В предисловии к первому изданию романа я подробно рассказала о причинах, побудивших меня описать историю подростков Максима и Алёны. Судя по письмам читателей, эта история была принята весьма благосклонно.
Вместе с тем были и замечания, и недоуменные вопросы, касающиеся, прежде всего, "слишком вольного" изложения обстоятельств, освещенных ранее СМИ совсем по-иному. Немного досталось автору и от медиков, и от летчиков, и от служителей Фемиды, и даже от разочарованных кладоискателей, вычисливших некоторые описанные в трилогии места.
Чтобы у Вас, уважаемый читатель, не возникало претензий и вопросов, полагаю необходимым пояснить следующее.
Совпадение имен и фамилий во всей трилогии -- действительно лишь совпадение. Поэтому убедительно прошу: не ищите среди моих персонажей каких-либо прототипов.
Описанные в книге события также далеко не всегда и совсем не во всем соответствуют произошедшим в действительности. Например, мой первый роман писался по "горячим следам", важные сведения собирались по крупицам. Вы сами, наверное, помните, как странно преподносились нам и факты исцелений, и необъяснимые случаи "внесудебных" расправ над некоторыми представителями криминального мира. Мои знакомые из силовых ведомств первыми шепнули мне о невероятном -- появлении подростков с паранормальными способностями. Затем мне несказанно повезло: я познакомилась с людьми, знавшими этих подростков -- Максима и Алёну. Их историю я и предлагаю Вашему вниманию, уважаемый читатель.
Кто они? Результат эволюции или очередных экспериментов? Людены из миров Стругацких? Почему появились здесь и сейчас? А может быть, они -- следствие цепной реакции при критической массе зла? Я намеренно не раскрываю этот важный вопрос, так как точных ответов пока нет. Слишком много слухов и домыслов. Слишком мало фактов. И пока мы не узнали всей правды, мои герои будут жить в очень похожем на наш, но все-таки своем мире.
Я с благодарностью приму от Вас любую информацию, если Вы тоже были участником или свидетелем тех нашумевших событий. Особенно признательна буду за любые сведения о дальнейшей судьбе моих главных героев -- Максима и Алёны.
Глава 1
Максим пришел в себя, словно проснулся после тяжелого, изнурительного сна. С удивлением посмотрел на плохо окрашенные стены, на забинтованного подростка, лежащего на железной койке, и догадался, что находится в больнице. Не понял только -- почему. На всякий случай очень осторожно пошевелил руками и ногами -- убедился, что ничего не болит. Резко сев, посмотрел в высокое окно. Лучи весеннего солнца, струившиеся в палату, ослепили его. Макс зажмурился, с удовольствием наслаждаясь этим теплом. Его пробуждение не осталось незамеченным. В палату впорхнула втиснутая в белый халатик тетка (практикантке мединститута было всего-то двадцать два, но пятнадцатилетним такой возраст кажется едва ли не близким к старости).
-- Ляг-ляг! Тебе еще нельзя вставать и делать резкие движения. Сейчас врача позову, -- затараторила она, пытаясь теплыми полными руками уложить больного в постель.
-- А что со мной? -- настороженно поинтересовался Макс.
-- Сейчас-сейчас, доктор все расскажет, -- и, продолжая тараторить, медсестра помчалась в коридор.
В ожидании врача Макс повернулся на бок и, рассматривая палату, тщетно пытался вспомнить, что же с ним произошло. Две больничные койки пустовали, на третьей неподвижно лежал ранее замеченный пацан с перебинтованной головой. Пощупав свою, Максим убедился в отсутствии бинтов, шишек или шрамов. Непонимающе пожав плечами, он уставился в окно. Ветви каштанов уже выпустили робкие листочки.
-- Вот это да! -- ахнул он. -- Сколько же я здесь? Тогда только каникулы начинались. Или листва рано поперла, или я здесь долго лежу. Но почему?
Раздумья прервал вошедший в палату солидный толстый доктор. Увидев недоуменный, но ясный, осознанный взгляд подростка, он по-доброму улыбнулся.
-- Ну-с, молодой человек, как самочувствие?
-- Нормально, -- односложно ответил пациент.
-- Это хорошо, что нормально. Где болит?
-- Нигде, -- пожал плечами больной.
Несмотря на то, что внешность и поведение врача располагали, подросток отвечал односложно, тем тоном, каким и разговаривают со взрослыми ребята его возраста.
-- Так уж и нигде? Голова болит? Кружится? Тошнит? -- последовало еще несколько вопросов, затем просьб вытянуть руки, достать кончик носа, посмотреть вправо-влево на докторский молоточек.
-- Ну, молодцом, молодцом. Значит, дело на поправку, -- заключил, наконец, эскулап. -- Но пока ты не усердствуй. Без нужды не вставай, резких движений не делай и ни о чем неприятном не думай.
-- Я хочу понять, почему я здесь?
-- Но, может, сначала ты скажешь, что с тобой случилось?
-- Не знаю!
-- А что помнишь?
-- Ничего. Нет... помню, что каникулы начались. А потом... не знаю...
-- Ну вот, сам видишь: амнезия, то есть потеря памяти, которая наблюдается после травм или при тяжелом стрессе. Кстати, когда тебя последний раз били по голове?
-- Неделю назад, -- быстро ответил подросток. -- То есть, за неделю до каникул.
-- Что, подрались? -- сочувственно понизил тон доктор.
-- Да нет, на тренировке.
-- Ах да, твой отец говорил, что ты боксируешь. Наверное, это немодно уже.
-- Не боксирую, только тренируюсь.
-- Но по голове уже получаешь?
-- А как же, -- с готовностью отозвался больной. -- В конце тренировки пробуем. Порой и перепадает. Но не сильно.
-- Так вот, сынок, ты получил сотрясение либо на тренировке и сам того не заметил, либо тебя что-то очень сильно напугало. Во всяком случае, ты был доставлен к нам без сознания и пробыл в таком состоянии вот уже... две недели. Вероятнее всего... но это потом.
-- Что? Ну скажите, что "вероятнее всего"?
-- Скажем так, -- осторожно сформулировал доктор, -- вероятнее всего, ты увидел что-то, что показалось тебе ужасным.
-- Что это могло быть?
-- Бог весть...
-- И из-за этого я был без сознания? -- иронично спросил беспокойный больной.
-- Хорошо, что все обошлось благополучно. Отчасти... -- все-таки уточнил врач.
-- Но, доктор...
-- Все-все. В остальном тебе придется мне поверить. Лежи и выздоравливай. Перед сном поговорим еще.
-- Отцу-то сообщите, что я пришел в себя.
