Стояла на нашей улице у троллейбусной остановки будка с вывеской "Театральная касса". Ни один порядочный человек возле нее не останавливался, а мне - приспичило приобрести там билет на хоккей и в нагрузку - в филармонию.
Что с ним делать? Выбросить - жалко. Два рубля. Продать кому-нибудь - взять не возьмут, но потом всю жизнь смеяться будут: "Глянь, Бетховен идет! Бутылки сдавать".
Блажь на меня нашла, до сих пор стыдно вспоминать - решил пойти. Налил для храбрости, затем - для равновесия и явился, в эту самую, филармонию.
Рояльшик там уже вовсю стучит, деньги зарабатывает. Небось, удар по белому клавишу - пятак, по черному, что попасть труднее - гривенник. По жадности, иногда, десятью пальцами тычет. Мне потом объяснили - это аккордами называется. Понимаю его. Сам на аккорде работал. Чуть здоровье не потерял. Ему тоже нелегко - на скамеечке елозит. Выйти надо, да не может - бабки летят, поди, сумашедшие.
Педаль нажимает. Тормозит. Вроде бы, приехал. Нет, шурует дальше. Никак, тормоза отказали. У него аж пот на лбу выступил. Жалко мужика стало. Подхожу к нему: " Тормоз у тебя какой, - спрашиваю, - дисковый или ленточный?" Он рот разинул, на меня уставился. Наверное, тот самый немой музыкант, о котором нам в вечерней школе рассказывали.
Хорошо, что остановился, но осмотреть надо, чтобы потом аварии не было. Обхожу вокруг и лезу под рояль. Еще мужики подходят. Обступают, советы дают, ногами по колесам стучат. Какой-то тип подбегает, просит всех сесть на свои места. А у меня - ни сил, ни желания из под рояля вылезать. Лежу, раскинув руки, гляжу на педали рояльские и думаю:
" ... Падлы...небось, из золота..." Закрутило меня, понесло куда-то. Помню только - плыву по воздуху и, как Руслан на картинке, за чью-то бороду держусь.
Будку, где кассирша мне билетики продала, я к троллейбусу привязал. Когда он остановился, все из него как сумашедшие выскочили. Думали - война началась. Или еще какое мероприятие.
1967г.
В ГОСТЯХ У ДИРЕКТОРА
Каждый успокаивается, как может. Некоторые стараются думать о приятном для себя и неприятном для других. Я предпочитаю теплый душ. С женой ли поссоришься, подумаешь ли о том, что кто-то в твоем возрасте в майоры вышел, женат на артистке, да еще с ней по-английски разговаривает - такая тоска найдет! Берешь полотенце и идешь в ванную. Только успокоюсь - жене дурно делается. "Интересно знать, - кричит она, - почему ты моешься три раза в день?!" Зову ее потереть мне спину. Этот процесс ее полностью захватывает и она тоже успокаивается.
Как-то попал в гости к директору. Позже выяснилось, что приглашал он своего заместителя, но мне показалось, что меня. Потому, что шеф обычно говорит с человеком, а смотрит в другую сторону. В данном случае смотрел на меня, идущего по коридору. Мне ни чего не оставалось делать, как принять приглашение. Заместитель ни хрена не понял.
Что касается директора - не берусь судить.
Итак, сидим в гостиной. Хозяин слайды показывает:
-- Вот моя жена! Вот моя дача! Дача справа, жена - слева.
-- Да, да...конечно, безусловно, но...понимаешь...штатное расписание.
Так. Притащился к нему из Ивантеевки, чтобы увидеть его дачу...его жену...его мать...
Надвигаюсь бульдозером.
-- Голубчик...только не сюда...у меня - жена молодая!
В голове кадры революционного фильма - кто-то кричит кому-то: " За яблочко его...за яблочко!"
-- Мерзавец...что ты собираешься делать?!
-- Да уж, не танцевать с тобой, дирижабль.
Стало ясно, что если сейчас же не успокоюсь, произойдет непоправимое. Распахиваю дверцу гардероба, хватаю махровое полотенце, теплое белье и иду в ванную. Естественно, решив, что я сошел с ума, шеф звонит в "скорую", Его жена истерически всхлипывает:
" белье... финское...полотенце...китайское...". Чтобы успокоилась, зову ее потереть мне спину.
Когда приехала "скорая", я на кухне наливал кофе в чашечку из тонкого японского фарфора. Может китайского. Не исключено, что корейского. Замечательная чашечка. А уж какая ложечка!
Хозяева метались по комнатам. " Моя чашечка...японская...ложечка...", - рыдала хозяйка. То и дело забегали на кухню, махали руками и тут же выбегали. Но чаще матерились или кричали что-то невнятное. Наконец, санитары сгребли их обоих и поволокли к машине, подталкивая коленками.
