Аннотация: Фанфик по сериалу "Чернобыль", 2019. // Бачо отдал ружьё малому. Нормально, не пропадёт, жить будет. - У меня два правила. Первое...
Брат погиб страшно. Разве бывает другая смерть в восемнадцать лет? Восемнадцать - это время, когда надо совершать ошибки, веселиться, учиться, жить. Жить надо, а не умирать. Но иногда бывает по-другому: кому университет, а кому последний штамп в документе - "груз 200". И тогда матери остаётся выть и седеть раньше отмеренного на то срока, а паренёк разменивал тёплую постель на законные два на полтора.
Похоронили в четверг. Мама после поминок ходила по комнате и рассматривала фотографии на стенах. Вот братья в песочнице на детской площадке. Бачо тут восемь, а... Мама зарыла заплаканное лицо в холодные ладони и простонала.
Бачо старше брата на четыре года. Теперь разница между ними будет расти, расти, расти. Бачо возмужает, может, даже усы отрастит, женится, у него будут дети. Состарится, поседеет. А малой навсегда останется восемнадцатилетним. Такой молодой, а уже мёртвый.
Афганистан никого не щадил, ни мальцов, ни мужиков, никого. Всех пережёвывал, калечил и выплёвывал истерзанные пулями тела. И вот вроде только всё устаканилось, мать уже не рыдала беззвучно тёмными и долгими ночами в подушку... И вот те раз: как гром среди ясного неба новая беда пришла. И откуда! Страшные слова, ой страшные: Припять, взрыв, радиация.
Прошепчи их, выкрикни, проори и добавь "да ёб твою мать!" - ничего не изменится. Только страх копошится в кишках. Не верится никак.
Страшно людей убивать. Но то война, на то она и есть.
А тут мирное время, мирное небо над головой, только радиоактивное. Нет врагов вокруг, по крайней мере, видимых, а всё одно: раздали ружья, патроны и послали отстреливать собак.
Бачо любил собак. У него дома осталась Пулька, смешная рыжая дворняга. Умная. Хвост колечком. Умела выследить и лису, и другого зверя, да и двор сторожила исправно. Жаловаться на такую грех. Чужих не пускала, но и зазря не лаяла. Приходила, бывало, садилась рядом и глядела чёрными глазами, понимающими, почти человеческими в этот момент. Поглядит-поглядит да и положит голову на колено Бачо, молча, о чём-то о своём, собачьем, думая. А вот пришла беда, и забросила жизнь в такое варево, что и не скоро выберешься. А выбрался бы, так впору высчитывать, сколько годков костлявая отобрала. Радиация без шуток и без предупреждения тихо косила всех, и стар и млад умирали в муках.
Как объединились брат, погибший незадолго до этого, и Припять, провалиться бы ей? Ох, лучше б её, проклятую и несчастную, тут никогда не строили.
Бачо ещё долго потом прокручивал в памяти ввалившегося в палатку неловкого парнишку, нескладного, слишком юного для всего этого дерьма. Испуганный, чуть живой от страха и неизвестности.
Правильно, бойся.
- Сто восемьдесят первая палатка? - спросил шкет, а у самого чуть колени тряслись.
Ещё бы. В палатке сидели двое: Бачо и Гаро, солдаты, знавшие цену и жизни, и смерти. Оба выглядели, наверное, так, что любой бы обделался. Уставшие, злые, серые от радиоактивной хвори. Та ещё картина маслом. А тут Павел, которому лет восемнадцать от роду, молодой, полный надежд, и уж кому-кому, а ему бы точно не хотелось уехать отсюда в цинковом гробу на погост.
Бачо вытер лицо ладонью и вздохнул. Хотел выругаться, но промолчал, нахмурился только и подумал: "Что же вы делаете, суки?" Желторотого сопляка на мясо пустили, жизнь ему испоганили. Он, может, сдохнет через год, а толстопузым чинушам и дела не будет до него. Сдохли и сдохли, на то и люди, чтобы дохнуть за правое дело.
Паскуды.
Вот и малой, брат, так же стоял на призыве. Кто-то орал задорно и злобно из соседней комнаты: "Радуйтесь, щенята, мужиками вас сделаем!" Обещали пацанятам славу и мир во всём мире, а на деле кому пулю в лоб напророчили, кого гранатой разорвало. Каждому своё. Это дома брат павлином вышагивал и пробовал на вкус непонятное слово "война". Что сложного-то? Вон в детстве с пацанами прятались в гаражах, из палок друг в друга "стреляли", дрались, если "убитый" обижался и отказывался умирать. А вот оставил мать наполовину сиротой.