-- Молодец, вспомнил. Значит, действительно, пошел на поправку. Обязательно позвоню. А если что понадобится, обращайся к медсестре.
Доктор остановился около перебинтованного соседа Максима, вздохнул и ушел.
Разговор с толстым доктором хоть и успокоил, но все же озадачил Максима. "Две недели здесь... Круто. Это что же, и каникулы провалялся, и тренировки пропустил? Но что, черт побери, все-таки случилось? Дали по голове на тренировке? -- Он вспомнил, как безуспешно гонялся по импровизированному рингу за противником. (Такой уж попался -- намного мельче, вертлявый, но нагловатый, выпендривался, "косил" под великого технаря, пока не получил плюху.) -- Нет, до головы он ни разу не достал, а вот печени разок досталось, когда я зазевался". -- Юноша поймал себя на том, что с точностью до мгновенья вспомнил те, уже почти месячной давности, события. -- "Тогда пойдем по цепочке, -- решил он, вновь подставляя лицо под лучи солнца. -- Так, это я помню. Хорошо. Последний урок, выставление оценок. Еще бы не помнить! Это же так лажануться!"
По литературе его в четверти вызывали пять раз подряд. Все пять он отвечал на "отл." и посчитал, что хватит. Не выучил стишок, чтоб его! И на тебе, вызвала шестой раз и влепила "неуд.". А затем спохватилась и, чтобы исправить, вызывала еще четыре раза. В том числе и на последнем уроке. Образ главного героя романа. Максу вспомнилось, как раскрывал этот образ. Даже самому понравилось. Почти весь урок. Ну, минут тридцать точно.
"Но ведь помню! Помню даже эту восхитительную картину в журнале -- пять "отл.", одна "пара", снова пять "отл." и "отл." за четверть. Но все-таки какова училка! -- подумалось ему. -- Ну что она ко мне пристала? Та-ак. Потом мы шли домой. Потом пили коктейль в кафетерии. Потом дома читал книгу, пока не пришел отец. И он что-то сказал. Что? Ну? Что же он мог сказать такого страшного? Нет, не помню, -- мучился в догадках Максим, но память отказывала именно здесь. -- Вот хлопнула дверь, вошел отец, слышно, как в коридоре он снимает сапоги. Я откладываю книгу и показываю ему дневник".
-- И что? Есть, чем похвалиться? -- спросил отец.
-- Я как бы и не хвалюсь, а так, просто расписаться надо.
Отец доволен. Видно, что доволен, улыбается. И, улыбаясь, говорит:
-- Что, что?
В это время тяжело застонал, а потом страшно закричал сосед по палате -- подросток с забинтованной головой. Этот крик подбросил Макса и вынес его в коридор.
-- Там, там... этот, -- сбивчиво сообщил он сидящей за дежурным столом уже знакомой медсестре.
-- Ничего, -- успокоила юношу толстушка и кинулась в палату. -- Это у него бывает. После операции. Ты не бойся. Я ему обезболивающее уколю, и он опять спокойно ляжет...
Но Максим уже не слушал тараторку. Мимо на каталке быстро провезли кого-то забинтованного.
-- Девушку машина сбила. На операцию повезли. Тяжелая. Сам профессор будет оперировать, -- также глядя вслед, объяснила, вернувшись, медсестра.
-- Это который? -- рассеянно поинтересовался занятый своими мыслями подросток.
-- Который тебя лечит. Ну, сегодня приходил, Василий Иванович. Золотые руки! Только здесь -- вряд ли... хотя загадывать не надо. Твоего соседа по палате Василий Иванович с того света вернул. Вроде выздоравливает, хотя и кричит от боли пока... Ну хорошо, иди в палату, отдыхай. Скоро твой отец приедет. Профессор позвонил.
Юноша кивнул и, оторвав взгляд от закрывшейся в операционную двери, неуверенными шагами поплелся к туалету. Там он долго с удивлением таращился в зеркало -- рассматривал свое лицо, словно не узнавая себя. Он и одновременно -- не он. Те же карие глаза (от отца!), те же густые темно-каштановые волосы, порядком отросшие, те же широкие брови. Но детская припухлость щек сменилась туго натянутой на скулах кожей. Глаза запали и казались неестественно большими. Даже бывший предметом насмешек нос -- "картошкой" -- теперь заострился и приобрел более правильные нордические очертания. И губы вот... -- подросток вытянул их трубочкой, потом поджал, потом улыбнулся. -- Уже не "губки бантиком". Хотя... Нижняя осталась такой же пухлой. Но в целом увиденное Максиму понравилось. Из зеркала на него смотрел тот, кем ему и хотелось быть, -- по крайней мере, уже не ребенок. Объяснив это значительным похуданием, Максим принялся за гигиенические процедуры.
Появление отца в погонах подполковника и с новенькой Звездой Героя на груди было исключительно эффектным.
-- Сразу после службы. Да и профессор настаивал, говорил, положительные эмоции тебе нужны, -- смущенно оправдывался он за свой вид, прижимая сына к пропахшему куревом кителю. -- Ну, а ты? Как себя чувствуешь?
-- Ничего, папуля, нормально. Но ты... ну, ты... -- Максим глупо широко улыбался, по-детски таращась на Звезду. -- Ты молодец, папуля, -- наконец нашел он нужные слова. -- Я всегда знал, что ты у меня герой. А как? За что?
-- Так ты ничего не знаешь? Тебе ничего не говорили? -- осторожно поинтересовался Белый-старший, садясь на кровать и выкладывая на тумбочку всевозможную снедь.
-- Нет, ничего. Рассказывай, рассказывай быстрее!
-- Посадил аварийный самолет на глазах у Главного.
-- А подробнее?
-- Вернешься домой, все подробно расскажу.
-- Ну, хоть немножко.
-- Нет, здесь не будем, -- твердо оборвал клянчанье отец. -- Рассказывай, как ты здесь.
-- А, секреты! -- по-своему истолковал это Макс. -- Тогда ладно. Чего ты там понавез? Лучше бы книжку какую. Нормально я. Профессор осмотрел, сказал, что поправляюсь. Что случилось, допытывался. А я, честное слово, не помню. После его ухода вспоминал, вспоминал... До того, как ты пришел со службы вечером, помню, как показал дневник, помню, а дальше -- провал.
-- Не волнуйся, главное -- спокойствие.
-- Это Карлсон говорил.
-- Это нам твой Василий Иванович говорил. Ты отъедайся. Это тоже профессор говорил. Пока вот соки, пасты, шоколады. В школе все нормально. Директорша сказала, что помогут наверстать. Невеста твоя интересовалась, тоже обещала помочь.
