Аннотация: Отказавшись от ханства ради спасения матери, Илуге отправляется за ней. Только вот доживет ли она до встречи? Как ни странно, ответ на этот вопрос в руках Юэ.
Глава 16. Дни мертвых
Когда Илуге, Баргузен и Элира, полностью собранные в дорогу, подъехали к месту, где Илуге приказал собраться тем, кто будет готов с ним идти, Баргузен только изумленно присвистнул. Вместо тридцати воинов, которых он просил у Маруха, на равнине за кольцом юрт собралось не меньше трехсот. Завидев его, всадники вскочили в седла, всем своим видом выражая готовность. Многие держали под уздцы запасных лошадей.
- Я всегда знал, что ты большой скромник, брат, - хмыкнул Баргузен, - Зря ты отказался от ханства.
- Уж ты бы точно не отказался, - съязвил Илуге, подъезжая.
Им пришлось потратить какое-то время на уговоры, чтобы отобрать с помощью Элиры тех, кто мог хотя бы отдаленно сойти за шерпа - коренной народ Ургаха, живший в этих горах еще до того, как туда явились белоголовые пришельцы с запада. Набралось около семидесяти человек, - молодые, хорошо показавшие себя в походе на тэрэитов воины. Слишком много, но пришлось бы потратить больше времени на препирания, - каждый был настроен решительно.
Когда воины уже выстроились, готовясь выступить, появился Чиркен с двумя рослыми челядинцами, ведя на поводу вороного жеребца. Илуге издалека узнал Аргола.
Лицо новоявленного хана было хмурым.
- Держи. Мой дед обещал его тебе. Он твой, - резковато сказал он. - Мне чужого не надо.
- Благодарю тебя, хан, - спокойно и почтительно ответил Илуге, хотя внутри у него стало горячо-горячо, - Это лучший подарок. И ко времени.
- Возьми это, - Чиркен протянул ему Дорожную Тамгу, - знак мирных намерений для прохода по чужим землям.
- И за это спасибо, хан. Я не подумал, - Илуге серьезно кивнул, глядя Чиркену в глаза.
Он и так видел, что Чиркен злится на него. Однако хан ограничился только мрачным взглядом исподлобья, гикнул и галопом пустил коня назад к становищу - знал, что у Илуге нет времени на разговоры. Следовало выезжать немедленно.
Они ехали так быстро, как могли и как позволяли им запасные лошади. В любой момент снегопады могут сделать перевалы опасными, объяснила Элира. После некоторых колебаний было принято решений проникнуть в Ургах через перевал Косэчу, - плоскогорье Танг, через которое лежал путь на перевал Тэмчиут, слишком хорошо просматривалось, и кроме того, не исключено, что князь после недавних событий выставил дозорных.
Перевал Косэчу был единственным, которым пользовались редко, - из-за его почти полной непроходимости. Однако в землях горных охоритов, владениях Кухулена-отэгэ, побратима Темрика, Илуге надеялся найти проводника. Надо молить всех небесных тэнгэринов, чтобы снега не перевале легли еще не слишком высоко. Иначе...иначе они опоздают бесповоротно.
Их путь сейчас лежал на юго-запад, по южному побережью озера Итаган. Они вышли к озеру на третий день нелегкого пути у устья реки Лханны, - широкой, но мелкой каменистой речки. Кое-где река уже начинала замерзать, но за счет быстрого течения ее еще можно было перейти. За Лханной начинались земли ичелугов.
Илуге против воли ужаснулся тому, что сделал этот злополучный поход с теми , кто поверил обещаниям принцев. Попадались целые брошенные становища, - неприютно хлопали пустые пологи юрт да выли одичавшие собаки... Тяжелое зрелище. Завидев их, ичелуги, - в-основном, одни женщины! - в своих обезлюдевших становищах были мрачны и неприветливы. В их глазах Илуге без труда читал грызущую тоску безысходности : теперь, после этого злополучного похода, племя было обречено окончательно. И вместо былой слепой ненависти в его сердце родилась мучительная жалость, и остатки былых сомнений понемногу растворились в ней.
Много ли чести мстить тем, кто и так стоит на коленях?
Теперь Илуге знал что старый хан был прав. Как бы он ни пришел к этому, предсказанному ему выбору - он его сделал. Он не будет больше ночами мечтать о мести этим женщинам и старикам с застывшим в глазах испугом. Он отомстит за женщину по имени Лосса, - ту, что вырастила его по приказу матери, за мать Яниры, - но отомстит тем, кто стоял за ослепленными жаждой наживы глупцами. Отомстит куаньлинам. Если, конечно, останется жив.
Еще через два дня равнина сменилась предгорьями, поросшими густым лесом, и сквозь стволы деревьев завиднелась река Шикодан. Они пересекли границу владений охоритов, и здесь людей бстало попадаться больше. Все они, узнав, что они едут к Кухулену -отэгэ, становились дружелюбными, показывали дорогу. По их подсказкам они в сумерках выехали на тропу, которую охориты проложили вдоль русла реки, и начали подниматься вверх, в предгорья, к зимнему становищу горных охоритов. Подъем становился все тяжелей, солнце село в розовую морозную дымку и темнота окутала сумрачный лес. Илуге осмотрел измученных дорогой людей и приказал пораньше остановиться на ночлег. По крайней мере, топлива здесь вдоволь, - в степи зачастую приходилось проводить ночь безо всякого обогрева.
Воины, обрадованные передышкой, разожгли несколько костров, с наслаждением греясь. Кто-то затеял варку мяса в кожаных мешках по джунгарскому обычаю, и над привалом поплыли упоительные запахи. В ранних зимних сумерках, под навесом ветвей стройного кедрача было тепло и тихо. Илуге как вожаку похода принесли несколько кусков мяса, захваченных с собой, - зимой можно было возить мясо в сумах, так как, замерзшее, оно не портилось долгое время. Илуге с наслаждением жевал, слушал, как пересмеиваются его люди, как Баргузен, быстро освоившись с обстановкой, уже травит им какие-то свои байки. Баргузену - ему что? Илуге даже где-то завидовал его острому языку и способности дать мгновенный словесный отпор: самому ему при случае все как-то ничего на ум не приходит, а задним умом, как известно, каждый крепок. Невеселый он, должно быть, не бойкий. Что ж, на то Старик и сотворил людей не одинаковыми, а разными, чтобы жить им вместе веселей было.
Какая-то часть его после рассказа Элиры постоянно пребывала в напряжении. Поэтому, - может, ему и показалось? - но когда рядом вроде бы всхрапнула чужая лошадь, Илуге постарался незаметно отойти в тень. Отойдя от костра, он сделал круг, по колено проваливаясь в снег, чтобы подойти к тому месту, откуда, как ему показалось, звук доносился. Его глаза различили тени, чуть более темные, чем окружающий их сумрак. Всадник. Один. Какой-то охоритский соглядатай? Джунгарский мальчишка, решивший последовать за ними во что бы то ни стало? Или...призрачный убийца, подкрадывающийся, чтобы напасть? Дыхание у Илуге перехватило: он увидел сквозь путаницу веток светловолосую голову Элиры: откинув меховой капюшон, она о чем-то тихо разговаривала со своими монахами.
