Погудин Александр Вячеславович. Черный кабриолет

Глава 1

Я не спеша шел к своему дому, к которому вела дорожка, сделанная из песка и гравия. Мой дом ничем не отличается от остальных: старая пятиэтажка с облупившейся краской, пыльными окнами и ржавыми трубами, которые опоясывают дома. И такие унылые дома стоят повсюду, куда не глянешь, они вечно наводят тоску, утихомиривая все веселье и счастье, оставляя место только для скуки.

День клонился к вечеру, и солнце закатывалось за горизонт, освещая кирпичные дома и голые ветви редких деревьев. Деревья здесь чуть ли не редкость. Их вечно закидывают отходами, на ветках висят полиэтиленовые пакеты, несносные малыши с синими шапками устраивают совершенно безумные конкурсы, и пытаются достать эти самые пакеты. Дети падают со слабых веток деревьев, ломают себе ноги, но ничто не может их остановить до тех пор, пока родители не нажалуются главам района, и те вызывают парочку работников, а они спиливают эти несчастные деревья, не добиваясь ровно никакого результата.

Слева от меня иногда проносились старые и пыльные машины отечественного производства, они наезжали на мелкие лужи, оставшиеся после недавнего дождя и поднимали тучи брызг. Под ногами шуршал гравий, мелкие камешки перекатывались под моими кроссовками. Жухлая трава между гравийной дорожкой и бесконечным рядом домов тянулась до самого горизонта. Ее изредка пересекали черные полосы бетонных дорог, по которым то и дело проезжали старые машины, гремя своими двигателями без глушителей на всю округу. Но местные жители давно привыкли к этому грохоту, как привыкают к шуму люди, живущие у водопадов.

Редкие люди, проходящие здесь, всегда смотрели с укором на малышей и ребят, не зависимо от того, натворили ли они чего-нибудь не того или нет. Просто за всю свою долгую жизнь старики привыкли думать и знать, что все дети - последние сорванцы, даже если дети проводят их до дома, приготовят чай и уложат в постель с грелкой. Смешно, конечно, но это так.

Рядом с моими ногами прошмыгнула кошка, неистово виляя своим пушистым хвостом. Я поправил лямки рюкзака, и, глядя вслед кошке, свернул в переулок. День сегодня шел как обычно. Проснулся рано, затем позавтракал, рано вышел в школу, потом пробыл там шесть часов. Учителя загрузили по полной программе, и еще контрольная работа по биологии не сулила хороших оценок.

Я свернул в подъезд, и поднялся по старым и грязным лестницам на третий этаж. Затем вошел в квартиру, все еще отплевываясь от противного лестничного воздуха, насквозь пропахшего сигаретным дымом и пивом. В квартире никого кроме моей собаки не было. Собака была обычной овчаркой, только с необычной кличкой - Ньютон. Кличка к ней прилипла из-за ее любимого занятия. Она любит забегать на балкон, когда тот открыт, и скидывать на землю разнообразные овощи. То яблоки, то картошку, короче, все, что только есть. Мама вечно из-за этого очень обижается на Ньютона, и начинает ему читать длинные и нудные лекции о пользе овощей в доме. И после этого собака снова, довольная жизнью, кидается к балкону.

Сейчас Ньютон мирно дремал на диване в гостиной, среди многочисленных подушек, вышитых вручную мамой. Я кинул портфель в прихожей, и побежал к себе в комнату. Там я переоделся, и затем шагнул на балкон, с которого Ньютон скидывал яблоки. Около дома проходила дорога, а за ней небольшой парк, лишенный зелени и растительности. Все было посыпано песком, и непонятно, зачем. Всяческие качели и горки для малышей уныло покоились среди песка и домов вокруг. Грустно смотреть на все это.

И просто я устал от этого зрелища, от всей этой скучной жизни, где каждый день похож на другой. Ежедневно решать эти уравнения, решать задачи, записывать диктанты и тупо рисовать чертежи. Видеть за окном один и тот же вид, лицезреть одних и тех же людей. Скучно. Никаких происшествий, которые могли бы что-нибудь изменить. Ничего, даже развлечений - и то нет. Ни кинотеатра, ни видео проката, ни телевизора. Только уроки, уборка по дому и игры с собакой. Вот и все.

Я глубоко вздохнул, подавив дикое желание спрыгнуть с балкона, чтобы хоть что-нибудь изменить в этой жизни. Например, само ее существование.

Я повернулся к шкафу, и открыл дверцу. К ее внутренней стороне отец прикрепил зеркало, чтобы я мог любоваться своим смешным видом, просыпаясь по утрам. Соломенные волосы, спускаясь вниз, прикрывают такие же светлые глаза, мерцающие, как две звезды. Лицо гладкое, загорелое, полностью лишенное родинок или веснушек. Орлиные брови смыкаются над переносицей, если я хмурюсь. При напряжении губы смыкаются в одну тонкую нить, подрагивая на концах. Крепкое телосложение и средний рост ни как не соотносятся с моей тихостью в школе. Там я как мышка, ни кого не трогаю, почти ни с кем не общаюсь, как и никто не общается со мной. Я люблю иногда побыть в тишине. Но ненавижу ее из-за того, что таким меня сделал этот глухой район.

Удивительно, что ни мать, ни отец не высказывали желания переехать отсюда. Они вечно отмахивались от моих слов о переезде, точно от вредной мухи. Родители говорили, мол, что здесь у них очень легкая и выгодная работа, и они не могут просто так взять и уехать отсюда. Только одного я не понимаю: почему мать вечно приходит домой сильно уставшая, заваливается в постель, и не произносит ни слова четверть часа? На ум приходят жуткие мысли, словно отец заставляет ее ходить туда. Ужас, тело пробирает дрожь, как только я думаю об этом.

Несколько раз за последнее время в голове проносилась страшная картина, заставлявшая меня забыть обо всем кроме этого ужаса. Отец стоит рядом с матерью и хохочет, запрокинув голову назад. Верхняя пуговица его белой рубашки расстегнута, обнажая волосатую грудь. У его ног сидит моя мать, приятные длинные соломенные волосы, такие, как у меня, спутаны, грязны. Она стоит на коленях, вокруг нее разбросаны бумаги, которые ей надо заполнить. И эти бумаги повсюду, куда не глянь. И нет края этим листам, они пересекают горизонт, ползут наверх, закрывая все небо, непонятно где родители стоят, непонятно ничего, кроме этих двух фигур в центре. Две фигуры, где одна - дьявол, другая - жалкий раб.

Я тряхнул головой, оправляясь от легкого страха перед этой картиной. Очень неприятно думать вот так вот о своих родителях. А видеть такую картину - ужасно. Мой отец, может, и строг, но не жесток. Как же мне хотелось навсегда избавиться от этого страха, но нет. Может, через несколько месяцев, или лет, забудется. Хотелось бы быть в этом уверенным.

Я отвернулся от зеркала, и пошел к портфелю, намереваясь вытащить ненавистные учебники и тетради, и приняться за работу. Принеся рюкзак в комнату из прихожей, я достал учебник по алгебре, обернутый в красную обложку, бросил на стол, что стоял в углу справа от балкона. Через минуту я уже сидел перед тетрадью, тупо смотря на ответ в своем примере. 0,1111... Я перелистнул учебник на ответы и посмотрел на правильный ответ. 225. И так всегда!

Буквально за две минуты я так устал возиться с этим примером, что взял эту тетрадь в руку, и, что есть силы, кинул ее в дальний угол комнаты. Затем я с глубоким вздохом кинулся на кровать. С минуту я пролежал, уткнувшись головой в подушку, а потом перевернулся на спину, в которую сразу что-то больно впилось. Я зарычал от злости и сунул руку под спину, взяв эту маленькую вещичку, так меня взбесившую. Всего-то лишь англо-русский словарь. Таким злым я себя не чувствовал еще никогда в жизни. В теле словно забурлила кровь, мышцы напряглись до предела, зубы со скрипом стиснулись, так, что отдавались болью. Голова трещала.

Я кинул с неведомой силой этот словарь куда-то вбок, и через мгновение раздался жуткий треск и дребезжащий звон. Злость испарилась мгновенно, в голове царило жуткое опустошение. Я повернул голову на звук. Зеркало в открытом шкафу разбилось вдребезги, пол усыпан мельчайшими осколками, среди которых уныло валялся толстенький словарь. Осколки, словно снег, покрывали всю одежду в шкафу, и пол под ним. Теперь я понимал, что ничего хорошего впереди меня не ждет. Мама устроит скандал из-за зеркала, отец заставит на карманные деньги покупать новое, а учитель английского языка убьет меня за ее собственный словарь, обложка которого теперь была изрезана осколками.

Я снова глубоко и тяжело вздохнул, но и не сдвинулся с места. "Семь лет невезенья", - вспомнил вдруг я суеверие, и невесело улыбнулся. Я не суеверный, как бабки, которых можно встретить на каждом углу улицы, которые обходят дома с другой стороны, если вдруг им дорогу перебежит черная кошка. Бабки, которые уже боятся встать не с той ноги, боятся сдвинуться с места, если вдруг вспомнят очередное суеверие. Эти суеверия просто ограничивают вашу волю, если следовать за ними.

Со мной ничего не случится, как и не случалось никогда.

Я тогда и не думал, что могу так сильно ошибаться.

Глава 2

Меня разбудил внезапный стук в дверь. Это был, все же скорее и не стук. Спросонья я не мог разобрать ничего. Снаружи по двери мягко скрежетали когти. Я задал себе вопрос, сам не понимая его тупости: откуда у отца такие когти? И словно как настоящий предстал передо мной отец, окруженный тьмой. Он своими твердыми, как сталь, и красными, как огонь ногтями он скребет по двери, оставляя в ней глубокие царапины. Стружки градом сыплются на пол, присыпая ботинки.

