, скучные, они лишены изысканной творческой фантазии, они не понимают всей гениальности сережек из ржавых мышей или кастаньет из мочевого пузыря с дерьмом. Они не признают модных раутов и плюют, вот уж святотатство, на светские ассамблеи. Они даже готовы усомниться, да чего там - они открыто критикуют и высмеивают великие научные достижения нашего принца и его дворовых академиков. Они пчелки, а мы, такие все беззаботные и милые, для них лентяи, обжоры, тунеядцы, короче - бесполезные трутни. Поверь бобовому поэту... Это, это, ты того, вставай, кому велено... - фальшивый тенорок штатного злодея Ыйеяара перерос в трескучий бас. А для вящей весомости он взял да саданул меня под ребро кулачищем.
Зрение не сразу привыкло к реальному виду вещей, но постепенно опознало дырявый сапог, причем в опасной близости от своего носа. Сапог этот подошел бы настоящему, в смысле ненастоящему, великану.
Догнали?!
Откинувшись на локти, я прищурился туда - вверх. Оттуда фантастически запущенный объект, являя резко оборвавшееся продолжение шеи, пережевывал стебелек крапивы. А на уровне его пояса меня манил слабо двигавшийся указательный сучок. К счастью, ниже шеи не просматривалось не то что мундира, но даже намека на блескучий элемент типа пуговицы или галуна. Заныла ушибленная печень.
Елки-метёлки, похоже, что лихой человек, марцилонский разбойник и, кажется, совершенный неуч. Но разве не ты уверял сам себя, что неотесанный тать без манжетов лучше, чем утонченный иезуит в эполетах? А то, что лесной тать настоящий, - по всему видать, не то, что столичный палач.
Поняв, что дальше трех он ждать не станет, на счет где-нибудь после двух с половиной я вскочил. Шееголовый головошей был на две своих шеи, сиречь моих головы, ниже, чем я, и щупл, как Марцилонский палач. Но сапоги! Такому размеру позавидовал бы сам генерал-прокуратор.
Тать повелительно справил голову. Я слевил ее туда же и отправил ноги следом - точно сквозь кусты. Мелькнуло шало: а не попугать ли ножиком? Оно тут же зачеркнулось более предрекаемым: а тебе что, ведома степень их дремучести? Что если топор у него всамделишный? Да и далёко ль убежишь без знанья мест?
Под эту тягостную мысль говорливый конвоир вывел меня на пригоженькую поляну. Посередке - камышовый шалаш, всем шалашам шалаш. Из пушистой архитектуры немедленно выползла саженная длиннота и выпрямилась, опрясь на дубину с бивень мастодонта. В распоясанном рубище и плетеных топтылищах типа русских лаптей долговяз вразвалочку приблизился и шустро прошвырнулся по моим карманам. Вот теперь я был окончательно обезоружен. всю трофейную рухлядь непочтительно свалили у пенька. Грабители о чем-то зашушукались. Наконец, росляк указал мне на пенек. Послушался, присел. Дохляк доставил хворосту, после чего долго и безуспешно пробовал высечь искру из пластин отсыревшего кремня. Длинный бдел, разбросав ноги и меланхолически сплевывая в столетнюю золу. Время от времени он угрюмо арканил зрачками то меня, то поплечника. "Мастодонт" примостился на его мосластых коленях.
Я безбоязненно нагнулся - в сжатом кулаке нервно вздрогнула дубина - и поднял спички. Шевельнув губами, грабители обменялись жестами. Я решил сбавить обороты и, вытащив спичку, неспешно ковырнул для начала в зубах. Две подлобных вспышки, раньше, чем за миг, просветив мой рот, разочарованно потухли. Не считая пары пломб, мои кусачки состояли из органики. Теперь пора. Не дольше чем за миг я добыл полымя и поджег хворост. Ноль эмоций. Похоже, парни так одичали и притупились, что разучились даже удивляться. Во всяком случае, мое испытанное "волшебство" было воспринято как "само собой разумеется".
Когда костер заматерел, дылда совершил пальцами требовательный терок. Я проявил понятливость - коробок полетел к нему. Повертев, он отправил добычу в мешочек под полой и умостился под мшистым дуплом клена. Мелкий заполз в шалаш, долго там рылся. Вылез с волочащимся довеском. Оказалось, глоданная местами ляжка, очень надеюсь, оленья. От сырого мяса хмеляще шибало.
