Подымалов Андрей Валентинович : другие произведения.

Новейшие сказки для взрослых

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

НОВЕЙШИЕ СКАЗКИ

ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

История об участковом Никодим Иваныче,

его жене Пелагее Петровне,

старой козе Фросе и зловредной кошке Марте

  
   Племя хиро-хи славилось своей воинственностью. Бывало, соберется пара аборигенов неопределенного возраста и устроит разбой на общей тропе, результатом чего явятся сохнущие кальсоны местного участкового Никодим Иваныча, вымазанные посередине чем-то подозрительно коричневым, либо брошенные тапки его супруги Пелагеи Петровны, старательно избираемые в таких случаях зловредной кошкой Мартой в качестве своего любимого отхожего места.
   Потом на некоторое время все затихало, пока очередная пара аборигенов не решала просто поразвлекаться. В этом случае жертвами уже становились либо неугомонная кошка Марта, либо немолодая коза Фрося.
   Тогда уже или счастливое мяуканье, или жалобное блеянье возвещали о творимом беззаконии. Фрося регулярно попадала в засаду из-за своего старческого маразма. Марта же по своей природе была авантюристкой.
   Даже местные мужики предпочитали ходить по общей тропе не менее, чем впятером, и то поминутно оглядываясь. Как говорится, держись за честь, пока она есть.
  
   В разных местах этих аборигенов называют по-разному: то йети, то биг-футы, то снежные люди.
   Деревня, в которой участковым был Никодим Иваныч, находилась в глуши. Начальство давно о ней благополучно забыло, поэтому все просьбы Никодим Иваныча об оказании помощи в борьбе с аборигенами оставлялись без внимания.
  
   Как-то Никодим Иваныч пошел справить нужду и захватил с собой старую газету. Развернув ее, он уж было сготовился исполнить неотложные нужды, но первый же попавшийся на глаза заголовок ввел его в ступор - "Лохнесское чудовище".
   Надо сказать, что деревня, в которой жил Никодим Иваныч, носила такое чудное название - Лохнесс.
   В заметке повествовалось о некоем аборигене с конской головой и длинной гривой. А ведь Никодим Иваныч точно знал, что в соседнем кооперативе у небезызвестного Потапа в стаде было очень похожее существо с такими же спутанными космами. Никто не ведал, какого существо полу, поэтому все звали его то конек-горбунок, то конька-горбунька.
  
   Забыв про неотложную нужду, Никодим Иваныч, подтягивая на ходу кальсоны, кинулся в дом. Там, едва не наступив на кошку Марту, он проследовал прямо к печке, открыл заслонку и, затолкав по локоть руку, достал сверток из старой ветоши. Пройдя в комнату, он сел за стол и бережно развернул сверток.
   Это было его табельное оружие - самодельный пугач. Никодим Иваныч тщательно проверил его боеспособность, хорошо прочистил, убедился в наличии резинке и остроте гвоздя. Потом достал из тайника заныканную уже давно коробку спичек и сострогал все головки в дуло. Хорошо их размял внутри деревянным пестиком.
  
   Все это время Марта сидела на кухне за дощатой перегородкой и наблюдала за действиями Никодим Иваныча. Тараканы, обосновавшиеся в щелях перегородки, воспользовавшись затишьем, усердно занимались воспроизведением потомства.
   Дождавшись, когда Никодим Иваныч привел в порядок свое табельное оружие и засунул его в пришитый сзади к кальсонам карман, Марта зацепила коготком неосторожно выползшего из щели таракана и ловким броском отправила его на стол прямо перед Никодим Иванычем.
   Узрев перед собой жирного прусака, тот громогласно заматерился и хлопнул его широкой ладонью.
   При этом кальсоны натянулись, и пугач сработал. Раздался хлопок, кальсоны загорелись, и комната наполнилась едким дымом и еще более отборными ругательствами.
  
   Марта, во избежание неприятностей, отправилась в сени, по пути пустив по привычке струю в тапки Пелагеи Петровны. В сенях она забралась на свое привычное место, под лавку, куда даже тараканы не рисковали проникать, зная неуживчивый характер Марты.
   Лишь иногда в сени заглядывала коза Фрося, но она Марту тоже недолюбливала, помня их общий неадекватный характер отношений с аборигенами.
   Вообще-то Фрося, несмотря на преклонный возраст, временами становилась, как в молодости, экстравагантной. Неизвестно по какой причине, но она завела некоторые постоянные отношения с одним из аборигенов. Он оказался настырным мужчиной и не особо спрашивал согласие дамы. Приходил он в закуток, где спала Фрося, обычно часов в пять утра.
   Но Фрося оказалась заложницей расхожего мнения, что один ухажер распугает других. На самом деле все оказалось по-другому: на опасной тропе Фросю по-прежнему ловили, только уже другие аборигены. Ухажеру, видимо, на это было наплевать.
   Марта скоро расчухала про Фросиного ухажера, и где-то через полчаса подтягивалась в закуток. Фрося сначала нервничала, но потом решила не обращать на это внимание, потому что она была достаточно стара, и когда абориген отвлекался на Марту, она могла спокойно подремать.
   И все же Фросе было временами нехорошо. Но куда хуже с того злополучного случая с пугачом стало Никодим Иванычу. И все - из-за этой зловредной и ехидной кошки Марты.
  
   Он уже начал было приходить в себя и снова вынашивать планы визита к Потапу, чтобы разобраться с коньком-горбунком, как произошло другое событие, еще более омрачившее его жизнь.
  
   После того прискорбного случая он перешил карман на кальсонах сзади на перед и теперь постоянно держал там пугач, начиненный головками уже от двух коробков спичек и заткнутый двумя пыжами.
   В день, ставший опять для него испытанием, Никодим Иваныч усердно работал на огороде. Он вскопал уже две грядки. Солнце пекло немилосердно, и Никодим Иваныч уже подумывал отправиться вздремнуть пару часов, как услышал истошные вопли кошки Марты. К ее выкрутасам он привык уже давно, но почему-то в этот раз она вопила слишком уж сильно, сидя возле окна с наружной его стороны.
   Никодим Иванычу надоело это слушать, он подошел, взял Марту за шкирку и швырнул ее в кусты. Но после этого он все же не утерпел и, решив выяснить, чего же так надрывалась эта ненормальная, заглянул в окно.
   Открывшаяся картина ввела его в немалое изумление: прямо на кухне его дражайшая супруга Пелагея Петровна производила омовение некоторых частей своего тела в маленьком эмалированном тазике.
   Терпения Никодим Иваныча хватило ненадолго. Он почувствовал какое-то движение внизу своего живота.
   Но ведь там же был и карман с пугачом! Проклятая резинка на гвозде опять подвела. А ведь заряд-то был двойной! Хлопок был настолько оглушительным, что Пелагея Петровна просто села в свой тазик, а Никодим Иваныч с дикими воплями плюхнулся прямо в ванну, что у него всегда стояла рядом с домом в целях полива грядок.
   Кошка Марта благоразумно убралась к себе под лавку, тараканы затаились в щелях, а коза Фрося осталась в мучительных раздумьях, оставят ли ее после этого аборигены в покое. Надежда на это была: уж больно Никодим Иваныч был в гневе. Тем более, что теперь его кальсоны были не пригодны ни на что, кроме как для мытья полов. А Никодим Иваныч подозревал, что во всех его бедах и несчастьях виноваты аборигены: ведь до них-то все было спокойно.
  
   Где-то через неделю Никодим Иваныч, подлечив свое хозяйство, облачился в парадный мундир, который состоял из галифе довоенного образца и брезентовой куртки с погонами без звездочек. Он торжественно вышел во двор, на его боку болталась кобура, сшитая из дерматинового фартука Пелагеи Петровны, в которую был заключен знаменитый пугач.
   "Вот сволочь, - подумала Марта, - теперь даже яйца себе не сможет отстрелить".
   Никодим Иваныч пнул неизвестно откуда взявшийся коровий кругляк и объявил:
   - Пелагея Петровна, я пошел по делам службы. Пора кое-кого к порядку призвать.
   - Это кого же ты собрался призывать?
   - Да этого долбанного конька-горбунка. Уже в газетах про него пишут, что безобразничает.
   - Да откуда ж в газетах про него знают?
   - Я не в курсе. Но то, что он живет у нас, в Лох-нессе, уже написали.
   - Ты что, сдурел, какой у нас Лох-несс? У нас же деревня называется Лох-хата.
   - А ты разве не помнишь? Еще в прошлом году переименовали. Ну, начало понятно - "Лох". А вот концовка... Приезжал из области один крутой. И устраивал здесь конкурс на какую-то "Мисс". Помнишь, тогда Маньку назвали "Лох-мисс", и куда-то увезли... А уже потом один из местных придурков переделал "Мисс" на "Ньюс". Но слово-то непонятное - иностранное. Вот и получилось из него постепенно "несс". А отсюда - и Лох-несс. А другим юмористам в области понравилось - и стало у нашей деревни другое имя.... А теперь в газете статья была про чудище из Лохнесса. А я точно знаю, что это именно тот наш придурошный конек из кооператива Потапа. Да и приметы все сходятся один в один. Пойду-ка я его заарестую. И заодно выясню, кто он все-таки: конек-горбунок или конька-горбунька.
   - А это не опасно?
   - В крайнем случае, в ухо ему пальну из табельного оружия.
  
   Кошка Марта незаметно кралась за Никодим Иванычем меж травы и кустов, размышляя между прочим: "И чего тебе конек-горбунок дался? Ведь он такой ласковый и нежный".
  
   Когда Никодим Иваныч добрался к пастбищу, был уже полдень.
   Потап оказался на месте.
   - Где горбунок?
   - А чего? Натворил, что ли, али как?
   - Да вот, в газете про него пишут. Зови его сюда.
   Горбунок явился минут через пятнадцать.
   - Чего изволите?
   - Ты, конская морда, читать умеешь?
   - Гражданин начальник, не надо оскорблять. А грамоте я с детства обучен.
   - Ну, раз обучен, то читай.
   - Так это, гражданин начальник, не про меня. Вот огулять кобылку - это запросто. А сожрать корову посреди озера - извини, не могу, не в моих вкусах. Да и места-то здесь описываются, ну, сам посуди: то ли Хранция, то ли Шверция, то ли Пирландия, то ли сами СЭШЭА. Да я там сроду не был. Читай внимательно, начальник.
   Никодим Иваныч уставился в газету.
   - Ну, извини, горбунок, вроде, действительно вышла ошибка. А вот чего ты эти страны так нехорошо обозвал?
   - Не, начальник, я их не обзывал. Просто по географии у меня в школе двойка была... Ну, все, я поскакал? А то там кобылка неженатая меня ждет.
   - Погоди, еще вопрос. Какого же ты полу? Почему тебя то коньком-горбунком кличут, то конькой-горбунькой?
   - А я, гражданин начальник, специально так путаю. Знаете, есть нервные кобылки, даже своей тени боятся. Ну, и сейчас это модно.
   - Что модно?
   - Испытывать разные ощущения... Так я поскакал? Впрочем, могу и так спросить: я поскакала?
   Никодим Иваныч крякнул, потом выдавил из себя.
   - Убирайся с моих глаз.
  
   Кошка Марта в кустах облегченно вздохнула: "Ну, здесь, вроде, все образумилось. И, все-таки, пора этого Никодим Иваныча научить уму-разуму".
  
   Сказано - сделано.
   И Марта стала уговаривать аборигена, который навещал Фросю, исполнить кое-что. Тот долго отнекивался, ибо, был натурой романтичной, и злых чувств к Никодим Иванычу не испытывал.
   Но Марта не была бы Мартой, если б не могла уговорить кого угодно.
  
   И вот как-то Пелагея Петровна узрела, что из-за кустов на нее пялится косматый абориген и щерит свои клыки, то ли в плотоядном оскале, то ли в доброжелательной улыбке. Пелагея Петровна с визгом кинулась в дом, теряя по пути тапки, чем не преминула воспользоваться Марта, скорее по привычке, чем в силу каких-то личных антипатий.
   Абориген стал появляться возле дома Никодим Иваныча уже каждый день. Вскоре он настолько осмелел, что и после свидания с Фросей подходил к дому и заглядывал в окна.
   Никодим Иваныч пытался палить из пугача, но это мало помогало.
   И вот Марта как-то увидела, что Никодим Иваныч поставил на подоконник две плотно закрытые банки. Что в них было, Марта не знала, поэтому с интересом ждала, что же будет.
   Под утро абориген, как обычно, позаглядывал в окна и уже направился к выходу из ограды, как Никодим Иваныч открыл окно и окликнул аборигена. Тот с готовностью обернулся и ощерился, явно демонстрируя дружелюбие.
   В этот момент Никодим Иваныч подхватил обе банки и метнул их одну за другой в аборигена. Первая банка пролетела мимо, а вторая попала аборигену точно в лоб и разлетелась на куски. Абориген перестал щериться, задумчиво потер лоб и слизнул жидкость, которая растекалась по его физиономии. Несколько секунд он размышлял, потом обиженно взревел и напрямик, проломив забор, убежал в лес. По растекшемуся вокруг аромату Марта поняла, что в банках была начинка из того деревянного заведения, куда Никодим Иваныч и Пелагея Петровна ходили, вооружившись газетой, и откуда обычно выходили несколько задумчивыми. Сама Марта это заведение старалась обойти подальше, поэтому ей стали вполне понятны ощущения аборигена, обиженного, может быть, в лучших своих чувствах.
  
   На следующий день Никодим Иваныч опять приготовил две банки. Только теперь в них была уже не коричневая субстанция, а лежали какие-то белые куски.
   Абориген опять пришел под утро. Только в этот раз он не стал заглядывать в окна, а, что-то гортанно выкрикивая, принялся топтать грядки.
   Никодим Иваныч открыл банки, налил туда воды и снова их плотно закрыл. В банках зашипело и забурлило.
   "Карбид", - догадалась Марта (а она была кошка образованная).
   Никодим Иваныч немного подождал, потом опять открыл окно и, как в прошлую ночь, швырнул обе банки.
   За окном дважды гулко хлопнуло, и раздался вой аборигена. В этот раз он убежал еще быстрее через тот же пролом, который Никодим Иваныч предусмотрительно не стал пока чинить.
   Кошка Марта задумалась. Никодим Иваныч оказался не робкого десятка, и его война с аборигенами разгоралась не на шутку.
  
   На следующую ночь абориген явился с двумя приятелями. К Фросе они не пошли, а сразу стали буйствовать в огороде.
   Неожиданно раздалось двойное клацанье. Вопли аборигенов возвестили, что они попали в медвежьи капканы, расставленные Никодим Иванычем еще с вечера.
   Дело принимало нехилый оборот, и Марту начала одолевать тоска в преддверии грядущих событий.
  
