Ввиду того, что иллюзорность, единогласно была принята нами, как наиболее вероятная концепция, отражающая картину и суть, создаваемых в рамках проекта реальностей, единственной сложностью в проблеме их познания, является верная интерпретация перманентно возникающих искажений всеобщего мироздания, препятствующих выходу из замкнутой системы координат нашей реальности.
Выписка из заседания научного совета по проекту "И.М.И.Р. DIABOLO".
Точно по внутреннему времени, наш звездолет приземлился в космопорту Прегостры - единственном более-менее ровном пятачке, затерявшемся посреди бесконечных горных хребтов и пиков, покрывавших всю поверхность планеты.
Прегостру открыли около полувека назад, совершенно случайно, во время одного из плановых рейдов дальней разведки. Единственная планета в своей звездной системе, она совершала полный оборот вокруг своего, очень похожего на наше солнца за четыреста восемь дней, то есть прегострианский год был несколько короче марсианского. У планеты имелось несколько спутников, по очереди висевших над ней в течение суток, так что на ее поверхности всегда было довольно светло, даже ночью. С точки зрения, какой бы, то ни было полезности, открытая планета, по сути, не представляла никакой ценности. Просто огромный кусок каменистой породы - кроме бесконечных скал на ней не было ровным счетом ничего. Ни животного, ни растительного мира, ни полезных ископаемых. Не было даже воды, так, что исследовательские корабли, скорее всего, не обратили бы на нее никакого внимания, если бы не один факт, выделяющий Прегостру среди бесчисленного множества подобных ей мертвых планет: она обладала пригодной для дыхания людей атмосферой.
Это была первая ее загадка, с которой столкнулись исследователи, а вслед за этим тайны и необъяснимые явления посыпались, на людей, как из рога изобилия.
Ведь, в самом деле, откуда на безжизненной, мертвой планете, не имеющей даже намека на воду, могла появиться атмосфера? На этот вопрос так не смогли ответить лучшие умы человечества. На сей счет, конечно, строились разнообразные и многочисленные гипотезы, но ни одна из них не выдерживала критики, это признавали и сами их создатели.
Люди довольно долго изучали этот загадочный мир, однако так и не смогли разгадать ни одной из его тайн, лежавших, казалось бы, как на ладони.
То, что под горными хребтами Прегостры скрывается целый лабиринт подземных туннелей, очевидно карстового происхождения, выяснилось почти сразу же. Сей факт, в какой-то мере, мог объяснить наличие у планеты атмосферы, ибо, по всей видимости, когда-то, давным-давно, вода на ней все-таки была. Такие пещеры с извилистыми туннелями и просторными гротами не могли быть проточены ничем, кроме мощных подземных рек, однако, куда и почему эти реки исчезли? Какой экологический катаклизм мог уничтожить гидросферу планеты, нисколько, не затронув при этом, ее атмосферного слоя? Прегостра никогда не знала осадков, на ее поверхности всегда было сухо, а над головой никогда не было облаков - только абсолютная голубизна бескрайнего неба днем и бездонный, темный колодец ночью, чернильная чернота которого только подчеркивалась неверными бликами лунного света гуляющего по отвесным склонам и узким долинам.
Ответов ни на один из этих вопросов не было. Ученые пытались подходить к разгадкам тайн Прегостры и так, и этак, упорно не давая добро на снятие с нее обсервационного карантина, видимо подсознательно опасаясь всего неизведанного и невероятного, того, что не укладывается в рамки человеческих познаний о структуре и законах бытия. В течение двух десятилетий специалисты всевозможных экспедиций под разными углами изучали странную планету, пытаясь определить степень ее потенциальной опасности. Однако, время шло, а Прегостра с холодным достоинством продолжала молчать, не обращая на потуги людей никакого внимания. В конце концов, несмотря на пугающую необъяснимость происходящих на планете природных явлений, карантин с нее все-таки сняли, признав, что единственной опасностью, которую с точки зрения логики могла нести для людей Прегостра, была возможность заблудиться в ее подземных лабиринтах или свернуть шею на отвесных склонах. Однако этим она нисколько не отличалась от любой другой планеты, из числа тех, что уже давно были колонизированы людьми. Ведь, если разобраться, подобных возможностей и на Марсе можно было разыскать - пруд пруди. Как говорится, было бы желание...
Между тем многочисленные институты и академии, видя, что их исследовательские изыскания зашли в тупик, хоть и продолжали, начатую два десятилетия назад работу, делали ее крайне вяло, скорее, для очистки совести, нежели всерьез рассчитывая на успех. В конце концов, за все время исследований никто из людей не то, чтобы не погиб, а даже ни разу толком не подвергся опасности и, постепенно служба обсервационной безопасности и карантинного контроля потеряла к Прегостре всяческий интерес.
Зато его обрели другие - воротилы туристического бизнеса, ведь открытая планета, действительно, оказалась самой настоящей находкой для любителей экстремального туризма, а таковых в Союзе независимых планет оказалось немало - сказывался высокий уровень технического прогресса, повсеместное повышение уровня жизни и, как следствие, недостаток острых ощущений, без которых человечество, почему-то, никак не желало обходиться.
Вот, их то, и предлагала Прегостра - суровая и не особенно приветливая планета, но именно этой своей суровостью, возможностью пощекотать нервы, в смертельно опасном поединке с горами, она и привлекала людей. К тому же, те, кому хотя бы раз довелось встречать закат, стоя на одном из ее многочисленных пиков, утверждали, что пережили одно из сильнейших в своей жизни впечатлений, оставивших в памяти неизгладимый след, заставляющий их вновь и вновь возвращаться в хмурые и неприветливые горы далекой чужой планеты.
Океан солнечного света, подобно алой краске разливался по всему небу, наступал миг максимальной освещенности. Фотонная буря обрушивалась на поверхность планеты с удесятеренной яркостью, безудержным потоком разливаясь по небосклону. Солнечные лучи пронизывали все и вся, погружались в такие глубокие и скрытые ущелья и уголки, туда, где даже в полдень всегда стоял полумрак, однако, продолжалась эта световая буря недолго. Всепроникающие лучи, мало-помалу, начинали таять, словно всасываясь в поверхность планеты, хаотично трепеща и отражаясь от ее скал, бесчисленными сполохами, вплоть до того момента, когда за горизонтом не угасала последняя искорка уходящего дня, после чего Прегостра растворялась в непроницаемой ночной темноте.
А ночь на Прегостре была особенная. Немногие из гостей планеты пожелали бы остаться посреди ее гор ночью, да еще и в одиночестве. Причиной этого было то, что с восходом первой из шести местных лун, мир вокруг начинал стремительно изменяться, рождая ощущение какой-то невероятной галлюцинации, когда прямо перед глазами начинали происходить удивительные, невозможные ни с какой точки зрения вещи. Люди остававшиеся на ночь в горах, рассказывали, будто слышали странные, ничем не объяснимые звуки и видели еще более странные картины, всякий раз абсолютно одинаковые, но неизменно вызывающие безотчетную тревогу и холодок в глубине души.
Стоило скалам окраситься в бледный голубоватый свет первой луны, как в недрах глухой, непробиваемой тишины безмолвной днем планеты, начинали просыпаться звуки, названные кем-то из альпинистов "голосом гор". Поначалу невероятно далекие и невнятные, они становились все четче, контрастнее и рельефнее, перерастая в скрежет и гулкое уханье, постепенно, обретающие доступный человеческому слуху ритм. Слитный, размеренный гул нарастал, одновременно разбиваясь на различные по длительности и амплитуде отрезки, акустически все больше и больше напоминавшие слова, фразы и предложения чужой, нечеловеческой речи. Голоса скрежетали со всех сторон, угрюмо твердя что-то на неведомом языке, тяжелом и неповоротливом, словно и в самом деле были рождены в горле каменного великана. Разумеется, сходство это лежало за пределами логики, ибо никто из людей не мог ни понять, ни даже относительно похоже повторить ни одного из "слов" этого исковерканного, каменного языка. Большинство тех, кто слышал голоса гор, предпочитали считать, что все это всего лишь плод слуховых галлюцинаций, вызванных какими-то звуковыми аберрациями в недрах самой Прегостры. Вполне возможно, так оно и было, по крайней мере, эта версия, в отличие от прочих отвечала на куда большую часть вопросов, однако, сам я полагал, что данное объяснение, несмотря на все его плюсы, слишком уж незатейливое, что ли. Я верил, во Вселенной есть множество загадок и тайн, способных удивить любого из нас, да еще и нашим потомкам будь здоров останется. В конце концов, нельзя же все подряд списывать на внезапные приступы сумасшествия? Впрочем, свое мнение я предпочитал держать при себе, не особенно распространяясь по этому поводу, тем более, что голоса были не единственным явлением, наводящим на мысль о своем психопатогенном происхождении: с восходом второй луны к "голосам" присоединялись зрительные видения. Краткие, поначалу почти неуловимые сдвиги изображения, достаточно быстро достигали максимума, и горы вокруг приходили в движение. Незыблемые, неподвижные слои пород начинали смещаться, меняться местами, наползая друг на друга, и тогда в изломанных уступах отвесных скал проявлялись барельефы с изображением лиц, постоянно расплывающихся, скользящих по самому краю восприятия, рождающих при этом череду странных, расплывчатых образов, далеко не всегда похожих на человеческие. Нечеткие и размытые, их было необычайно трудно ухватить, зафиксировать глазами, они ускользали от прямого взгляда, из-за чего вся эта картина отдаленно напоминала смазанные кадры киноленты. Тем не менее, в ее реальности трудно было усомниться. Не задерживаясь в памяти, они выкристаллизовывалась где-то на уровне подсознания и вот тогда, слегка подтолкнув воображение можно было увидеть, как отвесные стены угловатых и изломанных утесов преображаются в грубые, изможденные лица нечеловеческих существ, встревожено бормочущих, не то заклятья, не то молитву, взывая к своим неизвестным богам.
Существа эти, очень мало напоминали человеческую расу, пожалуй, единственным их сходством было наличие лиц, как таковых. Какое-то иное сходство полностью отсутствовало. Слишком уж чужеродными, ни на, что непохожими, они выглядели. В нашем сознании просто не находилось подходящих сравнительных аналогов. Однако ни у кого, кто их видел, сомнений не возникало: это были именно лица, хотя лицами их можно назвать исключительно по аналогии с человеческим мировосприятием. На мой взгляд, правильнее говорить не лица, а изображения. Да, именно изображения живых существ, несмотря на то, что в нашем, понимании такие формы жизни выглядят нереальными и невозможными. Изображения, спроецированные на прегострианские горы, непонятно откуда в виде объемных голограмм, или еще чего-то подобного. Кто, зачем и как это сделал? Кому понадобилось создавать эту фантасмагорию? Кто знает?
Как бы там ни было, лица возникали на склонах гор каждую ночь, однако с рассветом исчезали, не оставив после себя ни малейшего следа, словно и не было их вовсе. Растворялся и затихал тяжкий низкочастотный рокот непостижимого диалога, сопровождаемый скрипом скальных поверхностей, трущихся друг о друга.
И на Прегостре начинался новый день, в котором уже не было ничего мистического. Небо, солнце и скалы, ради которых сюда и прибывали многочисленные туристы.
Здесь можно было найти маршруты на любой вкус и категорию сложности. Для обывателей имелся прекрасно оборудованный отель, профессиональные инструктора и спасатели, намеченные и отработанные маршруты, раскинувшиеся на довольно обширной территории расположенной вокруг отеля. Там действовала канатная дорога, повсеместно имелись медпункты и закусочные, словом имелась хорошо развитая инфраструктура отдыха. Там же пролегала и хорошо изученная часть подземных туннелей, в которых имелись не только подсветка, но и указатели направлений. По мере приближения к границе исследованной зоны, появлялись таблички с предупреждениями, настоятельно рекомендующими забредшему куда-то не туда туристу повернуть обратно, и возвращаться по одному из предложенных на карте маршрутов. Это было, по меньшей мере, разумно, поскольку дальше определенной границы никто не нес никакой ответственности за потерявшихся в горных лабиринтах людях. Большая часть туннелей (а они пронизывали планету вдоль и поперек на многих уровнях) представляли, из себя настоящую терра инкогниту, причем, как в прямом, так и переносном смысле слова, и что ждало людей там, в глубинах планеты, не знал никто. Да, собственно говоря, большинство туристов, и не хотело этого знать. Люди благоразумно разворачивались и возвращались, следуя информационным указателям и инструкциям, данным специалистами горного курорта Прегостры, а бесконечные туннели, петляя, продолжали свой непостижимый путь в неизвестность и темноту.