-- Ай, ну папа, -- засмущался Макс.
Невестой отец называл школьную подружку сына. Когда-то они сидели за одной партой, потом разные интересы охладили их отношения, сейчас же затаившаяся взаимная симпатия перерастала во что-то иное, о чем подросток вообще не хотел говорить с кем бы то ни было.
-- Да ладно тебе. Какую книгу привезти?
-- Мне Женька обещал. Еще до каникул. Может, свяжешься? Он знает.
-- Найду. Ну, пора. Врач просил долго по первому разу не засиживаться.
-- Да, езжай. Когда снова будешь?
-- Теперь часто, -- офицер крепко обнял сына и ушел, оставив в душе юноши радостное ощущение любви, тепла и нужности на этом свете.
Помахав ему в окно, больной развернул свертки и только сейчас почувствовал, как проголодался. Поев разных вкусных фруктовых кашек, подросток с какой-то хитрецой покосился на конфеты, а затем блаженно закрыл глаза, в точности выполняя предписания тихого часа.
Разбудил его вечером мрачный Василий Иванович. Сугубо по-деловому осмотрев юношу, он сказал:
-- Молодцом, продолжай в том же духе, -- после чего повернулся к больному на соседней койке.
-- Василий Иванович, когда меня выпишут? -- жалобным голосом спросил Максим.
-- А что, тебе плохо здесь? Только очухался, и уже надоело? Не нравится?
"А что здесь должно нравиться?" -- хотел, было, спросить Макс, но, взглянув в грустные уставшие глаза профессора, осекся.
-- Четверть кончается. И год.
-- Переведут без экзаменов. Выведут средний. Все равно напрягаться тебе долго нельзя будет. Так что отдыхай и выздоравливай. Мы еще с тобой обстоятельно поговорим на эту тему, -- пообещал профессор, уже стуча по конечностям его соседа.
Глава 2
-- Угощайтесь, угощайтесь. Мне все равно много пока нельзя. Да, а как меня до этого кормили? Кололи? -- спросил Максим у медсестры.
-- Да, первых несколько дней кололи, а потом потихоньку из ложечки кормили. И ничего, глотательный рефлекс утрачен не был. Правда, давали только жидкое или пюре, тоже совсем жиденькое. Так что сейчас смотри, никакого мяса раньше времени.
-- Вот я и говорю: угощайтесь. Почему это Чапай такой злой? -- поинтересовался Максим.
-- Кто? -- не поняла толстушка. Максим уже выяснил, что зовут ее Светлана, и, чтобы кое-что выведать, пригласил на отцовские конфеты.
-- Ну, Василий Иванович ваш...
-- Не надо так, -- серьезным тоном упрекнула девушка собеседника и даже отложила конфету. -- Он не злой. Просто он очень уставший и подавленный. Помнишь ту девушку? Шесть часов операции. Шесть часов, понимаешь? И не ногу какую-то отрезать, а мозг оперировать. Ювелирная работа. Но не всегда и не все подвластно даже ему. Наверное, умрет бедняжка. Хотя надо надеяться и бороться до последнего, -- спохватилась она, тяжело вздохнув. -- А потом, после операции, -- разговор с родителями. Соври, успокой, что все нормально, а вдруг раз -- и все. Как потом в глаза им смотреть? Сказал, что сделали все возможное, но ни за что ручаться нельзя. Мать -- тотчас же с инсультом, уже тоже наш пациент, а отцу надо на службу. Он тоже офицер. Какой-то большой начальник у вас. Пушкарев его фамилия. Знаешь такого? Представляешь, завтра приедет, а дочь...
Он хорошо знал эту девчонку -- синеглазую красавицу Анюту. "Анютины глазки -- цветочек из сказки", -- сочинил он когда-то в рифму и, написав эти слова на бумажных самолетиках, забросал ими ее балкон (в их же доме, но через подъезд и этажом ниже). Обратила ли она внимание? Наверное, хотя она этого не сказала, но вскоре он здорово получил от ее более взрослых ухажеров. Было это в детстве, три года назад, поэтому теперь почти забылось. После они никогда не общались и, кажется, об этом не жалели. И теперь она... ее... Почему-то навернулись слезы. Ну, не почему-то, а от жалости.
-- И что с ней теперь? -- спросил Максим.
-- Профессор сказал, что травма тяжелая. Да оно и так было видно. Весь череп... но тебе ведь нельзя волноваться!
-- Ну расскажите, пожалуйста. Тем более, что уже все и рассказали.
-- Ладно. Теменная кость раздроблена. Мозги видны. Привезли, сразу -- трепанация, а затем... -- и студентка, гордясь своими знаниями, начала сыпать мудреными терминами.
-- Но я не понимаю. Вы бы мне по-русски.
-- А вся медицина на латыни.
-- И что, нет шансов?
-- Неизвестно. Травма мозга очень серьезная, несовместимая с жизнью... почти.
-- Но только "почти"?
-- Все может быть. А даже если выживет, будет инвалидом. Паралитиком...
-- Зачем тогда вообще жить? -- выдохнул Макс.
-- Не знаю, -- вздохнула медсестра. Ей было всего двадцать два, она тоже не представляла себе, зачем жить, не имея возможности двигаться. -- Ну все, спать. Будет мешать сосед -- позовешь меня, я на дежурстве.
-- Спасибо, спокойной ночи.
-- И тебе спасибо. Выздоравливай.
Сосед не мешал, но уснуть не удавалось. Хотя какое там не удавалось? Максим и не пытался. В окно светила луна, в открытую форточку прокрадывался волнующий запах рано зацвевшей сирени. Наверное, специально, чтобы пациентам болеть не хотелось. И умирать -- тоже. Гнетущая тоска охватила сердце. Хочешь не хочешь, а когда-то придется. Вот Анюта тоже не хотела. Не хочет. Он вспомнил ее на школьных вечерах. И если в школьной форме она была красива, то на вечерах или дискотеках была, как бы это точнее выразиться... да ладно, неважно, как это называется! И не в том дело, что она не с ним. Он и не пытался. Кроме тех идиотских самолетиков... Лицо его вдруг залилось краской от давнего воспоминания, он подумал: "И по делу меня тогда отходили. Подло, правда, что втроем, ну она-то здесь при чем?"
И вот теперь она рядом умирает. А он не может помочь. Почему не может? И даже не пытается? А как? Да хоть как-нибудь, надо попробовать!
Не совсем осознавая, что делает, Макс накинул халат и выскользнул в коридор. Светлана сидела, склонившись над столом, -- то ли читала, то ли дремала. Парнишка тихонько прошмыгнул в реанимацию. Благо, все эти требования о закрытых дверях здесь, как и во многих других знакомых нам больницах, успешно игнорировались.