Чужак, увлеченный подсматриванием, даже на заметил, как Илуге подошел совсем близко. Однако оружия он в руках не держал и выглядел для призрака слишком живым. Илуге чуть перевел дыхание и снял руку с рукояти меча: убивать не стоит. Он прыгнул чужаку на спину, заломил руку, одновременно сбивая в снег шапку. Послышался всхлип, и он обнаружил, что смотрит в лицо морщащейся от боли Нарьяне.
- Что ты здесь делаешь? - прошипел он ошарашенно.
- Отпусти! - девушка вырвала руку и принялась растирать ее, - За вами иду, что!
- С ума сошла! - чуть не завопил Илуге, - Немедленно поворачивай назад!
- И не подумаю, - Нарьяна упрямо выдвинула подбородок, - Я пойду с вами!
- Тьфу! - Илуге в сердцах сплюнул, - Это тебе не по чучелам мечом рубить. Я приказываю - назад!
- В некоторые моменты я не настолько уж бесполезна, как кажется... вождь, - язвительно сказала Нарьяна, поднимаясь и стряхивая снег, набившийся за воротник, - Ургашку же ты с собой потащил?
- Ты о чем? Она - наш проводник! - изумился Илуге.
- Ну, раз она может идти, значит, и я могу, - решительно заявила девушка, - И тебе меня не остановить.
- Я - вождь в этом походе. Ты должна меня слушать!
- А, так ты все же берешь меня с собой в поход? - обрадовалась девушка, - Если возьмешь - буду слушать! Не возьмешь - поеду следом на свой страх и риск!
- Я - сказал - немедленно домой! - Илуге и не заметил, как начал кричать.
- И не подумаю!
- Я буду за тебя беспокоиться, - почти простонал Илуге - Это может мне помешать...
- Нечего за меня беспокоиться. Я - воин, - серьезно сказала девушка, - Или, когда ты помогал нам на тренировках, ты считал, что это мы просто дурачимся?
- Но не сейчас!
- Почему? Сейчас! Ты взял с собой слишком мало людей! Я беспокоилась!
- Хорошо, хоть Яниру не додумалась прихватить, - вздохнул Илуге.
Привлеченные перепалкой, прибежали воины, изумившись при виде Нарьяны. Взяв девушку за руку, Илуге потащил ее к огню.
- Иди, обогрейся. Но утром - чтоб духу твоего здесь не было!
- Погоди, - вдруг сказала Элира, немало его удивив, - Быть может, даже хорошо, что нам в этом поможет женщина.
- Что-о-о?
- Не думал же ты, что мы будем прорываться в Ургах с боем? - пожала плечами жрица, - Самым лучшим, на мой взгляд, будет вырядиться танцорами. Сейчас в Ургахе наступают Дни Мертвых, и по этому поводу обычно полно странствующих актеров, дающих представления.
- Актеров? Какие из нас актеры?
- Да ты не знаешь ургашских представлений, - отмахнулась жрица, - Все актеры одевают огромные раскрашенные маски и изображают разные сцены из легенд. Они проходят от селения к селению, громко дуют в дудки и гремят в барабаны, чтобы отогнать злых духов. Это создает столько шума, что в нем потонет ваш чужеземный выговор, если вдруг кто надумает с вами поговорить. И потом, их пропускают везде беспрепятственно. Сценки в-основном разыгрываются на тему битвы добрых и злых духов, так что все это сродни вашим...шаманским обрядам. А к ним простые люди из суеверия относятся серьезно.
- Идея хороша, - кивнул Илуге, - Если мы сможем достать подходящий наряд. Но причем здесь Нарьяна?
- Чем больше в группе женщин - тем более безобидной она кажется, - пояснила Элира, - По традиции, все роли в таких пьесах разыгрывают мужчины, но женщины часто подпевают, или играют на каких-нибудь инструментах.
- Я смогу только бить в барабан, - мрачно сказала Нарьяна. Ей ее предполагаемая роль явно не нравилась.
- Пойдет, - невозмутимо согласилась жрица. Илуге показалось, что в глубине ее серых глаз мелькнула смешинка.
- Обычно впереди такой процессии идет послушник или жрец, читая священные тексты для сцены, которая разыгрывается, или распевая заклинания, - продолжала рассказывать Элира, - Мои волосы - наследство Итум Те, - послужат нам пропуском в Йоднапанасат. Однако одежду моей школы мне одевать нельзя. Скорее всего, меня ищут.
- Нам еще надо пройти перевал Косэчу, - напомнил Илуге, - Так что будем заботиться обо всем остальном тогда, когда это будет необходимо.
- Я уверена, что все остальные твои решения будут столь же мудры, о вождь, - ехидно промурлыкала женщина.
***
Кухулен встретил их, как и остальные охориты в его становище, - неприветливо, но без явной враждебности. Разрешил остановиться в устье перевала вместе с запасными лошадьми, - Илуге настоял, что часть отряда стоит оставить на тот случай, если придется возвращаться с боем. Джунгары возмущались и ворчали, но ему удалось настоять на своем, - в конце концов, религиозная процессия с таким количеством рослых мужчин в мире гораздо более низкорослых,чем джунгары, шерпов, может вызвать подозрения. Не смея задерживать хулана, они уже на следующий день после визита к нему начали подъем к перевалу. Данный Кухуленом проводник должен был провести их через перевал и вернуться - обратно дорогу придется прокладывать самим.
Перевал Косэчу лежал перед ними на немыслимой высоте: небольшая седловина между двумя горными пиками, упирающимся, кажется, в самое небо. Илуге до глубины души был поражен торжественной красотой встававших перед ним гор, игрой красок на их вершинах в те моменты, когда становилось ясно, и дикой и печальной картиной заволакивавшего их тумана, обещавшего бураны. Большую часть дороги приходилось, спешившись, вести коней на поводу. Кроме того, предупредила Элира, в Ургахе им придется передвигаться пешими, - по крайней мере, в людных местах. Лошади в этой горной стране были, скорее, предметом роскоши, так как основную вьючную силу представляли яки. Возможно, придется еще раз разделиться, чтобы гнать лошадей к столице под видом торговцев.
Горы надвигались на них, пока совершенно не заслонили солнце. Только на закате Илуге успевал поймать на своем лице его редкие лучи, оборачиваясь назад, в долину, и глядел на заснеженную равнину, перерезанную извилистой лентой реки. Шикодан уже кое-где замерзла полностью. Предстоит суровая зима....
На полпути их застиг сильный снегопад. Проводник, озабоченно цокая языком, смотрел на мутную серую пелену, кружившуюся над вершинами, и бромотал себе под нос что-то невразумительное. Лес поредел, а тропинка, по которой они поднимались, стала узкой и обледенелой. Приходилось большую часть времени глядеть себе под ноги, видя перед собой только лошадиный круп или обтянутую меховой дохой спину.
Два дня прошли как в тумане, в бесконечной борьбе с землей, словно притягивающей из назад, к себе. Лошади еле плелись, оскальзывались и жалобно ржали. Люди помрачнели, перестали подбадривать себя шутками и упрямо карабкались вверх, закутав в меха даже лица. Дорога становилась все круче. Чахлые кустики исчезли совсем и там, где ветер выдувал из лошин снег, Илуге видел только серые выщербленные камни, нависающие над головой. Это было незнакомо и пугало. Пугали узкие ущелья, лабиринты каменных нагромождений, целые скалы, сорванные с вершин и валяющиеся на пути, словно обломки палиц древних великанов.