Когда навещаю их, они убегают в душевую. Чтобы успокоиться.
1975г.
МИРОХРАНИЛИЩЕ
Проработав в проектной конторе полгода, я успел месяц покосить сено в колхозе, перебрать гнилую картошку на овощной базе и до холодов встретить двух то ли президентов, то ли премьеров, то ли из Африки, то ли из Южной Америки. Когда наступили морозы, принесла нелегкая еще кого-то. И опять меня заносят в список. Надо на открытом всем ветрам мосту около "Ударника", задолго до прибытия самолета, собраться и изображать из себя гостеприимных хозяев, которым нечего делать, как только радостно встречать - кого ни попадя.
И тут я взбунтовался: " А если я приеду в его Мумбу Херамбу, он выйдет мне флажком махать?!"
В конце концов, нашли мне замену, но за это - вне графика на овощную базу. Со мной пойдет Тарасов, за пятнадцать лет работы в КБ, ни разу не побывавший ни в колхозе, ни на базе. Но сейчас он в списке под номером "один".
Но старого ежа этим не испугать. Он тут же принес бутылку халявного коньячного спирта, которого у нас, ввиду близкого соседства с ликероводочным заводом был переизбыток.
-- Мы с тобой сейчас - по чуть-чуть, а остальное - завтра на базу. Там, говорят, есть такой бригадир - Акимыч...
-- Знаю. Отставник похожий на маленького Геринга.
-- Мы с ним давим пузырь и - по домам.
Над воротами базы - плакат: " Сохраним мир!"
-- Лучше бы картошку сохранили, - сказал я.
-- Мирохранилище, - добавил Тарасов.
Вот и Акимыч. Мне всегда казалось непостижимым, как порою, люди такого маленького роста умудряются смотреть на других сверху вниз. Нам, двоим, приказано сбрасывать с крыши снег.
-- С той крыши?
-- С той.
-- Такой длинной?!
-- С ёй самой.
-- Сверху?
-- Ага.
Подошла девушка. Просит рукавицы.
-- Ты, барелина, еще духи попроси! А ну, пошла работать!
Исчез. Через пять минут опять появился.
-- Чего яйца чешите?! Марш на крышу!
-- Никуда твоя крыша не уедет. А вот коньячного спирта у нас - скоро не останется. А ведь так хочется с бывалым, толковым человеком пообщаться. Закусить, при случае, разносолами, из заветных погребов.
-- Идите, идите, работайте.
Это уже, как-то неуверенно. В голосе появилось что-то теплое, человеческое, заинтересованное. По сторонам озирается. Что-то лихорадочно обдумывает. Через десять минут зовет в котельную. На ящике, покрытом " Правдой" уже открытые банки - маленькие соленые огурчики с большими пупырышками, грибочки, оливки.
После первой стопки Акимыч начал расхваливать свою дочку. Уж какая красавица! Умница! Будем здоровы! Бзынь-бзынь... Скромница! Работящая! За встречу! Бзынь-бзынь... На этой же базе работает. В шестом цеху. Сейчас допьем и пойдем туда. Покажу.
За успехи! Бзынь-бзынь! Узнав, что мы женаты, больше к этой теме не возвращался. Закончив трапезу, расцеловал нас и проводил до проходной. Попросил подождать и, вскоре, принес Почетные грамоты за ударный труд. "Приходите, - говорит, - почаще". Долго стоял в дверях и смотрел нам вслед.
1976г
КАБАЧОК, ПОХОЖИЙ НА БАНАН
Маленький кабачок очень постарался и стал похожим на банан. Положили его в вазу рядом с персиками и виноградом. Чтобы гостей разыграть. " Что это, - спрашивают гости, - неужели кабачок? А ведь как, сукин сын, на банан похож! А тот доволен, горд. Другие кабачки - кто съеден, кто в банку закатан, а он тут среди персиков горя не знает.
Дни идут. Недели. Косточки от персиков в окно выплюнуты. У кабачка бока пообмякли, темными пятнами покрылись, а все бананом прикидывается.
Не каждый кабачок, если фортуна подвезет, может стать похожим на банан. А там - любого персика переживет.
1976г.
ДАВАЙ ПОГОВОРИМ!
Скучно стало. Поговорить не с кем. На улицу вышел. Поговорил с пацаненком. Сказал, что думал о нем, о его матери, о кучках, которые он из песка сделал. Тот заплакал и привел пахана. А у того - морда противная, непьющая. В школе еще, небось, торпеду вшили, потому такой злой - двух слов не мог спокойно сказать. Выложил об этом гусе все, что думал.