   К обеду из города приехала опергруппа, просьбам Никодим Иваныча все же вняли.
   Из машины вылезли четыре дюжих молодца. В сопровождении Никодим Иваныча они сразу же отправились на злополучную тропу. Никодим Иваныч прихватил с собой неприкосновенный боевой запас: одну из четвертей самогонки, на которую Пелагея Петровна была большой мастерицей.
   Через полчаса в лесу началась пальба. Еще через полчаса опергруппа вернулась назад. Все молодцы были крайне возбуждены, а их лица украшали здоровенные синяки.
   Двое из них на плечах несли молодую сосну, на которой кто-то болтался, пристегнутый наручниками и для надежности еще и привязанный.
   "Поймали одного гада!", - торжественно возвестил старший опергруппы.
   Пелагея Петровна из-под руки долго смотрела на пристегнутого, который что-то нечленораздельно мычал, пытаясь выплюнуть засунутую ему в рот портянку.
   - Вы что же, ироды, делаете? - завопила она. - Это ж Никодим Иваныч!
   Старший вгляделся.
   - А и верно. Промашка вышла. Отстегните его.
   Но ключи от наручников, при всем старании, так найти и не смогли. Пришлось пилить сосну. Наконец, Никодим Иваныча освободили от дерева, но наручники так и остались болтаться у него на руках.
   Старший вздохнул.
   - Придется еще бригаду вызывать. С ключом.
  
   Следующая бригада приехала только через неделю. Все это время опергруппа вместе с Никодим Иванычем допивала остатки неприкосновенного боевого запаса и закусывала его хрустящими огурчиками.
   По вечерам вся опергруппа выходила к забору и открывала пальбу в сторону леса. Никодим Иваныч тоже хотел пострелять из пугача, но старший резонно рассудил, что запас спичек, в отличие от патронов, ограничен, поэтому пугач пусть полежит до лучших времен. И он разрешил Никодим Иванычу выстрелить один раз из своего личного пистолета.
  
   Аборигены больше не появлялись. Не появлялся и Фросин ухажер.
   Опергруппа, в конце концов, покончив с неприкосновенным боевым запасом, уехала. На следующую ночь Марта услышала, что в загоне у Фроси кто-то есть.
   Она опрометью кинулась туда. И, действительно, в дальнем углу загона сидел знакомый абориген. Но он и не думал подходить к Фросе, а был задумчив и выглядел усталым. Завидев Марту, он пробормотал: "Это ты все испортила, меня сбила с панталыку. Теперь уходим мы отсюда. А ведь здесь было так интересно и весело жить.... Эх!"
   И он звучно высморкался. Содержимое правой ноздри смачно ударило в стену дома, отчего внутри где-то упала кастрюля. Содержимое левой ноздри попало в жердь, закрывавшую выход из загона, отчего та переломилась пополам.
   После чего он встал и ушел.
  
   С этой ночи аборигенов больше никто не видел.
   Местные мужики расхрабрились. Они теперь, подвыпив, шлялись по тропе. Самые отчаянные орали: "Эй, аборигены, выходи, покоцаемся!" Но никто не откликался.
   Жизнь в деревне успокоилась. Никодим Иваныч растолстел, хотя по-прежнему не терял бдительности и держал свой пугач наготове, только больше не носил его с собой. Пелагея Петровна старалась по габаритам не уступать своему мужу. Фрося теперь все время дремала в своем загоне. Марта стала флегматичной и все больше времени проводила под лавкой.
   Лишь тараканы не унывали. Они уже не вмещались в щелях деревянной перегородки и с удовольствием осваивали новые жизненные пространства. Правда, Марту они до сих пор побаивались.
  

Трупик

   Прозектор Кузьмич, как обычно, с утра осмотрел свои владения, цепким хозяйским взглядом отмечая мелкие недостатки. Крупных у него не водилось - не такой он человек. Студентов, приходящих на практику, он держал в ежовых рукавицах.
   Кузьмич любил свою работу. Даже дома он хранил флакончик с формалином и, как минимум, пару раз за вечер открывал его и с удовольствием вдыхал восхитительный аромат.
  
   Наконец, Кузьмич подошел к ванне, стоявшей в самом углу, и с некоторой опаской заглянул в нее.
   Там вот уже который день в растворе формалина плавало что-то непонятное: то ли зверушка, то ли лягушка. Можно было принять ЭТО и за человека, только уж из кунсткамеры. Поэтому Кузьмич ЭТО просто называл "трупиком". Неделю назад его в контейнере принесли студенты. Во главе их шествовал заведующий кафедрой медакадемии Аполлон Митрофанович Тятькин.
   После того, как содержимое контейнера было помещено в ванну, Аполлон Митрофанович выпроводил студентов. Далее они с Кузьмичом сели за прозекторский столик и Тятькин достал из кармана халата бутылку водки и шмат сала. Они выпили по стакану, закусили, и Кузьмич услышал следующее.
   Вот это чудо-юдо было обнаружено в комнатушке одной коммунальной квартиры. По словам соседей, там вообще-то жил маленький тщедушный мужичонка. Он был нелюдимым, ни с кем дружбу не водил. Один из соседей, некто Пилипчук, постоянно ходивший с сизым носом, попытался как-то раз проникнуть в комнату к этому мужичонке в поисках того, кто бы его опохмелил.
   Пилипчук рассчитывал на свои внушительные габариты. Однако мужичонка просто подхватил его за резинку старого пузырчатого трико и выкинул в коридор. Вдобавок к этому позору Пилипчук получил такой шалобан по своему сизому носу, что тот мгновенно стал багровым.
   Пилипчук очень сильно обиделся и, пройдя по всем комнатам коммуналки, разнес весть, что нелюдимый сосед - запойный, потому и живет таким бирюком.
   Кто верил, кто не верил - но в жизни коммуналки ничего не изменилось. Мужичонка по-прежнему редко появлялся на глаза, обычно держа дверь запертой.
  
   И вот как-то бабка Никандровна, которая вставала ни свет, ни заря, увидела, что дверь в комнату мужичонки широко распахнута.
   Никандровна хорошо помнила урок, преподанный Пилипчуку, но любопытство пересилило, и она осторожно заглянула в комнату. Там никого не было видно, но на кровати кто-то лежал.
   Она робко окликнула.
   - Эй!
   Но лежащий не шелохнулся. Бабка переступила порог и на цыпочках, готовая в любой момент дать дёру, приблизилась к кровати. И вот тогда она и увидела ЭТО.
   Сначала бабка мелко закрестилась, потом выскочила в коридор и лишь там разразилась воплями. Появившиеся соседи сначала ничего не могли понять, а Никандровна лишь мычала что-то нечленораздельное и тыкала пальцем в сторону мужичонковой комнаты. Иногда в ее мычании прорывалось слово "черт".
   Наконец, самые смелые решились тоже посмотреть. Из комнаты они выскакивали не менее ошарашенные, чем сама Никандровна.
   Кто-то вызвал соответствующие службы, и чуду-юду увезли в городской морг.
   А в это время там как раз был по своим делам Аполлон Митрофанович. Все работники морга были сплошь его друзья и знакомые. Однако, увидев, как загорелись глаза Аполлона, они заломили неслыханную цену - два литра водки. Тютькин торговался недолго и выкатил требуемые отступные.
  
   Кузьмич посмотрел на Аполлона Митрофановича то ли задумчивыми, то ли осоловелыми глазами.
   - Ну, и на хрен он тебе нужен? Лучше бы мы с тобой эти два литра выпили, чем какие-то пропойцы из морга!
   - Кузьмич, ты что, не понимаешь? Я, может, на нем докторскую диссертацию защитю.... или защищу,... Как думаешь, как будет правильно сказать?
   - Ежли докторскую, то какая, хрен, разница, как правильно...
   - Во! И я о том же... А тогда, представляешь, сколько мы сможем водки взять?
   Кузьмич задумался, безмолвно шевеля губами.
   - Чего молчишь?
   - Считаю, сколько сможем водки взять.
   - И сколько?
   - Да вот, дошел до двадцати бутылок, а тут ты меня сбил.
   - Ладно, потом посчитаем.
   - Аполлон, а чего кота, или этого твоего трупика, тянуть за эти самые? Давай, сейчас его и оприходуем.
   - Это как?
   - Ты чо, с Луны свалился? .... Препари-ли-руем...
   И Кузьмич достал откуда-то из-под столика большой кухонный нож. Аполлон Митрофанович сначала икнул, а потом согласно кивнул.
   - Давай.
  
   Они натянули длинные, по локоть, резиновые перчатки и нетвердой походкой направились к ванне.
   Уже подойдя, они услышали какой-то всплеск, над ванной фонтаном брызнул формалин. Ничего не понимая, они подошли ближе и увидели следующую картину: чудо-юдо судорожно плавало по ванне, то ныряя, то всплывая.
   Ни слова не говоря, они развернулись и протопали назад к прозекторскому столику, где Кузьмич достал уже свою бутылку и дрожащей рукой разлил водку по стаканам. Когда бутылка была допита, но не возымела должного действия, Кузьмич спросил:
   - Что это было, Аполлон?
   - А фиг его знает.
   - И что дальше делать?
   - Пусть пока в формалине поплавает, а потом посмотрим.
   - А, может, в речку его выпустиь7 Пусть там и плавает, сколько влезет.
   - Ты что, сдурел, Кузьмич? Хочешь лишить мир научной сенсации?
  
   Вот и теперь Кузьмич опасливо подходил к ванне, хотя с того памятного дня "трупик" вел себя вполне благопристойно, как и полагается в его положении.
   "Трупик" не подавал никаких признаков жизни, и Кузьмич уже собирался уходить, как вдруг тот дернулся, выпустил из себя фонтанчик формалина и открыл глаза. Он не мигал, а просто пристально смотрел на Кузьмича.
   У того враз подкосились ноги, и он едва доплелся до своего столика. Там принял порцию спасительной инъекции, и, когда очередная группа студентов пришла на практику, то она застала Кузьмича уже под столиком в состоянии полной прострации. Здраво рассудив, что практики в этот день не будет, студенты тихо ретировались, не желая нарушать покой Кузьмича.
  
   Кузьмич спал нервно, вздрагивал, чего-то бормотал. Пришел в себя лишь поздно вечером. Еще немного полежал, пытаясь восстановить в памяти цепочки предшествовавших событий. Как только перед ним всплыли глаза чуды-юды, он опять отключился. Очередное его включение произошло уже после полуночи.
   В принципе, Кузьмичу было все равно, где ночевать: сколько он себя помнил, то всегда жил бобылем. Тем более, что запах формалина давно стал для него родным, а какая нормальная женщина согласится на такое соседство.
   Кузьмич опасливо, где ползком, где перебежками, добрался до ванны с "трупиком". Пересилив себя, он приподнялся на четвереньках и заглянул в ванну.
   Там никого не было.
   Кузьмич сел на пол, прислонившись к стене. Потом еще несколько раз приподнимал голову над краем ванны. - Там, действительно, никого не было.
   Тогда Кузьмич встал в полный рост, при этом то ли радостно, то ли истерично рассмеялся, и бодрой походкой вернулся на свое место. Достал последнюю заначку и, выпив, в нарушение своих привычек, лишь сто граммов водки, набрал номер домашнего телефона Аполлона Митрофановича.
   К телефону долго никто не подходил, затем сонный голос Аполлона осведомился какому же идиоту не спится в час ночи, на что Кузьмич ответствовал:
   - Во-первых, сейчас не час ночи, а уже два. Во-вторых, это я - Кузьмич. И, в-третьих, Аполлон, твой трупик сбежал.
   - Какой трупик?
   - Ну, эта хреновина, что ты мне притаранил и которая плавала и пускала пузыри.
   - Какая хреновина7
   Но здесь Кузьмич уже совсем развеселился. С него, будто, свалилась какая-то обуза.
   - Ты чего, Аполлон, не помнишь ту медузу, что собирался препарировать вместе со мной, и которую ты считаешь сенсацией в научном мире?
   На минуту в трубке воцарилось молчание. После чего Аполлон Митрофанович уже вполне ясным голосом спросил:
   - Так что с ним?
   - Я ж тебе говорю, сбежал.
   - Как сбежал?
   - А откуда я знаю.
   - Кузьмич, ты сейчас где?
   - Как где? Обижаешь. Я - на своем рабочем месте.
   - Сиди там, я сейчас приеду.
   И трубка дала отбой.
  
   Приезд Аполлона Митрофановича, однако, ничего не изменил. Тютькин выразил сомнения в честности Кузьмича и даже заподозрил его в самовольном препарировании чуды-юды, но не смог найти никаких компроментирующих доказательств. Крайне недовольный, он снова уехал домой, а Кузьмич, разочарованный в дружеских чувствах, остался досыпать в прозекторской.
  
   Прошел месяц. Аполлон Митрофанович теперь значительно реже появлялся у Кузьмича, и тот все чаще в одиночку отмечал прибытие очередного клиента.
   Кузьмич уже подсчитывал дни до своей пенсии, когда опять, во главе с Аполлоном Митрофановичем, ввалилась очередная группа студентов, которая тащила стеклянный контейнер. В контейнере плавало что-то непонятное. Содержимое контейнера они опять вылили в ту же одинокую ванну и удалились.
   Аполлон Митрофанович подошел к Кузьмичу и погрозил ему пальцем.
   - Не вздумай его трогать. Вечером я приду.
   Действительно, вечером Тютькин явился и принес с собой целую авоську водки и закусок.
  
   Кузьмич специально сел спиной к ванне: ему было невыносимо видеть фонтанчики формалина, которые ОНО регулярно пускало вверх. Временами Кузьмичу хотелось заткнуть уши, поскольку каждое очередное бульканье заставляло его вздрагивать.
   Некоторое время они пили молча. Потом Кузьмич спросил:
   - Это тот же?
   - Не думаю.
   - Где ты его взял?
   - Специально несколько дней дежурил в морге. И вот мои предположения подтвердились. Привезли еще одного.
   - Какие предположения? И кто он?
   - Я подумал, что на Земле появляется новая раса людей.
   - Ты хочешь сказать, что вот ЭТО - человек?
   - Из него разовьется человек. Причем, очень быстро. Тот, который здесь был до него, я думаю, уже среди людей.. По-видимому, цикл здесь следующий: человек - переходная особь - сверхчеловек. Понимаешь, Кузьмич, я стою на пороге величайшего открытия, за которое, наверняка, получу Нобелевскую премию.
  
   Когда была допита третья бутылка, Аполлон Митрофанович сказал:
   - Все, на сегодня достаточно. Вставай, Кузьмич. Пошли.
   Тот попробовал было сопротивляться.
   - Нет, Кузьмич, я тебя здесь не оставлю. Я же вижу, как ты к НЕМУ относишься, и потому не хочу искушать судьбу. Завтра я ЕГО заберу.
   - Куда?
   - К себе домой. Сейчас одну комнату у меня уже переделывают под ЕГО проживание.
   - А как твоя семья к этому относится?
   - Они уже откочевали. Ну, здесь ничего не поделаешь - наука требует жертв.
  
   И, действительно, на следующий день Аполлон Митрофанович забрал "трупика", как по-прежнему Кузьмич называл чуду-юду.
  
   Кузьмичу до пенсии оставалось полгода, и он это время спокойно доработал. Аполлон Митрофанович больше не появлялся и даже не звонил..
   Вот только день ухода на пенсию Аполлон ему основательно подпортил. Он появился на пороге прозекторской, сияющий как начищенный медный пятак, в сопровождении хилого молодого человека с желтым лицом.
   - Знакомься, Кузьмич! Это - Генрих Аполлонович!
   - Чего?
   Аполлон Митрофанович возбужденно зашептал ему на ухо: "Ну, это же ОН. Вырос уже. И я усыновил его".
  