Еще выше холод стал нестерпимым даже для них, привычных к трескучим морозам степей. Потому что ветер здесь дул непрестанно, забираясь в каждую щель, набивая за воротник, за голенища сапог мелкий колючий снег. На третье утро ударил еще более сильный мороз, вспыхнуло из-за гор ослепительное розоватое солнце и Илуге, всю ночь пытавшийся хоть как-то отгреть дрожавшую Нарьяну, увидел, что их цель уже близка.
Последний отрезок пути оказался кошмарным. Люди, замерзшие и усталые, еле плелись, лошади дрожали от холода и не слушались, дышать становилось все тяжелее. Они еле позли вдоль кромки обрыва, с ужасом заглядывая в синеющую бездну, и Илуге думал о тех, кто не вернулся с перевала Тэмчиут: рассказы были страшны, но до сих пор он не представлял, какова могла быть действительность. Ургашские принцы подняли степняков на заведомое самоубийство.
Наконец, едва после полудня, совсем не заметив как, они прошли высшую точку перевала Косэчу. Илуге понял это только по тому, что его ноги вдруг понесли его сами собой, и лошади оживились. Дорога пошла вниз. Подняв глаза, он остановился, как вкопанный, не замечая ни изнуряющего ветра, ни собственной усталости. Горы расступились, и перед ним простирался Ургах, княжество из легенд. Княжество имело форму почти правильного круга с крестом внутри, образованным руслами небольших речушек. Кое-где вдали поблескивали яркие пятна озер. Внизу виднелись темные группки селений, жмущихся к бокам величавых вершин, и распаханные, припорошенные снегом бело-бурые горные террасы. Одно из поселений, - самое близкое, - было обнесено стеной: удивительное зрелище, Илуге впервые видел огороженное место. Вдалеке что-то ярко сверкало ровным желтым огнем, будто далекая звезда.
И над всем этим, словно надсмехаясь над жалкими попытками людей лелеять мысли о величии, возвышались горы. Горы, горы, и горы, ряды хребтов и сверкающие в солнечном свете вершины, поднимавшиеся иззубренными спинами все выше, и выше, словно слуги, несущие дары к подножью трона властелина. Чтобы, наконец, склониться в поклоне перед белоснежной горящей вершиной Падмаджипал.
- О Вечно Синее Небо! - выдохнула Нарьяна у него за спиной, - Неужели ты здесь родился?
- Да, - удивительно мягким голосом сказала Элира, тоже глядя вниз на заснеженное чудо, - Вон там, где горит желтый огонь. Это горят золотом на солнце крыши княжеского дворца в Йоднапанасат.
- Никогда не видел ничего более прекрасного, - с трудом выговорил Илуге. Суровое величие и пронзительная красота этих мест были такими, что в груди что-то заныло, словно зубы пьющего из родника. Помолчав, он добавил куда менее вдохновенно: - Значит, она там?
- Да. - Элира резко втянула воздух сквозь стиснутые зубы и послала лошадь вперед. Должно быть, они оба одновременно подумали, что надеяться найти ее живой уже сейчас бесполезно.
Спуск, поначалу так обрадовавший их, оказался не менее суровым,чем подъем. Казалось, долина никак не хочет приближаться, когда они зигзагами спускались вниз, проверяя под ногой каждый камушек. Однако одно было хорошо: по мере того, как они спускались, ветер стихал и становилось теплее: видимо, горы защищали горное княжество от холодных северных ветров. Спуск, хоть и такой же трудный, оказался куда короче, - Ургах лежал на куда большей высоте, чем северные степи.
Илуге оглянулся назад, сам не веря в то, какой дорогой они прошли сюда. Перевал сиял далеко вверху, в густо-сиреневом небе, своими белыми дымными боками. Вдруг ему показалось, что над горами кружат огромные снежные хлопья. Завороженный чудом, он остановился, и Элира, почувствовав это, обернулась тоже.
- Какой странный снег, - хрипло прошептал Илуге, - Будто колдовство...
- Это не снег, - жрица нашла в себе силы улыбнуться, - Это снежные грифы, Хранители Вершин. В наших краях их почитают, считая царями среди птиц.
- У нас почитают орхов - степных орлов, - проговорил Илуге, разглядывая кружащиеся в небе белые пятна. Где-то на заднем плане сознания возникли раскинутые белые крылья, холод и восторг полета...
- Мы почитаем снежных грифов за то, что они, будучи крупными хищниками, не убивают ради насыщения, - сказала Элира, - У нас есть легенда, что Падме, когда выбирал царя всех птиц, выбирал между орлом и грифом, как самыми величественными. И Падме сказал: " Быть сильным для царя мало. Куда важнее быть милосердным." Оттого мы отдаем грифам своих мертвых.
- То есть.... Они поедают тела мертвых людей? - Илуге стало как-то не по себе.
- Да, - спокойно сказала жрица, - И мы сожалеем, если тело человека, когда он оставил его, не смогло послужить пищей для других живых существ. В этом - суть смирения.
Как странно! В степях оставить тело воина на корм волкам и птицам считалось большим позором. Илуге хотел было сказать Элире об этом, но взглянул еще раз на кружащиеся белые точки, и промолчал.
К ночи они вышли на довольно широкую мощеную дорогу. Элира отлучилась без объяснений, бесшумно растяв в темноте со своими молчаливыми спутниками. Ее не было так долго, что Илуге был готов отдать приказ идти без них. Он мерил время ударами собственного сердца, и с каждым ударом ему казалось, что оно течет все медленнее.
Наконец, жрица вернулась, ведя под узцы доверху нагруженных лошадей. Среди поклажи оказались причудливые ярко раскрашенные маски из дерева и кожи, - огромные и устрашающие лики чужих божеств. Илуге досталась маска клыкастого демона с высунутым синим языком и огромной рогатой короной. План Элиры был великолепен: в таком наряде их никто не сможет узнать, пока они не заговорят.
До рассвета они скакали вдоль дороги, чтобы не тревожить окрестности топотом копыт. Поутру на дороге появились люди и повозки, и пришлось, спешившись, изображать процессию. Элира и монахи затянули длинную песнь без начала и конца. Нарьяна, - единственная, чье лицо не закрыли маской ( но и она, и Элира при этом почему-то вымазали лица золой), шла за ними, переодевшись в какое-то вонючее рванье и ударяя в барабан. Люди на дороге кланялись, разводя руки и высовывая языки. Иногда мимо проезжали ургашские военные патрули, однако невооруженным взглядом было заметно, что они не слишком опасаются нападений. Многие подъезжали к Элире и почтительно ждали, пока жрица, возложив руку им на голову, пробомочет свое благословение. Под слоем золы ее лицо было неузнаваемым.
День тянулся бесконечно.
Элира выбрала перевал Косэчу еще и потому, что он располагался ближе всего к столице. Вынужденные играть свою роль, за день они прошли ужасающе мало, но впереди была ночь, когда они смогут вновь оседлать ведомых кружным путем лошадей. Элира обещала, что до рассвета они могут достичь столицы.
Серая пелена, постепенно затягивающая сверкающую в лунном свете громаду Падмаджипал, обещала буран.