Заблудиться в этом лабиринте, было раз плюнуть, и выходить за означенные границы рисковали только настоящие профессионалы и отмороженные искатели приключений, вроде меня, тоже, порой, впрочем, неплохо подготовленные. В людях, которые решаются в одиночку штурмовать горы, уживаются два, едва ли не противоположных свойства: непонятные никому другому амбиции и замкнутость, рождающие стремление, во, что бы то ни стало, первым покорить сложные высоты или пройти по нехоженым ранее подземными тропам. При этом, не так уж важно, назовут ли впоследствии покоренные пики и открытые гроты именами, тех, кто сумел добраться до них в числе первых. Не знаю, по крайней мере, для меня эта причина никогда не была главной. Отправляясь в горы, вступая в неравную схватку с отвесными стенами головокружительной высоты и мрачными, подавляющими психику коридорами, я стремился доказать что-то самому себе, нежели окружающим, которым, если разобраться, не было до меня никакого дела. Здесь у каждого был свой маршрут, и именно он занимал все силы и внимание людей.
В этом смысле Прегостра предоставляла самые широкие возможности, что называется, на любой вкус. В поисках подобного уголка, я немало попутешествовал, однако такого причудливого нагромождения скал и утесов не встречал больше нигде.
Здесь всем хватало места, здесь каждый был сам по себе, никто никому не мешал, конкурируя за право восхождения. Только горы и больше никого вокруг, когда надеяться можно только на себя и ни с кем не придется делить триумф победы.
По заказам клиентов, флайеры атмосферной авиации совершали регулярные рейсы во все уголки довольно большой планеты. Они доставляли искателей приключений в любое указанное на карте место, и улетали, чтобы впоследствии вернуться и забрать обратно - сроки оговаривались заранее. По инструкции экипаж обязан был ждать ровно сутки, в том случае, если в назначенное время человек не выходил к месту эвакуации. По истечении этого срока флайер улетал и тогда незадачливому туристу, оставшемуся на поверхности, оставалось уповать лишь на портативную радиостанцию, однако с ее помощью далеко не всегда удавалось выйти на связь. Причина такого положения вещей была неясна - данные передатчики зарекомендовали себя как весьма надежные и неприхотливые аппараты. Тем не менее, факт оставался фактом: в горах Прегостры разыскать необходимую частоту получалось, лишь в восьми из десяти случаев. Бывалые альпинисты высказывали мнение, что это могло быть связано с эффектом экранирования, создаваемым скалами, однако почему этот эффект возникает, вразумительно никто не мог объяснить. Как бы там ни было, опоздав к месту эвакуации, человек был практически обречен, ведь, если пищевые концентраты еще можно было растянуть на пешее возвращение, то отсутствие необходимого запаса воды не позволяло проделать обратный путь длиной во многие сотни, а иногда и тысячи километров.
Несмотря на такие довольно-таки жесткие условия никто не роптал, а количество желающих проверить себя на прочность и пощекотать нервы не убывало, хотя всем было хорошо известно, что на Прегостре, нет-нет, да и пропадает очередной скалолаз или спелеолог. Этих фактов никто не скрывал - портреты с именами погибших и пропавших без вести вывешивались в холле отеля, дабы наглядным примером вразумить особо горячих искателей приключений.
В числе таких, вот, отчаянных голов был и я, Акиоллан Синкопа, тридцати пяти лет от роду, уроженец планеты Марс - административной столицы планет человеческого содружества. В течение года, я, как и все порядочные люди, вкалывал, зарабатывая себе на жизнь мелкой коммерцией, был своего рода коммивояжером, а выходя в отпуск преображался в скалолаза-любителя, хотя, какой уж, я любитель, если занимался скалолазанием с восьми лет, с тех пор, как отец, профессиональный спасатель впервые взял меня с собой в горы. Можно сказать, что горы полюбил с первого взгляда, чему отец был несказанно рад, видя во мне нечто вроде преемника. Однако, жизнь распорядилась иначе - спустя четыре года он погиб во время одной из спасательных экспедиций, и на какое-то время между мной и горными пиками воцарилась полоса мрачного отчуждения, растянувшаяся на без малого восемь лет. За эти годы я ни разу не бывал в горах, обходя их за версту и занимаясь самыми разными видами спорта, однако ни один из них так и не стал больше для меня своим. И, в конце концов, произошло то, что и должно было произойти: моя тяга к опасным восхождениям взяла верх над горестными воспоминаниями, и я вновь отправился в горы, которые приняли меня более, чем радушно, словно и не было между нами восьми лет разлуки. Навыки, подзабытые за прошедшее время, вернулись практически сразу же, я почти интуитивно всегда чувствовал, куда можно поставить руку или ногу, в какое место забить страховочный гвоздь.
Спелеология пришла в мою жизнь значительно позже, всего каких-то лет пять назад, когда впервые попал на Прегостру, но зато, это была, как говорится, любовь с первого взгляда. Пещерами я заболел практически сразу же, неизвестность подземного мира притягивала меня не меньше, чем риск от восхождения на отвесные кручи.
Перелопатив горы профессиональной литературы, я поднабрался кое-каких знаний, дважды прошел специализированные курсы, после чего самостоятельно полез вниз. Практикой и опытом овладевал, уже по ходу событий и, как мне кажется, преуспел в этом. По крайней мере, я уже давно не пользовался проторенными для обывателей маршрутами, предпочитая лазить по пещерам в одиночестве.
Вот и сейчас, путь мой лежал в удаленную от проторенных трасс сторону. Это направление было выбрано мной не случайно, напротив, я имел вполне четкую цель, которую обозначил еще во время своего предыдущего визита сюда.
Глубокая расселина, затерявшаяся на дне ущелья расколовшего пополам исполинскую скалу, расположенную в полутора тысячах километров на северо-запад от космодрома и гостиничного комплекса. Я наткнулся на нее совершенно случайно, и она сразу же захватила мое воображение, ибо даже моих небогатых познаний в геологии хватило, чтобы понять: колодец, на который я натолкнулся, не мог быть проточен водами горных рек, в отличие, от большей части изученных Прегострианских пещер и провалов. Его стены составлял не мягкий и податливый известняк, а твердая порода, вроде базальта или гранита. Оплавленные края черной воронки, уходившей в толщу гор, наводили, скорее, на мысль о падении в этом месте неизвестного космического объекта, ударившегося о поверхность планеты с невероятной силой и скоростью. От этого удара, монолитная скала раскололась пополам, словно гнилой зуб, а виновник происшествия глубоко погрузился в твердые тектонические слои Прегостры, прорубив в коре планеты почти идеальной формы колодец, не более двух с половиной метров в диаметре.
Мысль о том, что это мог быть метеорит или еще что-нибудь подобное, я отмел практически сразу же - в местах падения крупных метеоритов или иного космического мусора, как правило, всегда присутствует кратер, здесь же ничего подобного не было и в помине. Напротив, неведомый объект пробил поверхность планеты, почти с хирургической точностью, словно проткнув скальную породу исполинской иглой. Я терялся в догадках, пытаясь найти ответ на вопрос, что могло пробить в толще гранита шахту, столь невероятной глубины, ведь хотя точных цифр я, конечно, не знал, глубина у нее определенно была впечатляющая. Сигнал эхолота, с помощью которого я попытался, было ее замерить, не возвращался, теряясь в глубине подземелья, как будто у этой пещеры вообще не было никакого дна. В подобную мистику я, разумеется, не верил, списывая все на неполадки в самом приборе или каких-либо помех, вроде пресловутого эффекта экранирования, создаваемого стенами шахты, и из-за которого на Прегостре всегда были проблемы со связью. Как бы то ни было, глубина расщелины, действительно, впечатляла. Чтобы лишний раз убедиться в этом, я бросил вниз камушек. Напряженно прислушивался минут десять, надеясь уловить хотя бы малейшие отголоски его падения, но так ничего и не услышал. Из всего этого явствовало, что глубина колодца составляет многие километры, вследствие чего отраженный звук был просто не способен достичь поверхности, рассеиваясь по дороге.
Стоя на краю уходившей вниз трещины, я думал, какой же невероятной, поистине запредельной прочностью должен был обладать спрятанный в недрах планеты объект, ведь ни один из известных человеческой науке материалов не имел в своем запасе ничего подобного. Мысли скакали одна за другой, выстраивая гипотезы и догадки, однако я уже понимал: чтобы пролить свет на этот вопрос, мне придется спуститься вниз, до самого дна, как бы глубоко оно не находилось, и я не успокоюсь, пока не сделаю этого.
Тогда мне не удалось выполнить эту задачу - не было необходимого оборудования, да и время уже поджимало. Менее, чем через сутки, должен был прилететь флайер, чтобы вернуть меня на базу, а вскоре, а вскоре мне и вовсе необходимо было оставить Прегостру: месячный отпуск, увы, заканчивался, мне пора было возвращаться к повседневным делам и обязанностям. Однако, я твердо решил через год вернуться на это место хорошо подготовленным и экипированным для той задачи, которую перед собой поставил.
Ну, что ж, я сдержал слово. До заказанного мной рейса оставалось еще десять с половиной часов. Воспользовавшись свободным временем, я еще раз перепроверил всю свою амуницию на профпригодность и удовлетворенный результатами лег спать - от спуска, занимавшего мое воображение на протяжении последнего года, меня отделяли восемь часов сна и десятичасовой перелет к месту высадки.
Для осуществления поставленной цели, я отмерил ровно две недели - именно столько составлял максимально возможный срок моего пребывания на Прегостре. Прекрасно понимая, что задуманный мной спуск чреват не только трудной работой, но и неожиданными осложнениями и трудностями, которые никак нельзя списывать со счетов. Поэтому, я не стал мелочиться и договорился с пилотами флайера на двухнедельный срок.
Высадившись на небольшом овальном уступе, имевшемся на одной из торчавших во все стороны скал, я сгрузил все свои припасы и, последний раз сверив часы и уточнив дату возвращения, распрощался с пилотами.
Флайер поднялся вверх и начал удаляться, набирая скорость. Я совсем немного постоял, провожая его взглядом, и начал готовиться к спуску, по окончании которого меня ждал короткий, трехчасовой переход к расколотой надвое скале, к расположенной внутри нее бездонной расселине, и тому, что я надеялся обнаружить на ее дне. Тогда я и сам еще точно не знал, что это будет, и что я вообще собираюсь там разыскать, однако я чувствовал: эта неожиданная находка, если ей по уму распорядиться, может сделать меня очень и очень состоятельным человеком, и позволить прожить до конца дней, не зная ни забот, ни хлопот.
В этих своих соображениях я руководствовался тем, что был почти на сто процентов, уверен: даже малейшие, микроскопические частички метеорита (или что там это было) наверняка заинтересуют не только ученых, но и представителей тяжелой промышленности, которых просто не могла не заинтересовать исключительная прочность протаранившего Прегостру объекта. Им-то я и намеревался впарить свою находку, причем дешевить в этом вопросе я нисколько не собирался, намереваясь устроить нечто вроде аукциона, хотя и понимал, что подобное несколько неэтично. Я никогда не был прожженным барыгой, готовым идти по головам в погоне за выгодой, просто я прекрасно понимал, чем рискую, спускаясь в черную бездну, и хотел, чтобы этот риск был оправдан.
Однако, сейчас не время было думать о возможной выгоде - в первую очередь следовало позаботиться о собственной безопасности, дабы моим радужным мечтам, вообще, суждено было сбыться.
Именно с этими мыслями я забил последний страховочный костыль в твердую поверхность скалы в непосредственной близости чернильно-черного провала пещеры. Учитывая ситуацию, я подстраховался и вбил пять таких костылей на разном удалении от края бездны. Еще раз проверил прочность креплений и карабинов, нацепил на спину рюкзак, надежно затянул ремни на нем, посмотрел в низкое, хмурое небо и, вздохнув, заскользил по веревке вниз.
Надо признаться, при этом, я несколько согрешил против кодекса скалолазов, использовав для спуска, достижения высоких технологий - полуавтоматическое устройство спуска с мономолекулярной нитью. Обладая невероятной прочностью и практически не имевшая веса, нить позволяла спуститься на глубину, теоретически сопоставимую с глубиной колодца.
Круг света над головой исчез довольно быстро, буквально, в первые же минуты после начала спуска, и я остался один на один с темнотой. Нет, разумеется, у меня был мощный походный фонарь, однако, от него сейчас было мало толку. Луч света отвоевывал у вязкой, почти ощутимой темноты вокруг, всего лишь несколько метров, выдергивая из мрака отдельные участки стен колодца. Местами они были необычайно гладкими, будто отшлифованными искусственно, местами, наоборот были грубыми, сплошь и рядом изобилуя острыми, словно бритва, сколами. Как и почему такое могло произойти, было мне неясно, однако, я не слишком зацикливался на подобных мелочах. В конце концов, это была всего лишь очередная загадка, которую преподнесла Прегостра, не более того, а следовательно, пялиться на нее, и гадать, что к чему, не имело ровным счетом никакого смысла, уж, что, что, а это мне было хорошо известно. Не желая попусту тратить запас аккумулятора, я вскоре погасил свет, продолжая спуск, в кромешной темноте, лишь изредка включая фонарь, чтобы оглядеться и успокоить разыгравшееся воображение - черная бездна под ногами, глубины которой я так и не смог измерить, сильно давила на психику.
Впрочем, вокруг мало, что изменялось.
