Дождинки на стекле

За окном, как всегда в этот ранний утренний час, не было видно ничего, кроме густого желтоватого тумана. Его плотные клочья бесшумно проплывали мимо окон, похожие на грязноватые расплывчатые мазки краски. И, как всегда, непонятно было, какая погода будет стоять над пригородом, когда туман исчезнет. Дай бог, чтобы солнце, а не хмурое небо, плачущее дождем, как повелось этим летом...

Ванда прошла на кухню, по привычке ступая осторожно, хотя знала, что Олег сейчас не может ее слышать. Распахнула дверцу холодильника. С завтраком проблем не будет: со вчерашнего дня осталась ветчина, сыра и масла тоже хватает... Жаль, что Олег не любит омлет! Все подруги Ванды по общежитию в один голос уверяли, что она готовит его божественно. При воспоминании об омлете у Ванды потекли слюнки. Ладно, она сделает себе порцию, а для Олега поджарит ветчину и приготовит сырный соус к бутербродам ...

В прихожей нежно затренькал телефон. Ванда не любила неожиданных утренних звонков. Ведь, казалось бы, все уже в курсе...

- Ванда? Извините, ради Бога, что я в такую рань. Это Константин Мельников из Мега-Альфы. Как он?

Она сдержала вздох, который, в силу того, что она не выспалась, наверняка превратился бы в зевок.

- Приступ прошел. Но вы же знаете, ему нужны еще сутки, а лучше даже...

- Знаю, конечно, знаю! Я, собственно, только спросить, как он себя чувствует. Мы все за него переживаем, он ведь у нас самый крутой спец и все такое... Извините еще раз за беспокойство.

- Ничего. Спасибо, что позвонили.

- Да, кстати, пока я не забыл... напомните ему, пожалуйста, - когда он будет совсем в порядке, разумеется, - что заказ от Интеракта должен быть готов к тридцатому. Они уже наведывались, спрашивали...

- Да, конечно. Обязательно. До свидания.

Ванда положила трубку и зевнула во весь рот. Какое сегодня число? Двадцать седьмое. Что ж, может, заказ для Интеракта и поспеет в срок. Смотря сколько Олег уже успел по нему сделать.

Она вернулась к плите и принялась священнодействовать.

На работе у Олега знали про его болезнь. Вернее, они знали, что у него эпилепсия - то, что он им сам сказал. Но Костя не соврал: Олег действительно был у них самый крутой спец, так что они согласны были мириться с его внеплановыми отгулами, потому что, выходя после очередной такой отлучки, он работал за троих.

Ванда поймала себя на том, что по привычке украшает тарелку с завтраком дольками помидоров и зеленью. Как будто для него. Сама она терпеть не могла помидоры. Пришлось переложить уже нарезанные дольки в чашку и поставить в холодильник. Странно, но это слегка подпортило ей настроение. Впрочем, все вранье: такое настроение уже трудно подпортить.

Что, если он умрет в следующий раз?

Это то, чего она всегда боялась, с того самого дня, как с ним впервые случился приступ у нее на глазах. Сам Олег считал, что главный ужас этих припадков - в их повторяемости, но она-то как раз боялась, что они однажды кончатся, и Олега больше не будет.

Ванда вздохнула и вдруг заметила, что под эти невеселые думы смолотила весь омлет. Причем, естественно, безо всякого удовольствия. Хорошенькое начало дня!

Она сделала термос с кофе для мужа, собрала в небольшой пластиковый контейнер бутерброды с сыром и ветчиной (вот куда пошли дольки помидоров!) и, держа все это в руках, направилась в спальню.

Он спал, как всегда в таком состоянии, неподвижно. Лежал точно так, как она уложила его ночью, даже рисунок складок на одеяле не изменился. Ванда поставила еду на прикроватную тумбочку и наклонилась над мужем. У него было усталое лицо. Ей казалось, оно с каждым разом становится все старше, как будто каждый приступ отнимает у него год, а то и два жизни. Темные волосы не тронула седина, но веки набрякли, и от уголков рта, опущенных в неведомой скорби, бежали вверх две глубокие борозды. Она поцеловала его в губы, не ответившие на поцелуй, и ей показалось, что на них все еще сохранилась горечь снотворного.

Пора было собираться на работу. До офиса ехать - не ближний свет, а объясняться еще и там по поводу перипетий семейной жизни - да ну его! Юбку пришлось подгладить на скорую руку, зато новая блузка, слава Богу, была немнущейся. Ванда чуть тронула губы розовой помадой. Обычно этот цвет повышал ей настроение, напоминая о том, что пришло лето (зимой она предпочитала более темные тона), но сегодня скорее раздражал.

До отхода автобуса еще десять минут, как раз чтобы дойти прогулочным шагом, а не нестись сломя голову. Если бы не туман, она не стала бы, наверное, набрасывать плащ: июнь месяц, в конце концов. Но все казалось, за окном висит противная морось.

- Не скучай! - беззвучно прошептала она, запирая дверь.

Сентиментально. Ну и что?

Она любила свою работу. Подруги ей не завидовали, хотя, узнав размер зарплаты, и качали задумчиво головами.

- Тебе ночами все это не снится? - спрашивали они. - Весь этот ужас: Катя, закрывай смету, мы договорились или Женя, заказал сауну на вторник, с тебя выпивка? Или что там еще народ сейчас сбрасывает на пейджеры?

Ванда в ответ только плечами пожимала. Вот когда она работала медсестрой в малюсенькой полусельской больничке, ей много чего снилось: и кровь, и гнойные бинты, и перекошенные от боли лица, и обожженная кожа... И то, что нет анестетиков, а надо делать операцию какому-нибудь ребенку. Но вот уже восемь лет - с тех пор, как она вышла замуж за Олега и переехала в город, - ее сны были безмятежны. Почти.

Галка, сменщица, уже кипела от негодования, хотя до конца ее вахты оставалось еще минут десять.

- Привет! Не торопишься на службу.

- Кофе будешь? - беззлобно отозвалась Ванда. - Я Чибо купила.

- Которое? - Галка оживилась и вроде бы даже подобрела.

- Милд.

Сменщица вздохнула.

- Сойдет. Я Эксклюзив больше люблю, у него вкус ярче. Но все лучше, чем Нестле. От этого мне уже плеваться хочется!

- Никаких ЧП не было?

Галка пожала плечами, следя, как Ванда втыкает вилку чайника в розетку. Что она собиралась ответить, Ванда так и не узнала, потому что запищал сигнал, и Галка схватилась за трубку.

- 156-я. Доброе утро. Как вы сказали? Марченок? Продиктуйте по буквам, пожалуйста...

Ванда усмехнулась. Еще пять минут, и все это польется в ее собственные уши. Марченки, Жени, сметы, Инкомбанки, сауны и прочие современные реалии. А Галка будет с наслаждением пить кофе, курить и неспешно собираться домой, где у нее вполне здоровый, нормальный муж-менеджер и двое симпатичных ребятишек. Наверное, приятно возвращаться в дом, где, как в американских фильмах, тебя ждет твоя дружная, идеальная семья. Ванда иногда пыталась представить себе, как встречал бы ее с работы их с Олегом ребенок. Девочка. Светочка. Впрочем, мальчик тоже бы подошел. Но не судьба.

- Не спи, подруга! Служба зовет!

Галка поднялась с места и с наслаждением потянулась. Чайник пыхтел, собираясь закипеть. Следующий звонок уже будет для Ванды. Она тоже встала, в который раз изумляясь тому, что Галка, несмотря на чересчур высокий для женщины рост и резко выраженную худобу, ухитряется выглядеть чертовски сексуально. Пикантная женщина, что ни говори, и подать себя умеет. Не то, что некоторые. И как это Олег ее, Ванду, разглядел восемь лет назад?

Сигнал. Ванда метнулась к диспетчерскому креслу.

- 156-я. Доброе утро. Влад, трехкомнатную на Патрушева берут. Пусть Таня оформляет договор. Саша. Все верно?

По дороге к метро она невольно задержала шаг у витрины небольшого ресторанчика. Десять лет назад здесь было кафе-мороженое с более чем скромным баром в вечернее время. Именно там она познакомилась с Олегом. Теперь, то ли у прежнего владельца дела пошли в гору, то ли помещение откупил кто-то более практичный, за толстыми сверкающими стеклами, в кущах перистолистых карликовых пальм, бежали разноцветные огоньки и отражались в аквариуме, занимавшем всю нижнюю половину витрины. Ресторан Экзотика, что б вы там себе ни думали.

Ванда с Олегом за последние три года были тут несколько раз. Уютный зал, оформленный в стиле не то Китая, не то каких-то южных океанских островов, освещался, хоть и скудно, но достаточно, чтобы каждый чувствовал себя отделенным от прочих посетителей, да и от всего мира в целом. Кухня, к счастью, была не фатально восточной. Здесь даже готовили блюда на заказ - то, чего не было в меню, - правда, это занимало уйму времени и стоило намного дороже.

Ванда поколебалась и вошла. Зачем - ей было трудно объяснить логически. Похоже, все дело было в страхе, который уютно свернулся где-то чуть ниже сердца и лежал там неподвижно, тяжелый, прохладный, привычный до отвращения.

Администратор бросилась к ней так, словно узнала, словно только ее и ждала. Как раз это я и называю профессионализмом! - шутил в таких случаях Олег. Конечно, у них найдется для Ванды свободный столик, о чем речь. Вон тот устроит? Есть еще один, у окна, но там, к сожалению, ее могут вскоре побеспокоить...