***
Ицхаль уже практически не отличала снов от реальности. Иногда, - очень долгие промежутки времени, - все вокруг тонуло в ослепительном белом свете, холодном и прекрасном, словно вечные ледники. Огромные белые птицы парили в вышине на бесшумных крыльях, потом падали и проносились мимо, задевая ее тело теплыми мягкими перьями. Иногда далеко впереди, на сияющем троне, она видела самого Падме, и бог улыбался ей безмятежно и загадочно.
Приходить в себя было невыносимо. Поначалу ее жег стыд, - быть выставленной напоказ в железной клетке, ловить равнодушные или, - еще хуже! - испуганно-сочувственные взгляды. Справлять свои надобности тут же. Хрипеть пересохшим горлом, ловить снежинки растрескавшимися губами.
Да, она была туммо. Но и у туммо есть предел, за которым согревающий тело внутренний огонь угасает. Одно хорошо - все выделения из ее тела прекратились, и уже давно. Снег оседал на ее волосах, и не таял. Она не шевелилась днями, и несколько раз ее тыкали рогатиной, чтобы узнать, жива ли она еще. Кровь почти не текла из ран, став густой и вязкой, тоже будто замерзнув.
Мысли покинули ее, растворившись в слепящем свете. Приходя в себя, она равнодушно и бессмысленно смотрела, как на площади мельтешат человеческие фигурки в красном - меняется караул. Иногда приходил разодетый мрачный человек, говорил ей что-то, брызгал слюной. Слюна, попадая на ее тело, обжигала. Ицхаль не могла ему отвечать, - слова и поступки окружающих сливались и рассыпались на мелкие кусочки, собрать которые в осмысленную картину требовало от нее слишком больших усилий.
Она еще кое-что улавливала, когда однажды ночью пришел человек с чашкой . Ицхаль не смогла сама поднять руки, и поэтому, просунув руку сквозь прутья клетки, он приложил чашку к ее губам. Вода была горькой.
Человек приходил еще несколько раз, - Ицхаль не могла бы сказать - сколько. Была темнота и горячие пальцы у ее губ. Бессмысленный шелест слов, мучительное усилие, чтобы сделать глоток. И снова сны.
В самом ярком из них из белого света появлялся всадник на черном коне с неразличимым лицом. Он летел к ней во весь опор, но почему-то никак не мог до нее добраться. Ицхаль протягивала к нему руки, пыталась бежать, но увязала в глубоком снегу. Ей казалось - только бы увидеть его лицо, посмотреть, каким стал ее мальчик. А потом она позволит колышашемуся белому свету наконец-то вспыхнуть в ней на весь остаток времен.
***
Юэ знал, что совершает самую большую в своей жизни глупость. Но не мог не совершать ее. Его хватило на пять дней. Пять дней, - с того момента, как князь назначил куаньлинов в охранный караул вокруг клетки, - Юэ смотрел на обнаженное тело женщины и клялся себе, что он не может ничего изменить, что, если он поможет ей, то только затянет ее страдания. Спасти ее он тоже не может, - если он ее выпустит, он сам займет ее место в этой клетке. Оставалось смотреть, а смотреть было невыносимо.
Наконец, после третьей ночи, проведенной без сна, Юэ взял чашку, налил в нее теплой воды и вышел. За час до рассвета его караульные клевали носом. Юэ знал, что уже сейчас в караул назначают сильно провинившихся людей - никто из куаньлинов не хотел в этом участвовать. Если они и удивились, когда их командир принялся поить впавшую в забытье пленницу, то никто из них и глазом не моргнул. Ицхаль не сказала ни слова. Чего он ждал? А что, если бы она попросила спасти ее? Смог бы он отказать?
На следующую ночь он пришел снова. И снова. Проклиная свою слабость, - Юэ ведь понимал, что только затягивает страдания женщины. Однако каждое утро, просыпаясь и выходя на площадь, он видел, что она еще жива, - и радость была горячей, словно бы она была его родственницей.
Князь выделил ему комнату в своем дворце. Только ему. Большинство куаньлинов остались в монастыре и откровенно скучали, - ни тебе выпивки, ни женщин. Юэ приезжал и беседовал со своими командирами раз в два-три дня. Возвращаться приходилось в темноте, - но Юэ старался следовать этому неукоснительно. Тем более что князь начал вызывать в нем неконтролируемое раздражение. И за это жалкое подобие мужчины умерло столько людей?
Первая его встреча с настоятелем монастыря после всего случившегося была знаменательной. Юэ приехал через двенадцать дней после того, как Ицхаль Тумгор поместили в клетку. Он теперь все почему-то отсчитывал от этого события. Настоятель послал на ним, что было в принципе удивительно. Юэ нашел его одного, в своих покоях - большой, холодной, скудно обставленной комнате с окнами, выходящими на восток. Старик сидел босиком на каменном полу и Юэ подумал, что, быть может, Ицхаль жива потому, что жители этой страны привычны к холоду. Ни одна куаньлинка не протянула бы столько.
После официальных приветствий Юэ, подозревавший, что ему будут жаловаться, осведомился, не принесли ли его воины какого-либо ущерба монастырю. К его удивлению, старик ответил отрицательно и заулыбался. Юэ растерялся, так как других целей для его визита явно не находилось. Впрочем, настоятель так не считал. Прижмурив набрякшие веки, он расспрашивал Юэ об обычаях куаньлинов, о жизни в Нижнем Утуне, о землях бьетов. Безо всякого подвоха - в вопросах был неподдельный интерес к организации жизни других народов и Юэ обнаружил, что отвечает охотно. Они проговорили долго и, уже когда он собрался уходить, старый настоятель, покряхтев, выудил из своей рясы небольшой мешочек.
- Ты, когда снова пойдешь к ней, вот этот отвар ей давай, не воду, - спроскрипел старик онемевшему Юэ.
- Откуда вы узнали? - наконец сумел вымолвить он.
Старые глаза распахнулись, в них мелькнуло что-то удивительно молодое, живое,насмешливое.
- А ты думал, монахи только гимны распевать могут? Или создавать тварюшек вроде тех, что решили исход битвы за Тэмчиут?
- А вы знали...знали что это случится? - неожиданно для себя спросил Юэ.
Старик безмятежно кивнул.
- И это нельзя было предотвратить? - теперь Юэ злился.
- Не все, что кажется злом, злом является, - благостно изрек старик.
- Но ведь она умирает! - воскликнул Юэ.
- Мы все умрем, - спокойно сказал старик и Юэ почему-то почувствовал, что сказал глупость: настоятель, вероятно, живет в ожидании смерти много лет.
- Да, но...
- Ты неплохой человек, военачальник Юэ, - неожиданно перебил его старик, - И можешь стать великим воином. Но великим воин становится только тогда, когда небо посылает ему великого противника. Иначе самый лучший воин поддается лености или зазнайству, как хороший меч без должной заточки. Быть может, Ицхаль Тумгор висит в клетке для того, чтобы ты встретил своего великого врага?
- О чем вы, отец? - Юэ растерялся.
- Увидишь, - невозмутимо ответил старик и развел руки в жесте прощания. Юэ не посмел спросить снова.
