В последнее время мой друг Виктор Санчук стал приставать, мол, пиши мемуары. "Что, - спрашиваю, - пора собираться на выход?" В ответ, естественно, что-то мямлится: "Не так понял", "Просто много интересного повидал" и тому подобное. А в общем-то, он прав, в смысле выхода. Но достаточно ли весом повод для мемуаров? Сомневаюсь. Подвигло меня к воспоминаниям другое. Несколько постарев, я впал в детство и юность. Едва уразумев грамоте, читал я тогда безудержно, взахлеб. Благо отец мой, Пинхос Абрамович Подрабинек, собрал приличную по советским меркам и возможностям библиотеку. И искусно чтение мое направлял. Первую свою полновесную книгу я прочитал лет в шесть-семь - "Охотников на мамонтов" Сергея Покровского. Вон она стоит на полке, изрядно потрепанная. Приключения людей каменного века захватили меня. Ну и мамонты, конечно... Потом пошло-поехало. Я читал всегда и везде. И художественную литературу, и познавательную. Пренебрегая приготовлением уроков, домашними делами, школой, гулянием.
Воспитывал нас, меня и брата Александра, отец один - без нашей рано умершей мамы Лидии Михайловны Подрабинек. Работая врачом, папа ходил на службу и не мог нас постоянно контролировать. Лишь он за дверь, я хватал книгу и, удобно устроившись на диване, предавался читательскому разгулу. Если учился во вторую смену. Если же учился в первую, то хватался за книгу сразу же, придя из школы. Впрочем, и в школе я читал, пристроив книгу на коленях или прикрывая тетрадью на парте. "Школьное" чтение изощрило в ловкости. Пригодившейся и позже, для тайного чтения на работе.
Понятно, что времени для приготовления домашних заданий не хватало. Некогда! С математикой и физикой, за счет увлечения ими, проблем не было. Остальные же предметы... Что касается знаний, частенько удавалось выезжать благодаря чтению. Но домашние задания, всякие там контурные карты, грамматические упражнения, даты - и скучно, и некогда. Двойка!
Тут папа изобрел оригинальное наказание: получил двойку - лишаешься права читать, пока ее не исправишь. Но поди проверь, если ни родителя, ни брата дома нет. Тогда отец догадался: двойки не прекращаются, запрет на чтение наложен, а у сына довольный вид. И стал опечатывать книжные шкафы с помощью пластилина, ниток и мелкой китайской монеты. Откуда только он эту деньгу достал? Много крови выпили у меня китайцы! Впрочем, папа сделал исключение для Шекспира. Разрешил читать два здоровенных тома. Третий, с основными шекспировскими трагедиями, отсутствовал. И я наизусть выучил всех этих бесконечных Генрихов, Ричардов, кумушек... И как вам это понравится? Раз в десятый перечитав Шекспира, я понял: так жить нельзя. И после долгих поисков, проклиная всю Поднебесную, нашел все-таки китайскую монету.
Но тут наступила эра депортаций. И я, и Саша стали учиться во вторую смену. Папа всегда работал с утра. У вас есть брат немного моложе вашего ? Если есть, то вы все поймете. Такие младшие братья одержимы манией величия, отягощенной комплексом неполноценности, усугубленным постоянным выпендрежем . Мол, я хоть и младший, а ничем не хуже старшего, и даже лучше, а сил у меня - ого-го. Поскольку и старший отнюдь не толстовец, и младший назойлив, начались конфликты, перманентно переходящие в рукоприкладство. Дети!
Отец принял соломоново решение: младшенького оставлять в тепле и уюте квартиры, старшенького - на улицу. Зима, семь часов утра, темно. Папа уходит на работу, я выставляюсь за дверь. Портфель проверен на предмет книжной контрабанды. А библиотека открывается только в десять. Еще три часа! Пристроившись на подоконнике в родном подъезде, готовлю уроки. Я давно уже не живу на Мира, 6. Раз в год прихожу в нашу когда-то квартиру, навещаю бывшую жену и давно взрослого сына Илью (у него день рождения). Поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь между вторым и третьим этажами. Заиндевевшее стекло, все тот же деревянный, в трещинах подоконник. Узенькая секция батареи. Обшарпанные стены, холодно и тускло. Я вспоминаю бесконечные часы, проведенные здесь. Эти воспоминания перекликаются с другими, о годах среди серых стен, где холодно и темно. Подъезд - начальная подготовка.
Весной становилось веселее. Я погружался в бурную дворовую жизнь. С ее забавами, компаниями, конфликтами, мелким хулиганством. И за это спасибо папиному соломонову решению. Навыки дворовой жизни полезны.
Но вернусь к чтению. Продолжалось оно с переменным успехом всю жизнь. В тюрьме читалось эпизодически. Не расставался я с книгой, работая дежурным по переезду, дежурным слесарем в бойлерной. Будучи водителем цехового погрузчика, ничего не читал на заводе, только ездил. Но подлинный расцвет моей читательской карьеры пришелся на последние 25 лет. Работая оператором котельной, я и писал, и с формулами возился, и даже трудился. Но в основном читал и перечитывал. По счастью, с русской классической литературой я познакомился еще до школьных, по ее душу, уроков . За несколько лет завершив очередное знакомство с русской литературой, вполне можно начинать новый круг. С не меньшим интересом. Да и с мировой литературой та же ситуация. К настоящей книге с удовольствием возвращаешься через много лет. А некоторые, избранные, удостаиваешь ежегодным прочтением.
Ведь в чем дело . Квартира маленькая, с трудом вмещает приблизительно тысячу томов. Для каждой новой книги надо подыскать место. Да и саму книгу надо отыскать. Ерунды везде много, а в поисках настоящего потеряешь немало времени. И денег тоже. Разумеется, новые для себя книги я тоже читал. Но постоянно мечтал о том рае, где доступна любая книга, только пожелай. А желаний за жизнь накопилось столько...
Наконец рай на земле начал осуществляться. Пускай еще в приблизительных формах, начерно. Недавно я приобрел электронную книгу. И впал в то самое далекое, прекрасное детство. Сотни книг, знакомых и незнакомых, таскаю я теперь в свою котельную.
Но что необходимо отметить. В последние годы мне менее интересна стала художественная литература: "Кто-то что-то придумал, а я должен разбираться!" Разумеется, есть настоящие произведения, которые дышат самой действительностью и превосходят ее. Но настоящего так на свете мало ! Да и в самых лучших произведениях начинаешь замечать местами натянутость, надуманность, искажения художественной правды. Прозреваешь недостатки. Конечно, надо быть благодарным авторскому таланту за то хорошее, что в нем есть. А не мелочно корить за упущения. Несколько произвольно применяя цитату: "Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были". И все-таки недостатки шедевра задевают сильнее, чем недостатки реальности.
Иное дело мемуары, дневники, исторические очерки, жизнеописания. В последнее время такой вид литературы (когда это литература!) все более привлекает меня. Даже наивные с художественной точки зрения воспоминания интересны. Когда автору есть, что сказать, о чем поведать. Здесь действительность равна самой себе и ей можно удивляться. И судьба человека предстает в целом, при всех недостатках судьбы и человека. Если же автор талантлив, то художественные обобщения неотразимы. "Жизнеописание Эзопа" интереснее его басен.
Писать, по крайней мере, прозу, я не слишком люблю. Хотя и занимаюсь этим большую часть жизни. Кажется, мне удавались школьные сочинения. Обычная картина: по литературе - 5, за орфографию - 2. Врожденную безграмотность преодолели только годы писательства. Но сочинения на заданные темы не привлекали меня. Какие-то "лишние люди" и тому подобное - скучно. Попросту лень. Лучше обстояло дело с темами более свободными, вроде того "Как я провел лето".
Прославило меня одно сочинение в десятом классе. Среди предложенных на выбор тем ("образы" и т. п.), присутствовал шедевр педагогической мысли. "Проблемы истинного и ложного гуманизма в пьесе М. Горького "На дне". За "проблему", по лени, я и ухватился. Рассуждения были просты, как двухходовка. Мол, гуманизм - любовь к человеку. И она, любовь, или есть, или отсутствует. Следовательно, ложного гуманизма не существует. Тогда нет ни проблемы, ни темы сочинения, и писать более не о чем. Все уложилось на полстраницы крупным почерком.
Какой шум поднялся! За идеологическую, литературную диверсию учительница сразу же вкатила двойку. Меня таскали к завучу и директору. На комсомольское собрание таскали сочинение. Поскольку я не был комсомольцем, оно отбивалось в одиночку.
Заодно подвернулась и моя устная работа. Я популярно объяснял одноклассникам суть оккупации Чехословакии советскими войсками (шел 1968/ 69 учебный год). Завуч, Моисей Самуилович Зоншайн, брат папиного приятеля, вызвал меня на беседу. Итак, завуч поинтересовался моими взглядами на чехословацкие события. Я отвечал, что скуповат и делиться своими соображениями не хочу. Намекнул при этом и на свое нежелание очутиться за решеткой. Доверительной беседы не получилось.
На педсовет, где ставился вопрос о моем исключении из школы, мы пришли вдвоем - я и отец. Завуч, стоя, бодро доложил высокому собранию. Так, мол, и так, ведет недозволенные речи среди школьников и сообщил в приватной беседе о нежелании сидеть за решеткой. Защита отличалась краткостью. "Во-первых, - сказал я, - разговаривали мы с вами, Моисей Самуилович, один на один. Во-вторых, большую часть беседы я не помню. В-третьих, насколько я понял, вы тоже не хотите попасть за решетку". Удар оказался силен. Бедный Моисей Самуилович рухнул на стул и, склоняясь над столом, прикрыл покрасневшее лицо. Директор испуганно замахал руками. Отец с интересом наблюдал с дальней парты за сыном. На этот раз меня оставили в школе.
Проблема гуманизма имела продолжение. Прошло 36 лет. В городской библиотеке состоялся вечер в связи с выходом в свет сборника моих стихов. Первым и, надо думать, последним. Нашлись люди, пожелавшие субсидировать издание. Я не жмот и готов своим добром, то есть стихами, поделиться. Но тратить собственные деньги, даже если бы они и были?
Пришли на вечер и две мои бывшие учительницы, прочитавшие объявление в местной газете. Алевтина Ивановна преподавала математику. Как-то она призналась, что всегда ожидала от меня какого-нибудь каверзного вопроса. Боялась напрасно. Я рано понял: математика настолько обширна и грандиозна, что и любой знаток может иногда оказаться профаном. Ада Александровна хорошо (по возможностям в советской школе) преподавала литературу. Но удивила меня другим. Вскоре после освобождения иду по улице. Навстречу мне Ада Александровна. Остановились, разговорились. Она осведомилась о моем здоровье, обстоятельствах жизни. Я всегда до посадки считал литературным приемом истории о том, как знакомые отсидевшего "врага народа" при виде его переходят на другую сторону улицы. По освобождении сам убедился несколько раз в правдивости таких историй. Кем я был для Ады Александровны? Просто одним из множества ее учеников. Могла бы и "не заметить".
По окончании вечера Алевтина Ивановна и Ада Александровна подошли меня поздравить. И сообщили, что Людмила Алексеевна прийти на вечер не смогла, но хотела бы меня видеть. Людмила Алексеевна преподавала литературу в десятом классе той самой школы, в которую я перешел после девятого. Она-то и поставила мне двойку за "гуманизм".
Зимний вьюжный день. Я сижу в гостях у своей бывшей учительницы. Старенькой совсем. Она не была злой учительницей . Но слишком беспомощной. Мы, ученики, по юному бездушию иногда доводили ее до слез.
Черный кот взобрался на мои колени.
- Странно, - говорит Людмила Алексеевна, - обычно он не ластится к посторонним.
- Ну какой же я посторонний, - отвечаю. - Верно, кот догадался, что я у вас учился.
- Знаешь, Кирилл, я была плохой учительницей.
- Ну что вы, Людмила Алексеевна. Просто вы работали в советской школе и вам достались не слишком хорошие ученики.
- Нет, нет, не разубеждай меня. Я знаю, что была плохой учительницей. И вот еще что. Ты был прав, нет никакого ложного гуманизма. Есть только настоящий.
Итак, почему я с трудом берусь за прозу? Леность сама собой. Потом, если текст уже мысленно сложился, скучновато переносить его на бумагу. Хотя только на бумаге проза осуществляется. Стихи - иное дело. Стихи рождаются в подсознании, невольно. Писание прозы - волевой акт сознания. Наверное, поэтому на свете так мало хороших поэм. Обычно в поэмах цель оправдывает средства, приводя к банкротству. Конечно, и стихи нуждаются в некоторой возне с бумагой. Но это уже технические мелочи, как правило. Иное с прозой. Возня с бумагой (дисплеем, клавиатурой) и есть само писательство. Трудолюбивым людям, и даже мне иногда, детали доставляют удовольствие. Но вот беда, я плохо их оцениваю в своем тексте. И эта въедливая стихотворная привычка каждое слово видеть на своем месте, пускай и при слабом зрении. И все-таки не все охватывает поэзия. Оказывается, мы не только говорим, но и мыслим прозой - в основном.
