Принято винить во всех грехах дьявола, но это далеко не всегда справедливо. Могу привести массу примеров, которые не имели ко мне ровно никакого отношения. Напротив, я уверен, что все неудобства, несчастья и неурядицы в этих случаях произошли исключительно по недосмотру Всевышнего.
Так случилось и с Гамельном, о котором Он просто-напросто забыл прочно и надолго. Гамельнцы же восприняли это со свойственным вообще человеческому роду легкомыслием, иначе говоря, они решили, что раз их не наказывают, значит, они все делают правильно. В результате, когда Небеса все же обратили наконец свой взор на город, Им ничего другого не оставалось, как наводнить его крысами, дабы заставить жителей задуматься о смысле жизни и Божественном Провидении. Ну, к простоте людей я уже привык, но чтобы Господь позволял себе такие промахи... Как будто Он не знал, с кем имеет дело!
Словом, они ничего не поняли. И ринулись на поиски крысолова. И я, крайне заинтересованный тем, что же Он, Святой и Бессмертный, будет делать дальше, предложил к их услугам свою скромную персону.
Видимо, они были на грани отчаянья, потому что запах серы их не насторожил. Впрочем, они могли просто не почувствовать его из-за крысиного зловония. Или я показался им менее опасным, чем красотка Чума в забрызганных кровью и гноем одеждах, уже маячившая у городских ворот. Господа в ратуше даже посадили меня с собой за стол, правда, с краешку, так как вид у меня был намеренно непрезентабельный. Я отобедал с ними под крысиное попискивание, сладкие речи и позванивание монет в тугих кошельках, которое должно было вдохновить меня на то, что казалось им подвигом, а для меня было, в сущности, детской игрой.
Не буду утомлять вас подробностями, их можно найти где угодно, было бы желание. Я покончил с крысами в одну ночь, а утром вновь явился в ратушу, чтобы в очередной раз подивиться гибкости человеческой натуры и ее же узкому, самому себе кажущемуся изворотливым, уму. Эти типы, еще вчера лебезившие передо мной, держались совсем иначе. Естественно, они не пожелали платить. А к чему я вел, как вы считаете?
Я рассмеялся в ответ, но даже это не заставило их задуматься над тем, с кем же они, собственно, имеют дело. Правда, епископ перекрестился, возведя очи к резному потолку, но поскольку он был известным лицемером, ни меня, ни Всевышнего этот жест не заинтересовал. Я вышел на улицу, насвистывая, и приступил к осуществлению своего плана.
Чтобы прочистить флейту, хватило одного дуновения, а затем... Затем произошло то, что на протяжении вот уже многих веков не дает смертным покоя. Каких только толкований этого события я не встречал! Ни одно из них не соответствует истине, но меня забавляет настойчивость, с которой люди то пытаются обелить Крысолова и приписать ему черты спасителя детских душ от мещанского растления (Господи, Ты слышишь? Это - обо мне!), то
чернят и клянут его, и винят в том, в чем, вообще-то, должны бы винить себя...
Впрочем, это детали. Я никогда не был сентиментальным или наивным, в моем возрасте и положении это было бы странно. Разумеется, я прекрасно знал, откуда берутся дети, и там более - откуда берутся взрослые. Но должен заметить, что практика всегда неприятней теории, хотя и интересней. Теоретически вывести маленьких гамельнцев за пределы города было просто. Практически это тоже было бы просто, если бы они молчали и думали о чем-нибудь занятном. Смертные насочиняли немало сказок о внутреннем мире ребенка, только всегда забывали уточнить, о каком именно ребенке идет речь. Мне попались дети лавочников, кожевенников, преуспевающих булочников, сапожников и Бог знает кого еще. Люди, я видел их мечты гораздо явственней, чем вы видите надеваемые брюки! Когда-нибудь я напишу трактат на эту тему.
Все время, пока я играл на флейте, в воздухе над разноцветными детскими колпачками реяли призрачные сладости, какие-то бантики, туфельки, кренделя и игрушечные самострелы. В некоторых местах - видимо, там, где грезящие были постарше возрастом, - парили едва видимые, но внушительные по размерам кожаные кошели, из которых то и дело выпрыгивали золотые талеры. Где-то в хвосте воздушной процессии летело вышитое золотом подвенечное платье, а рядом с ним - такой же призрачный колпак главы пекарской гильдии. И это все.
Когда мне надоело любоваться всеми этими предметами детского вожделения, я перестал играть, и маленькие мечтатели, очнувшись, начали ныть и приставать ко мне, выясняя, что я, собственно, могу им предложить, чего бы они не получили у себя дома с помощью родительских денег. К счастью, мы находились уже у входа в мои подземные владения. Я артистическим жестом отпер ворота своего Дворца - и расспросы мгновенно прекратились.