На товарищеском суде, собеседников было немного. Поэтому успел поговорить с каждым. Товарищеские судьи обрадовались, что не надо со мной возиться и замкнули меня на народный суд. Там поговорил с прокурором, требовавшим впаять мне два года, пожелал ему, чтоб у него на лбу кое-что выросло. Судья бровями пошевелил и добавил еще два.
Оказался там, где много содержательных людей. В том смысле, что их содержат вместе. В первый же день поговорил с одним. Пришел в себя и чувствую - язык отнялся. Прозвали меня "Му-Му". Так в одной книжке то ли мужика, то ли его кобеля звали. Кто-то из них был немой и, кого-то из них утопили.
Отмычал свой срок и устроился на вокзал носильщиком. Шел как-то по платформе, а тут какой-то придурок прицепился. Интересоволсяся - к какой такой платформе ростовский поезд подходит. Иду, его не трогаю, а он - за свое. Маньяк какой-то! Видит же - человек немой! Тут я ему и сказал два слова. Обрадовался, что прорвалось - еще три добавил.
Так что, если кому что не понравилось - встречу, поговорю.
1977г.
ВПЕРЕД, СКОРБЯЩИЙ !
В его глазах - вся жизнь - прогулы в школе, опоздания на работу, маленькая зарплата, большая семья, жена, которая все забыла и теща, которая все помнит.
Придя на работу, постукивал пальцами по столу, смотрел скорбными глазами на ту, которая годилась ему в дочери. Так до тех пор, пока не начинал дергаться глаз. Поспешно отворачивался, боясь, что невольное подмигивание будет неверно истолковано. Но она этого не замечала, поскольку не смотрела на него.
Он незаменим везде, где требуется скорбное молчание.
В то утро он был именинником. Не успел угостить весь отдел трюфелями, как его вызвали к директору. " Если хочет поздравить, вручить премию и отпустить пораньше, то мог бы сделать это прилюдно. Впрочем, и на том спасибо". В приемной полюбовался на себя в огромное до потолка венецианское зеркало. Единственный костюм, черный, был к лицу.
" Треугольник" ожидал его в полном составе. Директор прищурился, пытаясь вспомнить, где он видел вошедшего, перевел взгляд на остальные "углы треугольника", прикреплявших траурную ленту к портрету какого-то мужика и, не дождавшись подсказки, начал: " Э...э...горе у нас большое. В масштабах всёй нашей отрасли. И не только всёй нашей отрасли, но и ...э...э...целого ряда смежных `отраслей всёй нашей страны. Ваше присутствие сегодня, в составе представителей трудящихся нашего управления, будет крайне необходимым. Возражений не будет?" "Углы" обменялись взглядами. Не возражали.
Видели бы они вытянувшее лицо именинника. "Что от тебя, мухомора, ждать? Я то, губы раскатал, а тут ...всёй твоёй ...всёй моёй...умирает зайчик мой. Одна твоя тронная речь чего стоит: " Товарищи! У нас недоделок...э...э...конь навалял!" На твоих похоронах такую скорбь изображу! Ну да ладно, живи на радость "всёй" нашей конторы".
В одном из старых, красивых домов в центре Москвы безутешно рыдала музыка о межведомственной потере. Свет хрустального моря с трудом пробивался сквозь черный муар. Люди поднимались по красной ковровой дорожке парадной лестницы среди мрамора и бронзы и в огромном зале, почти не задерживаясь напротив гроба, стоящего довольно далеко, направлялись к служебной лестнице и далее к черному входу. А , вернее, выходу.
В зал, сопя и шаркая ногами, вошла делегация во главе с уже известным нам директором. От нее отделился некто высокий худощавый в черном, редко одеваемом, костюме именинника. Он подошел к подиуму. Поклонился покойному. Поцеловал руку вдове, сказав ей что-то утешающее. Обменялся рукопожатиями с родственниками усопшего и членами комиссии по организации похорон. На лице у него было столько горя, что вдова пригласила на поминки, приняв за кого-то из друзей мужа.
Лица, ответственные за порядок, начали подгонять обалдевшую, застывшую на месте,
с разинутыми ртами, контору. Все обратили внимание на ее предводителя, смотрящего на тех, кого привел и тянущего руки не то в сторону подиума, не то - худощавого. Кто-то из стоявших в центре зала, побывавших в Париже, заметил, что у этого типа, в сочетании красного носа, синих глаз и белой сорочки , есть что-то французское. Другому, стоявшему подальше от подиума, два раза побывавшему в Третьяковке и ни разу во Франции, показалось, что этого странного человека можно с огромной натяжкой сравнить с Иоаном, обращенным к рабам. Правда, у тех рабов на лицах - слишком светлая надежда, чего не скажешь об этих чиновниках.