Ванда не любила сидеть у окна, даже если за ним плавали пестрые декоративные рыбки, а не сновали прохожие. Она заказала два салата: один острый, другой - сплошные витамины, мясо со смешанным овощным гарниром и кофе. Ей хотелось провести час наедине с собой. Такое бывало редко и обычно кончалось слезами или депрессией, но приходил день - и Ванду снова тянуло к этому, как к своеобразному наркотику. В остальное время она почти никогда не плакала и была весела, как птичка...

Первый салат принесли почти сразу, по ресторанным меркам, конечно. К моменту кофе сосредоточенность Ванды на еде развеялась, она потянулась и впервые внимательно огляделась вокруг.

Зал был не то, чтобы полон, но свободные столики попадались редко. За столиком справа скучали двое хорошо одетых молодых мужчин, судя по повадкам и выражению лица, банковские служащие. Один из них временами бросал скользящие взгляды в сторону Ванды, но никогда подолгу на ней не задерживался. С другой стороны ужинала молодая пара: парень примерно одного возраста с Вандой и девушка лет двадцати трех- двадцати пяти. Мальчик-менеджер, девочка-секретарша. Ванда усмехнулась своим обострившимся дедуктивным способностям. Она всегда с большим интересом приглядывалась к другим семейным парам - ей даже иногда хотелось стать невидимой, чтобы на время проникнуть в чужую жизнь, узнать, в чем отличие семей друг от друга, что скрепляет людские судьбы и заставляет одного человека цепляться за другого. И понять, всегда ли в любви обязательно бывает столько горечи и ощущения темноты за стеной.

Она подумала и заказала мороженое. Худеть так худеть! Она знала, что ее встретит дома: отрешенный взгляд, как будто человек смотрит из совсем другого мира. При ее любопытстве, было совершенно естественным спросить однажды: Что ты видишь сейчас? Она услышала в ответ фразу, абсолютно лишенную смысла с точки зрения банальной логики. Что-то вроде: Все чужое. Олег уснул, а она плакала, надеясь, что слезы принесут облегчение. С каждым его приступом надежда становилась все слабее, пока не исчезла совсем. Что с этим делать, она не знала.

Не обладая сильно развитым воображением, она, тем не менее, иногда ощущала себя посредником между двумя мирами, которые врывались ей в уши бесплотными голосами и существовали как бы призрачно, отдельно друг от друга и где-то за гранью реальности. Временами Ванда чувствовала, как события в них подвигаются и длятся благодаря ее участию. Голосов было много, но некоторые она безошибочно узнавала и даже чувствовала удовлетворение, когда их обладателям что-то удавалось.

- Дима, - диктовал человек-невидимка, - я все уладил. Встречай груз из Минска 16-го мая: поезд 1132, вагон 9. Копию договора вышлю факсом...

Ванда знала, что все это - отголоски жизни, гудящей за стенами ее компании, втягивающей людские водовороты в жерла станций метрополитена, дымящей в пасмурное небо трубами фабрик, спрятанных за бетонными заборами и турникетами проходных, мигающей экранами телевизоров в окнах квартир по вечерам. Но то ли из-за ее работы, то ли из-за жизни с Олегом у нее часто появлялось ощущение чуждости всему этому, как будто эта жизнь текла сама по себе, а она, Ванда, проходила по ее краю или смотрела на нее из непонятного далека, временами улавливая и связывая концы разрозненных нитей бытия.

Ванда бездумно скользила взглядом по полутемному залу, то и дело возвращаясь к соседям слева. Молодой человек был симпатичен, но на удивление угрюм, а его девица - рассеянна. Непонятно было вообще, разговаривают они друг с другом или сидят молча, как чужие? Может, поссорились. Ванда усмехнулась снова: детские слезы - вода! Хотя обоих супругов (или кто они там?) уже нельзя было отнести к детям, ей казалось, что их проблемы легко решаемы, а вот ее...

Администратор, с профессиональной радостью на холеном лице, проводила к столику у окна трех пожилых, одинаково полных и неестественно молодящихся людей: двоих мужчин и женщину. Явные завсегдатаи, заказывая, они даже не заглянули в меню. На женщине было платье, оголявшее спину, серьги с хрустальными подвесками до плеч, покачивались при каждом ее движении, с жадностью ловя в воздухе скудный свет. В этом качании было что-то завораживающее, и Ванда, забыв про свое мороженое, некоторое время пристально следила за играющими в гроздьях хрустальных капель бликами.

Возникшее слева движение оторвало ее от этого увлекательного занятия. Менеджер и секретарша собирались уходить. Парень задержался у столика, отсчитывая деньги, девушка же, подхватив со спинки стула белый полотняный пиджак, повернулась к выходу, и Ванда наконец смогла ее как следует рассмотреть. Чуть курносый нос, челка, выкрашенная в два цвета, довольно большие глаза, немилосердно подведенные синим карандашом. На всем этом лежала странная усталость, от которой у Ванды вдруг, непонятно почему, заломило сердце.

Неожиданно это лицо изменилось. Черты застыли, словно на них дохнуло холодом. Глаза как будто мгновенно запали, и вокруг них резко обозначились темные круги. Губы сжались и побледнели. Девушка глубоко вздохнула и медленно, словно деревянная кукла, повернулась к своему кавалеру. Тот следил за этим превращением со смешанным чувством страха и... раздражения. Происходящее было ему явно не внове.

Они обменялись буквально парой реплик, после чего девушка вышла, а молодой человек тяжело опустился на стул.

Внутри Ванды словно расправилась невидимая пружина. Она приподнялась, ища глазами официанта, знаком показала, что хочет расплатиться. Проходя мимо парня, мрачно сидевшего за столиком, она чуть не задела его сумкой, но не остановилась. В холле бродило довольно много народу. Девушки не было видно. Ванда зашла в дамскую комнату, сверкавшую зеркалами и импортной сантехникой, но беглянки там не было. Ей пришлось вернуться в зал. Администратор при виде нее изумленно приподняла брови, но следом появились более важные клиенты, так что обошлось без вопросов.

Ванда рывком развернула стул и уселась напротив незадачливого менеджера.

- Куда она пошла?

Парень вытаращился на нее, больше с гневом, чем изумленно.

- Вы кто?

- Сколько раз с ней бывало такое раньше?

В ответ Ванда прочла на лице незнакомца подозрение и ярость.

- А, так вы из больницы... Это касается только нас, понятно? Больше нам ваши услуги не нужны, так что не лезьте не в свое дело!

Она положила локти на стол и посмотрела на парня в упор.

- Ты не знаешь, что она может натворить в таком состоянии? Зачем ты отпустил ее одну! Где она?

Тот ответил неожиданно вяло, как будто растратил всю злость на первые фразы:

- Ничего она не натворит. Побродит вокруг и вернется. Лекарство у нее с собой...

- Какое лекарство?

Парень назвал импортный антидепрессант. Это было что-то новенькое. Олегу помогало только снотворное: сон снимал мышечное напряжение и выключал болезненные галлюцинации. Но Ванда не помнила, чтобы муж когда-либо рассказывал ей о том, что ему виделось в этом сне.

- Как она попала сюда?

- Пришла со мной. Вы же весь вечер пялились на нас, думаете, я не заметил!

- Я не про то. Где она живет? Кто ее родители?

- Нет у нее никого. Я искал, когда ее в первый раз собирались положить в больницу. Елька мне давала какой-то адрес в Выторжске, но там даже нет такой улицы...

- Кто давал?

- Еля. В смысле, Лена, Елена.

Ванда поднялась.

- Пойдем. Нужно ее найти.

Парень с минуту продолжал сидеть, на лице его читалось упрямство, которое делало его похожим на ребенка. Потом он, не говоря ни слова, встал и послушно двинулся за ней. Светлые глаза на загорелом лице казались неправдоподобно яркими даже при слабом освещении в зале. Темный чуб надо лбом ерошился совершенно по-мальчишески, хотя владельцу его уже явно было под тридцать.

Они вдвоем вышли из зала. Ванда на всякий пожарный еще раз заглянула в туалет, пока Миша, кавалер исчезнувшей девушки, осматривал холл. Лены-Ели нигде не было. Улица, над которой тяжело лежали сумерки в нервных вспышках цветных реклам, копошилась, как муравейник, и было совершенно ясно, что найти среди спешащих домой или просто прогуливающихся ту, которая была им нужна, совершенно нереально. Они обошли вокруг многоэтажки, на первом этаже которой размещалось кафе, обследовали дворы и подворотни на квартал вниз и на квартал вверх от Экзотики, но напрасно. Ванда остановилась, закусив губу, бездумно глядя на мерно мигающий желтым светофор, просчитывая варианты... Светофор отключали после девяти, оставляя лишь средний, желтый цвет, и тот мерцал, доводя поздних пешеходов и водителей до тихого умопомешательства... Боже мой! Значит, уже девять?!

Ванда схватила Мишу за руку, резко повернула запястье, ища часы. Без двенадцати десять. Замечательно. Бросила мужика дома одного после приступа, стерва, в кафе ей, видите ли, захотелось - душу отвести...

- Мне пора домой, - сказала она парню, который смотрел на нее, не то как на сумасшедшую, не то как на свою последнюю надежду. - У вас есть телефон? Я позвоню узнать... Это очень важно!