   ... Прошло еще полгода. За это время Аполлон Митрофанович так и не дал о себе знать.
   И вот как-то вечером раздался телефонный звонок. На другом конце провода был Аполлон. Он был очень возбужден.
   - Кузьмич, у тебя телек включен?
   - Нет.
   - Включи. На второй канал.
   Кузьмич включил. Там шли дебаты кандидатов в Государственную Думу.
   - Ну, включил. Как всегда, словоблудие и бред.
   - Не, ты посмотри, кто там.
  
   Кузьмич стал присматриваться. И вдруг среди кандидатов он увидел того желтолицего человека, что приходил к нему в последний раз, вместе с Аполлоном Митрофановичем.
   Кузьмич уставился на экран тоскливым и бессмысленным взглядом, забыв про зажатую в руке сигарету.

Великий Неназываемый - отпускатель грехов

   Грехи наступали плотными рядами, погребая под собой многих и многих неустойчивых. Кто пал в борьбе с вожделением, кто - в борьбе с корыстью, кто - с властолюбием, кто - со словесным недержанием.
   Искушений было так много, что никто не знал, какой из зловредных грехов и где именно его подкарауливает.
   В итоге через несколько десятков лет лишь единицы, опоясав себя веригами и оградив заслоном из святых молитв, сохраняли свою честь почти в полном достоинстве. "Почти" - потому что мелкие грешки и осколки скабрезных мыслей все-таки просачивались сквозь созданные оборонительные редуты и временами довольно ощутимо щипали болезненное самолюбие.
   Пытаясь отбиться от грехов, люди шли в специально построенные для этого храмы и там взывали к Богу, надеясь, что он их услышит и придет на помощь. Однако грехи не отступали. После посещения храмов они наваливались с утроенной силой, повергая в смятение умы и сердца.
  
   Постепенно черная пелена, что сковывала души людей, стала закрывать и небо.
   В отчаянии люди шли к тем, кто, в их глазах, сохранил святость. Они просили снять с них грехи или научить, как с ними бороться. Но эти немногие сами с трудом оборонялись от козней Великого Неназываемого - напускателя грехов.
   Возникла срочная потребность в другом Великом Неназываемом - отпускателе грехов.
  
   Осип Втулкин, дожив до сорока лет, ужи смирился с грехами и перестал с ними бороться. Правда, на чужих женщин он заглядывался все реже, но зато в рюмку стал заглядывать все чаще. По-прежнему старался прихватить с работы домой все, что плохо лежит, но там с каждым годом оставалось все меньше плохо лежащего. По вечерам, наевшись того, что Бог послал, а посылал он теперь все скуднее и реже, Осип ложился на диван и задавал храпака, временами прерываясь на просмотр телевизора. Однако, по странной закономерности, эти перерывы всегда совпадали с рекламными роликами. Посмотрев на экран пару минут сонными глазами, Осип благополучно засыпал дальше. И вот в одно из таких кратковременных просыпаний Осип, вместо привычной рекламы, увидел благообразного старца с доброй лучезарной улыбкой.
   Старец произнес:
   - Здравствуй, Осип!
   Сон из Осипа мгновенно улетучился, и он пробормотал в ответ:
   - Здрасьте.
   Далее старец проникновенным голосом сказал следующее:
   - Осип, мир погряз в грехах. Необходимо очистить его от скверны. А для этого надо людям отпустить их грехи, чтобы дать им шанс стать чистыми, аки младенцы, и начать новую жизнь. Я не могу сам прийти в ваш мир, чтобы это сделать, потому что у меня много миров, и, если я приду к вам, то все эти миры окажутся без присмотра.
   Осип невежливо перебил.
   - А ты кто?
   Старец, казалось, был удивлен.
   - Да ты что, Осип? Я же- Бог! Неужели ты меня не узнал?
   Осип смутился.
   - А, ну, да, конечно...
   Старец продолжил дальше.
   - Поэтому для отпущения грехов я всегда назначаю посредника, которому присваиваю временный титул - исполняющий обязанности Великого Неназываемого - отпускателя грехов. В этот раз на указанную должность я решил назначить тебя, Осип.
   - А почему меня?
   - Но ведь кто-то должен это делать! Почему бы и не ты?
   - Да разве ж я достоин? У меня самого грехов немеряно!
   Старец неожиданно обрадовался.
   - Вот видишь, как ты самокритичен! Значит, я в тебе не ошибся. Сейчас я сначала отпущу все твои грехи.
  
   И старец сделал какой-то замысловатый жест. Осип почувствовал, что его словно обдало порывом свежего ветра, и уже в следующее мгновение ему стало легко и свободно. Ощущение было настолько восхитительным, что Осип безо всякой причины рассмеялся.
   Старец удовлетворенно потер руки.
   - Ну, вот видишь, теперь ты - без грехов. И твоя задача - не пускать их больше в свои мысли. Ну, и начинай снимать грехи с других.
   - А как это делать?
   - Тот жест, который сделал я, сложен для исполнения. Поэтому я покажу тебе другой, состоящий из трех движений. Они очень простые, и ты их легко запомнишь.
  
   ... И, действительно, все оказалось просто. Старец посмотрел, как Осип их повторил и удовлетворенно произнес:
   - Все, приступай к работе. А я пока ухожу - у меня много дел.
   И старец с экрана телевизора пропал, уступив место привычной рекламе.
   Осип еще немного посидел на диване, соображая, не приснилось ли ему все это, потом встал и потянулся. Неожиданно во всем теле он ощутил необыкновенную легкость, голова была светлой и ясной.
   Осип направился на кухню, по пути думая, чего бы ему перехватить вместе с чаем, хотя и так знал, что холодильник открывать бессмысленно: кроме банок с вареньем и квашеной капустой там ничего не было.
   На кухне копошилась его дражайшая супруга, Элеонора Втулкина. Она чистила картошку и, не поворачиваясь к Осипу, сказала:
   - Сейчас сварю щей на два дня. Надоело мне у плиты каждый день стоять.
   - Дык, какие же щи без мяса?
   - А ты заработал на мясо?
   И Элеонора, наконец-то, развернула свой тощий зад в другую сторону. Она хотела добавить еще что-то едкое, но неожиданно глаза ее округлились, она ойкнула и прикрыла свой рот рукой. Осип удивленно спросил:
   - Ты чего?
   Элеонора отняла руку ото рта и, тыча куда-то пальцем в пространство, забормотала:
   - Это ... вот ... чего такое ... над тобой?
   - О чем ты?
   - Ты ... это ... иди в зеркало посмотри.
  
   Осип хмыкнул, прошел назад в комнату и открыл дверцу платяного шкафа, где с внутренней стороны было прикреплено небольшое зеркало. От увиденного ему сначала стало не по себе. Над его головой сиял и переливался разноцветными красками яркий нимб.
   "Значит, не приснилось", - подумал Осип. На душе было одновременно тревожно и радостно.
   Он вернулся на кухню и, подойдя к Элеоноре, спросил:
   - Любимая, хочешь, я отпущу тебе грехи?
   Пока супруга хлопала глазами, ошарашенная то ли самим предложением, то ли тоном, каким оно было высказано, Осип уже сотворил те жесты, которым его научил старец.
   Глаза Элеоноры просветлели, а по щекам ее потекли слезы. ... Успокоившись, Элеонора спросила:
   - Как ты это делаешь?
   - Тебе стало легче?
   - Да, конечно. Но как?
   - Бог научил.
   - Когда?
   - Совсем недавно.
   - А почему он именно тебя научил?
   - Не знаю. Сказал, что кто-то должен взять на себя эту задачу.
   - Какую задачу?
   - Отпускать людям грехи. И Он уполномочил меня это делать.
  
   Стукнула входная дверь. Это вернулся сын, великовозрастный детина, который нигде не работал, но деньги на водку находил регулярно. Вот и сейчас он был в подпитии и веселом настроении. Войдя на кухню, он громогласно возопил:
   - Привет, родоки! Маманя, есть чего похавать?
   Осип, не спрашивая разрешения, отпустил ему грехи. Сын недоуменно покрутил головой.
   - Батя, ты чего это сделал?
   - А что?
   - Да я ж сейчас сижу трезвый, как дурак!
   - Вот и хорошо.
   - Чего же в этом хорошего? На фиг тогда я пил с корешами?
   Он помрачнел, ссутулился и, не став ужинать, ушел к себе. Элеонора с тревогой спросила:
   - Что с ним?
   - Угрызения совести. Ничего, это ему на пользу.
  
   Воодушевленный первыми успехами, Осип, не откладывая в долгий ящик и несмотря на поздний час, обошел всех соседей по лестничной площадке. Те сначала ахали, удивлялись, но на предложение очиститься от грехов все же соглашались, уж слишком много этих грехов накопилось и уж слишком они мешали жить. Пусть и были эти грехи зачастую мелкие, но от оттого не менее противные.
   Ночью Осип спал плохо, встал рано утром. Он весь горел желанием идти творить добрые дела.
   Однако первый же выход в свет завершился полным фиаско. Те, кто встречались ему на улице, шарахались от него.
   Водитель маршрутного такси высадил его на полпути, заявив:
   - Слушай, мужик, топай на своих двоих, а то ты мне всех клиентов распугаешь.
   И даже денег с Осипа не взял.
  
   Все же Осип окольными путями, но добрался до центральной площади. Однако, когда он готовился уже перейти последний перекресток, прямо на его глазах иномарка въехала в старый "Запорожец", непонятно из каких недр прошлого появившийся на улицах города. Водитель иномарки, выйдя из машины, подошел к Осипу и заехал ему по физиономии. Оказывается, он засмотрелся на нимб, витающий над Осипом, и потому не заметил этот несчастный "Запор".
   Не успел Осип прийти в себя, как перед ним предстали два стража порядка. Они вежливо попросили Осипа сесть в "воронок" и отвезли его в ближайшее отделение милиции. Оказывается, его "вели" уже с того места, где его высадил водитель маршрутки.
   Осип не стал запираться, а честно все рассказал. На вопрос о том, куда он шел, Осип также честно ответил, что шел он на центральную площадь читать проповедь.
   Осип хотел было предложить милиционерам также отпустить грехи, но его отвели в "обезьянник" и заперли там.
  
   Где-то через час клетку отомкнули. На выходе его ждали дюжие санитары. Осип понял, что дело пахнет керосином., поэтому на все вопросы доброжелательного врача отвечал осторожно, объяснив, что он все придумал ради развлечения. На вопрос о нимбе он отвечал, что и сам не знает, что это за фигня. В итоге Осипа препроводили назад в милицию, где ему оформили штраф за нарушение общественного порядка. Но потом дове­зли домой, дабы он не смущал людей своим экстравагантным видом.
  
   Осип решил тогда действовать исподволь.
   Он попросил сына дать в местную рекламную газету текст следующего содержания: "Исполняющий обязанности Великого Неназываемого с позволения и по поручению отпускает грехи с 8-00 до 20-00 по местному времени по адресу ..........."
   Реклама сработала, да и слухи, распускаемые соседями Осипа, возымели свое действие. Очень скоро дверь в своей квартире он перестал запирать, очередь постоянно стояла по всей лестнице вплоть до первого этажа.
   Некоторые предлагали деньги, но Осип отказывался: он слышал когда-то, что в этом случае можно лишиться своего бесценного дара. Кто-то приносил продукты и оставлял их у порога. Элеонора была настороже и все оставленное прибирала. Один раз она попробовала завести разговор о деньгах, но Осип ответил категорическим отказом. Тогда супруга решила взять дело в свои руки. Она безошибочно определяла тех, кто готов выложить энную сумму. Цену она, как умная женщина, никогда не называла, брала, кто сколько даст: хоть десятку, хоть тысячу. Однако новых нарядов на ней не появлялось, а украшений - тем более. Она знала, что в жизни когда-то все равно наступает "черный день" - и поэтому все складывала в кубышку.
   А Осип с каждым днем входил во все больший раж. Глаза его лихорадочно блестели, нимб разгорался все ярче, и весь он был преисполнен важностью своего дела.
  
   Вскоре к нему наведались блюстители нравственности и закона во главе с представителем мэрии, дабы пресечь незаконную деятельность Осипа. Однако тот, уже наученный горьким опытом, сразу отпустил представителю грехи. И его намерения тут же кардинально изменились. Уже на следующий день чиновник из мэрии привез Осипу официальное разрешение на право заниматься предпринимательской деятельностью.
   Время шло, а поток желающих избавиться от грехов все нарастал.
   Как-то после 20-00 к Осипу явились несколько добрых молодцев. Главным среди них был крепко сбитый мужчина средних лет. На предложение избавиться от грехов он ответил отказом, и по его глазам Осип понял, что это не тот случай, когда можно настаивать или своевольничать.
   Мужчина сразу перешел к сути. Он сказал, что пора прекращать заниматься отсебятиной, и надо дело ставить на поток. То есть, проводить не индивидуальные сеансы отпущения грехов, а массовые, в больших залах, а еще лучше - на стадионах.
   Осип и сам уже задумывался об этом: в собственной квартире его деятельность малоэффективна, уж слишком ничтожный процент желающих избавиться от грехов она охватывает. Поэтому, подумав немного для вида, он согласился.
  
   После первого же массового сеанса тот же мужчина, назвавшийся Николаем, принес пачку денег.
   - Это ваша доля.
   - Мне не надо денег.
   Николай задумчиво глянул на Осипа и сказал:
   - Ну, как хотите.
   Но на выходе его перехватила Элеонора и жарко зашептала:
   - Вы не обращайте на него внимания. Он же не от мира сего. Деньги лучше отдавайте мне.
   Николай снова достал пачку, отполовинил ее и остатки протянул Элеоноре. Она хотела было возмутиться, но, посмотрев на Николая, быстро прикусила язык.
  
   Когда поток страждущих стал иссякать, Николай сказал Осипу, что пора переходить на уровень страны, а потом - и всего мира.
   И начались многомесячные поездки по городам и весям. Осип сильно похудел и устал, но старался не подавать вида. Элеонора ездила вместе с ним.
   И вот настал день, когда Николай заявил, что он заключил контракт на зарубежное турне по странам Европы и Азии. Завтра последний сеанс на стадионе в Лужниках - и в дорогу.
  
   Стадион, как всегда, был полон.
   Осип вышел на импровизированную эстраду, сооруженную посреди поля, оглядел трибуны и закрыл глаза, готовясь к сеансу: при массовом отпускании грехов требовалась повышенная концентрация всех сил.
  
   Выстрела из винтовки с оптическим прицелом и глушителем, конечно же, никто не слышал.
   Осип почувствовал удар в голову и последним проблеском сознания понял, что убит. Вместе с этим же проблеском пришло сожаление о том, что не удалось спасти весь мир, и, одновременно, радость от того, что свою страну ему спасти все же удалось.
  
   Откуда же исполняющему обязанности Великого Неназываемого было знать, что люди, очистившись от грехов и в предвкушении новой жизни, опять возьмутся за старое.
  