- "Э...э...э..." - раздалось со стороны неизвестного предводителя, так и застывшего с протянутыми руками.
- "Уберите этого дурака!" - раздалась негромкая, но твердая команда.
Все посмотрели на покойника, но затем, опять уставились на красноносого-синеглазого.
"Э...э...э..." - послышалось где-то на лестнице для беспартийных, далее у выхода и замолкло.
Через несколько дней в кабинет вошел новый директор в, пока еще, старом черном костюме. Отодвинул кресло. Уселся поудобнее. Закурил. Несколько раз открыл и закрыл фирменную папку. Поднял телефонную трубку и скорбным голосом вызвал ту, которая годится ему в дочери.
1979г.
БЕСПАЛЫЙ
У подножья самой высокой горы, на берегу самого широкого арыка живет беспалый Ибрагим. Ибрагим он и есть Ибрагим и кем же ему быть, как не Ибрагимом, а вот почему беспалый - это уже тема для повествования..
На другом берегу арыка у подножья другой горы живет похожая на перезревшую хурму Кабира - счастливая мать, не знающая сколько у нее детей, потому что больше четырнадцати считать не умеет.
Ибрагим и Кабира, когда детьми были, проходу друг другу не давали. Спрячется Ибрагимка за камень и ждет, когда Кабирка покажется. Зажмурится и плюнет в нее изюмом через трубочку из сухого камыша. Посмотрит она, улыбаясь, догрызая ломоть арбуза, на высунутую из-за камня Ибрагимкину костлявую задницу и швырнет в нее арбузную корку, а озорнику больше ничего и не надо - была бы Кабирка счастлива.
Годы проходят. Ибрагимкин зад стал больше того камня. Пропал всякий интерес у девушки к игре, а заодно и к Ибрагиму. Мается он, думает, чем бы привлечь ее внимание, да ничего в голову не приходит. Нет у него ничего такого, чего б не видела подруга. Сказать ей что-нибудь? Однажды сказал. За это она его ишаком обозвала . Не мастер он говорить. Ни с кем почти не разговаривает. Разве что: "Салом алейкум!" Абдуле, продавцу сельмага, спешащего в саклю кабиркиного отца.
"Не везет джигиту, - подумал Ибрагим, - через такую гору перелезть и не застать хозяина!" Из сакли послышался звонкий кабиркин смех. Потом - заплакала, замолчала, снова засмеялась и опять затихла. Ибрагим чуть изюмом не подавился. " Анашу курят... без меня..."! Беркутом перелетел арык, вломился в саклю и...буд-то солнце палящее рухнуло или любимый ишак лягнул. Не нам судить, что делают в таких случаях джигиты. Он сделал то, что наверное, мог сделать только Ибрагим - выхватил кинжал. Опомнись, джигит, что о тебе скажут добрые соседи? Что подумает мудрый дервиш Хаким, дремлющий под дувалом -глиняным забором ( не путайте с поддувалом!)? Так, что там? Ах, да! Кинжал он выхватил. Нипочем ему мнение дервиша и соседей. И этим кинжалом отхватил два пальца на левой руке. Своей руке, между прочим. Опять же, не нам судить, почему два пальца. Почему на своей левой, а не на абдулиной?
Не успели зажить раны - опять то же самое. И так каждый раз, когда хозяина нет дома. Нет теперь у Ибрагима пальцев. Ни на руках, ни на ногах. Сидит он под дувалом, где когда-то сидел дервиш, жует изюм и наблюдает за тем, как соседский мальчик, спрятавшись за большим камнем, готовится показать черную костлявую задницу девочке, грызущей ломоть арбуза на другой стороне арыка. Того самого арыка, в котором столько воды утекло.
1981г
" АНТИГОТИЧЕСКОЕ" МОРЕ
Иду с работы, а профорг Шампаньский в ногах путается. Как только это получается при его росте? Он чем-то МГУ напоминает - высокий, быстро расширяющийся к низу.
- Подпишись на журнал "Агитатор"!
- Да ну его!
- Чиркни что-нибудь в стенгазету!
- Да, пошел ты...!
- Пойми, что ты живешь не в безвоздушном простра...а... глянь, баба под трамвай лезет.
Это был шанс хоть раз в жизни спасти красивую девушку. Пусть даже не очень красивую. Можно даже...ну, да ладно. Спас. Без сознания она. Несу к ближайшей скамейке, а Ш. там уже место готовит, кого-то сгоняет. Я почему-то считал, что спасенные девушки легкие, как пушинки. Эта же - как из лучших сортов отечественного чугуна.