Что именно важно и почему, она и сама еще не совсем понимала. Но эту нить нельзя было терять, хотя что-то уже сейчас подсказывало Ванде, что на другом конце, пока невидимом, прячутся только боль и страх.

Миша был настолько ошарашен, что послушно продиктовал заветные цифры.

Ты просто завораживаешь людей своей исступленностью, - однажды сказал Олег...

- Я позвоню! - крикнула Ванда, бросаясь к вздымавшейся в конце улицы неоновой громаде М. - Сегодня или завтра утром. Если она не вернется до утра, идите в милицию.

Он остался позади, одинокий, но почему-то вовсе не казавшийся растерянным или озадаченным.

Огоньки, пробегавшие по системным панелям, пробуждали неожиданные воспоминания - из юности, из давнего детства. Воспоминания обрывались, едва расцветая, прерванные очередным вызовом, но после них оставался ощутимый привкус - то соли, то сладости. Начиненная электроникой комната тихо гудела, перемалывая сигналы, дробя их и вновь складывая, и разговоры сослуживиц становились такими же далекими, как чей-то голос на другом конце города:

- Сообщение для 324-го: Умер Коля Евстифеев. Похороны в среду в два. Скажи Наташе, только осторожно.

- С чего ты взяла, что она - такая же, как я?

Олег смотрел на Ванду, вопросительно изогнув густые, но на удивление ровные брови. Ей послышался в его тоне странный вызов, как будто для него поверить в принадлежность Лены к существам его породы было все равно что оскорбить чьи-то чувства.

- Я видела ее лицо, когда это началось.

Муж в задумчивости качнул головой.

- Это мог быть натуральный припадок эпилепсии. Между первыми симптомами и самими конвульсиями порой проходит какое-то время...

- Кому ты это рассказываешь, дорогой? Ты уже проголодался?

На лице Олега вдруг отразилась обида.

- Может, ты не заметила, но я вчера не ужинал.

Ванда вздохнула.

- Я ведь уже попросила прощенья и все объяснила. Я не нарочно.

Я не нарочно пошла в кафе. Я не нарочно просидела там час, бездумно наблюдая за посторонними парочками.

Все же, такие капризы были не в олеговом характере, и она посмотрела на него внимательнее. Ей показалось, что он нервный и раздражительный, что было необычно. После приступов на него нападала хандра, и некоторое время - день или два - он воспринимал окружающее скорее флегматично и равнодушно, откликаясь, главным образом, на простейшие позывы организма вроде голода или необходимости посетить уборную. Впрочем, и она раньше никогда не оставляла его одного в таком состоянии надолго. Словом, опять вся вина на ней.

Я вышла замуж за оборотня, - сказала она себе, заставляя привычную покорность судьбе проснуться. - И теперь плачу.

И, как всегда, не почувствовала сожаления.

Олег с жадностью набросился на салат и поджаренный до золотистого цвета картофель и умял все в мгновение ока.

Ванда смотрела на него, чувствуя странную жалость и тревогу. Еще можно было сделать вид, что вчерашнее происшествие в кафе - просто причуда ее воображения и потому ровно никакого значения не имеет.

- Ты не мог бы с ней встретиться?

Муж чуть повернул голову и посмотрел на нее искоса.

- С кем?

- С этой девушкой. Мне кажется... По словам ее парня я поняла, что она просто не знает, кто она такая.

Олег недоверчиво фыркнул и отодвинул тарелку.

- Этого не может быть, дорогая. Это у нее в крови. Если, конечно, она действительно такая же, как я.

При последних словах на его лице снова появилось выражение задумчивости.

- Тебе повезло, что ты большую часть жизни прожил среди своих. А она даже не подозревает, откуда она. Она солгала Михаилу. Подозреваю, что и себе она лжет. Выдумала какой-то адрес, семью, родных... Олег, она уже дважды лежала в больнице на Островах!

Его передернуло.

- Может, она и в самом деле сумасшедшая?

Ванда встала, чтобы убрать посуду, но вместо этого оперлась кулаками на стол и посмотрела мужу в лицо.

- Я не узнаю тебя. Что произошло? Почему ты не хочешь даже попробовать помочь ей?

Олег долго глядел ей в глаза, и лицо его постепенно застывало, превращаясь в неподвижную маску, как бывало перед очередным приступом.

- Потому что я боюсь, Ванда. Я оставил все, чтобы быть с женщиной, которую люблю, и готов был нести свою судьбу, чего бы мне это ни стоило. Но если она - моей крови, значит, судьба сильнее меня. Есть вещи, которым я не могу противостоять, даже если очень захочу.

- О чем ты?

Он все смотрел на нее, не отвечая, и что-то темное и древнее струилось на дне его серых глаз.

- Ты когда-нибудь бывала за границей? - спросил он, когда они садились в машину Михаила, заехавшего за ними после звонка Ванды.

Она пожала плечами, удивленная вопросом.

- Ты же знаешь, что нет.

- Я тоже не был. В том смысле слова, который принято вкладывать в это понятие здесь. Но мои знакомые говорили мне, что есть некое притяжение языка. Когда один человек прожил тринадцать лет в Австрии, каждый день слыша лишь немецкую речь и сам ведя себя, как немец, а потом случайно столкнулся на улице с какими-то молодыми туристами, говорившими по-русски, он прошел за ними несколько кварталов, просто слушая звуки родной речи, хотя так и не решился вступить в разговор...

- Зачем ты мне это рассказываешь? - спросила Ванда, чувствуя неприятный холодок.

Олег усмехнулся.

- Я иногда чувствую себя иностранцем. Временами даже - человеком с другим цветом кожи. Иногда это забавно, но большей частью не очень. Только ты примиряешь меня с этим городом.

Он обнял жену, но холод не уходил из ее сердца, потому что раньше Олег не говорил ничего подобного.

Миша открыл дверцу и тяжело опустился на водительское сиденье, предварительно окинув неприветливым взглядом пассажиров позади.

- Масло подтекает, - буркнул он, вытирая запачканные руки не слишком чистым носовым платком. - Ну что, поехали?

- Угу, - отозвался Олег. Ванда промолчала.

Зачем я это делаю? - подумалось ей. - Ничего хорошего мне это не принесет... Какое мне дело до этой незнакомой девчонки, тихо сходящей с ума?.

Но она знала, что уже не повернет назад сама и не даст повернуть остальным. Концы двух нитей, встретившись, грозили срастись, но в саморазрушении для Ванды таилась непонятная сладость, и казалось, вся ее жизнь в последние восемь лет была лишь дорогой к этому событию, ценности которого она еще не осознавала до конца, но в котором мерцала возможность изменить судьбу и разорвать круг той муки, на которую обрекла их любовь. Что будет дальше - не все ли равно?

Мимо в желтоватом тумане проплывали облупившиеся дома пригорода, вывески магазинов тускло светились, почти бессильные прорвать завесу. Кажется, начинался дождь, первые капли, попадая на лобовое стекло, разбивались и уносились в стороны, разметанные ветром движения. Дождь был слишком редок, чтобы они сливались в сплошную мокрую рябь, которую принято разгонять дворниками. Машина приостановилась у светофора, свернула, и за окном потянулись поля и рощи. Водитель и пассажиры молчали, как будто туман подавлял их физически.

Миша и Еля жили в небольшой двухкомнатной квартире недалеко от центра. В чистенькой, уютной и совершенно стандартной прихожей было пустынно, линолеум с рисунком кошачьих лапок приветливо поблескивал в золотисто-коричневом свете бра, висевшего над входной дверью. От подобранных в тон абажуру обоев, казалось, исходило тепло.

Ванда не смогла побороть любопытства и, словно невзначай, заглянула в большую комнату.

Стенка, разумеется. Минимум мебели; в уголке, защищенный от солнечных бликов, посверкивал черным экраном импортный телевизор. Зато по стенам вились цветы: какие-то плющи, традесканции, бог знает что еще... Ванде подумалось, что ей самой было бы холодновато в этой строгой комнате, предназначенной для отдыха, но несущей на себе явную печать деловитости хозяев. Ни тебе вышитой салфеточки, ни вязаного коврика, ни трогательного семейного фото на стерильно-белых обоях. Словом, ничего, что, по провинциальным понятиям Ванды, делало дом домом.

Дверь в спальню была плотно прикрыта, как будто истинная жизнь обитателей квартиры проходила именно там, а гостиная считалась чем-то вроде витрины и выставлялась напоказ. Ели нигде не было видно. Миша скупым жестом пригласил гостей на кухню. Сам он привычно прошел и опустился на один из круглых табуретов, не дожидаясь, пока Ванда и Олег последуют за ним. Ванда же замерла на пороге, чувствуя, как напрягся муж за ее спиной.

В этой кухне можно было устраивать танцевальные вечера, настолько она казалась огромной. Мебель здесь оказалась эбеново-черной, но это не угнетало, потому что стены были расписаны так пестро и аляповато, что глаз отдыхал на холодно блестящих поверхностях стола и настенных шкафов, в которых окружающее отражалось приглушенно, как в глубоких стоячих озерах посреди джунглей.

Плавные разводы красного на стенах вдруг сменялись изломанными линиями яркой охры или интенсивного синего цвета. Узоры потолка, казалось, того и гляди прольются на голову. По черному линолеуму под ногами разбегались хищные ярко-желтые трещины...

При виде такого варварства у Ванды мигом зарябило в глазах и разболелась голова. Но она сразу пришла в себя от холода, которым дохнуло сзади:

- Ты была права. Дай мне пройти.