   ... В большом кабинете было сияло солнце. Может быть, ему бы и не стоило здесь сиять, но ведь солнцу - все равно. И ему наплевать на тех, кого оно озаряет, пусть это будут праведники или последние сволочи.
   За столом напротив друг друга сидели двое. Вот странная вещь - выражение "напротив друг друга". Какие они, на хрен, друзья? Они же ненавидят! Ненавидят всех, в том числе, и самих себя.
   - Ну, что?
   - Все сделано, как и было приказано.
   - Чисто?
   - Да.
   - Жаль, конечно, его, но уж слишком он стал мешать. Нам только еще живого Бога здесь не хватает.
   - Я с Вами абсолютно согласен. Тем более, что он был совсем не управляем. Деньги не брал, делал, что хотел.
   - Вот-вот. Да и церковь стала проявлять неудовольствие. А ссориться с ней нам совсем ни к чему.
  
   У человека на стене чуть-чуть потеплели глаза. Он всегда был доволен, когда не ошибался в выборе своих исполнителей. А в выборе он не ошибался никогда.
  

Армагеддон

I

   Флэк вел свое племя через дикую и непригодную для проживания местность. Когда они выходили из обжитого ареала обитания, с Флэком собралась идти почти половина племени, поскольку произвол богов становился все более невыносимым. Засады были расставлены на каждой тропе, и очень многие в них попадали. Хуже всего, что жертвами в основном становились дети.
   Боги и их наместники часто предпринимали газовые атаки. Со временем племя Флэка научилось от них спасаться, но газ ударял по генетическому аппарату потомства. Со временем, хотя и наступало привыкание, но рождаемость стала падать. А наместники все не успокаивались. Они постоянно насылали на племя Флэка все новые и новые напасти.
   И вот, наконец, Флэк решил увести племя в другой ареал. Дорога предстояла трудная, поэтому Флэк отобрал лишь самых выносливых и жизнестойких. Ему было очень жаль остающихся, но перед ним стояла задача спасти род, и в силу этого жертвы были неизбежны. Впрочем, на старом месте он оставлял своего заместителя Клинка и очень надеялся на то, что Клинк сумеет максимально сохранить остающуюся популяцию, пока сам Флэк не освоится на новом месте и не пришлет проводника, который выведет остатки племени в новый район.
   И вот теперь передовой отряд Флэка пробирался по горным кручам и продирался через вековые заросли девственных лесов. Вдобавок, на пути постоянно попадались сооружения колоссальной высоты, по-видимому, построенные богами или их наместниками. Эти сооружения были разной конфигурации, и можно было лишь гадать об их истинном предназначении. Племя в его путешествии спасало лишь выработанное веками умение приспосабливаться к самым разным ситуациям.
  
   Солнце много раз вставало и снова скатывалось за горизонт, пока, наконец, племя не вышло на достаточно безлесную равнину.
   Флэк оставил племя дожидаться внизу, а сам взобрался на небольшую возвышенность. Вид, открывшийся на горизонте, смутил даже его. Там возвышались гигантские постройки, которые словно устремлялись в небо.
   Это был тот вожделенный край, в который они так долго шли, это была их земля обетованная. Там были жилища богов и, как надеялся Флэк, там будет и жилище его племени. Он долго смотрел на эти сооружения, потом, спустившись вниз, произнес краткую речь, ибо по природе своей был не многословным:
   - Братья и сестры! Конец нашего трудного пути близок. Надеюсь, там мы найдем успокоение и мирную жизнь.... Вперед!
   На подходе к ареалу, когда уже были видны сверхмегалитические сооружения, Флэк опять остановил свой отряд и подозвал заместителей.
   - Оставайтесь здесь и следите за порядком! Я сам пойду с разведчиками.
  
   Они осторожно пробрались в жилой отсек. Флэк приказал разведчикам затаиться, а сам двинулся вперед. Перед входом пришлось задержаться, потому что он был закрыт наглухо.
   Внутрь удалось проскользнуть лишь вместе с одним из богов. Правда, здесь Флэку пришлось проявить всю свою сноровку. Внутри он быстро нашел себе удобное прибежище и стал наблюдать.
   Всего богов было трое, двое взрослых и один подросток. В принципе, они ничем особым не выделялись, в отношении чистоплотности им можно было поставить среднюю степень с одним минусом.
   Кроме них, в жилом отсеке, находилось еще четырехлапое существо с хвостом, достаточно приличных размеров, хотя и не сопоставимых с размерами богов.
   Таких существ Флэк помнил по прежнему ареалу обитания. Они всегда вели себя нахально, предпочитая спать вместе или рядом с богами. На племя Флэка они в основном не обращали внимания, хотя находились некоторые дурно воспитанные особи, которые устраивали за племенем охоту и поедали его неосторожных членов. У Флэка всегда обливалось кровью сердце, когда он слышал этот ужасный хруст, но он ничего не мог поделать. Не было в арсенале его племени такого оружия, которое можно было бы применить к этим существам.
   Флэк пронаблюдал за богами весь световой день, а, когда они улеглись спать, обследовал весь жилой отсек, отмечая те места, где могло бы разместиться его племя. Несмотря на осторожность, он все же столкнулся нос к носу с четырехлапым существом. Флэк замер, прикидывая, куда же кинуться в случае явной опасности. Он видел прямо перед собой огромные зеленые глаза, невероятно длинные щетинистые усы и желтые зубы, скалившиеся в плотоядной улыбке.
   Четырехлапое существо обнюхало Флэка, зевнуло, от чего Флэка обдало непередаваемым смрадом, и снова удалилось на свою лежанку. И это было хорошим признаком: значит, со стороны Флэка существо никакой угрозы не почувствовало.
  
   Наутро Флэк те же путем выскользнул из жилого отсека и добрался до ожидающих его соплеменников. Надо сказать, что прошедшая ночь далась ему нелегко: под утро завис холодный и густой туман, от чего даже суставы сводило судорогой.
   Флэк подождал, когда взошло солнце, подсушило заросли, и все немного повеселели, потом подозвал заместителя.
   - Возьми троих разведчиков и отправляйся назад за племенем. А мы пока будем обустраивать территорию.
  
   Флэк, расположив всех в укрытии, очень долго выжидал удобный момент. Наконец, его ожидание было вознаграждено: дверь в жилой отсек забыл закрыть за собой подросток богов.
   Они быстро пересекли границу, и по команде Флэка тут же рассредоточились в ближайшем укрытии, которое еще ночью выбрал Флэк.
  
   Где-то через неделю вернулся заместитель Ру с остатками племени. Как и ожидал Флэк, дойти удалось не всем: там уж слишком много было стариков и детей. Но самое главное удалось достичь - племя уцелело, и, в течение нескольких поколений, должно было не только восстановить свою численность, но и укрепиться, поскольку, как докладывали разведчики, вблизи враждебных племен не было.
   Учитывая предыдущий печальный опыт, Флэк знал, что нельзя обострять отношения с богами. Лучше всего, если они вообще не будут подозревать о существовании племени. Поэтому он издал строжайшую инструкцию, регламентирующую поведение в любых ситуациях, а также организовал так называемую полицию нравов. Однако с молодежью было справиться не так-то просто. Их тянуло на приключения и развлечения, и Флэку все труднее становилось их удерживать.

II

   - Папа, а у нас в кухне кто-то бегает по полу.
   - Чего:
   - Да я сам видел. Маленькие, рыжие и с усами. Витька из соседнего подъезда сказал, что это "Стасики", у них тоже были, но они купили какие-то "домики" и всех "Стасиков" переловили.
   - Тараканы, что ли? Да у нас их отродясь не было. Ладно, сегодня ночью сам посмотрю.
   Флэк слышал весь этот разговор, сидя под столом, и его сердце сжалось в недобром предчувствии. А ведь жизнь только начала налаживаться, женская часть племени исправно приносила потомство, и вот - такой прокол! Флэк знал про эти домики, вклеенный в них наркотик заставлял одуревать даже самых благоразумных.
   Вернувшись к себе, он собрал всю полицию нравов и предупредил о возможном возникновении чрезвычайной ситуации.
   Ночью он лично отправился на разведку и затаился в ожидании возле печки.
   Уже после полуночи он услышал, как встал старший из богов, кряхтя, прошел на кухню и включил свет. Потом осмотрелся.
   - Ну, и где здесь "Стасики"? Никого не вижу.
   Флэк уже был готов перевести облегченно дух, как услышал возглас:
   - Ё-мое, а это что за херня?
   Флэк проследил за его взглядом и обмер. Над кухонным столом сидел Дик, неформальный лидер молодежи, самый непослушный и отчаянный, физически развитый не по возрасту.
  
   Бог снял с ноги тапок и замахнулся. Но Дик совершил немыслимое: он взял и прыгнул. Перелетев через голову бога, он шлепнулся у самого порога и тут же шмыгнул под плинтус.
   Бог произнес что-то нечленораздельное, швырнул в плинтус свой тапок, выключил свет и отправился спать.
  
   Для племени настали тяжелые времена. Уже на следующий день по всему жилому отсеку были расставлены "домики", Флэк всегда знал, что наркотики - это страшная вещь, но столкнуться с ними вплотную ему пришлось впервые. Теперь все держалось лишь на его авторитете, но часть неустойчивых все же клюнула на приманку.
   Старший бог каждое утро лично проверял все "домики" и торжествующе отмечал вновь попавшихся.
   Флэк ужесточил меры, и вот настал день, когда количество жертв замерло на одном уровне. Прошло еще несколько дней. Положение не менялось.
   Наконец, старший бог торжествующе заявил:
   - Все! Всех переловил!
   И убрал свои проклятые "домики".
   Флэк перевел дух. Но, как оказалось, преждевременно.
  

III

   Племя Близга испокон веков жило в глубине дремучих лесов. Когда-то все племена принадлежали к единому народу, но история неумолимо развела их, и даже внешне они стали отличаться друг от друга. Кого-то генетические мутации сделали исполинами, дав им непробиваемые панцири, большие головы, мощные челюсти и сильные конечности. А кого-то оставили крохотными. Кого-то перекрасили в другие цвета, создав как бы разные расы. Единственное, чего не могли сделать генетические мутации - это изменить их душу и характер. Они так и остались бойцами, не знающими жалости и пощады к инородным и не приемлющими этих эмоций в отношении себя.
   Кто-то ушел под землю и построил там города. Кто-то воздвиг поселения на поверхности земли. Предки Близга предпочли исполинские деревья. В их коре и дуплах они и стали жить, и их цивилизация ничем не уступала другим. Более того, они считали себя в чем-то выше: ведь они были ближе к небу, к богам, у них постоянно был свежий воздух и аромат девственного леса.
   Была лишь одна проблема: иногда приходили наместники богов и забирали дерево с собой, тем самым уничтожая целый город. Но планы богов и их наместников трудно понять, поэтому все с этим мирились.
  
   И вот как-то пришли два бородатых наместника и уничтожили город Близга. Они не только повалили его наземь, но и поделили на короткие обрубки. В одном из таких обрубков оказался и сам Близг с личной охраной и несколькими наложницами.
   Обрубки на что-то погрузили, и Близг ощутил, что они движутся, причем, с невероятной скоростью. Кто-то их охраны пытался выскочить из помещений наружу, но Близг это жестко пресек. Необходимо было выждать.
   Наконец, движение прекратилось, и все обрубки вывалили на землю. Но и здесь не разрешил никому выходить.
   Для контроля Близг занял наблюдательную ячейку возле выхода. Поэтому он сразу оценил ситуацию, когда увидел, как один из наместников, взяв в руки громадный тесак, принялся крушить обрубки на более мелкие части. Близг дал команду всем собраться возле выхода, здраво рассудив, что на самом краю меньше всего шансов получить удар этого ужасного тесака.
   Его ожидания оправдались, тесак развалил их обрубок на две части, не причинив им вреда.
   Близг хотел расслабиться, когда появилась теперь уже наместница.
   - Ну, как дровишки?
   - Неплохие. Бери, все равно печку пора топить.
   Вновь пришедшая наместница собрала несколько разбитых обрубков, в число которых попал и тот, где находились Близг и немногие уцелевшие из его племени.
   Последние слова наместника Близга насторожили. Он помнил древние легенды о том, что боги часто приносят в жертву их города каким-то своим, еще более могущественным богам. Похоже, легенды имели под собой основу.
   Их путешествие в руках у наместницы продолжалось недолго. Обрубки с грохотом посыпались вниз. Когда все замерло, Близг понял, что пора принимать решение.
   - Всем на выход! Быстро!
   Очутившись вне помещений своего разрушенного города, все сначала растерялись. Близг первым пришел в себя и, увидев невдалеке небольшой черный проход, скомандовал:
   - Туда!
   Он не знал, что их там ждет, но иного выбора у него не было.
  
   Когда все оказались в укрытии, Близг дал следующую команду:
   - Всем отдыхать. С места не двигаться. Выставить охранение. Я - на разведку. Синк - со мной.
   Уже при первом осмотре Близг понял, что они находятся где-то под жилыми помещениями наместников. Найдя несколько достаточно надежных укрытий, он вернулся за остальными.
  
   Постепенно они стали обживаться, обустраивая найденные укрытия под свои вкусы и привычки. Близг не торопился осваивать окружающее пространство, надо было сначала осмотреться, хотя опасности, вроде бы, не чувствовалось.
   К счастью, среди наложниц одна оказалась королевского рода, которая должна была вот-вот выйти в свет, если бы не эта катастрофа с их городом. Теперь же было не до соблюдения древних обрядов, и вскоре в их маленькой колонии появилось первое потомство.
   Только теперь Близг перевел дух и решился на дальнюю разведку.
   Он преодолевал очередной подъем, когда какое-то смутное чувство заставило его остановиться. Он мгновение помедлил, а потом резко развернулся в сторону темного прохода, который от только что миновал. Из прохода торчали длинные рыжие антенны, которые непрестанно шевелились.
   Близг прыгнул и, ухватившись за одну из антенн, резко дернул. Из прохода вывалилось какое-то рыжее создание размерами в несколько раз крупнее самого Близга. Но это создание, вместо того, чтобы нападать, сделало попытку удрать назад.
   Близг несколькими короткими ударами отсек обе антенны, а затем жвалами впился ему в подбрюшье. Агония рыжего была недолгой.
   Тогда Близг осторожно двинулся в тот проход, из которого появился этот незнакомец. Там оказались еще двое таких же, только помельче. Близг с ними расправился без особого труда. А дальше, в самом тупике, была кладка. Близг деловито осмотрел ее. Надкусил одно яйцо, оно оказалось довольно приличным на вкус.
   Близг задумался. Похоже, они здесь не одни. Таких созданий он еще не видел. Правда, в лесу иногда прошмыгивали временами чем-то похожие на них, но, явно, другой породы.
   Насколько многочисленны соседи, сейчас трудно сказать. Самое главное, что они не представляют опасности, а сами могут стать солидной добавкой к их рациону, который до настоящего дня был весьма скуден.
  