Не успел ее толком уложить, а Ш. уже ее пульс посчитал и меня послал "скорую" вызывать. Возвратился, а девушка уже на ногах. Благодарных глаз с Ш. не сводит. Он ей пальто отряхивает, меховой воротник поправляет и дает менту показания.
- Ну как, - спрашиваю.
- Идите своей дорогой, - говорит мент,- здесь вам не цирк.
Через несколько дней получил выговор за курение в коридоре, а Ш. - благодарность с занесением в личное дело за мужество и благородство, проявленное при спасении единственной дочери какого-то очень крупного начальника. Заодно - премию, соизмеримую с Государственной и две путевки в Югославию. В журнале "Агитатор" появилась его биография с фотографией. На ней Ш. и та самая, что из "отечественного чугуна".
Естественно, он тут же развелся и торжественно объявил в местах общественного пользования о предстоящей женитьбе с Танечкой и совместном с ней путешествии к Адриатическому морю. (У него прозвучало как "Антиготическое"). Потом добавил, застегивая ширинку в коридоре, что в данный момент, когда страна борется с проклятым наследием прошлого, он расстается с дворянской фамилией "Шампаньский" и берет фамилию жены и ее папы - Лепешкин.
Я представил себе вечнозеленые насаждения, вечнокрасную черепицу, вечнотеплое море и вечноузнаваемых наших туристов. Старушка в национальной одежде обносит их добрым домашним вином, называя каждого "братушкой". Первым около нее окажется "братушка" Лепешкин, бывший Шампаньский. Выпьет большими глотками, оближет губы, заглянет в пустой стакан и пристроится к тем, кто еще не получал своей порции.
После поездки, он сразу же перевелся куда-то туда, где занимаются международным профсоюзным и рабочим движением.
Через несколько лет мы встретились в кафетерии. Не глядя на меня, он молча отодвинул мою тарелочку с бутербродом и поставил поднос. Встретились глазами. После нудной паузы начал:
- Простите, товарищ, ваше лицо мне отдаленно напоминает что-то близкое. Но вот, что
именно - не припомню.
- "Антиготическое" море, - отвечаю. - Кстати, как там международное рабочее движение? Движется?"
1983 г.
АВТОГРАФ.
Гражданин М. спешил на ноябрьскую демонстрацию. Колонна его министерства собиралась у Триумфальной арки. Парторг поставил "галочку" напротив его фамилии и назначил правофланговым - следить за тем, чтобы в шеренгу не втесались посторонние. Да и вообще, присматривать - мало ли чего. Потом спохватился и поставил его в середину шеренги, поскольку гражданин М. был беспартийный. ( Иначе бы он был не гражданин М, а товарищ М. Разница очевидна - гражданин им не товарищ, а товарищ для нас - далеко не всегда - гражданин).
М. последний раз был на демонстрации еще школьником в Душанбе, а Душанбе назывался тогда Сталинабадом. Тогда было много оркестров - заводские, школьные и прочие. Сейчас здесь оркестров нет (не знаю, как в Душанбе). Впрочем, есть какой-то, но где-то очень далеко. М. не ждал сегодня того детского восторга, но, все-таки, хотелось чего-то праздничного, ядреного. Но это ощущение не приходило, хотя, со всех столбов, Кобзон славил Ленина, партию, комсомол.
Шел снег с дождем. Мужики всматривались в многочисленные столики на краю тротуара, надеясь на чудо, но там - "Буратино" и бутерброды с "золотой" рыбкой.
В колонне, министерские сплетни все чаще смешивались с воспоминаниями о банкетах с баньками в командировках, шашлыках на дачах. Охотно слушали и тех, кто пил только на кухнях, в подъездах, на овощных базах и в колхозах. Тема людей сплотила. Лица посветлели. Появилась уверенность в сегодняшнем дне.
На Манежной, их развернули и, не дав выйти на Красную площадь, отправили восвояси.
Большинство поспешило в метро, а остальные - в ближайшие магазины. Бывшие представители трудящихся Центрального района короткими перебежками от одного закрытого магазина до другого приблизились к Калужской заставе. На Ленинском проспекте, перед крошечным магазинчиком, очередь была почти как в мавзолей. Разве что на входе, само понятие "очереди" теряло смысл. Это не испугало министерский блок коммунистов и беспартийных, быстро организовавших "группу захвата". Пили на стройплощадке в вагончике со сторожем. Потом, посетив еще пару магазинов, всей кампанией влезли в какой-то троллейбус и отправились куда-то к кому-то.