Она машинально посторонилась, и Олег шагнул в кухню, не обращая больше внимания ни на нее, ни на Михаила, угрюмо и недоверчиво провожавшего его взглядом. Его интересовала только Еля, которая, конечно же, была там, но казалась маленькой и незаметной у окна, покрытого сеткой пестрой росписи, в своем простом домашнем халатике и с волосами, стянутыми на затылке в совершенно ординарный хвостик.

Ванда вспомнила, что ни она, ни Олег не поздоровались с хозяйкой, когда вошли. Впрочем, Миша тоже не удостоил подругу ни одним словом, что было несколько странно, учитывая боль и горечь в его голосе там, в ресторане...

Ни Еля, ни Олег не замечали того, что за ними наблюдают. Очень много времени прошло просто в молчании, когда они рассматривали друг друга, казалось, не испытывая ни малейшего неудобства от того, что видят друг друга в первый раз. Если бы так разглядывали Ванду, она бы умерла со страха, или со стыда, или... Словом, люди так не ведут себя. Правда, у нее язык не повернулся бы сейчас говорить об этих двоих как о людях.

Миша резко повернулся к ней, но, увидев выражение ее лица, подавил гневную реплику, явно просившуюся с языка. Сквозь загар на его щеках светился яростный румянец. Ванда знаком приказала ему молчать и сама удивилась тому, сколько властности оказалось в ее жесте. Парень захлопнул рот и покраснел еще больше.

Ванда смотрела на Елю. Девушка знала об их с Олегом приезде, но не позаботилась ни приодеться, ни накраситься к приему гостей. Неизвестно было, что именно сказал ей по поводу Олега Михаил, но все-таки посторонние люди... Ванду при известии о том, что ожидаются гости, всегда охватывала паника, и она начинала метаться по дому, судорожно вылизывая углы, которых и видно-то не было, боясь что-нибудь забыть, не успеть, опростоволоситься. Еля, похоже, начисто была лишена чувства бытового страха. Зато на ее лице, не замаскированный косметикой, лежал отпечаток такой усталости, какую Ванда видела только в своей захолустной больничке у умирающих одиноких старух.

Олег наконец пошевелился. Он протянул руку к девушке, его ладонь замерла на полдороги к ее лицу. Миша задохнулся возмущением и привстал со своего табурета. Еля, не отводя глаз от лица Олега, коснулась его пальцев, скользнула вниз, как будто читая подушечками по его ладони. Их руки сомкнулись, пальцы переплелись, и в этом простом жесте было столько радости узнавания и жуткой, нечеловеческой жажды, что по щекам Ванды сами собой потекли слезы.

- Красавица! Примите сообщение для 184-го. Надо же, какой у вас голос приятный! Женщин с красивым лицом много, а вот чтоб с красивым, душевным голосом - это же такая редкость... Не беспокойтесь, я у вас время занимать не буду, вы только передайте 184-му: Если до конца недели денег не будет, пеняй на себя. Не надо подписи, ничего не надо. Он знает...

- Зачем вы это делаете? - Миша смотрел на нее с интересом, к которому примешивались не то подозрение, не то даже обида. - Честное слово, я уже жалею, что с вами связался! Пусть бы все оставалось, как было. Не сахар, конечно, такая жизнь, но мы успели к ней привыкнуть...

- Не сахар - это вы о себе или о Еле? - холодно поинтересовалась Ванда, прихлебывая черный, до ужаса крепкий кофе.

Они сидели все в том же ресторанчике Экзотика, и в этом было что-то извращенно-сладостное, потому что зал был полон воспоминаний, которые - как точно знала Ванда - уже никогда не повторятся.

Миша плотно сжал губы и не ответил.

- Я не работала в психиатрических клиниках, - призналась Ванда. - Но догадываюсь, что ничего привлекательного в них нет. Сколько времени провела там Еля?

- Мы не знали, что это не болезнь! - парень протестующе вскинул голову. - Елька сама пошла к психиатру, когда у нее начались эти... видения.

Видения, отметила Ванда. Олег никогда не говорил о видениях, он вообще отмалчивался насчет того, как ощущал себя во время очередного приступа. Но Ванда когда-то предположила, что главное в таких случаях - выключить галлюцинации, которые он воспринимал совершенно как реальность. Значит, она была права...

- Ей самой хотелось лечь в больницу, она боялась, что со временем будет еще хуже. Ее пугало то, что она ничего не знает о своем прошлом, о том, как она вообще оказалась в нашем городе. Ведь это же ненормально, когда человек не помнит таких вещей! Она считала, что у нее что-то вроде амнезии. Даже целую историю придумала в духе мыльных сериалов: что она попала в какую-то катастрофу, потеряла память... Рассказывала ее мне, вроде как прикол. У нее ведь ни одного шрама на теле, даже от аппендицита!

Выпалив последнюю фразу, Миша смутился, но упрямо продолжал:

- Я сначала не больно-то в это верил, но думал, ладно, пусть фантазирует - девушкам нужно, чтобы в жизни была какая-то романтика. Еля говорила, что в конце концов все вспомнит и ее жизнь изменится. Я спрашивал: как она может измениться? Она только плечами пожимала. А эти приступы, боже мой! Одного взгляда хватит понять, что человека надо срочно лечить! Кто же знал, что это нормально для... для них?

- Но теперь-то вы это знаете. И что, действительно хотите вернуть все назад?

Миша отвернулся, на несколько минут воцарилось молчание. Кофе был выпит, почти все сказано, и вообще пора было возвращаться в Мишину квартиру, где Олег и Еля...

Ванда почувствовала, как дыхание пресеклось, а грудь как будто пронзили раскаленной спицей. Словно догадавшись об этом, Миша спросил:

- Слушайте, а вам разве не больно? Он же ваш муж, в конце концов. Вы столько лет прожили вместе...

- Больно, - коротко ответила Ванда и махнула рукой, подзывая официанта.

- Тогда зачем вы это делаете? - не унимался парень. - Вы его теряете с каждым разом все больше. Уже сейчас ясно, чем дело кончится. Неужто совсем не любите?

- А что такое любовь, по-вашему? - она не хотела грубить, но горечь разъедала легкие, сводила скулы и заставляла слезиться глаза. - Он ради меня провел восемь лет в городе, который его убивал. Могу я теперь сделать что-то такое же ради него? И Еля... Вы ей смерти хотите, что ли? Это, по-вашему, любовь? Вам сколько лет?

- Тридцать два, - буркнул Миша.

Ванда присвистнула.

- Ничего себе! Вы же меня старше! Первый раз замужем, что ли?

- А ну вас! - с тоской ответил Михаил.

Подплыла, покачивая завидной формы бедрами, официантка, и разговор прервался.

В этот раз они возвращались домой на метро: Мишина машина отказалась заводиться. Стоило им выйти из дома, как с гибким, полным сил и энергии Олегом случилась перемена. Она случалась и раньше: каждый день в течение этой странной и жуткой недели он терял силы, едва переступив через порог Елиной квартиры на лестницу. Прежде это не ложилось на Ванду таким бременем, потому что Михаил добрасывал их до дома, а там Олег падал на постель и засыпал, предоставляя жене глухо рыдать в подушку. Утром они, бывало, разговаривали, но это были вялые, монотонные разговоры, тягостные для нее и явно бессмысленные для него.

Ванда пыталась понять Олега. Она ощущала в себе странную жадность: ей не хотелось знать, что делает ее муж, оставшись наедине с Елей - это была мысль, загнанная в такие глубины души, что снаружи ей было возможно отзываться только тупой болью. В конце концов, как ей казалось, самое близкое и самое страшное единение произошло на ее глазах в первую их встречу. Но она страстно хотела услышать ответы на те вопросы, которые не решалась задавать в течение всех восьми лет их совместной жизни. А также - на те, что мучили ее с недавних пор.

- Отчего у них так расписана кухня? - спросила она однажды, пристально наблюдая, как Олег отчужденно пьет свой кофе, занятый какими-то своими размышлениями, будто ее не было рядом. - У вас принято так украшать дома?

Он машинально и рассеянно ответил, даже не повернув головы:

- Там нет домов. Там... Там только волны цвета и холода. Когда я вижу, что ткань этого города расползается на моих глазах и за ней открывается все это, меня начинает душить смертная тоска. Должно быть, и с ней - то же самое...

Он вдруг улыбнулся, и ее пробрала дрожь, потому что такой солнечной улыбкой он не одаривал ее никогда.

- Только оно, настоящее, имеет смысл. Здесь все другое: тонкое, зыбкое и такое ветхое... Мне раньше казалось, стоит только захотеть - и я прорвусь. Но силы уходят куда-то, и все как в тумане. А теперь нас двое, и, может быть, мы сможем...

- Мы, Олег?

- Мы с ней, - пояснил он с детским прямодушием, разящим вернее ножа или пули.

- А я?

Ванда ждала долго, но, казалось, он не слышал или не понял вопроса.

Вагон метро мягко покачивался. Ей казалось, что Олег дремлет, но присмотревшись, она увидела, что глаза его приоткрыты, и зрачок неспокойно движется между неплотно сомкнутых век. Ванда чувствовала, как муж невольно все тяжелее налегает ей на плечо, как будто ему трудно сидеть прямо. Ей приходилось прилагать серьезные усилия, чтобы самой не начать крениться вправо, тесня пугливую старушку в вязаном берете, абсолютно не соответствовавшем времени года.