О моем Дворце можно говорить часами, - и вы все равно не получите о нем почти никакого представления. Он изменчив, как само Время, и как оно же, вечен. В первой комнате юных гамельнцев ожидали сладости и игрушки. Это были все сладости и все игрушки, какие только удосужилось изобрести человечество в разные времена своего существования, плюс еще кое-что, изготовленное по моим собственным проектам. Детишки сразу зачавкали и зазвенели китайскими колокольчиками, и это было почти умилительно.
Вторую комнату занимали всевозможные наряды и украшения, третья была заполнена книжками, состоящими из одних картинок. Как вы легко можете догадаться, Библии среди них не было. Думаю, никто из детей не обратил на это особого внимания. Еще немного - и они забудут, какие молитвы положено читать перед сном.
В следующих комнатах были игрушки и игры посложнее и поувлекательней. В одной по стенам висели разнообразнейшие карьеры, включая такие, какие и не снились добропорядочным гамельнцам. В другой на полках размещались выгодные браки,- выбирай на вкус! В третьей ослепляла слава, в четвертой пьянил карточный азарт, в пятой...
В последней комнате прятался главный секрет. Там была только одна маленькая коробочка, вроде тех, что продаются во многих лавках. Из нее выпрыгивал бумажный чертик с дразняще высунутым язычком. Это была комната краха всех надежд, упований, иллюзий... Но до нее детям было еще далеко, они достигнут ее лишь перед самой своей смертью, а пока все эти очаровательные Евы, Лотты, Греты, а также милые Петеры, Паули, Гензели и пр. наслаждались человеческими достижениями в кондитерской области и откручивали головы индийским танцовщицам из папье-маше.
Разумеется, я не собирался кормить и развлекать их бесплатно. Пройдет какое-то время - и я выпущу их снова в мир, может, даже в родном им Гамельне, предварительно стерев из их хорошеньких кудрявых головок память о райски прекрасной преисподней. Но я оставлю им сны о своем блистательном Дворце, где так много возможностей и чарующих соблазнов. О, эти Лотты и Паули еще покажут, на что они способны! Они принесут в этот мир блеск, которому на поверку суждено оказаться мишурным, но опытные ювелиры говорят, что фальшивые бриллианты часто сверкают ярче настоящих...
Оставалось немногое, чтобы довести начатое дело до триумфального завершения. Убедившись, что детишки прочно заняты своими делами, я закрыл глаза и мысленно полетел назад той же дорогой, какой привел сюда всю ораву. Вернее, не всю.
Я не ошибся: он по-прежнему сидел там, где потерял надежду угнаться за остальными. Взгляд его теперь был устремлен на город, куда ему предстояло вернуться, и вся фигура выражала тоску обреченности. Он явно считал себя обделенным судьбой и еще, по молодости лет, не ведал, что каждая судьба нуждается в поправках. Я как раз готовился внести одну.
Мгновением позже я стоял на дороге и созерцал спину несчастного покинутого юнца. Еще до того, как последний обернулся на звук моих шагов, я уже знал о нем все.
Его звали Густав, и ему недавно стукнуло четырнадцать. К мальчишеской неловкости добавилась юношеская скованность, что вряд ли можно назвать удачным сочетанием. В тот момент он, конечно, не задумывался над этим, но по привычке сел так, чтобы сухая нога и костыль не сразу бросились в глаза случайному прохожему. И вообще он не страдал ни от избыточного веса, ни от чрезмерной красоты. Отцом его был учитель грамматики, редкостный зануда и любитель прописных истин.
Тут я подошел ближе, и мальчишка обернулся. Большие глаза. Большой рот. Невыразительный прямой нос без намека на простецкую курносость, равно как и на претенциозную горбинку. Над всем этим - лоб с бисеринками пота и копна каштановых кудрей. Он увидел меня, и глаза его расширились, а потом засияли, из горла вырвался хриплый звук.
Господи, Ты видел? Он мне обрадовался! Густав, сын учителя грамматики, обрадовался мне, простому дьяволу, находящемуся, так сказать, при исполнении своих антибожеских обязанностей.
- Ты? - прошептал он, не веря своим глазам. - Крысолов, это ты? Ты вернулся за мной?
- Привет, Густав! - сказал я беззаботно. - Будь у меня такие огромные глаза, как у тебя, я не сомневался бы в том, что вижу.
- Ты знаешь мое имя! - воскликнул паренек и начал лучиться. Я имею в виду именно то, что сказал: он начал испускать из себя счастье в виде лучей, словно на лице у него зажглась пара солнц средней мощности. - Ты, наверное, знаешь все про нас всех? Возьми меня с собой, Крысолов! Уведи меня в ту страну, о которой пела твоя флейта! Я знаю, там все по-другому, чем здесь, там нет ни лжи, ни лицемерия, ни смерти...
Признаюсь, я опешил. Должно быть, парень недолго пробыл в нашей компании, иначе я непременно заметил бы его видения среди кренделей и летучих кошельков.