Плюхнувшись на освободившееся место, М. обратил внимание на сидевшего рядом мужика. Ба! Никак Левинсон! На днях М. с женой были в театре, где запомнился артист, вот этот самый, что ни на есть - Левинсон. Сейчас сидит рядом, как говорится, ноздря в ноздрю. М. и раньше встречал на улицах и в транспорте известных и, даже, знаменитых артистов, но делал вид, что плевать на них хотел, а тут...
- Товарищ Левинсон, не могли бы мы вне... вы мне...автро...автограф поставить... вот сюда, на пачку "Дымка".
- На пачку "Дымка"... автограф?!
- Ну, а чего уж тут? Поди, не Жан Марэ. Я вас на днях в театре видел с женой.
- С чьей? - насторожился тот.
- С моей.
- Меня?! С вашей женой?!
Вопрос таки остался открытым, поскольку вмешались коллеги:
- Что за хрен? - спрашивают.
- А, это - Левинсон, артист! Знакомьтесь!
Утром М. проснулся с тяжелым предчувствием, что опохмелиться нечем. Включил телевизор, а на экране вчерашний Левинсон из троллейбуса. Что-то о Ленине читает.
- Смотри, - закричал М. жене, - Левинсон! Он мне вчера автограф дал!
- Какой же это Левинсон? Это Каюров.
- Какой, на хрен, Каюров, когда он на Левинсона откликался!
Появились титры. Каюров читал "Лениниану".
- Ну, надо же! А как на Левинсона похож!
1984г.
ЧУЖИЕ ПЕРЕКРЕСТКИ
Часто наш человек, положительный во всех отношениях, получивший "добро" от райкомов и других органов, прилетев за кордон со своей колбасой, по вполне понятным причинам, невольно преображается. Перестраивается на клеточном уровне. Противоречиями раздирается. С одной стороны - он теперь скромный, как никогда, а с другой - вроде как бы, полпред чего-то такого, что аж дух захватывает. Так и кажется, что сейчас со всех сторон журналисты накинутся. Хорошо, если о творческих планах спросят, а то вдруг, как о зарплате...
Но никто ни о чем не спрашивает. Им, басурманам, и так все понятно, вроде бы. И ходят толпой наши скромные, ни о чем ни кем не спрашиваемые, земляки-туристы и сами задают вопросы:
- А какая высота вон той колонны?
- А сколько негров у вас за текущий квартал повесили?
А бедный гид никак не может понять - что это за часть тела такая у негра - "текущий квартал", за которую можно повесить. Рассказывают, что в Югославии наша туристка задала вопрос:
- Правда ли, что мы, осетины, и вы, югославы - братья?
- Ну, конечно, - ответил гид, - мы же славяне!"
А какими интересными можем быть гостями! В центре Европы некий крупный специалист принимал в своем замке наших крупных специалистов. В настоящем замке с витражами, рыцарскими доспехами и т.д. Наши, если и удивились, то виду не подали - ясное дело, хороший специалист должен жить в таком замке. С такими вот доспехами.
На столе - всего много и все вкусное. Гости и того и сего пробуют, а говорят только о деле. Чтобы хозяину интереснее было и веселее. Например, какие перспективы откроются перед человечеством, если в формуле Дарси уточнить десятый знак.
Один из гостей ни к чему не притронулся. Хозяин подходит, интересуется - почему господин ни ест, ни пьет и в разговорах не участвует. А тот ему вежливо отвечает: " Я вам не господин. А не разговариваю потому, что ничего в ихних и ваших делах не понимаю, поскольку я специалист по административно-хозяйственной части. Не ем потому, что от всех этих черепаховых супов у меня вот здесь вот, в этом месте, кислая отрыжка врачами наблюдается. Мне бы творожку да боржомчику. Самое оно было бы.
Желание гостя - закон для хозяина не только в наших горах, но и там, где творог не едят, а потому и не делают. Сажает хозяин в свой самолет своего человека и отправляет куда-то за творогом и "Боржоми". И пока тот боролся с грозовыми облаками, административный хозяйственник, плюнув на то место, где изжога наблюдается, пригубил все, до чего дотянуться моги и прикорнул, похрапывая, у камина.
Там не то, что отвечать на вопросы или задавать их - попросить творожок - премудрость за семью печатями. А уж о том, как мы переходим их дороги - и говорить не приходится. Хотя рассказать есть о чем.
Замминистра, руководитель одной из советских делегаций в той же стране поскакал на красный свет к противоположному тротуару. Ясное дело, коль машин нет поблизости. Члены делегации, стоя на месте, наблюдали, как полицейский, схватив за шиворот их руководителя, приволок его обратно и пинком отправил на тротуар.