Обжарив чуток, щуплый коричневыми зубами принялся рвать ошметки. Насытясь, передал большуну. Раз-другой куснув, тот бросил кость мне.
- Благодарствуем. - Сдавленно бормочу я.
Детина подал еще знак. Встав, мелкаш вплотную подошел ко мне. Обмякнув, я ждал. Малышок свел два ведущих пальца и опять сделал трущее движение.
- У меня нет денег. - Как можно внятнее выдаю я.
Он присел на корточки и давай перебирать небогатый трофей. Ножик глянулся сразу. Но вот свойства и функции, без посторонней подсказки, раскрываться не желали никак. Вытащить хоть одно лезвие разбойнику ума не хватило. Я же равнодушно жевал без йоты интереса к железяке. Покончив с недолгим анализом, разочарованный коротышка протянул мне "безделушку". Я не заставил себя упрашивать.
- Вы немые?
Шибздик "слоновая пятка" в этот момент как раз отвлекся от моего лица - а значит губ - и не отреагировал. С этим ясно. Глух. Его дружок, напротив, кивнул. И вполне удовлетворительно. Продолжаю расспрос:
- Вы братья?
Теперь мне ответил малорослый - тем же.
- Вам не нужны мои вещи?
"Нет".
- Чем же промышляете?
Верзила тронул лаптем олений обглодыш.
- Добываете еду?
"Да".
- А деньги?
"Реже. Если попадутся". - В красноречивости кивок детины ничуть не уступал языку.
- И не надоело?
"А куда деваться?" - мимику с пожатыми плечами впервые дополнила усмешка.
- Собираетесь меня прикончить?
Тот же ответ.
Низенький левою любознайски вертел курительную трубку, а правой царапал гладь подзорной трубы. Пришлось раскрыть предназначение чубука. Всего за пару показательных всасываний оба поняли и, одобрительно гундя, затрясли кукишами. Громила подошел к нам, перегнулся в упор к самой трубке и вернулся к дуплищу. Порывшись там, вернулся уже с полной горстью сушеного табака.
Раскурив, пустили по кругу. Головорезы размякли, замлели. Глаза "Слоновьей пятки" затянулись белесой сеткой. "Мастодонт" оказался выносливей: докурив, хозяйственно выбил пепел и упрятал трубку в тот же подпольный мешочек. Я аккуратно глянул под ноги: слева записная книжка, справа - труба. Надо понимать, к разбойному делу не пригодны. Ура! Практичность здесь ценится выше лоска. Только что тебе-то с того, коли они...
- Меня убивать обязательно?
"Слоновья пятка" кивнул, с прокурорским пристрастием. Я глянул на его... что если и братца. Тот пожал плечами, воздев и лик, и очи.
- Вечно что ль тут обретаться собрались? - мне ничего не остается, как заняться оттяжкой финала.
"А чего ж еще?"
- Зря. В столице ждут перемен.
"Хм", - причем, обоюдное.
- Не верите? Ваше право. Только я сам из тюрьмы только что. - И поспешно, чтоб без недомыслий, добавляю. - Дал дёру, понимаешь...
"Да?!"... "Хм-хм"... Впрочем, предоставляю читателю догадываться, чьи глаза, что сказали.
Пришлось расстегнуть ворот, за которым гордо махровел еще ворот - арестантской поддевки. Желтушно расплывшийся утренний плевок до сих пор отдавал луком.
- Верите теперь?
"Спрашиваешь"... "Ну так"...
- Вот. Бегу от принца-батюшки и милостей ихних. Милости-то какие? А такие - впарили мне триста лет за поджог Академии наук, ну и еще века полтора по мелочевке...
"Да ну?" - в глазах Большого, он казался мне посмышленней, сквозануло подобие уважения.
- Да уж так. Пробираюсь теперича к инструментальщикам. Они, ходит слушок, сподобляются на Марцилон приступом. Помяните мое слово, еще раз-два, а на три вся свора принца пустится во все тяжкие. Самое время прибиться к свите и попотрошить карманы господ придворных...
Братья-разбойники переглянулись и в который раз бессловесно зашептались. Правда, на этот раз жестикуляция их была какой-то уж больно отчаянной. Вдруг, без захода на финиш и даже без повода, меньшой привинтил мне кулачком здоровущий тумак - аккурат в лоб. Кулачок-то ничего себе - костлявенький, острый, оттого и чувствительный.
