Залитая светом река, протекающая недалеко от старого городка. Широкое поле, подходящее к песчаным берегам, сменяется лесополосой, за которой ещё больший простор непаханой земли. Вокруг нас была свобода, в которой мы тонули, которая заполняла каждый уголок сознания, свобода, которой мы упивались. Мы остановились ровно посередине этой громадной водной глади, я сложил вёсла на дно лодки. На медальоне девушки, сидящей напротив меня, то и дело поблёскивали лучи палящего июльского солнца, ослепляя меня.
--
Я намазалась кремом, а ты - нет. Сегодня не сможешь спать на спине, если сейчас же не наденешь свою футболку.
--
Но ты же любезно намажешь мне спину кремом после загара, и всё обойдётся, - рассмеялся я.
--
Извольте, - сказала она и тоже засмеялась.
После её смерти я часто вспоминал Кристину именно такой, какой она была в той лодке: полные румяные щёки, растрепавшиеся рыжие волосы, ниспадавшие до белых плеч, широкая улыбка и ясный взгляд. А потом будто в ней что-то щёлкнуло, и глаза милой девочки в один миг превратились в пронзительные тяжёлые старческие очи. Сразу после этой перемены она остригла свои прекрасные волосы. Каре подчеркнуло её острый нос и сделало лицо более угловатым, отчасти свирепым.
Мы часто ходили по картинным галереям. Я поражался, как она может рассказать в подробностях истории жизни художников, их путь становления и развития творчества. Она казалась мне ходячей энциклопедией, я поражался такой эрудированности. Потом она записалась в кружок юных политологов, и её рассказы начали приобретать несколько иной характер: она не просто излагала факты из биографии художника, но и анализировала их. Говорила о религиозных и политических взглядах, о притеснениях которые за этим следовали.
Мы часто спорили. И я никогда не выигрывал. Мои слова не были подтверждены фактами - она же засыпала меня датами и событиями. Быть может, я был для неё не понимающим этот мир глупцом, замкнутым в своём маленьком мирке, и она была не способна до меня достучаться, и потому оставила. Или же всё прозаичней - она просто переехала, и мы как-то само собой перестали видеться. Достаточно было всего лишь просто спросить напрямую у Кристины, но порой это оказывается невыносимо трудно поговорить начистоту, а порой и совсем невозможно. Но лучше один раз собраться и не мучить себя попусту, чем потом сидеть в стареньком кресле в летнем домике и пытаться собрать истину из старых, никому не нужных вещей.
И вот я, листая её дневник, в который она писала не часто, но очень много, осознаю, что вовсе и не знал человека, который был для меня самым близким и дорогим в моей жизни. Я не знал и половины тех, с кем она проводила своё время, кто был дорог её сердцу, что происходило вокруг неё и что она об этом думала. И от этого я чувствовал себя так, будто раскалённый докрасна клинок вонзили в моё трепещущее сердце. Но эта боль в какой-то мере помогла мне отпустить Кристину. Я будто заново учился дышать.
Я долго колебался, прежде чем решился открыть её дневник. Но когда я его открыл, то увидел вложенное письмо, адресованное мне, в котором она разрешала, и даже просила прочитать свой дневник. Я позволю себе привести отрывки из него:
"...Я была груба с тобою последнее время, отмахивалась от тебя, как от назойливого насекомого. Я поняла, что не должна была так поступать, лишь когда стало уже поздно. Человек живёт беззаботно, не задумываясь над тем, что причиняет другому боль и наносит обиды, пока смерть не нависнет над его головой - такова уж наша природа. Я не ищу себе оправданий - лишь пытаюсь сказать, что я не нарочно. Как бы странно это не звучало, но не нарочно. Я будто бы не осознавала, что творю. Мне очень жаль, что всё сложилось именно так. Ты хотел знать, что со мной происходит, но я отталкивала тебя. Я думала, что со всем справлюсь сама, что все мне чужие в этом мире, и никто не сможет меня понять. Быть может, так оно и есть, но я лелею в своём сердце надежду, что ты поймёшь меня. Я не прошу простить меня. Ты только пойми... Я позволяю тебе прочитать мой дневник, более того, я желаю, чтобы ты его прочитал. Ты теперь его хозяин и волен делать с ним всё, что тебе заблагорассудится: выкинь, порви или лучше всего сожги. Да и какое дело мертвецу до своего дневника?
С любовью,
Кристина. "
Я перечитывал дневник всё лето, даже закладывал любимые места. Я позволил себе перепечатать некоторые его части на компьютер. Накануне отъезда я осознал, что не в силах вернуться в Москву.
Я сжёг Кристинин дневник в ночь перед приездом за мной матери.
Вышел на задний двор, сел на газон, достал спички и начал сжигать одну страницу за другой. Ту ночь я провёл на улице рядом с тлеющей тетрадью. С утра приехала моя мама и обнаружила меня спящим под яблоней. Она испугалась, что я могу что-то с собой сделать, поэтому следующий год я жил не в общежитии, а вместе с ней. На первых порах она отвозила меня на машине в университет и забирала, что, кстати говоря, лишило меня возможности прогуливать. А потом я стал по привычке посещать все до одного занятия. Я с лёгкостью сдал все экзамены в конце года, абсолютно не нервничая. Я приходил на пары и молился, чтобы меня никто не трогал. Со временем все привыкли к моей нелюдимости и оставили в покое, а я ни о чём больше и не мечтал тогда.
Летом я поехал на Капри. Начал учить итальянский. Пролистывая файлы на ноутбуке, нашёл перепечатанные отрывки, которые колыхнули внутри меня прежние переживания. Случись это месяцем раньше или месяцем позже, я бы уже не стал делать того, что делаю. Я нашёл их именно тогда, когда это было необходимо.