Я никогда не был на чужбине и, честно говоря, не знаю, как бы поступил на чужом перекрестке и о чем бы говорил в чужом замке. Если бы, конечно, меня туда пригласили.
1985г
РЕЧЬ, ЗАГОТОВЛЕННАЯ НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ
Предвидя сложности, связанные с отсутствием опыта выступлений перед президентами, миллионерами, дамами и господами, я набросал черновик речи, с которой мне, не сегодня-завтра, придется выступать. Итак:
- Господин президент, госпожа президентша, дамы и господа!
Случилось то, что и должно было случиться. Вы стоите передо мной, а я стою перед Лувром, где находятся мои картины, а также картины других известных художников. Я вот смотрю на вас и думаю: "Как много у нас общего! Причем, у нас общего больше, чем у вас. У нас вообще все общее".
Несколько слов о том, как я попал в большое искусство, о тех, кто привел меня в него. Здесь нет моей сестры. Она не поехала со мной. "Только и делов у меня, что по парижам шастать!" - сказала она, привыкнув к моим розыгрышам, надо сказать, удачным. Женская интуиция когда-то подсказала ей, что во мне не то родится, не то помрет художник. Она убедила в этом мою жену, которая сейчас стоит рядом со мной и с завистью смотрит на то как вы одеты. Однажды, после моей очередной попойки с друзьями, жена, чуть ли не за руку привела меня в лучшую изостудию для взрослых, надеясь, что я стану меньше пить. Теперь она так не думает - в студии я нашел еще больше друзей.
Здесь вы видите моего уже взрослого сына. Отношение к изобразительному искусству у нас с ним сложилось одновременно. Он бросил рисовать, а я начал и его способности передались мне. Он работает в книжном магазине. Знаете, на что похожи наши книжные магазины? На интернат для уродов, которые не нужны даже собственным матерям. Особым спросом пользуются поваренные книги. Во времена старосветских помещиков мало читали, но много и вкусно ели. Сейчас много читают о том, что ели во времена старосветских помещиков.
Здесь нет моей дочери, решившей, что поездка в Париж - не тот случай, чтобы из-за него прерывать занятия в школе. Не поехав сюда, она конечно, далеко пойдет. Не знаю, повлияла ли она на мое творчество, но уверен, что от меня у нее тонкий вкус. Когда ей было три года, она остановилась перед моей картиной.
- Это ты нарисовал?
- Я.
- Молодец!
Позвольте, господин президент, высказать несколько теплых дружеских слов в Ваш адрес. Мне очень по душе старая добрая французская традиция присваивать некоторым гостям звания Почетных членов парижской академии и награждать их орденами Почетного легиона. Искренне надеюсь, что этот обычай жив и по сей день. Понимаю, что такие вещи сразу не делаются и готов подождать день-другой.
В порядке самокритики, могу сказать, что наша отечественная культура, в этот момент,
переживает подлинный триумф, который мог бы произойти не так поздно, женись я пораньше.
1985г
ЭТО МОЖЕТ КАЖДЫЙ
Уж три месяца, как я почувствовал в себе необыкновенные способности. Началось с того, что сидели с Лехой утром, телевизор смотрели. Утреннюю зарядку передавали. На столе у нас то да се. Первую, что за встречу, Леха запрокинул, хлебушком занюхал и захрустел дарами природы. А я только стопку в руки - икота напала. Леха давился со смеху, но время даром не терял - вторая стопка, третья. Я же только пытался выбрать момент, как тут такое начиналось, что и вспомнить страшно. Леха, то ржал, глядя на меня, то посмотрев на водку, успокаивался, сосредоточивался, наливал себе по новой.
Чуть на донышке осталось. Тебя так, твою мать эдак - должна же быть хоть какая-нибудь справедливость! Он гоготал, головой тряс. Хоть бы раз мордой об стол! Меня корежило от икоты, но с него глаз не спускал. Уверенность появилась, что с ним сейчас что-то произойдет. Напрягся, зубами заскрипел.
Глазам не поверил. - Леха, продолжая хохотать, плюхается рожей то в грибочки, то в огурчики, слизывая с усов, протирая глаза, поглядывая то на меня, то на бутылку. " Тебе б, мерин, мою икоту" - размечтался я. И вот он хохочущий, теперь уже икающий, крушит все, что ни есть на столе.
Напрягся до искр в глазах.. Успокоившийся и неикающий Леха умывается в ванной, а на столе появилась непочатая бутылка и новая закусь, не чета прежней, а главное - не испоганенная его харей.