Я тряхнул головой, отгоняя остатки сна, явившегося черной бездной и дьяволом в конце. В дверь отчаянно скреблась собака, словно от этого места зависела ее судьба. Я встал с кровати, и, покачиваясь, нелепо поплелся к двери. Я даже и не представлял, как смешно я выгляжу по утрам. Я повернул ручку и в дверь вломился пес, неистово виляя хвостом и как-то странно потявкивая. Я непонимающе воззрился на чудную собаку.

Ньютон подбежал к шкафу, подножье которого было усыпано осколками. И только тогда я вспомнил о вчерашнем.

- Стой, нет! - крикнул я и в отчаяние кинулся за собакой, но было поздно.

Собака схватилась зубами за словарик, в кожаной обложке которого сверкали осколки. Ньютон завизжал от боли, мельчайшие осколки впились ему в небо и язык, кровь тут же потекла из пасти. Пес пулей выскочил из комнаты, оставив за собой цепочку из мелких кровавых пятен. В зале раздавались его визг и лай, прежде чем к собаке не подошел кто-то из родителей.

- Господи, что произошло? Олег, сюда, Ньютон ранен! - мать кричала, словно в какой-нибудь мелодраме, где умирает главный герой.

В зал, судя по звукам, вошел отец, и началась этот переполох из-за собачьей раны. А я сидел около разбитого зеркала, закрыв лицо руками, готовясь к скандалу и боясь выйти. Я знал, что скоро в эту дверь войдет мать, намереваясь узнать, что произошло, затем она начнет орать на меня за разбитое зеркало и утверждать, что собака из-за меня ранена. И потом еще я опоздаю в школу на первый урок алгебры.

Визг собаки утих, и теперь Ньютон лишь жалобно поскуливал, видимо лежа у отца на коленях, а тот поглаживал ее по затылку или теребил за ушком. Может отец сейчас с жуткой жаждой ждет того момента, когда со мной начнут ругаться, он, словно гриф, ждет пока его жертву - меня - совсем не истерзает его жена, а затем он спустится мне на голову и...

"Да что за чушь я несу?" - с ужасом подумал я, выйдя из мрачного забвения. "Так нельзя думать!" - зло сказал я себе, как вдруг дверь распахнулась, и в комнату ступила мать.

Увидев разбитое зеркало, цепочку крови от него, глаза матери наполнились гневом, губы

сошлись в одну белую полоску, щеки побледнели, а пучок волос на голове словно стал туже. Да, ничего хорошего не ожидается - невесело подумал я, и в комнату вошел отец, встав позади матери. Он неотрывно смотрел на бывшее зеркало. Собака осталась где-то в коридоре и жалко поскуливала.

- Так, - слово матери прозвучало, словно громовой раскат. Я глубоко вздохнул, приготовившись к буре, и она началась...

Ужас, какие мои родители иногда бывают строгие. Или злые, как назвать. Родители ругали меня за все подряд, отчитывали повторно за то, что произошло раньше - не щадили своих глоток. Как бы голос не сорвали - усмехнулся я, не чуть не боясь ругани и гнева матери. Я раздражался от ее столь сильного гнева. Зубы стиснулись сами собой, голова наполнилась звоном. За окном громко каркали вороны, немного придавая мне сил. В голове у меня начинался буран.

- ХВАТИТ! - закричал я во все горло, и его на секунду обожгло словно огнем. Мне хотелось скорее уйти отсюда, никогда больше никого из них не видеть. Вороны за окном каркали все громче. - Хватит, довольно, я больше не желаю все это слышать. Вы меня оба ДОСТАЛИ, понимаете ЭТО? - мой голос наполнялся силой, с лихвой превосходящей силу родителей. Те застыли в испуге, то ли в недоумении, потеряв вмиг свою власть, стали из королей ничем. А мне хотелось крушить все вокруг, причинить им больше зла. Все предметы вокруг превратить в обломки. Глаза постепенно заволакивал туман гнева, который я не видел раньше в своей жизни. Мое тело наполнялось силой, и мне стало легко. Я произнес: - Я уйду от вас, обещаю! Только попробуйте попытаться меня остановить, и я вас убью!

Последнее слово я понизил почти до шепота, чтобы никто кроме них этого не услышал никто. Родители побледнели, схватившись за руки. Теперь они меня боялись, как я раньше по глупости боялся их. Они не понимали, что делать в этой ситуации, они же ни разу и не думали даже, что я смогу им перечить. Они привыкли командовать, и ничего кроме этого уже не умеют. Они как два зайца, встретившие волка. Я захохотал над этим образом, ведь родители и зайцы были теперь очень похожи. Я запрокинул голову назад, руки упер в бока, мой смех, как звон колокола, разнесся по дому. Шок родителей все нарастал, чаши разума норовили прорваться и выплеснуть остатки их разума, до того малого и ничтожного. Я их презирал, хотелось скорее уйти от них. Я так и сделаю.

Я развернулся на каблуках и вышел из квартиры, прихватив с собой сумку с учебниками. Всю дорогу до школы, занявшую не более десяти минут, я не замечал ничего вокруг, ничего не слышал. Туман медленно сползал с глаз и когда он исчез совершенно, я был у подножья здания школы. Навес над кафельным крыльцом подпирали серые колонны, чем-то напоминающие греческие. В дверь входили все новые и новые ученики, стекающиеся в школу со всех концов городка. И все такие разные, если задуматься.

- Петь! - позвал меня мой друг, он подошел ко мне сзади и положил мне руку на плечо.

Теперь ведь я - снова Петр Олегович. Тихий мальчик, который получает только положительные оценки. Мальчик, который и слова поперек никому не скажет, который ни разу не дрался, ни разу не ругался. Я теперь - снова тот слабак, не находящий применения своим мускулам, каким и был раньше. Мой друг - Роман - у него воля крепче моей, и я не самокритичен. Это просто факт.

Меня убивала мысль о том, что произошло дома, я не понимал, как я мог так поступить, как я мог так раскричаться. Как я смог взять верх над родителями? Это был не я, кто угодно, но не я. Я на такое не способен. Но с другой стороны я был доволен своими действиями, что я смог сделать то, чего так давно хотелось. Во всем можно найти выгоду.

Я направился к школьной двери, а мой друг последовал за мной, весело напевая песенку:

Я обернулся посмотреть,

Не обернулась ли она,

Чтоб посмотреть, не обернулся ли я...

С чего это вдруг он ее запел? Мы вошли в школу, переоделись, поднялись на четвертый этаж, встали у двери кабинета алгебры и геометрии, и стали ждать остальных учеников. Роман отошел к окну, достал толстый учебник по Английскому языку. Я медленно пересек полупустой зал, и встал в дальнем от кабинета математики углу, внимательно следя за всем вокруг. Зал непрерывно наполнялся сонными учениками, жаждущими поскорее освободиться от уроков. Подтягивались одноклассники. Пришел "звезда класса" - Гена Полкин. Самый задиристый из учеников, очень любит драться, хотя дерется и не очень хорошо. Пришел позже обычного Ваня Аркасов - самый умный ученик класса, но он до смерти скучный. Пришла известная троица двоечников - Леня, Женя и Семен. Они пришли вместе, схватив друг друга за плечи и распевая какую-то песню совершенно невпопад.

Потом пришла стайка девчонок, среди которых я углядел Любу, думаю самую красивую девочку класса. Ее рыжие волосы, заплетенные в косички, спадали на грудь, голубые глаза сверкали из-под челки. Чуть заостренные черты лица очень гармонировали с ее ростом - она была по росту средней среди одноклассников. Характер у нее мягкий и спокойный, но иногда ее может "заносить". Если она может нанести такое вранье про человека, если он ей не понравится! Но собеседники слушают ее со вниманием, и верят ее сплетням и издеваются над ее жертвой.

Прозвенел звонок, и все ринулись к кабинетам, придерживая лямки рюкзаков. Топот и шум голосов был невыносим. Речи сливались воедино, образовывая сплошной монотон-ный поток звука. Я зашел последним в класс и уселся на свое место на пятой парте в ряду у окна. Урок алгебры начался. Учительница приказала записывать ее слова, и я подчинился. Взялся за ручку и принялся писать. Все эти цифры и буквы не значили для меня ничего, я не понимал, что они обозначают. Просто набор каких-то знаков и закорючек.

Спустя сорок минут стоял в одиночестве у стены в коридоре, наблюдая за тем, как резвятся одноклассники. Мальчики играли в какую-то словарную игру, и каждые десять секунд раздавался хохот, до того сильный, что резало уши. Парочка отличников стояли у подоконника и о чем-то ожесточенно спорили. Все девочки, как обычно, собрались в кружок и сплетничали.

Все веселились, убивали время. На меня же никто не обращал внимания, я для них словно слился со стеной. Мне такое одиночество было по вкусу, я не хотел быть душой компании, мне не хотелось известности, хотелось просто одиночества и спокойствия, как и всегда раньше.

А происшествие дома для меня вдруг как-то забылось и слилось с прошлым.

Я подошел к огромному окну, что было недалеко от двух отличников, и посмотрел на улицу. У тротуара за оградой школы одиноко стояли дюжины машин, но одна из них прямо-таки зацепила мое внимание. Я прилип носом к стеклу и вгляделся в ее очертания. Черная машина с откидным верхом. Гладкая, идеально полированная поверхность кабриолета сверкала, словно бросалась искрами. Хотя все небо застлали тучи. Тонированные стекла. Красный салон. Я загляделся на машину, точно на истинное произведение искусства, чем она и являлась. Красота. Другого слова не подберешь.

