У нас с женой три внука. Младшему двенадцать лет, старшему - пятнадцать, среднему - сложить и разделить пополам. Они живут с отцом и матерью (нашей дочерью) в спальном районе. С помощью автобуса добраться к ним можно минут за сорок. Десять километров. Когда младшему было три с половиной года, мы с внуками нередко преодолевали это расстояние пешком, за полтора-два часа. Ходили, конечно, не по загазованной трассе, а по тихим улицам и переулкам, через лесистый санаторий, где можно увидеть белку, перелетающую с дерева на дерево, дальше - по тропам, в зарослях вдоль речки. Лишь за полчаса до конца пути выходили к большим домам и потоку машин, где младшему отказывали ноги. Я брал его на руки. Недавно он признался мне, что лучшими минутами в тех походах для него был отдых у меня на руках.
Теперь внуки редко гостят у нас. Выросли. Младший почти с меня ростом, средний уже повыше, а старший стесняет меня своей громадностью - под два метра. Из-за своего роста и басистого голоса он считает себя взрослым. Как-то жена спросила его:
- Максик (для неё он всё равно ребёнок), ты был вчера на даче?
Он ответил:
- Дети были. Я - нет.
Он интересуется историей и исследованиями скрытых пружин истории.
Средний внук, Павлик, имеет математические способности, хорошо рисует, занимается в студии.
Младший, Женька, - спортсмен, танцор, пробует сочинять стихи и всякие небылицы.
Недавно все приехали к нам поздравить меня с семидесятилетием. Отдав положенное время застолью, внуки и я вышли на балкон, сели в тени тополя, поднявшего ветви с густой листвою выше нашего пятого этажа.
- А знаете что? - предложил Женька. - Давайте пойдём сейчас, как мы когда-то ходили, пешком! Как ты, дедушка?
- Согласен. Я недавно шёл от вас - час двадцать. Но повременим: всё же гости собрались.
- Да! - вспомнил Женька. - Вот что, дедушка. У нас в школе объявлен конкурс к годовщине победы в Великой Отечественной. Расскажи что-нибудь такое, чтобы я мог написать рассказ.
- А я нарисовать! - присоединился Павлик.
- Да что же я вам расскажу "такого"? Я был мальчишкой во время войны, как говорится, не участвовал.
- Нет, дедушка, ты тоже участвовал, - баском возразил мне громадный Максим. - Сейчас считается, что каждый, кто жил в то время, участвовал. Ты ж хотел, чтоб наша взяла?
- Хотел, конечно.
- Этим и участвовал. Духовный мир всех наших противостоял их духовному миру. И знаешь, дедушка, какое значение придавали немцы этой духовной борьбе?
- Ну, ну, - интересно.
- Решающее. Они завезли в Берлин тысячу колдунов из Тибета, и колдуны наполняли астральный мир магической энергией для подавления духа противников и подчинения природы. Они это называли "укрощением льда". Если зимой случались оттепели, немцы ставили их себе в заслугу: правильно колдуем, убиваем королей льда, в особенности евреев, неистово молящихся о поражении Гитлера на всех фронтах.
- Как ты сказал - "королей льда"?
- Да. А немцы называли себя королями огня. Война льда и огня. А ты, дедушка, что-то вспомнил?
Я кивнул, живо представив туманный зимний день на Дону, воинский немецкий эшелон, остановленный на Аксайском разъезде, следовавший, конечно, под Сталинград, себя, тринадцатилетним мальчишкой на берегу под насыпью, перед разглядывающими меня офицерами, вышедшими из вагонов (солдаты смотрели в окна), понял то, что тогда не мог понять, и испытал новый страх за себя - того мальчишку.
- Расскажи, дедушка, расскажи! - обрадовались внуки. Мне и самому захотелось рассказать.
- Не торопите меня, дайте собраться с мыслями. Да... Вся наша область была захвачена немцами. Они после летнего прорыва к Волге хвастливо заверяли, что войне конец. Москва и Ленинград, де, окружены и сдадутся, как только падёт Сталинград. Но шёл месяц за месяцем, а Сталинград стоял, и у нас начали просыпаться надежды на победный поворот в войне. Школы не работали, мы, мальчишки, целыми днями пропадали на улице и на Дону.