Уволился с работы. Как следует напрягшись, женился на дикторше телевидения. Вскоре нас с ней пригласили на безалкогольную свадьбу. При "полусухом" законе это иногда случалось при полной поддержке партийных и околопартийных органов.
Играл аккордеон. Гости молча чокались томатным соком и закусывали рыбными консервами. Тамада с мордой, наконец-то, вылечившегося алкоголика, орет, что это все очень полезно и абсолютно всему как-то способствует.
Кто-то, вдруг, вспомнил о мужике, которому врачи разрезали живот, заглянули туда, зашили и сказали, что не доживет до понедельника. Привезли его домой помирать, а он глаза приоткрыл, спирту попросил. Неразведенного. Вот уже семь лет врачи его на своих конференциях показывают. Разговор оживился. Стали врачей ругать - сколько бы людей спасли, если бы не распивали в ординаторской и по домам не растаскивали. Но тамада заявил, что он как общественник " Общества за трезвость общества" считает такие слухи приносящими вред всему обществу.
Разговор пошел о том, кто кого где и за сколько похоронил .
Каким-то образом все уже, к какому-то моменту, были наслышаны о моих мистических возможностях. И вот кто-то шепотом просит меня...ну, что-нибудь такое...чтоб всю жизнь помнить эту скрёбанную безалкогольную свадьбу.
В другое ухо - тамада:
- ...в самый раз показать советскому народу нечто из твоей программы. Я, конечно, понимаю, что никакого чуда в нашем развитом социалистическом обществе нет, не было и быть не может. И всё, что приписывают тебе слухи, распространяемые несознательными элементами - всего лишь искусство фокуса. И, как всякое искусство, этот фокус, принадлежит народу. Это еще Ленин сказал.
- До этого, вроде, землю обещал.
- Данный вопрос не подлежит обсуждению. Так вот - раз оно, искусство, принадлежит народу, то пора продемонстрировать его представителям трудящихся, а опыт проведения безалкогольных свадеб с фокусами в рамках социалистического реализма, распространить по всему Советскому Союзу. Может быть и за его пределами. Для чего придется создать главк, который беру на себя. А, поскольку, мне придется выезжать на международные конференции и форумы по обмену опытом...
- Короче, Склифосовский.
- ...чтобы достойно представлять свою Родину, ты как патриот, а я в этом не сомневаюсь, передашь мне секреты своих самых ценных фокусов.
- Нет ничего проще. Это может каждый.
- Давай! Это очень полезно и чему-нибудь способствует!
- Сосредоточься на самом важном. Напрягись.
Тот напрягся. Сосредоточился. На чем-то важном для общества борьбы за трезвое общество и на чем-то очень значимом для советского народа. Посильнее напрягся, желая порадеть за весь лагерь социализма.
Но вдруг...Томатный сок и рыбные консервы, действительно чему-то, способствуют. Пока он стирал штаны и проветривалось помещение, появились бутылки и закуски из цековских заказников, благодаря, может и нечистой, но щедрой силе. У людей глаза заблестели. О покойниках забыли. Наперебой стали приглашать меня с женой-дикторшей на праздники и семейные вечера. У кого-то совпали даты именин и назревала драка. Я напрягся и они, расцеловавшись, договорились устроить совместные именины. Потом все запели мою любимую "Хазбулат удалой".
Я отнес стакан со "Стрелецкой" и кусок пирога с грибами тамаде, сушившему в туалете штаны Тот расплакался и выпил за здоровье молодых., за родителей, за советский народ, за искусство, которое принадлежит народу ( о чем народ не подозревает). Нормальный мужик. Только не привык сосредоточиваться.
1987г.
ОБКОМОВСКАЯ ВДОВА
Глуховатой вдове секретаря одного из далеких обкомов, ныне живущей, конечно же, в Москве, позвонила из Питера ее бывшая невестка - Раиса Зосимовна. Старухе показалось - Раиса Максимовна. ( Из нынешней партийной элиты обкомовская вдова знала только Генерального Секретаря и Его Жену).
Вдова этому не очень удивилась. То ли старые межобкомовские связи мужа, то ли в ВПШ вместе учились Сейчас, как никогда, она соображала очень быстро - надо просить квартиру поприличней, дачу, пенсию побольше, доступ к спецраспределителю и зятя-дурака в партию пристроить - глядишь, в люди выбьется.
- Как там, - спрашивает старушка,- Михал Сергеич поживает ?
- Да вам, в Москве, лучше знать.
Персональная песионерка подумала:
- А вы не в Москве, разве?
- Да нет, все никак не соберусь к вам. Не вылезаю из Ленинграда.
Вдова еще раз подумала:
- Да?! А тут сейчас по телевизору показали, как Михал Сергеич в Крыму отдыхает.