Я стоял так, пока не прозвенел звонок, тогда я едва смог оторваться от окна, чтобы двинуться к классу математики. Мне не хотелось расставаться с машиной, казалось, будто за сорок минут она исчезнет навсегда, и я ее больше не увижу. У двери класса образовалась воронка, дети заходили в класс, словно как песок пересыпается из одной части сосуда в другую, словно вода утекает через отверстие раковины. Я зашел последним и присел на свое место у окна. Учительница продолжала объяснять какую-то тему. В классе стоял тихий гомон, он весь что-то оживленно обсуждал. Учительница стояла спиной к классу и не обращала на нас внимания, или пыталась не обращать.

Я ее не слушал, я вообще буквально отключился, моя голова начиналась медленно опускаться вниз, пока не уткнулась в парту с учебниками. Я проспал минут, наверное, десять, пока меня не разбудило карканье ворон за окном. Я поднял голову, потирая глаза руками. "Господи, как же хочется поспать еще...", - думал я. Карканье ворон за окном становилась громче, словно птицы сидели прямо на подоконнике. Я оглядел класс, все смотрели только на учительницу, которая стояла у доски и что-то болтала классу, и я не имел никакого представления, что она пытается втолковать нам в голову.

Я зевнул и посмотрел за окно. Никаких птиц я не заметил, но зато заметил одну машину. Снова кабриолет, тот самый черный кабриолет, что по идее должен стоять с другой стороны школы. Но спросонья я не придал этому большого значения. Я разглядывал эту машину, не в силах оторвать взгляд. Во мне просыпалось чувство спокойствия, безмятежности. Все тело само собой как-то словно облегчилось, исчез весь вес. Все угнетающие мысли испарились, остались какие-то непонятные желания. Их нити лежали аккуратными рядами в голове, все это мне предстало, словно на экране телевизора. Лежали ровно, для тех, кто их может прочесть - все понятно, для меня - нет, словно это написанный текст на неизвестном мне языке. Как непонятные знаки в тетрадках по математике.

- ПЕТР ОЛЕГОВИЧ! - Заорала учительница по математике. "Начинается...", - подумал я, и мои губы сами собой раздвинулись в улыбке. - ВЫ ЧТО, НЕ СЛУШАЕТЕ МЕНЯ?... - Белые нити непонятных мыслей поднимались, словно змеи, начинали мерно покачиваться, удлиняться, начинали закрывать весь класс. - Я, значит, вам тут новую тему объясняю... - ее речь становилась тише, перестала резать слух, нити становились прозрачными, пока не исчезли совсем. - И вообще, когда я с вами говорю - вставайте с места, а то я перед вами все уроки напролет стою у доски без отдыха и пишу уравнения! - теперь все вокруг приобрело загадочный смысл. Мне начало казаться, что все - мое, и никто не вправе так говорить со мной, как говорит, она, человек, не достойный называться существом.

На моих губах снова заиграла улыбка, я почувствовал это чувство, которое испытывал, наверное, Наполеон или Гитлер, завоевывая ряды стран - чувство власти, безграничной власти, и желание увеличивать и увеличивать владения, подавлять чужие воли, править миром. Я откинулся на стуле, смотря на беснующуюся учительницу, как на жалкую букашку, которая кричит на слона.

- Встать! Я с вами разговариваю! - кричала учительница. "Слова, все только ничтожные слова..." - пронеслось в голове, но тут я рассвирепел.

- ЗАТКНИ СВОЙ ГРЯЗНЫЙ РОТ, СЛЫШАЛА ТЫ, ЖИРНАЯ УРОДИНА? - ах, как приятно это было крикнуть прямо в красное лицо учительницы. Как же хочется повторять эти слова снова и снова...

Наступила эта приятная минута тишины. Класс замолк. Учительница стояла посреди класса с открытым ртом, опешив от такого моего поведения. Одноклассники этого от меня тем более не ожидали. Эта тишина длилась всего несколько секунд, но это казалось вечностью, которую хотелось продлить еще и еще, чтобы всю жизнь наслаждаться результатом. И никогда не думать о последствиях.

Учительница приблизилась ко мне, ступая тихими шагами, которых было не слышно в напряженной тишине. Все взгляды были устремлены ко мне, казалось, что затихла вся школа. Вены на висках учительницы

(жалкая букашка)

вздулись и накалились добела, глаза сверкали гневом, руки сжались в кулаки, похожие на два персика, больших, мягких, и полностью безопасных. Она сказала, тихо и грозно, как только могла:

- Ты погляди, какая дрянь! Пошли к директору, я надеюсь, что ты вылетишь из школы как можно...

Я ее перебил не менее яростными словами:

- Хочешь поговорить по душам, давай, расскажи всем о том, что ты делала вчера, или позавчера, или вообще, чем ты занимаешься помимо так называемой учебы детей?

Она покраснела еще больше, но глаза ее наполнились удивлением, неприятным удивле-нием, с радостью заметил я. "Не понимает, не понимает, как узнал". Я и сам не понимаю, как узнал о таком.

- Давай, думаешь, скроешь это ото всех? А я ведь знаю обо всем! Что ты делаешь ...

- Замолчи! - сквозь зубы процедила синеющая на глазах учительница. В ее голосе послышалась и мольба. Это прибавило мне сил, я заулыбался этой всевластной улыбкой. Одноклассники сохраняли гробовое молчание. Гена Полкин смотрел на нас веселыми глазами и туповатой улыбкой. Мой лучший друг - Рома - глядел в нашу сторону каким-то непонятным отрешенным взглядом. Ваня Аркасов со страхом следил за происходящим. А Люба с удовольствием и восхищением смотрела на развернувшуюся сцену. Не могу отрицать, что это меня удовлетворило лишь одним только ее вниманием. "Не давай училке спуску!" - подумал я и перевел взгляд на учительницу. Она смотрела на меня, надеясь, что я больше не буду раскрывать ее пошлых секретов. Ха!

- Ну, мы с вами еще не закончили, так ты хочешь, чтобы я рассказал всему классу прямо здесь и прямо сейчас о тебе? Твоей жизни, и какие доходы ты получаешь со своей дополнительной работы? - я ликовал. Я ее почти победил, так же как и родителей. Меня теперь совершенно не волновали последствия. Я даже совершенно не знал, как я осмелился все это сказать, откуда я это знаю, и как я получил эту смелость. Но сейчас меня не волновало и это. Я ждал ответа учительницы - букашки.

- Нет, - тихо сказала она, наверное, всеми фибрами души надеясь, что никто ее не услышит. Но услышали все, а главное - я! Теперь я победил и ее. Я торжествовал, в душе бесился восторг, в глазах играло ликование, на губах зависла злая улыбка.

Я засмеялся, комнату сотрясал звенящий звук, одноклассники просто опешили. Люба готова была смеяться вместе со мной, как и большая часть класса. Гена Полкин с тупой улыбкой смотрел на учительницу, то с завистью на меня. Учительница, стояла посреди класса, прикусив нижнюю губу, опустив взгляд на пол, как провинившийся ребенок. Она боялась произнести хоть слово, прекрасно понимая, что тогда я ей спуску не дам. Я покорил волю учительницы, заставил ее просить у меня помилования. Родители признали мою власть. "Я - Гитлер!", - думал я, "И это - все мое, это завоевал я!".

Глава 3

Прозвенел звонок с урока, прокатившийся по залу, словно океанская волна. Никто и ухом не повел, все взгляды были устремлены теперь только на меня. В одних глазах светилось крайнее изумление, в других - восхищение, в третьих - зависть моей смелости, невесть откуда взявшейся. Учительница не произносила не слова, и тишину не нарушало ни что, словно вся школа прислушивалась к происходящему в классе. Моя улыбка делалась все шире и жестче, я наслаждался, словно волк, купающийся крови жертвы, распоров ей брюхо.

- Урок окончен, всем выйти из класса... - сказала учительница слабым голосом. Дети медленно потянулись к учебникам, явно желая продолжения сцены. А некоторые и вообще не пошевелились, такие как Рома и Люба.

- ВОН! - крикнула учительница, и ее голос сорвался, она упала на ближайшую парту и зарыдала, тихо, словно надеясь, что никто этого не увидит. Все резво стали собирать учебники, не желая смотреть на столь презренное теперь для них существо. Никто ее не жалел. Я был более чем доволен.

Я одним махом сбросил все книги в сумку, закинул ее за плечо и приблизился к рыдающей учительнице, дожидаясь, пока все покинут класс. Это произошло не так быстро. Но когда последний ученик покинул класс, напоследок оглянувшись на меня, я смог теперь произнести последние слова:

- Если вы хоть кому-нибудь расскажете об этом, то я предупреждаю: я убью вас, и всех ваших родственников, но в первую очередь - вашу мать.

Ледяные слова пронеслись по залу, и учительница зарыдала еще сильнее, продолжая корчиться на парте. Как не удивительно, но, видимо, она меня и боялась. После угрозы убить мать никто бы не оставил эти слова без ответа.

- Я думаю, что вы слышали, - произнес я, развернулся на каблуках, и чинно пошел из класса, как с поля боя, где моя армия одержала великую победу. Учительница не прекратила плакать, когда я закрыл за собой дверь класса, и ушел к следующему кабинету. Я шел точно к нему, дверь росла и приближалась ко мне, теперь она - для меня новая цель, все остальное как-то стерлось, потерялось, медленно стали проступать белые полосы. Я вошел в класс, метко бросил от дверей класса сумку к своему месту. Сумка упала точно на стул с громким стуком. Только сейчас я обратил внимание на учителя, готовящегося к предстоящему уроку и несколько учеников, сбившихся в кучи, обсуждая сцену. Все снова обернулись ко мне, словно я - просто огромный магнит, который притягивает окружающее внимание. Учительница строго посмотрела на меня, и я ей ответил не менее сердитым взглядом.

