Отступление превратилось в хаос. Илуге ужасали донесения о размерах потерь. Не менее пятнадцати тысяч воинов сложили голову в смертельной водяной западне, устроенной яньтэ Юэ. Обычно спокойно воспринимающие смерть как неизбежную дань богу войны - Аргуну, - на этот раз воины были молчаливы и подавлены. Смерть в бою, в священном безумии битвы, была достойнейшей из всех возможных смертей, которой мог умереть мужчина. Но...захлебнуться в грязи? Длинная вереница коней с телами погибших, которую они вели по истекавшей зноем равнине, уже начинала распространять зловоние. Илуге скрепя сердце приказал остановиться.
Это был тяжелый и молчаливый день - когда они предавали огню тела своих мертвых. По приказу угэрчи были безжалостно вырублены две сливовых рощи на окраине деревень, жители которых в ужасе разбежались. Огромный костер вметнул в небо свои оранжевые и багровые всполохи, освещая хмурые обветренные лица степняков. Сколько из них в этот момент думало о том, что и им, возможно, не придется больше вдохнуть сладкий воздух цветущей степи, выпить ломящей зубы воды из горных родников?
Потом, на еще горячее пепелище, они начали складывать камни. По приказу угэрчи каждый воин брал камень и бросал его наземь, пока почерневшая, еще дымящаяся земля не скрылась полностью под каменной грудой, пока насыпной курган не стал сначала вровень со стоящим на земле, а затем с верховым. Когда курган поднялся над землей на три человеческих роста, Илуге поднялся на его вершину и вбил шест со шкурами жертвенных коней. Аргун будет ждать своих верных сыновей на Небесных Полях, где вмиг заживают смертельные раны, степь полыхает алыми маками вечной весны, и никто не помнит былых печалей.
Он двигался неуверенно и устало, будто древний старик. Левая рука ныла, как ныла всегда, когда он слишком близко подходил к смерти - своей или чужой. А сейчас средняя дочь Эрлика - Исмет Тишайшая, - сейчас она снова стояла у него за спиной. Илуге чувствовал ее дыхание, ее молчаливую усмешку, когда в бессильной ярости наблюдал, как гибнут на его глазах воины, чья преданность и мужество должны быть воспеты в веках за то, что им удалось, - и даже не удалось! - совершить.
Лица вождей, в которые он боялся смотреть, - Джурджагана, Эрулена, Малиха, даже Тули, - тоже выглядели какими-то пустыми, обмякшими. Говорить ни о чем не хотелось.
Они отступали весь день и еще половину, пока на горизонте не показались глинобитные стены крепости Чэнду - их форпоста здесь, в южной части Восточной Гхор. Глядя на суету на городских стенах, Илуге мрачно подумал, что, если бы яньтэ Юэ , как и следовало ожидать, решил их преследовать, они бы не удержали крепость. Однако, против его мрачных ожиданий, куаньлинская армия остановилась. Почему-то это бесило его. Илуге казался за этим невысказанный высокомерный намек: мол, побитую шавку не добивают, ей всего лишь указывают на место. Илуге чувствовал на скулах предательский румянец потаенного бешенства, и до хруста сцеплял челюсти. Улыбающееся лицо его врага стояло перед ним. Яньтэ Юэ сполна отплатил ему за тот день на площади Йоднапанасат. Должно быть, он тогда покидал Ургах со схожим чувством.
У встречавших их в крепости был какой-то пристыженный вид. Илуге понимал: нелегко встречать вернувшихся из битвы товарищей, сознавая, что они-то в это время бездельничали на городских стенах. Но у Илуге не было сил ни на что. Отмахнувшись от всех, он заперся в своих покоях. Ему следовало вернуть себе разум, опустошенный поражением, и хладнокровно осмыслить произошедшее.
Слава Аргуну, потолки в куаньлинских постройках были достаточно для него высоки, и мог по своей любимой привычке расхаживать из угла в угол, не боясь, что на что-нибудь ненароком натолкнется. Раз за разом выдыхая, Илуге приказал себе успокоиться, очистив душу от обжигающего клубка ярости и злости. Долго расхаживал, заставив себя думать отстраненно. Потом сел. По его приказу в его комнате теперь всегда держали это чудесное изобретение куаньлинов - бумагу. Илуге писал еще не очень хорошо, но для чертежей и рисунков рука у него оказалась верная. Он быстро набросал план битвы. По всему выходило, что Эрулен с Джурджаганом должны быть прорвать фланги сразу после того, как захлебнулась атака колесниц. Он, Илуге, отдавал совершенно верные приказы. Это должно было произойти. Отвлекающий маневр с заманиванием в ущелье был, скорее, запасным, чем основным и Илуге не удивился, когда яньтэ разгадал его. Но почему провалилась и вторая атака? Илуге прекрасно знал, что его воины в одиночном бою равны двум-трем куаньлинам - и по боевой выучке, и по выносливости, и по силе. Поэтому он мог спокойно бросать в бой равные силы, и при этом рассчитывать на победу. Почему же так не вышло?