Зачем браться за мемуары? Есть чем себя занять на некоторое время. Отец оставил обширнейшие воспоминания. Изрядно намемуарил братец. Надо бы дописать недостающую сторону фамильного треугольника. При этом что-то можно опустить - уже написано. Или, напротив, повторить по-своему - уже написано. Высказываться последним легче и приятнее, председатели военного совета знают.
Пусть читатели не ждут подробного линейного изложения. Вовсе не все интересно вспоминать. И не все хочется вспоминать. Мемуары я пишу в первый раз. За ненамеренные ошибки прошу простить. Боги наделили смертных даром забвения. Иногда слишком щедро. Да, и чуть не забыл! Я наконец избавлюсь от нытья Санчука!
Глава 2. От рождения до армии
Родился я в апреле 1952 года в Москве в клинике 1-го Медицинского института на Большой Пироговке. Родители показывали мне как-то корпус, этаж, окно палаты. Начиналось "дело врачей", отец искал работу и нашел ее в подмосковной Электростали. Вскоре после моего рождения мы туда и переехали. В Электростали я живу с тех пор с некоторыми перерывами. В 1953 году родился брат Александр, уже коренной электросталец. Он почему-то всю жизнь утверждает, будто родился в Москве. Даже спорил с отцом по этому поводу. Пока папа наконец не возмутился: "Неужели ты лучше меня знаешь, где родился?"
Лишь я появился на свет, мой дядя Рувим Абрамович, папин брат, подарил счастливым родителям и младенцу бутылку хорошего армянского коньяка. С наказом выпить через 18 лет, в день моего совершеннолетия. Что мы и сделали. Правда, уже без мамы...
В 1972 году родился мой сын Илья. Неугомонный дядя Рува опять подарил бутылку хорошего армянского коньяка. С наказом выпить на совершеннолетие моего сына. Через 18 лет выпить нам не пришлось. Попробовали мы коньяк только через 33 года. Уже без папы и дяди Рувы...
Если коньяк хорош к своей старости, то аромат и вкус жизни хороши в детстве . Как уже упоминалось , в последние годы я прочитал немало мемуаров. Почти во всех них самые яркие страницы относятся к детству. Я и сам хотел бы в него перенестись. Обстоятельно все описать, подробно вспомнить о родителях, близких и дальних родственниках, друзьях, врагах. О первых открытиях, победах, приобретениях, поражениях, утратах. Восстановил бы в памяти давно ушедшие (навсегда!) предметы, вещи, запахи, звуки. Но перегрузил бы общий баланс повествования. Постараюсь остановиться лишь на важнейшем, определившем характер и судьбу.
За прошедшие десятилетия наш город изменился. Чего уже нет? Помню, детьми мы пускали весной кораблики. Вниз по улицам бежали замечательные ручьи талой воды. По берегам-обочинам возвышались мощные айсберги - кораблик могло под них затянуть. За день по улице проезжало не много машин. Теперь механические стада резиновыми копытами ручьи уничтожают.
По утрам над городом завывала сирена, вместо будильника. Рабочих приглашали на завод (теперь на нем работаю ). Желающих поспать подольше будили пронзительные крики ходивших по этажам молочниц: "Кислое молоко! Кислое молоко!" Происхождение молока сомнений не вызывало. Напротив дома раскинулся пруд, по берегам которого паслось несколько коз и коров. В этом пруду я чуть было не поймал карася. Он деловито копошился в тине, я схватил его и, от неожиданности, выпустил! А еще раньше мы жили в доме напротив больницы, куда папа ходил на службу. Больница представляла собой двухэтажное, одиноко стоящее в поле здание. По полю гуляли кони. Я давно уже вырос, а кони те пасутся на иных, вечнозеленых лугах. Но осталась фотография лошадей и протягивающего к ним руки ребенка.
Ныне поля нет, больница сильно разрослась. Старое серое здание осталось, теперь в нем противотуберкулезный диспансер. После освобождения я лечился в нем. Многие здания в городе построили зеки. Утром выходишь на балкон и видишь внизу, на улице, несколько грузовиков. В кузове, в зарешеченной с торца кабине, сидят арестанты. Перед ними автоматчик с овчаркой. Иногда бывшие зеки говорят, что терпеть не могут овчарок. Мне же они милы, как и все собаки. Собаки ни в чем не виноваты. Зеки, автоматчики, овчарки возбуждали детское любопытство, смешанное с тягостным ощущением. В котором , по малости лет, не приходилось отдавать себе отчет . Однажды я прокатился на такой машине. В Тобольске, на общей зоне. По недосмотру меня определили на день в строительную бригаду с выездом. Узнав, кум рассвирепел. Такого типа выпускать за пределы зоны, пускай и под конвоем!..
Тюрьма рано заявила мне и брату о своем существовании. Когда мы достаточно подросли, папа много рассказывал о своей жизни. О своих детских годах в Париже и Льеже. О своем отце, Абраме Алторовиче Подрабинеке, нашем деде, расстрелянном в 1938 году по 58-й статье. О том, как сидел под следствием в саратовской тюрьме. Через много лет, этапом, и я в ней побывал. Отметив посещение фамильной достопримечательности дракой с конвоем. И конечно, еще подростками мы слушали "голоса".
Иногда, взяв собаку, я прохожу дворами нашего города. Как душу страны составляют не столицы, а маленькие города, так душу городов составляют их дворы. Мне нравятся подобные прогулки, собаке тоже - разнообразием запахов. Многие дворы мне хорошо знакомы и рождают воспоминания. Иногда попадаются старые, полуразрушенные скульптуры. У пионеров не хватает рук и ног. Рыбки, укра шающие сухие фонтаны, остались без хвостов. Но я помню всех еще целыми и молодыми.
Многое в городе изменилось, не изменяясь. Глупые лозунги, вроде "Слава КПСС!", заменила примитивная реклама. На улице Горького, возле клуба его же имени, издавна стоял памятник Ленину. А немного далее и памятник Горькому, из привычно серого бетона. В традиционной позе, слегка опираясь на тросточку, пролетарский писатель довольно смотрел на прохожих. Лет десять назад памятник Горькому перенесли дальше по улице, в невзрачный закуток. А на месте Ленина поставили памятник заводчику Второву, в некотором роде основателю города. Оба памятника как родные братья. Второв сделан из того же материала и тех же размеров, что и Горький. В традиционной позе, слегка опираясь на тросточку, капиталист довольно смотрит на прохожих.
Школу я не любил. Первоклассником учился в школе Љ 2. С детьми в основном из благополучных, интеллигентных семей. Но родители стали конфликтовать с завучем, этакой правоверной и вредной коммунисткой. Во втором классе учился уже в школе Љ 13. Здесь сословности не наблюдалось, и отношения с одноклассниками не складывались. Я имел несчастье среди них выделяться. Такой тихий, начитанный мальчик... Вместо портфеля - ранец. Да еще, вначале, вместо обычных штанов, какие-то бриджи, что ли. Не доходящие до ботинок и с застежками на пуговицах внизу. По детской французской моде, кажется. Дорого дались мне те штаны! Позже, читая "Путь Шеннона" Кронина, я узнавал свою историю. Но и потом, уже в длинных штанах, я не хулиганил, не сквернословил. В общем, шла постоянно "холодная", а то и "горячая" война. Не со всеми ребятами, разумеется, но с самыми хулиганистыми.
Так продолжалось до эры депортаций. Лет в 14 масть резко переменилась. Вполне овладел ненормативной лексикой, стал курить. Завел знакомства среди малолетней шпаны, сошелся с ребятами-одноклассниками. Маятник качнулся в противоположную сторону, далековато несколько.
Сам процесс учебы удовольствия не доставлял. Физику и математику я любил, но в основном изучал самостоятельно. На уроках же скучал. Сколько себя помню, мне всегда были интересны животные. Я и читал о них, и марки собирал с их изображениями, и открытки. Мечтал побывать в Африке. Новость о существовании некогда доисторических животных в детстве меня поразила. Я сильно увлекся палеонтологией, срисовывал в альбом разных динозавров. Но биологию преподавали в школе скучные учителя по скучным учебникам. Замечательная догадка человека - теория эволюции - обходила школьников стороной. Развитие Вселенной, жизни, разума, общества, культуры, все то, что по-настоящему задевает пытливое любопытство ребенка - все это оставалось в стороне. Школьные дисциплины излагались как отдельные, не связанные друг с другом предметы. Ну как любить такую учебу! По счастью, папа подсовывал мне разные книги по биологии. Например, "Охотников за микробами" Поля де Крюи. Однажды обещал подарить микроскоп, если я изучу "Микробиологию" для техникумов. Половину книги одолел. Половину микроскопа не подарили.
В старших классах, несколько овладев аппаратом дифференциально-интегрального исчисления, подключился к изысканиям отца в области биофизики. И тогда же занялся физикой твердого тела. Интересная формула получилась для зависимости теплоемкостей твердых тел от температуры. Не в обиду Планку, Эйнштейну и Дебаю будет сказано . Участвуя в школьных олимпиадах по физике, математике, биологии, я часто игнорировал домашние задания по этим же предметам. Сохранился дневник пятого класса. Не дневник, а поэма разгильдяйства.
Что давала школа? Вернее, не дала. Возьмем, к примеру, предметы общего развития. Мы, ученики, скучали на уроках музыки. Пение хором любви к ней не прививало. Случился лишь один яркий эпизод. Весной кто-то запустил майского жука в домру, опрометчиво оставленную учителем на столе. Начался урок. Игра преподавателя заинтересовала жука, и он стал жужжать свою мелодию. Остановится учитель, остановится и жук. Начинает один, начинает и другой. Пока бедный учитель не догадался и не вытряхнул из домры меломана .
Рисование. С самого раннего детства моими любимыми игрушками были животные. Я до сих пор, в Новый год особенно, любуюсь старыми елочными украшениями - простенькими картонными рыбками, попугаями, белками... Иногда удается пополнить коллекцию. Любители встречать Новый год в лесу оставляют на елочках ненужные, как им кажется, игрушки. Я пренебрегаю потертыми шарами, выцветшими бусами, мишурой. Но когда, совершая с собакой лесной обход, вижу картонную игрушку, радостно бьется сердце.
Детям всегда не хватает игрушек. И я принимался лепить из пластилина зверей, вводя их в компанию зверей "настоящих", из магазина. Потом полюбился сам процесс лепки. Помню, меня даже возили в мастерскую скульптора. Затем взялся за рисование животных. И заодно деревьев, заборов, домов. Уже будучи постарше, ездил в зоопарк с альбомом. Но рисовать так и не научился. Школьные уроки были совершенно бесполезны.
Думается, для всех ребят. Поставят на стол кувшин - рисуй. Ну и рисуешь, что видишь, старательно выводя линии. Технику рисования не объясняли. Тем более не учили разбираться в живописи, пробовать смотреть на мир глазами художника. Помню лишь одно исключение. Наша учительница рисования заболела и ее ненадолго заменила другая. Стандартное задание на уроке: нарисовать вазу. Смотрю, стоит на столе ваза. Вот ее контуры, их и выводишь. Подошедшая учительница, глядя на мои старания, сказала: "Ты неправильно делаешь. Изображай не саму вазу, а окружающий ее фон, светотени. Тогда ваза сама получится". И быстрыми штрихами все показала. Прекрасный совет! Полезный не только для рисования. Гораций как-то заметил: "Поэзия как живопись". Недавно я с завистью смотрел на детишек в мюнхенской "Новой пинакотеке". Расположившись прямо на полу, в окружении прекрасных картин, они что-то весело рисовали на бумаге. Внимательные учители им подсказывали, объясняли, подбирали цвета карандашей. Если бы нас так учили!
Не стану останавливаться на других школьных предметах. Их преподавание тоже оставляло желать лучшего. Я воспринимал школу как элемент системы принуждения. Сначала эмоционально. Потом, постарше, осознанно. И догадался наконец (нетрудно было!), что школа есть опора советской власти, общей несправедливости. Возможно, вкладывая в такое понимание излишний юношеский радикализм.
Читаешь дореволюционные мемуары. От автора к автору неизменно сталкиваешься с одним и тем же: недовольством в связи с изучением древних языков. Недовольством не самими языками, а методом их преподавания. Революция в России многим обязана греческой и латинской грамматике.
Кстати, об иностранном языке. Я изучал английский. В школе, в институте. Но знаний хватает лишь на фразы типа "сколько стоит?" и "как пройти?". Неожиданно я открыл нетривиальный способ постижения иностранного языка. Дело было в Вильнюсе, в 1990 году, Советский Союз уже шатался. Проходил форум демократической правозащитной общественности из стран Восточной Европы. Вечером в номер моих приятелей поляков набилась половина этой самой Европы. Чехи, поляки, прибалты, украинцы... Пили, разумеется. Языком общения стал польский, как наиболее всем доступный. За год до этого я побывал в Польше, к тому же переводил польских поэтов и что-то понимал. Но вот речь стал держать молодой литовец. Разумеется, он мог бы говорить по-польски или по-русски, и его бы поняли. Но ущемленное национальное самолюбие заставляло его изъясняться на родном языке. Я, как и все, уже сильно набрался. И неожиданно стал понимать оратора! По окончании речи даже задал ему несколько вопросов. Чуть ли не на литовском! Утром я самого себя не помнил, не то что литовский.