Я ушел от класса и подошел к окну, как и всегда раньше. Поставив локти на белесый подоконник, я обхватил ладонями лицо, пытаясь пережить эти белые полосы. Они как-то расползались в стороны, ощущение такое, как будто с тебя стягивают сеть. Мысли прояснились, и я начал приходить в ужас, осознавая свое теперешнее положение. Нити исчезли, и я задрожал. "Господи, что я натворил? Что же я натворил?" Я ясно и четко помнил все свои реплики, осознавал их смысл. "Во что ж я ее превратил? Я разрушил ее жизнь! Одноклассники разнесут весть по школе за считанные минуты. Школьники не дадут ей жить! И это все я! Как я на такое осмелился? Это все кажется просто бредом во сне. Я сплю, такого не может быть!" Я дрожал все сильнее.

Медленно ко мне со всех сторон подходили одноклассники, с любопытством смотря на меня, ожидая последующих действий. Скорее всего, я их сейчас разочаровывал. Они надеются на новое представление. Я сквозь повседневный гул голосов слышал их шепотки, сквозь топот бегающих вокруг детей слышал голоса. Все обо мне, они меня обсуждают! Как хочется от всего этого избавиться, как хочется побыть в одиночестве и спокойствии, что бы никто мне не мешал! Мне теперь не хотелось быть повелителем, как несколько минут назад, не хотелось внимания. Только - спокойствие, чтобы я мог подумать. Это - было и есть мое сокровенное желание. Желание на протяжении всей моей долгой и скучной жизни.

И наконец-то прозвенел звонок, все двинулись к кабинету английского языка, так и не сводя с меня глаз. У дверей образовалась обычная воронка, дети стекались в класс, как вода. Я зашел в кабинет последним, как обычно, мечтая только сесть на место и спокойно отдохнуть. "Но только от чего? Они все равно не будут сводить с меня глаз, будут шептаться обо мне. Ненавижу это!" Все сели на свои места и стали слушать учителя, непрестанно кося на меня глаза. Со всех сторон слышались шепотки.

Я придвинул стул поближе к окну, надеясь, что их станет меньше слышно. И погрузился в мысли. Я до сих пор не мог отойти от ужаса. Мысль, что я сотворил, просто убивала меня, мысль кем я стал, изгрызала меня. Хотелось просто повеситься. Я начал всерьез уже обдумывать этот шаг. Если я сделаю это, то избавлюсь от мучений, угрызений совести и не будет больше меня. А память об униженной учительнице исчезнет, и никто больше не будет шептаться об этом, мол: "Помнишь, как этот Петька учительницу унизил перед всем классом?"

Учительница стукнула по доске указкой, и я, дрогнув, очнулся. Она уняла гомон, и продолжила объяснение темы:

- Как я уже говорила, неопределенный артикль в английском языке...

"Ох, ну когда же она замолчит! У меня уже голова начинает трещать! И этот шепот со всех сторон так на меня давит!" - думал я, опустив голову на парту и закрыв затылок ладонями. Все погрузилось во тьму. Я ждал в темноте, пока кончится урок, и все голоса сольются в потоке неразборчивой речи. Я так же ожидал, что учительница с минуты на минуту задаст мне какой-нибудь вопрос, я на него не отвечу или вообще не пойму его, и она будет орать на меня, и снова моя голова заболит. В недрах мозга будет пульсировать боль, глаза заслезятся от боли, а учительница будет продолжать меня ругать. Тогда я не выдержу, и снова выступлю со своей гневной тирадой, унижая ее честь в классе. А потом снова буду терзаться угрызениями совести. И продолжится замкнутый круг.

Но учительница пока не приставала с вопросами. И я ждал конца урока, и ждал, и ждал. Ее нудные речи загружали мою голову, она начинала побаливать. Вскоре звонок прозвенел, перекрыв голоса одноклассников. Учительница сообщила какое-то домашнее задание, и дети рванули из класса к следующему кабинету. Я - вслед за ними, но медленным и спокойным темпом.

Мы дошли до кабинета литературы и стали ожидать следующего урока. Я стоял по обычаю в сторонке, надеясь на лучшее. Теперь я словно вернулся в прежний ритм жизни, забыв обо всем ужасающем.

Я следил за Геной Полкиным, который теперь задирался перед Ромой. Ваня Аркасов, занудный зубрила, стоял возле стены и читал учебник по физике, одновременно объясняя своему другу новую тему. Девочки сбились в кружок и что-то оживленно обсуждали. "Меня" - подумал я с горечью, мысль пронеслась как-то сама, но я и не вспомнил ничего, что бы могло ее вызвать. Ведь те ужасы на уроках делал не я, это делало что-то другое, управляющее моим телом и душой. Ужас прошедшего снова ушел на второй план. Тело приобрело некое спокойствие.

Гена вдруг перестал задираться перед Ромой и о чем-то сосредоточенно задумался. Забавно было видеть его сосредоточенным, когда его лицо всегда выражало безмятежность, веселье или, в крайнем случае, ярость. Я внимательно рассматривал его лицо. Его брови сошлись на переносице, глаза выражали задумчивость. Он опустил лицо к полу, а Рома удивлено посмотрел на него, не ожидав столь резкой перемены. Потом он тихо ушел подальше от него, воспользовавшись моментом.

Внезапно на лице Гены заиграла злорадная ухмылка, и он направился ко мне.

Ну, вот, приехали. Этого еще не хватало. Теперь он начнет задираться передо мной, пытаясь меня унизить. А ведь, все понятно, почему. Все из-за его немерной зависти. Я унизил учительницу алгебры, а он вдруг захотел, чтобы это сделал он, и выставиться героем перед всеми. И теперь решил отомстить мне за "столь нахальное самовольство". Его любимая фраза.

Снова вдруг, как и в прошлый раз на уроке алгебры начали сотворяться из воздуха белые линии. Они застилали все вокруг, опутывали пространство, они как змеи расползались во все щели и двери. Они завладевали моим телом, делали меня марионеткой. Мысли начинали путаться, в голове звенел непонятный звон, он раздражал меня. Пространство, окутанное белой пеленой, колыхалось. Образ приближающегося Гены покачивался. И снова запели вороны.

И вдруг все стало проясняться и успокаиваться. Линии легли прямыми и ровными полосами, все стало ясно как никогда. Мне стало легко и свободно, легко дышалось. Я чувствовал, как грудь наполняется воздухом. Пространство приобрело невиданную четкость, фигура Гены Полкина словно обвилось контуром. Все внимание заострилось на нем.

И теперь никто не посмеет прикоснуться ко мне! Я - волен, и я - повелитель моей жизни. Я - повелитель всех жизней! Теперь я снова властелин, а тот слабый Петр Олегович - теперь в моих глубинах подсознания, и еще не скоро выползет оттуда! Гена Полкин - очередная цель в тире, которую надо поразить, или один из десятка тысяч бойцов на поле боя, которого надо убить, чтобы моя армия - Я - победила. Это война, и я обязан победить!

- Ага, значит, мы уже выпендриваемся! Учителей оскорбляем, что ты вообще тут делаешь? А? Думаешь, что поругал учителя - и герой? Нет! Это место не для таких как ты! - Начал Гена. Я пропустил его слова мимо ушей, и, едва он разинул свой грязный рот, чтобы снова сказать что-нибудь гадкое, я заткнул его своими словами:

- А ты, что? Пропустил момент, когда можно было поиздеваться над учителем? И теперь обиделся? Хочешь, чтоб это был ты? Так иди к ней обратно и обзывайся, сколько влезет, если словарного запаса хватит, в чем я лично сомневаюсь. В последнее время ты у нас перешел на задний план, ты уже не знаменитость. Я считаю, что как только учительница тебя увидит, так отошьет по полной программе. Меня она испугалась, она испугается всех. Но не тебя, она тебя так отделает, мало не покажется. До отстоев общества никому нет дела!

Со всех сторон сбегались одноклассники, чтобы посмотреть на новую сцену. Они все перешептывались друг с другом, размышляя, что же это приключилось со мной. Такого ведь со мной даже и во снах не было. А мне сейчас нравилось это шептание, я же знал, что они мной восхищаются. Все восхищаются, даже сам Гена, сам того не осознавая. Он стоял посреди круга вместе со мной, стиснув кулаки, и с ненавистью глядел на меня. На человека, позволившего себе так с ним говорить. Он произнес, тихо, так что всем вокруг пришлось замолчать, чтобы расслышать его слова:

- Слушай ты, замолчи, иначе тебе не поздоровится!

Я рассмеялся в ответ его словам, а потом ответил громким и злым голосом:

- Что, сурова правда, да, малыш? Давай, давай попробуй отомстить обидчику, или что, только словами кидаться умеем? Пойми, что ты - просто ничто! Как же тебе втолковать в твою пустую голову? Ты никому не нужен, ты уродливый тупица, у тебя даже девочки нет! А сам ты помнишь, что всем рассказывал? Что, мол, у тебя три подруги, все готовы ради тебя из окна прыгать, если ты захочешь! Ты говорил, что одна из них - знаменитая Люба, и что она тебе...

- ГАД! - завизжала Люба Гене. Я улыбнулся еще шире. Люба вышла из толпы, подошла к Гене, который с виной глядел на девочку и с ненавистью - на меня. Люба подняла правую руку, занесла ее над головой, и прежде чем я догадался, что она сделает, ударила Гену по щеке, так что там разгорелось красное пятно. Хлопок разлетелся по коридору. Толпа раздвинулась в стороны, не ожидав такого от Любы. Гена стоял в центре, посрамленный, не в силах ответить девочке. Все же хоть что-то он и знал из правил мужчины. Люба развернулась от него, махнув своим рыжим хвостиком, и ушла прочь из толпы, а затем побежала неведомо куда, лишь бы не показываться одноклассникам на глаза.