Происходило невозможное. Ицхаль жила. Юэ удавалось поить ее тем отваром, который ему дал настоятель. Прошло двадцать дней, тридцать... К площади стали стекаться толпы людей, - посмотреть на нее, на это чудо. Приходили пастухи из ближайших деревень, ремесленники, монахи и служки, - молчаливо осуждающая толпа, которая каждый день становилась все больше. На их лицах читалось сострадание и восторг. Некоторые лица, особенно у мужчин, уже были откровенно злыми. Князь нервничал все сильнее. Он несколько раз приходил посмотреть на сестру, после чего запирался в своих покоях и не принимал никого. После смерти своего военачальника и главного советчика, этого жреца, он, видимо, потерял остатки доверия к кому бы то ни было. Юэ обнаружил, что князь вызывает его чаще остальных. От него требовалась вся тщательно культивируемая куаньлинская бесстрастность, чтобы не выдать того, что он на самом деле думает. Князь вызывал в нем острое отвращение.
А Ригванапади разрывался между страхом и ненавистью. Ицхаль прожила тридцать семь дней. Это превосходило все границы, а довериться теперь было совершенно некому. Князь вызвал Юэ.
- Ты должен положить ей в рот вот это, - приказал он, передавая ему шкатулочку с маленькими белыми шариками, - Моя дорогая сестра слишком страдает. Я не могу отступить от произнесенного приговора, но мне больно смотреть на нее. Сделай это сегодня же!
Юэ не сказал ничего, - просто коротко поклонился, взял коробочку и вышел. Выйдя из дворца на площадь, он метким броском послал ее, словно снаряд, в ближайшую канаву. Выплеснул свою злость. Он воин, а не наемный убийца беспомощных женщин!
На землю опускались сумерки. Серая пелена, постепенно затягивающая сверкающую громаду Падмаджипал, обещала буран. Юэ с тоской подумал о том, как бы ему хотелось оказаться в отцовском доме, где самой большой из проблем было дослушать мать до конца. Но, - что бы ни случилось, - отравителем он не будет. Возможно, ему надо составить доклад Бастэ: князь так или иначе поймет, что его приказ не выполнен, и его гнев обрушится на Юэ. Он вернулся в свою комнату и до глубокой ночи трудился, составляя доклад и зашифровывая его. Вот так. Завтра он передаст его Шанти для отправки и, что бы ни произошло с ним, с Юэ, Бастэ будет знать то, что случилось на самом деле.
Спать хотелось немилосердно. Протирая слипающиеся глаза, Юэ встал. У него есть еще одно дело - отнести отвар пленнице на площади.
Чашка была горячей и Юэ, чтобы не расплескать ее, шел медленно и не слишком глядел по сторонам. Часовые уже привыкли к появлению своего командира и тому, что он делает. Они молча расступились.
Юэ поставил чашку, просунул руки сквозь пруться и, приподняв ужасающе легкое,бессильное тело, принялся вливать теплое питье сквозь потрескавшиеся губы. Стражники завороженно наблюдали за ними.
Юэ же закончил и задержался обтереть ей рот, когда Ицхаль вдруг открыла глаза. Юэ никогда не видел таких глаз у человека.
- Он здесь. - отчетливо сказала женщина.
***
Элира и ее монахи вели их лабиринтами узеньких улиц, вызывавшими у привычных к простору степей джунгаров новое, неуютное чувство. Шли быстро и бесшумно, обмотав копыта коней тряпками, не снимая громоздких масок , - так, чтобы в случае чего прикинуться компанией подвыпивших актеров: Элира объяснила, что после представлений его участников чаще всего приглашают и могут изрядно напоить, а потому это ни у кого подозрений не вызывает. И вправду - навстречу им попадось несколько мужчин с цветах княжеского дома, не обративших на них ровным счетом никакого внимания. Впрочем, все они не слишком твердо стояли на ногах. Дни Мертвых, - десять дней, предшествующих зимнему солнцестоянию, которое в Ургахе считалось первым днем нового года, - праздновались широко. И сопровождались обильными возлияниями. Некоторые даже умудрялись не дойти до своих домов и валялись на улицах, рискуя замерзнуть насмерть - зимние ночи в Ургахе весьма неприветливы.
Луна еще пока светила хорошо, но над вершиной Падмаджипал крутились серые вихри, - скоро все здесь затянет снегом. Им это было тоже на руку.
Илуге оставил половину своих людей у ворот, - на обратном пути потребуется открыть их, чтобы покинуть город. Баргузен очень просился с ним пойти, и Илуге уступил ему. У ворот он оставил Нарьяну, невзирая на яростное сопротивление.
Им неслыханно везло, - Элира уже вывела их на широкую, залитую слабеющим лунным светом площадь перед темной молчаливой громадой дворца. Ноги степняков сквозь сапоги ощущали брусчатку, - невиданное диво ровно уложенных, обтесанных камней. Вокруг громоздились гигантские, заслоняющие небо каменные юрты с рядами черных дыр на плоских боках. Все вокруг было диковинным и странным. Все внушало опасение, словно бы идешь по неизведанной трясине, где один неверный шаг - и утянет в холодную черную топь.
В центре плошади Илуге разглядел большую металлическую клетку в человеческий рост, и сердце его заколотилось. Правда, что делать дальше, Илуге сам не слишком представлял: он рассчитывал на то, что охрану на ночь у клетки не выставят. Однако это оказалось не так: он насчитал четверых караульных в куаньлинской форме и пятого, который что-то делал, просунув руки сквозь металлические прутья.
Луну окончательно затянуло тучами, и площадь погрузилась в темноту. Илуге отметил, что их ургухи почти сливаются с плитами брусчатки. В такой темноте их можно будет только учуять, а куаньлинов так мало.... Он сделал молчаливый знак Элире, Чонрагу, Баргузену, и джунгары принялись освобождаться от своих масок и ложиться, сливаясь с темнотой. Двигаться абсолютно бесшумно в степях умеет каждый охотник, когда-либо подстерегавший такую пугливую дичь, как дзерены.
Становилось все темней. С гор порывами резкого ветра принесло снег, ложившийся по косой длинными лентами. Еще немного - и разглядеть что-либо в этой каше будет практически невозможно.
Илуге приподнял голову. Он уже был достаточно близко, чтобы разглядеть, чем занимается куаньлинский военачальник, - а по блестящим нагрудным пластинам было видно, что это не рядовой. Рука Илуге медленно опустилась к бедру - нож он бросал неплохо, и сумеет уложить того, прежде чем он сумеет причинить пленнице зло. Илуге приподнялся, освобождая место для броска....
Куаньлин отодвинулся и Илуге увидел, что в его руках плошка. Аккуратно достав тонкий платок, он протянул его к смутно белевшему лицу пленницы и принялся вытирать ей рот. Илуге онемел.
- Он здесь, - неожиданно отчетливо сказала женщина.
- Не убивать! - прошипел Илуге, прыгая к клетке и надеясь, что его все-таки послушают. В голове бешено вертелись мысли: что, если он чего-то не знает, а куаньлины - это союзники матери? Но почему они тогда допускают, чтобы она оставалась в клетке?
Куаньлин прыгнул навстречу, вытаскивая меч. Он что-то сказал своим, но не закричал, вызывая подмогу. Все застыли.