Перед нужной остановкой она с трудом заставила Олега подняться и повела его к выходу, чуть не падая от тяжести его крупного тела и толчков вагона. Народу на платформе было мало, но их все же обругали за то, что Олег замешкался в дверях, не давая желающим ринуться занимать сидячие места. Милиционер у турникета проводил их глазами, в которых явственно читался профессиональный интерес. Но Ванда бросила в его сторону такой взгляд, что он предпочел отвернуться и сделать вид, что не заметил подозрительно шатающейся пары.

Она заранее отказалась думать, сколько времени им понадобится, чтобы такими темпами дойти до дома. В голове вертелось детски глупое: Брось, сестренка, все равно не дотащишь...

Мимо скамеек она старалась проковылять как можно быстрее, потому что знала: стоит им сесть передохнуть - и она больше не сможет поднять Олега, не хватит сил. Это была очень длинная дорога.

Брось, сестренка, все равно...

Когда впереди показался родной подъезд, Ванда чуть не разрыдалась от радости и отчаяния: им предстояло еще подняться на четвертый этаж. Лифта в доме не было.

Лучше бы все было, как раньше. Никаких ресторанов Экзотика. Никаких сомнительных парочек. Никаких загибающихся девиц-оборотней. Раз в несколько месяцев встряска: приступ-умирание, паника, желание завыть от жалости и вины, а потом опять - тишь да благодать. Брось, сестренка...

У нее еще хватило сил, уложив мужа в постель, дойти до ванной на автомате и вымыть руки. Когда она подняла голову, из зеркала на нее глянуло темное упрямое лицо с плотно сжатыми губами, с иссиня-серыми, яростными провалами глаз. Она уже и сама не знала, за что ее можно любить - такую.

Напряжение внезапно схлынуло, и Ванду затрясло. Мыло выскользнуло в ванну, а ноги отказались держать, как будто кости в них разом растворились в жуткой кислоте изнеможения. У Ванды сейчас было только одно желание: доползти до кровати и провалиться в сон. Всю эту неделю она спала отдельно от Олега, инстинктивно ощущая в нем чужака. Ей казалось, что теперь он даже пахнет иначе.

Он не заметил этого.

Брось, сестренка...

- Девушка, сообщение для абонента 716: "Виолетта" приняла проект рекламы. Текст после согласования сбросят на твой е-мэйл. Узнай у Смелякова 17-34-03 по поводу контракта. Борис.

Утром она с великим трудом доползла до телефона и, позвонив на службу, попросила Галку ее заменить. Та вспыхнула возмущением, но, прислушавшись к голосу Ванды, вдруг укротила гнев и с подозрением поинтересовалась:

- Эй, а ты не беременная? Тошнит тебя, что ли?

- Нет, - ответила Ванда и повесила трубку. Ее тошнило - от слабости, и все внутри болело. Она явно надорвалась накануне, и теперь путь от телефона на кухню оказался таким же непреодолимым, как восхождение на Эверест. Прихватить аппарат с собой Ванда не догадалась.

Она слышала, что Олег встал и бродит по квартире, как будто что-то ища, но ни сил, ни желания позвать его не было. Ванда закрыла глаза и снова провалилась в сон.

Так прошел день, и за весь день муж ни разу не обратился к ней ни с единым словом. Из-за болезни Ванды они не поехали к Еле, и вечерние часы тянулись медленно и мучительно, потому что Олег не сидел на месте ни минуты, а все продолжал кружить по комнатам, как молчаливая тень. Несколько раз звонил телефон, но муж не слышал его, а Ванда была не в силах подойти.

На другое утро она с грехом пополам смогла встать, и у них состоялся еще один разговор, который можно было назвать более-менее осмысленным.

- Вас здесь много - таких? - спросила Ванда.

Олег наклонил голову со странной грацией, которой она не замечала в нем... Пожалуй, с той поры, когда они стали регулярно встречаться еще в самом начале их знакомства. Это было одно из тех движений, что околдовали ее восемь или девять лет назад, и теперь, увидев его снова, она еле сдержала слезы.

Как выяснилось, это был не знак согласия.

- Не знаю, - признался Олег. - Я иногда чувствовал присутствие кого-то, но как во сне или в бреду. Может, на самом деле это было просто от тоски. Теперь уже не важно.

- Почему ты никогда не пытался найти их? Почему не пробовал вернуться туда, когда тебе стало плохо здесь? - продолжала спрашивать Ванда, подозрения которой постепенно перерастали в уверенность: все, что происходило с Олегом в этом городе и в этой жизни, быстро стиралось из его памяти. Казалось, каждый час, проведенный с Елей, крадет у него месяцы воспоминаний.

На вопрос Ванды муж недоуменно пожал плечами:

- Не помню.

Ей хотелось бы думать, что он оставался здесь из-за нее. Да что там, она была уверена, что это так, но сам он уже не сознавал этого, и, казалось, даже возможность подобной привязанности не приходила ему в голову.

- А сейчас ты хочешь уйти?

В голосе Ванды был намеренный соблазн: бархатная сладость искуса, сдобренная терпкостью близкого отчаяния.

Олег впервые за долгое время посмотрел прямо на нее, и у него было лицо колеблющегося ребенка, которого сманивают со двора цыгане, суля игрушку или лакомство. То, что он сказал, не было сознательным ответом, скорее каким-то отзвуком прошлого, въевшегося в душу, как невидимый шрам. Тихое, само собой вырвавшееся слово, мимолетная мольба:

- Отпусти!

Вслед за тем лицо его застыло неподвижной маской, и его поглотил тяжелый приступ, второй за этот месяц.

Ванда сидела, слушая непрекращающиеся звонки, и вот уже пять минут морально готовила себя к тому, что нужно встать и открыть дверь. Видимо, тот, кто звонил, видел свет в окнах квартиры, потому и продолжал до сих пор упорствовать. На часах было восемь, но Ванда не знала, утра или вечера: она заснула прямо в кресле после того, как привычно дала Олегу снотворное...

За дверью стояли Михаил и Еля. От первого явственно разило спиртным, и Ванда на секунду ужаснулась мысли, что он в таком виде был за рулем. Еля смотрела сквозь нее и, казалось, о чем-то напряженно думала. Выражение ее лица точь-в-точь напоминало то, которое Ванда в последнее время видела у Олега чаще всего.

- Где муж? - с неуместной игривостью поинтересовался Миша.

Ванда кивнула на прикрытые двери спальни:

- Там.

Еля тут же, не разуваясь, двинулась в указанном направлении, молодой человек пошел за ней, будто привязанный тонкой, но прочной веревкой.

Все трое на мгновение сгрудились на пороге, глядя на лежащего в постели человека. Потом девушка подошла к кровати, скинула туфли и легла рядом с сонно дышащим мужчиной, плотно прижавшись к нему всем телом, словно пытаясь согреть. Миша задохнулся и шагнул вперед, Ванда отчаянно вцепилась в его рукав. Но он остановился сам, стряхнул ее, резко повернувшись, и, заметно пошатываясь, вышел из комнаты. Ванда еще несколько секунд стояла, наблюдая за Елей и Олегом. Глаза девушки были широко открыты и чуть поблескивали в полумраке. И она, и Олег оставались неподвижны. Ванда подавила вздох и пошла за Михаилом.

Тот сидел за кухонным столом, на котором уже стояли невесть откуда взявшаяся початая бутылка коньяка и две стопки из любимого Вандиного хрустального набора. Увидев Ванду в дверях, парень кивнул на табурет:

- Садись. Я не жадный, поделюсь. Раз уж мы вместе в это дело вляпались, вместе и пить будем.

- Я не буду.

Он удивился и слегка обиделся:

- Почему это?

- Должен же хоть кто-то из нас сохранять трезвую голову.

Миша пьяно усмехнулся.

- Зачем тебе трезвая голова? Ты не видишь, что твоя трезвая голова наделала?

Он повел стопкой в сторону спальни, едва не расплескав золотистую жидкость.

Ванда села, потому что ноги еще нетвердо ее держали.

- Ты знаешь, сколько я денег грохнул на нашу с ней кухню? - Миша изумленно посмотрел на опустевшую стопку и вновь потянулся за бутылкой. - Все для нее! Нет, ты скажи, разве у нормальных людей бывают такие кухни? Мне сперва заходить туда было жутко, не говоря уже, что кусок в горло не лез. Целое состояние угробить на суку, чтобы она меня променяла на какого-то...

Он тряхнул головой и залпом выпил.

- Что стоишь? Нечего смотреть, дай закусить чем-нибудь. И кончай крутой прикидываться - пей. Думаешь, я поверил, что тебе все равно, когда твой мужик с этой тварью путается? Врешь! Или, может, ты думаешь, что я, как ты, буду только смотреть и сопли размазывать? Я знаешь, сколько таких, как он, видал? Во!

Нетвердая ладонь чиркнула по горлу в распахнутом вороте клетчатой рубашки. Ванда молчала, ей действительно было уже все равно.

- Я его убить могу, - заявил Миша и кивнул в подтверждение этого факта. - Запросто. И ее могу убить.

Его глаза остановились на Ванде, и взгляд мгновенно протрезвел.

- И тебя могу убить. Из-за тебя все. Все проблемы в этой жизни - из-за вас, баб. Вот.

- Тебе на работу завтра во сколько?

Миша застыл, пораженный вопросом, собираясь с мыслями.

- К девяти.