Гена поднял на меня глаза, буквально горящие огнем. Вены выпирали на руках, на шее выступил пот, щека заливалась краской от удара. Одноклассники хранили молчание, не сводя глаз с Гены. Он произнес, хрипя от злости:

- Ты поплатишься за это, урод! - и я произнес последнюю реплику в устном поединке:

- Ну, давай, давай, попытайся заработать уважение среди одноклассников, которого не было никогда. У такого отродья, как ты нет будущего! А так же и чистого прошлого.

Прозвенел звонок на урок, и Гена бросился на меня. Он вцепился мне в горло обеими руками, силясь свалить меня на пол. Я и не шелохнулся от его усилий, его хватка казалась мне не настоящей, словно он дрался не по-настоящему, а так, просто играл. Я нанес ему резкий удар. Кулак просвистел и врезался врагу в челюсть. Гену перекосило от боли, он отпустил мое горло и отшатнулся назад.

Мальчишка удивленно посмотрел на меня, как и все в коридоре, и теперь все взгляды, и одноклассников, и остальных школьников были прикованы ко мне и Гене. Гена снова бросился ко мне, выставив руку с кулаком ко мне. Удар пришелся по животу. На секунду перехватило дыхание, и я ударил его левой рукой по скуле второй раз, затем еще, и удары градом посыпались на лицо Гены. Тот пытался отразить хоть один, но ничто его уже не могло его спасти. Я бил и бил его, и было только одно желание сделать ему как можно больнее, убить его. В голове царил мрачный порядок, в котором убивать - это закон. Я не чувствовал усталости, только приятное покалывание на костяшках пальцев от ударов.

Школьники начали кричать, кто подбадривал меня, кто наоборот, пытался меня остановить. Девочки вздрагивали буквально каждый раз, когда мой кулак ударял врага. Гена отшатнулся к стене, вскрикивая от каждого удара. Он закрыл руками голову, согнулся пополам, и ждал, когда я перестану его избивать. Он не пытался защититься, не пытался атаковать меня. Он был как щенок, которого избивает в стельку пьяный мужик. Хоть я и не видел его глаз, но я знал, что они скоро наполнятся слезами от боли и унижения. Человека, имевшего репутацию самого смелого, сильного и наглого мальчика в классе избивает самый тихий ученик школы. Гена оказался не смелым и сильным, а просто пустышкой, воображающим себя героем. Может, он и был наглым и остроумным, а так же задиристым, но смелым и сильным он не был и подавно. Просто пустышка, так же как и учительница математики.

Я и не собирался прекратить его избивать. Я наслаждался этим, и не мог позволить себе прекратить это удовольствие. Каждый удар, после которого следовал жалкий вскрик Гены, оханье девчонок и одобрительные возгласы зевак, казался мне глотком свежего воздуха из сосновых лесов.

Все было как в замедленной съемке, и мне это нравилось, растягивается удовольствие и все видится отчетливо. Я замахиваюсь снова, кулак врезается Гене в висок, его голова с силой ударяется о стену, глухой стук утопает в реве зрителей. Руки Гены опускаются, он без сил скатывается по стене и падает в углу между дверью класса и стеной коридора. Мальчик сидит на полу, навалившись на стену.

Он силится вздохнуть, сфокусировать зрение, попытаться соображать. Я ощущаю, как его тело наполняется новыми и новыми порывами боли, исходящими из головы. Я снова ударяю Гену, кулак проскальзывает по лбу и врезается в нос. Раздается жуткий хруст, кровь начинает хлестать из носа, орошая красными каплями мои штаны и кроссовки. Гена теперь просто кричит, беспрерывно. Он надеется на помощь, но ему никто не поможет, все наблюдают за дракой, как будто смотрят телевизор и при этом сидят на кресле, пожевывая попкорн. Я его снова бью. Левой рукой по макушке. Причем очень сильно. Лицо врага искажает гримаса боли, из уголка рта быстро течет струя крови.

Нижняя половина лица Гены теперь вся в крови, а лицо избито, проступают синяки, и его вид становится все более жалким. Я со всей силы ударяю его коленкой по носу. Теперь хруст прозвучал более звучно, нос Гены перекосился, кровь пропитала его рубашку, мальчик выглядел как в фильме ужасов, где его истерзала сотня вампиров. Но это сделал всего лишь один я. И я хотел еще и еще, пока меня кто-то не остановит. Тогда я убью того.

От удара Гена упал и распластался на полу, он начал корчиться на полу, воя от боли. Его руки потянулись к разбитому лицу, открывая грудную клетку. Я нанес ему последний удар ногой. Изо всех сил. Нога в кроссовке врезалась Гене в солнечное сплетение. Мальчика от-бросило на стену, он затылком ударился о бетон и сполз вниз. Глаза закатились, и он потерял сознание. Кровь ручьями лилась на пол, его грудь судорожно вздымалась и опускалась. Только сейчас школьники осознали то, что я сейчас могу его убить. Я снова замахивался ногой для удара. Самые сильные ребята из толпы бросились ко мне. Они успели вовремя. Двое схватили меня за руки и оттащили от Гены. Нога просвистела прямо рядом с его носом.

- СТОЙ! ТЫ ЖЕ УБЬЕШЬ ЕГО! - Кричал мальчик справа от меня. Я не видел его лица, я лишь с жаждой крови в глазах смотрел на Гену. Подходили и другие ребята. Мальчик, держащий мою левую руку, заорал мне:

- ТЫ СОВСЕМ СПЯТИЛ ЧТО ЛИ? ОСТАВЬ ЕГО! - за окном, на улице завыла сирена скорой помощи, а за ней сирена милиции. Теперь настала моя очередь кричать:

- КТО ИХ ВЫЗВАЛ? КТО ПОСМЕЛ ЭТО СДЕЛАТЬ? - Гневом наполнялось все у меня внутри.

"Надо срочно бежать отсюда, бежать, пока меня не схватили!" Едва я успел подумать об этом, как сквозь толпу втиснулся жирный директор школы. Его очки съехали набок, лицо покраснело то ли от бега, то ли от ярости. Школьники притихли, ожидая новой разборки, двое позади отпустили меня и отошли в толпу. Со всех сторон слышался топот учителей и запоздалых учеников, которые услышали новость позже остальных. Недалеко от моих ног с хрипом дышал Гена. Сирены за окном приближались, а вороны начали каркать. У меня с этим звуком появлялись какие-то эмоции, какие-то образы и желания, пока что неясные мне до конца. Директор переводил взгляд то на меня, то на полумертвого Гену. Артем Иванович - директор - за свою карьеру никогда с таким не сталкивался, так что он медлил, не зная как поступить в сложившейся ситуации.

А я знал, все знал. У Гены во внутреннем кармане рубахи лежит нож, охотничий, он его взял в школу чисто из интереса, но напрочь забыл о нем во время драки, когда он так ему был нужен. Да и я ему все мозги вышиб, как он мог вспомнить? "И откуда я знаю о ноже?" - промелькнула мысль. Да какая собственно разница? Раз знаю о ноже - это хорошо. Я бросился к телу Гены.

- СТОЙ! - крикнул директор, и кинулся за мной. Он думал, что я хочу еще его побить.

Я успел вовремя и молниеносно засунул руку во внутренний карман рубахи, выудил оттуда нож. Директор остолбенел. Учителя отпрыгнули назад от меня. Среди учеников пробежал взволнованный шепот. Девочки охнули. Это того стоило. В окровавленной руке зажат охотничий нож, с которого стекает кровь, и нож направлен на директора, который стоит ближе, чем в метре от меня. Сирены выли у самой школы. Вороны каркали громче, побуждая меня убить. И я этого хотел. Убивать. Убивать. И снова убивать. И это мое желание - творить смерть.

Убивать - тоже творчество.

Я оскалился. Впечатление я произвел такое, словно бы у меня были клыки, и с них стекала кровь. Какая-то девочка в конце толпы упала без сознания. Один мальчик воскликнул: "Елки-палки". С таким выражением, словно его этому год учили. Где-то вдали слышался отборный мат.

Я шагнул вперед к директору с ножом в руке, вытянутой вперед. Директор сделал шаг назад, толпа расступилась от меня еще дальше. "Скорая" и милиция остановились у шко-лы. "Вот сейчас "скорая" и понадобится!" - пронеслась мысль.

Я резко прыгнул вперед и всадил нож в живот директору чуть повыше правой почки. И резким движением наискось и наверх распорол ему брюхо. Хлынула кровь, она залила мне руку, одежду, все вокруг нас. Девочки и часть мальчиков завопили. Некоторые еще упали в обморок. Другие разбежались, плача от страха. Учителя были в ужасе и не двигались. Директор опустился на колени, лицо было удивленным, глаза огромные, кожа бледная. Через секунду он, как туша кабана, свалился на пол, в лужу крови.

Я побежал. Перепрыгнул через труп, пролетел через толпу, бежал к окнам. Меня повсюду преследовали звуки, одни звуки. Из кинестетика я превратился в аудиала. Рев сирены за окном. Топот служителя закона, догоняющего меня. Свист милиционерского свистка. Поспешные шаги и вопросы санитаров. Крик мальчиков. Рыдания девочек. Я даже слышал тихое журчание крови из раны в животе Артема Ивановича. Стоны Гены Полкина. И карканье ворон. Снова оно. Громкое, звучное, побуждающее к убийству. Но я не могу. Я должен спастись сам. Спастись от заточения в тюрьме, бесконечных вопросов. Я лучше умру, но живым врагам не дамся.

Я прыгнул на подоконник на высоте метра, с оставшейся скоростью вышиб стекло и выпрыгнул с четвертого этажа здания школы.