Здоровяк прыгнул на него. И вовремя. Топор уже взмыл кверху, чтоб раскроить мой череп. Братцы-компаньоны покатились по сухой и пыльной траве. Уловив быстрый взмах руки гиганта: "Вали", я одним нагибом сгреб свои пожитки и прыснул в бурелом. Раз оглянувшись, увидал: оба уже на ногах. Глаза выпучены. Малой силится выскользнуть из лапистого обруча старшого, бесхитростно кусая все, до чего достает. Детинушка призывно мычит что-то ...
Теперь я мчался, пожалуй, пуще, чем из Марцилонской тюрьмы. Масштаб чудоминучей беды прочувствовался по мере бега, ускоряя последний...
В глазах полыхало золотом и темью. Зрение не сразу приспособилось к желтоватой мучке от лучей, скошенных и переломанных разлетами веток. Лес оборвался на краю крутого карьера, да так резко, что меня едва не макнуло в империю ветров.
Высоты боюсь с детства. Вот и приходится к краю на животике, ползком. Наконец, переклонился, а там... Теперь ясно, отчего там так студено: внизу волновалась речная ширь. Сигать вниз, равно как крутым отвесом съезжать на заду - почитай, самоубийство. Высота тут футов сорок, меньше не будет. А вот вода не факт, что глубока... А если еще и с остродонной породой, тут уж прости прощай негибкий мой хребет. И обрывистый вариант берега вряд ли выручит. Плыть осенью по незнакомой реке без шанса выкарабкаться на скалистый береговой перпендикуляр, - вы уж сами рискуйте ...
Сидя на краю суши, я задумался. И думал до тех пор, пока не узрел, как со дна, по рваной дернине - откуда ж она взялась? - вверх карабкаются академик Невер и Буллион Биточка. Все ближе, ближе, но что это? Из ушей и носа у обоих торчат водоросли, лица неподвижны и до странного зелены... В ужасе отшатываюсь, пытаюсь развернуться, но со спины наседает зловещий разбойник-мозгляк. Его заскорузлые пальцы впиваются мне в шею, они смердят и ломят льдом...
Чудом удержался. Еще б секунда сна - и точно камнем сверзился бы в тягучую воду, с испуга не улучив для легких и глотка.
Отсев подальше, стал думать. Не думалось. Достав ножик, стал кидать его в землю, потом перешел на обстрел ближнего дерева. Душу дробило отчаяние, а трещины заливались оловянной... пустотой. Именно так: и тяжко, и пусто... Бессилие, тоска, одиночество. Как скорбен ваш союз. Что может быть ужасней в ночь? Ночь, я тебя не хочу.
Но вечер неотступно настигал и реял в эскорте промозглой сыри. Дождя нам и недоставало. Где-то завыл, наверное, волк. Меня, по-честному, не столь пугало соседство этого душевного зверя, сколь рыск лохматого немого замухрышки в пудовых сапожищах и с недобрым топором.
Ясно одно: нам срочно нужен водный транспорт. Нам, вам? Кому, в самом деле? Тебе это ясно, Прескарен? Так точно, Прескарену ясно. ИО Прескарена, наверное, не очень... И обоим неясно, где его добыть.
Задрав голову, я произвел осмотр кроны. Эврика! Для начала не повредит знакомство с окрестностями. Перекрестясь, я начал восхождение по стволу, и карабкался недурно. Верно, сгодились навыки детства: несмотря на высотобоязнь, я, говорят, был не профан в чердачно-тополином альпинизме. Правда, только на малых высотах. Теперь верхолазная сноровка не та, но, в целом, прежний опыт выручил. Я помнил главное: "Покоряя высоту, не смотри вниз".
Достигнув крайней планки безопасности в плане облома, я поплотнее зацепился ногой за толстую ветвь и жарко обнялся с деревом. Теперь можно, но осторожно начать круговое обозрение.
Панорама безотрадна! На этом берегу, куда ни глянь, империя "корабельных мачт", пока еще ветвистых, суковатых. С такими и при хорошем топоре в сутки не уложиться. Что ж, ладно, была не была. Я простер уповающий взор за реку. Леса, леса. Но вот... Ага, вот там - где-то вдалеке, в проплешине мрачных чащоб забелелась деревенька. А еще дальше, за узкой кромкой леса, у самого окоема желтками выстреливает гряда. А может, не гряда, а просто островочки желтизны. Увы, солнце нахраписто тонировало горизонт довольно мрачными мазками... Мир крыла тень.