Пушкарева лежала одна в холодной, страшной темноте, с зашторенными окнами. "Видимо, чтобы свет не мешал, -- мелькнула мысль у визитера. -- Но как может мешать свет? Особенно лунный?" А от мерцающих зеленым светом мониторов веяло какой-то тоскливой безнадегой.
Он осторожно отодвинул штору -- ровно настолько, чтобы луна могла освещать лицо девушки. Анюта лежала без сознания. Лицо ее было почти такое же белое, как бинты на голове, изможденное, безжизненное.
"Умирает", -- с ужасом подумал юноша и нащупал ее холодеющую ручку. Почти не осознавая, что делает, Максим представил, как его пульсирующая горячая кровь, его силы по пальцам переливаются в руку бедной девочки. И вдруг через несколько секунд он начал почти наяву ощущать это.
-- Анюта, открой глаза, -- неожиданно даже для себя попросил он -- и словно два василька выглянули из-под снега.
-- Слушай меня, -- откуда-то из глубины души, почему-то глухо, сами собой стали вырываться слова. -- Ты не умрешь. Ты ведь не хочешь умирать. Ты будешь жить. Слушай и чувствуй. Бери мои силы и живи. Бери, бери, бери...
Теперь он уже явно ощущал, как горячая волна от его сердца катится по руке, струйками просачивается через ее пальцы дальше и такой же горячей волной разливается по телу девушки. Но в это же время от нее к нему черными струйками начала просачиваться боль. Вначале покалывало пальцы, затем стало жечь руки, потом волна боли захлестнула его всего. И на новую волну переданного тепла приходила новая волна боли, пронзительной, ослепляющей, заставляющей напрягаться каждый нерв.
-- Бери и живи, бери и живи. У меня много. Бери...
живи... -- повторял он, с каждой такой волной окунаясь все глубже и глубже в глаза девушки и едва сдерживая себя, чтобы не закричать от боли.
Луна уже перестала заглядывать в щель между шторами, когда Анюта, легко вздохнув, закрыла глаза и уснула. Максим почти физически почувствовал, что она больше не в силах ничего от него взять. А он -- не может дать. Оставив потеплевшую руку, юноша подошел к окну и долго, собираясь с силами, смотрел на лунный диск. Боль медленно уходила, стекая с пальцев невидимыми струями. Затем он медленно, хватаясь за стены, вышел из палаты, незамеченным добрался до своей койки и провалился в глубокий сон.
-- Подъем, подъем, подъем, -- разбудил утром Максима радостный голос Василия Ивановича. -- Я понимаю, что для выздоравливающих и сон -- лекарство, но не до такой же степени. Уже осмотр, пора хотя бы глазоньки продрать.
Перед сонным подростком сидел ликующий профессор. Сейчас он был очень похож на собирающегося взлететь майского жука -- даже усы так же распушились.
-- Э-э-э, брат, да ты совсем ослаб. Ты чем это ночью занимался?
-- Спал, -- хмуро ответил юноша, протирая глаза.
-- Что-то не похоже, -- засомневался врач, осматривая, ощупывая и простукивая пациента. -- Впрочем, ладно. Кошмары не снились?
-- Скорее всего, сказки, -- вспомнил прошлую ночь Максим.
-- Сказки, это ничего. С сегодняшнего дня -- только общеукрепляющие, -- обратился он к пришедшей с ним врачихе. -- Но не усердствуйте. Больше покоя.
И что-то мурлыча под нос, ушел в сопровождении бело-халатной свиты.
-- Чего это он? -- поинтересовался Макс у Светланы, когда она раскладывала таблетки на его тумбочке.
-- Девочке лучше. Просто чудо. Думали, до утра не доживет, а она жива. И, видимо, выкарабкается. Слава богу, -- с радостной улыбкой прокомментировала медсестра.
-- Когда вы снова придете?
-- Во вторник. Мы сутки дежурим, а в течение полутора суток отдыхаем.
-- Я вас попрошу: принесите, пожалуйста, газеты. Ну, которые про отца.
-- Ой, не знаю, можно ли тебе?
-- Но профессор сказал, что ничего страшного, то есть уже можно.
-- Хорошо, поищу. Выздоравливай. Если что, ты Марины не стесняйся. Она только с виду строгая, -- охарактеризовала она свою сменщицу.
"Ей, ровеснице, а может, и подружке, хорошо говорить "не стесняйся". А тут такая красавица!" -- подумал Макс, когда новая медсестра пришла за пустой посудой.
Надо отметить, что, во-первых, белый цвет украшает любую девушку, а белый халат -- любую стройную женщину. И, кроме того, не так много наяву видел красивых девушек наш обитатель военного городка.
-- Может, помочь чем? -- попытался он вступить в контакт, когда эта красавица ворочала его бессознательного соседа.
-- Себя обслуживай -- это уже помощь, -- довольно резко отклонила она его предложение.
Подросток замолчал и стал думать над тем, что же случилось с ним прошедшей ночью. Может, все ему только приснилось? А улучшение состояния Анюты -- совпадение? "Ничего себе сон", -- содрогнулся он, вспомнив о пережитой боли.
А если попробовать еще раз? Провести такой же эксперимент с соседом. Ведь он тоже лежит в беспамятстве или кричит. Ну и что, что "тундра", ведь тоже страдает.
Дело в том, что давным-давно, когда только полк прибыл сюда из Сибири, местные ребята тут же окрестили пришлых "тайгой". Те не остались в долгу и назвали аборигенов "тундрой". Максим не разделял этой предвзятости и старался относиться к "тундре" объективно.
"Но стоит ли терпеть?" -- вновь вспомнил он перенесенную боль.
В самом начале тихого часа Макс все же решился и подошел к соседу. На этот раз он легко коснулся руками забинтованной головы в том месте, где сквозь бинты вновь просачивалось красное пятно, попробовал пустить сквозь пальцы ту же волну, но сейчас же, вскрикнув, отдернул кисти. Боль пришла мгновенно, словно от прикосновения к раскаленному металлу.
-- Да что это такое? -- недоуменно прошептал он. -- Значит, не снилось? Но раньше-то такого не случалось.
Он посмотрел на свои руки, пожал плечами и вновь приблизил к голове больного. "Надо терпеть, -- уговаривал он себя. -- Если получается, надо помочь. Мучается же парень. Вон сколько времени в себя не приходит. Надо помочь".