Мысли снова вырвались из-под контроля и вихрем закружились в голове. " Да, спроси себя, угэрчи, почему так не вышло? Если на твоей стороне должна была быть сила куда более мощная, чем даже мог вообразить себе яньтэ? Что твоей победы в этот день и в этот час должна была желать Ицхаль Тумгор - Ярлунга, Та, Чьи Желания Сбываются. Твоя мать. Или...ей не так уж важна твоя победа? Может быть, ей как раз на руку твое поражение - и она уже, спевшись со жрецами в твое отсутствие, готова посадить на трон Ургаха твоего маленького брата и безбоязненно править за его спиной?"
Эти мысли были как мухи, облепившие павшую корову: от попыток отогнать они словно бы делались еще назойливей и зловонней. Илуге что есть силы грохнул о стену кулаком, закованным в металлическую рукавицу. Кольчужные кольца пропороли дорогую цветастую ткань, обнажив деревянную обивку. Илуге услышал, как у дверей нетерпеливо переступили с ноги на ногу его нукеры, явно не решаясь зайти без дозволения угэрчи.
Илуге снова заставил себя выдохнуть. Не время ему вести себя, как старая женщина. Он угэрчи - и должен сейчас говорить со своими людьми, произносить слова, которые облегчат их стыд и горечь. Делать то, чего от него ждут. То, что должен.
Иногда ему кажется, что он, Илуге, уже забыл, каково это - просто быть собой.
***
Это был невеселый пир. Пир, на котором сотни мужчин, выгнав из зала шлюх и музыкантов, медленно упивались тягучим и сладким куаньлинским вином, не приносившим никому облегчения. Илуге пришлось говорить много. И много из того, о чем не хотелось говорить. К утру он нарушил данный себе когда-то обет никогда больше не напиваться. Он был пьян куда более чем следовало, когда, раздраженно откинув руку невозмутимого Джурджагана, добрел до своих дверей и завалился спать как был, в доспехах и сапогах, благословляя дар вина приносить забвение. Но наутро все вернулось, вкупе с немилосердной головной болью. Вернулись сомнения и стыд. И страх, потому что из отдельных разговоров у Илуге, в голове, наконец сложилась такая картинка, верить в которую ему не хотелось. Потому что он был прав, и куаньлины не должны быть отразить атаку. Точнее, люди не могли бы. Возможно, уже вовсе не янтэ Юэ, красивый церемонный хайбэ с ямочками на щеках, командует этим войском. Возможно, оставаясь один, сиятельный яньтэ изгибает тело и выскальзывает в ночь, чтобы наутро еще одно тело нашли рассыпавшимся, подобно серому песку... Заклинания ургашских монахов еще хранят от этого кошмара его собственное войско, но Илуге уже давно приучился цепко вглядываться в лицо собеседника, выискивая на нем следы...чего?
Он знал, что целью гулей в конечном счете является Ургах. И что это он, Илуге, наследный принц ( но пока еще не законный князь, о нет!), вместе со своей степной армией стоит на пути этой рукотворной нечисти. Но - так отчего же могущественные секты Ургаха, монахи которых могут убивать простым касанием, не пришли ему на помощь в этой и многих других битвах со своим волшебством?
Илуге знал ответ, и от него хотелось выть, как волку в лунную ночь. Ибо осторожные и бесстрастные советники его матери там, в неприступном и могущественном Ургахе выжидали, когда степные племена, которых они несмотря ни на что опасались, и куаньлины окончательно вымотают друг друга, чтобы уже никогда не подняться на ноги. Ему, Илуге, отведена в этом прекрасно срежиссированном действе почетная роль козла, что ведет на убой ничего не подозревающее стадо. Потому что, возможно, если он сейчас уведет в степи свое войско, гули и не тронут их...какое-то время. Потому что в его войске все чаще и все громче раздаются недоумевающие голоса : все они видели, как перед их угэрчи склоняли головы ургашские царедворцы, признавая его право на княжеский трон. Так почему же оттуда до сих пор нет подмоги?
К вечеру Илуге понял, что его бездействие только подливает масла в огонь тлеющего недовольства. Он увидел это на лицах своих вождей, когда, молчаливые и сосредоточенные, они собрались, грохоча сапогами, в пышно убранном зале аудиенций, где яркие стяги куаньлинов давно были убраны с шелковых стен, замененные бунчуками- звериными тотемами племен.
Обведя хмурым взглядом обращенные к нему лица, Илуге начал безо всяких предисловий:
- Я должен ехать в Ургах. После того, что случилось, нам не выстоять против куаньлинов в одиночку.