IV

   Когда Флэку доложили об уничтожении одного гнезда, он сразу почувствовал неладное. Из посланной разведки вернулся лишь один. Он и рассказал о неведомых черных существах небольших размеров, но чрезвычайно агрессивных, закованных в броню. Флэк сам сходил на разведку и, вернувшись, собрал всех старейшин.
   - Надо уходить. Нам против них не выстоять.
   Однако он неожиданно встретил сопротивление.
   - Куда уходить? Скоро зима.
   Флэк пытался настаивать, хоть и понимал, что все уже привыкли к сытой жизни на новом месте. Но все было бесполезно.
   Вечером в его закуток явились Дик и еще несколько молодых особей, которые остались ждать в стороне.
  
   - Флэк, я слышал все, что ты говорил. И полностью с тобой согласен. К сожалению, законы мне не разрешают вмешиваться в спор старейшин. Поэтому мы решили утром уйти, взяв с собой несколько самых жизнеспособных самок. Возможно, нам удастся найти до холодов новый ареал проживания. Ты не против, Флэк?
   - Нет, не против. Попытайтесь.
   - А ты сам?
   - Я останусь с племенем и разделю его судьбу.
  
   Еще в течение месяца Флэк безучастно наблюдал за агонией племени. Каждый день ему докладывали о новых уничтожениях кладок. Он на это никак не реагировал.
   И, когда в его закуток просунулась черная круглая голова, он просто закрыл глаза и отвернулся.
  

V

   - Папа, а у нас теперь по кухне черные букашки бегают.
   - Что за букашки?
   - Витька сказал, что муравьи. У них тоже были, но его папа купил какую-то отраву, и теперь их нет.
   - Да пусть бегают. Это же не тараканы.
   - Ну, да! Вчера открываю конфетницу, а их же там трое сидят. И в конфетах дырки проели.
   - Ну-ка, покажи... Действительно. Спроси у Витьки, какая отрава - я тоже возьму.
  
   Племя Близга разрослось и вовсю осваивалось в новых условиях. Неожиданно стало твориться что-то непонятное. Прежде энергичные и волевые солдаты стали вдруг вялыми и медлительными. Потом они стали умирать в корчах и конвульсиях.
   К Близгу пришел врачеватель, по совместительству - колдун.
   - Беда, вождь. Боги наслали на нас мор.
   - Что будем делать?
   - Лучше бы уйти из этого проклятого места.
   - Ты же колдун, сделай что-нибудь.
   - Поздно.
  
   К вечеру сам Близг почувствовал, что его лихорадит. Он еще пытался отдавать приказы, но его уже никто не слушал.
   Через неделю племя Близгла перестало существовать.
  

VI

   Вицак проснулся поздно. Он потянулся на своей лежанке и открыл глаза. В землянке никого не было. Он уже собирался вставать, когда на входе появилась Вицакиха. Она несла охапку каких-то тряпок и, пройдя в дальний угол, принялась их расстилать.
   - Чего это ты делаешь?
   - Утепляю жилье. Ведь скоро зима, а мы к ней совсем не готовы. Землянка не утеплена, запасов продуктов нет. А ты все спишь и спишь.
   - Кстати, а где дети?
   - Играют на улице.
   - Пусть поиграют. А вот насчет того, что я ни о чем не думаю, в этом ты не права. Мы не будем здесь зимовать.
   - А где же?
   - Мы переберемся поближе к жилью богов.
   - Ты что, с ума сошел? Жить рядом с богами и даже их наместниками очень опасно, ведь они непредсказуемы. Помнишь, что было с семьями Липсов и Крюндов в прошлом году?
   - Не волнуйся, я все учел. Более того, я уже несколько раз ходил в жилища богов. И нашел очень хорошее место, где мы будем в абсолютной безопасности. Сегодня вечером мы туда перекочуем. А землянку пока закроем до лета.
   - А как же то ужасное четырехлапое существо с хвостом, которое любит охотиться на нас? Ведь боги держат их у себя в жилищах.
   - Еще раз тебе говорю, дорогая, я все предусмотрел: там такой вход, что это существо, при всем желании, не сможет проникнуть в наше укрытие.
  
   Вицак вечером отвел свою семью в новое жилище. Вицакиха вынуждена была признать, что выбранное укрытие действительно было идеальным: из него имелся лишь один выход прямо в тот отсек, где боги хранили свои съестные припасы.
   В ближайшие дни каждый занимался своим делом. Вицакиха обустраивала новое жилье, а Вицак создавал запасы продуктов. Скоро уже целый угол был завален крупами, зерном и вкусными сухариками. Лишь детям было скучно, им хотелось играть, но Вицак категорически запретил им высовываться наружу.
   И все же одного сорванца, самого младшего, они не углядели. Он нашел какой-то другой выход и оказался снаружи. Здесь его и настигло то ужасное четырехлапое существо. Они увидели лишь стоящий дыбом хвост этого существа, уносящего в зубах их детеныша.
   Несколько дней прошли в трауре, но жизнь развивалась своим чередом.
  
   Вицак решил принять свои меры. Он начал рыть тоннель в сторону основного жилища богов. Вицакиха на это ничего не сказала: она уже давно привыкла к чудачествам своего супруга.
   Никто, кроме самого Вицака, не верил в его предприятие, пока не наступил момент, когда рухнул последний земляной оплот, и их взору не предстало громадное помещение, где в отдельных отсеках лежали разные съестные припасы, а на полках стояли банки с вареньями и соленьями. Увидев такое неслыханное богатство, все так и ахнули, а Вицак был необычайно горд собой.
   Теперь дети уходили гулять и играть в это помещение, а Вицак с Вицакихой просто блаженствовали. Однажды Вицак сказал:
   - А что, дорогая, не пора ли нам подумать о новом потомстве?
   На что Вицакиха потупила глазки и слегка покраснела.
   Однажды Вицак притащил домой кулек с какими-то семенами. Он тут же затолкал себе в рот целую пригоршню и, прожевав, вдруг неожиданно стал необычайно веселым и подвижным. Он болтал много всяких глупостей, а потом завалился спать, смачно и звучно храпя. Наутро он встал в дурном настроении, но, пожевав тех же семян, опять оживился.
   - Дорогая, я пойду прогуляться.
  
   Прошло несколько часов, и Вицакиха, почувствовала беспокойство. Велев детям сидеть смирно, она отправилась в тот отсек, где боги хранили свои припасы.
   Предчувствие ее не обмануло. Едва выглянув из прохода, она сразу увидела испуганные глаза Вицака, который взирал на нее через железные прутья клетки. Клетка была закрыта наглухо со всех сторон. Вицак молил о помощи, но что она могла сделать?
   Послышались шаги, и в отсек зашел один из богов. Увидев Вицака в клетке, он радостно завопил:
   - Ага, попалась, сволочь!
   Он взял клетку с Вицаком и унес с собой.
   В горестных размышлениях Вицакиха вернулась обратно. Детей в жилище не было, они опять удрали через тоннель играть в то же помещение с несметными запасами еды.
   Вицакиха отправилась за ними. И что же она увидела? Оба ее сына сидели в такой же железной клетке, что и их отец несколько минут назад. В отчаянии она бросилась к ним, пытаясь помочь. Но сил ее не хватало открыть заднюю металлическую стенку, придавленную пружиной.
   Вверху что-то загремело, обрисовался светлый квадрат, и в нем появилась опять фигура бога. С тем же торжествующим возгласом он опять забрал железную клетку и унес с собой.
  
   Вернувшись в свое опустевшее и осиротевшее жилище, Вицакиха долго сидела неподвижно. Потом ей на глаза попался кулек с семенами, которые так любил жевать Вицак. Не отдавая себе отчета, она открыла кулек и принялась машинально пережевывать содержимое. Постепенно ею овладело легкое и радостное настроение, сходное с эйфорией. Вся во власти сладостных картин, она вышла в отсек и, не раздумывая, прошла прямо в железную клетку.
  

VII

   Наутро выпал снег.
   Старший бог вышел на крыльцо, потянулся, с удовольствием вдохнул морозный воздух и, вернувшись в дом, довольно произнес:
   - Ну, вот, Мариша, и зима пришла.
   На что получил ответ:
   - Да что же, Ваня, хорошего-то? Теперь печки надо топить каждый день.
   - Ничего, дров у нас достаточно. Самое главное, мы всю эту мерзость уничтожили: и тараканов, и муравьев, и мышей. Теперь спокойно будем зимовать.
   Иван прошел в комнату и включил телевизор. Там как раз показывали новости. Сначала было бесконечное число чиновничьих лиц, которые где-то заседали и что-то обсуждали, наверное, весьма важное для них.
   Иван пробормотал:
   - Ишь-ты, расселись важные, как боги.
   Потом пошли другие новости. Кто-то кого-то взрывал, кто-то кого-то бомбил, кто-то с кем-то воевал. Тайфуны, ураганы, наводнения, землетрясения, засуха, голод. И какая-то политическая дама с вызовом говорит: "Я не понимаю, почему это одна страна владеет более чем пятьюдесятью процентами питьевой воды мира".
   Ивану надоело все это смотреть, и он выключил телевизор. Уже засыпая, он снова пробурчал:
   - Ну, на фиг, что это такое творится? Прямо, Армагеддон какой-то.
  

Глянцевая гора

  
   Самое село Нижнее-Речное ничем особенным не отличалось в ряду таких же сел. Оно лишь располагалось ниже по течению небольшой речушки, которая так и называлась "Речка", чем другое село, Верхнее-Речное.
   Жизнь текла тихо и неспешно. Мычали коровы, блеяли козы, матерились мужики и гремели посудой женщины. Каждый день был похож на предыдущий, пока не наступало время кардинальной смены времен года.
   Сейчас же стояла ранняя весна. Все готовились к закладке в землю семян под будущий урожай, за исключением нескольких отъявленных бичей, которые ничего не садили и не убирали, надеясь на добросердечие односельчан.
  
   И вот однажды утром те, кто вставали очень рано, чтобы выгнать скот на пастбище за ближайшие огороды полакомиться первой молодой весенней травкой, стали свидетелями происшествия, которое смутило не только их умы, но также и умы многих людей в мире.
   Сразу за околицей перед их взором красовалась неизвестно откуда появившаяся гора.
   Гор вокруг села, конечно, хватало: местность здесь была такая. Но эта гора появилась неизвестно откуда. Вчера вечером ее еще не было, а вот сегодня с утра, здрасьте, она здесь.
   Ну, ладно, была бы как все прочие. Так нет же!. В отличие от других, покрытых кто лесом, кто кустарником, она была абсолютно лысой. Более того, ее поверхность была гладкой и какой-то упругой и отсвечивала матовым глянцевым светом.
   Лишь на самой ее вершине росло одинокое приземистое дерево. Что оно из себя представляло, от подножия горы разглядеть было невозможно.
   Пока взрослые, забыв про коров, толпились внизу и вполголоса обсуждали явление, несколько самых отчаянных ребятишек попробовали подняться на гору. Однако все из попытки были безуспешными: сделав по склону горы пару шагов, они тут же скатывались вниз.
  
   Ближе к полудню из города прикатили какие-то милицейские чины. Вместе с собой они зачем-то привезли судмедэксперта. Тот подошел к горе, потрогал пальцем ее глянцевую поверхность, потом понюхал палец, зачет-то его лизнул и пожал плечами, когда его о чем-то спросил один из милицейских чинов.
   Милиция до вечера производила осмотр места происшествия, составляла акты, протоколы и опросы свидетелей. Наконец, не найдя в появлении горы ничего криминального, все чины загрузились снова в машины, пообещав прислать ученых, так как данный факт более относится к их компетенции.
  
   Однако на следующее утро, едва из-за гор показался краешек солнца, возле подножия глянцевой горы поднялся галдеж. Там стояло несколько автомобилей, возле которых суетились люди. Они разматывали провода, устанавливали треноги, на которые водружали телевизионные камеры. У каждого на шее болтался фотоаппарат, а в руках все они держали блокноты, в которые постоянно что-то записывали.
   Это были журналисты, которые, как оказалось, приехали не только из районного и областного центров, но даже и из самой столицы.
   Завидев подходящих местных жителей, они всей толпой кинулись к ним. Те пугливо сбились в плотную кучку, и на все вопросы отвечали либо растерянными улыбками, либо сплошными междометиями.
   Лишь когда посыпались обещания заплатить за интервью, некоторые разговорились. Особенно старался Мишка Деревянкин, мужик тридцатью с небольшим годов отроду, самый заядлый и неисправимый сельский выпивоха.
   Наплетя журналистам всякой всячины (а там были и летающие тарелки, и гуманоиды, построившие за ночь эту гору, и огромная дыра на вершине горы, которая ведет неизвестно куда), и получив пятьдесят рублей, Мишка радостным галопом помчался к Сидоровне, торговавшей в розлив китайским спиртом.
   Не добившись от других ничего интересного, журналисты вернулись к горе и опять принялись ее фотографировать в разных ракурсах. Операторы же вовсю вели телесъемку.
   Вскоре они все исчезли также внезапно, как и появились.
  
   Еще через три дня приехали ученые. Они солидно обошли гору вокруг и, вернувшись, приказали младшим ассистентам и лаборантам устанавливать аппаратуру. Те кинулись распаковывать привезенные ящики, и вскоре уже все гудело, искрилось и выдавало какие-то результаты. Получив первые распечатки, ученые надолго в них уткнулись, временами переговариваясь. По-видимому, результаты их не удовлетворили. После чего один из лаборантов, взяв лопату, отправился брать пробу грунта.
   Но не тут-то было: лопата не оставила на глянцевой поверхности горы даже царапины. Тогда лаборант вернулся и взял зубило с молотком - но результат был тот же.
   После этого один из ученых достал из кармана телефон и стал куда-то звонить.
   На следующий день из города привезли компрессор с отбойными молотками, но все попытки пробить поверхность горы так и не увенчались успехом: она лишь упруго вибрировала.
   Старший из ученых опять засел за телефон, результатом чего явилось появление военных, сопровождающих пушку. Ее установили, зарядили, и бодрый полковник скомандовал: "Огонь!" Пушка гулко бабахнула, снаряд ударил в склон горы, но не взорвался, а, отскочив, словно мячик, шлепнулся прямо у ног полковника. Через секунду полковник был уже за росшими поодаль кустами, проявив при этом небывалую скорость и прыгучесть. Все остальные военные упали там же, где и стояли, закрыв головы руками.
   Но снаряд так и не взорвался. Вернувшийся полковник дал команду, военные быстро свернули позиции и укатили обратно.
  
   Однако старший ученый на этом не успокоился. Он опять стал звонить.
   Еще через два дня возле горы сел вертолет. Вышедший из него человек в камуфляже внимательно выслушал ученого, после чего вернулся в вертолет, и тот взлетел.
   Он завис над вершиной горы, и от него отделилось несколько фигур. Но, как только они оказались на вершине и отстегнули страховочные тросы, неожиданно подул сильный ветер, и все они покатились по склону вниз.
   Однако скорость их скольжения не возрастала: было такое впечатление, что сама гора не хотела им причинить вреда, осторожно и аккуратно доставив к своему подножию.
   После этого старший ученый как-то сразу поскучнел, а к вечеру его бригада собрала всю аппаратуру, снова упаковала ее в ящики, и они уехали.
  