Не знаю, во что конкретно воплотила моя флейта его мечты, но теперь чутье подсказывало мне, что я вернулся зря.
-Я не могу взять тебя с собой,- выдавил я, злясь на себя за этот извиняющийся тон.- Моя страна - не для таких, как ты.
Лицо Густава мгновенно погасло.
- Не может быть,- сказал он тихо.- Не может быть, чтобы и там тоже...
- Ты не так меня понял.
- Неважно.
Мы оба замолчали, ибо он собирал остатки надежды, а я - просто не знал. что сказать.
- Слушай, Крысолов! - наконец проговорил он с тем удалым весельем, которое у людей обычно предшествует слезам.- Сыграй мне еще раз на своей флейте! Ведь не зря же ты вернулся...
И вдруг я понял, что сейчас произойдет. И почему Господь до сих пор не послал своего ангела для спасения этого зажравшегося города, который я собственноручно сегодня лишил будущего,- понял тоже. Мой бедный дьявол, любитель софистики и прочих парадоксов, ты попался в свои же сети! Играй, играй, моя флейта, пусть Всевышний хохочет в три голоса на своем облачном престоле, ибо никогда прежде я не давал ему такого прекрасного оружия против меня самого!
Говорят, дьявол не знает жалости, и это действительно так. Я готов был погубить этого мальчика, бросив его жизнь в такое пекло, о котором даже во сне не грезят здешние грешники и святоши. С этого дня каждый раз, когда руки его будут подносить к губам флейту или брать лютню, душа его будет сгорать, как падающая звезда. Жизнь его оборвется задолго до старости, потому что гении не живут долго: они делают свое дело - и уходят под крики восторга или хулы и под звуки флейты, что некогда призвала их, как труба призывает воинов на бранный подвиг. Когда я вынимал из-за пояса флейту, я не чувствовал сострадания к Густаву.
Дьявол не знает жалости. В том числе и к самому себе. Я поднял глаза к небесам, которые прежде не раз ставил в тупик своими словесными парадоксами и игрой ума. Что ж, Господи, радуйся: мои старания на много лет, а то и веков вперед обречены на неудачу. Не удивлюсь, если, услышав музыку этого мальца, все мои Петеры и Греты мирно разойдутся по монастырям, забыв все, чему я их так долго учил. Можешь считать, что я попался в твою ловушку.
Ловушка сидела передо мной с глазами, полными страстной мольбы. Я продул свою флейту и заиграл.
Песенка была проста, хотя я и напичкал ее магией сверх всякой меры. Гензелям и Евам этого было достаточно, но здесь... Уже после второго куплета я заметил, что со мной и с флейтой что-то происходит. Густав менял нас по своему разумению, и я не противился, потому что меня, честно говоря, разбирало любопытство.
Гамельн тянулся вверх шпилями своих башен, он вдруг сделался выше и строже, его наполняло солнце. Крикливые вывески лавок и таверн исчезли. Потом оказалось, что это вовсе не Гамельн, а совсем другой город. Или другой мир? Нельзя сказать, что в нем властвовала одна лишь радость, но это был мир чистых помыслов, гордости - без гордыни, любви - без самовлюбленности, дружбы - без корысти и расчета. Густав видел его таким, каким он был бы, если бы первоначальный замысел Божественного Провидения осуществился.
И знаешь, Господи, впервые за всю мою многотысячелетнюю жизнь я пожалел, что этого не произошло!
Музыка отзвучала, и мальчик медленно поднялся с камня, на котором сидел. Я увидел, что он высок ростом и неплохо сложен.
- Спасибо, Крысолов! - сказал он. - Может, и впрямь твоя страна не для меня. Но ты вернулся, чтобы подарить счастье и мне тоже, значит, ты - добрый человек.
Я хотел сказать ему, что не стоит делать скоропалительных выводов, но он не дал мне раскрыть рта. Сказал "прощай" и, опираясь на свой костыль, заковылял в направлении города.
Я заметил, что все еще держу в руке флейту. Переломив инструмент пополам, я выбросил его в придорожную пыль. Он неплохо послужил мне с тех пор, как я приобрел его в одной из гамельнских лавок. При необходимости можно найти множество других, главное, был бы подходящий игрок.
Густав спускался с холма, привычно притормаживая костылем. Когда-нибудь, вот так же хромая, он покинет Гамельн. Он будет заставлять людей плакать или смеяться, сам не понимая, что и как он с ними делает. Вместе с талантом я дал ему почти неограниченную власть над человеческими душами,- и он никогда ею не воспользуется должным образом. И это - один из парадоксов. Какие парадоксы я вижу в этой истории еще?
Ну, например, такой. Игру Густава будут слушать - и возвышаться духом; внимая его музыке, люди услышат голос совести, к ним вернутся утраченные нежность, доброта, вера... Люди скажут: "У мальчика Божий дар!"