Позже знакомый филолог объяснил: литовский язык один из наиболее древних и близок к общему праязыку. Алкоголь же раскрепощает подсознание, вызволяет ассоциативные связи, ответственные за интуитивное постижение. Тут уместно вспомнить Геродота. По его утверждению, персы важные решения принимали дважды. Сначала хмельными, потом трезвыми. Или наоборот. В общем, неправильно я изучал английский. Пить надо больше!
После 9-го класса нескольких учеников из 13-й попросили - перевели в другие школы. Я, конечно, был в их числе. Привычка менять казенные учреждения сложилась у меня рано. Попал снова во 2-ю. И даже в тот же класс, где побывал первоклассником. Возвращение блудного ученика! Встретили приветливо: "Он учился у нас в первом классе!" Ребята были хорошие. Но вот незадача: в этой новой старой школе восьмиклассники терроризировали старшеклассников (в основном, из классов параллельных моему ). Явление достаточно тогда распространенное и объяснимое. Поскольку восьмилетнее образование обязательное, всем лодырям и хулиганам, "варварам", одним словом, просто деваться некуда. Продолжали учебу в 9-10-х классах люди пообразованнее, интеллигентнее , "цивилизованные", так сказать. Конфликт варваров и цивилизации неустраним . Варварам всегда кажется, будто они самые сильные и смелые. Многие десятиклассники, изнеженные цивилизацией, будучи сильнее восьмиклассников физически, уступали их нахальству, нахрапу. Коснулось и меня. Пришлось побить одного "варвара". Тот привел кодлу. Зовут меня как-то на перемене - выйти на школьный двор. Выхожу, смотрю: компания из нескольких человек. Среди них и знакомые ребята. Поздоровались, покурили. А побитому популярно объяснили, что не всякий десятиклассник - добыча, скромнее надо быть.
У брата Александра - похожая история. Его тоже перевели в другую школу (1-ю), и начались конфликты с восьмиклассниками. Пришлось пригласить нескольких своих друзей, идти к нему в школу на разборки. Выделили делегата переговорить с местным "главшпаном". Дело уладилось.
До некоторой степени конфликты полезны, не дают расслабляться. Приведу пример. Я завзятый "собачник", лет тридцать держу дома собаку, а то и двух. И непременно есть черный терьер. Гуляю со своим чернышом по лесопарку. Воля очень красивая собака, и благодаря размерам ее часто принимают за пса. Идет молодая пара. "Какой красавец!" - восхищенно говорит девушка. "Да, - соглашаюсь я, и кивок на собаку, - а она красавица". Смеемся. Несколько молодых людей спрашивают: "Скажите, пожалуйста, какая у вас порода?" "У меня хорошая, - отвечаю, - а собака черный терьер". Опять смех. Навстречу знакомые старушки: "Здравствуй Волечка!" Волечка радостно крутит хвостиком. Идет мамаша с ребенком: "Смотри, смотри, какая собака! Настоящий медведь!" Ребенок доволен, "медведь" тоже. Дети Воле приятны. Попадаются разные люди, разных возрастов. Как правило, ведущие себя спокойно. Конечно, черные терьеры - серьезный народ. Но умны и при хорошем воспитании добрым людям не опасны.
Идет молодой детина. Метра два роста, килограммов сто веса. И начинает метаться. "Ой, уберите собаку! Собака без намордника! Держите ее!" Я долго не мог понять, в чем дело. Почему так пугаются обыкновенно крупные, сильные мужики? Потом догадался. Эти здоровяки привыкли полагаться на свою силу. А душа у них дряблая, незакаленная. Вот и впадают в панику. Против собаки кулаки не аргумент. Напротив, люди маленького роста часто отважны, а то и задиристы. Естественно, им с детства доставались тычки, душа окрепла.
Отец хорошо понимал необходимость закалки. Лет с десяти мы путешествовали. В весенние или осенние каникулы ходили по Подмосковью, направлялись в соседние области. Владимир, Тверь (тогда Калинин), Калуга... Путешествовали пешком, на электричках. Ночевали в школах, клубах, на вокзалах. Старались выполнять правила: не платить ни за ночлег, ни за транспорт, насколько возможно. Путешествовали и с палаткой: леса, поля, деревни. Повидали множество городов центральной России. Иногда папа брал в поход мой класс. Время от времени мы, бывшие одноклассники, собираемся вместе. У кого-нибудь на даче, в ресторане. Мы окончили школу более сорока лет назад, знаем друг друга больше пятидесяти. И каждый раз ребята непременно вспоминают отца и походы, в которые он нас водил.
Летом вся троица (отец, брат и я) отправлялись в дальнее путешествие на месяц. Сначала "дикарями", с палаткой, увесистыми рюкзаками. Доезжали на поезде, к примеру, до Симферополя и далее пешком по крымскому побережью. Или поездом до Туапсе, потом пешком до Сухуми. Сплавлялись на резиновых лодках по Днестру. Затем наконец мы осознали, что достоинство человека не в том, чтобы таскать дом на спине, а в том, чтобы вовсе обходиться без дома. И тогда, становясь бродягами, махнули рукой на тяжелые рюкзаки и отправлялись в походы налегке. Добирались до нужного места бесплатно, на попутных машинах. Облазили юг России, Крым, Кавказ, Молдавию, Украину. Побережья Азовского, Черного и Каспийского морей. Побывали в Грузии, Азербайджане, Дагестане. Забирались в горы: Теберда, Домбай, Клухорский перевал.
Дорога приучала к самостоятельности. Выходим утром на трассу и договариваемся вечером встретиться в Харькове, например. На главпочтамте - он в любом городе единственный. За день неоднократно встречались. Едешь на грузовике - глядь, брат стоит на дороге, голосует. Если есть место в кабине, подберешь, конечно. Нет места - приветливо помашешь рукой. Или сам стоишь на обочине. Мимо мчится отец, посылая привет. Иногда спонтанно скапливались в одном месте. Или, напротив, барином едешь в легковушке, подбирая по дороге родственников. Случались курьезы. Помню, долго гонялись друг за другом по дороге, делающей гигантское кольцо. Пока не встретились в Сызрани. Присутствовал и азарт, кто скорее приедет.
Это только кажется, что путешествовать на попутках просто: стой и голосуй. Нет, тут целая наука. Не следует останавливать машину на подъеме, ей тяжело. И не надо останавливать на спуске, машина набирает скорость. Идеальное вариант - ровное место. Или верхняя точка подъема, если местность холмистая. Разумеется, тебя должно быть заранее видно. Значит, не стой сразу после поворота. И голосовать надо не до развилки, а после нее. В дневное время машину лучше останавливать в пустынном относительно месте. Ты выделяешься на дороге, сиротливо ожидая попутку. Напротив, в ночное время разумнее голосовать в месте не безлюдном. У придорожного кафе, чуть далее поста ГАИ, в черте деревни... Водителю так меньше беспокойства по поводу случайного попутчика. Само собой, машина остановится для тебя только за чертой города, непосредственно на трассе. В общем, за день изрядно находишься. При посадке следует сразу предупредить, что заплатить не сможешь. Как правило, водитель махнет рукой - "ладно!" Но порой попадаются и жлобы. Надо приноравливаться к шоферу. Развлекать разговорами, ежели ему скучно. Или помолчать, если водитель устал и ему не до болтовни. Есть и другие тонкости, всего не перескажешь.
Отец понимал, что настоящий путешественник - тот, кто без копейки денег может преодолеть тысячи километров, оставаясь здоровым и сытым. Поэтому отпускал меня, немного повзрослевшего, в самостоятельные путешествия. Так лет в 16 я посетил Прибалтику. В летние каникулы, на попутных машинах, проехал по маршруту Москва - Минск - Вильнюс - Рига - Таллин - Ленинград - Москва. Дней за десять осмотрел незнакомые города. Иногда зуд странствий отправлял меня в дорогу на несколько дней. Скажем, до Калуги и обратно. Деньги почти не тратились. Есть и ночевать лучше в сельской местности. Если напросишься на ночлег, обед, редко кто возьмет с молодого парня деньги.
Лето, каникулы.
- Надо бы в Крым съездить, в море окунуться, - говорю отцу.
- Надолго?
- Дня два туда, столько же обратно, да там дня два. За недельку обернусь.
- Вот тебе три рубля, и ни в чем себе не отказывай.
Через неделю возвращаюсь и гордо отдаю рубль сдачи.
Десятый класс во второй школе я так и не окончил. Меня "оставили на осень", попросту не допустили к экзаменам по английскому и химии. Ладно, английский - я действительно плохо его знал. Впрочем, кое-кто из одноклассников знал еще хуже. Но химия! Дело заключалось в "химичке". Под ее крылом собрались активные комсомольцы. И сама она как настоящий советский человек сильно меня недолюбливала.
Папа резонно рассудил: раз я аттестат не получил, то и отмечать нечего. И на выпускной вечер денег не дал. Напрасно одна из "родительниц" пыталась его уговорить, зайдя к нам домой. Я тогда отсутствовал. По счастливой случайности присутствовал папин приятель Александр Васильевич Грачёв, пришедший его навестить . Он-то украдкой и вручил "родительнице" восемь рублей.
Александр Васильевич - человек интересный. После XX съезда КПСС он выступил на партийном собрании. Заявив, что разоблачение культа личности Сталина - дело хорошее, но не следует теперь создавать и культ личности Хрущева. Его выгнали из партии и перевели из мастеров в рабочие. Жизненные правила Александра Васильевича отличаются благородной простотой. После отсидки многие, не считая родных , пытались мне помочь: советом, лекарствами, рекомендацией врачей, книгами, информацией, участием. Александр Васильевич пришел в тубдиспансер и кратко спросил: "Деньги нужны?" Мы и теперь иногда встречаемся, и я еще скажу о нем на этих страницах. А восемь рублей возвратила ему тогда моя сестра Сусанна.
Выпускной вечер прошел весело. Большинство одноклассников приготовилось идти в институт. Посетив комиссию по делам несовершеннолетних, я поступил на завод учеником токаря.
В моей сильно потрепанной трудовой книжке множество записей. Первая - ученик токаря в ремонтно-механическом цехе завода "Электросталь". Последняя, нынешняя - оператор котельной в теплосиловом цехе завода "Электросталь". Круг замкнулся.
Помню, в юности, выйдешь из ворот своего цеха в обеденный перерыв. Кругом шум, звон, суета, многолюдно. Направляешься в "термичку", к своим приятелям. Смотри в оба. Грохочут грузовики, снуют погрузчики, из ворот цехов вывертывают электрокары. Из "термички" заглядываешь в цех столовых приборов. Там мастером Александр Васильевич, восстановлен в должности после ухода Хрущева. В его цехе кипит работа. Возвращаюсь в свой. Здесь тоже шумно от множества станков. Завод давал работу более чем 12 тысячам человек.
Нынешнее время. Иногда прохожу мимо моего бывшего цеха. В нем еле теплится жизнь. Кругом тишина. Редко-редко проедет машина. Ворота большинства цехов закрыты, на "улице" безлюдно. Цех столовых приборов закрыт, больше не нужен. На заводе едва ли и четыре тысячи работников.
Из окна моей квартиры на десятом этаже видно множество заводских труб. Дымят единицы. По ним я определяю направление ветра.
Осенью 1969 года я поступил в 11-й класс вечерней школы. Напрасно меня просили прийти во 2-ю школу и расписаться в получении аттестата, мол, переэкзаменовка пустая формальность. Зачем мне это? Получишь сейчас аттестат, и весной загребут в армию. Как учащийся вечерней школы я получал отсрочку от призыва и мог по ее окончании поступать в институт. Какое мне дело до отчетности во 2-й школе?
Есть хронологическая загадка. Брат утверждает, будто бы впервые мы "демонстрировали" на Пушкинской площади в 1967-м. Папа в своих мемуарах относит эпизод к 1968 году. Мне кажется, что было это в 1969-м. Не суть важно, в каком году случилось. Прослышав о демонстрациях правозащитников 5 декабря, в "день конституции" , у памятника Пушкину, решили и мы поучаствовать. Но пришли не в тот час... Сняли шапки и простояли несколько минут. Удивленные охранители задерживать одного взрослого и двух несовершеннолетних не стали. Хорошо помню свои мысли у памятника. "Грань перейдена. Из недовольного режимом ты становишься его врагом". Это ощущение сохранилось до сих пор, несколько смягчаясь с умягчением режима.
В 1970 году я окончил вечернюю школу и получил наконец аттестат. А на работе удостоверение токаря четвертого разряда. Сколько подобных удостоверений у меня накопилось!
Пришло время поступать в институт. Для разминки подал документы в физтех. Я мечтал там учиться, получить хорошее образование и стать физиком-теоретиком. Но и понимал малую вероятность поступления. И не ошибся, сдав физику на тройку. Уж не знаю, в чем причина. То ли в моих познаниях, то ли в моей национальности по паспорту.