   На неделю наступило затишье. А потом грянул туристический бум. Туристы ехали не только из своей страны, но и из-за рубежа. Вокруг глянцевой горы выросли целые палаточные городки. Вместе с туристами появились и аномальщики. Можно было лишь удивляться, как это они в данном случае проморгали информацию, а, проще говоря, лоханулись и не оказались здесь самыми первыми.
   Аномальщики то сбивались в возбужденно галдящие кучки, то опять разбегались по сторонам кто с металлическими рамками, кто с гайками на нитях, кто с ветками от деревьев.
   Их сначала пытались расспрашивать, но скоро потеряли к ним интерес: каждый из них выдвигал свою версию, и при этом они начинали яростно спорить друг с другом, уже не обращая внимания на окружающих.
  
   Причина туристического бума вскоре стала понятна: каждый из туристов держал в руках журнал, на котором красовалась надпись: "Инопланетяне среди нас", а с обложки взирал во всей своей красе Мишка Деревянкин.
   Сначала туристы Мишку охотно слушали, но, так как он теперь был в постоянном подпитии в связи с регулярным поступлением халявных денег и являлся источником неприятного перегара от китайского спирта (а другие напитки Мишка не признавал), то к нему вскоре потеряли интерес.
  
   Первой в новой ситуации освоилась Сидоровна. Ее муж прямо посередине палаточных городков сколотил из горбыля ларек, и Сидоровна торговала там "Кока-колой", сигаретами, жвачкой и поленой водкой. Но иностранцам неожиданно понравился самогон, который, между прочим, намного лучше их хваленого виски, и теперь муж Сидоровны тоже был при деле: каждую ночь над их хатой курился дымок.
   Вообще, иностранцы оказались весьма доходной частью бизнеса некоторых предприимчивых сельчан. Как-то в палаточный городок забрел подслеповатый дед Онуфрий, который был известен тем, что и зимой, и летом носил телогрейку, шапку и скособоченные валенки. Дед сразу же оказался объектом внимания сразу нескольких зарубежных туристов. Они обступили Онуфрия и стали наперебой предлагать все это у него купить. Дед вертел головой, ничего не понимая. На помощь пришел его внук Петька, ученик восьмого класса, который знал по-английски несколько слов. Он объяснил деду, чего от него хотят, на что Онуфрий гордо произнес своим скрипучим голосом:
   - Родина не продается.
   Иностранцы сразу разбежались, остался лишь один, самый настырный. Петька жестами попросил его подождать, а сам пулей помчался домой, взял телогрейку, шапку и валенки, тоже поношенные, но еще пригодные для носки. Иностранец все это долго рассматривал, сокрушенно качая головой и с завистью поглядывая на засаленную телогрейку деда Онуфрия. Потом написал на песке цифры, показывающие, сколько он заплатит за тот комплект и за другой. Петька от этих цифр офонарел, но виду не показал. Он лишь быстро, ни слова не говоря, стащил с деда все его атрибуты, одел его в принесенное им из дома, а дедовы вещи протянул иностранцу. Тот радостно осклабился и отсчитал Петьке обещанную сумму, от чего Петька в одну минуту стал сказочно богат.
  
   ... Время шло своим чередом. Поток туристов ослабел, но полностью не иссяк. По-прежнему временами наведывались и аномальщики. Ученые же гордо закрылись в своих лабораториях и институтах.
   Как-то ранним утром, выгнав на пастбище скотину и препоручив ее пастуху Зосиму, сельчане увидели странную картину: по склону горы кто-то поднимался. Он не скользил, не падал, а просто шел. Иногда останавливался и смотрел по сторонам, а потом продолжал движение.
   Наиболее дальнозоркие опознали в шедшем по склону Витьку-дурачка, местного сумасшедшего. Другие им не поверили, но дальнозоркие уверяли, что они не ошибаются. Меж тем, тот уже достиг вершины и подошел к одинокому дереву. Постоял рядом с ним, а потом сел.
  
   Это необычное происшествие заметили и некоторые туристы. Скоро у подножия горы собралась уже приличная толпа, которая ждала дальнейшего развития событий. Но до самого вечера больше ничего не происходило. Поднявшийся на гору продолжал сидеть под деревом. Лишь когда солнце коснулось дальней гряды гор, он встал и отправился вниз. Когда он достаточно приблизился, все убедились, что это действительно Витька-дурачок.
   Витька подошел к толпе людей и, засунув руку в карман, достал оттуда что-то.
   На его ладони лежали два сморщенных яблочка.
   Витька жестами показал, что одно яблочко принадлежит ему, а второе может взять любой из желающих.
   Но толпа расступилась, пропуская Витьку. Никто и никогда не решался взять из его рук что-либо. Все брезговали, ибо их отталкивали слюни и сопли, которые Витька в изобилии выпускал.
   Пройдя через толпу, Витька подошел к Мишке Деревянкину, уныло сидевшему в стороне и размышлявшему, где же взять сегодня деньги на сто граммов китайского спирта. Витька протянул ему яблоко, тот машинально взял и также машинально стал жевать.
   Витька радостно засмеялся.
  
   Наутро Мишка Деревянкин встал рано, что уже было из ряда вон выходящим: а какого хрена ему вставать рано - ведь от этого в его жизни ничего не зависит.
   Мишка ополоснул лицо под рукомойником и уселся за стол, хмуро глядя в окно. Вскоре проснулась и жена, тихая неприметная женщина. Детей у них не было, жили они, благодаря беспробудному пьянству Мишки, очень бедно. В доме, кроме двух старых железных кроватей и самодельного стола, по сути, ничего не было.
   И родители, и подруги спрашивали, почему она не уйдет от Мишки, на что она неизменно отвечала: "Сгинет он один, жалко мне его. А ведь так-то он хороший. Вон скольких мужья колотят, а Мишка меня ни разу и пальцем не тронул. Ну, матерится, когда выпьет, да кто ж у нас в деревне не матерится? Даже дети малые могут так тебя обложить, что сразу и не поймешь, откуда они вообще такие слова выискали".
   Работы в селе не было, но она все равно старалась кормить Мишку, чем Бог послал. А посылал он скудно и не всегда.
   Вот и в это утро она отварила десяток картофелин "в мундирах" и поставила миску перед Мишкой.
   Мишка же продолжал хмуро смотреть в окно. Жене чем-то не понравился его остановившийся взгляд и, вздохнув, она достала из ведомых только ей тайников бутылку настоящей водки, а не этого ханыжного спирта, которым травила всю округу Сидоровна.
  
   Жена поставила бутылку на стол и присела в сторонке. Мишка перевел взгляд на бутылку, а потом - на жену. Она увидела в его взгляде такую тоску, что даже испугалась.
   Мишка к бутылке не притронулся, а, достав из миски картофелину, медленно очистил ее и также медленно, обмакнув в крупную соль, стал жевать. Казалось, что даже его челюсти с трудом осуществляют этот процесс. Тут уж жена не шутку перепугалась.
  
   В этот момент стукнула входная дверь, и на пороге объявился человек. Это был невероятно худой мужчина, примерно одних с Мишкой лет. Его лицо со впалыми щеками, резко обозначенными скулами и большими залысинами несло отпечаток многолетней усталости и разочарований.
   Не спрашивая разрешения, он прошел к столу, сел напротив Мишки и, взяв из миски картофелину, очистил ее и, также обмакивая в соль, съел.
   После этого он посмотрел на Мишкину жену. В его серых глазах были такая глубина и печаль, что ей стало еще более не по себе.
  
   - Мариша!
   Она вздрогнула от этого обращения. Казалось, уже целую вечность ее никто так не называл.
   - Мариша, будь добра, оставь нас с Михаилом наедине минут на десять.
   Машинально теребя тесемки платка, она встала и ушла в комнату.
   Мишка, до этого сначала смотревший в окно, а потом перед собой в стол, поднял глаза.
   - Кто ты?
   - Достаточно трудный вопрос. Скажем так, я твой ангел-хранитель.
   - А что, ангелы существуют?
   - Как видишь, да. Если есть Бог, то есть и мы, его помощники.
   - А что же ты не розовый и гладкий? И не с перьями? Кстати, где твои крылья?
   - Ты имеешь в виду тот образ, который рисуют на картинках и иконах?
   - Да.
   - Но ты же должен понимать, что люди склонны все идеализировать. Поэтому они и рисуют нас такими, какими хотят видеть.
   - А вы, значит, другие? Вот такие, как ты?
   - Ну, почему же, мы тоже все разные. Истинное служение Господу требует отдачи всех сил. Скажи, ты веришь в Господа?
   - Теперь ты мне задал трудный вопрос. Я знаю, что ОН есть. Но, согласись, между верой и знанием зачастую существует пропасть.
   - Да, я это знаю.
   Давай закончим словоблудие. Тебя не удивляет, что забулдыга Мишка Деревянкин способен говорить о таких вещах?
   - Нет. Я тебя очень давно знаю. И знаю, что ты не тот, каким тебя привыкли видеть окружающие.
   - И какой же я?
   - Ты и сам это знаешь,
   - Тогда зачем вы сделали так, что я теперь не могу даже выпить водки? А я же не могу смотреть трезвыми глазами на это мир.
   - Михаил, давай по порядку. Ты веришь в то...
   - Что ты - ангел? Конечно, верю.
   - Почему?
   - Не задавай глупых вопросов. Давай по существу.
   - Хорошо... Все дело в том яблоке, что ты вчера съел. То дерево на вершине глянцевой горы, с которого Витька-дурачок сорвал два яблока - не простое дерево. Оно - из райского сада. И плодоносит лишь один раз в своей жизни. И рождает при этом лишь два яблока, на вид неказистых и сморщенных. Это дерево - из древнего рода, от того древа, плоды которого вкусили Адам и Ева. Человек, съевший такое яблоко, начинает понимать разницу и единство Добра и Зла. Перед ним рушатся препоны и границы. Однако вкусить такое яблоко очень непросто. Решение об этом принимает сам Господь. Я не знаю, почему ОН выбрал тебя и Витьку-дурачка., который, к слову сказать, сейчас совсем не дурачок. Но в такие вопросы мы, ангелы, не вдаемся - это прерогатива Всевышнего. Наше дело - техническое обеспечение, если следовать земной терминологии.
   - Что теперь будет со мной?
   - Ты сам примешь решение.
   - но ведь изначальные условия есть?
   - Конечно. Съев яблоко, ты получил предназначение и способности.
   - Какие?
   - В мире очень много зла и несправедливости. Люди слабы - и зачастую даже небольшой удар, последовавший после целой серии тяжелых ударов, способен заставить их упасть на колени. И в этом случае им нужно лишь немногое: чтобы кто-то взял на себя часть их боли и страданий. Обычно же вокруг них - пустыня и показное сочувствие, ведь все заняты собственными делами и проблемами. Поэтому кто-то должен им в этом помочь.
   - И этим "кто-то" должен стать я?
   - Да. Потому что теперь и ты, и Витька, способны впитывать в себя страдания других людей, помогая им тем самым выстоять.
   - А что нам-то делать с этими страданиями?
   - Носить в себе. ... Пока не придет время уходить.
   - Я могу отказаться?
   - Можешь. Но я не знаю, что труднее: нести свой крест или продолжать жить здесь с ясным пониманием того, что ты пренебрег Божьей волей. Я уже сказал, что я не знаю, чем ОН руководствуется при выборе, но ЕГО выбор всегда безошибочен.
  
   Мишка задумался. Воцарилось молчание, которое он же и нарушил.
   - Что с Витькой?
   - Его здесь уже нет. Он ушел на восток, чтобы потом вернуться с запада.
   - Значит, я должен пойти на запад, чтобы вернуться с востока?
   - Да.
   - И что будет потом?
   - Гора вас будет ждать.
   - А как же север и юг?
   - Предоставь это Всевышнему.
   Мишка еще немного помолчал, потом позвал жену.
   - Принеси все мои документы, какие есть.
   И пояснил ангелу.
   - Без документов я смогу дойти лишь до райцентра. Или вы мне сможете обеспечить безопасное путешествие?
   Ангел печально улыбнулся.
   - Наше вмешательство в дела людей ограничено определенными рамками.
   Мишка встал, снял с вешалки старую потрепанную куртку, засунул документы в карман. На пороге обернулся.
   - Большая просьба, расскажите моей жене то, что сочтете возможным.
   - Ты уже уходишь?
   - Да. Чего тянуть время?
  
   .... Прошло сорок лет.
   На глянцевую гору давно перестали обращать внимание. Туристы постепенно исчезли. Лишь неугомонные аномальщики иногда появлялись в ее окрестностях, но и их с каждым годом становилось все меньше.
   На проселочной дороге, ведущей с запада в село Нижнее-Речное, появилась одинокая фигура. Это был старик в лохмотьях, с котомкой за спиной. Его длинные спутанные седые волосы нечесаными прядями лежали на плечах.
   Не доходя до села, он свернул к глянцевой горе и возле ее подножия уселся на большой валун.
   В это же время с востока в село вошел другой старик. Он чем-то был похож на первого. Не остановившись возле ни одного из домов, он прошел через все село и также свернул к глянцевой горе. Подошел к тому же валуну и сел рядом с первым стариком.
   - Здравствуй, Виктор!
   - Здравствуй, Михаил!
   В полном молчании они смотрели на закат солнца. Говорить было не о чем, все было и так ясно без слов.
  
   Когда солнце скрылось, они, не сговариваясь, поднялись и стали подниматься по склону. Конец их долгого пути был уже близок.
   Поднявшись на вершину, они подошли к дереву. Положили свои руки на его ствол. И тут же те боль и страдания, которые они впитывали в себя на протяжении сорока лет, дерево из них забрало. Прямо на их глазах листва его пожелтела, пожухла и опала, и вот уже только сухие ветки, потерявшие все свои живительные соки, торчали в разные стороны.
   Подул ветер, и ветки стали с хрустом обламываться. Скоро лишь один голый ствол торчал из вершины горы.
   Старики сели, прислонившись к нему спинами.
  
   Поутру жители села не увидели уже ставшую привычной глянцевую гору. На ее месте был тот же привычный луг, что и сорок лет назад, с сочной травой и разноцветными огоньками полевых цветов.
  

Курицын царь

   Подданных у Литла было немного - не более двух десятков. Временами это число менялось, когда Хозяин решал, что пора увеличить рождаемость, либо, наоборот, сократить поголовье, отправив некоторых в суп.
   Литл Хозяина недолюбливал, но ничем этого не показывал, понимая, что их силы и власть несопоставимы. Поэтому, если подвертывался случай, он возмещал свое неудовольствие существующими порядками на домочадцах Хозяина.
   Подданные Литла целыми днями копошились на отведенной территории, добывая дополнительное пропитание к тому рациону, что получали в определенное время от заместительницы Хозяина, малоприметной особы женского пола.
  
   Литл в основном исполнял свои супружеские обязанности по праву единоличного самодержца, иногда оказывая перед этим знаки внимания, гусарским жестом распустив крыло и встопорщив перья на шее. В остальное время он, наевшись, стоял на своем любимом пригорке во всей своей красе.
   Надо сказать, что Литл гордился собой не зря: его роскошное белое оперение, сильные лапы, мощный клюв и мясистый красный гребень внушали невольное уважение. Гребнем Литл очень дорожил, считая его главным своим украшением. Потому и старался без большой нужды не устраивать поединки с соседними царями. Вот если кто-то из них начинал приставать к его подданным, то тут уж Литл спуску не давал. Хотя и сам, чего греха таить, на соседок иногда заглядывался. А ведь некоторые из них до того были лукавы, что и сами забредали на его территорию, а потом делали вид, что просто заблудились.
  