Сопровождаемый легким свистом разматываемой мономолекулярной нити, я продолжал скользить вниз. Прошло уже несколько часов, с того момента, как я покинул поверхность планеты, однако, пока, моему пути по-прежнему не было видно конца. Надежно прикрепленный к поясу альтиометр невозмутимо отсчитывал пройденные мной метры. Они слагались в сотни, а сотни в тысячи и дальше, дальше, дальше... Еще немного, и я буду первым из людей, спустившихся на такую невероятную глубину. Позади уже остались многие километры, и хотя запас нити был еще более, чем достаточным, я уже всерьез начал сомневаться в успехе своего мероприятия, прекрасно понимая, что сомневаться в таком деле - заведомо хоронить победу. Хорошо еще, что аппарат, который я использовал, гарантировал мне подъем без особых усилий, в противном случае, мне бы давно уже пришлось повернуть обратно: своими силами я бы ни за что не смог бы вернуться - у меня просто не хватило бы сил подняться на такую высоту. Мне не стыдно в этом признаться. Этого никто не смог бы.
Прошло еще два часа. У меня под ногами по-прежнему пустота. Никто и никогда еще не опускался на такую глубину. Я продолжаю спускаться в бездну, хотя совсем тихий, почти незаметный внутренний голос уже звучит в глубине моего рассудка, настоятельно советуя вернуться, однако я старательно гоню его прочь. Я буду спускаться до конца. В конце концов, у любой расселины бывает конец. Запас моей нити пока более, чем достаточен. Аппаратура работает исправно, у нее гарантия в десять тысяч процентов, по крайней мере, так утверждали рекламные ролики, и у меня не было повода сомневаться в этом.
Я скользил вниз.
Все. Веревка кончилась. Об этом без обиняков поведал писк зуммера, подкрепленный миганием красной лампочки на боковой поверхности подъемного механизма, размещенного у меня на поясе, по соседству с альтиометром. Подобного исхода, я определенно не ожидал, поэтому продолжал в растерянности висеть, над пропастью, слегка раскачиваясь из стороны в сторону и раздумывая, что делать дальше. Сказать, что мне не хотелось возвращаться, несолоно хлебавши, значит, ничего не сказать. Но сколько я ни думал, выхода найти, так и не сумел. Единственное, что приходило на ум, это отстегнуть карабин мономолекулярной нити и на свой риск продолжить спуск вручную. Однако, я прекрасно понимал, что даже при самом радужном для меня раскладе смогу спуститься на еще один, максимум два километра, а, учитывая уже пройденную дистанцию, их вполне может оказаться намного больше. Желая подтвердить или опровергнуть любой из двух возможных вариантов, я бросил вниз спецмаяк. Увесистый шар, снабженный фотонным ускорителем и, соответственно, сверхяркой световой вспышкой улетел вниз. Он был устроен таким образом, что активировался, ударившись о предполагаемое дно колодца, а специальный локатор, также имевшийся в моем рюкзаке, должен был определить разделявшее нас расстояние.
Прошло не менее получаса. Вспышки я так и не увидел. Локатор тоже молчал. Я не слышал звуков падения, стука или еще чего-либо.
Ничего. Совершенно ничего. Тишина и темнота. И больше ничего. Словно сама тьма поглотила его.
Только тут до меня начало доходить, что эхолот, во время моего первого визита к темной пропасти, возможно, вовсе не барахлил. Это не укладывалось в голове, но, похоже, у этой чертовой впадины, на самом деле не было дна. По крайней мере, я не мог даже представить себе расстояния, с которого нельзя было бы увидеть вспышку сброшенного мной вниз маяка. Означало это только одно: за полчаса он так и не сумел достичь дна пропасти. Минута проходила за минутой, а я все еще оставался в абсолютном мраке и тишине. Маяк бесследно исчез, на огромной скорости проваливаясь в бездонную глубину, разверзшуюся прямо под моими ногами, а это значит, моему предприятию не суждено сбыться, и неважно, куда ведет эта проклятая расселина, на какой глубине расположено ее дно и есть ли оно вообще.
Я умею проигрывать. По крайней мере, хочу так думать.
Ничего не поделаешь, не вышло, так не вышло. Пора наверх. В следующий раз я вернусь более подготовленным. А сегодня... Я нажал кнопку подъема, но вместо плавного жужжания, подъемного механизма, раздался звонкий, ударивший по барабанным перепонкам щелчок, меня качнуло, и через мгновение я начал стремительно падать вниз. В течение первых мгновений, мое сознание, словно парализованное, упрямо отказывалось понимать и принимать происходящее, настолько невозможным оно казалось мне всего одну секунду назад.
А потом я закричал, всей грудью, всеми силами надрывающихся голосовых связок. Это ровным счетом ничего не меняло, но крик рвался изнутри сам собой. Он словно облегчал, помогал перенести страх, ужас и полный сумбур, навалившегося потока мыслей, сводящихся к одной-единственной мысли:
Все.
Конец.
Конец всему и вся.
Конец мне, нить судьбы оборвалась так неожиданно, что все еще скользила в пальцах натянутой шелковистой струной, но никого это уже не могло обмануть: жить мне оставалось ровно столько, сколько будет длиться мой полет.
Эта единственная мысль набатом гремела в моей голове, сливаясь со свистом ветра в ушах, и бешеным воем шальных и жутких мыслей, проносившихся внутри меня с той же скоростью, что и реальность, ускользающая из-под пальцев. И тоску от скорого расставания с нею, я ощущал каждым нервом своего тела, каждым квантом моей памяти и сознания. Короче, того, что я чувствовал с тот момент, когда падал во мрак Прегострианской расщелины, словами не передать Для этого надо побывать в моей шкуре, но я никому бы не пожелал этого.
Бытует мнение, что когда человек оказывается в состоянии свободного падения, то в какой-то момент он теряет сознание. Это своего рода защитный рефлекс организма, на нем основаны даже определенные гипнотические методики. Именно по этому же поводу начинающим парашютистам нельзя выполнять затяжные прыжки, инструкция предписывает дергать кольцо через одну, две секунды после прыжка, а вообще, гораздо чаще чека парашюта выдергивается автоматически.
Однако, со мной ничего подобного не произошло, хотя я бы, определенно был рад, если бы мое сознание отключилось и мне не пришлось бы испытывать бесконечный ужас полета навстречу смерти.
Я продолжал проваливаться в пустоту, до того момента, как с пугающей очевидностью не увидел стремительно приближающееся дно. Я не включал света, все мои фонари и прочая походная дребедень исчезла, я даже не заметил, когда успел избавиться от своего рюкзака, словно хотел последние мгновения провести налегке, без тяжкого груза за плечами. Вокруг была все та же кромешная тьма, но, невзирая на это я видел, видел, видел...
Пятьсот, метров.
Триста...
Двести...
Сто...
А вслед за этим удар, смявший мое тело настолько быстро, что я даже не почувствовал боли, чувствуя, как безжалостный закон всемирного тяготения разрывает частички моего организма, вдавливая, впрессовывая их одна в другую, и так до конца.
Последние мгновения жизни сжимались, замедлялись в какой-то неописуемой регрессии, превратившись в яростный клубок чувств, ощущений, надежд и воспоминаний. Со стороны, эта последняя вспышка моего сознания длилась тысячные доли мгновения, если вообще имела место в режиме реального времени. По моим внутренним часам она длилась сотые и десятые доли секунды, но никакого значения это уже не имело, ибо на дне ущелья не было уже даже останков Акиоллана Синкопы. Мое тело разорвала, разметала в пыль, беспощадная сила удара.
И это было последним видением моего сознания, перешагнувшего в тот момент границу между мирами...
Сначала, перед глазами стояла мглистая пелена, однако, буквально через мгновение, пелена эта стала редеть, истончаться, таять, словно предутренний туман. Из бесформенных облаков мрака, начали проступать контуры старых, угрюмых, пяти и шестиэтажных зданий, громоздящихся друг на дружку, по обеим сторонам улицы, посередине которой, слегка ошарашенным взглядом осматривая окрестности, стоял я.
Странное это было место.
Странное и незнакомое.
Незнакомое настолько, что я не мог не только вспомнить названия, но даже предположить, где и когда мог быть построен этот город, обступивший меня со всех сторон прямоугольниками темных зданий, вытянувших ввысь остроконечные готические шпили.
Я стоял прямо посреди выложенной брусчаткой улицы, пытаясь сообразить, как я здесь очутился, но вместо воспоминаний всякий раз натыкался на бездонный, пугающий какой-то, поистине неестественной пустотой провал, столь же темный, как и беззвездное небо, распростершее над городскими крышами свои траурные объятия.
Несмотря на все мои усилия, я к своему немалому разочарованию, так и не смог вспомнить, что происходило со мной ни за минуту, ни за час, ни, даже, за сутки до того момента, как я осознал себя стоящим прямо посреди дороги.
Не знаю, но по какой-то причине, я крепко сомневался, что бывал в этих местах когда-либо ранее.
Однако, в этом факте, особой уверенности у меня тоже не было. К сожалению, для выяснения истины, я не мог обратиться за помощью к своей памяти, неожиданно сгинувшей в неизвестном направлении, и потому, вынужден был опираться на столь ненадежные источники, как подсознание и связанные с ним эмоции и ощущения, которые вызывал во мне окружающий пейзаж.
Их, надо признаться, тоже было до неприличия мало, вернее, даже, сказать, что их не было вовсе. Наверное, примерно, так же должны смотреть на мир новорожденные младенцы. Окружающий пейзаж немного пугал своей новизной и необычностью, но это было, пожалуй, все, что я чувствовал, глядя по сторонам. Больше, никаких эмоций и переживаний. Такое положение показалось мне несколько странным, однако же, не настолько, чтобы заострять на этом свое внимание. Гораздо хуже было то, что я совершенно не представлял себе, что делать дальше. Ведь, наши повседневные действия проистекают, как правило, одно из другого, взаимодействуя друг с другом по цепочке причинно-следственных отношений. Ну, и, конечно же, личных мотиваций, о которых тоже нельзя забывать.
А у меня, на данный момент, не осталось ничего из этого списка. То есть, в самом, что ни на есть, прямом смысле: хочешь - иди, хочешь - на месте стой. В обоих случаях, мои действия были лишены для меня какого-либо смысла.
'Куда идти? Зачем?' - раз за разом повторял себе я этот вопрос, разглядывая его с разных позиций и точек зрения, но ответов не находил.
'Но, ведь, я же каким-то образом попал сюда? Значит, что-то мне было нужно здесь, в этом городе, просто я совершенно позабыл его название, но от этого, суть то, ведь, не меняется. Нужно только вспомнить это, ну, или еще что-нибудь, что поможет мне сориентироваться. Вот, и все. Кто знает, может быть, все гораздо проще, чем мне сейчас кажется и впоследствии выяснится, что я живу, где-нибудь на соседней улочке', - рассуждал я, хотя, признаться, не очень то верил в свою же сказку. Уж очень противно у меня на душе от всего этого кошки скребли, словно на уровне подсознания, я уже понимал: что-то не так. Что-то такое, чего я и сам пока не могу понять. И такая, вот, неопределенность очень сильно меня тревожила, к тому же, эта темнота вокруг, вовсе не добавляла радостных впечатлений.
Здесь и в самом деле, практически отсутствовало освещение. Улица, на которой я находился, да, похоже, и весь этот город были погружены во мрак. Нигде, насколько хватало глаз, не было ни малейших признаков света электрических фонарей или еще чего-нибудь, в том же роде.
Окна домов повсюду тоже были темны, так же, как и беззвездное небо, над моей головой. Посмотрев вверх, я обнаружил только серые облака, что, гонимые легким ветерком, неспешной чередой бежали по ночному небу.
Отчего-то, эта картина вызвала в моей душе уныние и пустоту, вслед за чем, еще более усилилось ощущение необъяснимой тревоги, которое не отпускало меня с того момента, как я пришел в себя.
Это было настолько неприятно, что поспешил опустить взор и стал осматриваться по сторонам, в надежде, что созерцание окружающего пейзажа, быстрее поможет восстановить в памяти утраченное прошлое.
Улица, посередине которой, продолжал стоять я, была, судя по всему, довольно длинной. Она уходила вдаль, постепенно теряясь во мраке, где темный горизонт беззвездного неба сливался с расплывающимися контурами домов, имеющих странную, а порой, и вовсе причудливую форму. В чем заключалась эта странность, для меня было полной загадкой, поскольку, какими должны быть нормальные дома, я не помнил, поэтому, мне просто не с чем было их сравнивать.
Но, тем не менее, на уровне подсознания, я чувствовал, что в этих домах что-то не совсем так, как должно быть. Чувствовал, и ничего не мог с этим ощущением поделать.
Вслед за этим я повернулся на сто восемьдесят градусов. Наверное, с точки зрения логики, мне бы следовало сделать это в первую очередь, но как я уже отметил, сознание сбрасывало оковы оцепенения постепенно, кусочек, за кусочком восстанавливая способность логически мыслить, после шока от навалившейся на меня незнакомой действительности. Впрочем, этот процесс никоим образом не отражался на восстановлении утраченных функций гиппокампа.