- Я пришел за своей матерью, - сказал Илуге негромко, сделав соответствующий жест, так как не был уверен, что его понимают. Куаньлин молчал и не двигался. Илуге видел его широкие темные глаза, слабо блестевшие из-под шлема. Не выпуская чужака из виду, Илуге нащупал замок, отвел меч назад и ударил по металлической дужке. То ли железо было мягким, то ли сила удара такой большой - но замок распался сразу. Илуге протянул внутрь руки, подхватил бессильное тело, весившее не больше, чем у пятилетнего ребенка. Слабые исхудавшие пальцы ухватили его руку, огромные на иссохшем лице глаза впились в лицо.
Илуге нервно сглотнул. Все молчали.
И в этот тонкий, хрупкий, как весенний наст, момент, когда Илуге уже вышел со своей ношей и сделал осторожный шаг, чтобы уйти, никого не потревожив, со стороны Баргузена послышался звон оружия и протяжный стон. Словно выйдя из оцепенения, куаньлины кинулись на них. Еще кто-то упал.
Илуге скорее уловил движение меча. Обернувшись, он увидел, как куаньлинский воин, - тот, что ухаживал за его матерью, рубит с плеча и меч падает,падает,падает... Видение, посетившее его в момент Посвящения, сбывалось, он погружался в него все глубже, словно в холодную, неподвижную воду. Сверкнул клинок Орхоя, отбивая удар. Дальше Илуге не стал церемониться, - больно пнул куаньлина в колено и мягким кувырком ушел в сторону, под защиту стены. Навстречу спешила Элира, не замечая, что еще один из куаньлинов, развалив противнику плечо, озирается по сторонам....
- Элира-а-а! - заорал Баргузен. Вопль холодом пополз по позвоночнику Илуге. Оба монаха, бесшумно вынырнув из темноты за спиной жрицы, молниеносно метнули в стражника какие-то блестящие звездочки - и тот остановился, выронив меч и схватившись за горло.
- Бегите! Немедленно! Сейчас они будут здесь! - жрица, конечно, понимала, что вот-вот произойдет, в такой близости от... Илуге оглянулся, раздираемый необходимостью спасти свою мать, выжившую таким чудом, - или оставить Элиру, свою соратницу, на верную смерть. Монахи, озираясь, встали по обе стороны жрицы. Небо потемнело все больше, и из низко нависших туч понеслись крупные хлопья мокрого снега. Ветер протяжно и надсадно свистел, быстро усиливаясь.
Из подворотни раздался вой. В нем было столько нечеловеческого, что все, кто только что бился не на жизнь, а на смерть на площади, остановились. Сбегавшиеся на шум стражники тоже застывали, раскрывая рты от от ужаса : гхи появились сразу с нескольких сторон, - низкие звероподобные светящиеся тени, почти неразличимые в сумасшедшем танце начинающегося бурана. Красноватые глаза в глубоких глазницах горели огнем ярости и наслаждения, - отвратительной смесью звериного инстинкта и человеческого стремления убивать. Несмотря на звериную повадку, и узкие оскаленные морды (их уже никак нельзя было назвать лицами, хоть человеческие черты при большом желании еще узнавались), в передних конечностях многие держали оружие. Их становилось все больше, кольцо сжималось...
В этот момент Ицхаль Тумгор снова заговорила, - нет, запела, произнося слова глубоким тягучим голосом, никак не вяжущимся с бессильным телом. Илуге почувствовал, как ее тело становится горячим, будто излучающим свет. Слова на неведомом языке обжигали, даже воздух вокруг, казалось, стал плотным. И когда она пропела последнее слово, Илуге почувствовал, что его противники, от которых только что приходилось уворачиваться, словно не замечают его. Ицхаль могла бы, если бы захотела, рассказать им о древних свитках Желтого Монаха, о " Шлеме невидимки", - но ей едва хватило сил досказать заклинание до конца. Но колдовство свершилось, - и никто из находящихся на площади, живых и мертвых, - не понял, куда исчезли эти несколько лишних человек и были ли они здесь вообще.
Куанилины растерянно застыли, чуть не касаясь своих потерянных противников и ошарашенно мотая головой. Снег летел так густо и ветер слезил глаза настолько, что теперь что-то разглядеть в этой крутящейся, танцующей тьме было поистине невозможно. Однако гхи, эти порождения мрака, все же улавливали некоторое присутствие той, за кем они пришли, а потому с ревом бросились на приступ.
Поднялся страшный шум. Проснувшиеся стражники, - и куаньлины, и ургаши, - увидев, многие впервые в жизни, неведомо откуда вынырнувших чудовищ, не преминули на них напасть, невзирая на ужас, которые те им внушали. Ответ гхи был ужасающим: нападающие на них отлетали в стороны с разорванными глотками, вспоротыми животами, залитые кровью из ран, нанесенных не только оружием, но и зубами, и когтями. Запах пролитой крови пробудил в гхи звериные инстинкты и они пронзительно выли, упорно прокладывая себе дорогу туда, где стояла невидимая за стеной снега и колдовства жрица. Схватка превратилась в огромный вопящий, воющий клубок, из которого Илуге вынырнул, словно лосось, идущий на нерест - из воды.
- Ко мне! - проорал он по-джунгарски, нимало не заботясь быть услышанным : в такой какофонии это ничего не значило. Его слух умудрялся во всем этом гвалте улавливать нечто еле слышное, - перерывистый, слабый звук дыхания женщины у него на руках. Из людской свалки выбрались шестеро из той десятки, кого он взял. Илуге считал знакомые лица, - Чонраг, Азган, Баргузен... "Последнему я бы с удовольствием разбил его смазливую морду", - зло подумал Илуге. - Два раза - за каждую идиотскую выходку".
Судя по тому, что он видел, один из них точно убит, - Илуге видел, как кровь фонтаном ударила из перерубленной шейной жилы. Второй? Дико озираясь, он передал женщину Чонрагу, зло зашипев на подскочившего Баргузена, и нырнул обратно в людское месиво. Ему съездили по ребрам, слегка оцарапали бок, страшные челюсти гхи выдрали клок его одежды, но Илуге удалось, от души заехав по зубам призрачной твари, добраться, наконец, до того, что он разглядел, - валяющегося под ногами джунгара. Это был Тугалак. Именно был, понял Илуге, оказавшись ближе: выпученные глаза смотрят вверх с немым изумлением, грудина разворочена, будто железным крюком, нечеловеческим ударом. Судя по характеру раны, - гхи. Надо уходить. Илуге не без труда удалось вернуться. Элиры не было видно. Молясь всем богам, чтобы жрица осталась жива, Илуге огромными бесшумными прыжками понесся к воротам.
Они были уже почти у цели, когда гхи снова завыли, и на этот раз в этом вое прозвучала настоящая боль. А потом снова вспыхнул ослепительный свет, только на этот раз их глаза не были ничем защищены, и на несколько мгновений они все ослепли. Илуге неуверенно ощупал стену улочки, по которой они неслись. Кажется, здесь....
Главная задача привратника - чуть что, сразу поднимай тревогу и рви на башню. Поэтому при первых звуках, раздавшихся с плошади, сонные охранники у ворот понеслись туда, куда были приучены своим весьма неласковым командиром, - то есть к подъемному вороту. Однако там их ждали. С десяток закутанных фигур вступило в неравный, яростный бой с привратниками, которых с каждым мгновением прибывало все больше. Правда, в маленьком тесном помещении они друг другу, скорее, мешали. Сдерживая напирающую толпу ургашей, джунгары выстроились в полукольцо, пока двое из них, самые силачи, медленно, со скрипом наматывали тяжелый ворот, поднимающий решетку.