Глава 4

И свободный полет. Как же это прекрасно! Ветер обдувает меня со всех сторон, майка, облитая горячей красной кровью, трепещет и развивается. От нее отделяются красные капли и летят вслед за мной. Темная земля, изредка покрытая ярко-желтыми листьями, быстро и неуклонно приближается. Я не чувствую страха перед болью или смертью от удара. Мне просто не хочется, чтобы полет заканчивался, полет для меня - это свобода. Я как птица - лечу, никто меня не догонит. Казалось, будто я сейчас могу изменить направление и полететь куда захочу. Только не домой, не к родителям.

Я упал на землю, красиво и мягко, словно рысь. По тихой и пустынной улице раздался глухой стук. Затем тихий, едва слышный хруст. Я упал на корточки, и руками держался за голую землю. Вокруг меня по земле расползлись трещины в сухой земле, словно бросили камень в стекло. От места удара расползались молниеобразные трещины.

Я не чувствовал ни боли, ни неприятного ощущения в ногах, не чувствовал вообще ничего, что могло напоминать о боли. Я встал, коленки тихо хрустнули, как после долгого сиденья за партой; взглянул наверх. Из окна, откуда я выпрыгнул, смотрели на меня десятки лиц, рискуя выпасть вслед за мной. Одно лицо принадлежало явно разозленному милиционеру. Он, спустя секунду, выбрался из толпы, и, скорее всего, ринулся за мной в погоню. Я с такого расстояния не мог видеть, но был уверен, что все люди не просто удивлены тем, что я сиганул я четвертого этажа и остался жив. Они были в шоке. Все это им казалось сном. Кто-то еще и до сих пор не понял, что их я избил одноклассника. Кто-то не верил, что директора школы зарезали охотничьим ножом, который я вытащил из кармана Гены Полкина. Другие не понимали как такое возможно, упасть с такой высоты и не пискнуть от боли.

Я тоже ничего не понимал и мало что полностью осознавал. Я снова пустился в бег. Воздух от меня поднял желтые листья, и те вихрем понеслись за мной. Я бежал непонятно куда, почти не понимал, мимо кого и чего я пробегал. Но я снова чувствовал то приятное ощущение полета. Мое тело снова обдувал ветер, майка развивалась за моей спиной. Ноги несли меня как ветер, я их не чувствовал, почти не осознавал, что они мои, и что я ими управлял. Сзади милицейский дунул в свисток. Я и не подумал остановиться. Я побежал только быстрее, выбежал на дорогу, убежал в парк, а сзади с ревом пролетел грузовик.

И я успел заметить, только краем глаза, черную машину. Не стоило и задумываться. Я знал, это кабриолет. С лакированным деревянным ободком. Красный салон и тонированные стекла. Я ждал ворон, их карканья, которое всегда следует за появлением машины - и вот оно. Птицы пели прямо над машиной. Но их там нет, я знаю. Я сейчас знаю все.

Я пересекал парк между дорогой, которая отделяла его от домов и школы, и между жилыми корпусами, один из которых был домом Любы.

Между парочкой домов существует переулок, и если в него зайти и свернуть, то окажешься в богом забытом местечке, куда жильцы сбрасывают старье и всякую разваливающуюся мебель. Там есть лестница на крышу. Туда я и направляюсь.

Парк остался позади, и теперь я бежал по улочкам между низкими домами. Белые рамы давно посерели, краска на стенах облупилась, обнажая кирпичи, двери покосились и дома напоминали просто трущобы. Это не чуть меня не угнетало, наоборот. "Больше возможностей совершить убийство", - с улыбкой подумал я. Я оббежал домик с краю, и увидел вдалеке тот самый переулок. У него я оказался за считанные секунды, сам не заметил, как. Я зашел в него, и теперь только перешел на шаг.

Я чувствовал учащенное биение сердца, от усталости. Ноги начало покалывать, голова едва заметно кружиться. Я шагал медленнее. Свернул направо, в улочку между домами. Впереди показался темный тупик. Я оперся рукой на стену, пытаясь отдышаться от бега, и пересилить нарастающую боль в ногах. Голова теперь была пуста. Никаких охот до убийства, ничего. Просто пустота, где кружится густая пыль.

Я медленно дошел до тупика. Стены расступились, и я оказался в комнате без потолка. В углу стоял сломанный шкаф и сгнившая тумба. Я упал возле них. Голова все больше кружилась, все затягивало красной пеленой, словно на глаза натекает кровь.

Я с трудом поднял взгляд. Прямо напротив меня начиналась отвесная лестница, ведущая на крышу. Там безопаснее, и мне туда надо лезть, если я хочу жить. Я встал, мир покачнулся передо мной, меня замутило, и неприятный комок подступил к горлу. Я медленно подошел к лестнице, схватился руками за бока. Ржавая лестница чуть царапнула мне руки, но я ее не выпустил. Я поставил ногу на нижнюю ступеньку, и пополз наверх. С каждой перекладиной мне становилось все хуже. Руки затекали, ноги болели все сильнее, словно кости обливало кипящим маслом. И болела голова. Сильно и беспощадно. Словно черепная коробка уменьшилась в размерах, и стала давить на мозги. Они пульсировали, и стук отдавался во всем теле. В затылке стоял звон на высоких тонах. Лестница качалась, как на яхте. Меня то отбрасывало назад, то прижимало к перекладинам, то качало в стороны. Как после крепкой выпивки.

Конец лестницы все же медленно приблизился, и я, наконец, выбрался наверх. Сильный порыв ветра освежил мое лицо. Но через секунду боль и усталость вернулись, как волна, то прибывающая к берегу, то уходящая от него. Я дополз до края, лег в угол между бордюром и будкой. Глаза начали закрываться. Хотелось отдохнуть от всего. Я соображать не мог. И последний раз оглянул пространство. Перед тем, как заснуть, я запомнил кровавый слет от кровавой майки, тянущийся от меня к лестнице. И в следующую секунду я провалился в сон. Боль и страх покинули мое тело.

Меня нес темный туман воспоминаний. Проносились знакомые лица, фрагменты из жизни, сцены спор и драк. Увидел собаку с окровавленной пастью. Появились испуганные лица родителей, яростное лицо учительницы математики. Затем я видел ее фигуру, склонившуюся над партой, куда капали большие слезы. Все ее тело содрогалось от каждого всхлипа. Затем ее заменил Гена Полкин, скорчившийся в углу, и стонущий от боли. Все его лицо в крови, нос разбит и изуродован. Глаза полны страдания и ужаса. Он боялся умереть, как маленький мальчик. Я же не боюсь умереть, я ничего сейчас не боюсь.

Теперь вместо врага лежал мертвый директор. Он был буквально распотрошен. Все в нем вывалилось наружу. Кровь заполнила все вокруг, в ней плавали внутренности. Нож утоп среди сморщившейся белой кожи и кишок. Глаза директора выпучились в изумлении, но он еще был жив, удивительно, но он жив. Это шок, и как только он пройдет, директор захлебнется в потоках боли и умрет в страшной агонии. И никто ему не сможет помочь, никто не осмелится или не догадается убить его и не дать ему мучится.

Но теперь появился я. Но не такой как обычно. Не симпатичный, тихий и милый. Я был просто жутким. Я был таким, как выглядел я сейчас. Чистые соломенные волосы спутались и местами окрасились в красный цвет. Лицо было забрызгано запекшейся кровью, глаза сверкали, как лед. Майка была теперь полностью красная от крови, как и руки. Петр Кровавый. Вот мое имя.

Я проснулся, но тьма не расступилась. Огляделся. Надо мной простиралось звездное небо. Луна была около горизонта. По темному небу проплывали черные слоистые тучки. Город заполнился огнями, по дорогам проносились невидимые машины, освещая путь фарами. Висел протяжный гул моторов машин, возгласов ребят и песни пьяных бомжей.

Я спиной чувствовал холод. Я лежал на крыше, на самом краю. Ноги уже не болели, голова пришла в относительный порядок. И теперь я мог полностью оценить ситуацию. Я присел и задумался.

Сожалеть о происшедшем я больше не мог. Все равно это не изменить. Тем более, это сделал, в общем, не я. Это сделало что-то во мне. Какой-то сгусток ярости, может, желаний. И они как-то вырвались наружу, завладев мной. Но что их пробудило? Непонятно. Однако мне теперь уже не надо размышлять, как я это сделал, надо подумать, как отсюда выбраться.

Я теперь - преступник. Я в розыске за страшное избиение одноклассника, и убийство директора школы. Меня в любом случае поймают, школьники дадут мое описание, а учителя, скорее всего, предъявят мою фотографию. После меня осталось множество отпечатков пальцев, и прочих улик. Я в любом случае попался. Может, проще сдаться милиции добровольно? Вдруг при судебном разбирательстве мне смягчат приговор? Можно надеяться, ведь хуже уже не станет.

Я встал с холодного пола, и голова тут же закружилась с непривычки, словно я проспал здесь весь день (а примерно так и было). Я, шатаясь, дошел до лестницы, не спеша спустился вниз, и пошел по переулку. Скоро я выбрался наружу, к парку около дороги. Потоки прохладного воздуха вновь освежили мое тело. По рукам пробежали мурашки. На мне только майка, другой одежды нет.

На окраине парка, то есть ближе к дороге, стоял ряд скамеек, одна из которых, почему-то была обращена к дороге. Я направился к ней. Я не помнил, где тут рядом есть милицейский участок, но и так они меня скоро найдут. Я сел на скамью и откинул голову назад. Недалеко от скамеек проходила протоптанная людьми тропинка. Там в основном ходили взрослые, так что можно не беспокоиться, что я снова взбешусь, и прибью кого-нибудь. Скорее, они прибьют меня. Стражи порядка объявили народу о "невооруженном, но очень опасном преступнике".