Повисло долгое, напряженное молчание. Илуге ждал, тяжело уперев колени в бедра.
Первым не выдержал Джурджаган. Его джунгары понесли самые сильные потери, потому что, гордясь их боевой выучкой, Илуге сам послал его и косхов Эрулена в самое пекло. Илуге было тяжело смотреть рыжему гиганту в глаза.
- Почему бы нам вообще не вернуться? - пожевав губы, спросил он, - Когда-то мы пришли, чтобы потрепать куаньлинов и отвадить их от наших земель. И вот уже три года наши воины не видели своих жен и детей. А куаньлины пусть себе воюют с Ургахом.
Остальные вожди согласно закивали, искоса поглядывая, тем не менее, на Илуге.
- Джурджаган, - едва начав говорить, Илуге почувствовал, как зародившийся гул одобрения мгновенно умолк, - Ответь мне сначала на один-единственный вопрос : почему куаньлины выстояли против нашей атаки?
Это был рассчитано жесткий удар, и Илуге с болью почувствовал, как могучие плечи джунгара закаменели:
- Наши люди бились, как...как львы! - вмешался Эрулен, менее выдержанный, - Всякого, кто назовет их трусом, я вызываю на бой. Включая тебя, угэрчи!
Илуге приподнял бровь.
- Разве я кого-то называл трусом? Напротив. И ты, и я, и Джурджаган - все знают, что куаньлины были нам не противники. Мы должны были смять их ряды, как рука сминает пчелиные соты.
- Я... расспросил своих людей, - тяжело сказал Джурджаган, - Они говорят - куаньлины были заговорены. Их не брали ни стрелы, ни железо. Никто из них не видел, чтобы после таких ударов выживали. Даже самый храбрый воин бессилен против...против этого.
- Так, значит, я не ошибся? - Илуге холодно кивнул, - И мы бились не против людей. Против гулей.
Вожди притихли. Все они либо знали, либо догадывались. Еще со времен падения Шамдо поползли шепотки об оживших покойниках и о таинственном исчезновении людей.
- Теперь я спрошу вас всех, - голос Илуге налился металлом, - Если лучшие из нас не смогли причинить ощутимого вреда, то что нас ждет, если мы последуем совету Джурджагана и вернемся домой? Кто из вас поручится, что следом наши женщины и дети не начнут рассыпаться кучами серого песка, а в ваши постели не заползет зло, рожденное ургашскими колдунами? Если и есть способ справиться с ними - то он там. И они, в Ургахе, ищут его!
- Тогда почему же они ищут его так долго? - прищурясь, спросил Эрулен. Его пальцы нервно сжимались, губы разрезала неприятная ухмылка.
- Это я и еду выяснить, - отрезал Илуге.
Люди снова притихли, осмысливая услышанное.
- Но я не могу оставить войско в бездействии, - тем временем продолжал Илуге, - Яньтэ пощадил нас и позволил отойти. Одно это говорит мне о том, что командующий куаньлинов все еще человек. И, возможно, сам не слишком хорошо осведомлен о происходящем. Но такая ситуация продлится недолго. Потому мне нужен тот из вас, кто сможет замещать меня в мое отсутствие. Джурджаган...я хотел поручить это тебе.
Великан вскинулся было, но замолчал под ледяным взглядом угэрчи.
- Я приказываю войску отойти на север, на равнины Шамдо. Пусть думают, что наши потери велики, и дух сломлен, - слова Илуге падали в ледяную пропасть молчания, - Джурджаган , ты поведешь их. Однако Эрулен, ты - ты должен остаться. Крепость Чэнду слишком важна. Потеряв ее, мы потеряем все, что завоевали в обеих Гхор.
- Мне... понадобится больше людей, - проронил тот. Пожалуй, озлобленным он не выглядел, и удивленным тоже - скорее, просто озабоченным.
Илуге на миг ощутил острый прилив благодарности к этому по природе своей веселому и добродушному человеку, на которого - уже в который раз! - мог положиться в трудный момент.
- Будут тебе люди, - скупо улыбнулся он и почувствовал, как настроение в зале начало меняться. Получив конкретный приказ и дело, которым можно себя занять, люди начали выпутываться из понемногу охватывавшей их липкой паутины суеверного ужаса. Вот так: названный ужас становится хоть чуть-чуть, а менее жутким.
- Что, если яньтэ Юэ все же решит повести свою армию на нас? - спросил Малих . В последней битве ему сломали нос, и теперь он машинально тер распухшую переносицу, когда был чем-то озабочен.
- Тогда войско должно отступить в степи. Но не к нашим кочевьям, - Илуге уже продумал этот вопрос. Он думал над ним всю ночь, - А на плоскогорье Танг. Так будет лучше. Увидев куаньлинские войска у себя в подбрюшье, ургаши, возможно, опомнятся.