Быть может, кто-то из них бы и дрогнул в конце концов, когда число их противников перевалило за сотню, и в ход пошли длинные острозубые палаши, снесшие чью-то голову начисто, - но только не тогда, когда рядом, по-звериному оскалив зубы, дралась Нарьяна, которой уже удалось убить двоих и ранить третьего.
А потом ударил свет, ослепив всех, и шум стих, и в этой неожиданной тишине Нарьяна услышала, как Илуге вполголоса зовет ее.
- Они здесь! - заорала она что есть силы, - На выход!
Она поднырнула под летевший на нее палаш, ухватила за древко, резко рванула на себя, отбросив ургаша прямо на выставленные пики своих собратьев. Крутанулась, пригнулась, перескочила через механизм. Прокричала одному из воинов:
- Заклинь механизм!, - и в следующую секунду что-то сильно и больно ударило ей в спину. Нарьяна успела сделать несколько шагов, чьи-то руки подхватили ее и буквально вынесли наружу, - туда, где люди Илуге уже выбили балку, державшую ворота. А за воротами их ждали кони. Кони, которые сами выбежали к хозяевам из темноты на привычный переливчатый свист.
Обозленные ургаши начали стрелять со стен. Попасть они могли только наугад, но одного джунгара все-таки ранило.
Буря набирала обороты, и ветер гнался за ними,словно свора разъяренных демонов. С близлежащих осыпей поднимались в воздух фонтаны снега, закручиваясь в спирали, холод кусал даже сквозь одежду. Однако ветер дул им в спину, только подгоняя, убыстряя ход лошадей.
- Что с ней? - Илуге, убедившись, что Чонраг следует за ним с Ицхаль на руках, наклонился к Нарьяне. В темноте не было видно решительно ничего. На ощупь казалось, что какое-то рубящее оружие вроде секиры ударило сзади в плечо и спину, - , и ,проломив ключицу, скользнуло наискось по кольчуге. Судя по тому, что из-под кольчуги струится кровь, у Нарьяны открытый перелом ключицы, - это если он правильно понял, и кольца от кольчуги все же вмяло внутрь отнюдь не игрушечным ударом. Девушка была без сознания.
- Нет времени. Можем только до наших дотянуть, - сказал Азган, передавая ему ее, - Наши потери - восемь человек. Трое раненых. Трое наших с запасными лошадьми ждут на полпути. Остальных лошадей придется бросить.
Бросить Аргола? Никогда! Аргол выдержит! Илуге и его отряд, не сбавляя темпа, мчались по словно ходящей ходуном дороге на Ринпоче. В вое бури, несущейся за ними по пятам, слышно ничего не было, но не нужно быть мудрецом, чтобы понять, что разъяренный князь вышлет им вслед погоню. Одна надежда на то, что они уйдут за перевал Косэчу раньше, чем погоня настигнет их.
Скачка была воистину сумасшедшей. С коней летели хлопья пены, копыта молотили по воздуху, увязая в сугробах, нанесенных за считанные мгновения. Снег крутился перед глазами, мешая что-либо разглядеть. Казалось, ночь никогда не кончится.
Когда замаячил серый поздний рассвет, буря начала стихать, и они смогли оглядеть друг друга - наполовину засыпанные снегом, измученные, окровавленные. Илуге оглянулся - далеко сзади, на линии видимости, он различил движущиеся темные точки. Погоня!
Они понеслись снова, - теперь было хотя бы худо-бедно видно дорогу. Степные кони, судя по всему, были много выносливее и быстроходнее ургашских : после полудня те явно начали отставать. Илуге было приободрился но тут, откуда ни возьмись, с какого-то бокового проселка вынырнула новая шеренга всадников. Ургаши как-то умудрились предупредить свежий гарнизон!
Теперь задача стала посерьезней: кони джунгаров уже устали. Однако и до приметной рощицы, где они условились встретиться и сменить лошадей, было уже не так далеко. Редкие путники на дороге, завидев бешено мчащихся всадников, разбегались в разные стороны.
Аргол нес их обоих, - Илуге побоялся поменять позу у бесчувственной Нарьяны, - осколок ключицы при такой тряске может воткнуться в легкое и достичь сердца, кто знает? Поэтому конь уже не возглавлял скачку, как это было вначале, а шел одним из последних. Силы у него были явно на исходе.
Ургаши приблизились на полет стрелы, - он понял это ,когда в круп коня вонзилась стрела . Аргол взбрыкнул, заржал, но не остановился и на прежней скорости влетел в спасительную рощицу, где их уже ожидали. Переменить коней было делом нескольких мгновений. Однако Илуге не смог заставить себя оставить своего красавца коня. Приторочив узду Аргола к седлу свежего коня, Илуге снова прыгнул в седло, - все это не заняло у него больше времени, чем десять ударов собственного сердца.
Увидев, что похитители сменили коней, ургаши возмущенно взревели и осыпали их новым градом стрел. Правда, на этот раз им помог порыв ветра, и стрелы снесло намного вбок. Еще несколько ударов сердца - и свежие кони джунгаров пошли на отрыв. Даже Аргол, избавленный от двойной ноши, хоть и раненый, умудрялся держать темп скачки.
К вечеру впереди завиднелись квадратные строения Ринпоче, розоватые в закатном свете. Издалека были видны тревожные огни на стенах крепости: должно быть, здесь их ожидает целый гарнизон, возможно, даже засада. Однако времени размышлять не было. Вперед, вперед!
Погоня отставала, когда они свернули с основной дороги, ведущей на Ринпоче. Однако, промелькнуло в голове у Илуге, стоило бы подъехать к перевалу окольными путями, - если начальника гарнизона в Ринпоче тоже упредили загодя, он мог выставить засаду на перевале, с которой они, - измученные дорогой, малочисленные, с ранеными и больными на руках, - справиться будут не в состоянии. Страшно пасть здесь, в одном шаге от великой победы, от маленькой, тихой, пущенной из-за камня стрелы...
Однако на подъезде к перевалу их встретили на удивление шумно: горное эхо издалека донесло до них шум сражения, - звон оружия, ругательства на разных языках, чей-то возмущенный и полный боли вопль, - мимо них, зажимая руками рану в животе, пролетел вниз еще живой ургашский воин.
Что за люди заняли перевал? Пропустят ли они их? Перевал лежал высоко наверху, - должно быть, они смогут добраться до него к сумеркам. Издалека различив топот копыт несущейся во весь опор лошади, Илуге, приложив палец к губам, свернул в кусты. С перевала во весь опор мчался ургашский воин. Один. Тут и думать нечего, - значит, военачальник послал его, скорее за подкреплением. Илуге взвесил на руке тежелый боевой джунгарский нож, примерился, - и лезвие вошло ургашу, совсем еще молодому парнишке, точно под кадыком. Парень слетел с седла сразу, перекувырнулся и остался лежать, нелепо раскинув руки и ноги. Конь пролетел по инерции мимо них, но, видно, не привычный оставаться без управления, скоро затормозил и принялся обгрызать какие-то ветки, пугливо косясь на них. Убивать коня не хотелось, ловить времени не было, и Илуге, махнув рукой, дал команду карабкаться вверх. А это было для усталых, выдержавших бой и сумасшедшую скачку людей поистине непосильной задачей.