Я расслабился, попытался откинуть все мысли в стороны, чтобы просто отдохнуть и дождаться, пока меня обнаружат. Самому сдаваться что-то расхотелось.

Вблизи закаркали вороны. Я вздрогнул.

- О, нет, опять! - воскликнул я. Я знал, что появится машина. Незаметно для себя я обнаружил, что боюсь ее. Теперь я не восхищаюсь ее. Ведь именно после ее появления я прихожу в ярость. И после ворон. Например, после их карканья я накричал на родителей. После того, как увидел на уроке за окном кабриолет, то унизил учительницу. После пения ворон я избил Гену Полкина и убил директора. - Но я не хочу больше убивать! - произнес я вслух. Какая-то парочка обернулась, и пошла быстрее.

Теперь я все понял. Это машина - всему причина. Она заставляет меня убивать. Значит, я убью кого-то вновь.

И машина появилась. Прямо напротив меня. Она звала меня к себе, хотела, чтобы я подошел. Я чувствовал легкий ветерок, подтаскивающий меня к ней. Но я не пойду. Пока что моя воля еще в моих руках. Я встал, развернулся и пошел прочь от нее. Я больше не хочу ее видеть, никогда. Как хочется, чтобы она исчезла!

Тут кое-кто привлек мое внимание. Это был мальчик. Он шел от дороги к жилым домам. Через парк. Вокруг почти никого. Рядом переулок. Темный. И тихий. Никто его не услышит. Удача какая! Я напрочь забыл о своих противоречивых желаниях прекратить убивать, и двинулся к нему. Я наполовину сократил расстояние между мной и жертвой, как вдруг обнаружил, что жертва - это мой лучший друг. Роман. Эх, не вовремя он вышел из дому. Да в такое время неспокойное! И что он вообще здесь делает? Возвращается с дополнительных занятий?

До друга осталось всего ничего. Я шел у него за спиной. Он не подозревал об опасности. Я замедлил шаг, и шел за ровно ним. Надо, чтоб он подошел поближе к переулку. Еще немного, три шага, два, и теперь пора.

Я прыгнул вперед, и зажал его тонкую шею обычным захватом.

- Если пискнешь, я тебя прикончу сразу, - шепотом предупредил я его. Но я не мог его убить. Оружия у меня не было. Но Рома этого не знал. Я потащил его к переулку. Мальчик так и не осознал, заложником кого он стал. А как поймет, рассчитывать на спасение ему уже не придется. Дружок дернулся. Я зажал его сильнее. Из его горла вылетел хрип. Я зашагал быстрее, ни чуть не устав под его немалым весом. Он мне совершенно не помогал, словно как тряпка повис в руках.

Когда я вошел в переулок, то до мальчика дошло его положение. Он начал дрожать. Я завернул направо, дошел до тупика. Путь окончен. Теперь остальное. Я отпустил его и резко повернул лицом к себе. Роман вздрогнул, не ожидав увидеть меня. Да уж, всю дорогу он не мог понять, что это был я! Для хорошиста его тугая сообразительность и слабая реакция удивительны.

- Не ожидал меня увидеть, не так ли? - начал я разговор обычным повседневным тоном. Роман с ужасом смотрел на кровавую майку. - Молчим? Что ж, я думал, что ты хочешь со мной поговорить, обсудить что-нибудь? Ты же как-никак мой друг.

- Т-ты уб-бил директора! - с трудом выговорил Роман.

- Я знаю, можешь не напоминать. Ну, он сам, если честно, виноват. Зачем он встал у меня на пути? - Рому поразила моя хладнокровность. Видно, он ожидал увидеть меня свирепым и страшным, с мясницкими ножами в руках. Но это пугало его больше.

- Т-ты и меня уб-бъешь? - дрожа всем телом, спросил Рома.

- Конечно, убью. Я выполняю хорошее, доброе дело. Очищаю мир от отстоев общества, от тех, кто засоряет наше прекрасное общество.

- К-какое общество? - осмелился задать вопрос Рома. Я прижал его рукой к стене, надавив кулаком на живот. И ответил:

- Для меня общество - это те люди, которые живут своей жизнью. У каждого - разная. Каждый живет по своим правилам, по своей морали. Люди, которые ни от кого не зависят. Каждый - настоящая индивидуальность. Это - правильные люди, какими должен быть весь мир. Но их мало. В основном все - это просто отбросы, которые не могут жить без других. Которые ходят на работу и говорят, что это надо. "Это нужно. Так должно быть. Потому, что так делают все. Все ходят на работу, значит, и я должен", - и это правила их жизни. Это - отстои общества. И я буду всех уничтожать. Я - индивидуальность. Я - личность. У меня свои морали и правила. Никто мне не указ.

Рома слушал меня внимательно, чуть ли не с пониманием. Но все же чувство страха мешало ему понять то, к чему я веду. Я ему помог:

- Вот ты - это отстой общества.

Рома задрожал. Из глаз потекли слезы, он заплакал и крикнул:

- Нет! Не надо! Я не такой! Помогите! Помогите! - кричал он в отчаянии.

- Опять же: без других не можешь жить, они что, должны тебе помогать? Пойми: до тебя нет никому дела, кроме меня, естественно. - Я улыбнулся, и смех начал пробирать меня. До чего же сейчас было весело видеть это жалкое существо, молящее о помощи. - Тебе никто не поможет! - он привык слушаться всех, понимать все буквально, и я воспользовался этим.

- Помогите! ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ! - слова вылетали из его уст, как зацикленная пленка, где было записано только одно слово.

- Да замолчи! - прикрикнул я. Мне хотелось просто немного над ним поиздеваться, прежде чем его убить.

Но следующего шага я от него не ожидал. Его руки были свободны, я думал, что у него не хватит смелости даже дернуть ими. Но он с силой оттолкнул мою руку, запустил свою руку в карман брюк, и выудил оттуда ножик. Небольшой, узенький и серебряный нож для вскрытия писем, какие продаются в фирменных магазинах. Он знал об опасности на улицах, и прихватил с собой оружие. Из-за этой маленькой вещички все может провалиться.

- Черт! - выскочило у меня. Рома едва заметно улыбнулся. Он нервно прикрикнул:

- Отойди, иначе я тебя зарежу! - я не шевельнулся, лишь упорно и строго смотрел ему в глаза, как учитель смотрит на ребенка, который болтает на уроке. Мальчик с ножом в руках сказал: - Отойди, я предупреждаю! - я рассчитывал на его трусость, ничего больше, и поэтому снова не двинулся.

Рома превзошел все ожидания, надо будет отдать честь его трупу. Он рассек воздух прямо перед моим лицом. Я не шелохнулся, но опасение за провал нарастало. Рома теперь атаковал по-настоящему. Он махнул ножом, намереваясь полоснуть им меня по лицу, я отклонился назад. Но недостаточно далеко. Острие прошло под глазом и до переносицы. Рану обожгло как огнем. Я почувствовал, как капли крови полились по щеке. Я стиснул зубы от злости. Думаю, что теперь мои глаза горели как огонь. И зрачки покраснели, а белки пожелтели.

Рома опустил нож от содеянного. Он не разу за свою жизнь не причинял людям. И теперь причинил. И увидел мой гнев. Он просто сломался, как и мои прошлые жертвы.

Я быстро схватил его руку и резко вывернул. Рома закричал и попытался ударить меня по лицу. Я повернул его руку сильнее. Нож выпал из ладони, другой рукой я подхватил его. Металл приятно охладил ладонь, не очень тяжелый нож слабо оттягивал руку. И карканье ворон в придачу. Это все еще больше пробуждало во мне желание убить.

- Тебе конец! - прошептал я и двинулся к Роману, который продолжал вопить.

Что было потом, то я почти не помню. Помню лишь, что было много криков. Рома издавал душераздирающие вопли, моля о пощаде. И было много крови. Она ручьями стекала с меня, когда я очнулся. В руках у меня был нож, покрытый запекшейся кровью. Я очнулся на крыше, в том месте, где я недавно спал. Теперь на улице было не так темно. Уже утро. И дети идут в школы. Я теперь надеюсь, что никто из них не пострадает от моей руки. Надеюсь именно Я, а не то, что убивало с помощью меня.

Я встал с холодного камня, и, не долго думая, вышвырнул нож вниз. "Что же теперь делать?" - задался я вопросом. И ответ был ясен - идти на улицу и любым способом отдать себя в руки властям. Так будет безопаснее, я ведь не хочу убивать. Я не хочу причинять людям боль. А в камере, тем более в одиночной, этого не больше случится. "А как я сдамся милиции? Просто подойду к любому прохожему, попрошу позвать милицию. Они только при моем виде милицию позовут".

Я начал спускаться по лестнице, как вспомнил, где я убил Рому. По идее, он должен быть прямо подо мной. Я надеялся, что его куда-нибудь перетащил. Я посмотрел вниз. Было темно, но все же очертания человека, распластавшегося по земле, были видны отчетливо. Меня замутило, и я чуть не выпустил лестницу. Спустившись, я отошел от лестницы, с ужасом взирая на труп. Темная фигура лежала у стены, руки раскинуты, одна из них сломана. Вокруг него растекалась темная жидкость.

Я отвернулся, и меня стошнило. Затем побежал прочь отсюда.

Я выбежал в парк, освещенный высокими фонарными столбами. Время я точно не знал, и не знал, могут ли пройти здесь школьники. Я бежал к дороге. Вскоре я был у бордюра, теперь надо идти вдоль нее, и там, минут через десять я окажусь у милицейского участка. Ох, как же вовремя я вспомнил, где он находится!

Закаркали вороны. Я побежал прочь от звука, надеясь не увидеть машины. Этой проклятой черной машины. И налетел на нее саму. Она появилась передо мной как по волшебству, сотворилась из воздуха. Я закрыл глаза и побежал в другую сторону. И чем-то больно ударился о живот. Я открыл глаза. Кабриолет снова передо мной.