Перед походом в паспортный стол папа напутствовал меня, шестнадцатилетнего: "Надо быть с теми, кому хуже". Выбор существовал: мать у меня русская, отец еврей. Я затребовал "еврей", на практике убеждаясь, что "хуже". Понятное дело, в России ты считаешься евреем по национальности отца. Следовательно, считаешь себя тем, кем тебя считают. В 2009 году я посетил Израиль. И убедился, что никакой я там не еврей, поскольку мать у меня русская. Тогда окончательно плюнул на национальную самоидентификацию. Пускай видят во мне кого угодно, хоть папуаса. Хорошо отдохнуть душой в тюрьме. Преступность действительно не имеет национальности, и она никого в тюрьме не интересует. Национальный вопрос отсутствует. Воистину, в тюрьме как в царствии божьем: ни эллина, ни иудея.
Провалившись в физтех, поступил в Московский геолого-разведочный институт. Почему? Во-первых, всего одна остановка на метро от Курского вокзала, куда прибываешь из Электростали. Перешел площадь - и ты в МГРИ. Во-вторых, и конкурс небольшой, и сдавать физику с математикой. Сама профессия геолога подходящая. Хотя не стоило заглядывать столь далеко.
Студенческая жизнь пришлась мне по душе. Но задевало зависимое, бесправное положение студента. Сначала повздорил с преподавателем начертательной геометрии, педантом, типичным "учителем латыни". Потом трения с деканатом. В конце первого курса меня благополучно отчислили за неуспеваемость.
Тогда поступил в следующий институт, Московский областной педагогический, на физфак. А чтобы улизнуть от своего военкомата, поселился (прописался) в институтском общежитии. "Попал в МОПИ - не вопи", - гласит народная мудрость . Я и не вопил - первое время. Досаждали история КПСС и английский. Зато достаточно интересными оказались физика и математика. У меня сложилась своя метода. Недели за две до экзамена обкладываешься десятком книг по предмету и мастеришь компиляцию. Здесь лучше изложено у этого автора, а там - у другого. Иногда и свой способ доказательства покажется проще. Все записывается в специальную тетрадь, почти одни формулы. Сдав экзамен, все промежуточные выкладки забываешь. Остаются выводы и навык.
Иногда система давала сбой. Помню сдачу аналитической геометрии. Я бодро ответил на вопросы билета, и экзаменатор задумчиво на меня посмотрел.
- Кажется, вы готовились не по моим лекциям?
- Нет, а это важно?
- Возможно, - и предложил дополнительный вопрос.
Ответил. Тогда предложил другой, весьма замысловатый. И, увидев мои затруднения, промолвил: "Увидимся в другой раз".
Оскорбленный в лучших чувствах, я существенно переработал компиляцию, не притрагиваясь к лекциям. "В другой раз" история повторилась. Экзаменатор даже не стал заслушивать ответы на вопросы билета до конца.
- Вижу, вы так и не открывали моих лекций.
- Не открывал.
- Ну хорошо, ответьте на следующий вопрос.
Ответил. И на другой ответил. Но третий дополнительный вопрос выбил меня из седла.
- Ладно, встретимся в другой раз. И настоятельно советую вам заглянуть в мои лекции.
Я опять расширил и углубил компиляцию. В сущности, создал самостоятельный курс лекций. Хоть сейчас иди преподавать студентам. И снова напротив меня экзаменатор.
- Наверное, излишне и спрашивать, что вы моих лекций так и не прочитали?
- Совершенно верно.
- Ну, давайте поговорим серьезно.
Не обращая внимания на билет, мы погрузились в ученую беседу. Этакий разговор двух профессионалов. Забрались в такие дебри, что я едва из них выбрался. Экзаменатор вздохнул: "Ну ладно, что с вами поделаешь. Давайте зачетку". И что-то в ней начеркал. И что там может оказаться, кроме "удовлетворительно"? Лишь в электричке, по пути домой, полюбопытствовал - "отлично"! По правде говоря, аналитическая геометрия не слишком сложный раздел математики.
После первого курса, в каникулы, устроился в студенческий отряд проводников. Рейсы в Ленинград, Осташков, Мурманск, Апатиты. Возили зайцев, а на нас охотились ревизоры. Помню, вез как-то "ушастых", четверых парней. Вывел их в тамбур: "Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам идет ревизор". Открыл крышку верхнего люка тамбура и разместил там ребят. Предупредил, чтобы не опирались на саму крышку - может не выдержать, а использовали боковые трубы. Стою в тамбуре, покуриваю, поджидаю ревизоров. Вот и они. Как и положено в комедии, в тот же миг на меня обрушились крышка люка и все мои зайцы. Ошарашенным ревизорам предстала живописная картин а: распростершийся на полу, под крышкой, проводник и сверху беспорядочная груда тел. Оглушенный, плохо соображающий, я выполз из-под крышки и отправился в свое служебное купе. Откупился, ревизоры много с меня не взяли. Наверное, в благодарность за доставленным развлечение .
Бывали и другие забавы. Возвращающиеся с Севера работяги перепивались и устраивали драки. Под ритмичный стук колес по вагону прокатывался орущий клубок, рассыпаясь на приватные стычки и вновь соединяясь в групповое мордобитие. За лето я хорошо подкалымил, обеспечив себя на год вперед.
Шел 1972 год. Я женился на своей однокласснице по вечерней школе Любе Кувшиновой. В декабре родился мой сын Илья.
Осенью отправили на "картошку". Не обошлось без инцидентов. Кормили плохо и, не без моей инициативы, студенты устроили маленькую забастовку. Волнения быстро улеглись, но руководство взяло меня на заметку. Придравшись к какому-то мелкому нарушению "режима содержания", деканат вынес мне выговор. Но жульнически не сообщил об этом, что не дало возможности вовремя выговор опротестовать. Весной я получил "неуды" по английскому и, кажется, истории КПСС. Деканат приобщил к ним не объявленный в свое время выговор, и меня отчислили из института. Выписываться из общежития я не спешил. Подделал справку деканата и вновь устроился в отряд проводников. Север мне нравится, но Юг - еще больше. На этот раз катался в Феодосию и обратно. Зайцы на южном направлении плодились исправно, наверное, климат благоприятствовал. Откатавшись, выписался из общежития и прописался в родной квартире. Осенний призыв в армию миновал.
Начинался погрузочно-разгрузочный период - я оформился рабочим в мебельный магазин по соседству с домом. Работа мне нравилась. В магазине два-три грузчика. Разгрузили машину с мебелью - и отдыхаем. Я устраивался в подсобке, с книгой в руках, на подходящей мягкой мебели. Платили немного, но шла солидная подработка. В основном за счет таскания клиентской мебели по этажам. Транспортное агентство располагало в лучшем случае двумя машинами и с потоком покупаемой мебели не справлялось. Покупатель со своей нанятой машиной, но без своих грузчиков попадал в наши лапы. Временами грузчиков в магазине не хватало: кто-то заболел, кто-то загулял. Не беда. У магазина всегда трется несколько желающих подзаработать. Мебельный магазин того времени представлял собой нечто вроде клуба. Сюда стекались любители подкалымить, выпить, поболтать. Сам грузчик - персона важная. Он может вовремя дать информацию о поступ ившей дефицитной мебели. А то и придержать товар, выписать чек на себя. Почему-то особой популярностью пользовались серванты. И паласы, конечно. Впрочем, понятно. Выставил в серванте сервиз, на полу - палас. Гость полюбуется роскошью в "хрущобе". Дефицит рождал микрокоррупцию. Искатели мебели знали грузчиков в лицо и по имени. Только и слышишь: "Здравствуйте, как бы там насчет сервантика?" Синий халат на плечах грузчика - вроде мантии. А гвоздодер в руках - тот же скипетр. Короны только не хватает.
Не одной мебелью я занимался. Взялись с отцом за рост и интенсивность метаболизма организмов. Интересные формулы получились. Представили доклад на семинаре в ВИБРАНе (Всесоюзный институт биологии развития академии наук). Труды семинара предполагалось опубликовать в специальном сборнике. Он и был издан, но без нашего материала. Мы перешли дорогу руководителю семинара... Лет пять назад я с удивлением узнал, что предложенное мной некогда уравнение роста ныне используется. Без ссылок на автора, разумеется.
Глава 3. Армия
В мае 1974 года меня забрали в армию. К месту сбора шел с полуторагодовалым Ильей на плечах. Ему было весело, мне - не очень. Сначала попал в Харьков, в школу радиотелеграфистов на Холодной горе. Согласно пословице, Харьков - "город камней, блядей и серых шинелей". За полгода из новобранцев делали специалистов, присваивали, как правило, звание младшего сержанта. Основная задача - научить азбуке Морзе, приему и передаче радиограмм телеграфным ключом. Обучали и эксплуатации радиостанции средней мощности. Это только на словах она "средняя". На деле - занимает крытый кузов мощного грузовика, а то и двух. При гарантированной дальности связи в 2 000 километров позволяет и с Новой Зеландией связаться, при удачном раскладе . Разумеется, присутствовали и все обычные для солдат занятия.
Сама по себе служба особых тягот не доставляла. И с ребятами отношения нормальные - все равны. Не так с командирами. Я был подозрительным типом. Не комсомолец. Национальность сомнительная. В своем рвении начальники часто не делали положенных кратких перерывов в занятиях. А курить хочется! Неудовольствие мое заметили, и зачастили наряды. Выход нашелся просто. Несколько раз прилюдно высказался, мол, в наряде хорошо - кури, сколько хочешь. Кто-то, естественно, донес, и наряды пришли в норму. Дезинформация противника через его агентуру - милое дело. В стране повального стукачества кукловоды сами зачастую становятся марионетками.
Ходил я и в самоволки, из принципа. Нас таких двое в батарее было. Делать в самоволке в общем-то нечего. Штатской одежды нет, и постоянное напряжение - не попасться бы. Настоящим развлечением становилось дежурство по гарнизону. Иногда удавалось попасть в отделение почетного караула на похоронах какого-нибудь чина. Всех дел - три раза пульнуть в воздух из автомата возле могилы. А удовольствия на целый день: туда едешь по городу, обратно, и там... Ни занятий, ни шагистики, ни работ. Главное, вырвался из части. Приятно и в патруле побывать. Гуляешь в хороший летний день по Харькову. На рукаве повязка "патруль", на поясе штык. Один или двое рядовых с офицером. Помню одного капитана. И в столовой пообедали, и кино посмотрели. Фильм "Барабаны судьбы" про любимых мною африканских животных. Вполне нормальным человеком был этот капитан, судя по всему. Кажется, и среди офицеров попадаются приличные люди.
Летом 1974 года на Харьков налетел ураган. Вечером часть вывели в город, для охраны государственного имущества. Ветром повалило киоски, вагоны трамваев, машины, вырвало деревья, сорвало кое-где крыши. Некоторые солдатики поживились мелочью: ручками, блокнотиками, шоколадками. Что охраняешь, то и имеешь.
Полгода прошло быстро, подступала отправка в войска. Войска служили своеобразным пугалом. Слухи о дедовщине наводили страх. Забегая вперед, скажу, что действительность превзошла ожидания. Нерадивых солдат командиры грозились загнать в самые поганые места самых поганых округов. Обещания сдержали. К тому же нескольким рядовым, и мне в том числе, присвоили только звание ефрейтора. Сержантское звание все же облегчает положение в армии, и все к нему стремились.
Ефрейтор никем не командует. Я до сих пор благодарен командирам за свое ефрейторство. За всю свою жизнь я ни для кого никогда начальником не был. Не командовал, не приказывал, не управлял, не руководил. Повезло! Понимаю, что без начальников и подчиненных мир рухнул бы. Но радуюсь своему личному везению.
Поезд вез нас, шестерых "харьковчан", в Среднеазиатский военный округ. Троих мы оставили в Кургане. То еще местечко. Остальные отправились дальше, в часть под Ашхабадом. Находясь в Туркмении, бригада ПВО сухопутных войск подчинялась штабу округа в Алма-Ате. Итак, приехали, местечко Бикрова.
Жаркий осенний день. Длинное одноэтажное здание казармы. Перед входом клумбы, цветочки, скамейки. К новоприбывшим высыпала толпа старослужащих, "паханов" по местной терминологии. Вперед вышел какой-то коротышка, завел разговор с одним из наших, литовцем. Слово за слово, и коротышка ударил парня в лицо. Литовец, высокий и крепкий, надвинулся на коротышку. И тут же оказался в кольце старослужащих. Все стало ясно.
Пошли сдавать вещи в каптерку. По дороге попался салабон (молодой солдат) с пухлыми щечками. Один из паханов его остановил: "Раб, иди-ка сюда! Ты почему до сих пор мои портянки не постирал?" И отвесил пару оплеух по пухлым щечкам. "Ну, - думаю, - совсем интересно становится". Каптерку превратили в арену. Кольцо зрителей из старослужащих, впереди здоровенный казах. "Будем боксировать!" Начали с неповоротливого упитанного ефрейтора из нашей троицы. Казах быстро того ефрейтора вырубил. Наступил мой черед. Не тратя лишних сил, я только защищался, выжидая удобный момент. Казах рассвирепел и перешел к драке ногами. Круг зрителей сужался... Тогда я правдоподобно изобразил нокдаун. Через десять минут покинул каптерку, пришел в штаб части и доложил дежурному офицеру о происшедшем. Что тут началось! Разумеется, офицеры знали об отцовщине (дедовщине) в части. Но "не замечали", так им удобнее. А тут средь бела дня , открыто докладывают об избиении средь бела дня! Сбежались командиры, построили роту и сделали личному составу внушение. Главные слова: "Не трогайте ефрейтора!" Что мне и надо. Но командиры ушли, а я остался...