- Здорово! - сказал Павлик.
- Да нет, мы ужасно тосковали по школе. Невообразимым счастьем казался возврат к прежней жизни с учёбой, пионерскими построениями и даже работами на колхозных полях. Информации о положении на фронтах не было никакой. Ходили всякие слухи, то мрачные, то вселяющие надежду. Лишь одно становилось всё определённее: немцы, квартировавшие у соседей ( у нас не было квартирантов из-за тесноты), угрюмо и тоскливо упоминали о Сталинграде, явно боялись туда попасть, но втягивались как гигантским водоворотом.
Когда нет источников информации, люди начинают гадать.
- На картах? - спросил неугомонный Павлик.
- И на свечах. Кто как придумает. И я гадал. Верней, загадывал. Пойду, например, по воду в "гремучку" (место, где из-под жёлтых ракушечных скал выливались громкие родниковые ручьи) и загадываю: если донесу полные вёдра, не перекладывая коромысло на другое плечо, наши одолеют немцев. Понимал, конечно, что ставил перед собой только выполнимые задачи. Думал: вот если бы мне осилить настоящее испытание, как солдату в бою, и успеть загадать своё заветное, тогда бы точно исполнилось.
Пока держались морозы и снег на улицах, мы катались на коньках - съезжали с крутых гор, пугая встречных прохожих. После оттепелей переходили на коньковые салазки. Они так устраивались: к небольшой деревянной платформе прибивались два конька, "снегурки". Садишься на платформу, поджав ноги, и отталкиваешься зажатыми в руках острыми прутиками - "тычками". По гладкому льду получалось великолепно: никакой нагрузки, и скорость, маневренность. А надоело сидеть, бери в руку лёгкое устройство и иди.
Накануне того дня, о котором я вспоминаю, была оттепель с сильным ветром, и на Дону образовались разломы (полыньи). Ночью вернулся мороз, и при безветрии полыньи покрылись гладким звонким (от небольшой толщины) льдом. В районе нашего обычного катания возникло идеальное ледяное поле. К нему и примчались мы, четверо друзей: я, длинный Джонс (так мы называли Жорку Еремеева, который был мне наиболее близок), Костя и Юра.
Сначала никто не решался съезжать с прочного белёсого основного льда, но чистая и чёрная, как глубоководье, гладь манила нас, зачаровывала. Нагрузили одни салазки тяжёлыми ледяными глыбами и послали через небольшой заливчик. Лёд выдержал без потрескивания и прогиба. Тогда каждый проехал по проверенному маршруту. Вскоре осмелели, стали выезжать на простор. Когда лёд потрескивал, мигом возвращались на "берег" - прочный лёд.
Потом забыли об осторожности. О чём-то заспорили, собравшись вместе. Я не любил бестолковых споров и отъехал от друзей на "берег". Задумался глядя на горячившихся приятелей. Лёд под ними вдруг прогнулся большой чашей, и трое мальчишек забарахтались в тёмной воде вместе с побелевшими кусками льда и саночками, тонувшими от лёгкого прикосновения к ним. Со стороны подъехали двое новых катальщиков. Увидев чужую беду, вскочили со своих платформ и побежали прочь. Куда-то за помощью? Увлекли и меня за собой.
Но сделав несколько шагов, я в отчаянии вернулся - не мог бросить друзей. А что я мог? Одно понимал: никто, кроме меня, помочь не успеет. И тут мелькнула мысль: вот оно - испытание! Подошёл к самому краю, который бесполезно скребли ногтями тонувшие.
- Захарка, друг! - закричал Джонс и ухватился за мой ботинок. Я заскользил к воде и тоже закричал:
- Брось! Ты и меня втащишь!
Друг сообразил, отпустил мою ногу. Все трое плавали порознь, не навешиваясь друг на друга, не теряя рассудка. Я в отчаянии топнул ботинком, надеясь приклеить его ко льду. Прибить бы подошву чем-то острым! Схватил валявшуюся "тычку". Воткнул её в лёд перед своим ботинком, чтобы он не скользил. Тут же увидел новый способ. Закричал с ликующей яростью первооткрывателя:
- Хватайся за тычку! Я её держу!