- ЧЕРТ! - крикнул я во все горло, и снова закрыл глаза. Тогда вороны своими криками начали резать слух. Я словно начал сходить с ума. Окончательно. Я заткнул уши, пытаясь избавится от всего. Но звук-то был внутри моей головы, и я ничего не мог с ним поделать. Я зашатался, опустился на колени, и в следующую секунду упал на землю. Жажда смерти снова поглотила меня.

Глава 5

Я открыл глаза и осмотрелся вокруг. Я лежал у края дороги, пододвинув колени к груди. Никого вокруг не было, было темно. Я встал с земли и медленно пошел к скамьям. Там я сел и стал смотреть на редких прохожих, выжидая одного человека. Мне было хорошо, просто прекрасно. Меня еще не поймали, я на свободе, действия - вольны. Погода хорошая, прохладная. Народу мало. Темно, не увидят издалека. Все прекрасно, как всегда. Настроение портило только воспоминание о том, что этот жалкий слюнтяй, Рома посмел перечить мне. Не только перечить, он и попытался убить меня. Если не убить, то причинить боль. Этот отстой общества. Неприятна не боль от ножа, неприятна сама мысль о неподчинении этого раба.

Но ничего, следующая жертва будет полностью моей, она не посмеет противостоять мне.

Я сидел и ждал, время шло для меня быстро, я не замечал, как быстро начинает светать. Но меня все равно не видели. Школьники проходили недалеко от меня, некоторые даже смотрели на меня, но никто не придавал мне особого значения. Не смотря на то, что моя майка полностью залита кровью, а на лице не застывшая рана. Я просто словно слился с фоном. Не думал о себе, думал только о своей цели. И я так слился с фоном, что меня не замечали. Но дело не только во мне. Тут есть еще что-то. Чуть ли не сверхъестественное.

И вот я заметил того, кого ждал. Люба шла одна, закинув на плечо ранец. В новенькой розовой ветровке, джинсах и стильных кроссовках. Рыжие волосы были заплетены в две косы, а голубые глаза так хорошо смотрятся на ее розовом личике. Но мне не жалко, что ее придется убить.

Она была близко, теперь пора.

Я быстро оказался прямо перед ней. Люба завопила во все горло, и я поразился ее реакции. Я быстро зажал ей рот, повернул к себе спиной, схватил за горло другой рукой, сорвав рюкзак. Девочка дернулась, затем еще. Сколько в ней энергии и сил! Я подтащил ее к зданию, но дальше уже не смог. Люба теперь вырывалась как буйная. Она дергала головой, пытаясь освободиться. И в следующую секунду она лягнула меня ногой по коленке. Я зарычал от боли и ярости. Я сжал горло девочки сильнее. Она дернулась еще. Рукой, которой я сжимал рот Любы, я с глухим стуком ударил ее головой о кирпичную стену. Она закричала. Через руку слышался приглушенный крик. Но теперь уже она успокоилась. Дергаться перестала, но какую-то оставшуюся силу я все же чувствовал. Если бы она не остановилась, то могла бы и вырваться. По ее щекам потекли слезы. Ненавижу это. Я ослабил хватку. Немного, я не хотел убивать ее сразу.

- Теперь слушай, девочка, если ты хоть дернешься или пискнешь, то твои красивые голубые глазки покатятся по земле. Это не шутки. Надеюсь, ты все поняла, а я думаю, что это так. - Я убрал руку с ее рта, я полагался на то, что она - умная девица. Люба и не пискнула. Тогда я прижал ее лицом к стене, схватив за шею. Ее руки я скрестил и схватил второй рукой. Голова была повернута, и я мог видеть половину ее лица. Теперь оно было не таким ужа красивым как прежде. На лбу краснел синяк с большой царапиной от удара о стену. Глаза покраснели и опухли. Она не могла произнести и слова, губки дрожали.

Я ей злорадно улыбнулся, словно показывая свою добродушность. Она испугалась еще больше.

- Эх, Люба, Люба... Плохо тебе, да? - она промолчала. - Не ожидала, что так плохо кончишь? Да уж, я сам не знал, что стану убийцей. Но заметь - ведь я честный. Ты перестала сопротивляться, и я применяю меньше силы. Ты же не хочешь, чтоб твоя смерть была мучительнее? - Люба промолчала, не в силах произнести и слово. Я продолжил: - Кто же хочет? Может, ты задашь мне вопрос какой-нибудь? Чем больше мы говорим, тем позже ты умрешь. - Люба с трудом посмотрела мне в глаза (лицо было прижато к стене, и видела она меня только одним глазом), словно что-то в них ища. Я в ее глазах нашел лишь ужас, подобный огромной черной собаке с красными глазами и ошейником с шипами. Девочка спросила твердым голосом, который не выдавал ее страха:

- Почему ты это все делаешь? - Я удивился ее вопросу.

- Потому что это - мой долг.

- Какой еще долг?

- Долг - отчищать мир.

- И кто тебе это приказал? Это же ты не по своей воле делаешь?

Я удивился еще больше. Как она так много узнала? Она знает чуть ли не больше меня. Девочка права. Я не сам это делаю. Мне приказывает это видение. Машина.

- Черный кабриолет, - произнес я, и мои пальцы сильнее надавили на болезненные места на шее.

"Как же получается? Мной командуют, приказывают убивать тех, кто недостоин жить. Недостойны те, кто живут по правилам и законам, и те, кто подчиняются другим. Я подчиняюсь воле этого чертового видения. Получается - я тоже недостоин жить"...

Люба закричала. Ее лицо начало краснеть, глаза заслезились от боли. Я этого не замечал, я думал о себе. О том, что я тоже должен погибнуть. "Это безумие, не может быть так!". Люба царапалась, выпустила вперед руки и скребла длинными и острыми ногтями мне по лицу. "Если я умру, то кто избавит Общество от недостойных жить?"

- ПОМОГИТЕ! - с последними силами крикнула Люба. Сзади послышался чей-то топот. Теперь мне на все наплевать.

- ОТПУСТИ ЕЕ! - крикнул мальчишка за спиной.

Через секунду мне в висок ударилось что-то очень тяжелое. Я отлетел в сторону, сильно ударившись головой о бетон. В глазах потемнело, но зрение еще не пропало. Голова снова заполнилась болью. Я перевернулся и посмотрел вокруг. Люба стояла на коленях и плакала, схватившись за горло. Все вокруг качалось, как там, на лестнице, только сильнее. Надо мной стоял какой-то одноклассник с большой палкой в руках. Я все смотрел на палку, прежде чем она, рассекая воздух, не врезалась мне в лицо. В глазах померкло, и я провалился в темную глубину.

Глава 6

(Вырезка из газеты)

Малолетний убийца

заканчивает жизнь самоубийством

в одиночной камере.

За два дня (28-29 октября) в городе произошла череда убийств. 28 октября в два часа дня был зверски избит ученик восьмого класса Полкин Геннадий Васильевич. Мальчика срочно отправили в больницу, но спасти его не удалось. В тот же день, сразу после избиения ученика был убит директор школы N325 Порогин Артем Иванович. Преступник зарезал директора ножом, который, по показаниям свидетелей, был вытащен из кармана Полкина Геннадия. Затем преступник выпрыгнул из окна на четвертом этаже, где произошло убийство. Преступник, по показаниям потрясенных свидетелей, оказался цел и невредим, и скрылся в неизвестном направлении.

Опрос свидетелей, отпечатки пальцев на ноже дали полные данные о преступнике. Это был ученик восьмого класса Мареев Петр Олегович, ранее никогда не совершавший преступлений любого рода.

Следующим днем, 29 октября Мареев Петр был найден и обезврежен учеником школы N325 Сторовым Александром Николаевичем. Преступник в это время собирался убить ученицу той же школы Шатневу Любовь Дмитриевну. Этим днем был так же обнаружен труп Зулабина Романа Александровича, сверстника Мереева. Труп был зверски изуродован. Улики показали, что убийство совершил Петр Мареев.

Мареев был посажен в одиночную камеру до начала судебного процесса. Но на следующий день, 30 октября охранники обнаружили Мареева мертвым. Он зубами перегрыз себе вены на руках и умер от потери крови.

Шатнева сказала несколько фраз об этом: "Я выяснила у него, что им кто-то управляет, в плане убийств. Затем он произнес: "Черный кабриолет". Наверное, эта машина - видение, заставляющее его убивать".

Психологи, опираясь на слова Шатевой, говорили: "В детстве Петр был тихим человеком, известно, что его родители были с ним очень строги, и мало что ему позволяли. И вся эта злость, негодование, может быть, жажда мщения - все копилось у него внутри. И в итоге - всякая чаша переполняется - это достигло предела. Всякий раз, когда Петр хоть немного подумает о ком-нибудь, то мальчику сразу хочется убить его, сделать ему больно, отомстить ему. И тогда он видел этот самый черный кабриолет - образ его чувств и мечтаний, то есть желание убить. А ведь именно Петр управляет этим видением, а не наоборот. Мальчик подсознательно хочет совершить убийство, появляется видение, толкающее Петра на убийство"

Комментарии: 4, последний от 22/01/2006. © Copyright Погудин Александр Вячеславович (pog@alexander2.ru) Размещен: 05/01/2005, изменен: 17/02/2009. 75k. Статистика. Рассказ: Хоррор		Ваша оценка:
Аннотация: В обычном городке жил обычный мальчик. Он все время терпел ругательства родителей. В школе был слишком тихий. Но однажды все переменилось. И он решил восстановить справедливость

Погудин Александр Вячеславович: другие произведения.

Черный кабриолет