Казарма гудела. Паханам открыто бросили вызов, такого они еще не видели. На всеобщее негодование и угрозы я твердо заявил: "Ваших блядских порядков не признаю".
- Как, и портянок паханам не постираешь?
- Нет.
- И подворотничок не подошьешь?
- Не подошью.
- Ничего-ничего для них делать не будешь?
- Ничего!
Пробовали надавить на чувства.
- Как же так, товарищей сдавать!
- Не вижу никаких товарищей, только рабов и рабовладельцев.
Тут, кстати, выяснилось, что у того молодого, с пухлыми щечками, фамилия Рааб. Он из казахстанских немцев, как и многие в части. Сути дела это не меняло.
Согласен, мой вызов доблестным не назовешь. Настоящий герой кино перебил бы полказармы, а не бегал к офицерам. Криминальный герой порезал бы кого-нибудь и отправился в тюрьму. Или на тот свет, прихватив с собой парочку врагов. Что делать... Я еще не дорос до этого.
Иногда сравнивают тюрьму и казарму. Даже утверждают, что дедовщина есть копия тюремных порядков. Это не так. Со всей ответственностью заявляю: сидеть лучше. Особенно если знаешь, за что сидишь. Тюрьма изнутри не враждебна человеку. Враждебны тюремщики. Тюрьма держится солидарностью приличных арестантов, и произвол ими пресекается. Вообще, воля не доросла еще до тюремной этики.
Через несколько дней нападение повторилось. В казарме приблизительно 200 человек. "Моя" рота связи, батарея управления, взвод техобслуживания. После отбоя подошел ко мне старослужащий батареец: "Поговорим". Я дождался первого удара, ответил, выбежал из казармы и - в штаб части. Одеваться по форме было некогда. Что усилило эффект в глазах дежурного офицера. Прибежал вызванный командир роты, из постели вытащили. Ночное построение личного состава, нотации командиров - все как в прошлый раз. Тогда паханы почему-то решили, что я постесняюсь "сдать" солдат моего призыва. Глупости! Я хорошо понимал, что имею дело с системой, а не с индивидуальной агрессией. Не могу же я каждый раз с кем-то сражаться: их много, я один. Двое подосланных "карасей" (солдат второго полугодия службы) задание отработали вяло, для проформы. После отбоя в умывальнике, всего несколько ударов. Снова штаб части, дежурный офицер, прибежавший из дому командир роты, построение, нотации. Кажется, офицерам и казарме такая жизнь стала надоедать. Я старался заинтересовать офицеров своей судьбой, вовлечь в процесс. Действительно, каждое громкое чрезвычайное происшествие - пятно на репутации командиров, неприятности по службе. Требовался последний штрих. Я прямо заявил капитану, командиру роты: "Еще хоть раз кто-то тронет, перестану выполнять приказы. Пускай судят, но дело станет громким, звезд на погоны не прибавит". А самому рьяному пахану, верховодящему в казарме, сказал: "Кто бы на меня не напал, отвечать тебе. Можешь и не проснуться как-нибудь утром". Я действительно разозлился. О своем обещании обмолвился, так сказать, публично. В казарме полно стукачей, командованию, конечно, все стало известно.
Полгода меня не ставили в караул. Это же классика жанра: молодой солдат расстреливает в караулке ненавистных ему паханов. Они, рьяные паханы, только корчат из себя крутых парней. Храбры скопом. В казарме стукачество, воруют друг у друга. В армии я понял: каждый садист в душе трус. В дальнейшем жизнь подтвердила наблюдение. Чем хороша армия? Ставит эксперимент в чистом виде. Ведь каждый пахан, притесняющий молодого, сам раньше терпел издевательства.
Не стану описывать порядки в казарме. Во-первых, я уже это сделал, после дембеля (чуть не сказал - освобождения). Во-вторых, теперь все и так всё знают. Кто-то служил, кто-то читал. Но тогда, в советское время, правда до общественности не доходила. Отслужившие хранили молчание. Кому хочется признаваться? Большинство терпело дедовщину, многие насаждали. Свободная пресса отсутствовала. Самиздат по неведению молчал. Молчали и "голоса".
Служба пришла в относительную норму. Паханы от меня отступились. Шла холодная война без горячих конфликтов. Не оставляло постоянное напряжение. Лежишь ночью в койке, по соседству пахан истязает салабона. Эх, встать бы да врезать тому пахану! Но за ним казарма. Без заточки от толпы не отбиться. Да и с нею... Порежешь кого-нибудь, следствие, суд. И тот самый салабон покажет, что он-де мирно беседовал с паханом, а на них налетел этот сумасшедший ефрейтор.
Повернешься на другой бок и стараешься заснуть. Но когда вокруг тебя свинство, сам понемногу обрастаешь щетиной.
Через полгода я стал старослужащим. Пробовал несколько раз заступаться за молодых. В ответ: "Не лезь, не твое дело, они сами выбрали свою участь". Выбрали! Салабоны тоже просили не вмешиваться. Мол, от заступничества им еще хуже.
К счастью, меня как старшего радиотелеграфиста поставили на боевое дежурство. Смена 12 часов, дежурства по графику. После ночной смены полдня спишь. Приличную часть времени не видишь ни казармы, ни сослуживцев. Сидишь себе на радиостанции, на краю части, в благодетельном одиночестве. Два раза в смену выходишь на связь со штабом округа в Алма-Ате. Полученные радиограммы передаешь в штаб бригады. Возможна и внеочередная радиосвязь, какой-нибудь сигнал тревоги. Желательно не пропустить...
Чем заниматься в остальное время? Радиостанция в крытом кузове грузовика набита радиоаппаратурой. Но есть крутящаяся табуретка, стол. Есть бумага и ручка. А главное - "Курс теоретической физики" Компанейца. Еще в учебке получил от родных. Ночью, в тишине, занимайся физикой. Посетила меня тогда одна безумная гипотеза из области теоретической механики. Всю жизнь потом ко мне наведывалась. Но, как гласит афоризм, достаточно ли идея безумная, чтобы быть верной?
Если надоела физика, пиши стихи. Это занятие тоже всю жизнь меня выручало.
Книга Компанейца, очень потрепанная, приехала со мной из армии, стоит на полке до сих пор среди прочей специальной литературы. Рядом с ней тот же курс того же автора, но другого издания. Эта книга, тоже потрепанная, приехала со мной из тюрьмы. Родные посылали через "Книгу почтой" . Кажется, в Елецкую крытую.
Пустыня красива на заре. Не слишком жарко, барханы отливают нежным шелковым цветом. Невдалеке гряда холмов. За нею Иран. Степенные верблюды задумчиво жуют свои колючки. Тощенькие телята ищут траву. Иногда они забредают на территорию части в поисках прокорма. Часть огорожена старым глинобитным забором со множеством проемов. Тишина, одиночество, покой.
Есть и недостатки в уединении. Как-то раз напали на часового в карауле. Тяжело ранили, забрали автомат. Скоро, другой ночью, на дежурстве, слышу автоматную очередь. Утром узнаю: к вышке подъехала машина, обстреляли часового, а он не будь промах, кубарем скатился вниз, в темноту - и открыл ответный огонь.
Вскоре, опять ночью, ко мне в радиостанцию пожаловал начальник связи. Этот капитан, когда сам дежурил, любил проверять, не спят ли радисты. Доложил, как положено. Капитан задумчиво посмотрел и вымолвил:
- Ты бы поостерегся. Сам знаешь, что в последнее время творится. Сидишь один, на отшибе. Лакомый кусочек.
- Товарищ капитан, распорядитесь на дежурство выдавать автомат.
- Не положено.
- Ну тогда хотя бы парочку гранат, вот и ящик под них.
- Не положено. Ты уж сам что-нибудь придумай.
Так меня приободрив , капитан отправился восвояси. Стал думать. Станция питается электричеством от штаба части через длиннющий кабель. Трехфазный ток, 380 вольт. Давно заметил, что неисправная клемма пропускает ток на железный корпус. Отсоединил заземление от забитого в землю колышка и забрался в радиостанцию. Мне хорошо, машина на резиновых колесах, я внутри. Дверь без щеколды, только ручку повернуть. Но если кто-то снаружи полезет...
Перед рассветом сладко задремал. Внезапно сон прервал истошный крик. Выскочил в приоткрытую дверь. Это капитан решил снова меня проведать и прилип к дверной ручке. Не в силах оторваться, под собственные хрипы, он выделывал ногами замысловатые па. С трудом оторвал трясущегося капитана от двери. По инерции он еще немного подергался. Потом отдышался, и над притихшей пустыней, оскорбляя ее величие, понесся визгливый мат. Я молчал. Ну что с ним поделаешь? Впечатлительный какой-то начальник связи мне попался... Наконец мат прекратился.
- Я велел тебе что-то придумать! Но я не велел тебе отсоединять заземление!
- Да я тут ни при чем! Наверное, теленок бродил, заземление оборвал. Или верблюд.
- Знаю я этого... теленка! И этого... верблюда знаю!
Да, нестойкий капитан. Попадись он врагам, и пытай они его током, все бы выложил. Но с тех пор он перед посещением радиостанции звонил мне по телефону. Мол, сейчас приду.
Я переговорил с одним из вновь прибывших салабонов. Чтобы передал остальным: если кто-то не желает принимать казарменные порядки, пускай обращается ко мне, поддержу. Никто не обратился. Но по казарме поползли неясные слухи, будто бы меня хотят назначить старшиной роты. Паханы заволновались. На такой должности я мог бы их прижать. Действительно, вскоре командир роты предложил мне стать старшиной: "Будешь их е... по закону!" Вожделенная для большинства должность! Я отказался. Командиру роты, недавно назначенному в часть, дедовщина не нравилась. Но особенного желания исправлять положение в казарме я за ним не заметил. Нормальным парнем был один из командиров взводов, недавно прибывший из училища. Этот лейтенант еще не успел испортиться. Зато другой взводный, угрюмый пьяница с мутными глазами, натравливал старослужащих на молодых солдат.
Интересный край Туркмения. В ноябре, а то и в декабре, еще можно ходить без шинели. Потом унылые дожди, сырость, лишь изредка ненадолго выпадает снег. В марте пустыня зеленеет, и все оживает. Довольные черепахи щиплют молодую травку. В апреле случаются буйные ливни. В поселке цветут акации - высокие могучие деревья. Дальше - изнуряющая жара. За 40 градусов в тени - не редкость. Станция стоит на солнцепеке, внутри жар, вентилятор не спасает. Сидишь с голым торсом. Входит дежурный офицер: "Ефрейтор, почему не одет по форме?" Сказал бы еще спасибо, что я штаны не снял... Офицер начинает читать нотации. Через минуту ослабляет галстук. Еще через минуту расстегивает верхнюю пуговицу. Еще через две минуты пулей выскакивает наружу. Все понял, в следующий раз по поводу формы не пристает.
Регулярно проходят местные учения с выездом недалече. Тяжелое испытание - развернуть радиостанцию полностью. Приемная антенна "бегущая волна" длиной в 150 метров. "Волна"-то стоит, а бегаем мы. По такой жаре!
Экзотики хватает. По пескам снуют вараны, этакие упитанные поросята килограммов на десять с лишним. Если хлестанет хвостом по ногам, мало не покажется. Много скорпионов, пауков, фаланг. Несколько раз кусали, очень впечатляет. Хватает в пустыне и змей. Изредка и гюрза попадается, и кобра.
Иногда, например, во время учений, поднимается подозрительный ветерок. Скорей по машинам и в часть! Приближается ураган. Там, в Иране, яростный ветер нападает на гряду холмов. Сжатый в теснинах, пробивается на свободу, взметая в воздух песок пустыни. Ураган почему-то зовут "афганцем". Правильнее бы - "иранцем". Все сидят по казармам за плотно закрытыми дверями и окнами. Но песок проникает во все щели, укладываясь на полы, постели, одежду . На улицу можно выйти только в противогазе, желательно за что-нибудь уцепиться. Неба нет! Лишь солнце чернеет сквозь желтое месиво. Ураган ломает деревья, кидается кусками кровли.
Надо обедать, особенно вечно голодным молодым, обжимаемым паханами. Чуть песчаная буря стихает, рота осторожно пробирается в столовую. Там обед пополам с песком.
Днем все стараются спастись от жары. В поселке под акацией сидит бабай. В папахе и верблюжьем халате, пьет горячий зеленый чай.
Ночью пустыня отдыхает. Тонкими голосами бранятся шакалы. Над головою непривычный звездный узор.
Случались и большие учения. Помню одно такое, чуть ли не целой армии. Хитрый прапорщик, начальник станции, заболел. Трясусь в кабине рядом с водителем, грузином по прозвищу Ара. Какая-то поломка, Ара чинится, длинная колонна машин уходит вперед. Пока возились, армии и след простыл. Безуспешно носимся по пустыне, пытаемся ее настигнуть. Связь с командирской машиной прервалась, надежных ориентиров движения нет. Через несколько часов смеркается, едем по какой-то грунтовке. Я задремал. Приснились дом, вольная жизнь. Очнулся, и вдруг в свете фар мелькнул указатель с надписью "Москва". Не поверил своим глазам. До Москвы четыре тысячи километров! Наверное, сон продолжается... Минут через 15 въехали в маленький кишлак. С десяток глинобитных домиков. Действительно Москва! Так изволит называться. Вскоре нашли потерявшуюся армию. Никто нашего отсутствия и не заметил, обычная неразбериха. Представляю, что на войне творилось бы...
