* * * Огромный луг до самого горизонта залит желтыми цветами - яркими настолько, что они соперничают с солнцем, веселыми, почти излишне живыми. Полдень, неподвижный жар, расплавленное небо, тишина, звенящая цикадами, безветрие; и можно было бы сказать, что это начало лета, если бы лето в этих краях не продолжалось уже слишком долго. Смеющаяся девочка бежит через луг, раскинув руки, и кричит, оглядываясь через плечо: - Посмотри, посмотри, как красиво, kari! Они похожи на солнце! Таких никогда не было в нашем дворце... В солнечном луче она как зажженная свеча - белый мотылек в пламени. Может быть, поэтому ее брат прикрывает глаза рукой и не напоминает ей, что цель их путешествия - изгнать эти цветы вместе с породившим их летом из их королевства. А может быть, потому, что она просто слишком красива.
* * * Здесь нам не угрожает никакая беда, думает Хидео, пока бесчисленные цветы вокруг них сворачивают лепестки вслед за заходящим солнцем. В воздухе разлито тепло, так что этой ночью они не ставят палатку, а устраиваются спать прямо под бездонным небом. Голова Эйние привычно лежит на его плече; он легко обнимает ее, бездумно гладя ее волосы, смутное белое облако в темноте, и смотрит на падающие звезды, не загадывая желаний. - Мы умрем? - спрашивает она вдруг чуть слышно и сонно. - Конечно же, нет. - легко лжет Хидео про праву старшего, и она верит, потому что всегда верит старшему брату. Через несколько минут они оба крепко спят, и Хидео снится зима.
* * * В дороге они постоянно пытаются отогнать молчание: вспоминают ледяной мрамор дворца, невесомые серебристые занавеси, необъятность тронного зала, потайные коридоры и тонкие башни, пронзающие небо, и ослепительно белые флаги на этих башнях - но не лица короля с королевой. Они заново рассказывают друг другу свои жизни, хоть каждый и знает их наизусть из первых рук: он - о своем обучении: бесконечных тренировках и полученных синяках, о ежевечерней усталости, о радости, когда ему было позволено сменить тренировочное оружие на настоящее, о посвящении в рыцари; она - о бесконечных уроках этикета и политике, о тонком искусстве дворцовых интриг и лицемерии фрейлин. Они вспоминают свои и чужие детские проделки, и смеются до слез, вспоминая лица участников. Не говорят только о цели их путешествия. Этого, впрочем, и не требуется.
Каждый вечер, когда костер уже разложен, а нехитрая еда съедена, Хидео, по старому-старому обычаю, рассказывает сказку - так же, как почти каждый вечер их жизни во дворце, когда маленькая принцесса пробиралась в его комнату по вечерам за новой порцией волшебства. О феях и эльфах, об оборотнях, о девяти храбрых полевых мышах, идущих на войну, о коте, укравшем солнце, и том, как старый лис искал свою тень. Он не знает, что Эйние до сих пор помнит каждую из этих сказок; она не знает, что он не слышит собственных слов, глядя на ее восторженное лицо в теплом золотом свете, и думает вовсе не о злоключениях отважной рыбки эраза. Она пройдет инициацию - или погибнет; а он либо умрет с ней, либо станет ее принцем меча, советником, защитником и неё, и выбранного ей мужа, и их будущих детей... одна мысль об этом наполняет его бессильной тягучей яростью.
Так, как он, нельзя думать о сестре, и он это знает; знает и то, что это грех, за который придется платить, и платить дорого. Но разве она похожа на его сестру? Белокожая, беловолосая, зеленоглазая, тонкокостая - она отмечена печатью единорога, и лишена всех признаков рода: и смуглой кожи, и темно-русых волос, и глаз цвета старого золота. Она похожа на него так же, как снег похож на солнечный цвет, и он не может заставить себя увидеть в ней сестру, как не старайся... большую часть своей жизни он провел ее тенью, и знает каждый ее вздох, каждый жест и поступок лучше своих собственных; он любит ее больше всего на свете - как и должно быть - но любит вовсе не так, как должен любить будущую Королеву-Единорога ее будущий Принц Меча. А она? Она ничего не знает, ей тринадцать лет, он был с ней всю свою жизнь, и он привычен ей так же, как собственное тело. Любимый старший брат, защитник и лучший друг - и это все. Хидео убеждает себя, что это к лучшему - и каждый раз сделать это все труднее. Но он слишком хорошо знает о долге, и не причинит ей вреда.