Оглянувшись, я понял, что мое мнение о полном отсутствии освещенности было несколько ошибочным - тусклого света одинокого уличного фонаря, горевшего на дальнем конце улицы, я, признаться, попросту, не заметил, что, впрочем, было и неудивительно.
Слабая, покрытая пылью и копотью лампочка едва-едва справлялась с тем, чтобы самой окончательно не захлебнуться в темноте. А уж, о том, чтобы отвоевать у нее пространство, достаточное, чтобы бросаться в глаза с расстояния в сто пятьдесят, если не двести метров, вообще, и речи быть не могло.
Даже, сейчас, несмотря на мое острое зрение, ее присутствие, скорее угадывалось, нежели, действительно, было заметно в разбросанных по улице тенях, мечущихся от дома к дому в своей вечной круговерти. Вот почему, стоя к ней спиной, у меня не было ни малейшего шанса разглядеть этот фонарь, я и решил, что вокруг царит полная темнота.
Впрочем, мое суждение, было, в целом, недалеко от истины, поскольку назвать это освещением, лично у меня язык не поворачивался. А никаких других источников света в этом квартале больше не обнаружилось.
'Странное дело', - в который раз подумал про себя я.
'Ни в одном из окошек, тоже, не горит свет. Не знаю, почему, но, по-моему, это неправильно. Такого не бывает, просто не должно быть. Я могу, сколько угодно причин перечислить', - продолжал думать я.
'Кто-то, бессонницей мучается по ночам, пытаясь побороть ее чтением, кто-то предпочитает ночью работать, есть и те, кто без всяких причин ведет ночной образ жизни, предпочитая ложиться с рассветом, а вставать под вечер. Поэтому, некоторые окна горят всегда, независимо от позднего времени. Но здесь, похоже, несколько иной уклад бытия'. Размышляя подобным образом, я апеллировал вовсе не к памяти, которая по-прежнему упрямо отказывалась со мной сотрудничать, а всего, лишь, на всего, к логике. Видимо, чего-то я все-таки не учитывал, коль скоро, на сей раз, она дала сбой, поскольку окна вокруг были, пожалуй, темнее, чем сама ночь.
Впрочем, мне на это, как раз, грех было жаловаться. С некоторым удивлением, я постепенно стал узнавать о себе кое-что новое. Вернее, конечно, не новое, а хорошо позабытое старое, что в моем случае, можно сказать, имеет знак равенства.
Сравнительно недолго простояв во мраке, я выяснил, что мои глаза хорошо адаптируются к темноте. Наверное, даже, слишком хорошо для обычного человека. Задрав голову, и попытавшись более подробно рассмотреть обступившие меня молчаливой стеной строения, я обнаружил, что могу разглядеть их почти, что во всех подробностях, исключая, разве, что совсем мелкие архитектурные детали.
Главной, наиболее удивившей меня, особенностью, было то, что фасады домов от земли и до крыши покрывали причудливые барельефные композиции. Их было много, чересчур много, они были налеплены на стены так густо, что иногда, чуть ли не накладывались одна на другую. Такая картина, поневоле напомнила мне сходство с уголовником рецидивистом, с ног до головы, украшенным отличительными татуировками.
'Ага, вот еще один маленький плюсик', - с некоторым оптимизмом отметил про себя я.
'Значит, амнезия, затронула мою память избирательно, вычеркнув из нее только конкретные события и факты, касающиеся меня лично. Что ж, в конце концов, это уже не так плохо, как мне показалось в начале', - удовлетворенно покивал я в такт своим умозаключениям, после чего вновь вернулся к созерцанию архитектурных красот, что, как я уже говорил, в большом избытке покрывали выходящие на улицу стены зданий.
Должен сказать, что поначалу, причудливые рисунки барельефов и полноценных статуй, показались мне даже красивыми, не лишенными изящества и вкуса. Но, увы, только сначала. Ибо, чем дольше, чем внимательнее, я вглядывался в них, тем больше мой взор подмечал и выхватывал какие-то детали, а иногда, и скульптурные композиции в целом, которые не только не украшали, а, скорее, наоборот, уродовали старые, облупившиеся стены, возводя их на вершину безвкусия. Честно говоря, это далеко не сразу бросалось в глаза, но стоило присмотреться внимательнее, как гротеск и явная дисгармония каменных фигур, сразу же обратила на себя внимание даже такого неискушенного в искусстве, человека, как я.
Во-первых, фигуры, изображенные неизвестными скульпторами, были вовсе не человеческими, хотя и очень походили на нас, из-за чего я не сразу это заметил. Однако, приглядевшись, я обнаружил, что, несмотря на внешнее сходство с человеческой расой, статуи неизвестных существ, не являлись людьми. Начать с того, что они принадлежали, ни мужскому, ни женскому полу, словно изначально родились бесполыми. Вернее, напротив, много полыми. На эту мысль меня навели вычурность и неестественность их поз, с повышенной нарочитостью, демонстрирующих органы соития, коих у людей, к счастью, не было. Помимо этого, статуи, просто-таки, изобиловали телесными уродствами, что называется, на любой извращенный вкус.
Они вызывали в душе некое подсознательное отвращение, ощущение, будто, глядя на них, соприкасаешься, с чем-то, до крайности омерзительным. И в то же, время, если не акцентировать внимание на отдельных деталях и частях перевивающихся тел, вид этих барельефов, притягивал и манил взгляд, словно магнит, а через какое-то время посреди чувства омерзения, просыпалось нечто схожее, сначала с пониманием задумки скульптора, а потом и восхищением его творением. Словно система эстетических ценностей в моем сознании, начинала прогибаться и искажаться, прямо-таки на глазах. И там, где недавно я видел лишь кошмарное уродство, мне вдруг начинала видеться некая парадоксальная красота, влекущая порочностью запретного плода. В чем крылась причина подобных ощущений? На этот вопрос я так и не сумел подыскать ответа, однако, счел за благо прекратить эксперименты над собой и своим чувством прекрасного. Каким бы приземленным оно ни было, я побоялся идти дальше по пути его трансформации, не зная, куда, в конечном счете, меня это может завести.
'Черт, мне бы, следовало быть, малость, по осторожней!' - подумал я, когда осознал с каким трудом мне удалось оторвать взгляд от бесконечного каменного панно, воспевающего иную, парадоксальную красоту.
'В конце концов, я по-прежнему, не знаю, где нахожусь, что это за город, кто выстроил его и почему впоследствии, он, вдруг оказался, покинут своими жителями'.
Последняя мысль была не более, чем моей догадкой, но кроме догадок, не на сегодняшний момент, пока было оперировать нечем. К тому же, догадка эта, не вызывала во мне особых сомнений. Я не знал, не мог знать, наверняка, что все до единого жители ушли из своих домов в неизвестном направлении. Я допускал мысль, что где-то, в удаленных от меня районах города, по-прежнему, кто-то живет, но в глубине души крепла уверенность: город пуст.
Покинут и позаброшен.
И произошло это не день, и не два назад, а довольно давно, хотя видимых с первого взгляда причин, побудивших людей уйти с насиженных мест, вроде бы не было.
'Кто знает', - пожимая плечами, подумал я, - 'не исключено, что это произошло, как, раз из-за этих самых барельефов! Ведь, они определенно влияют на психику, хотя мне отчаянно не хочется признаваться в этом. Даже самому себе. Впрочем, лгать и обманывать самого себя, на мой взгляд, не только глупо, но и опасно. Я с большим трудом сдерживаюсь, чтобы снова не погрузиться в созерцание извращенной красоты уродства.
'Страшная штука, если подумать. Кто же, это, мог сотворить такое, а'?
'Бр-р-р', - меня даже передернуло при воспоминаниях, о том, как я начал проникаться, пропитываться омерзительными идеалами, проповедуемыми безвестным художником.
'Или художниками'? - задумался на мгновение я. - 'Этими барельефами все стены покрыты, сверху донизу. Их здесь много, очень много, один человек, чисто физически не сумел бы справиться с таким объемом работы'...
'Нет, все-таки, он был один, хотя, я ума не приложу, каким образом ему оказалось это под силу', - после недолгого колебания пришел к выводу я.
'Несмотря на то, что объем работы, действительно, кажется непосильным для одной пары рук, все эти 'творения' созданы одним и тем же безумцем. Гениальным, возможно, но крепко свихнувшимся человеком'...
'Хотя, а чего я взял, что неизвестный художник был человеком'? - озарила меня шальная, неизвестно откуда прилетевшая мысль, допустив которую, я впустил в свое сознание целую цепочку догадок и выводов, от которых по моей спине побежали ручейки холодного пота.
Я старательно гнал от себя навязчивую мысль, но она с завидным упорством находила дорожки в мое сознание, раз за разом, повторяясь и отражаясь от внутренних стенок черепа, из-за чего, в голове у меня, словно зазвонил набат:
'Не человеком, не человеком, не человеком'...
'А, что если и весь город не человеческий? Пусть, похожий, похожий настолько, что так, сразу и не поймешь, но все-таки? Если так, тогда, чей он? Чей?'
'Не знаю, не помню! Откуда мне знать, черт побери!' - это был единственный ответ на мой же собственный вопрос, поскольку, другого мне, не взирая на все мои старания, так и не удалось отыскать.
'Разве мы не единственные дети Вселенной? Черт, я не знаю, не знаю ответа на этот вопрос!' - в тщетном усилии остановить бешеный поток мыслей, сменяющихся с быстротой стробоскопа, я обхватил голову руками, изо всех сил сжав виски, но это мало помогало. Словно, где-то на стыке моего разума с астралом (в существование которого я никогда раньше не верил) прорвало невидимую плотину. И в образовавшуюся брешь потоком хлынули обрывки искаженных знаний, эмоций и информации, которые мне не под силу было ни понять, ни запомнить, ни внимательно обдумать обрушившийся на меня шквал полубезумных мыслей, с огромной скоростью выстраивающихся одна на другой.
Где-то, самым краешком сознания, пока еще незаполненного сумбурными и противоречивыми образами, я понимал, что если немедленно не возьму себя в руки, и усилием воли, не перекрою этот нарастающий шквал, то, скорее всего, очень скоро слечу с катушек. Однако, между пониманием и действиями, всегда лежала огромная пропасть...
'Предположим, предположим, что люди не единственные, разумные существа во Вселенной. Я не знаю, как все обстоит на самом деле, не помню, но, что если люди давно уже встретились с 'чужими', и нормально уживаются с ними? В этом случае, мне, скорее всего, ничего здесь не угрожает. В конце концов, я же все-таки, гость, пусть и незваный'. 'А если нет? Если они враги? По правде сказать, барельефы на стенах, не наводят меня на мысль о дружбе с расой, представитель которой, создал всю ту жуткую гипнотическую фантасмагорию', - на мгновение поток мыслей прервался, чтобы дать мне осмыслить одну небольшую деталь:
'Надо же, дежа-вю', - с легким удивлением констатировал я, когда в голове вспыли последние два слова: 'гипнотическая фантасмагория'. Конечно, термин, был не совсем к месту, но, по сути, очень точно излагал мои ощущения.
'Где-то, когда-то, мне уже приходилось слышать эти слова', - подумал я. - 'Или произносить их, а может быть, даже видеть что-то подобное. Что-то, такое, что подпадает именно под такое определение. Правда, если это и имело место в моей прошлой жизни, то определенно, не здесь'...
'Но, где? Где? Да и было ли, вообще? Говорят, будто все эти 'дежа-вю', всего лишь обрывки когда-то виденных пророческих снов, впоследствии воплотившихся в реальности, из-за чего и возникает ощущение, будто ты уже бывал в точно такой же ситуации. Если так, выходит, мне все это когда-то приснилось'?
'Бред, собачий!' - возразил сам себе я.
'Какой из меня, на хрен, пророк, да и сны мне никогда... Этого, я впрочем, не помню. Но, скорее, уж, я поверю в то, что мне сейчас снится все это, нежели я когда-то заглянул во время сна в будущее'!
'Вот, только, ни хрена это, никакой, не сон', - продолжали свою неистовую пляску мысли.
'Черт, на чем же я остановился тогда? Чертово, дежа-вю, все карты мне спутало, а толку никакого!' - я наморщил лоб, вспоминая, о чем думал за мгновение до того, как в моей голове что-то тихонько щелкнуло, насчет гипнотической фантасмагории.
'Да, точно'! - вспомнил я через секунду, при этом, даже, смачно хлопнув себя по лбу ладонью.
'Итак, город вокруг меня, возможно, принадлежит не людям. Кому неважно. Важно друзьям или врагам'?
'Если это враждебные нам существа, тогда, как и зачем я попал на вражескую территорию? В качестве разведчика, резидента? Чушь! Какой из меня резидент!?' - я скептически оглядел свое худое, но жилистое тело, затянутое в комплект универсального комбинезона черного цвета. Пожалуй, только цвет, да и то, с весьма большой натяжкой, мог свидетельствовать в пользу того, что я разведчик на вражеской территории. 'Нет, нет, нет, все это ерунда. Диверсантов не засылают в тыл без соответствующего оборудования, запасов, оружия, наконец. И потом, если уж, тут действительно шли военные действия, едва ли мне кто-нибудь позволил вот, так, вот спокойно ходить по улицам'.