Его слова вызвали мрачные улыбки на лицах.
Илуге поднял руку, собираясь продолжать, но в этот момент в зал буквально влетел один из стражников:
- Угэрчи! Там человек. Из Ургаха. Принес послание.
Сердце Илуге против воли пропустило один удар. С уверенностью, которой он вовсе не испытывал, он протянул руку за тубой, которую вошедший сжимал в руке.
- Наконец-то! - расплылся в улыбке Джурджаган.
Илуге сломал печать с изображением таоте - символического изображения Итум -Те, которым мать обычно пользовалась. Вглядываясь в сплошную вязь ургашского письма, он почувствовал, как комок подступает к горлу.
" В третий день праздника поминовения, - гласило письмо, - родился мальчик."
Ему не нужно было ничего объяснять. Наученная горьким опытом, Ицхаль даже сейчас оставалась осторожной, не упоминания никаких имен. Но Илуге понял все, что она оставила между строк.
- У меня родился сын! - закричал он, закинув голову к потолку. Счастье, как ослепительный луч света, ворвавшийся в темную юрту, захлестнуло его. Янира родила ему сына!
Джурджаган, отец четверых сыновей, расплылся в ответ, лица военачальников просветлели:
- Это добрый знак, - прогудел рыжий гигант, - Аргун не оставил нас!
- Да будут духи милостивы к ребенку и его матери! - подмигнул ему Эрулен. Ах да, он в свое время ведь тоже положил было глаз на Яниру. Впрочем, в отличие от Баргузена, он в свое время принял ее отказ со своей обычной легкостью.
- Слава угэрчи! - раздалось под сводами. Один раз, другой, третий, - все громче, пока звук не вынесло сквозь окна на площадь, где уже начинали собираться рядовые воины, привлеченные любопытством.
- Я должен ехать, - сказал Илуге. Перед его глазами стояло смеющееся лицо Яниры. Ее медные волосы, ее густо-синие глаза, ослепительно белая кожа с таким терпким и сладким, сводящим с ума ароматом... Какой он, их сын - рыжеволосый и синеглазый, как мать? Или, вернувшись, он увидит крошечное существо с глазами цвета мха, как у него самого? Илуге доселе еще никогда не испытывал такого чувства - огромной гордости и огромного изумления перед чудом жизни, столь неожиданной и столь бесконечной. - Я должен ехать немедленно!
***
В тронном зале князей Ургаха было тихо. Ицхаль не любила эту огромную, темную залу, все в которой было выстроено с целью производить на находящихся в ней впечатление собственной ничтожности. Ряды облицованных черным ониксом массивных колонн, соединявшихся на неимоверной высоте узкими стрельчатыми арками, величественный купол потолка с вечно притаившейся под ним темнотой, невозмутимые каменные лица статуй, - все это, по ее мнению, куда более подходило для усыпальницы.
Зал был построен ее прадедом Монаригампо - этот жестокий и властный старик знал толк в атрибутике власти. Теперь эта власть по странному стечению обстоятельств фактически принадлежит ей, - ей, которая всю свою сознательную жизнь была озабочена только тем, чтобы эта самая власть, находившаяся тогда в реках ее братьев, не сломала ее, не смяла, как рука гончара - кусок бесформенной влажной глины.
- Мама! - в зал, восторженно визжа, влетел Цаньян Джамцо, а за ним, - сконфуженный воспитатель. Его звали Лунг, и, по словам Дордже Ранга, порекомендовавшего ей этого спокойного тучного монаха, он был способен не только на то, чтобы выносить шалости трехлетнего малыша.
Ицхаль тихонько вздохнула. Да, ее сыну требовалась защита. Днем и ночью.
- Мама! Посмотри, как я умею!
Малыш быстро вскарабкался ей на колени и продемонстрировал свое новоприобретенное великолепное умение свистеть, сунув в рот два грязных пальца. Великий Падме, откуда он только умудряется найти во дворце столько грязи!
- Молодец, - рассеянно кивнула Ицхаль, извлекая руки Цаньяна у него изо рта и протирая смуглые пальчики салфеткой, поданной воспитателем.
- Мама, - настойчиво теребил ее малыш, - Лунг сказал, скоро приедет мой брат. И-лу-ге, - старательно выговорил он по слогам.
- Правда! Я рада, что ты помнишь его.
- Он таа-кой большой! - восторженно раскрыл глаза Цаньян, - Когда я вырасту, я тоже стану такой, мама?
- Станешь.
Скорее всего, Цаньян вырастет совсем не похожим на ее старшего сына. В отличие от высокого, светловолосого, как и она сама, Илуге, Цаньян уже сейчас был смуглым, черноволосым и черноглазым, с характерным скуластым лицом шерпа - коренных обитателей Ургаха. Его отец был таким.