* * * Сегодня последний вечер. Воздух тяжел и неуловимо пахнет гарью, и даже звезды светятся тускло, словно сквозь пелену дыма. Дети устали и измучены; больше нельзя притворяться, и неизбежный финал приключения душным облаком висит над их головами. Костер разводить бессмысленно - удушливый жар, - спать невозможно, и они сидят, прислонившись к необъятному дереву и не глядя друг на друга. Она просит почти неслышно: расскажи мне еще одну сказку, kari. Он начинает, и неожиданно для себя рассказывает вовсе не ту историю, которую собирался. - В далеком-далеком королевстве, давным-давно, жил дракон. И был он так огромен, так жарок и так чудовищен, что своим теплом навсегда изгнал зиму из тех земель; и тринадцать лет жители того королевства не знали ни прохлады, ни долгих ночей, ни смены времен, ни снега. - А потом? - А на исходе тринадцатого года невиданный зверь пришел к логову дракона: ослепительно белый, сияющий, источающий прохладу так же, как дракон источал жар. Так величественна была его красота, так сладок голос, так печальны глаза, что даже жестокий дракон не устоял перед его магией, и не стал сражаться с ним. Тогда зверь прикоснулся к дракону своим перламутровым рогом и погрузил его на множество лет в сон такой глубокий, что жар дракона погас. И пришел снег. - Снег? - Да, снег. Летящий с неба, белее невиданного зверя, белее самого белого сахара, нежнее перьев из крыла ангела, прохладнее дворцового мрамора. И под этим снегом шел победитель дракона. - И все жили долго и счастливо? - Да, karissi. Конечно. Долгое молчание, и он почти засыпает, убаюканный ее ровным, нежным дыханием. А затем в темноте звучит еще один вопрос. - Но Хидео, разве белый зверь пришел к дракону один? Он делает вид, что спит. Она делает вид, что верит.
* * * В драконах вовсе нет ничего сказочного, мрачно думает Хидео, пытаясь не обращать внимание на невыносимый смрад, волнами исходящий из устья пещеры, и на собственный удушливый, постыдный, тянущий страх. Но дракон выходит, и он слишком велик, слишком безобразен, слишком голоден, слишком опасен; оружие и умения Хидео на редкость бесполезны, а Эйние за его спиной... А Эйние за его спиной трясет от ужаса, и она кричит: я не могу, Хидео, я не могу, я не знаю как, прости, прости, я не могу!.. Дракон раскрывает огромные черные крылья, поднимая зловонный ветер, медленно поворачивает к ним уродливую голову; и в его бездонных фасеточных глазах Хидео отчетливо видит свою смерть.
Его хорошо учили; в единое мгновения до огненного выдоха он успевает метнуться назад, и отшвырнуть сестру вне досягаемости огня, прежде чем его мир взрывается слепящим пламенем. Время растягивается резиновой лентой, и в своем бесконечном падении он успевает понять, что никакие тренировки не могут подготовить к тошнотворному запаху собственной горящей плоти; и что шок милосердно избавляет его от боли - пока; и что он несомненно мертв. Но обязанность защищать ее вплавлена в его кости, и он успевает увидеть, что Эйние, чей рот раскрыт в беззвучном крике, окутывается мерцающей алмазной пылью. Он знает, что это значит, и перед тем, как наступивший наконец удар о землю лишает его зрения и дыхания, успевает почувствовать ликование: она будет жить.
Вечность спустя он открывает глаза, и отвоевывает у боли еще один вдох: он должен узнать финал. Единорог действительно прекрасен так, как он читал в старых книгах; и единорог прекрасен так, что больно глазам, даже тогда, когда вонзает витой перламутровый рог в сердце дракона. Дракон падает, и черная дымящаяся кровь стекает с рога и белоснежной искрящейся гривы, не оставляя следа; а царственный зверь отворачивает и идет к Хидео, и белые цветы неуловимо-прекрасного аромата распускаются под серебряными копытами, и нездешняя музыка прорывается даже через тонкий нескончаемый звон в его ушах. А потом Хидео снова видит зрелище куда прекраснее даже единорога, даже единорога в его расцвете: Эйние, его Эйние, бегущую к нему... с ней сейчас вся древняя мудрость; ненадолго, человеческому телу ее не выдержать, но этого хватает сейчас, чтобы она знала две вещи: о том, что он не выживет... и о том, в чем он так боялся признаться даже себе, даже в самые черные ночи. Он закрывает глаза и отдается боли, не желая последним видеть отвращение на ее лице. А потом чувствует ее губы на своих - и это последнее чудо, лучшее чудо, прекраснейшее чудо, идеальный подарок. Тот, что может подарить только человек. Он смотрит на нее - не плачущую, нет, ведь королевы не плачут. Последний мучительный глоток воздуха. - karissi... его нет.
* * * Она накрыла его своим белым плащом; холодно лежать на голой земле, из-за этого, наверное, и его рука в ее руке остается, к ее раздражению, ледяной. Она боится, очень боится, и не решается даже открыть глаза и посмотреть еще раз на застывшее умиротворение на лице брата, но все же упрямо вздергивает подбородок - она будет хорошей королевой! - и говорит твердо: - я прошла испытание и стану королевой! И когда kari отдохнет, мы сможем наконец пойти домой. Что-то холодное касается ее щеки и, растаяв, чертит теплую мокрую дорожку. Она открывает глаза и видит: беззвучно и неостановимо, белее, чем грива единорога, белее, чем ее кожа и волосы, белее, чем самый белый сахар, нежнее, чем перья из крыла ангела, прохладней дворцового мрамора, падает снег. Оседает в ее волосах. Не тает в раскрытых глазах цвета старого золота.