'Но, тогда, где же я? И кто я сам то, такой, черт, побери!? За каким дьяволом меня сюда занесло'?
Треньк! В голове, словно оборвалась упругая, до предела натянутая струна. Тихим, но отчетливым звоном, очень похожим на звон... звон...
'Черт, а, ведь, звон этот, я тоже вроде бы, слышал. Причем, кажется, совсем недавно. Или, что-то очень и очень на него похожее. Вот, только, хоть убей, не могу вспомнить, когда, где и при каких обстоятельствах. Опять, эти проклятые дежа-вю, будь они трижды неладны! Мне только активных галлюцинаций теперь не хватает для полного счастья'! - злобно сплюнув сквозь зубы, подумал я, шумно вдыхая и выдыхая прохладный осенний воздух.
Некоторое время назад, я, сам того не замечая, перешел с шага, на бег и, только сейчас, поймав себя на этой мысли, снова перешел с бега на шаг.
Инстинктивно, стараясь держаться в тени домов, я углубился в первый переулок, уходящий направо с основной улицы. Дома, сию же секунду, сомкнули над моей головой свои ряды, и небо превратилось в узкую, почти неразличимую на фоне темнеющих в вышине крыш, полоску, сделавшись, практически недоступным для моего зрения.
Я машинально кинул взгляд наверх, но, тут же, едва не попался в капкан зачаровывающих барельефов. Стоило мне скользнуть по ним взглядом, и каменные статуи, словно зашевелились, потянулись ко мне, признавая, как старого знакомого и призывая меня насладиться уродством своих тел и извращенностью душ.
Я едва успел отвести взор, уткнув глаза себе под ноги, тем более, что в этом загаженном переулке, такая предосторожность выглядела, отнюдь не лишней. Перспектива провалиться в какой-нибудь открытый канализационный люк, трещину посреди дороги или банальную яму, казалась мне малоприятной.
Однако, сосредоточенно поглядывая себе под ноги, я даже не заметил, как иссяк информационный поток, обрушившийся на меня водопадом скачущих догадок и мыслей, одна безумнее другой. Теперь, по крайней мере, я мог спокойно, без паники, проанализировать ситуацию, в которой неожиданно оказался.
В течение десяти, может, пятнадцати минут, я старательно напрягал память, пытаясь, вспомнить, хоть что-нибудь из моей предыдущей жизни. Что-то такое, что помогло бы мне понять, как я оказался посреди пустой, темной улицы неизвестного города. Не брезгуя ничем, я тщательно ловил даже расплывчатые ассоциации, обрывистые отголоски своего подсознания, которые могли бы пролить свет на многочисленные вопросы, вертевшиеся в моей голове. Но, увы, вскрыть замок, наброшенный кем-то или чем-то на ларчик моей памяти, мне так и не удалось. Там, где сутки назад был архив, в котором хранились все события моей предыдущей жизни, по-прежнему, зияла ужасающая пустота.
Пустота, в которой не было ничего, даже зыбких, призрачных миражей, за которые можно было бы зацепиться, как за опорную точку. И, оттолкнувшись от нее, как от виртуального трамплина, раскрутить всю цепочку событий, благодаря которым, я сейчас брел наугад, словно слепой - вязкая непроницаемая завеса мглы, окутала меня не только снаружи, но и внутри.
Узкий переулок, с зажатой крышами полоской неба, закончился, и я вновь вышел на одну из магистральных улиц, пронизывающих неизвестный город, от края и до края. Ее, пожалуй, можно было смело назвать проспектом, по крайней мере, широченная проезжая часть вполне соответствовала этому названию. Вот только, ни в том, ни в другом конце, не было видно ни одного транспортного средства. Складывалось такое ощущение, что город посетил какой-то загадочный энергетический кризис, в результате чего, жители, люди или не люди, были вынуждены покинуть насиженные места. И теперь, город был абсолютно пуст.
Я отпахал по городским кварталам и улицам несколько километров, но мне по-прежнему не попалось ни одного горящего окна в домах, сплошной стеной выстроившихся по обе стороны улицы. Теперь, если, у меня и были какие-то сомнения, по поводу того, что, кроме меня, в городе никого больше нет, то они практически полностью испарились.
Я по-прежнему, не знал, куда, а главное, почему, подевались все жители, но окружающие меня дома, унылой чередой склоняющиеся к горизонту, были пусты и безжизненны. Чтобы понять это, не нужно было, даже, заходить внутрь.
И, так было везде.
Как в бесчисленных боковых переулках разбегающихся во всех направлениях, так и посреди широкой полосы магистрального проспекта, теряющейся вдали. Продолжая свою прогулку в неизвестном направлении, я машинально отметил, что дома оставлены своими обитателями вовсе не одновременно. Иные, оставались пустыми уже довольно длительное время, другие же, напротив, были покинуты совсем недавно. Впрочем, это мое открытие не могло изменить главного: на многие километры вокруг не было никого, кроме меня, да мечущихся по углам теней, отбрасываемых светом редких, раскачивающихся на ветру, фонарей.
'Тоже, интересно', - пробормотал я, - 'если в городе не осталось жителей, то для кого в таком случае они нужны?'
Не пытаясь, даже, ответить на этот вопрос, я свернул с проспекта на одну из многочисленных узких улочек и двинулся вдоль по ней, отчего-то на открытом широком пространстве, я чувствовал себя неуютно, словно ощущал на себе взоры множества внимательных глаз.
Здесь, в узком пространстве, сжатом многоэтажными строениями, вообще царила кромешная тьма. Прямо на тротуарах, валялись целые горы мусора, опавших листьев, которые налетавший время от времени ветер, заставлял кружиться в странном призрачном танце, ухудшая и без того отвратительную видимость.
Где-то вдалеке, скрипя проржавевшими петлями, захлопали полу отвалившиеся створки дверных подъездов, словно аккомпанируя осеннему хороводу, что кружился передо мной. Старательно глядя себе под ноги, чтобы не свалиться в какую-нибудь яму или канаву, я преодолел около двухсот метров, отделявших меня от перекрестка с другой пустынной и темной улицей, производившей не менее гнетущее впечатление. Все те же обветшавшие, выстроившиеся унылой шеренгой дома, с уродливым, кое-где успевшим обвалиться, барельефом на стенах.
Уже не испытывая иллюзий относительно того, что смогу посреди вымерших улиц разыскать что-либо полезное, я тем не менее, продолжал идти дальше. Просто потому, что стоять на месте, казалось мне совершенно невыносимым. Пока я двигался, тяжелые, мрачные мысли словно отступали от меня, и мне немножко легче становилось держать на себе непосильный вес отчаяния. Направления я выбирал наугад, понимая, что от правильности выбора, увы, едва ли что-то зависит.
Когда не знаешь, где находишься, откуда идешь и что ищешь, выбор пути становится абсолютно бессмысленным делом. Дойдя до ближайшего угла, я повернул направо, и с удивлением обнаружил на торце здания дверь с вывеской. Половина букв, некогда, видимо, подсвечиваемых электричеством, сейчас уже обвалились, и даже следов их невозможно было отыскать на земле под ногами. Однако, удивило меня вовсе не это.
Приглядевшись к остаткам вывески, что каким-то чудом продолжали висеть над небольшим карнизом, прикрывающим ступеньки, ведущие к распахнутым настежь дверям, я поначалу не поверил своим глазам, однако, секунда проходила за секундой, а несколько букв над входом продолжали оставаться на своем месте. И эти буквы были знакомы мне. Более того, пусть их осталось только четыре из некогда шести, я легко догадался, что за слово было написано на вывеске. И сей факт, автоматически опрокидывал мои нелепые страхи и домыслы, относительно того, что город, раскинувшийся вокруг меня может принадлежать 'чужим'.
Над покосившимся карнизом висели буквы 'А', 'Т', 'К', 'А', определенно выполненные на интерлекте. И мне не потребовалось иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что они означали раньше, до того, как две из них исчезли неизвестно куда.
Аптека. Вот, что было написано над входом, и мою догадку подтверждала известная всем с детства эмблема со змеей, обвивающейся вокруг чаши.
'Вот, те раз'! - я даже прихлопнул себя ладонями по бокам.
'Я тут такого нагородил в своих мыслях, что было впору о стенку биться, а оказалось, все это пшик, туман. Это обычный человеческий город. Вернее, был таковым когда-то', - быстро поправился я, понимая, что не такой уж, он и обычный, хотя попавшаяся мне надпись свидетельствует, что здесь, все-таки, жили люди, а не какие-то там монстры, расплывчатые образы которых я уже успел накидать в своем воображении.
Добравшись до следующего перекрестка, я двинулся дальше, вопреки своим собственным убеждениям, все-таки, надеясь, что ошибаюсь и смогу отыскать здесь каких-нибудь местных жителей, подробно все, расспросив у них об этих местах.
Однако, чем дольше я шел по пустынным осенним улицам, тем больше убеждался в нехорошем предчувствии, которое, по мере сил, старался гнать от себя, поскольку оно вызывало во мне какой-то иррациональный страх, с которым я никак не желал оставаться один на один.
Но долго обманывать самого себя, у меня не получилось. Проходя один квартал за другим, глядя на пустые глазницы выбитых окон, сомнений у меня практически не осталось: этот город пуст. В нем нет никого, ни единого жителя, можно исходить эти улицы вдоль и поперек, но так никого и не найти.
Люди исчезли из этих мест. Я не знал, куда они подевались, и какова была причина, заставившая их покинуть свои родные края, но с каждым пройденным метром, для меня становился все яснее и яснее тот факт, что город опустел задолго до моего появления. И сейчас, здесь уже не было никого, кроме меня, да мечущихся по углам теней, отбрасываемых светом немногочисленных личных фонарей.
Однако, в этом, как вскоре выяснилось, я все-таки ошибался. В этом мне пришлось убедиться, буквально через пятьдесят метров.
Девушка, на вид лет двадцати, от силы: она появилась, словно из ниоткуда, повиснув на моих плечах с умоляющим взглядом:
- Помогите мне, помогите! - горячо зашептала она. - Пожалуйста, прошу вас, не бросайте меня!
- Успокойтесь, успокойтесь, - постаравшись придать своему голосу, как можно больше спокойной уверенности, произнес я. - Все в порядке, я вас в обиду не дам.
Она как-то на удивление быстро успокоилась, замерев у меня на плече, продолжая лишь, едва слышно всхлипывать, совсем тихо, словно и не было мгновение назад истеричного, разрывающего душу шепота, с которым она бросилась ко мне из темноты городской подворотни.
Мы простояли так не менее минуты, и я все пытался разгадать, что же могло ее напугать до такой степени, что она бросилась за помощью к совершенно незнакомому человеку. Впрочем, в этой темноте в любом случае невозможно было разглядеть моего лица, в зловещих трущобах покинутого города, с трудом просматривался даже человеческий силуэт. По крайней мере, ее я увидел только в самый последний момент, за миг до того, как услышал голос.
Перепуганный и беспомощный.
Мы продолжали стоять прямо посреди узкой улочки, и я чувствовал, что бешеное напряжение, вызванное неведомой опасностью, понемногу уходит из ее тела, уступая место спокойствию ребенка, забравшегося к любящему отцу на руки. Ни я, ни она не произнесли за все это время ни слова. Не знаю, о чем думала она в тот момент, я же спокойно и крепко обнимая ее, попутно думал об этом, и еще о множестве других вещей, вызванных ее неожиданным появлением.
'Кто она и откуда свалилась на мою голову'? - раз за разом задавал я себе этот вопрос, но ответа на него у меня не было.
Как, впрочем, и на многие другие вопросы, которые возникли у меня с момента моего 'рождения' в каменной утробе бесконечных строений, покрытых странными барельефами не человеческих существ. Уродливо отталкивающих и завораживающе притягивающих одновременно. Однако, вместе с появлением незнакомки у меня возникла возможность получить ответы, на некоторые из них. Кто знает, вдруг девчонка знает об этих местах немного больше, чем я? Признаться, я очень на это надеялся, поскольку мне чертовски надоело блуждать впотьмах, не ведая, откуда и куда лежит мой путь, что завел меня в темноту каменных джунглей незнакомого места.
Но время расспросов, пока еще не пришло, и потому я молчал, просто обняв незнакомку за плечи, не забывая, при этом, пристально следить за черным пятном узкого, переулка, из которого выбежала девушка. Несмотря на внешнюю уверенность и спокойствие, внутри я каждую секунду был начеку, готовясь достойно встретить любую опасность, если, конечно, это окажется в моих силах, хотя в этом, я, увы, отнюдь не был уверен.