   Иногда на Литла нападало страстное желание заиметь потомство не тогда, когда этого хочет Хозяин, а когда желает он сам.
   Вот и в этот раз, постояв на пригорке, он спустился к скромной серой молодке, что всегда почему-то держалась от остальных особняком, но, тем не менее, нравилась Литлу больше других.
   Поворошив для вида землю и найдя какого-то червячка, он предложил его Серенькой. Та благодарно склевала.
   На предложение завести потомство она покраснела и склонила головку, как бы высматривая на земле добычу и, не найдя ничего, просто склевала травку.
   Но уже на следующий день она незаметно удалилась от всех, а к вечеру Литл уже знал, что Серенькая нашла укромное местечко в сеннике, сделала гнездо и уже снесла первое яичко. Через неделю она изменилась, стала говорливой и слегка взъерошенной, а потом и вовсе исчезла, появляясь лишь для того, чтобы наскоро что-нибудь поклевать и испить водички.
  
   Литл уже предвкушал тот день, когда Серенькая торжественно выведет во двор стайку желтеньких цыплят, а у Хозяина от удивления отвиснет челюсть.
   Однако все испортил отпрыск Хозяина, тощий сутуловатый мальчишка с неразвитой грудью и веснушчатым лицом. Он вечно совался, куда его не просят. Что он искал во всех углах, Литл никогда не мог понять, и его так и подмывало проучить, наконец-то, несносного проныру.
   Особенно тот любил выслеживать подданных Литла, когда они пытались снести яйцо не в специально отведенных для этого местах, коими обычно служили деревянные ящики с подстилкой из сена, а где-нибудь в облюбованном для этого тайном уголке: все-таки этот процесс является достаточно интимным делом.
   Чем более близился срок, тем более Литл нервничал. И предчувствия его не обманули. Мальчишка все-таки выследил Серенькую. Как-то перед обедом, когда подданные Литла, истомленные летней жарой, сидели в тени под навесом, тишину прорезал испуганный крик.
   Из сенника вышел мальчишка, держа в руках взъерошенную и истошно кричавшую Серенькую. Литл кинулся вперед с твердым намерением попытаться помочь подружке, но подоспевший Хозяин пинком отбросил его прочь.
  
   Серенькая была передана из рук в руки заместительнице Хозяина. Наказание последовало незамедлительно, оно уже было давно отработано в деталях для ослушников подобного рода. Серенькую несколько раз окунули с головой в бочку с холодной водой, стоявшую неподалеку, а потом посадили под железное ведро.
   Литл, дождавшись, когда все разойдутся по своим делам, походил немного возле ведра, пытаясь подбодрить Серенькую. Та сначала судорожно икала, а потом притихла. Литл помочь ей больше ничем не мог: поднять ведро было не в его силах.
  
   Литл пробрался в сенник и отыскал гнездо. Но оно уже было пустым: все яйца, как насиженные и уже не пригодные для еды, выбросили. Выбросили всех детей Литла.... Заместительница Хозяина, видимо, не собиралась в это лето разводить молодое поколение.
   Серенькую выпустили из-под ведра на другой день. Она сразу ушла на насест и просидела там весь день, даже не спустилась покормиться. Между ней и всеми остальными установилась как бы стена отчуждения, товарки старались ее при случае клюнуть. Особенно ей досаждала дебелая особа с ярким оперением, которую заместительница Хозяина почему-то всегда использовала для высиживания яиц и выведения нового поколения, когда в том возникала необходимость.
  
   Беды Серенькой на этом не закончились. Через три дня она каким-то образом оказалась в ведре с черным вязким веществом, которое Хозяин называл гудроном. На солнцепеке этот самый гудрон расплавился, и Серенькая погрузилась в него по грудь. Хозяева обнаружили это лишь к вечеру. Может быть, потому, что Серенькая не кричала и не просила о помощи.
   Ее извлекли из гудрона, аккуратно обстригли слипшиеся перья и отпустили. Она стояла на голых худеньких ножках, покрытых пупырышками. Вид у нее был чрезвычайно жалкий, чему немало способствовала и также обстриженная грудь.
   Потом, неуверенно переставляя ножки, она отправилась в стайку и со второй попытки все же забралась на нашест и нахохлилась в уголке, прижавшись к стенке.
   К вечеру туда собрались и все остальные. Каждая почитала своим долгом клюнуть Серенькую, а потом брезгливо перебраться на другой конец нашеста.
   Литл пришел последним. Он знал, что Серенькой достанется от остальных, но все же не решился взять ее под защиту. Когда он взлетел и пристроился рядом, Серенькая на него не смотрела, ее круглые глаза ничего не выражали.
   Со следующего дня она перестала спать на нашесте, выбрав себе место внизу, возле каких-то старых ящиков. Постепенно она снова обросла, но место своего нового ночлега уже не покидала.
  
   У Литла теперь возникла устойчивая неприязнь ко всем членам хозяйского семейства. Если Хозяина он по-прежнему побаивался, то остальным, при случае, старался досаждать в меру своих сил и возможностей.
   Теперь он постоянно следил за заместительницей Хозяина и обячно караулил ее возле дощатого отхожего места, куда она ходила справить нужду. Когда она в первый раз, ничего не подозревая, хотела выйти обратно, Литл уже стоял возле самых дверей. Она попыталась его отогнать, но не тут-то было. Тогда она стала звать на помощь. Явился Хозяин - но Литл уже благоразумно убрался восвояси.
  
   Литл продолжал настойчиво караулить заместительницу, и вскоре она уже стала бояться проходить мимо него и каждый раз, прежде чем куда-то пойти, долго осматривалась. Но Литл умел маскироваться и ждать.
   Все это закончилось тем, что самого Литла выследил Хозяин и задал ему такую трепку, что Литл прекратил свои нападки на его заместительницу.
   Однако оставался неотомщенным еще один член семейства - их веснушчатый отпрыск.
   Меж тем, наступила осень. В огороде выкопали картошку, и подданные Литла теперь свободно разгуливали по нему. В один из таких дней Литл и подкараулил мальчишку.
   Он подкрался сзади, когда тот увлеченно строил шалаш из картофельной ботвы, взлетел ему на плечи и с удовольствием долбанул клювом в затылок. Мальчишка завопил и кинулся к дому. Литл несколько шагов проехал на его плечах, а потом спрыгнул, добавив еще один удар напоследок.
  
   Хозяин был взбешен, и Литл решил, что сегодня ему не стоит ночевать на насесте, а благоразумнее пока схорониться в сеннике.
   На следующее утро он осторожно вышел из своего укрытия и сразу увидел Хозяина.
   - Явился, гад! Ты чего же это вытворяешь?
   Тут же подоспела и его заместительница.
   - Да отруби ему голову, суп из него сварим.
   Но у Хозяина злость за ночь уже прошла.
   - Чего же мы на зиму будем его рубить? Другого-то петуха у нас нет. Вот на следующую осень выведем новое потомство, и тогда уж пустим его в расход.
   Потом он почесал голову и глубокомысленно заметил:
   - А вот насчет супчика с курятинкой - это ты хорошо заметила... Кого рубить-то?
   - А эту, серенькую, она все равно больше не несется.
  
   К вечеру Хозяин зашел в стайку, поймал Серенькую. Она не сопротивлялась и не кричала.
   Литлу в дверной проем было видно, как он, держа за ноги Серенькую, положил ее головку на деревянный чурбан и взял в руки топор. Уже замахнулся, но стал звать своего отпрыска.
   - Сынок, хочешь посмотреть, как куры без головы бегают?
   Литл уже видел, что так бывает, но теперь он просто отвернулся.
  
   На следующий день, уныло разгребая землю, Литл увидел, как перед ним что-то блеснуло. Это было золотое кольцо, которое, как помнил Литл, заместительница Хозяина потеряла еще в прошлом году. Если он сейчас принесет это кольцо в клюве, то, наверно, заслужит прощение.
   Литл был умный петух, впрочем, как и многие другие птицы. Только жаль, что люди этого не понимают.
   Поэтому он без раздумий снова зарыл кольцо в землю.
  
   ... А вскоре наступила зима. И Литл, вместе со своими подданными, был теперь обречен долгие месяцы сидеть в тесном курятнике. Раньше он стоически переносил эти трудности, дожидаясь, когда солнечные лучи достаточно прогреют воздух, и их начнут выпускать на прогулку.
   Теперь же ему было все равно.

Новое личико Гюльчатай

   Зазвонил телефон.
   Сверчинская сняла трубку.
   - Людмила Иннокентьевна, зайдите, пожалуйста, ко мне.
   Это был сам шеф, непосредственный владелец телеканала, на котором Сверчинская работала исполнительным директором по рекламе. Со своими обязанностями она справлялась неплохо. Отбоя от рекламодателей не было, деньги на счет поступали исправно, и немалые.
   Людмилу Иннокентьевну ценили, причем, не только за ее непосредственную работу. Она тонко чувствовала вкусы зрительской аудитории, которые зачастую были изменчивы и капризны. По ее рекомендациям телеканал дважды кардинально менял направление и содержание своих передач. И каждый раз попадание было стопроцентным, благодаря чему канал всегда опережал конкурентов.
   Недоумевая, зачем она могла понадобиться, ведь только вчера она подробно отчиталась о проделанной работе и ближайших перспективах. Сверчинская все же захватила с собой папку с бумагами и направилась к шефу.
  
   В кабинете он был не один. За большим столом для заседаний сидел молодой мужчина приятной наружности. Около тридцати лет, спортивного телосложения. Немного грубоватые черты лица, но вместе с небольшой модной щетиной они придавали ему мужественный вид.
   Одет незнакомец был "с иголочки", видно, что все из дорогих бутиков.
   Когда Сверчинская вошла в кабинет, шеф приветственно махнул ей рукой, хотя фамильярностью обычно не отличался, особенно при посторонних.
   - Проходите, Людмила Иннокентьевна.
   Она села и оказалась напротив незнакомого молодого человека.
   - Знакомьтесь, это Минченко Дмитрий Владимирович.
   Тот встал и учтиво поклонился.
   - Людмила Иннокентьевна, я пригласил вас вот по какому вопросу. Господин Минченко несколько лет работал за границей в крупной рекламной фирме. У него специальное образование, имеются прекрасные рекомендации. Сегодня я подписал ваш бизнес-план по расширению рекламной деятельности и совершенно согласен с вами в том, что надо бы добавить напора и чуть больше агрессивности. Ведь конкуренты буквально наступают на пятки. Они даже сумели переманить вашего заместителя, что является достаточно тревожным знаком. Вы еще не подобрали кандидатуру на его место?
   Сверчинская уклончиво ответила:
   - Пока нет, но желающих достаточно.
   Она поняла, куда клонит шеф. И это ей не совсем понравилось. Естественно, иметь сильного заместителя совсем неплохо, но только лишь в том случае, если этот заместитель не обуреваем честолюбивыми помыслами и не метит на твое место. Конечно, про этого молодого человека трудно сказать, что у него на уме, но все же Людмила Иннокентьевна предпочла бы не рисковать, учитывая свой возраст (а ей недавно исполнилось сорок пять лет) и то, что опыт не всегда способен одолеть молодой задор.
   Шеф на секунду задумался, а потом сказал:
   - Ну, а чего от добра - добра искать? Мне кажется, господин Минченко подходит на эту должность как нельзя более лучше... Впрочем, Людмила Иннокентьевна, я не настаиваю, в любом случае - решать вам. Побеседуйте с Дмитрием Владимировичем и, если вы достигнете взаимопонимания, то прошу потом зайти ко мне вместе.
  
   Где-то через полчаса общения Сверчинская поняла, что перед ней сидит опытный профессионал. Минченко с знанием дела рассуждал о рекламном бизнесе, о перспективах и направлениях его развития. Как бы между прочим выдал несколько свежих оригинальных идей. При этом вел себя абсолютно корректно, всячески подчеркивая уважение к собеседнику.
   Сверчинская не пришла в восторг от идей господина Минченко: такие идеи хороши, когда они твои. Но не подала виду. Видимо, эти идеи Минченко высказал уже и шефу, чем и объясняется предполагаемое кадровое решение. Людмила Иннокентьевна слишком хорошо знала шефа, чтобы заблуждаться насчет его слов о том, что окончательное решение - за ней. Явно, выбор шеф уже сделал. Что ж, она не сделает ошибку и не поколеблет его уверенность в своей лояльности.
   Поэтому, когда они снова появились в кабинете у шефа, Сверчинская была невозмутима, выдала несколько комплиментов в адрес господина Минченко и подтвердила правильность выбора шефа, позволив себе при этом легкую улыбку, что должно было свидетельствовать о том, что она рада иметь такого заместителя.
  
   ... Минченко, кроме недюжинных знаний, показал и колоссальную работоспособность. Казалось, он не знал устали, решая за день множество разнообразных вопросов.
   Просмотр рекламных роликов и их рецензирование он взял полностью на себя, заручившись предварительно согласием Сверчинской. Самой себе в душе она признавалась, что это было правильное решение. С тех пор, как за просмотр взялся Минченко, качество рекламы ощутимо возросло: мимо него не мог пройти ни один ляп. Он безжалостно кромсал ролики, заставляя их переделывать по нескольку раз. Сначала представители рекламодателей сопротивлялись, но очень скоро Дмитрий Владимирович с присущим ему тактом и хладнокровием убедил их. Ведь он не только критиковал, но сразу советовал, что конкретно нужно исправить и каким образом. Дошло до того, что еще сырые рекламные ролики привозили к нему, чтобы посоветоваться и получить одобрение.
   Минченко ощутимо набирал силу. Но по-прежнему держался в границах установленных взаимоотношений, по всем важным вопросам неизменно советовался с Людмилой Иннокентьевной.
   И все же на душе у Сверчинской было неспокойно. Она понимала, что постепенно сдает позиции, но поделать с этим ничего не могла. В открытой конфронтации смысла не было, да и поводов к ней Минченко не давал.
   В последнее время тревожное состояние Людмилы Иннокентьевны усилилось. А всему причиной были взгляды, которые все чаще бросал на нее Минченко. В его глазах вдруг загорался какой-то огонек, который бросал ее то в жар, то в холод. От него начинала кружиться голова. Она беспричинно краснела, за что злилась на себя.
   Людмила Иннокентьевна терпеть не могла неопределенности, а потому попробовала разобраться в том, что происходит.
   "Неужели я влюбилась? И что значат его взгляды? Не может быть, чтобы он испытывал ко мне какие-то чувства. Конечно, я не уродина и до сих пор выгляжу достаточно эффектно. Но все-таки между нами ощутимая разница в возрасте. А он - мужчина видный, но почему-то не женат, хотя за него любая пойдет. С другой стороны, не похоже, чтобы у него кто-то был - ведь он все время на работе".
   Так и не придя ни к какому выводу, она решила не забивать себе голову, а положиться на волю случая.
   События же вдруг стали стремительно развиваться.
  
