Только сейчас, взявшись за написание воспоминаний, обратил внимание на то, что тема еды красной линией проходит через все мое повествование. О чем бы ни писал а все на еду сворачиваю. Как-то не сознавал раньше, что так наголодался в своей жизни, пока не собрал в кучу все эпизоды и не вырисовалось это само собой. Вот некоторые из них и представляю на суд читателя.
Харчевка. Стипендию мы получали прямо министерскую. На первом курсе - 12 рублей а затем на каждом курсе добавляли по два рубля, т.е., на четвертом - уже 18 рублей. Чтобы ясно было, что это за деньги... Хорошо пообедать в городской Чайной стоило 2 -3 рубля, а нам месяц жить надо было. Никто, конечно, в гроши эти не укладывался, кому родня помогала деньгами или продуктами, кто подрабатывал, а которые постарше и сожительниц местных, зажиточных заводили. На первом курсе, не умея распределить деньги на весь месяц, я проедал их в чайной довольно быстро, затем подступала очередь тетиных денег, она мне регулярно помогала. А когда кончались и они... модное, на такой случай, было у нас блюдо. Называлось Сухарница по- студенчески. Пробегали по всем тумбочкам и извлекали оттуда засохший, заплесневелый хлеб, который заливался кипятком. Добавлялся мелко нарезанный лук. Соль. Если есть - старое сало, маргарин или, на худой конец, растительное масло. Один готовит, остальные рядом крутятся, принюхиваются и сопереживают, советы дают. Вот и все. Пожалуйте к столу. В своей взрослой жизни пробовал повторить это блюдо, получалось не то, может плесени не хватало. Вскоре стали пробиваться первые ростки хозяйской рачительности. Стали запасать картошку на черный день. Погреб в нашей общаге был обширный. По крайности, нажаришь картошки и сыт. Когда подрабатывать стали, так не только на еду и на обновки стали тратиться.
Жили мы как-то на квартире у бабки одной. Нас четверо человек, живем в одной комнате. Жрать хотели постоянно а бабуля, между тем, очень даже зажиточная была, с крепким таким хозяйством, "кержаками" там таких называли в смысле "кулаками" хотя "кержаки" если точно это старообрядцы и название свое получили от реки Керженки где скрывались от произвола властей и церкви. Большой пятистенок с приусадебными постройками и здоровенным огородом. Лошадь, корова, куры, утки, коза, барашки, свинки, сколько чего не помню, но для одного человека довольно много по моим понятиям. Жила она одна, муж помер, с малолетней внучкой. Дочь с мужем жили и работали на пивзаводе в стороне от города. В сарае у нашей хозяйки - цинком оббитые лари с мукой: крупчаткой и ржаной. В одном ларе было зерно, которого имела бабка сколько хотела, поскольку дом ее стоял у околицы и шофера, возившие зерно из богатого Петропавловского совхоза на элеватор в Магнитогорск, всегда у нее ночевали, ну и отсыпали, кто его учитывал добро -то это народное, отсюда и мука в немеренных количествах и пр. Мы только диву давались зачем ей, вообще, столько всего, ну да не нашего ума дело. Начал я с того, что жрать мы хотели постоянно, а бабка хлебы печет, борщи да щи варит, запахи... хоть домой не приходи и нет, чтобы угостить "голодающих поволжья" куда там, сама жрет а мы ходим слюнями давимся, одно слово - "кержацкая" морда. Бывали случаи, потом уже знали, когда надобились мы ей: дров наколоть, навоз в коровнике почистить, сено заскирдовать, зимой снег убрать или еще чего, однажды даже участвовали в лишении жизни хряка ейного, Борьки, и были свидетелями того как наша хозяйка прямо из таза пила горячую Борькину кровь, при случаях таких ласковая она была, с подходцем. Зайдет в комнату: "Робяты, дровец-бы порубить, покормлю вас потом, не обижу". Заканчивали работу, степенно мыли руки, садились за хозяйский стол. Большой чугун с картошкой, томленой в русской печи - непременном атрибуте деревенской избы, в глиняной глубокой миске - простокваша, шмат розового, с прожилочками, с морозу сала, лук и соль. Прижимая к груди, хозяйка режет белый каравай хлеба, а тот аж дышит. Берешь, значит, картошечку рассыпчатую, сальцо, простоквашей ядреной, аж язык щипит, запиваешь, луком, об стол предварительно придавленным, так-то он слаще будет, похрустываешь, в соль макая, ну и хлебушко - всему голова. Не раз, уже будучи человеком семейным, вспоминал я эти трапезы и пытался их повторить, поскольку бесхитростными они были совершенно, какие тут деликатесы, однако получалось не то, не те продукты видать а может восприятие, вот это вернее, пожалуй.