К счастью, мне не пришлось проверять, прав я был или нет: минуты, ускользая, таяли в ночи, а переулок, от которого я не отрывал глаз оставался, по-прежнему, бесшумен, темен и неподвижен. В конце концов. Я решился ненадолго оторвать от него взор, и слегка отодвинув от себя незнакомку. Посмотрел ей в глаза:
- Ну, вот и все, - произнес я, обращаясь к девушке. - Похоже, опасность, которая вам угрожала, минула. И в вашей жизни, все опять хорошо, так, что, давайте-ка, улыбнемся и забудем все, как страшный сон. Хорошо? - продолжая смотреть на нее с отеческой улыбкой, спросил я.
Она едва заметно кивнула. По ее лицу видно было, что она очень, очень хочет в это поверить, однако, ей слишком нелегко давалась эта вера. Она затравленно молчала, не решаясь поднять голову и посмотреть мне в глаза.
Впрочем, это не мешало мне разглядеть черты ее лица. Незнакомка оказалась на удивление красива. Истинной, гармоничной красотой. Чуть вздернутый нос, правильные брови, изящная линия губ, но глаза ее, я так и не сумел увидеть. Нет, она не прятала их, нет, казалось, она просто боится оторвать их от земли и взглянуть на окружающую действительность еще раз, из опасения вновь увидеть то, из-за чего она оказалась в моих объятиях.
- Ну, все, все, успокойтесь, - я несильно потряс ее за плечи. - Говорю вам, все позади.
- Я вам верю, - неожиданно прошептала в ответ она, впервые взглянув мне в лицо своими изумительными глазами. Распознать их цвет в темноте было невозможно, но их поразительная чистота и глубина была видна даже здесь.
Не в силах оторвать от них взгляда, я, словно загипнотизированный, смотрел в удивительные глаза незнакомки, и мне казалось, будто передо мной - два маленьких, но бездонных неба. И совершенно неважно, какой цвет у этих небес. Прикрытые бахромой ресниц на полуопущенных веках покрытых мелкими бусинками, почти уже высохших слез, что изредка поблескивали в неверном свете далекого, фонаря, мерцающего в такт неведомым ритмам, всякий раз, когда очередной порыв ветра поворачивал его в нашу сторону.
- Вот и хорошо, - наконец выдавил из себя я, усилием воли оторвавшись от безудержного полета, в который звали эти два маленьких неба. - Пойдемте, здесь нам в любом случае, делать нечего, - как можно более безразлично, произнес я, и легонько потянул ее за собой.
Девушка, словно только и ждала этого, моментально подавшись за мной всем телом., демонстрируя мне свое безоговорочное доверие, в конце концов, она видела меня впервые, но ее это нисколько не пугало, что, конечно же, не могло не льстить моему мужскому самолюбию.
Мы двинулись в том же направлении, что шел я, до того, как судьба неизвестно для чего свела нас. Прошагав около полукилометра, незнакомка, наконец-то решилась отпустить мою руку, за которую неотрывно держалась все это время. Но, при этом, старалась идти со мной шаг в шаг, не отставая, и не опережая ни на миллиметр, чтобы в любой миг, при малейшей опасности, вновь нырнуть под защиту моих объятий. Разумеется, мысли витавшие в голове девушки были мне неизвестны, однако, мне очень хотелось верить, что дела обстоят именно так, а не как-либо иначе. Признаться, я и так ощутил необъяснимую грусть и тоску, когда ее теплая, маленькая ладошка мягко выскользнула из моей руки.
- Можно я дальше сама? - извиняющимся голосом спросила она, как будто чувствуя, что принесла мне боль.
Я молча кивнул, опасаясь, что голос может предательски дрогнуть, выдав тем самым, что я влюбился в нее, словно несмышленый подросток. При этом, (вот уж, на самом деле, недостойная глупость) побоялся демонстрировать ей это. Извечная мужская гордость не оставила своего обладателя, даже сейчас, перед лицом неведомой опасности, угрожающей нам обоим. Эту опасность нельзя было увидеть, вычислить или предугадать, но ее присутствие ощутимо витало в холодном осеннем воздухе, что порывами колючего ветра метался по пустым улицам и кварталам. Можно было подумать, что и он тоже заблудился, посреди тяжелых, похожих одна на другую глыб зданий, и не в силах отыскать в темноте выход, бессильно носится по пустому городу, построенному неизвестно кем и неизвестно когда.
Я говорю неизвестно, потому, что, несмотря на повстречавшуюся мне вывеску, выведенную хорошо знакомыми буквами, мои сомнения, относительно того, что этот город выстроили вовсе не люди, как это ни странно, вовсе не уменьшились. Скорее, даже наоборот, поскольку, с каждым метром, отдалявшим меня от крыльца с частично обвалившимися буквами над ним, в глубинах моей души, крепла и крепла странная, неосознанная тревога, словно кто-то неслышимым голосом нашептывал мне:
'Не расслабляйся, внешнее спокойствие городских улиц обманчиво, город далеко не такой необитаемый, каким предстает перед тобой. А то, что ты не видишь никого из его обитателей, говорит лишь о том, что они недоступны твоему взору. Однако, они то, возможно, видят тебя, следят за тобой и за каждым твоим шагом. Не будь наивен, ибо наивность, непростительная слабость здесь. Слабость, неизменно ведущая к погибели'.
'Поэтому, помни всегда, каждую секунду, помни на одно мгновение назад и на два вперед, в прошлое и будущее: ОПАСНОСТЬ РЯДОМ'...
Я по-прежнему не представлял, куда движемся, и что ожидает нас впереди, спутница же моя, казалось, даже и не задумывалась об этом. Она просто шла рядом со мной, куда, для нее совершенно не имело значения. Зато, это имело значение для меня, поскольку я прекрасно понимал, что мы не можем вот, так, вот просто идти и идти в неизвестном направлении до бесконечности. Рано или поздно, наша дорога сквозь пустоту проспектов и улиц, непременно закончится, и меня весьма беспокоило, куда она может привести нас. Однако, вслух, я своих опасений и страхов, разумеется, не высказывал, предпочитая мучаться сомнениями в одиночку, чем показаться в глазах незнакомки слабым и малодушным.
Одним словом, недостойным ее доверия.
- Может, давай, знакомиться? - предложил я, пытаясь хоть как-то развеять охватившее меня смятение, сотканное из тонких, нехороших предчувствий, расплывчатых, сумрачных и безликих, наподобие легкого ночного тумана. Сказал, и тут же прикусил язык, поскольку не помнил своего имени, а, следовательно, мое предложение изначально выполнимо только с одной стороны, конечно, в том случае, если оно, вообще, встретит согласие со стороны незнакомки.
Само собой, я зря на это рассчитывал. Она ответила сразу же, не задумываясь, честно и искренне:
- Меня зовут Аэрлисса, - не задумываясь, просто и искренне ответила девушка, так, что мне сразу стало понятно: у нее нет от меня никаких секретов и тайн. Или, по крайней мере, очень хочет, чтобы их не было.
- А как ваше имя? - робко поинтересовалась она, и мне в лицо вопросительно взглянули два маленьких неба.
- Э-э-э, - замялся я. - Я прошу прощения, но... Наверное, мое предложение познакомиться было не совсем уместным, - запинаясь чуть ли не на каждом слоге, начал объяснять я, но Аэрлисса перебила меня с детской непосредственностью:
- Почему? - два неба приобрели оттенок непонимания и требовательной вопросительности, затягивая меня всей своей глубиной.
- Потому, что я сделал его, не подумав, - кое-как собравшись с мыслями, пояснил я, однако такой ответ, очевидно, не устраивал мою новую знакомую. Аэрлисса внимательно смотрела на меня, ожидая продолжения.
- Дело в том, - снова начав заикаться, заговорил я, - что... Короче, я забыл, что не помню своего имени. Звучит, конечно, глупо, но, тем не менее, это так. И теперь получается, что я ваше имя знаю, а вы мое - нет. Поэтому, еще раз простите...
- Да, ладно, - она улыбнулась, давая понять, что не придает этому большого значения, однако, тут же ее глаза загорелись новым интересом:
- А что вы помните? - с интересом и участием спросила моя спутница. - Вы же должны помнить о себе хоть что-нибудь!
Возможно, мне просто очень хотелось верить в то, что я сам себе напридумывал, но в тот момент мне определенно казалось, что в ее голосе звучит искренний интерес, сочувствие и желание помочь. Она ни на мгновение не усомнилась в моих словах и то доверие, с каким она принимала все мною сказанное, заставляло меня задуматься о том, сколь большие обязательства на меня это налагает. Человеку, который так относится к твоим словам и воспринимает все тобой сказанное, как истину в последней инстанции, нельзя ни соврать, ни сболтнуть чего-нибудь по дурости, ни утаить правды. То есть. Если уж начал говорить, то говори до конца все, как есть. А если по каким-либо причинам не можешь сделать этого, то лучше не начинай разговор и вообще, держись подальше. Незачем. Ведь, неизвестно, еще, чем может обернуться какое-нибудь твое случайное слово, если для того, кто стоит перед тобой каждое из них - истина в последней инстанции, не подвергаемая сомнению или чему-нибудь в этом роде.
- Да, вот, в том то, к сожалению, и дело, что ничего, - подумав и тщательно взвесив это заявление, произнес я. И после секундной паузы, добавил:
- Не знаю, как точно смогу это описать... Я... Я будто родился из небытия, когда открыл глаза и обнаружил себя стоящим посередине одной из этих улиц. У меня такое ощущение, что вплоть до того момента, меня просто не существовало и все. В памяти - абсолютная пустота, белый лист, наверное, даже, еще белее. Немного дикое чувство. И страшное, одновременно.
- Да, да, да, - эхом отозвалась Аэрлисса, кивая и задумчиво глядя в даль, словно и с ней произошло нечто подобное.
- Вы хотите сказать, что тоже знакомо это ощущение? Когда, словно выныриваешь из темного омута на поверхность? - с некоторым удивлением спросил я.
- Не совсем, - мягко возразила моя спутница. - В этом смысле мне повезло несколько больше, чем вам.
- Простите, я... Не очень понял вас. Что вы имеете в виду?
- То, что я, на самом деле, позабыла не так уж много. Однако, ощущение, испытанное мной, когда я оказалась здесь, действительно, весьма напоминает выныривание из омута. Должна сказать, я отчетливо помню практически всю свою жизнь, кроме самых последних мгновений, предшествовавших моему появлению тут. Как сейчас помню, я ходила по магазинам, потом вышла к рынку, зашла в одну из лавок... И все. Дальше, как отрезало. Очнулась я уже здесь. И сколько ни стараюсь, никак не могу понять, как могло так получиться, что, находясь в одном месте, я вдруг оказалась совершенно в другом, да к тому же, таком жутком, как это. Я и так не особенно храбрая, а тут у меня вообще душа в пятки ушла.
- Что же вас так напугало? - решился, наконец, я задать давно беспокоивший меня вопрос.
- Это плохое место, - произнесла она. - Я не знаю, как это объяснить, но я это сразу почувствовала. Я забралась в какой-то подвал и два дня не решалась высунуть оттуда носа. Особенно страшно мне было по ночам. Отовсюду слышались шаги и голоса, бормочущие невнятные угрозы. Но, когда я выглядывала наружу через небольшое окно, никого рядом не оказывалось. Только пустая улица, и ничего больше. Но, стоило мне отойти от него, как это невнятное бормотание возникало снова. Я бы, наверное, ни за что не решилась бы покинуть свое убежище, если бы не жажда. Спустя двое суток мне очень захотелось пить. Я терпела, сколько могла, но в итоге, все же не выдержала. Дождавшись рассвета, выбралась из своего убежища в надежде отыскать воду и вновь вернуться обратно. Я отсутствовала совсем недолго, но кто-то успел запереть подвал на замок. Поскольку, отсутствовала я совсем недолго, мне кажется, что кто бы это ни был он, наверное, только и ждал момента, когда я выйду наружу. Я лишь не могу понять, почему им так хотелось избавиться от моего присутствия. Впрочем, сейчас, это уже не так важно. Как бы там ни было, ночь мне пришлось встретить на улице. До сих пор не верю, что пережила весь этот ужас. Не знаю, чтобы со мной было, если бы не встретила вас, - закончила она на одном дыхании.
- Постойте-ка, - я даже остановился, когда смысл сказанного докатился до моего сознания, частично занятого посторонними размышлениями. - Вы сказали, дверь вашего подвала оказалась кем-то заперта? Я не ослышался? Выходит, что же, мы здесь, все-таки, не одни? И здесь, в этом городе до сих пор еще кто-то живет?
Потом моя мысль разок скакнула дальше:
- Вы их видели?
- Нет, - печально покачала головой Аэрлисса. - Их не так просто увидеть, они все время прячутся, словно боятся чего-то.
- Тогда, почему вы уверены, что это именно они заперли ваш подвал?
- А кто еще мог это сделать? - вполне резонно возразила она.
- Логично, - кивнул я головой.
Некоторое время мы шли молча, потом я вновь начал расспросы. Она отвечала по мере сил, иногда тоже о чем-то спрашивала, но я, в большинстве случаев только качал головой: память упорно не желала пробуждаться, и я продолжал жить тем багажом, который приобрел здесь, на этих улицах.