Цаньян спрыгнул на пол. Его длинная, до полу судхар, - нечто среднее между халатом и балахоном, которую носили мужчины в качестве исподнего, богато расшитая золотой нитью, сидела на нем коробом, и мальчик в ней выглядел презабавно.
- И И-лу-ге даст мне подержать свой меч? Тот, с большим камушком?
Ицхаль в очередной раз удивилась потрясающей памяти ребенка. Впрочем, этот ребенок постоянно ее удивлял. Но и пугал одновременно.
- Если ты будешь себя хорошо вести, - даст обязательно.
- А своего волшебного белого коня даст?
- Коня не даст, - строго сказала Ицхаль. Сердце гулко стукнуло о ребра. Цаньян никак не мог знать ничего о знаменитом Арголе, - Ты еще слишком маленький.
Цаньян надул губы, но тут же снова разулыбался.
- А меня с собой возьмет покататься?
- Возьмет.
Вообще-то у Ицхаль не было уверенности ни в одном из щедро розданных обещаний. Цаньян еще слишком мал, чтобы понимать, что именно он стоит между Илуге и его правом на трон. Конечно, хотелось бы верить, что ненависть Илуге к отцу Цаньяна не распространится на сына. Но кому как не ей, Ицхаль, знать, что узы крови в борьбе за власть не имеют никакого значения...
"Будь ты проклят, Горхон! Даже если ты уже проклят!"
Видя, что Лунг нетерпеливо переминается с ноги на ногу, Ицхаль слегка приподняла бровь.
- Моя госпожа, - выражение его лица было озабоченным, и Ицхаль насторожилась, - Я думаю, вы должны знать. Цаньян опять убежал.
- Я вижу, - усмехнулась Ицхаль. Цаньян умудрялся буквально просачиваться туда, куда ему хотелось. Как он это делает, никто не мог понять.
- Моя госпожа, он исчез из закрытой комнаты, - с нажимом произнес Лунг, - На моих глазах. Просто... исчез.
Ей не хотелось об этом думать. Не сейчас.
- Я...подумаю об этом, - Ицхаль слабо шевельнула пальцами, - и посоветуюсь с Дордже Рангом и Цзонхавом. А пока не отлучайтесь от него ни на минуту.
Лунг одарил ее немного обиженным взглядом, давая понять, что последняя фраза явно была лишней.
Когда Лунг вывел мальчика из зала, Ицхаль тяжело оперлась о гладкие прохладные ручки выточенного из цельного обсидиана тронного кресла.
Итак, трехлетний Цаньян владеет способностью не просто ускользать, а перемещаться туда, куда пожелает. У нее самой такое получалось только дважды, и оба раза было связано с предельным напряжением. Однако магические способности Горхона, бывшего главы школы Омман, были гораздо выше ее собственных. Собственно говоря, это же можно сказать почти обо всех, занимающих достаточно высокое положение в своей секте.
Не считая того, что она - Ярлунга. Избранница богов, чьи желания сбываются. Дар опасный, неуправляемый и странный, принесший в ее жизнь куда больше страдания, чем ощущения власти и силы. И неизвестно каким образом имеющий ( или нет?) продолжение в ее сыновьях.
Ицхаль устало потерла пальцами ноющие виски. Ей следует сосредоточиться на главном, с шалостями Цаньяна она разберется позже. Илуге прислал через птичью почту весть из Чод. Посылая ему весть о рождении сына, Ицхаль надеялась, что он приедет. И ... боялась этого.
Вчера она получила извести лично от Дордже Ранга: Илуге пересек горы и вышел к монастырю Уззр. С ним, ( о, это было важно, очень важно!) всего сотня его варварских вассалов. Разведчики на плоскогорье Танг тоже не заметили никакой активности. Это значит, что огромная армия, вторжения которой так опасаются здесь, не ожидает своего угэрчи на границе. Это все еще означает мир. Теперь она, Ицхаль, может бросить в лицо всем, кто месяцами разглагольствовал о необходимости быть осторожными, свои обвинения.
Ей следует ожидать сына, быть может, уже завтра. Не смотря на ту сумятицу, что она чувствовала при мысли о неизбежности их разговора, Ицхаль чувствовала глубокое облегчение: поздней весной перевалы коварны, поздние лавины иногда сходят с кажущихся незыблемыми ледников...
И он жив, ее сын, ее великолепный странный сын-варвар. Он все еще жив, несмотря ни на что.
Дверь зала выходила на юг, входящий же смотрел на север. Ряды высоких узких окон освещали этот огромный сумрачный зал на рассвете и закате и сейчас потоки пыльного золотисто-розового света, наконец, наполнили мрачное помещение теплотой.