Чтобы не заорать от досады, Бачо протянул новобранцу бутылку водки. Пацанёнок напомнил ему брата. Так же кинули в пекло, а ведь этот тоже ещё ребёнок, лет восемнадцать-девятнадцать максимум. Усы ещё расти не начали, зато в глазах такая жажда жизни, столько страха, что мама не горюй! Бачо так и хотел спросить, сыпануть сарказма по больному: "Ты хоть с девкой-то целовался уже, а, солдат?" Но не стал. Не по-человечески это. Вместо этого Бачо тяжело поднялся с койки, подошёл к малому и протянул руку:
- Бачо.
Парень опешил, конечно же. Ждал, что ему сейчас устроят Вторую мировую палаточного масштаба. Шаг влево, шаг вправо, хенде хох. Пашка стоял ни жив ни мёртв, ещё чуть-чуть и точно под землю бы провалился от страха. Жалко было сопляка, ох как жалко! Сюда бы толстожопых чинуш забросить, пусть бы нюхнули настоящей жизни, искупались бы в ней по самое не могу. Но даже не их стоило бояться, не начальников в чистеньких пиджачках, не Бачо, не Гаро.
Бойся этого места, малой. Враг невидим, но он рядом: смерть шагает по пятам за каждым. Клацает зубами и выбирает, кого бы сожрать. Да так, чтобы пострашнее, помедленнее да побольнее - вот это ей по нраву.
- Павел, - ошарашено ответил новенький и пожал протянутую руку.
Вообще-то Бачо знал, что салажонок не служил нигде, вон даже молоко на губах не обсохло ещё. Но разговор-то надо было как-то поддержать.
- ...я не был в Афганистане, я не военный, - виновато промямлил Павел.
Бачо посмотрела на Гаро и вздохнул. "Суки".
- Значит так, - поучительно и почти заботливо сказал Бачо, когда они с Павлом вышли из палатки, - яблоки в садах жрать запрещено.
- А кто запретил? - удивился Павел.
- Я запретил! - рявкнул Бачо и продолжил уже спокойно: - Не перебивай. Яблоки не жрать, воду пить только из фляжки. Вообще любую другую еду есть запрещено, даже не дыши в её сторону. Тут всё заражено, радиация, мать её. Понял?
Павел кивнул.
- Не слышу!
- Понял, - робко ответил Павел.
Бачо докурил и выбросил папиросу под ноги. Поглядел на окурок и растоптал сапогом. Покачал головой, покосился на Павла и выругался в сердцах: малого не сберёг, но этому пропасть не даст. Брат за брата отвечать должен и головой, и верным словом, и делом.
- Братья или сёстры есть? - спросил Бачо.
- Нет, я единственный, - пожал Плечами Павел.
- Твою ж мать.
Бачо покачал головой. Плохо быть одному, но ещё хуже терять единственного ребёнка. Родители не должны хоронить детей, неправильно это. Но жизнь та ещё потаскуха.
Бачо остановился и посмотрел на небо. Долго смотрел. Серые облака сбились в зловещую стаю, готовую вот-вот разрыдаться над обречённым городом. Бачо махнул рукой, посылая всё в жопу, и снял с пояса фляжку. После доброго глотка вытер лицо от пыли и поправил фуражку. А ну и пусть костлявая сука дышит им в затылки и ворует год за годом за каждый день, проведённый тут. В жопу её тоже.
- За твоё здоровье, Пашка, - ощерился Бачо и сделал ещё один глоток. "Чистая" вода - что может быть полезнее для ходячих жмуров? - Со мной не сдохнешь. Куришь?
Павел покачал головой. Посмотрите-ка на него, какой правильный! Бачо похлопал себя по карманам и достал запасную пачку. Про запас носил всегда, вот пригодилась. Небрежно протянул малому папиросы и хлопнул его по плечу.
- Травись на здоровье, мамка не узнает.
Кажется, Павел шутку не оценил, но на папиросы посмотрел с удивлением. Осознал. И вот уже не было беззаботного вчерашнего Павлика, счастливого человечка, а стоял перед Бачо мужичок, не по времени повзрослевший. Пришёл цыплёнком, уйдёт мужиком, несолоно нахлебавшись.
Сегодня он с лихвой попробует на вкус горькой правды. Не так, ох не так должны взрослеть люди, не с ружьём в руках наперевес, глядя беззащитной и добродушной дворняге в глаза. Не такие кошмары потом должны сниться ещё много лет после.
"Не уберёг родного брата, так хоть названого смерти не отдам. Сраное горе нам отец, сраная радиация нам мать, вот и породнились".
***
Бачо отдал ружьё малому. Нормально, не пропадёт, жить будет.