Что там может быть? Вопрос был мучительно остр, аж закололо печень. Отчего, не знаю сам.
Одно скажу: странная желть манила понемногу, а вскоре и помногу!
Внизу скрипнуло. Я уронил глаза. И все как закружится! Волевым маневром удается сбалансировать фокус и все остальное. После чего едва не отказывают руки, разом мертвеет все тело, а жилы режут льдинки. Но удержался и вот уже отважно наблюдаю, как прямо подо мной, у основания дерева туда-сюда шатается патлатый дьяволенок с огромным топором. Мне показалось, что от моей телесной дрожи предательский трепет заразил весь а тот ствол, который, шелестя и шумя, выдал лесному охотнику все секреты и плоды. И, как бы в подтверждение, жуткий убивец, насторожился, чутко вслушался, внюхался и медленно завертел башкой по сторонам. Вот сейчас он поднимет лицо кверху. Сейчас, сейчас...
Обошлось. Он убрался. И я с верхотуры сумел проследить его чащобный маршрут. Целеустремленность недомерка убеждала: сюда он возвращаться не намерен. Вознеся хвалу сказочно тугим ушам врага, я прямо тут, на всякий случай, срезал увесистую суковину, но даже в столь почтенном содружестве не сразу решился на спуск...
Уже на земле обуял порыв бессмысленной, но необоримой злобы. В ярости я принялся толкать дерево, копна корней которого прорывалась сквозь гладь карьера чуть ли не к воде. Силился повалить? Смешно. Дерево кряхтливо хохотало и даже участливо покачивалось, поддразнивая самоуверенного карлика, что возомнил себя царем природы. Наконец, выдохшись, я припал к кобре корневища и едва не заснул. Пришлось опять намотать волю на кулак, подняться и, обгоняя последний приступ сумерек, приладить к глазу подзорку.
...Сердце радостно трепыхнулось. И впервые за все дни Марцилонской эпопеи я искренне возблагодарил ученого принца за его чудачества. Далеко-далеко, много выше моей точки обзора, по течению несло... Что? Плот! Вот поближе, фокусируем. Нет, не плот, а всего лишь пролет обесцвеченного забора. На глазок прикинув скорость, сопоставив ее с примерным расстоянием от забора до берега и учтя приблизительную поправку на снос теченьем, я понял, что минуту назад было рано, а через минуту будет поздно. О, если бы не подлая тьма, что заметно обгоняла спасительное средство передвижения. Достав из кармана и разгладив подзабытую сумочку Аделины, ту из непромокаемой кожи, я сгрузил туда свои сокровища: подзорку, спички, нож, фляжку, застегнул молнию и закрепил на поясе. Из причиндалов недосчитался компаса. Видать, судьба...
Случайно, всего на какой-нибудь мизер, я укараулил этот странный пыхтеж позади. Опережающе косой взгляд за плечо, а за ним опережающая мыслекоманда: полундра! Черт возьми, оказывается, пока ты лупил глаза в трубу, тебя по-тихому обступили и практически слапали лесные братцы. Только не о двух ногах, а о четырех. И не в драных рубищах, а в серых шкурах, с желтыми и гнутыми, как ранний месяц, клыками...
Волки!
В стране глупцов звери коварнее людей. Волки подкрались, стараясь не упредить, без воя, чтоб, так сказать, поставить перед фактом налицо - на обе то бишь пасти! Складник - хороший союзник в марцилонской пировальне, посредь придворных придурков, но он лишь жалкая дразнилка против волков...
В полубок, на закорках я попятился к обрыву. Волки ускорили натиск. Но пятки мои ущупали пустоту. Всего один рывок "раком" - и вот уж я со свистом рассекаю воздух, а потом воду. Под занавес услышал запоздалое скерцо "клац-клац", да память еще успела пропечатать четыре зеленых фонарика, ракетой взметнувшихся к небу. Они и осветили мое падение. Вместо звезд.
Кошмар погружения был сдобрен мраком.
Каков из тебя пловец, дружище Прескарен? Не то чтобы плох, не сказать, что и хорош. Но второго все-таки больше. И каб не тяжесть мокрой одежи, да не сентябрьский водохлад. Их тандем чуть не прикончил ИО Прескарена.
В итоге, ИО безвозвратно утонул, а Прескарен выплыл. Набрав воздуху, он распрощался с непосильной курткой. Без слез. А, может быть, слезы растворялись в воде...