Джонс ухватился и подтянулся, так что грудью вышел на "берег". Я воткнул вторую "тычку" поближе к себе и ликующе оттого, что получалось, закричал, не жалея горла:
- Теперь за эту хватайся!
Мой друг мигом освоил технологию, выполз из воды и побежал домой греться. Вторым был Костя. Ему и кричать не надо было: всё проделал как по нотам. За ним спокойно вылез Юра и даже сказал мне "спасибо".
Я не хотел покидать поле своей славы. "Наши победят! Я успел загадать!" Не торопясь повыловил саночки, укрыл их в торосах. Взял свои в руку и медленно, прогулочно направился к настоящему берегу. И только тогда заметил спасателей: женщины и один старик стояли у кромки льда и зачем-то держали в руках длинную верёвку. Я усмехнулся: что они собираются делать с верёвкой - "воду морщить"?
- Скорее уходи! - крикнули мне. Они боялись идти на лёд и, наверное, не понимали, почему я не проваливался. А я, зная об отсутствии опасности, лишь презрительно покривил губы.
Поднял глаза повыше и увидел немцев, повыходивших из вагонов воинского эшелона, стоявшего на разъезде. Некоторые навели на меня бинокли. "Смотрите, смотрите, - подумал я, торжествуя, - вам капут!" И тут мне показалось, что они услыхали или угадали мои мысли.
- Мальчик! - остановил меня один из офицеров, а второй с холодным, каменным лицом, положил руку на кобуру. Меня сковал страх, я знал, что за этим могло последовать. Но и не верил в это. Ведь я ничего не сделал против них, а мои мысли они не могли прочесть. И не все немцы казались так жестоко-холодными. Некоторые были почти дружелюбными, спокойно переговаривались между собой. Офицер, остановивший меня, пояснил, о чём они разговаривали:
- Мальчик - лёд король.
Я не понимал значения этих слов, видел только, что немец, похожий на каменное изваяние, крепче сжал кобуру. Другие продолжали переговариваться. Я улавливал знакомые слова: "киндер, гельд, мутер" (ребёнок, герой, мать). Прошла вечность. Немец, говоривший по-русски, спросил:
- Матка е?
Я кивнул и ответил, не переводя слово с украинского на русский:
- Е!
- Иди, мальчик, кы матка!
Каменное изваяние, как мне показалось, стало обретать что-то человеческое, обнаруживая непонятную мне усталость. Я ещё раз кивнул и юркнул в проход под железной дорогой. Лишь затерявшись в изгибах размытого дождями овражного переулка, меж деревянных домов на дубовых сваях, стал обдумывать поведение и слова немцев. Пришёл к выводу, что они тоже, со своей стороны, загадывали, определив наше положение безнадёжным: если туземцы утонут, победим под Сталинградом, если спасутся - плохо. Хотели расправиться со мной, чёрным вестником, но передумали, по-мужски приняли свой проигрыш.
После того происшествия, встречаясь с друзьями и знакомыми, я утверждал: "немцы уже не верят в свою победу, я это видел на их лицах!"
Со временем, после войны, когда мы подобрели к побеждённым, я стал иначе смотреть на ту историю: немцы нормально восприняли мой поступок, только не смогли выразить своего одобрения по-русски. Но сегодня, когда Максим напомнил ( я тоже читал что-то об этом, хотя не придавал значения) о гитлеровской мистике - "войне огня со льдом", понял, какой зловещий смысл вкладывался в данный мне титул "ледяного короля" (лёд король).
Но, слава Богу, мы не из снега и льда сделаны. А настоящими королями огня стали наши артиллеристы под Сталинградом!
Некоторое время мои слушатели молчали. Первым заговорил Женька.
- Молодец, дедушка! Теперь я знаю, о чём буду писать!
- А я знаю, что нарисую! - сказал Павлик. Максим величественно резюмировал:
- Вот, дедушка, и подтвердилось: ты тоже участвовал!