   В один из вечеров, когда они опять засиделись допоздна, Минченко, отчитавшись о проделанной работе, все медлил уходить.
   Людмила Иннокентьевна подняла глаза и опять столкнулась со взглядом, который в последнее время постоянно лишал ее сил, вгоняя временами в состояние некоторого ступора. И вдруг Минченко неожиданно порозовел, что было ему абсолютно несвойственно, и сам опустил глаза. Потом выдавил из себя:
   - Людмила Иннокентьевна, я так понимаю, что на сегодня все вопросы решены. Здесь за углом есть неплохое кафе, в котором достаточно уютно. Может быть, немного посидим, если у вас, конечно, нет других планов на этот вечер.
   Сверчинская раздумывала недолго: чего она, на самом деле теряет? Да и надо, в конце концов окончательно разобраться в самой себе и в этой двусмысленной ситуации.
   - Я не против.
  
   ... Они седели за отдельным столиком в самом углу. Играла негромкая музыка, и в этом надо было отдать должное хозяевам кафе: в основном, обычно, так гремит, что разговаривать невозможно, остается либо танцевать, либо пить водку.
   Минченко непринужденно болтал на разные темы, как бы отрабатывая принятую на себя роль великосветского ухажера. Он наполнял бокалы, шутил, являя собой целую кладезь то анекдотов, то глубокомысленных сентенций.
   Людмила Иннокентьевна сначала благосклонно внимала, потом ей стало скучно. Похоже было на то, что словесный понос у Минченко никогда не кончится. Она уже подумывала, как бы свернуть затянувшийся ужин. Но тут Минченко вдруг замолчал. В его глазах опять зажегся уже знакомый ей непонятный бесовский огонек.
   - Людмила Иннокентьевна, вы меня простите, но я постоянно говорю не о том.
   Сверчинская опустила глаза.
   - О чем же не о том, Дмитрий Владимирович?
   Тот печально улыбнулся и, отпив глоток вина, промолвил:
   - На самом деле, мне хочется сказать вам, что вы очень красивы и безумно мне нравитесь.
   Сверчинская, не отдавая себе отчета, уже давно ждала эти слова. И все же у нее что-то екнуло в груди, сладко заныло сердце, но она еще попыталась сопротивляться.
   - Что такое вы говорите, Дмитрий Владимирович?
   И тут же ей стало противно от своих слов, настолько фальшиво они прозвучали. К тому же она их не просто выговорила, а промямлила. Или это ей только показалось?
   Пока она пыталась мучительно разобраться с этим вопросом, Минченко взял ее руку в свои ладони и поднес к губам. Ласковое и нежное прикосновение окончательно лишило Людмилу Иннокентьевну сил.... Она сдалась.
  
   ... Утром, глядя на профиль спящего Минченко, она еще попыталась для себя выстроить оборонительные редуты, но было уже поздно. Едва он открыл глаза, как она опять в них утонула.
   А дальше все покатилось снежным комом. Хотя временами Людмилу Иннокентьевну и посещали мысли о неестественности происходящего, но поделать с собой она уже ничего не могла. Дима был превосходным любовником, и она, наскучавшись по мужской ласке, просто отдалась на волю волн.
   Они старались афишировать свои отношения, но Сверчинская уже стала замечать со стороны починенных косые взгляды и догадывалась, о чем шушукаются за ее спиной. Даже шеф порывался о чем-то спросить, но каждый раз не решался это сделать.
  
   Они по-прежнему встречались тайно. Минченко больше никуда ее не приглашал. Сначала Людмилу Иннокентьевну это вполне устаивало, но, в конце концов ей стали надоедать неопределенность ее положения и двусмысленные взгляды сослуживцев, которыми они теперь обменивались, уже не таясь от нее.
   Она понимала, что любой серьезный разговор способен разрушить хрупкую иллюзию их отношений, но понимала, что когда-то этот разговор должен состояться.
   Но она опять опоздала. Минченко сам завел разговор, причем, в абсолютно неожиданном русле.
   - Мила, мне надо тебе кое-что сказать.
   - Что именно?
   У Свечинской внутри как-то все опустилось: когда молодой мужчина начинает так разговор, то не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чем этот разговор может закончиться.
  
   Однако, оказалось, что она не права.
   - Мила, я совсем не тот, кого ты знаешь.
   - И чем же ты не тот? Ты что, американский шпион?
   - Мила, не надо так. Я сейчас тебе все объясню.
   - Хорошо, я тебя слушаю.
   - Любимая, я начну с самого главного. Я - не человек. Пожди, не перебивай. Я знаю, что то, о чем я сейчас тебе поведаю, покажется, мягко говоря, фантастикой или, того хуже, бредом. Но сейчас я прошу тебя лишь об одном: выслушай меня, не перебивая... Итак, я уже сказал, что я - не человек. Кто же я? Если говорить коротко, я - производное ваших мыслей и ваших поступков. Вы постоянно творите, вы создаете образы. В итоге, в некоем уголке Космоса возникает новый мир. И в нем появляются и начинают жить те существа, образы которых вы создавали в своих мечтах и мыслях, а потом реализовывали на практике. Чем ярче ваши эмоции, тем более чувственные и сильные существа зарождаются в этих мирах. И далее эти миры начинают жить сами, по своим законам. Впервые об этом написал один из ваших соплеменников, некто Даниил Андреев. К счастью для обитателей таких миров, на его книгу мало кто обратил внимание. Иначе на эти кто-нибудь со стороны постарался воздействовать тем или иным образом... Таких миров много. Я же сейчас хочу сказать лишь об одном: о мире рекламных персонажей. Вы делаете рекламы, и чем они талантливее, тем более шансов у их героев воплотиться в своем мире. И не просто воплотиться, но и развиваться дальше, начав свою собственную жизнь.
   - Дима, что за чушь ты несешь? Ты что, выпил?
   - Милочка, причем здесь это? Ты же знаешь, что я практически не пью.
   - Тогда о чем ты говоришь?
   - Я понимаю, что во все это почти не возможно поверить. Но, тем не менее, я говорю правду.
   - Какую правду?
   - То, что я - не человек. Внешне, да, я похож на вас. Но это лишь оболочка. Возможно, меня не было бы никогда, если бы не твой талант. Ты создала меня и многих других. Вот вы живете в своем мире и даже не можете предположить, насколько все вокруг сложнее и многограннее. Я не знаю, кто создал вас, но зато знаю, кому я обязан своим рождением и своей жизнью.
   - Дима, о чем ты говоришь?
   - Помнишь одну из своих первых реклам, где ты впервые дала образ уверенного в себе красивого молодого человека с несокрушимым характером и большими амбициями?
   - Не помню.
   - Конечно, это было давно по вашим меркам. Но зато об этом помню я. Ведь я - именно тот самый молодой человек. Я был одним из первых, кто начал жить в новом мире. Теперь он достаточно насыщен. И в этом главная заслуга - твоя. Правда, в нашем мире есть одна особенность: те, кто появился из образов, не стареют, они вечно остаются одними и теми же. Однако в последнее время мы столкнулись с неприятной тенденцией: некоторые из нас стали вдруг умирать, не имея к этому никаких предпосылок. Мы хотим понять, почему это происходит. Кроме того, нам очень бы хотелось, чтобы в нашем мире тоже стали рождаться дети. Вот для выяснения этих обстоятельств я и оказался здесь, в вашем мире.
   - Дима, я тебе по-прежнему не верю.
   - Я весьма тебе сочувствую. Наверно, я и сам, оказавшись на твоем месте, тоже бы ничего не понимал и ничему не верил. Чтобы тебе было легче, я устрою тебе небольшую экскурсию на вечеринку, где ты увидишь очень много знакомых тебе персонажей. Не удивляйся тому, как тебя будут встречать. Вот если бы сейчас в вашем мире появился тот, кто вас создал, что бы вы делали? Я знаю, вы называете его Богом, вы построили для него специальные жилища, где совершаете какие-то таинства и обряды. И, если он появится, вы все упадете к его ногам. Мила, то же самое произойдет и в нашем мире, когда перед его обитателями явишься ты. Ведь ты - создательница нашего мира, ты - его богиня. Хочешь узнать, что это такое?
  
   У Людмилы Иннокентьевны кружилось голова. Она уже не могла провести грань между явью и той невероятностью, что являла собой речь Минченко.
   - Дима, я уже ничего не знаю.
   - Скажи, дорогая, ты хочешь увидеть тот мир, о котором я тебе рассказал?
   Она пыталась сопротивляться, но Минченко не отставал. В конце концов, он встал на колени.
   - О, моя богиня! Не отвергай!
   Подозревая, что она сходит с ума, Сверчинская откинулась на подушки и расслабленно ответила:
   - Хорошо, как скажешь, Дима.
   Тот сразу повеселел.
   - Вот и прекрасно, любимая. Завтра в это же время мы отправимся в мой мир.
  
   ... На следующий день, сославшись на недомогание, она осталась дома. Пролежала весь день в постели. Вечером пришел Минченко. Как всегда, с цветами. Поставил их в вазу.
   - Дорогая, надень свое вечернее платье. Ты же, наверно, помнишь, что у нас сегодня важная встреча.
   Сверчинская хотела было запротестовать, но под гипнозом его взгляда молча встала и прошла к шкафу.
   Оделась, потом села в кресло и сказала:
   - Я готова.
   Минченко критически осмотрел ее.
   - Неплохо. Но тебе еще кое-чего не хватает.
   Он ушел в прихожую и вернулся, держа в руках футляр из черного бархата с позолоченными вензелями.
   - Мила, солнышко, это тебе. Специально для такого вечера.
   В футляре были бриллиантовые колье и диадема.
   - Дима, ты с ума сошел! Ведь это же стоит кошмарные деньги.
   - Мне для тебя ничего не жалко. Ведь только лишь благодаря тебе я живу.
  
   Сверчинская, наконец, решилась задать вопрос, который ее мучил со времени последнего признания Минченко.
   - Ну, хорошо, Дима, допустим, ты говоришь правду. Но каким образом ты оказался здесь, в нашем мире?
   Тот печально улыбнулся.
   - Тот образ, который ты когда-то создала, а это, как я тебе уже напоминал, был красивый молодой человек с сильным характером - этот образ постоянно жил в тебе и до сих пор живет. Ты сама установила между нами связь, не ведая о том. Я постоянно эту связь ощущал. Между нашими мирами стоят фильтры, которые позволяют вам воздействовать на наш мир, а для нас являются непреодолимой преградой. Не знаю, в чем была причина, но один из фильтров дал сбой, и я решил этим воспользоваться. Так я оказался здесь... Ну, а сейчас нам пора.
   - Дима, а мы потом вернемся назад?
   - Конечно. Боги могут ходить через фильтры по своему желанию. Ты - богиня, и такой способностью обладаешь в полной мере. Ну, а меня ты же там не оставишь, верно?
   Сверчинская ничего не ответила. Стоя перед зеркалом, она надела на себя колье и диадему. Минченко подошел сзади, положил руки ей на плечи.
   И тут что-то стало происходить. По зеркалу пошли волны, и в их переливах проступили другие очертания. Еще несколько мгновений - и Сверчинская увидела, что за ее спиной блистающий зал, в котором находилось множество людей.
   Людмила Иннокентьевна, еще не веря своим глазам, обернулась. Ее квартира, действительно, превратилась в роскошный зал, сверкающий огнями и расцвеченный палитрой витражей. И в зале были люди, много людей. Разноцветье одежд и многообразие вкусов. Старые и молодые, в строгих вечерних костюмах и расхристанных драных джинсах, набриолиненные и с торчащими во все стороны патлами.
   Все они явно замерли в ожидании.
  
   Минченко вышел на середину зала.
   - Прошу внимания! Я буду краток. Все вы знаете историю нашего мира. Он молод, но он динамично развивается, и у него большое будущее. Кроме того, все мы практически бессмертны, а это дает нам громадное преимущество перед другими мирами. Вы все также знаете, кому мы в этом обязаны. Вот она, наша создательница, несравненная Мила, наша богиня! Сегодня она здесь, с нами! Встречайте!
   ... Все остальное для Людмилы Иннокентьевны превратилось в сплошной калейдоскоп приветствий, улыбок, дружеских прикосновений, признаний в почитании и любви.
   Это был один нескончаемый праздник. Сколько прошло времени, Сверчинская не знала, но почувствовала, что неимоверная усталость буквально валит ее с ног.
   Она стала искать взглядом Минченко, но того нигде не было видно. В это время ее с двух сторон подхватили под руки очаровательные блондинки и наперебой затараторили, что богиня устала, и ей надо отдохнуть. Сверчинская попробовала протестовать:
   - Я домой хочу! Где Дима? Пусть он уведет меня.
   Здесь откуда-то вынырнул Минченко.
   - Дорогая, пойдем!
   И увлек ее в какую-то дверь. За дверью оказалась шикарная спальня.
   - Мила, ты действительно выглядишь уставшей. Тебе надо отдохнуть. А утром мы отправимся назад.
  
   ... Когда Людмила Иннокентьевна проснулась, в спальне, кроме нее, никого не было. Она оделась и вышла в зал. Он тоже был пуст. Где-то далеко играла музыка, и слышались громкие голоса.
   Она прошла через весь зал и толкнула парадную дверь. Прямо передней была широкая улица, по обеим сторонам которой стояли бутафорские дома. По улице туда-сюда сновали люди: те же это были, что и вчера, трудно было сказать. От их голосов стояла какофония, лишь отдельные выкрики удавалось расслышать:
  
   - Сливаем по красной цене!
   - Перхоть, снова перхоть!
   - Управляй мечтой!
   - Прыщи! Ну, сколько можно!?
   - Ситуация под контролем!
   - Сломался? Значит, проголодался!
   - У нас каждый день праздник!
   - Бросаем вызов скуке!
   - Иногда мне нужно лишь вдохновение!
   - Бирка за качество отвечает и во имя добра правильно доставляется к пиву!
   - У меня появились морщины! Кошмар!
   - Девочкам зимой посуду мыть? А что будет с моими руками?
   - Да, залысины все больше!
   - Я доверяю только тому, что попробовала сама!
   - Вот такая свежая арифметика!
  
   В этот момент Людмилу Иннокентьевну заметили. Из толпы вынырнула какая-то подозрительно знакомая тетка с пачкой стирального порошка в руках и быстрым шагом направилась к крыльцу. Но не успела - ее оттеснили две вчерашние блондинки.
   - О, богиня проснулась.
   - Скажите, где Дима?
   - Мы не знаем такого.
   - Но мне надо домой!
   - Богиня, теперь ваш дом здесь.
   ... Минченко постучался. Из-за двери раздался бодрый голос шефа:
   - Да-да, войдите.
   - Вызывали?
   - Вызывал, Дмитрий Владимирович. Вы не знаете, куда Людмила Иннокентьевна запропастилась?
   - Нет. Сам удивляюсь. Уже несколько дней не видел.
   - Странно... Вот незадача. Ведь работы как раз - завал. Придется вам на время взять на себя ее обязанности. Справитесь?
   - Конечно.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"