Вверх, вверх, еще вверх. Они лезли к солнцу, оставляя за собой сумерки, неумолимо сползающие в долину. Однако здесь, наверху, солнце, отражаясь на склонах гор, - покрытых ледниками или просто громад чистого камня, - играло всеми отттенками розового, красного и золотого. Небо над этим роскошным, изумительным, неправдопободным миром светилось чистым ультрамарином. Казалось, все они купаются в этих нечеловеческих красках, в этом свете, густом, будто патока. Никому из них до конца дней своих не забыть этот закат на перевале Косэчу. Им казалось, что они умирают, что они уже умерли, когда на подгибающихся ногах первые из них втянули коней туда, где, насколько можно было судить в сгущающейся темноте, лежал путь на перевал, - узкая тропа между двух упирающихся в самое небо пиков.
В неверном свете умирающего дня они разглядели, что узкая перемычка завалена телами мертвых и умирающих, и идет та, последняя фаза боя, которая уже не может быть ни красивой, ни яростной, - никакой. Это когда воины, чуть не падая на колени, наносят друг другу неверные удары, положась на милость Вечно Синего Неба, потому что больше сил ни на что не осталось. И этими воинами, сражавшимися сейчас с остатками явно многочисленного ургашского отряда , были... джунгары! Они прошли перевал и ждали их, встретив мечами посланную засаду!
Илуге закричал. От облегчения у него будто прибавилось сил. Джунгарский боевой клич, отражаясь от стен ущелья, гулким эхом полетел в долину. Должно быть, там, внизу, сейчас видно только красное зарево, из которого несется вниз боевой клич...
Он и сам не знал, откуда у них у всех взялись силы. Когда он ссадил Нарьяну на землю и ввязался в схватку. Как убил троих в священном и слепящем боевом безумии, которое снизошло на него впервые. Потом его кто-то тронул за плечо, и он увидел, что они, можно сказать, победили.
Врагов оставалась жалкая кучка. Джунгары, - те их них, кто еще мог держаться в седлах, - теснили их к краю обрыва, за которым темнела, клубилась поднимающимся со дна туманом гулкая пропасть. Камешки,срывавшиеся из-под копыт сражавшихся, падали беззвучно так долго, что Илуге невольно отсчитывал удары сердца. Проходило не менее десяти ударов, прежде чем раздавался слабый стук, - камешки падали на дно.
Они смертельно устали, все. Иначе Илуге бы не совершил такой оплошности. Ринувшись в атаку, он бросил поводья Аргола, оставив коня чуть ниже места боя, на тропе. Измученный, раненый, жеребец, вероятно тоже очень устал - иначе разве позволил бы оседлать себя врагу?
Так или иначе, Илуге, едва отведя чей-то меч, услышал сзади пронзительный крик коня, - возмущенный и яростный. Обернулся с оборвавшимся сердцем: кто-то из выбитых из седла раненых ургашей умудрился оседлать Аргола и теперь в своем неразумии дал коню шпоры, - степному коню, который привык, что им управляют только коленями и лаской. Неожиданная боль заставила Аргола взвиться на дыбы. Всадник, пытаясь удержаться и обуздать взбесившегося коня, сделал вторую ошибку - ударил шпорами еще раз.
Илуге взвыл, словно ударили его самого. В следующую минуту Аргол вскинул круп, отпрыгнул задом на добрый корпус, и снова взвился на дыбы. И в этот момент часть склона под ним просела. Илуге кинулся к своему коню, не видя ничего и, кажется, даже заработал скользящий удар, к счастью, не пропоровший кольчуги. Он успел увидеть недоуменный взгляд коня, и безумный - всадника, молодого светловолосого парня с запачканным кровью лицом. В то же мгновение оба исчезли за кромкой пропасти. В три прыжка перекрыв разделявшее их расстояние, он услышал только вопль Аргола, несущийся откуда-то снизу, - почти человеческий. Он опускал голову все ниже, пока крик не затих. По его щекам потекли слезы, прочерчивая на грязном лице чистые ручейки.
Когда он обернулся, бой уже закончился. Не было сил даже добить раненых. Джунгары отирали окровавленные мечи прямо о собственную одежду, их лица были серыми, а движения замедленными, словно у дряхлых стариков. Илуге не помнил, как его увели.
Им еще хватило дисциплины отъехать вглубь тропы. Но дальше все доводы разума поборола холодная, мертвенная усталость и люди в изнеможении опускались прямо на холодные камни, забываясь тяжелым сном.
Илуге, хоть и устал не меньше других, знал, что не сможет сомкнуть веки, потому что на его сетчатке продолжала прокручиваться одна и та же картина. Сухое горло жгло, жгло веки, иногда все мышцы сводила судорога почти зримой, осязаемой боли. Мысль о том, что он подвел Аргола, бросил его одного, была нестерпимой. Раскачиваясь, будто пьяный, со странно искаженным лицом, он поковылял к раненым, что-то неразборчиво, монотонно бормоча себе под нос.
Его матери помощь, скорее, не требовалась. Она не приходила в себя, однако ей удалось влить в рот немного воды, - и Чонраг, отнесясь к доверию вождя со всей серьезностью, завернул ее невесомое тело в груду меховых шкур и прижимал к себе, отогревая ее собственным теплом, поминутно растирая ледяные ступни и пальцы. Судя по выражению его лица, лучше было его от этой почетной обязанности не освобождать. Илуге нагнулся над Нарьяной, осторожно,медленно снял кольчугу. Видимо, при этом что-то все же сдвинулось, так как девушка застонала от боли.
Ощупав рану и наложив на руку мягкую широкую повязку , Илуге осторожно отвел волосы с ее лба. И встретил взгляд ее широко расставленных глаз:
- Нам удалось? Сколько убито? Меня не... изуродовали?
- Нет, - Илуге постарался говорить мягко и спокойно, хотя руки его довольно сильно тряслись - У тебя сломана ключица. Возможно, осколок вошел в легкое. Надо везти тебя очень аккуратно.
- Если я стану вам обузой, пообещай, что убьешь меня! - в ее голосе звучала такая гордость, такая преданность, что сердце Илуге затопила щемящая нежность.
- Даже не думай, - сглотнув тяжелый ком потери, произнес он. Лучше ей не знать пока. Он-то ведь знает, что тогда от ее взгляда он точно разрыдается. А так..., - Ты мне нужна живой, милая.
- Мало я тебе...взбучек задала? - силясь улыбнуться, прошептала Нарьяна. Она явно была очень слаба, и ей было больно дышать, иногда на губах появлялась ужасная розовая пена, говорившая о том, что повреждено легкое.
- Ничего, я толстокожий, - невесело хмыкнул Илуге. Что бы ей еще сказать такого, чтобы подбодрить, чтобы вдохнуть жажду к жизни?, - Вот по весне свадьбу сыграем, а там и дети пойдут... Мне, женщина, сыновья-воины нужны, попробуй мне их разбаловать!
- Сыновья.... Будут тебе сыновья..., - только когда она замолчала, Илуге увидел, что Нарьяна, оказывается, плачет. Но и утешать ее уже не было сил.