Потом сокрушенно, по-стариковски, покачал головой.

- Зачем они пришли в нашу жизнь, а? Все испоганили, испортили... Пусть уходят. Правильно я говорю? Раз они - не такие, значит, пусть уходят!

Ясно было, что до того, как приехать сюда, он уже много выпил, и сейчас предел был давно пройден. Его речь делалась все несвязней, движения все больше напоминали судороги; потом он начал слезно жаловаться Ванде на какие-то еще детские обиды, напрочь забыв о Еле и ее измене.

Ванда отвела Михаила в свою комнату и уложила на кровать. Он еле шел и все норовил на нее опереться, но она вовсе не собиралась принимать на себя еще и этот груз. Заведя будильник на семь, она выключила свет и вернулась в кресло - коротать ночь.

Сон не шел, по потолку проплывали полосы света от фар проходящих под окнами машин, размытые наползавшим от сырых оврагов туманом. Ванда будто воочию видела, как такие же полосы пробегают сейчас по потолку спальни над головами девушки и мужчины. Девушки - которую она почти совсем не знала, и мужчины, которого когда-то страстно любила.

Сейчас она чувствовала себя усталой и постаревшей, и была полностью согласна с Михаилом. Пусть они уходят.

- Здравствуйте. Для 614-го: Открытая черепно-мозговая, мужчина, 35-40 лет, вторая группа, готовим к срочной операции, четвертый бокс. Сообщите, когда будете. Батягин. Спасибо.

За окнами, как всегда, стоял желтый туман. Ветра не было, и ватные клочья невесомо парили в сумрачном утреннем воздухе, лениво, едва заметно перемещаясь по ту сторону стекла.

Миша завтракать отказался, зато проглотил, морщась, сразу две таблетки аспирина. Он был мрачен, неразговорчив и старательно прятал глаза.

- Во сколько вернешься? - спросила его Ванда, многозначительно кивнув на плотно закрытую дверь спальни. Она тщательно следила за своим лицом, но не была до конца уверена, что на нем ничего не отразилось. Миша за лицом не следил, мучимый головной болью, поэтому по его выражению можно было читать, как в раскрытой книге.

- После шести. Ты уже будешь дома?

Забавно, что они наконец перешли на ты.

- Вряд ли. Как бы сменщица не потребовала, чтобы я отдежурила сегодня ту смену, которую пропустила. Могу пропасть на сутки... Подожди минуту!

Она порылась в кармане Олегова пиджака, нашла мужнин ключ (вряд ли он еще ему понадобится) и протянула Мише.

- Возьми на всякий случай.

Парень несколько секунд смотрел на нее задумчиво, потом спрятал ключ в карман джинсовой куртки.

- Ладно. Пока. Ты уверена, что они никуда не уйдут?

- Нет, - бесстрастно ответила Ванда. - Я ни в чем не уверена.

- А-а... Ну ладно.

Он ушел с поспешностью, похожей на бегство. Ванда обвела взглядом кухню, потом собрала на поднос завтрак для двоих и отнесла в спальню. Шторы там были задвинуты, поэтому утро еще не наступило. Две фигуры на кровати казались мертвыми в своей безразличной неподвижности, даже дыхания не было слышно. Ванда поймала себя на том, что ей хочется бросить поднос и убежать, но за последнюю неделю в ней почти не осталось желания потакать детским порывам. Она поставила завтрак на прикроватную тумбочку, выпрямилась и заставила себя пристально посмотреть на мужа. Он не спал, под полуприкрытыми веками блестели темные глаза.

Ванда наклонилась и поцеловала его в губы, как делала всегда, уходя на работу и оставляя его лежащим после очередного приступа. Губы Олега шевельнулись в ответ, и Ванда замерла, надеясь, что он вспомнил... Но было скорее похоже, что он собирался что-то сказать. Она подождала немного. Кроме одного неясного звука - то ли стона, то ли смешка, - не раздалось ничего.

Ванда вышла и стала собираться на службу.

К счастью, ей не пришлось, как она опасалась, дежурить сутки: видимо, выглядела она так, что даже эгоистичная взбалмошная Галка проглотила свое возмущение и смирилась. День прошел, как сон. Чужие голоса гудели в мозгу, чужие слова сыпались на квадратные клавиши и уходили куда-то в пространство, будто с окружающего мира опадала привычная, повседневная шелуха, будто плоть его сгорала на невидимом пламени, превращаясь в невесомые хлопья, и вот-вот должно было показаться нечто, скрытое обычно глубоко внутри... Но Ванда не могла думать ни о чем, кроме работы, и это было для нее великим благом.

Потом нахлынул вечер. Всю дорогу до своей станции она дремала, успешно загоняя горечь в самый дальний уголок души. Как она подозревала, понадобится немало сил, чтобы пережить нынешнюю ночь.

Миша уже был там, и хозяйничал на кухне. Похоже, его угнетала вина за то, что случилось накануне, поэтому держался он смущенно и даже приготовил ужин. Ванда не очень любила жареную картошку, но была голодна и, к тому же, огорчать парня ей не хотелось. Ему и так достается.

- Помнишь, что ты вчера говорил? - спросила она, когда тарелки почти опустели.

Миша вспыхнул.

- Не обращай внимания! Я же не думаю так на самом деле. Мало ли, что можно сболтнуть по пьянке.

Ванда отмахнулась.

- Я не о том, кого за кем ты собираешься прикончить.

Его глаза расширились, и она поняла, что этого момента и этих своих слов он не помнит.

- Ты вчера сказал одну очень правильную вещь. Они действительно должны уйти. Даже вдвоем, им не будет здесь хорошо.

Миша некоторое время молчал, хмуро скребя вилкой по тарелке. Лицо его теперь стало неестественно бледным.

- Что ты предлагаешь?

- Не то, чего ты испугался. Не убийство.

Она встала и отошла к окну, собираясь с мыслями.

- Их держит город. Я не знаю, как и почему, но, по кое-каким словам Олега, поняла, что все дело именно в этом. Они попадают сюда и с какого-то момента уже не могут вырваться. Мы с Олегом никогда не уезжали отсюда за все время нашей совместной жизни. У него это было вроде боязни открытых пространств или чего-то в этом же роде.

- Откуда они приходят? Кто они? Что ты вообще о них знаешь?

- Почти ничего не знаю. Даже не догадываюсь. Олег всегда считал себя оборотнем, но не уверена, что это называется именно так. Эти приступы... В какие-то моменты он начинает видеть, что все, что его окружает - призрачное, ненастоящее. Что за всем этим скрывается что-то другое, родное для него, к чему его очень сильно тянет. Мне кажется, у Ели - так же. Может быть, они в какой-то мере привыкают к таким видениям, но все равно это каждый раз шок...

- Они ничего не помнят, - подал голос Миша. - Разве ты не замечала, что они не помнят, что именно они видели?

- Не помнят или не могут рассказать, вот в чем вопрос. Хотя это не важно. Важно то, что мы можем дать им возможность вырваться за пределы города. Обмануть, ввести снотворное... Как-нибудь еще, но попытаться вывезти их куда-нибудь - в Лисово, к примеру, или в Ложки.

- И что тогда?

- Не знаю. Может, это даст им шанс уйти. Может, все окажется просто бредом моего расстроенного воображения, и ничего не случится. Проведем приятный денек на природе всей честной компанией.

Она попыталась засмеяться, но смешок вышел сухой и резкий. Миша смотрел на нее с сомнением, напоминавшим испуг.

- Еще пару недель назад я бы решил, что ты не в себе, - признался он. - А теперь мне любой бред кажется не лишенным смысла.

Он задумался.

- Сегодня четверг. В субботу за городом обычно народу много: дачники, купальщики, грибники-ягодники... Как насчет вечера пятницы?

- На ночь глядя? - удивилась Ванда.

Молодой человек кивнул.

- Мало ли, что там случится? Может, вообще лучше, чтобы этого никто не видел...

Она признала, что он прав, и на нее опять накатила жуть. Если и она права, и все дело в городе... Если эти двое смогут наконец уйти... Кто знает, на что это будет похоже.

- Хорошо. Я позабочусь, чтобы они не сопротивлялись. Думаю, снотворное подойдет. Можно точно рассчитать дозу, чтобы они проснулись, когда мы будем уже на месте.

Они зашли взглянуть на Олега и Елю. Те не обратили на них никакого внимания, полностью занятые друг другом. Их движения, мимика, прикосновения, несвязные звуки, которые они время от времени издавали, казалось, не имели иной цели, кроме как ощущать присутствие друг друга, будто в остальном их окружала пустыня. Это смотрелось так жутко, что Ванда впервые подумала о том, не имеют ли они с Мишей в реальности дела с каким-то тяжелым психическим недугом. Но вспомнила, что с тех пор, как она совершенно нормально разговаривала с мужем, прошла всего неделя, и взяла себя в руки. Михаил же выглядел совершенно подавленным и больным.

- Скорее бы пятница! - негромко сказала она.

Молодой человек подавил вздох, и Ванда поняла, что его мысли текли в этом же направлении.

- Девушка, вы передали мое сообщение 312-му? Я звонил минут сорок назад... Да-да, насчет текста доклада. Повторите, бога ради, это очень срочно! Меня не выпускают, а у меня рейс на Прагу уходит через полтора часа. Может, он еще успеет подвезти... Спасибо большое.