Полгода прошли мирно. Дембель приближался. Рааба отправили в школу прапорщиков, скоро станет старшиной роты. Наконец долгожданный день. На утреннем разводе: "Сегодня увольняются... ефрейтор Подрабинек...". После развода шесть дембелей, и я в том числе, гладят форму, начищают обувь, собирают вещи. Попрощался с сослуживцами. Я никогда не эксплуатировал салабонов, никого из них и пальцем не тронул. Знаете эти мечты солдата, ставшего старослужащим? "Ах, если бы кто-то из отслуживших паханов снова здесь оказался!" Думаю, если бы по прошествии некоторого времени заглянул в казарму, то стал бы единственным из бывших сослуживцев, кто мог целым и невредимым из нее выйти.
В полдень прибыли в штаб части, получили документы. Затем машиной в Ашхабад. Аэропорт, ночной рейс в Ростов-на-Дону. Пересадка на Москву. В мае 1976 года "я вернулся в свой город, знакомый до слез". Ненадолго.
Глава 4. От армии до тюрьмы
Я сильно не любил советскую власть до армии. Хотя бы за невозможность прочитать многие книги. А уж после армии... Эмоции переполняли меня. Идешь по улице, смотришь на прохожих и думаешь: "А ведь многие из них служили или будут служить. Я же знаю, каковы они там". И все молчат! Я тоже? Поняв, что не успокоюсь, написал очерк о дедовщине. Название "Несчастные", несколько старомодное, в духе XIX века, подсказала соответствующая категория молодых солдат. "Ты что, несчастный?" Это, к примеру, про бедолагу, осмелившемуся попросить на кухне у поваров кусок хлеба. И застигнутому на месте преступления паханом "родной" роты. Быть тогда тому солдату несчастным вдвойне. Очерк получился из двух частей: "День салабона" и "Отцовщина". В первой части - нравы и быт казармы. Во второй - оценка явления.
Устроился в транспортное агентство грузчиком на мебельную машину. Работа знакомая. Наша обязанность: вытащить мебель из магазина, погрузить, довезти и выгрузить у подъезда. Таскать по этажам - за деньги, по договоренности с клиентом.
Это только кажется, что работа мебельного грузчика проста - взял и тащи. Тут целая наука, нужна не только сила, но и ловкость, и сноровка, и специальные приемы. Допустим, вам надо затащить пианино на третий этаж. Если лестница широкая, можно и втроем, и вчетвером. На узкой лестнице умещаются только двое, один спереди, другой сзади. Самое легкое пианино весит за 200 килограммов - вдвоем на руках не утащить. К тому же, на идущего снизу приходится дополнительная нагрузка. Зато идущему сверху следует беречь ноги, движущаяся махина запросто придавит к ступеньке ногу, если ее вовремя не убрать. Как быть? Надо пользоваться ремнями. Пропускаешь ремень под пианино и перебрасываешь через плечо. Человеческий позвоночник выдерживает тонну вертикальной нагрузки. Значит, надо держать спину прямой. Согнешься - придавит. Внизу ставится более сильный, его дело толкать. Сверху более ловкий, его дело тянуть и вовремя убирать ноги. Откидываясь назад, два танцора тащат пианино. И не дай бог его поцарапать! Тем более уронить...
Бывало и так. Выгрузили мебель. Клиент: "Ребята, затащите на четвертый этаж". Называем ему цену. Клиент: "Да я за бутылку сейчас людей наберу!" Дело хозяйское... Разгружаем мебель у соседнего подъезда. Бежит давешний клиент: "Ребята, согласен!" Набранные им дилетанты утащили шкаф на пол-этажа, успев его несколько раз стукнуть о перила и стены.
Я давно обдумывал одно дельце. Представляете себе тогдашнюю Москву на 1 мая или 7 ноября? И вот вдруг, с неба, на демонстрантов посыплются антисоветские листовки. Что-нибудь простенькое, вроде "Долой КПСС!" Нужны: большой баллон с гелием, портативный баллончик, переходник, резиновые шарики (можно и презервативы), приспособления в качестве фитилей. Надо подыскать подходящий чердак, учесть ветер, рассчитать время, наметить пути отхода. Задача вполне разрешимая. В биологии есть известный закон. Онтогенез, то есть индивидуальное развитие организма, до некоторой степени повторяет филогенез, эволюционное развитие вида. Возможно, подобная закономерность существует и в области психического, когда человек в своем становлении повторяет исторические этапы. Авантюризм присущ молодости. Кстати, мой брат Александр, независимо от меня, тоже пытался реализовать подобную идею. Как и положено младшему брату, он пошел другим путем. Решил использовать воздухоплавательный аппарат тяжелее воздуха, модель самолета. Проекты наши не осуществились.
И сейчас, в более чем зрелом возрасте, я не считаю, что "в подполье могут жить только крысы" (кстати, крыс я уважаю, интереснейшие создания). Все зависит от ситуаций, от людей. Легальная, точнее, открытая деятельность, может сочетаться с нелегальной, подпольной. Только нельзя одним и тем же людям заниматься и тем, и другим . Впрочем, иногда такие виды деятельности пересекаются. Как бы иначе издавалась "Хроника текущих событий", например? В истории, особенно российской, есть множество подобных случаев. А риски, в том числе и моральные, есть в обоих видах деятельности.
Работа в трансагентстве давала широкие возможности. Большой баллон с гелием я достал и припрятал в надежном месте. Сам по себе он большого криминала не представлял. С помощью гелия многие удачно красили свои автомобили.
Не только мебелью и гелием я занимался. Удалось показать, что основополагающее в кинетике ферментативного катализа уравнение Михаэлиса-Ментен принципиально неверно . Заметим, используемое с 1914 года. Удалось вывести другое уравнение, а интегральная форма уравнения Михаэлиса-Ментен стала его частным случаем. Написали с отцом статью. Нам ее перевели на английский язык. Отправили за границу. В отечестве публиковаться стало уже невозможным , общественные наши дела мешали. Кстати, отец защитил в 1970 году диссертацию на степень доктора биологических наук, но ВАК не утвердила, по сходным причинам. Статья наша так и осталась неопубликованной. Корпоративно устроенный научный мир часто напоминает советский (российский) суд: истина не нужна, доказательства игнорируются. Лет через 20, значительно расширив статью, я снова пытался ее опубликовать.
Трудился я грузчиком успешно, но зимой заработал миокардит и попал в больницу. Из трансагентства пришлось уйти. Моя давняя мечта - работать смотрителем маяка. Но где найти маяк в сухопутном Подмосковье? Наметилась замена, я устроился дежурным по переезду на ветке Ярославской железной дороги. Переезд существовал, но переезжающие отсутствовали. Поля, проселок, одинокая будка и шлагбаум. За день, да и то летом, проедет несколько машин. Что не помешало однажды пьяному трактористу рвануть мимо шлагбаума под носом у поезда. Локомотив обрушил тракторный прицеп на трансформаторную будку, чудом не прикончив дежурного. Тракторист отделался испугом.
Одна из обязанностей дежурного - с флажком в руках встречать проходящие поезда. Но поезда тоже проходили не часто. До работы я добирался на попутной электричке. Машинисты по моей просьбе (коллеги все же!) останавливались вне плана, на переезде. И назад тормозишь на переезде попутную электричку.
Работа посменная, место удаленное, вокруг никого. Летом зелень, солнышко. Загорай, отдыхай. Иногда я вывозил жену с сыном на эту свою дачу.
Под железнодорожной насыпью, прямо около будки, пара ласок устроила себе нору. Сидишь на скамейке и любуешься стремительными зверьками. Ласки совершенно привыкли к дежурным и заводили игры у самых ног. У них тоже дача, и пропитание есть - вокруг обитало множество мышей. Ночью над переездом промелькнет быстрая тень - сова. Мыши ей тоже интересны. Как-то днем я наблюдал воздушный бой двух воронов с ястребом. Они что-то не поделили в небе. Вороны орали, ястреб молча отбивался.
Но еще до всех летних радостей, весной, пришлось решать одну проблему. Шел 1977 год. Как-то ночью на "хорошо законспирированную" квартиру, где находился брат, нагрянуло с обыском КГБ. Александр как раз заканчивал начисто печатать свой труд - "Карательную медицину" - о применении психиатрии в политических целях. Все изъяли. Но где-то остался черновик. Его и предстояло спасти. Через некоторое время я прошелся по длинной цепочке людей и адресов. Черновик достали, и скоро "Карательная медицина" отправилась за рубеж. Она имела успех, брат прославился, я "засветился". Не сильно, но с "гелием" следовало повременить.
В ознаменование спасения книги мы с братом сфотографировались. Фотография стала в некотором роде канонической. С нею и демонстранты в нашу защиту (за границей) выходили, и в "Истории инакомыслия" она присутствует. На снимке двое, полные сил, молодых людей. Александр с бородой, я с пышной шевелюрой. Сейчас чешу свою лысину и думаю: "Где, где те силы, шевелюра, то упоительное и гибельное чувство полета и конца?"
Иногда нас пытались разделить, располовинив фотографию. Даже как-то текст Александра проиллюстрировали моим изображением. "Понятно, - сказал я брату , - они выбрали того, кто интереснее выглядит". Зато несколько раз мои газетные публикации выходили под его именем. Эти редакторы лучше самого автора знают, что писать, как писать и даже кто автор.
Постепенно я втягивался в интересы правозащитного движения. Познакомился с диссидентами. Относительно регулярно бывал у Ирины Каплун (Смолянских), Петра Григорьевича и Зинаиды Михайловны Григоренко, Марии Гавриловны Подъяпольской. Подписывал коллективные письма, выполнял некоторые поручения.
В июне 1977 года в городе Дружковке Донецкой области проходил суд над членами украинской группы "Хельсинки" Николаем Руденко и Алексеем Тихим. Им инкриминировалась антисоветская пропаганда и агитация (ст. 62 УК УССР - аналог ст. 70 УК РСФСР). По инициативе Петра Григоренко на суд отправились трое: Валентин Турчин, Петр Старчик и я. На квартире Турчина прошло совещание. Решили отправляться поодиночке и в разное время. Дальнейшее отчасти напоминало путешествие мушкетеров за подвесками королевы. Турчина задержали еще в Москве, кажется, на вокзале. Старчика - по прибытию в Дружковку. Его через сутки, пригрозив "психушкой", отправили в Москву. Я отправился в Дружковку "зайцем", договорившись с проводником. "Светиться" у касс не следовало. Ночью в Курске вышел покурить. Вдоль состава двигалось несколько человек в штатском, поочередно заходя в вагоны. На ревизоров они никак не походили. Стоя на перроне, с сигаретой в зубах, я благодушно наблюдал картину. Кажется, проводник что-то сообразил и в Харькове сам уже предложил мне пойти покурить. История с людьми в штатском повторилась. Задержали меня уже в Дружковке, в дверях суда. Трое суток просидел в местном КПЗ. То было мое первое "заключение". Выпустили через два часа после окончания процесса. Руденко приговорили к семи годам лагерей строгого режима и пяти годам ссылки. Тихого признали особо опасным рецидивистом и дали десять лет особого режима и пять лет ссылки. О суде над ними написано в "Хронике текущих событий" (ХТС Љ 46, 15 августа 1977 г.). Алексей Тихий скончался в лагере в 1984 году .
В августе 1977 года я поступил на заочное отделение математического факультета МОПИ. Бог троицу любит! Точнее, не любит... Трижды был студентом и института не окончил. Типичный "отщепенец и недоучка". Что я! Вот Ирина Каплун училась на заочном отделении педагогического института в Орехове-Зуеве. Учеба держалась в строжайшем секрете, с немыслимыми мерами конспирации. КГБ все же прознало, и Иру отчислили с последнего курса.
Летом же я запустил в самиздат своих "Несчастных". О чем сообщила "Хроника текущих событий" в рубрике "Новости самиздата" (ХТС Љ 47, 30 ноября 1977 г.). Одновременно очерк отправился за границу вместе с материалами писателя Марка Поповского. Он собирался эмигрировать и искал "канал" для отправки своих работ. Я помог ему. Он, в свою очередь, обещал позаботиться о зарубежной жизни "Несчастных" и обещание выполнил. Очерк появился в парижской "Русской мысли" (в сокращении), звучал по "голосам", был переведен на несколько языков. Позже "Несчастные" появились в самиздатовских "Поисках". В перестроечные времена публиковались в отечественных изданиях. И ныне размещ ены на нескольких сайтах. Десятилетия прошли, а тема по-прежнему актуальна. Кажется, я первым поведал о неуставных отношениях в советской армии. Но особой заслуги в том нет. Я не открыл явление, всего лишь описал его. Миллионы прошли через казармы. Некоторые погибли в них физически, множество - морально. Можно не разбираться в политике, экономике, культуре и прочих важных и не очень вещах. Но если знаешь о дедовщине, легко догадаться о судьбе страны. С армией я рассчитался. Отчасти.