И -- странное дело -- боль отступила, вместо нее нахлынула горячая волна силы, которой он щедро делился с безответным бедолагой. Настолько щедро, что вскоре пол поплыл под ногами. "Еще чуть-чуть, еще капельку", -- уговаривал он себя, чувствуя, сколь нуждается в этом больной. Затем добрался до своей кровати, свалился и уснул.
-- Ну и здоров ты все-таки спать, -- вновь разбудил его голос профессора. -- Как ни приду -- он спит. Может, ты и раньше просто крепко дрых? -- тормошил врач подростка. -- Ну-ну, молодцом. Динамика замечательная. Хотя и не такая, как у соседа. Бурно выздоравливает. Пока ты спал, он вдруг встал и пошел в туалет. Чудеса современной медицины. Мы думали: гарантированная обездвиженность, хотя бы очнулся, а тут... В общем, теперь у вас палата выздоравливающих.
-- Скажите, а та девушка?
-- Почему она тебя интересует? -- нахмурился врач. Он уже взялся за "бурно выздоравливающего", который, правда, в это время не шевелился. То ли спал, то ли вновь был без сознания. -- Ну, ничего, ничего, начало положено, рефлексы проявились.
-- Да знакомая она моя...
-- Медицина не всесильна. Наверняка будет жить, а вот все остальное...
-- Обездвиженность? -- повторил Максим только что произнесенный Чапаем термин.
-- Запомни, дорогой, врачи диагнозы и вероятности исхода лечения с другими больными не обсуждают. -- Профессор тяжело вздохнул. -- Всегда хочется большего. Будем бороться! -- с каким-то вызовом сказал врач, уже выходя из палаты.
Позже приехал отец, вновь привез свежих овощно-фруктовых кашек, пожурил сына за то, что плохо ест. Подросток оправдывался, мол, сыт и энергию не на что тратить.
-- А ты затрачивай побольше на выздоровление, -- посоветовал отец. -- Привет тебе от невесты.
-- Ай, ну папа...
-- Шучу. И от Женьки, и от других одноклассников. Собираются проведать.
-- Ну, вот еще, -- застеснялся юноша. -- Тоже мне тяжелобольного нашли. Кстати, ты знаешь о Пушкаревой?
-- Да... Ее отец меня и подвез. Несчастные родители. Вначале молились, лишь бы выжила. А теперь...
-- Профессор говорит, будут бороться.
-- Да, конечно, надо надеяться. Вот тебе твое чтиво, но не усердствуй, доктор сказал -- в меру.
Затем они поговорили ни о чем и старший Белый засобирался. Отец Анюты ехал домой, чтобы решить служебные дела и вновь разрываться здесь между женой и дочкой.
Сосед по палате мирно похрапывал. На тумбочке уютно горела лампа. Красивая медсестра не появлялась. Максим, анализируя прожитые сутки, пришел к выводу, что в нем появилась или проявилась способность к целительству. Выросший в эпоху повального увлечения всевозможными паранормальными явлениями, он скорее обрадовался, чем удивился этому обстоятельству. Но вот боль... Он ранее нигде не читал, что целительство столь мучительно для самого врачевателя. Да и те, кого подняло на щит телевидение, не морщась, лечат целые толпы. А тут из-за одного или одной -- столько боли и такая трата сил.
Внезапно его осенило. А что, если это временно? Вот завтра проснется, а этого уже нет. И он не успеет. Надо... Прямо сейчас, пока возле нее никого нет. Максим поднялся и вышел в коридор.
-- Я быстро, -- ответил он на немой вопрос дежурившей красавицы Марины и направился в сторону туалета, а когда та склонилась над книгой, метнулся в реанимацию.
Здесь ничего не изменилось. Разве что шторы теперь были раздвинуты, да из капельницы в вену на тонкой руке неподвижной девушки сочилась какая-то жидкость. Непонятно откуда зная, что делать, Макс, даже не касаясь, поднес руки к голове несчастной и замер, ожидая боли. И она вновь пришла -- на этот раз тупая, саднящая.
-- Да что же это? -- всхлипнул целитель, но тут же, потрясенный, замолчал, уставившись на пальцы рук.
Маленькие искорки пробегали от запястий к кончикам пальцев и накапливались там, заставляя их светиться все более ярким и ярким светом. И словно некий барьер мешал этому свету вырваться, политься дальше.
-- Бери, бери, -- шептал он, как в прошлый раз, но отчетливо видел: он сам не давал той целительной силы, в которой так нуждалась девушка. Кончики пальцев уже светились настолько ярко, что освещали бледное лицо девушки, когда Максим вдруг понял -- он так боится этой боли, что желает быстрее от всего этого отделаться.
-- Нет! Пускай! Она должна... Она не будет калекой. Ну же! Не боюсь. Давай!
Боль вновь ослепила его. Но таинственный свет ("Какое-то поле", -- подсознательно решил юноша) двумя прямыми лучами коснулся висков девушки, затем растекся по ее голове и явно стал просачиваться сквозь бинты.
-- Открой глаза, -- решительно и в то же время радостно сказал он, -- и тут же окунулся в их глубину.
-- Бери это. Впитывай. Ты будешь ходить, бегать, прыгать, танцевать. -- Пронзительная боль не давала возможности сосредоточиться, и Максим с трудом подбирал слова. -- Ты будешь абсолютно здорова, -- нашел он, наконец, правильную формулу и вдруг почувствовал сопротивление своим словам и мыслям.
Повторяя слова об абсолютном здоровье, он попробовал, как в прошлый раз, послать не эти ручейки, а волну своей неведомой силы. Что-то мешало, и юноша, мотая головой от мучительной боли, попробовал сосредоточиться на путях светящихся ручейков. Это удалось, и он вдруг ясно представил, как пульсирующие волны растекаются и, словно губкой, впитываются розовыми, похожими на мелкие цветочки, клеточками мозга. Дальше, дальше... А здесь? А здесь зияла пустота, пропасть.
"Прооперированный участок, -- понял Макс. -- Надо соединять".
Он попытался добавить силы светлым лучикам, и это отозвалось еще более жгучей болью.
-- Ничего, -- успокоил он девушку, испуганно глядевшую на него. -- Ничего. Ты выздоровеешь. Ты скоро выздоровеешь.
Еще немного боли, и он уже не увидел, а почувствовал, что его флюиды все же прорвали этот черный барьер.
-- Вот так, вот так, -- приговаривал он, отправляя этих таинственных посланцев здоровья все глубже и глубже в раненый исстрадавшийся мозг.
И рана сдалась! Он увидел, как ярко-чистым голубым огнем вспыхнули лучи его пальцев, как окуталась свечением вся голова девушки. А вскоре свечение погасло само собой. Угасла и боль.