Судя по духоте, разлитой в неподвижном вечернем воздухе, ночью собиралась разразиться гроза. Над придорожными лугами, которых еще не коснулись сумерки, дрожало горячее марево, пронизанное солнцем, и казалось, все вокруг облито теплым, сияющим золотом. Сквозь приоткрытые окна, перебивая запах нагретой кожи автомобильных сидений, проникал томительный аромат травы и цветов.

Ванда устроилась сзади, держа на коленях голову Олега. Тот спал так тихо, что ей боязно было даже проверять, дышит ли он. Машину временами подбрасывало на старой дороге, безвольное тело то и дело сползало, а ноги Ванды от долгого неподвижного сидения совершенно затекли.

Еля, которую посадили справа от Олега, тоже уже давно не сидела, а лежала, упав на него после очередной порции тряски, так что Ванде доставалась двойная тяжесть. Волосы девушки разметались, лица не было видно, и вообще она напоминала большую, лишенную внутренней опоры куклу. Прогулка за город уже сейчас была жутковатой, и Ванда сама уже почти не верила в то, что прежде показалось ей таким ясным и правильным: дать оборотням вырваться из поля притяжения города.

Миша вел машину молча, сосредоточенно сверяясь с картой. Они решили пока придерживаться шоссе, но не останавливаться в населенных пунктах. Только один раз Михаил остановился на десять минут, чтобы купить сигарет. За этот крошечный промежуток времени Ванда чуть не умерла от страха. Ей самой уже почти верилось, что они замышляют убийство. Что если, выбравшись из города, Олег и Еля умрут? Как знать, может, за проведенное в нем время они настолько к нему приспособились, что уже не смогут без него... Ванда гнала нерешительность, повторяя про себя: Но ведь нужно же что-то сделать. Хоть что-нибудь. Хотя бы попробовать...

Ей казалось, что Мишу гложут те же сомнения, потому что он за всю дорогу едва обронил две-три фразы, будто боялся, что во время разговора с ней услышит что-нибудь такое, что сможет поколебать его решимость.

Солнце постепенно скрывалось за горизонтом, тени росли и размывались. Сон двух оборотней становился неспокойным, и Ванда почувствовала щемящую тоску. Она рассчитала дозы на четыре часа, прошло всего два с половиной, но они ехали медленнее, чем она предполагала. И не известно было, удастся ли им добраться до намеченного места засветло.

Автомобиль неожиданно остановился. Ванда встрепенулась, оглядываясь по сторонам, в ней на минуту вспыхнула надежда, что они уже прибыли, хотя кругом по-прежнему ничего не было, кроме окутанных сумрачно-золотистой дымкой лугов. Миша вышел из машины, хлопнул дверцей, прошел несколько шагов вперед и замер, вглядываясь во что-то на горизонте. Ванда подождала несколько минут. Молодой человек не двигался. В наступившей тишине было слышно, как перекликаются птицы, встревоженные приближением грозы, и трещат в высоком разнотравье кузнечики. Наконец, не выдержав, она с сожалением взглянула на спящего мужа, осторожно приподняла его голову и отодвинулась, пробираясь к дверце. Олег едва слышно застонал, когда его затылок коснулся теплого сиденья.

Ванда вышла на нетвердых ногах, затекшее тело ныло, под кожей пробегали колючие искры. Она несколько раз споткнулась, выругавшись себе под нос, но Михаил не отреагировал - вообще никак. Ванда подошла и замерла рядом, пытаясь угадать, что именно так заняло его внимание. Вокруг стояла вечерняя луговая тишина - в том смысле, что иных звуков кроме птиц и отходящих ко сну дневных насекомых слышно не было. Здесь не гудели машины, не переговаривались люди, не грохотали идущие на взлет (аэропорт в сорока минутах ходьбы от дома) самолеты. Край солнца сверкал в глаза плавящимся куском золота, редкие еще облака над горизонтом наливались спелой ежевичной чернотой, и роща невдалеке казалась удивительно четкой, будто специально обведенной черной же тушью.

Ванда перевела взгляд на Мишу, и тот, почувствовав это, повернулся к ней. Она боялась увидеть на его лице слезы или гримасу разочарования, но увидела только усталость и какую-то странную жесткость. Сейчас он показался ей гораздо старше и опаснее, чем тогда ночью, когда грозился по пьяному делу убить ее и Олега.

- До темноты не успеем, - сказал он спокойно. - Я вспомнил, тут неподалеку есть небольшое село. Мой приятель туда ездит иногда к родне. Он меня возил с собой раза три: в баньке попарились, хорошо посидели...

Миша усмехнулся краешком рта.

- Село вымирает, там много брошенных домов. Мы жили в одном таком, на самой околице. Двери не запираются: брать-то нечего. Можно там переночевать, а дальше... Решим, что дальше.

Ванда нехотя кивнула, подавляя панику. Сейчас ей хотелось одного: оказаться не под открытым небом, а под любым, какой возможен, кровом, где можно спрятаться от чужих глаз самим и спрятать Олега с Елей.

- Пока доедем, в селе уже спать будут. Там рано ложатся. Встают, правда, тоже рано, так что, придется трогаться до зари, чтобы не привлекать внимания.

- Поехали.

Ванда вяло махнула рукой. У нее был с собой запас снотворного, но она боялась, что две дозы подряд вызовут отравление. Может, удастся переночевать и так, а утром... Утром видно будет.

Когда они садились в машину, она обнаружила, что глаза Олега открыты. Он уже не спал, но взгляд его был так неподвижен и туманен, что Ванда в испуге бросилась проверять у мужа пульс на шее. Олег был живой, теплый и никак не показал, что почувствовал ее прикосновение. Ванда смотрела на его осунувшееся за последние две недели лицо, но не могла выжать из глаз ни слезинки.

В доме оказалось три комнаты и кухня с закопченной печью. Свет можно было зажигать только в одной комнате, окна которой выходили на лес, впрочем, Олег и Еля в свете уже не нуждались. Их полные беспомощность и безволие все больше тревожили Ванду, хотя могли быть и следствием долгого действия лекарства. Ванда с Мишей уложили своих подопечных на широкий топчан в угловой каморке, причем Олег еще мог идти, тяжело опираясь на Михаила и жену, а Елю пришлось попросту нести на руках, и она даже не могла сцепить руки у Миши на шее.

Ванда приготовила бутерброды из привезенных с собой консервов. Большую бутыль газировки они опустошили в дороге, но оставался еще двухлитровый термос с кофе. Миша принес воды в пластиковой бутылке, и Ванда чуть не насильно напоила Олега и Елю. Накормить ни одного из них не удалось: они как будто вообще не чувствовали голода.

- Помрут они так, - сказал Миша. - Что-то надо делать.

- Я могу поставить им глюкозу, - устало отозвалась Ванда. - У меня есть с собой. Но это недолго сможет их поддерживать, если они совсем откажутся от еды.

- Ты хочешь сказать, что наша поездка может сильно затянуться?

- Я не знаю, - честно ответила она. - Я теперь ничего не знаю. Я ждала... Мне казалось... Может быть, я ошиблась, и дело не в городе, а в чем-то другом. Но что это может быть, даже представить трудно.

Миша усмехнулся своей новой кривой усмешкой.

- Не похоже, чтобы они сильно дорожили нами, верно?

Ванда пожала плечами, надеясь, что сможет правдоподобно изобразить бесстрастие.

- Где ты познакомилась со своим мужем?

- Там же, где и с тобой - в ресторане Экзотика. Только он тогда еще был кафе. С подругой поссорилась, пошла есть мороженое и переживать. Вдруг подсаживается ко мне за столик какой-то мужик, явно старше меня, начинает откровенно знакомиться... Я сперва его отшить хотела, потом передумала.

- Почему, интересно?

- Бог его знает. Судьба, наверное. Понравился он мне: тем, что настойчивый, но не наглый. И было в нем еще что-то... Откровенность какая-то, что ли, или открытость... Мне показалось, он - как иностранец, который попал в чужую страну и оглядывается вокруг с интересом, с даже жадностью ...

Как будто его пьянила новизна, подумала она про себя. Как будто я сама была для него первым и самым удивительным чудом в новом для него мире.

- А я с Елькой на дискотеке встретился, - признался Миша. - Она с подружками была. Я сперва было на одну ее подружку глаз положил, хотел подойти познакомиться. Тут ее танцевать пригласили. Ну, я возьми и подойди к Еле. Сам не заметил, как весь вечер только с ней и танцевал. Уже тогда почувствовал, что она необычная какая-то. Я люблю необычных...

Он вздохнул, явно раскаиваясь в своих пристрастиях.

- Квартиру купил, отремонтировал - все, как она хотела. Стали жить вместе, заявление подали... И тут она в больницу загремела с этими приступами. Я тот год вспоминать лишний раз боюсь - как страшный сон. Врачи, коридоры, лекарства, деньги на то, деньги на это... У Ельки глаза пустые, как будто ее куклой подменили. Маманя моя с теткой жужжат в уши: зачем тебе это надо, найдешь себе нормальную и женишься, как человек... На работе - самая запарка, мы тогда только начинали дело раскручивать. Я думал, сам свихнусь. На мать наорал, родню послал подальше. Так до сих пор и не помирились. Только в работе забывался, а то точно бы крыша поехала.

Миша рассказывал равнодушно, как будто вопрос Ради чего все это было? то ли уже решен для него, то ли еще не приходил в голову. Наконец он вздохнул и потянулся.

- Ложись здесь, я себе в проходной комнате спальник на пол кину. Подъем в пять.