Ее, однако, это не смущало, она не уставала убеждать меня, что все это временно, и скоро, все мои воспоминания непременно вернутся.
Вот так, обсуждая положение, в котором мы оказались, делясь своими соображениями относительно того, что же нам делать дальше, мы продолжали шагать вперед, оставляя позади квартал за кварталом, улицу за улицей. Впрочем, последний факт был мало заметен. Пожалуй, только усталость в ногах напоминала о том, какое расстояние было нами пройдено. Во всем остальном город был просто чудовищно однообразен. Все его проспекты, улицы, дома, несмотря на определенные различия деталей, были необъяснимо похожи друг на друга, так, что мне вскоре вообще стало казаться, будто мы ходим по кругу.
Желая проверить свои подозрения, я незаметно для спутницы начал запоминать отличительные детали домов и строений, из числа тех, что нельзя было не заметить. Я выбирал только те из них, что были на самом виду и бросались в глаза.
Высоченная арка, развалившая один из домов, чуть ли не до крыши, подобно топору сказочного великана.
Кованые ворота с каким-то чересчур замысловатым узором, перенасыщенным всякими завитушками причудливых форм.
Обвалившийся кусок стены, из-за чего расколотые статуи валялись прямо на земле, под ногами, затрудняя и без того не очень то легкое путешествие.
Однако, проходило не так уж много времени, и я уже не мог вспомнить, что я действительно видел, а что услужливо нарисовало мое воображение, благо, что посреди ночного мрака и метающихся туда-сюда теней, места для фантазии было, хоть отбавляй.
В конце концов, я бросил свое бессмысленное занятие, целиком сосредоточившись на разговоре с подругой по несчастью. Вернее, по трудностям, поскольку ничего такого, что можно было бы назвать несчастьем, с нами до сих пор не произошло. Пока.
'Опасность рядом'... - словно в ответ на эти мысли прошелестел ветер, скрывшись в распахнутых окнах мансард и чердаков. Где-то наверху громко хлопнули створки слухового окна, вслед за чем, со стороны соседнего дома послышался звон разбитого стекла. А, потом вновь наступила вязкая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь слабым шелестением осеннего ветра, иногда взрывавшегося кратковременными спринтерскими порывами, поднимая с земли целые облака опавших листьев, что густым ковром устилали улицы, пролегавшие вдоль садов и скверов, что попадались нам по пути. Надо сказать, зеленые насаждения и зоны встречались здесь на удивление часто. По крайней мере, гораздо чаще, чем можно было предположить, двигаясь по бесконечным каменным коридорам городских улиц, весьма напоминавших скалистые ущелья.
Однако, деревья в садах и парках, попадались, в основном, какие-то больные, согбенные и зачахшие, рождая ощущение того, что настоящая, полная цветов и радостных красок жизнь давно и навсегда покинула их, вместе с исчезнувшим населением города. Я помнил о том, что кто-то запер подвал, в котором нашла убежище моя спутница, но поверю в существование местных жителей только после того, как само лично увижу, хотя бы одного из них. И вопрос тут был вовсе не в моем недоверии словам Аэрлиссы. В конце концов, она ведь и сама их не видела, а логика, что подсказывает, будто подвал больше было некому запереть, может легко ошибаться. Особенно, в такой, как у них, ситуации. Слишком уж много в ней необычного, странного, не укладывающегося в рамки человеческого понимания. И как следствие, отсутствие необходимых точек опоры, для каких-либо серьезных умозаключений.
И потому, я продолжал считать, что кем бы ни были существа, некогда наполнявшие городские улицы ритмами жизни, они бесследно исчезли, навсегда покинув эти места. А вот, посаженные ими деревья оказались не способны на это. И словно, не выдержав разлуки, растения чахли, все ниже и ниже склоняясь к земле.
Я словно на себе чувствовал то одиночество, что отравляло их день за днем, год за годом, до тех пор, пока из их числа не остались, лишь самые крепкие. Однако, и их час приближался стремительно и неотвратимо. И когда последнее из них уронит на земли свой последний лист, этот город умрет окончательно. Просто перестанет существовать, как пепел сгоревшей бумаги в человеческих руках.
Все эти мысли проносились в моей голове свободным потоком, нисколько не мешая мне поддерживать беседу. Откуда они появлялись?
Не знаю. Возможно, я всегда был склонен к подобным сентенциям. Возможно, нет. В любом случае, череда возникающих в моем сознании умозаключений, была весьма и весьма необычна, особенно, если учесть, что, несмотря на мои попытки отбросить этот поток иррациональной информации, успеха я так и не добился. И время от времени, меня вновь посещали мысли об утекающей из города жизни, последние капли которой еще теплились в обглоданных болезнями кустарниках и древесных исполинах. Некогда могучих и несгибаемых, теперь же одряхлевших, больных стариков, с непонятным упорством доживающих свой век, не желая мириться со скорым и неизбежным концом.
Последняя мысль пришла ко мне, как раз, когда мы миновали широкую аллею городского парка и вышли на широкую площадь, никак не менее, двухсот, а то и трехсот метров в диаметре.
Здесь было также темно и тоскливо, как и во всем городе. Камни мостовой, отшлифованные бесконечным множеством лет, тускнели под ногами черными, матовыми квадратами. По умолчанию, мы с А. не стали выходить на середину открытого пространства, почему-то, все еще опасаясь, быть кем-нибудь замеченными. Кем или чем, другой вопрос, которым мы старались не задаваться - ответа на него ни у нее, ни у меня, все равно не нашлось бы. Поэтому. Не стоит искать объяснения нашим действиям, в них было также мало логики, как и в гадании на кофейной гуще. Просто, так, мы чувствовали себя гораздо комфортнее, чем, если бы пошли напрямик. Почему? Это уже другой вопрос. И на него ни у меня, ни у моей спутницы ответа не было, так, что...
Оказавшись на противоположном конце площади, мы двинулись дальше, выбрав один из трех широченных проспектов, что подобно каменным рекам впадали в каменный океан площади.
Мы прошагали по прямой около двух километров, когда нас все настойчивей стали посещать мысли об отдыхе. Ноги к этому моменту, и впрямь, устали неимоверно. Я прикинул, мы находились в пути уже не меньше пяти часов и за это время ни разу не присели, словно погоняемые своими внутренними подозрениями и страхами. Но теперь, пора было сделать остановку, а то, еще немного, и мы начнем с ног валиться от усталости.
Я внимательно посматривал по сторонам, пытаясь отыскать какую-нибудь скамейку или бордюр, достаточно высокий, чтобы на нем можно было с комфортом устроиться, однако вокруг пока не попадалось ничего подходящего.
Решив, что если в течение ближайших тридцати минут не отыщем того, что нам нужно, то сядем прямо на тротуар, мы прошли еще немного, когда по правую руку от нас возникла стена забора, выполненная из бетонных плит. Она была достаточно высока, чтобы увидеть, что скрывается по другую ее сторону. Убегая от нас в обе стороны, стена огораживающего непонятно что забора, сливалась с окружающей темнотой, как перед нами, так и позади нас.
Меня несколько насторожил тот факт, что мы не заметили момента ее появления. Такое чувство было, что еще мгновение назад рядом никакой стены не было, и вот, пожалуйста, она уже есть, словно давно уже сопровождает нас, и ни конца, ни края ей не видать. Однако, на вопрос, каким образом это могло получиться, мне не суждено было найти ответа. Впрочем, подобное положение вещей уже перестало меня удивлять, и через некоторое время, я просто выбросил эту головоломку из головы.
Однако на ее место, тут же пришла следующая, стоило мне увидеть вырезанные прямо по бетону символы. Совершенно незнакомые, с виду они напоминали какой-то до нельзя странный алфавит. Правда, сходство это было, исключительно интуитивного характера, ибо никаких свидетельств того, что я вижу именно буквы, а не просто какой-нибудь орнамент, у меня не было. Местами, эта причудливая вязь покрывала всю поверхность стены, от низа, и до верха, местами, сходила практически на 'нет', однако, единожды появившись, она уже нигде не исчезала на совсем.
- Интересные рисунки, - задумчиво разглядывая вырезанные на стене ровные строки, произнес я. - Очень, просто чертовски интересные. Аэрлисса, вы, случайно, не знаете, что они из себя представляют?
- Нет, - бросив короткий взгляд на стену, прошептала девушка. - Но мне почему-то страшно смотреть на них. Очень страшно. До холодной ломоты в костях, хотя я даже представить себе не могу, что в них может быть такого пугающего. Какой-то непонятный страх, на уровне подсознания, что ли. Я... Я боюсь находиться здесь, рядом с этой стеной, - жалобно произнесла она. - Может, пойдем другой дорогой? - помолчав пару мгновений, попросила она.
Я пожал плечами. Мне, в принципе, было все равно. В отличие от своей спутницы, никакого страха или тревоги я не испытывал, однако, не видел причин, по которым мне не следовало бы выполнить просьбу Аэрлиссы. Тем более, что я как бы взял на себя роль её опекуна и защитника.
- Хорошо, - спокойным голосом согласился я. - Как только она появится, эта другая дорога.
Дело в том, что пока у нас и впрямь не было иного пути, кроме, как идти вперед вдоль этой злополучной стены, вызвавшей столь мрачные ощущения у моей спутницы. На другой стороне проспекта дома тоже стояли плотным строем, прижимаясь друг к другу, не оставляя между собой ни единой лазейки, чтобы свернуть в какой-нибудь примыкающий переулок.
Так мы прошли еще около полукилометра, когда мои глаза выхватили на сером фоне бесконечной стены черное пятно, при ближайшем ознакомлении, оказавшееся проломом, ведущим внутрь огороженной территории. Поравнявшись с ним, я, повинуясь какому-то шальному наваждению, заглянул внутрь.
Всего лишь на одно мгновение, краткую долю секунды, и тут же отпрянул назад, точно отброшенный ударом накатившей из-за пролома невидимой волны, полыхнувшей в душе и рассудке черным пламенем ужаса.
Не знаю, что именно заставило так поступить, какие внутренние бесы подтолкнули меня к тому, чтобы заглянуть внутрь зияющего зловещей чернотой прямоугольника, ведь за миг до того, как мой взор погрузился в его мрачную бездну, я почувствовал, что этого не стоит делать ни в коем случае. И, тем не менее, меня это не удержало.
Я зажмурился, так и не успев толком ничего разглядеть за чертой ограниченного стеной периметра, кроме сплетения теней, настолько густых и осязаемых, что казалось, они обрели материальную плоть, став похожими на чудовищный конгломерат жгутов сотканных из темноты, постоянно шевелившихся, передвигающихся во мраке, образуя причудливые узоры, сплетенные в запредельной сложности узлы. Из пролома дохнуло льдистым и одновременно затхлым воздухом, и я почувствовал на себе короткий, словно удар кинжала, взгляд тысяч и тысяч глаз, на мгновение пронзивший все мое естество, подобно безжалостному потоку рентгеновского излучения.
Где-то за моей спиной сдавленно вскрикнула девушка, а в следующую секунду в моем сознании полыхнул ужас. Нереальный, бессмысленный, иррациональный, от которого нельзя было ни укрыться, ни спрятаться, ни отгородиться стеной непробиваемой логики. Казалось, само его существование при столкновении с ней должно было тут же превратиться в прах, однако, по неизвестной причине этого не произошло. Напротив, страх, поднимавшийся из самых потаенных уголков души, нарастал, подобно снежной лавине. Я еще некоторое время пытался бороться с ним, взяв свое сознание под контроль, подчинив эмоции разуму, невзирая на истошные крики Аэрлиссы, которая, несмотря, ни на что оставалась стоять на месте.
Тщетно.
Ужас, парализующий волю кошмар и щемящая тоска от неизбежного столкновения с чем-то настолько непостижимым и смертоносным, что в человеческом словаре даже нет слов, чтобы охарактеризовать жуть, глянувшую на нас из зияющего мраком пролома.
Не знаю, сколько времени продолжалась моя дуэль с самим собой, своим страхом, но в какой-то момент во мне словно, что-то лопнуло:
- Бежим! - выдохнул я одними губами, хватая свою спутницу за руку, и мы понеслись прочь, погоняемые безмолвным воем неведомых призраков просыпающихся за проломом бетонной стены.
Петляя по темным закоулкам, словно зайцы, мы бежали вперед изо всех сил, погоняемые неопределенным ужасом, продолжавшим наступать мне на пятки. Я никогда не считал себя особенным храбрецом, более того, и не стремился таковым быть, но и привычки бегать от одной только тени угрозы, существовавшей, возможно, только в моем воображении, за собой я раньше тоже не замечал. Страх, дохнувший мне в лицо из жуткого пролома в стене и заставивший меня, не оглядываясь, пуститься наутек, невозможно было объяснить. Волна накатившего ужаса была абсолютно иррациональной, поскольку я даже не мог представить, что в этой жизни могло бы обратить меня в это паническое бегство. Ведь я был уже далеко не мальчик, и мне хорошо было известно, что в таких случаях достаточно лишь обернуться и посмотреть своему страху в глаза. И тогда даже в самом худшем случае любое бегство можно превратить в четкое, продуманное отступление. Именно так я всегда и поступал в экстремальных ситуациях, когда чувствовал, что эмоции начинают брать верх над разумом, однако сейчас это не срабатывало.