Наступила осень, и с нею быстрая череда событий. Все началось с шутки. Советская власть в очередной раз решила заморочить людям головы, намечалось принятие новой конституции. В советских газетах проходило псевдообсуждение проекта. Как-то раз собравшись на кухне втроем, отец, брат и я решили написать свой шуточный вариант. Обнародовали забавную конституцию позже, на дне рождения Григоренко. В тот вечер квартиру Петра Григорьевича посетило человек 200, наше творчество пользовалось успехом. Машинописный текст, выставленный на обозрение, содержал десятка два статей. Среди них:
"Каждый гражданин СССР имеет право на обязанности".
"Права граждан охраняются законом. Режимы охраны: общий, усиленный, строгий, особый".
"Никто не может быть лишен бороды без законных на то оснований".
"Каждый гражданин СССР имеет право на личную собственность длиной не более 14 сантиметров".
Про бороду пошутил я, черт дернул. Не прошло и года, как юмор стал серьезной реальностью. На следствии я отпустил бороду, так удобнее. По вступлении приговора в законную силу бороду мне предложили сбрить. "На каких основаниях?" - поинтересовался я. "На законных", - последовал ответ. И принесли том уложений тюремного распорядка. Не шутите, да не шутимы будете!
10 октября, отработав ночную смену, я шел к ближайшей станции "Колонтаево". Ходу туда от переезда минут 20. Темно, безлюдно, осенняя грязь. Навстречу мне по насыпи двигалось человек шесть. Повстречать здесь в такое время кого-то было совершенно невероятным. Могли попасться разве что кабаны, делающие вылазки на соседнее картофельное поле. Люди в штатском окружили меня, представились сотрудниками КГБ и предложили следовать с ними. Я бы предпочел общество диких свиней. В будке переезда гэбэшники предъявили ордер на проведение обыска. Затем предложили добровольно выдать имеющиеся запрещенные предметы: оружие, наркотики, ценности. Я отвечал, что клад давно пропил. Они не поверили. Подняв несколько досок, стали углубляться в подполье. Я с интересом наблюдал. Гэбэшники рыли землю в прямом и переносном смысле слова. Наполняли землей ведра и передавали наверх. Перепачкавшись как черти, целеустремленно искали нечто, постепенно расширяя круг работы. Что искать, они знали точно, где искать - приблизительно. Безрезультатно прошло два часа, я уже начал успокаиваться. И напрасно. Наконец гэбэшники извлекли гарпунный пистолет для подводной охоты и пачку мелкокалиберных патронов. Им всего-то требовалось вынуть кирпич из кладки сбоку и запустить туда руку. Секундное дело, не требующее никаких земляных работ!
Гэбэшники живописно раскинули на полу найденный в моем портфеле самиздат, в том числе и мою статью о новой конституции. В центре расположили пистолет, украсив горстью патронов. Натюрморт сфотографировали. Он явно просился на передовицу в "Правде" под названием "Истинное лицо антисоветчиков".
Поздно вечером приехал домой и попал как раз к окончанию обыска. Изъяли из моей квартиры только самиздат, остальное оставили. Включая моего несколько ошарашенного приятеля Бориса, неудачно заглянувшего в гости. "Остальное" было, но осталось без внимания. В письменном столе, на виду, лежали паспорт и инструкция к гарпунному пистолету, несколько мелких деталей к нему. Рано утром я все отнес в надежное место.
Следовало поразмыслить. Сам по себе гарпунный пистолет криминала не представлял. Можно свободно купить в спортивном магазине. Отпечатков пальцев ни на пистолете, ни на патронах не было, я знал точно. На переезде работало еще три смены. Чей пистолет, чьи патроны? Пистолет был заряжен. Но здесь тонкость. Предназначался он для подводной стрельбы гарпуном с помощью капсюль "Жевело", тоже свободно продающихся. Капсюли центрального боя, мелкокалиберные патроны - бокового. Но калибр одинаковый (5,6 мм). Непосредственно стрелять мелкокалиберными патронами из пистолета невозможно. Иногда гуляют измышления, будто бы я переделал боек. Клевета! Зачем переделывать пистолет, если можно приспособить заряд?
Непосредственных улик против меня не имелось. Беспокоили некоторые странности обысков. Еще в начале лета объявился наш дальний родственник из Кишинева Михаил Кушнир. Он проходил военную службу в ближнем Подмосковье и посещал нас в свои увольнительные. Впрочем, мы всегда видели его в гражданском. Отец, брат и я привечали его. Родственник, солдат, человек одних с нами взглядов. Михаил мечтал уехать в Израиль. Веселый и находчивый, он развивал разные планы. Делились и мы с ним некоторыми предположениями. Знал Михаил и о проекте с гелием. Несколько раз он посещал переезд и видел как-то пистолет. Знал, что я достаю его из-под пола. Но не знал точно, откуда именно...
10 октября кроме обысков у меня, дома и на работе прошло еще несколько. Обо всех обысках повествует "Хроника текущих событий" (ХТС Љ 47, 30 ноября 1977 г.). Все - по делу Љ 474 (Юрия Орлова). Обыск у брата Александра прошел на его временной съемной московской квартире. Брат тщательно проверялся на предмет слежки перед посещением квартиры. Знал о ней очень узкий круг доверенных лиц. Один раз квартиру посетил Михаил Кушнир...
В конце лета или начале осени Слава Бахмин попросил срочно приехать к нему на работу. Встретились на улице, в районе метро "Лермонтовская". Слава достал листок бумаги и написал только одно слово - "гелий". Затем спросил, говорит ли мне это о чем-нибудь. Я отвечал утвердительно. "Так вот, - продолжал Слава, - "там" тоже об этом знают".
Разумеется, информация шла от знаменитого Виктора Орехова, капитана КГБ, помогавшего диссидентам. Но узнали мы о нем гораздо позже, когда Виктора раскрыли и осудили. Замечу только, что на каком-то обыске у брата Виктор Орехов отложил в сторону как ненужную тетрадь с моими стихами. Виктор сам говорил мне об этом по прошествии многих лет. И утверждал, будто КГБ мои стихи сильно не нравились и гэбэшники за ними охотились. Ну, не знаю... И непонятно, почему стихи не нравились: то ли плохо написал, то ли слишком хорошо.
Естественно, гелиевый проект накрылся, но после обыска 10 октября представлялось полезным держать КГБ в напряжении, тянуть время. Я и предпринял несколько шагов в таком направлении, якобы вот-вот попадусь .
По несколько человек знало о гелии, о квартире брата, о пистолете. Но лишь один Кушнир, исключая отца, брата и меня, знал обо всех трех обстоятельствах . Все сходилось на нем. Окончательно точку поставил разговор с моей женой Любой. Я замечал, как она нравится Кушниру. Ну и что же, мне жена тоже нравилась! Но Люба наконец рассказала (ранее не хотела меня огорчать), как Михаил предложил ей бросить меня и уехать с ним за границу.
Мечта Кушнира об эмиграции не осуществилась. В Израиль он так и не поехал, опасаясь преследования за сотрудничество с КГБ. Много лет предателя мучил страх. Возможно, мучает и сейчас. Справедливое наказание.
14 октября на моей квартире прошел повторный обыск. Один гэбэшник сразу же полез в платяной шкаф, запустил руку в карман моего пиджака и вытащил два мелкокалиберных патрона. Другой устремился к письменному столу, но в ящике ничего интересного не обнаружил. "Птичка" улетела. Они явно старались найти доказательства принадлежности мне пистолета, найденного на переезде . И "нашли", в моем пиджаке. Теоретически, я мог позабыть о патронах в кармане. Но если так, почему гэбэшники не изъяли их на первом обыске? Патроны все-таки! А действовали они на повторном обыске целеустремленно, точно зная, что найти . Ладно, гарпунный пистолет. Возможно, им мерещился парабеллум на моей работе. Кушнир для придания веса своей информации мог и не сообщить о спортивном характере предстоящей находки . Тогда понятно, почему КГБ прошляпило документацию на пистолет у меня дома в первый раз. Но патроны? Нечего и говорить, они оказались той же серии, что и найденные на переезде. Даже с отметинами от бойка моего гарпунного пистолета. Нитки нагло белели.
О подробностях повторного обыска сообщила "Хроника текущих событий". Там же приводится мое заявление от 23 октября по поводу обоих обысков.
В последний год я сблизился с некоторыми московскими диссидентами, подписывал различные воззвания и заявления. Возможность возбуждения против меня уголовного дела по обвинению в незаконном хранении оружия и боеприпасов может бросить тень на все демократическое движение и в особенности на моего брата, хотя совершенно очевидно, что в основе дела лежит политическое обвинение. По ряду причин я не могу в настоящее время комментировать случившееся, подтверждать или опровергать принадлежность мне изъятых на обыске 10 октября вещей. Поэтому прошу друзей и доброжелателей также отказаться от комментариев по этим вопросам. Я сам сделаю это, когда сочту нужным.
(ХТС, Љ 47, 30 ноября 1977 г.).
Мне почему-то не хотелось сидеть по уголовной статье в уголовном лагере. Предрассудок, конечно. Избавился я от него только в заключении, осознав интересы тюрьмы и арестантов как свои собственные.
Бросить заметную тень на демократическое движение я не мог, недостаточно крупная фигура. Но поддался влиянию атмосферы, царящей в диссидентском сообществе. Мол, быть уголовником зазорно. Почему не нарушать несправедливые законы? Принцип правозащитников - ненасильственный характер действий. В высшей степени похвально. Но если власть не только не обеспечивает безопасности гражданина, но и сама представляет угрозу его безопасности? Или безопасности близких? Тогда вооружиться не только право, но иногда и долг. В конце концов, с формальной, советской, точки зрения, диссиденты тоже являлись уголовниками. Нарушали статьи уголовного кодекса, например 70-ю - "антисоветская пропаганда и агитация". Советская власть любила подчеркивать: "У нас нет политических заключенных, наказание несут только нарушившие УК". Ну и что? Игра словами и определениями ничего не значит. В тоталитарном государстве часто невозможно не нарушать законы. А иногда и должно нарушать. Важна суть: насколько твои действия соответствуют правам человека и гражданина. Разумеется, когда законы несправедливы, а есть только личные и общественные представления о справедливости, нормы поведения размываются. Тема сложная. Думаю, дальнейшие события на переезде говорят в мою пользу.
Я нутром чувствовал опасность. Избавиться от мешающего человека без большого шума КГБ никогда не стеснялось. Я решил "заболеть". Действительно, гэбэшники заявились на переезд по мою душу, лишь предварительно меня разоружив. Сообщил я о "бюллетене" начальству утром 27 октября, вечером начиналась моя ночная смена.
Вместо меня вышел Евгений Лапин (если не ошибаюсь). Человек приблизительно такого же роста и комплекции. Ночью в дверь будки постучались двое прилично одетых молодых людей. Для такого часа поздней осени, при такой удаленности от ближайшего жилья случай совершенно беспрецедентный. Предлог подыскали находчиво: "Нет ли стакана?" Единственно убедительный повод для глухой российской ночи. Водка есть - стакана нет. В плохо освещенной прихожей спутать нас было не труд но. Когда дежурный повернулся, выполняя просьбу , его ударили каким-то тяжелым предметом по голове. Лапин упал без сознания и так пролежал до утра. Пока начальство, обеспокоенное молчанием дежурного по телефону, не выслало на переезд дрезину. Все-таки Евгению повезло. Придись удар на несколько сантиметров точнее, отправил бы на тот свет. Неизвестные на переезде ничего не взяли.
Интересно, добили бы меня, окажись я в ту ночь на работе? Или сочли достаточным "просто" напугать? Я посетил Лапина в больнице. Молчаливого и напуганного. Не только происшествием, но и визитами ментов и гебешников. О покушении сообщила "Хроника текущих событий". Там же помещено два заявления. Привожу их в сокращении.
В заявлении от 5 ноября К. ПОДРАБИНЕК пишет: "Точных доказательств, что эти двое напавших были мои "друзья" из КГБ, - нет, но основания так считать - есть. Однако в любом случае мои коллеги дежурить на переезде боятся. И я не удивлюсь, если при следующем обыске на моей работе будет обнаружен пулемет".
И. КАПЛУН, П. ПОДРАБИНЕК и А. ПОДРАБИНЕК, Т. ОСИПОВА, М .ПЕТРЕНКО (ПОДЪЯПОЛЬСКАЯ), П. ГРИГОРЕНКО и З. ГРИГОРЕНКО, Н. МЕЙМАН, В. СЛЕПАК, свящ. Г. ЯКУНИН, В. КАПИТАНЧУК, Р. ДЖЕМИЛЕВ, А. ЛАВУТ и Т. ВЕЛИКАНОВА выступили с обращением.
В защиту Кирилла Подрабинека
В последние годы в СССР все чаще применяются чисто уголовные методы расправы с инакомыслящими: шантаж, провокации, избиения, убийства. Специфика этих преступлений такова, что в каждом отдельном случае прямые улики добыть очень трудно, поскольку органы правопорядка не проявляют заинтересованности в их расследовании, а частные лица лишены возможности проводить следствие. Последний из ставших известными случаев такого рода - попытка убийства Кирилла Подрабинека.