Она достала гребень и принялась расчесывать свои длинные волосы цвета выгоревшей соломы, светлыми ручейками стекающими с плеч. Ее платье из мерцающего серебристого куаньлинского шелка в лучах заката отливало потрясающим оттенком распускающегося яблоневого цвета, и Ицхаль неожиданно улыбнулась, проведя пальцами по сверкающей ткани. После того, как , будучи жрицей, она почти двадцать лет носила грубые и темные одеяния монахини, возможности вновь одевать светлые и яркие тона вызывала у нее чувство, сравнимое с тем, с каким ребенок втайне примеряет наряд, который ему позволено одеть на... ( придумать праздник). А последние дни она одевалась особенно тщательно. Она скоро увидит сына, и ей, - стыдно сказать! - хотелось поразить его
Когда по гранитной брусчатке центральной площади застучали копыта, Ицхаль все еще была в тронном зале, наедине со своими мыслями. Ей не нужно было вставать, чтобы понять : это Илуге.
Ицхаль хлопнула в ладони, приказывая слугам внести факелы. Сейчас она увидит сына!
Звук шагов по длинному коридору, ведшему в тронный зал, показался ей грохотом. Ицхаль встала.
Увидев Илуге, усталого и запыленного, во главе плотного строя хмурых вооруженных степняков, Ицхаль даже слегка растерялась.
Зеленые, как у нее, глаза сына были холодны как лед. На голову выше окружающих его воинов, он шагал широко и уверенно, правая рука на рукояти своего знаменитого меча, пальцы левой в кольчужной рукавице сжаты в кулак.
Он был одет в обычную одежду степняков, - грубый черный халат из овечьей шерсти и меховую безрукавку мехом вовнутрь. Простой кожаный шлем с султаном конского волоса и широкими нащечниками скрывал светлые, почти белые волосы, безошибочно выдававшими его ургашское происхождение. Однако ни один человек из постепенно наполнявших зал сановников не перепутал бы его ни с кем из ургашей. Даже те, кто никогда раньше не видел.
- Мой сын! - Ицхаль попыталась улыбнуться как можно естественней. Стоявший в дверях человек с неприятно блестевшими льдистыми глазами казался таким огромным, таким опасным, таким...чужим.
Илуге коротко кивнул ей, не замедляя хода. Подошел почти вплотную, угрожающе нависнув и обдав резким запахом мужчины, который провел в дороге не один день.
Почти отодвинув ее, он поднялся на три ступени и опустился в тронное кресло.
По залу прошел легкий гул.
Никто не сомневался в праве Илуге, сына Ицхаль Тумгор и старшего в роду ургашских князей, на трон после ужасной смерти князя Ригванапади. Однако все при дворе знали и то, что последовало за этой смертью.
Князя убило чудовище. Однако чудовище это, - гхи, - было сотворено жрецами секты гхи из трупа убитого князем жреца. Из трупа Горхона, - главы самой могущественной в Ургахе школы Омман. Честолюбивого, расчетливого, безжалостного. И опасного.
Именно этот человек был отцом Цаньяна Джамцо, второго сына Ицхаль. И именно этот человек, - точнее, чудовище, в которое он был превращен, - потребовало трон князей Ургаха. Для своего сына.
Илуге тогда уехал почти сразу: куаньлины стягивали армию к границам Гхор, и он не мог оставлять без командования свое степное войско. И вот он вернулся.
" Вернулся, чтобы заявить свое право на трон", - с некоторым испугом подумала Ицхаль, глядя, как руки сына тяжело ложатся на гладкие подлокотники, - " С моей стороны было ошибкой воспринимать его просто как кресло, на котором я любила засыпать в детстве, когда еще был жив мой отец".
- Где мой сын? - произнес Илуге, все еще не снимая шлема. Князья Ургаха на официальных церемониях одевались причудливо и роскошно, но, вдруг подумала Ицхаль, она еще не видела на этом троне человека, который бы излучал столько властности безо всяких побрякушек. Один звук его голоса приносил сюда, в это место, отголоски огромных пространств, запах дыма... и крови. Запах войны.
- Я опасалась за Яниру и еще осенью отправила ее в один из удаленных храмов. Здесь их нет, но я все подготовила к тому, чтобы ты мог навестить их, когда пожелаешь, - осторожно сказала она, склоняя голову. Непринужденного приветствия не получилось - ее сын явно намерен продемонстрировать всем и каждому, что вернулся их законный господин. Глазами она отыскала среди свиты угэрчи бритый затылок Дордже Ранга, - именно его монастырь первым принимал любых гостей со стороны Гхор. Старый монах был по обыкновению невозмутим, засунув руки в рукава своего грубого коричневого балахона.
- Отчего же ты не подготовила все здесь к моему приезду? Я думал, - еду праздновать рождение своего сына и наследника ургашских князей. Или это не праздник и для моего народа тоже?
Ицхаль слегка покраснела. Она слишком привыкла к тому, что эрцэнэ, - наследным принцем, - считают Цаньяна.