"Или силы кончились, или больше не надо", -- решил Максим.
Он вновь был так опустошен и измучен болью, что даже не заметил, выходя, как Анюта повернула голову и посмотрела ему вслед. Он в этот момент столкнулся взглядом с медсестрой, стоявшей в дверном проеме. Судя по расширенным до последней степени зрачкам, она что-то видела, но пока не могла понять, что.
-- Все потом. И помогите, -- попросил целитель, опираясь на стену.
С присущей медсестрам сноровкой Марина подхватила оседающего нарушителя режима под мышки и поволокла по коридору. Уже у палаты они встретились со спешившим в реанимацию Пушкаревым.
-- Как она? -- строго спросил полковник медсестру.
-- Ничего. Все так же. Это я вот, в туалет... помогала, -- испуганно залепетала, оправдываясь, девушка, кивая на Максима.
Грозный офицер хотел, видимо, спросить еще что-то, но, вздохнув, грузно зашагал в реанимацию.
-- А теперь я тебя спрошу, -- затащив Макса в палату и бросив его на кровать, зловеще прошипела медкрасавица. -- Что ты там делал? -- с расстановкой произнесла она. -- Ну? Что ты там делал? -- повторила она и, не дождавшись ответа, стала трясти Макса за лацканы. -- Ты расскажешь мне, пока я не подняла шум. Ну?
Максим молчал, засыпая. Ему совершенно не хотелось разговаривать, а тем более что-то объяснять. Дознание прекратилось самым неожиданным образом. Прогремели шаги, и открывшийся дверной проем заполнила фигура Пушкарева-отца.
-- Сестра, сестричка, родненькая... быстрее, -- пролепетал он и кинулся назад.
-- Ну вот. Молись, гаденыш. Не дай бог... Сама удавлю, -- пообещала девушка дремавшему Максиму, бросаясь вслед за Анютиным отцом.
Юноша успел еще заметить ненависть в ее зеленых глазах, проваливаясь в сон.
-- Интересно, что она подумала? И что бы я подумал, увидев такое? А вообще, что она видела? -- сквозь дрему спросил сам у себя Максим.
Глава 3
На следующее утро новоявленный целитель проснулся еще до обхода. Виной тому были лучи раннего весеннего солнца и мягкие нежные прикосновения. Кто-то тихонько гладил его по лбу и щекам. Пальцы, прикасавшиеся к его лицу, пахли ароматным мылом, духами и лекарствами. Еще не открыв глаза, он догадался, кто это.
-- Пришли душить? -- улыбнулся он, встретив на этот раз мягкий задумчивый взгляд зеленых глаз.
-- Ты меня прости -- сдавленным голосом попросила Марина.
-- А что случилось?
-- Но ты-то же должен знать!
-- Откуда? Я же уснул...
Медсестра, волнуясь, принялась рассказывать. Вбежав в палату, она увидела склонившегося над девушкой отца, который приговаривал:
-- Смотрите, сестра, смотрите же! Она открыла глаза! Она повернула голову!
Больная вдруг улыбнулась и положила свою ладонь на руку отца.
-- И тут, и тут... -- Марина стала запинаться. -- И тут этот мужчина, этот мамонт, просто упал на табуретку и разрыдался. Ты бы видел... И я... тоже.
Медсестра не могла больше сдерживаться и заплакала.
-- Значит, он очень любит свою дочь. А вы?
-- У меня нет дочери, -- недоуменно ответила девушка.
-- Нет, а вы отчего плакали? И вот теперь...
-- Она же начала двигаться! И это ты! Ты! А я думала...
-- Что? -- даже привстал от любопытства Максим.
-- Плохо думала, -- покраснела и вновь взахлеб разрыдалась совестливая девушка.
-- А дальше что?
-- Кто ты? -- вдруг, перестав плакать, спросила Марина. -- Я никому не скажу. Клянусь. Ты хотя бы намекни. Ее отец сказал, что будет молиться за ангела-спасителя. Это получается... за вас? -- уже со страхом и уважением спросила девушка.
Она даже не заметила, как стала обращаться к этому юнцу на "вы".
-- Да что вы, пусть за профессора молится.
-- Не надо "ля-ля", -- девушка по-заговорщицки наклонилась к Максу и шепотом продолжила: -- Когда я позвонила профессору домой, а в случаях ЧП надо его сразу вызывать, он подумал, что все... Я по голосу поняла. Потом говорю, что она головой и руками двигает, а он не верит. Но тут счастливый папаша трубку у меня вырвал и подтвердил. Когда В. И. примчался и посмотрел на то, что с ней творится, он сам чуть в обморок не упал. От удивления и от радости. Обследовал и все головой мотал... Вот... А вы говорите: "Профессор". Он сам сказал: "Чудо". Скоро увидите, какой он сегодня. Уже идут. Ладно, потом.
Она легко вскочила и выпорхнула из палаты.
-- Доброе утро, -- стремительно вошел в палату профессор. -- О, уже проснулись? Ну, молодцом, молодцом. Давайте посмотримся. Та-ак. Общая слабость, но не столь значительная. Смотрим сюда... ножку на ножку... Та-ак. -- Профессор с улыбкой уставился на пациента. -- Выздоравливаем, мой друг, выздоравливаем. Если так пойдет дальше, то скоро... Но не будем загадывать... кое-что я вам отменю. Из сильнодействующего. А то тошнит, небось? -- испытующе заглянул в глаза Максиму хитрован-профессор.
-- Вроде нет, -- пожал плечами пациент.
-- Это меня тошнит, профессор, -- раздался хриплый голос с соседней койки.
Реакция профессора на эту жалобу была потрясающей. Он возмущенно повернулся к встрявшему в разговор больному, затем замер, всматриваясь в выглядывающие из-под повязки глаза.
-- Заговорил, -- констатировал он и почему-то вышел из палаты. Затем вернулся и, заметно сомневаясь в происходящем, обратился к Максимову соседу:
-- Вы что-то сказали? -- спросил он.
-- Это меня от лекарств тошнит, -- повторила "повязка".
-- Он заговорил. Нет, он, правда, заговорил. Это неслыханно. Не-слы-хан-но, -- повторил по слогам профессор. -- Просто поле чудес какое-то, -- просиял он, наконец. -- Голубчик, вас надо незамедлительно и самым тщательным образом обследовать. Вчера вы вдруг начали ходить. Ну, этого следовало ожидать... со временем. А сегодня он, пожалуйста, разговаривает! Готовьте на томографию, -- распорядился он и вышел, что-то объясняя врачам и практикантам на латыни.