И не только потому, что я по непонятным причинам смертельно боялся увидеть то, что неотступно продолжало идти по нашим следам, все плотнее и плотнее зажимая в тиски окружения. Я обернулся лишь один раз, когда мы с Аэрлиссой нырнули в какой-то, первый попавшийся переулок, стараясь поскорее уйти от жуткой темноты висевшей внутри обнесенного стеной периметра.
Ощущение тяжелого взгляда в спину возникло почти сразу же, стоило мне заглянуть в пролом. А чуть позже, я почувствовал, будто за моей спиной всколыхнулось и пришло в движение что-то непостижимо жуткое, окатив разум волной мрачных образов и злых мыслей. Будучи крепким материалистом и имея за плечами высшее образование, я старательно гнал от себя весь этот суеверный бред и боролся с нарастающим желанием обернуться и убедиться в том, что за нами не крадутся орды восставших зомби. В конце концов, я не выдержал и посмотрел назад, продемонстрировав свой страх и, тем самым, признавая свое поражение. По крайней мере, в тот момент мне показалось, что надвигавшееся на нас из-за стены НЕЧТО восприняло все это именно таким образом, ибо сразу же вслед за этим, ситуация полностью вышла из-под моего контроля.
В понуром, осеннем пейзаже не было ровным счетом ничего, внушающего угрозу. Ни чудищ, ни пришельцев, ни оживших мертвецов. Даже банальных уличных грабителей, короче ничего такого, чего можно было бы бояться, исходя из фантазии и жизненного опыта. Я не видел ничего угрожающего или, хотя бы отдаленно напоминающего опасность и твердил себе, что бояться нечего, что внезапно родившийся во мне страх не достоин моего внимания, но едва справлялся с желанием, не завопить от ужаса, продолжая бежать со всех ног, не разбирая дороги.
Бежать, бежать до тех пор, пока будут силы. И даже еще немного. Вот сейчас то я на своей шкуре понимал, каково должно быть шизофренику, мысли которого грызут черви сомнений и страха, заставляя биться головой об стену, лишь бы хоть ненадолго, на краткий миг разорвать порочный круг исковерканных болезнью мыслей. Когда оттого, что добродушный и уверенный в себе человек в белом халате улыбнется и скажет: 'Ну, успокойтесь, успокойтесь. Мы то ведь с вами знаем, что в этом шкафу никто не живет?' - не только не становится легче, а наоборот, поскольку именно в этот момент человек особо остро чувствует свое одиночество. То, что в борьбе со своими фобиями, страхами и галлюцинациями он был, есть и останется один на один. А помощь родных и докторов фикция, неважно насколько искренне они оказывают эту помощь.
Да, я действительно, сходил с ума - никакого другого объяснения происходящему внутри меня быть не могло.
Я ощущал приближение смертельной опасности, чувствуя ее на уровне подсознания, хотя у меня перед глазами по-прежнему была только хмурая, осенняя улица, с бетонными десяти этажными домами по обе стороны - покрытая неведомыми письменами стена и тот жуткий пролом, откуда началось наше бегство остались уже далеко позади. Но, даже сейчас, отмахав несколько десятков кварталов, я продолжал чувствовать, как внутри огороженного стенами периметра продолжало оживать, набирая силу, бесплотное, жуткое НЕЧТО, самый страшный кошмар, который никто из людей не способен даже представить, в силу отсутствия достаточного воображения. Пробужденное от вечного, как могло показаться, сна моим неосторожным взглядом, ОНО теперь направлялось в нашу сторону. Незримое и неосязаемое, словно само оно еще не вступило в этот мир, мир совершившихся фактов, именуемый реальностью, а скользило где-то по самому его краю, прячась под покровом обыденного пейзажа, не давая глазу разглядеть себя. И, тем не менее, какое-то потустороннее присутствие чувствовалось буквально во всем. В угрюмых, изломанных силуэтах деревьев, размахивающих ветками. В неистовом беге меняющих цвет облаков, образующих в небе непостижимые картины, смысл и суть которых оставались за гранью человеческого понимания. В шелесте хоровода опавших листьев, на разные голоса шепчущих предостережения и угрозы в наш адрес.
Мы продолжали бежать. Не жалея сил и не думая о готовом выпрыгнуть из груди сердце, мчались по безлюдным и темным улицам, в панике, наугад, бросаясь то в одну, то в другую сторону, надеясь сбить НЕЧТО со следа.
Иногда мне даже начинало казаться, что это удалось, и неведомый кошмар оторвался, остался где-то позади, в лабиринтах бесконечных городских переулков и улиц, прекратив наше преследование. Но всякий раз это оказывалось ложью, обманкой, иллюзией, в которую мне, видимо, очень сильно хотелось верить. Однако, вскоре, я вновь ощущал стылое дыхание опасности, надвигающейся то с одной, то с другой стороны. И после краткой передышки, мы вновь устремлялись в бегство, хотя с каждой минутой в моей душе росло ощущение бессмысленности и безнадежности нашей борьбы - идущее по нашим следам НЕЧТО, невзирая на неторопливую поступь, приближалось, сокращая дистанцию. Что будет, когда ОНО рано или поздно настигнет нас, я боялся даже представить. Поскольку кошмары один страшнее другого всплывали в моем воображении и без моего усилия. Они были расплывчаты, обезличены, не имели четких контуров, но оттого были еще ужаснее, легко преодолевая барьеры, созданные на их пути силой разума, и напрямую достигая своей цели. Чтобы оказать им хоть какое-то сопротивление, я старался гнать из головы все мысли о происходящем, а еще лучше, вообще не думать ни о чем, сосредоточившись только на беге и на том, чтобы удерживать правильный ритм дыхания. Любая из посторонних мыслей, появлявшихся в тот момент в моем сознании, независимо от того, какую нагрузку она несла, отнимала и так очень много сил, которых в моем распоряжении оставалось не так уж много.
Аэрлисса, наверное, полагала примерно так же, потому, что за все это время не проронила ни единого слова, даже не попросила о передышке, хотя я никогда не подумал бы, что столь хрупкое создание способно в течение всего этого времени выдерживать такой темп. Но, чтобы бы я там ни думал, она к счастью, оказалась невероятно вынослива. И там, где любая из ее сверстниц, скорее всего, уже свалились бы, задыхаясь и обессилев на мостовую, отдавая себя на волю всемогущей судьбы, Аэрлисса продолжала бежать, не отставая от меня, практически, ни на шаг. Молча, не задавая лишних вопросов, сосредоточив все свои усилия только на одном: продержаться.
Продержаться, сколько возможно долго, и неважно, что наше сопротивление обречено на провал от самого начала и до самого конца. Лично я никогда не считал, что, вступая в заведомо проигрышную схватку, следует сразу поднять руки и облегчить работу своим врагам, кем бы они ни были.
Впрочем, тогда мне не дано было знать, о чем думала моя спутница, на что надеялась и рассчитывала, отдавая все свои силы тому, чтобы не отставать от меня. Возможно, она давно уже смирилась со своей судьбой и не отставала от меня просто потому, что стоять на месте, было выше ее сил.
Задыхаясь от бешеного бега, мы свернули в какой-то проулок, с забитыми фанерными листами витринами магазинов и нависающими мансардами, преодолев его на одном дыхании, и только листья, поднятые с земли нашими ногами, медленно кружась и опускаясь на землю, напоминали о том, что мы промчались здесь меньше минуты назад.
Снова поворот. Впереди высокий сеточный забор, налево стройные ряды мусорных контейнеров, справа уходящая в темноту дворов арка.
Я на мгновение прислушался к своим ощущениям, пытаясь определить в какой стороне находятся преследователи. Они или оно окружали нас со всех сторон, и единственным свободным направлением была как раз эта самая арка. Не думая больше ни о чем, я очертя голову бросился в ее темноту.
В ноздри ударил запах сырости, скопившейся под сводами длинного каменного туннеля, ведущего во внутренний дворик, посреди которого стояла расколотая статуя, давным-давно умершего фонтана, с аккуратно выложенными вокруг него дорожками. Когда-то, здесь был неплохой сад, место отдыха детей и пенсионеров, но сейчас вместо деревьев стояли только сгнившие, обглоданные паразитами стволы, сгоревшие скамейки, а чаша фонтана, покрылась мхом и плесенью.
И еще пустой, обезлюдевший дом пялился на нас черными провалами пустых глазниц своих выбитых окон.
Я огляделся. Ветер на секунду ослепил меня, бросив в лицо высохшие осенние листья, до боли напоминавшие конфетти давно прошедшего праздника. А вслед за этим, сердце стукнуло и замерло на самой высокой ноте, трепеща на частоте запредельного страха. Внутри все словно оборвалось, рухнув вниз живота омерзительной выворачивающей наизнанку судорогой.
Нам преградили дорогу.
Кажется, я закричал - честно говоря, тогда я не оценивал в достаточной мере адекватно ни себя, ни ситуацию вокруг. Неудивительно, что мой вопль (если это был мой вопль) донесся до меня откуда-то издалека, словно из другого пласта реальности, но, как бы то ни было, дело свое он сделал - в следующую секунду зловещие вставшие на нашем пути рассыпались, словно морок, открывая дорогу к дальнейшему бегству.
Мы вновь рванули вперед, сквозь бесчисленное множество переходов и проходных дворов, в темноту петляющих низких улиц, готовых, казалось, поглотить нас в своей ненасытной утробе с не меньшей охотой, чем расползающееся облако бесформенных и незримых охотников, что продолжали преследовать нас.
Повинуясь необъяснимому порыву, я перед тем, как нырнуть в спасительный лабиринт мрака, на секунду остановился и посмотрел назад.
Однако, там, за нашими спинами, уже не было ничего. Еще мгновение назад грозившее накрыть нас собой, словно сетью, НЕЧТО, чем бы оно на самом деле ни было, рассыпалось на тысячи почти неразличимых лоскутков, обрывков теней, тут же влившихся в безумный хоровод листьев и меняющих цветовые оттенки туч, летевших наперегонки друг с другом. Но от этого стало только хуже. Я еще острее и безысходнее ощутил, что жуткая, незримая и не осязаемая смерть, не только никуда не ушла, а напротив, подошла совсем близко, танцуя вокруг мрачный похоронный вальс. Я не видел ее, не мог видеть, глаза были бессильны сейчас, однако, когда она оказывалась особенно близко, я словно чувствовал на лице легкие, почти невесомые воздушные дуновения, рожденные взмахами ее полуистлевших одеяний. Картина, которую при этом нарисовало мое вырвавшееся на свободу подсознание, оказалась настолько реальной, что вызвала в душе неподдельную волну страха и отвращения, заставив содрогнуться от нахлынувшего омерзения. А спустя мгновение, не в силах более оставаться рядом с танцующей мертвой женщиной, видимой, правда, только моему воображению, я вновь пустился в бегство, не задумываясь, куда и зачем бегу. Страх оказался настолько сильнее меня, что я бежал, не разбирая дороги, видя единственную возможность спасения от преследовавшей нас мертвой танцовщицы, в самом беге.
В неистовом и всепоглощающем беге, когда весь организм, все нервы и мышцы, до последней клеточки отданы движению вперед. Когда бешеный стук сердца гулким набатом отрывается от поверхности кожи, сотрясая воздух вокруг.
Сто метров.
Поворот.
Вновь короткий прямой участок.
Развилка.
Не тратя времени на раздумья, я рванул направо, затем налево, потом снова направо. Я уже потерял счет этим поворотам и окончательно потерял ориентацию. Теперь, я даже приблизительно не мог определить, в какой стороне бесконечного лабиринта кварталов, началось это бегство.
Порой, мне снова начинало казаться, что я все-таки сумел оторваться от неведомых преследователей, но их не так то просто было обвести вокруг пальца. При этом, они словно издевались, заранее предупреждая меня о своем появлении. Я словно наяву слышал несущиеся со всех сторон тихие, шипящие голоса неизвестных существ наступавших мне на пятки:
'Беги, беги, мы не станем срываться за тобой. Ведь ты и сам знаешь, бежать от нас бессмысленно, этим будет заниматься только слабак или глупец, не решающийся принять реальность таковой, какая она есть. Сколько ни старайся, от себя ты не убежишь, куда бы ты ни направился, мы будем у тебя за спиной, и тебе никуда не деться от нас, поэтому беги, беги, беги...' - голоса слышались отовсюду, от них невозможно было ни отгородиться, ни спрятаться, оставалось только бежать...
Проплутав не менее получаса среди заброшенных, мертвых новостроек с бесконечными, на манер коридоров заборами, мы окончательно выбились из сил. И вскоре, захлебываясь дыханием, рухнули без сил на какие-то не то ступени, не то еще что-то, больно ударившее меня в бок. Одновременно с этим глаза ослепила яркая вспышка, вслед за которой на меня обрушилась темнота, словно кто-то в моем сознании взял, и выключил свет.