- Илуге, я посчитала, что празднества только повредят. Тебе, - а теперь и твоему ребенку, - все еще грозит опасность...
- Только перепелки прячутся в траве, когда завидят сокола, - в ургашском выговоре ее сына на глазах появлялся варварский акцент. Ицхаль сдержала желание поморщиться. Она была уверена, что собравшиеся, жадно ловившие каждое слово, не обойдут это своим вниманием.
- Глупо вкладывать в колчан стрелы, у которых еще нет острия , - неожиданно вмешался Дордже Ранг. Жрец подошел к женщине и теперь стоял, расставив ноги, со своей обычной полуиздевательной усмешкой.
- Я полагал, что вы здесь, в Ургахе, куете для меня это острие, - рыкнул Илуге, - А вы, похоже, соревнуетесь в красоте слов, сказанных друг другу!
- Работа, которую делает другой, всегда кажется пустяковой, - парировал жрец, - Особенно когда сам никогда ее не делал.
- Вот именно, - под тяжелым взглядом Илуге даже Дордже Ранг отвел глаза, - Возможно, здесь вам казалось пустяковым, что мои воины умирают в боях, в которых невозможно победить. И именно благодаря им армия гулей, - не куаньлинов, а гулей! - еще не стоит под стенами Йоднапанасат!
- Нам так не казалось, Илуге, - примирительно сказала Ицхаль, - Мы делали все, что могли.
- Тогда у вас другое чувство времени, - слова сына хлестали, как бич, - Я не вижу следов усталости ни на одном из этих сытых лиц, - он резким жестом обвел залу, - В то время как в последнем бою я потерял пятнадцать тысяч воинов. Пятнадцать тысяч!
- Мне очень жаль, - ей было страшно поднять глаза. Ей!
Однако в жестоких словах Илуге была пусть не вся, но правда. Иногда Ицхаль и самой казалось, что их поиски затянулись. Она часто спрашивала об этом Дордже Ранга, но он только хмуро качал головой. Возможно, ей следовало быть более настойчивой.
- И почему ургашское войско не было выслано мне на помощь?
Ицхаль опешила.
- Ургашские войска никогда не покидали пределов княжества!
- Я видел достаточно сожженных охоритских становищ, чтобы не поверить в это, - отрезал Илуге. - Войско ургашей подчиняется своему князю? Тогда я приказываю им выступать в Гхор немедленно!
- Но мы не можем оставить Ургах без защиты!
- Тогда для чего в Ургахе существуют боевые секты? Пришло время использовать магию монахов для дела, а не для пустопорожних рассуждений!
Разговор потерял уже всякую видимость радостной встречи. Ицхаль понимала, что Илуге вряд ли приедет довольным и надеялась, что известие о рождении сына смягчит его гнев. Она надеялась что, когда у них будет время все это обсудить, рядом не окажется двух сотен свидетелей. Тогда она смогла бы сказать ему, что в Ургахе тоже существуют противоборствующие группировки и он должен быть очень, очень осторожен, чтобы научиться ими управлять.
- Это серьезный разговор. Быть может, он подождет до завтра? Ты, конечно, очень устал, - Ицхаль попыталась сменить тему.
- У меня нет времени нежиться на подушках, в то время как мое войско терпит одно поражение за другим. Я решу этот вопрос прямо сейчас - или я немедленно прикажу Джурджагану отвести войско через Три Сестры назад, в степи.
- Ты не сможешь этого сделать! - ахнула Ицхаль. Ее глаза встретились с Пунцогом, сменившим Эхэ-Гэсэра на посту командующего ургашскими гарнизонами. Этот человек активно продавливал в умах стратегию " второй линии обороны".
" Твой сын - законный князь Ургаха, - вкрадчиво, мягко убеждал он ее, - У него не может быть другой цели, кроме как защитить свой трон. Конечно, он использует свое варварское войско как заслон на пути в Ургах. Мы же должны беречь свои силы для того, чтобы Ургах оставался неприступным в любом случае".
Теперь ей была видна брешь в его рассуждениях.
- Могу и сделаю, - отрубил Илуге.
- Ты, правящий князь, не должен оставлять Ургах беззащитным, - Пунцог, - рослый слегка грузноватый мужчина с породистым лицом истинного потомка Итум-Те, решил вклиниться в разговор. Их в свое время представили друг другу очень скоропалительно, учитывая, какие события разворачивались вокруг, однако Илуге узнал его, и тут же развернулся.
- Я не получил ни одного доклада о состоянии своего ургашского войска, - холодно произнес он, сделав ударение на слове "своего", - У тебя, Пунцог, есть оправдания для этого?
- Я докладывал твоей матери, - смутившись, пробормотал Пунцог.