И тут же в палату свежим весенним ветром впорхнула медсестра.
-- Я сейчас сменяюсь. Но не уйду, пока не скажете, кто вы, -- зашептала она. -- Признавайтесь, признавайтесь. Ведь и его, -- она кивнула головой в сторону соседа, -- тоже вы. Признавайтесь, а то все профессору расскажу.
-- Марина, я вас очень прошу, -- для убедительности Максим заглянул в самую глубь зеленых глаз и продолжил: -- Ну, не надо... Я и сам не знаю...
-- Ну ладно. Я потерплю. Пока узнаете. Но за вами должок. Мое дежурство закончилось, -- улыбнулась медсестра, забрала с тумбочек пустые склянки и вышла.
-- Странная какая-то, -- сделал заключение вдруг разговорившийся сосед.
-- Это точно, -- улыбнулся Макс новому собеседнику.
-- Хома, -- представился парень, протягивая руку.
-- Максим, -- автоматически ответил наш герой и тут же спохватился: -- Кто?
-- Ты плохо слышишь или я тихо говорю?
-- Нет, извини. Просто редкое имя.
-- Редкое, -- самодовольно подтвердил Хома.
Знакомство было прервано санитарами, увезшими обладателя редкого имени на назначенные счастливым профессором обследования.
-- Удалось, могу, -- наконец поверил в себя Максим.
Он представил плачущего от счастья Анютиного отца, ее полупрозрачную руку на здоровенной мужской ручище, и у него самого навернулись слезы. А затем его захлестнула теплая волна счастья. Ради этого стоит терпеть жуткую боль и слабость. С этим радостным чувством Максим вновь уснул, подставив лицо пробивающемуся сквозь давно немытые окна солнцу...
-- Опять, -- тоскливо подумал Макс, просыпаясь от сдавленного стона.
Он вспомнил боль последнего "сеанса" и поморщился. Но тогда было надо. Там -- девушка с тяжелой травмой. А здесь? За что терпеть? Тем более, что уже идет на поправку. Уколют -- и боль пройдет. Он вновь взялся за книгу.
-- Чего они тебя сегодня не колют? -- спросил он через некоторое время.
-- Отменили. Говорят, хватит, а то привыкну к наркоте.
-- И что теперь?
-- Терпеть надо. Теперь -- всю жизнь терпеть.
-- Это как, всю жизнь?
-- Вот так.
-- Ясно, -- вздохнул Максим, пытаясь не замечать перекошенного лица соседа и не слышать его прерывистого дыхания. Вот еще одного вылечили. Оставили калекой. Нет, оно бывает, чтобы после операции боль возвращалась. Но на всю жизнь? Он вновь тяжело вздохнул, представив этот ужас.
-- Может все-таки попросить?
-- А завтра? А послезавтра?
-- Ну, утихнет понемногу.
-- Там какое-то давление высокое. Надо терпеть, привыкать.
-- Ясно, -- вновь вздохнул Максим, решаясь.
Когда сердобольная медсестра все же сделала Хоме обезболивающий укол и тот уснул, Макс собрался с силами, уже знакомым жестом протянул к голове спящего руки и начал посылать с кончиков пальцев то самое, поднимающееся откуда-то из глубин, тепло. Вскоре пальцы засветились. Ожидая приступ боли, юноша закрыл глаза и стиснул зубы. Она пришла -- столь острая, что Макс отпрянул от больного. Боль, пульсируя, начала утихать.
-- Не смогу. Ну и пусть. Это его боль. И кто он мне? Еще неизвестно, чем это для меня обернется. Я что, нанимался? -- оправдывал он себя.
Максим вытер выступивший на лбу обильный пот. "Как в парилке", -- подумалось ему. Взгляд упал на пальцы -- их кончики едва светились.
-- Но ты же можешь! -- уговаривал он себя. -- Можешь. Неизвестно, почему, и неизвестно, сколько. А если завтра эти чудеса закончатся? Всю жизнь будешь жалеть. Ну, еще разок, потерпи.
Максим вновь приблизился к спящему, теперь боль оказалась терпимой.
"Вот что значит правильно настроиться", -- решил подросток и стал посылать вновь появившиеся лучи из пальцев в голову больного соседа.
Он заставлял себя не думать о боли и сосредоточиться на болезни. Вскоре он увидел ее -- черное набухшее пятно, пульсирующее при приближении струек света. Было видно, что, как и с Анютой, здесь не обойдется без борьбы и, значит, без еще большей боли. Макс уже не произносил заклинания -- понял, что прежде они были нужны скорее всего ему самому. Теперь он мысленно видел, куда следовало направить свою исцеляющую силу. Он видел и то, как постепенно съеживается черная опухоль.
"Еще немного, еще чуть-чуть", -- шептал Максим.
И вот он увидел и даже почувствовал, что зло сдалось. Не отступило, а именно сдалось, рассыпалось на мелкие комочки, которые распались на песчинки. В этот же миг утихла и собственная боль, хотя лучи на пальцах еще не померкли. Любуясь своей работой, юноша распылил лучами и несколько других темных пятнышек. Затем все закончилось, словно сработал выключатель. Макс, шатаясь, дошел до своей кровати, упал на нее и немедленно уснул. Он не заметил, а если бы и заметил, то уже не смог бы обратить внимания на то, что его пациент во время сеанса открыл глаза. И теперь, когда один юноша спал, второй, повернувшись на бок, долго рассматривал своего таинственного соседа. Но исцеленный мозг тоже требовал отдыха, и вскоре крепким сном спали уже оба подростка.
-- Ну, братец, ты, наверное, инфекционный, -- вновь разбудил его голос профессора. -- Теперь и соседа заразил. Слышишь, какие рулады накручивает.
Максим проснулся и признал правоту Василия Ивановича. Действительно, невысокий хрупкий подросток храпел по-богатырски.
-- Я пробовала их будить. Обоих. Потом решила -- пускай поспят до обхода, -- оправдывалась медсестра.
-- Ничего-ничего, им обоим на пользу. Особенно малому. Он давно сладко не спал. И вряд ли это, к сожалению, надолго... Так что, пускай отоспится. А с вами, молодой человек, нам пора позаниматься серьезно. Так что сразу после обхода -- милости прошу в мой кабинет.
-- А со мной? -- произнес переставший храпеть Хома.
-- Ну, раз проснулся, давай посмотримся. Так... Смотрим сюда... А если сюда? Что за черт? -- вдруг воскликнул эскулап, но тут же взял себя в руки. -- Так... -- протянул он, всматриваясь в глаза больного. -- Та-ак... А если попробовать руки вперед? Та-ак... А если ногу на ногу? Та-ак. Как самочувствие?