Миша извлек из кармана плоский электронный будильник и, нажав на пару кнопок, поставил его на стол.

- Лучше пусть здесь будет, - виновато объяснил он. - Я, когда не выспался, звонка совсем не слышу. Можешь вылить на меня ковш холодной воды, если не буду вставать.

Ванда слышала, как он возится в соседней комнате, устраивая себе постель. Когда звуки затихли, она выключила свет и сказала в темноту:

- Спокойной ночи!

Ответом ей было короткое полусонное мычание. Ванда некоторое время полежала, вслушиваясь в абсолютную, давящую своей необъятностью предгрозовую тишину, потом усталость взяла свое и глаза сами закрылись.

Кто-то тряс ее за плечо в кромешной тьме. Снаружи гремело и сверкало, а совсем рядом, в доме, мужской голос повторял лихорадочно, как в бреду:

- Ванда! Ванда! Ванда!

Ей показалось, что это Олег, и она протянула руки обнять его, но потом вспомнила, где она и почему. Сон тут же откатился прочь, и действительность ворвалась в сознание ощущением близкой беды.

- Что случилось? Что?

Миша выпрямился, отпустив ее рубашку. Сквозь окно полыхнуло белым, высветив на миг его лицо, руки и рисунок на футболке. Громкий шум дождя мешал Ванде слушать сбивчивые объяснения:

- Я не знаю. Там... Там что-то происходит. Я вошел, но я ничего не понял. Если это то, зачем мы приехали...

Миша говорил и шел за ней следом, а она уже бежала, не чуя ног, в комнату, где спали Олег с Елей.

Там было странно светло. Свет, казалось, шел отовсюду, потому что тени напрочь отсутствовали. Олег стоял посреди комнаты - теперь казавшейся на удивление большой, - стоял сам и, казалось, его былая немощь исчезла. Он показался Ванде гораздо моложе, чем каких-нибудь два или три часа назад, как будто за это время скинул десяток лет. Собственно, он был точно таким, каким она когда-то встретила его в кафе-мороженом. На лице мужа она прочла то же самое счастье, словно мир вокруг опять обрел для него прежний ребяческий интерес.

Еля сидела на топчане, застыв изваянием, похожая на кошку с древних египетских росписей - такая же изящная, точеная, то же исступленное напряжение в позе.

Ванда была уверена, что Олег увидел ее. Он шагнул ей навстречу, и Миша, шедший позади Ванды отшатнулся, будто вдохновение, сквозившее во всем облике Олега, было пламенем и обжигало. Ванда осталась на месте, глядя на мужа широко раскрытыми глазами.

Олег протянул к ней руку, и она вспомнила этот жест, жест единения двух существ одной породы, которым нет места среди обычных людей. Но они были разные, и пальцы Олега прошли сквозь ее ладонь, как будто Ванда была призраком, лишенным плоти и крови. Олег застыл, прислушиваясь к чему-то внутри себя, потом повернулся и отошел, все так же сияя. На его лице не отразилось даже толики разочарования, Ванда же за его спиной задохнулась смертным отчаянием.

Они уходили. Они уходили, снимая бремя с плеч двух людей, по судьбе которых прошел их огненный след, разорвав былые связи и привязанности, начисто позабыв о годах, проведенных в чуждом городе. Они называли себя оборотнями, и были оборотнями, потому что мир вокруг них оборачивался какой-то другой, незнакомой, тревожаще зыбкой стороной.

Ванда чувствовала, как тает. Именно так: она таяла, и старый заброшенный дом за ее спиной таял, и мир, который она привыкла считать огромным, четким, осязаемым и реальным, таял тоже. В нем оставалась только одна-единственная комната, где предметы не теряли резкости, а вещества - плотности. Центром этого островка были две неподвижные фигуры, яркие и живые, как на экране небывалого, фантастического телевизора.

Потом девушка встала, ее грацией, в которой больше не было ни человеческого, ни узнаваемо звериного, невозможно было не залюбоваться. Они с Олегом не приближались к друг другу, но воздух между ними мерцал напряжением и обретал плотность расплавленного металла. Краски все сгущались, наливаясь тяжестью, от которой уже становилось трудно дышать. Казалось, двое в комнате ждут чего-то...

Олег шевельнулся - и все вокруг заколебалось, как жидкое стекло, а по стоявшим в дверях людям ударило волной боли. Ванда закричала:

- Уходи!

Почти одновременно с ее возгласом зыбкая ткань реальности не выдержала и поползла, внутреннее пространство комнаты схлопнулось, как будто куда-то проваливаясь...

Стало темно, и даже молний здесь не было.

- Оля, Катину защиту назначили через две недели, на среду. Мы на кафедре сбрасываемся по 50 рублей на банкет. Тебя считать? Нелли.

Было еще темно, когда Миша вывел машину на автостраду в том месте, где они свернули накануне, направляясь в село. Рассвет застал их в пути, и зрелище окружающих рощ и полей, приобретавших краски по мере того, как вставало солнце, принесло Ванде невыразимое облегчение. Ощущение зыбкости всего осталось с ней, но в нем убавилось отчаяния и тревожности. Она попросила Мишу задержаться у какого-то крошечного пруда и долго плескала в лицо холодной, еще ночной водой, заново привыкая к обыденным ощущениям: брызгам влаги на коже, колючим прикосновениям мокрых травинок к ногам, резким порывам утреннего ветра. Миша вел себя гораздо более сдержанно, но смотрел на Ванду с пониманием.

К полудню она почти совсем успокоилась и заснула, устроившись на заднем сидении.

Миша подвез ее к дому, затормозил перед самым подъездом. Гроза не проходила здесь, но после двухдневной жары опять начал накрапывать дождь. На ветровом стекле подрагивали и стекали вниз одинокие мелкие слезинки.

- Счастливо! - сказала она Мише, с которым они почти не говорили всю дорогу. И, почувствовав, что будет не права, если уйдет просто так, спросила:

- Ты домой?

- К матери. Давно ее не видел.

- А-а.

Больше сказать было нечего. Ванда махнула рукой на прощанье и пошла к подъезду. Звук мотора оставался ровным: Миша провожал ее взглядом и тронулся с места, только когда она скрылась за дверью. Привычно отпирая дверь ключом, Ванда удивлялась собственному спокойствию. Ее ждали раззор после поспешных сборов, пустой дом и одинокий вечер - и много одиноких вечеров впереди.

Это шок, сказала она себе. Все еще шок. Печаль, боль, слезы - все придет после. Главное - пережить выходные, а там работа займет голову, и будет легче.

Едва она вошла, как требовательно и надсадно запел телефон. Знакомый мужской голос осторожно поинтересовался:

- Извините, а Олег дома?

- Нет, - ответила она медленно, подбирая слова. - Его нет. А что передать?

И осеклась.

- Видите ли, это Константин Мельников, - теперь в голосе говорящего слышалось явное облегчение. - Мне поручено сказать Олегу, что он уволен. Понимаете, он нас подвел с очень важным заказом... Мы все-таки серьезная фирма, дорожим своей репутацией и все такое... Словом, так больше не может продолжаться.

- Вы правы, - сказала Ванда спокойно. - Конечно, так продолжаться не может.

Она ясно почувствовала удивление на том конце провода.

- Вы действительно так думаете? - недоверчиво переспросил мужчина.

- Конечно. До свидания.

Она была рада, что ей не понадобится врать хотя бы этим людям, объясняя, что случилось с Олегом. Есть знакомые, сотрудники, соседи... Она еще успеет насочинять с три короба небылиц, одну правдоподобнее другой. А уж про милицию и штамп в паспорте и вспоминать боязно.

Ей не хотелось есть, но она прошла на кухню и привычными до автоматизма движениями принялась извлекать из холодильника продукты и готовить себе омлет. При воспоминании о походных бутербродах желудок начинал болеть до колик. Вскипел чайник, и от его свиста ей сделалось немного уютнее.

Дождь за окном продолжал моросить, не прекращаясь, но и не усиливаясь. Сумерки и сгущавшийся туман отражались в капельках на оконном стекле, каждая из которых, срываясь вниз по скользкой прозрачной поверхности, оставляла свою, одинокую, мокрую дорожку.

Главное - пережить выходные. Потом жизнь закружит, станет навязчиво лезть в уши сотнями чужих голосов, сыпать маленькими и большими проблемами, может быть, улыбнется нежданной радостью.

Что сводит нас вместе, что разделяет? Что за стены стоят между нами, которые мы умеем возводить, но не всегда способны разрушить?

Ванде представился мир, оплетенный паутиной множества нитей - мир неровных строчек, теснящихся на листках бумаги; далеких голосов в телефонных трубках; лиц, искусственно улыбающихся с выпуклых экранов; летящих сквозь пространство судорожных импульсов электронной почты... Мир, лишенный телесности и прикосновений, эфемерный, как мечта о бессмертии, хрупкий, как старинный фарфор. Она почти воочию видела, как эти призрачные связи рвутся, оставляя каждого в растерянности и одиночестве среди чужих для него десятков и сотен ему подобных. Земля может внезапно оказаться непомерно огромной, если такое когда-нибудь случится...

Ведь у людей не бывает так, чтобы встреча обязательно стала единством или слиянием. Может быть, где-нибудь в другом мире, среди иных созданий, но не здесь. Здесь все мы спешим своей дорогой и пролагаем свой след - как редкие дождинки на стекле. Как дождинки на стекле...

08.07.2000