- Моя мать не является правящим князем, - тем же ледяным тоном продолжил Илуге, - Я удивлен, что ты считаешь ее таковой.
Это был конец ее надеждам еще вернуть все в более или менее спокойное русло. Пунцог побагровел:
- Правящий князь Ургаха должен находиться в стране! - выкрикнул он.
- Правящий князь Ургаха сам решает, где ему быть, - пальцы Илуге сжались в кулаке и в мертвой тишине каждый услышал, как заскрипели сминаемые кольчужные кольца, - А дело остальных - подчиняться тому, что он посчитает нужным. Я приказываю немедленно вооружить войско и направить его в Гхор.
Пунцог какое-то время стоял молча, белый от бешенства. Но самоконтроль возобладал и он, наконец, медленно наклонил светловолосую голову.
- Столица может выставить двадцать тысяч, не считая тех, кто несет службу в гарнизонах у перевалов. Но этот гарнизон необходим для защиты Йоднапанасат на случай внезапного нападения....
- Я приказываю снять гарнизоны на всех перевалах со стороны северных степей. Я сам являюсь лучшей защитой от нападения со стороны степных племен. Ваши гарнизоны вот уже год зря едят свой хлеб.
Это было унизительно и жестоко, но Пунцог не посмел возразить. Еще больше побледнев, он коротко кивнул и буквально вылетел из тронного зала. Его удаляющаяся спина, - неестественно выпрямленная , обтянутая дорогим сине-золотым шелком, - просто излучала сдерживаемое бешенство.
" Ты нажил врага", - обреченно подумала Ицхаль, - " Не стоило так..."
Тем не менее, напряжение начало потихоньку спадать. Самое время предложить ужин...
- Илуге! - в полуоткрытую дверь тронного зала змейкой проскользнул Цаньян. Не обращая на собравшихся сановников ни малейшего внимания, он стрелой подлетел к трону и принялся карабкаться на колени брату, восторженно визжа.
- Эрцэнэ Цаньян! Как можно! - в залу, всплескивая руками, торопился Лунг.
- Эрцэнэ? - лицо Илуге, растерянного неожиданной атакой малыша, самозабвенно пытавшегося вытащить меч Орхоя из ножен, застыло.
Лунг, поняв, что совершил непростительную оплошность, поднес пальцы в губам. Дордже Ранг еле заметно сощурился.
Эрцэнэ - как исстари величали наследника правящего князя. Теперь этот титул Цаньяну больше не принадлежал.
- Почему моего брата все еще зовут эрцэнэ? - Илуге повернулся к матери.
- Это была просто оговорка, - Ицхаль неуверенно улыбнулась.
- Я так не думаю, - она кожей чувствовала исходящие от сына волны подозрительности и злости, - Похоже, никто здесь не считает моего сына наследником ургашского трона.
- Ургах не привык к отсутствию правящего князя, - беспомощно пробормотала она.
- Ургах не успел привыкнуть к моему присутствию, хочешь сказать? - безжалостно продолжил Илуге, - Ургаху, - и тебе! - куда удобнее считать правительницей Ицхаль и ее маленького сына, чем неизвестно как и откуда появившегося варвара с его варварским войском?
- Что ты говоришь!? - ужаснулась Ицхаль.
- Правду, - тяжело сказал Илуге, - Думаю, многие из тех, что присутствует здесь, втайне хотят, чтобы я сложил голову в Гхор вместе со своими воинами. По крайней мере, это все объясняет.
- Это не так! - запротестовала Ицхаль, чувствуя, что слова ее совершенно не убедительны. Она умоляюще покосилась на Дордже Ранга. Тот неодобрительно пожевал губами. А потом сказал
- Власть люди отдают тем, в кого верят. Твое степное войско верит в тебя, угэрчи Илуге, потому что ты дал им то, к чему они стремились. Люди в Ургахе пока видят только это. И справедливо опасаются, что между интересами своих степняков и интересами Ургаха ты выберешь первое. Для того, чтобы обрести реальную власть, ты должен спросить себя: кто ты - угэрчи, воин племени джунгаров, или Илуге - князь Ургаха. Князь Лавин. Что еще есть у тебя общего с нами, кроме крови и имени?
В зале стояла мертвая тишина. Цаньян Джамцо, пользуясь общим замешательством, наконец, вскарабкался на спинку трона, уселся на нее, поставив ножки на плечи брата. И заявил:
- Теперь я сижу выше тебя. Значит, теперь я - князь!
Ицхаль метнулась к трону, теперь уже всерьез испугавшись. Торопливо стащила вниз упирающегося сына, который громко заплакал, требуя вернуть его туда " откуда так хорошо всех видно". Остальные, затаив дыхание, следили за Илуге.
Он встал, криво улыбнулся. И сказал брату:
- Что ж, Цаньян, я вижу, у тебя были хорошие учителя.