Мы опасаемся за жизнь Кирилла Подрабинека. Мы опасаемся повторения подобных акций в отношении других неугодных властям лиц. ...Мы призываем ...требовать открытого и полного расследования, помня, что беззащитность жертвы и безнаказанность преступников развязывают им руки для новых преступлений.
(ХТС, Љ 47, 30 ноября 1977 г.).
Шум, поднятый в связи с покушением, несколько меня обезопасил. Немного позже за мной установили плотную слежку. Гэбэшники, идущие следом, вежливо предупреждали: "Осторожнее, Кирилл Пинхосович, не попадите под машину". Понятно, случись что, весь мир утверждал бы, будто именно они толкнули меня под автомобиль. Кстати, с тех пор у меня осталась привычка стоять боком к платформе. Так труднее столкнуть.
С работы я рассчитался. Обрадованное начальство отпустило сразу, "по соглашению сторон".
Став безработным, я нашел себе бесплатное занятие. Сопровождал Александра в его перемещениях по Москве. С 10 октября за братом установили слежку. В сущности, плотную опеку. Что отличает такой вид слежки? Постоянно за наблюдаемым следует гэбэшный наряд, несколько человек. Задействовано несколько машин. Топтуны не скрываются, они рядом. Вы спускаетесь в метро, садитесь в вагон. Гэбэшники тоже. А поверху, вдоль вашего маршрута, мчатся их машины. Вы выходите из метро, машины уже здесь. Иногда мы хулиганили. Допустим, народу в метро много, на каждой ступеньке эскалатора по два человека. Гэбэшники непосредственно за нашими спинами. Едем вниз. Я пропускаю брата вперед, и он с извинениями ужом протискивается между стоящими - спешит очень. Я же перекрываю узкий проход передо мной . Гэбэшники пытаются меня спихнуть, но для этого надо спихнуть всю толпу на эскалаторе! Крики, шум, ругань. Топтуны очень злятся, шепотом обещают набить морду. Наша реакция, как и положено правозащитникам, публичная. Громко: "Чего привязались? Хулиганы гэбэшные! Как бы самим морду не набили!" Публика прислушивается. Гэбэшники тушуются, гласности не любят.
Временами поводок удлиняется, топтуны не маячат перед глазами. Тогда интересно вычислять их в толпе. Как правило, они неприметно, но хорошо одеты. Случается, что и одеты так себе. Но почему-то обычно в хорошей обуви. Не всегда удается обувь разглядеть, да и признак этот не обязательный. Полезно установить наблюдение за наблюдающими. Выходите из вагона и в последнюю секунду заскакиваете обратно. Повторит ли кто-то ваш прием? Или в битком набитом вагоне протискиваетесь в другой конец. Кто идет следом? Не мешает пройтись проходными дворами. Еще полезнее с кем-то договориться о контрольной прогулке. Вы приходите в многолюдную диссидентскую квартиру и встречаетесь с нужным человеком. Переговоры ведутся на бумаге - квартира прослушивается. Возможно, и просматривается микроскопическими телеобъективами. Тогда в особо важных случаях прибегают к зонтику. Удивительная картина: сидят двое в квартире под зонтиком и строчат что-то быстро на бумаге. На следующий день вы не спеша прогуливаетесь по оговоренному маршруту. Приятель перехватывает вас и следует в отдалении. Слежку можно обнаружить.
Не следует обольщаться. Хорошо организованную слежку - с десятками, а то и сотнями агентов, с десятками машин - обнаружить очень трудно. Каждое лицо, каждую машину, вы увидите только раз. У плотной опеки несколько задач. Оказывается психологическое давление. И преследуемый всегда под рукой - для задержания, допроса, ареста. И главное: когда навязчивая слежка снимается, человек успокаивается, расслабляется. И попадается благодаря слежке осторожной.
Оптимальный способ провериться на предмет слежки и избавиться от нее - углубиться в лес. Сложность при выходе из леса. Пересекая любую автомобильную дорогу, вы рискуете снова оказаться под наблюдением. Хорошо бы до блуждания по лесу переодеться в никогда не используемую, желательно чужую одежду. В вашу собственную КГБ может вставить "жучки", бывали такие случаи. Впрочем, речь тут о давних временах. Современность вносит коррективы. Думаю , основные принципы "антислежки" все же сохраняются.
Нахождение под наблюдением быстро развивает у чуткого человека шестое чувство. Просто спиной вдруг начинаешь ощущать преследование. Включаются какие-то древние инстинкты, работает подсознание. Неосозна ваемые умом мелочи предупреждают об опасности.
Осенью все того же 1977 года мне потребовалось отправить копию какого-то заявления в КГБ. Перед почтой вдруг вспомнил, что не знаю официального адреса конторы. Благо я находился в центре Москвы и решил установить адрес опытным путем. Отправился на Лубянку. Обошел интересное заведение по периметру, заглядывая в каждый подъезд. Наконец на углу дома обнаружилась надпись - Љ 2. Зашел на почту и отправил письмо. Довольный, шагал по улице, пока вдруг не почувствовал - слежка! Проходными дворами прошел пол-Москвы, от центра до Ленинского проспекта. Слежки не обнаружил. Заявился в гости к Ире Каплун. Рассказал о случившемся, мол, навязчивые мысли появляются. Кстати вспомнили Ежи Леца: "Его одолевала мания преследования, ему все время казалось, что за ним кто-то ходит. А это были всего-навсего четыре агента секретной полиции". Посмеялись.
Через несколько месяцев гэбэшник, курировавший следствие, вежливо у меня поинтересовался: "Скажите, пожалуйста, зачем вы ходили вокруг нашего Комитета? Да еще в подъезды заглядывали". Я отвечал в духе "огнестрельной" статьи: "Смотрел, куда лучше бомбу бросить".
Скорей всего прицепили ко мне "хвост" на Лубянке, а "пасли" до Иры Каплун, чтобы идентифицировать. Здание Комитета и прилегающая территория наверняка находятся под наблюдением "людей в штатском". Да что Комитет! Помню в армии, в Харькове, ребята ходили на мероприятие "Ветерок": переодетые в гражданское, шлялись вокруг "учебки". На предмет выявления шпионов.
Есть, есть странные, интуитивные способности у человека. Имеющие рациональные, но плохо осознаваемые причины. Как-то: особенности взгляда, походки, движения рук... Опытные оперативники различают в толпе карманных воров. Опытный вор "вычисляет" переодетых ментов. Бывший зек мгновенно распознает другого бывшего зека. Особенно, если оба недавно "откинулись" (освободились). Сталкиваясь со слежкой, иногда начинаешь ее ощущать без видимых причин. Важно только не дать подсознанию оседлать сознание. Дабы действительно не развилась мания преследования.
Брату Александру я помог разок уйти от слежки. Целый день мы ходили по Москве. Ездили в метро и на автобусе, заходили в гости на диссидентские квартиры и снова - пешком. Гэбэшники - следом. Вечером появились у Григоренко. Там Слава Бахмин надел пальто и шапку брата, и мы с ним через некоторое время вышли. Брат остался в квартире. Осень, темно, плохо освещенный двор. У брата - борода, у Бахмина - борода. Топтуны на уловку клюнули, пошли за нами. Минут через пять вышли на освещенное место. Гэбэшники стремительно рванули назад, к дому Григоренко. Поздно!
Занимался я и своими делами. На некоторое время решил исчезнуть из поля зрения КГБ. На Киевском вокзале сел в троллейбус, идущий по Бережковской набережной. Вышел у моста окружной железной дороги. Мост через Москву-реку предназначен для поездов. Есть там и узенький проход для пешеходов. Быстро вскарабкался наверх и бегом по мосту. На противоположной стороне реки уже ждала машина. Преследователей я не заметил.
Наступает самая трудная часть повествования. Трудная по накалу семейных и общественных страстей, сложности этических проблем. В папиных мемуарах есть прекрасно написанная глава "Заложники". Брат Александр поместил ее в собственные воспоминания. Предоставлю слово "Хронике текущих событий".
Дело Подрабинеков
1 декабря 1977 г. братья Александр и Кирилл ПОДРАБИНЕКИ (Хр. 47) и их отец Пинхос Абрамович ПОДРАБИНЕК были вызваны повестками к начальнику одного из отделов УКГБ по г. Москве и Московской области Ю.С. БЕЛОВУ для "беседы". Александр явиться на беседу отказался. БЕЛОВ сказал Кириллу и П.А. ПОДРАБИНЕКАМ: "От имени Комитета государственной безопасности предлагаю вам вместе со своими семьями в течение 20 дней уехать за рубеж Советского Союза через Израиль. Против Вас, Кирилл Пинхосович, имеется достаточно материалов для возбуждения уголовного дела. Вы, Пинхос Абрамович, также известны нам своей антиобщественной деятельностью. К вам проявлен акт гуманизма - советую вам им воспользоваться".
В тот же вечер Александр ПОДРАБИНЕК был задержан на улице и доставлен в КГБ. БЕЛОВ предъявил и ему ультиматум: все трое должны покинуть страну, иначе против обоих братьев будут возбуждены уголовные дела. БЕЛОВ дал понять, что отсутствие вызова и денежные затруднения не будут служить препятствием. БЕЛОВ подчеркнул, что уехать они могут только все вместе.
Вокруг нравственной проблемы, возникшей в результате ультиматума - шантажа КГБ, возникло много тяжелых споров. Не имея возможности излагать эти споры, "Хроника" решила хотя бы точно передать позицию участников событий, достаточно подробно передав все их заявления.
6 декабря на квартире А.Д. САХАРОВА была устроена пресс-конференция. П.А. ПОДРАБИНЕК прочитал "Заявление для Белграда и прессы": "Особенность данного случая заключается в применении органами КГБ системы заложничества. Ни один из нас не может распорядиться своей судьбой самостоятельно, и решение судеб трех людей возложено КГБ только на Александра Подрабинека, в чьем отъезде больше всего заинтересованы власти. Таким образом, мы категорически отказываемся принимать подобные условия и настаиваем на своем праве самостоятельно делать выбор..."
Затем прочитал свой ответ на предложение КГБ Александр ПОДРАБИНЕК: "Я бы хотел привлечь внимание мировой общественности к тяжелому положению моего брата и к подлой тактике КГБ - тактике запугивания и террора. Несмотря на то, что весь мир осуждает практику угона самолетов и захвата пассажиров в качестве заложников, КГБ использует в отношении моего брата такой же метод - метод, принятый у террористов. В сложившейся ситуации самое тяжелое для меня - судьба брата. В КГБ мне настоятельно советовали воспользоваться этим, как они выразились, "гуманным актом советского правительства". Я расцениваю это предложение как откровенный шантаж КГБ. Мне дали на размышление четыре дня. 5 декабря я должен дать ответ. Ответ, значащий для меня очень многое. И я отвечаю. Я не хочу сидеть в тюрьме. Я дорожу даже тем подобием свободы, которым пользуюсь сейчас. Я знаю, что на Западе я смогу жить свободно и получить наконец настоящее образование. Я знаю, что там за мной не будут ходить по пятам четверо агентов, угрожая избить или столкнуть под поезд. Я знаю, что там меня не посадят в концлагерь или психбольницу за попытки защитить бесправных и угнетенных. Я знаю, что там дышится вольно, а здесь - тяжело, и затыкают рот, и душат, если говорить слишком громко. Я знаю, что наша страна несчастна и обречена на страдания. И поэтому я остаюсь.
Я не хочу сидеть за решеткой, но и не боюсь лагеря. Я дорожу своей свободой, как и свободой своего брата, но не торгую ею. Я не поддамся никакому шантажу. Чистая совесть для меня дороже бытового благополучия. Я родился в России. Это моя страна, и я должен оставаться в ней, как бы ни было тяжело здесь и легко на Западе. Сколько смогу, я буду и впредь защищать тех, чьи права так грубо попираются в нашей стране. Это мой ответ. Я остаюсь".
После этого Александр ПОДРАБИНЕК добавил, что он согласится уехать лишь в том случае, если его об этом попросит Кирилл.
7 декабря заявление "Шантаж КГБ" сделал Кирилл ПОДРАБИНЕК:
"1. КГБ применяет метод заложничества, причем шантажирует в основном моего брата Александра, а я - заложник.
2. Противоправна и сама постановка вопроса - "уезжайте, не то посадим". Если человек совершил преступление, его надо судить. Однако в данном случае КГБ не хочет устраивать новый политический процесс, а предпочитает отослать нас за границу. КГБ применил хорошо рассчитанный прием - воспользоваться неразрешимостью ситуации с заложником. Весь этот шантаж - очевидное следствие той общественной позиции, которую занимает наша семья. Если кто-либо из нас троих будет арестован и ему будет предъявлено какое угодно обвинение, то это можно будет рассматривать только как месть со стороны КГБ, а не как требование правосудия".
12 декабря Кирилл ПОДРАБИНЕК сообщил БЕЛОВУ, что он решил уехать. БЕЛОВ ответил, что Кирилл может подавать документы, и в тот же день Кирилл это сделал.