У нее же. На зимний какой-то праздник, то-ли на новый год то-ли на престольный какой, уж и не вспомню, приехала к нашей бабке большая родня из Форштадта, близлежащего городка с диковинным названием, правда не для тех мест, - были там: Париж, Берлин, Фершампенуаз, Рымникское. Казаки, вернувшиеся с войны 1912 года, назвали так новые поселения и осталось. Приехали со своим провиантом, бутылями самогона и, даже, хлебом, объесть, поди, боялись хозяйку нашу. Сидят вечером на бабкиной половине, "гудят", гармонь -"хромка", поют, а мы шмыгаем мимо них во двор по нужде, видим этот праздник жизни, стол ломящийся от еды... и как всегда "зубами щелкаем". Пытаемся что-то там учить, да какая к черту учеба. В то время я делал на досуге маски. Простая технология: на болванку из глины в виде морды лепишь бумажки на клею одна к другой много слоев, когда все это засохнет снять с болванки, раскрасить, пристроить тесемочки, сделать дырки для глаз вот вам и маска. Висели у меня на стенкедва таких произведения. Да, так вот, сидим, значит, и пытаемся что-то учить. В это время открывается наша дверь и заглядывает в нее морда, красная, от самогона распаренная, на Урале про таких говорят "с похмелья не обдрищешь" - один из гостей решил полюбопытствовать чем это тут "скубенты" занимаются. Увидал мои маски: "Дай померить" а че мерить если он и без маски, посмотришь - обхохочешься. Ладно, на меряй. Вышел к компании, такая ржачка там началась, такое веселье, страсть как всем понравилось. "Робяты, продайтя, бабе уж больно пондравилось". А на кой хрен нам их деньги, когда на них что купишь, жрать-то сейчас охота. "Давай харчей, вот и сойдемся". Два каравая хлеба и здоровый шмат сала умиротворили до утра наши ненасытные утробы. Так впервые продукт моего рукомесла стал предметом торга и спас четыре неприкаянных души от голодных мук.
Заметил я, что дружок мой Федя, это еще до его женитьбы было, стал вечерами куда-то смываться. Возвращался жизнерадостный и, что меня заинтриговало, по тумбочкам не шарил, корки не искал, сыт значит. Дело было зимой. Решил я Федю выследить, что за тайны такие, у кого подъедается. Смотрю, идет прямиком в техникум, вечером-то поздним, чего забыл - ума не приложу. Уборщицей в нашем техникуме работала одинокая, маленько с придурью и с нагуляным дитем, тетка... нет, не то что вы подумали, оказалось Федя помогал ей чистить от снега дорожки ведшие к столовой располагавшегося на первом этаже ремесленного училища, "а за это за все" она заводила его на кухню, где была по вечерам полной хозяйкой, и кормила "от пуза" остатками. Когда я понял что к чему, решил "проявиться", не погонят же они меня, а жрать очень хотелось. Федя, видимо осознав, что друзья так не поступают, испросил высочайшего соизволения у тетки и мы приступили к уборке снега вдвоем. Закончили, наконец, и я первый раз был допущен туда где дружок мой давно обретался. Поставила нам тетка, на ночь-то глядя, по тарелке наваристых щей, по тарелке пшенной каши с мясом, ну и чай. Хорошо кормят господ фэзэушников. В столовой тепло, жратвой пахнет, разомлел я хоть ночуй тут. Какое-то время существенной поддержкой для меня была эта ночная трапеза, но кончилась, все когда-то кончается.