-- Спасибо, как никогда, -- и мальчишка вдруг широко улыбнулся.
-- И голова не болит? -- присматриваясь более внимательно, спросил Василий Иванович.
-- Совсем.
-- Ты мне признайся, куда свое косоглазие дел?
-- И оно тоже?
-- А ты не спрашивай, ты в зеркало погляди... Да-а. Тут осмотром не обойдешься. Ко мне в кабинет! Немедленно! А ты, -- он обернулся ко второму подопечному, -- ты, брат, извини, надо подождать. Здесь такие дела творятся. Боюсь сглазить, но...
-- Еще чего, я сам пойду, -- отбивался в это время Хома от санитарок, вознамерившихся отвезти его на каталке.
-- Хорошо. Пусть пробует, -- согласился врач. -- Только, дружок, медленно, и если вдруг что...
-- Не будет "вдруг", доктор, -- уверенно заявил подросток. -- Идемте, -- и он в сопровождении белых халатов вышел.
Максим, оставшись один, попробовал разобраться в своих ощущениях. Не было никаких сомнений -- в нем проснулась какая-то странная сила. И он может ею лечить. Но чем сильнее болезнь, тем больнее ему самому. Или чем больше надо отдавать сил, тем больнее? Но силы восстанавливались все быстрее. Вот и сейчас. Вчера чуть до койки доволокся, а сегодня даже врач не заметил. Или заметил? Максим потянулся за зеркальцем и внимательно рассмотрел свое отражение. Конечно, похудел -- вон скулы торчат. Конечно, побледнел, но в остальном...
-- Красавец, красавец, -- перебил его размышления голос сестры-болтушки. -- Хоть ты не изменился, а то, подумала, что не двое суток, а два месяца отдыхала.
-- Не изменился? -- уточнил Макс, решив не обижаться на "красавца".
-- Ну, по сравнению с некоторыми. Эта знакомая твоя уже ест сидя. Твой сосед по палате, как ракета, понесся. А думали: на всю жизнь инвалидом останется. Да и ты сколько пластом лежал! Отец здесь дневал и ночевал...
-- Папа? -- изумился он.
-- Ну и что? Здесь многие так. И отец твой, когда из столицы вернулся.
-- Из столицы?
-- Да ты, мальчик, еще туго соображаешь. Героя-то только в столице вручают. Чем ты вообще здесь занимался? Ничего не знаешь. Или профессор тебя так оградил? Возьми газеты, которые ты просил. Я купила разные, там и пишут по-разному, но в главном -- одинаково.
Продолжая тараторить, Светлана положила ему на тумбочку ворох газет, автоматически что-то поправила, что-то убрала, открыла форточку, раздвинула шторы и кинулась к выходу за завтраком.
-- Ну, теперь ваша палата на самообслуживании. И есть можете ходить самостоятельно. Побегу. Там в другую палату новых тяжелых привезли. Потом забегу.
Максим опять остался один и, потихоньку облизывая ложку с ненавистной манной кашей, взялся за газеты. Когда, наконец, врачи отпустили его соседа, юноша уже прочитал репортажи о подвиге отца. Он не соврал профессору -- в памяти отчетливо всплыла картина авиакатастрофы. И воспринимал он это довольно спокойно.
"Неужели из-за этого? -- недоумевал он. -- Ну если бы отцовский самолет рухнул, если бы уже в штопор ввалился. И то есть возможность катапультироваться. Вот когда надежды не осталось... Но такого не было. Судя по этим очеркам, батька не штопорил. Даже не пикировал. Неужели я такой хлюпик? А если бы на его месте был я?" И ему вдруг стало стыдно.
-- Может, уколы уже не потребуются, -- перебил его грустные размышления вернувшийся Хома. -- Врач сказал. А ты как думаешь? -- он испытующе взглянул на соседа.
-- Надо всегда надеяться на лучшее, -- нейтрально ответил Максим.
-- Ладно, -- вздохнул выздоравливающий. -- Слышь, а не пойти ли нам во двор, воздухом подышать?
-- Пошли!
-- Постой, -- одернул его порыв Хома. -- Тебе сначала к профессору. Он ждет. Тебя проводить?
-- Еще чего? -- возмутился Максим и вышел в длинный прохладный коридор.
Сегодня здесь было оживленнее. Передвигались с процедур и на процедуры разной степени транспортабельности больные, сновали медсестры, везли на каталках неподвижные тела.
Операционный день? Или срочные операции? Одну из каталок вывозили из реанимации, и Максим мельком увидел там действительно сидевшую Анюту, которая беседовала с отцом. Точнее, что-то оживленно рассказывал офицер, а девушка улыбалась.
В кабинете профессора юноша пробыл довольно долго. Василия Ивановича мучил окончательный диагноз. Он боялся ошибиться. И это на тридцатом году работы! А что прикажете делать? Выставляешь диагноз: "Безнадежна", а больная резко выздоравливает. Поправляешься, пишешь -- полная обездвиженность, а больная тебе кукиши показывает. Ну, в переносном смысле слова. Уже надо из реанимации переводить, чтобы другие тяжелые ее не шокировали. У другого молодого человека на фоне травмы диагностируется опухоль мозга. Пора уже в онкологию переводить, а тут нате вам -- не только опухоль рассосалась, но и врожденное косоглазие куда-то исчезло. Ладно бы только по томографии. Так ведь сам оперировал, сам! И все видел! И плакал от бессилия... А этого мальчика и не оперировал даже. Но тоже -- столько времени без сознания. Думалось, вот-вот начнется... А он -- пожалуйста. Сидит и довольно толково на все отвечает. И в себя пришел в один день с этими двумя. Или нет... До операции Пушкаревой. Значит, он первая ласточка в этих чудесах. Ему первому и двигаться. Значит -- тяжелый шок? С сотрясением? Видимо, да.
-- Вот что, Максимилиан, пора домой.
-- Да? -- искренне обрадовался пациент.
-- Ну-ну, не сегодня. До конца следующей недели не отпущу. Пройдешь еще укрепляющие ванны, электрофорез, массаж. А там -- и домой. Если, конечно, все будет хорошо.
-- Будет, обязательно будет, Василий Иванович!
-- Такой оптимизм -- вещь хорошая. Ладно, иди. Родителю я сам позвоню.
![[]](/img/p/podwojskaja_l_i/fentezi/1.jpg)
![[]](/img/p/podwojskaja_l_i/fentezi/geroj.jpg)
![[]](/img/p/podwojskaja_l_i/fentezi/gl2beriizhiwi.jpg)