Отрожка это главная станция Воронежского железнодорожного узла. Расположена станция непосредственно в черте города. Станция огромная, перерабатывает тысячи и тысячи грузовых вагонов, сортируя их и направляя на другие станции города. Здесь, на Отрожке, расположены локомотивное и вагонное депо и вагоно-ремонтный завод (ВРЗ). Завод предназначен для ремонта рефрижераторов и ледников, которые в те далёкие времена ещё эксплуатировались на наших дорогах. Вот на этот ВРЗ ежегодно приезжали на практику студенты из нашего РИИЖТа. Дважды побывал на практике на ОВРЗ и я.
В августе 1956 года после Спариакиады РСФСР, возвращаясь из Москвы, тёмной ночью я вышел на станции Отрожка, держа в одной руке чемоданчик со спортивной формой и прижимая другой рукой подмышкой маленькую радиолу "КАМА", которой меня наградили за участие в эстафете 4 по 400, которую мы, ростовчане, выиграли. Побродил по станции, вышел за станцию, там начинался железнодорожный посёлок Отрожка, и быстро определил: вот в этом неказистом здании,видимо, и есть общежитие с нашими студентами - светились многие окна и раздавались бодрые мужские голоса. Меня встретили, как родного, дали мне кровать с постелью, и стал я здесь жить. Моя радиола сразу же пошла в дело. Сразу скажу, что, уезжая домой, я забыл эту радиолу в общежитии. Рассказывать о практике не интересно, мы не очень представляли, как мы должны практиковаться, знали только, что в итоге мы должны составить отчёт, который надеялись "содрать" у слишком добросовестных студентов.
Днём мы всё-таки как-то практиковались,слонялись по цехам завода, нигде особенно не задерживаясь, мне, например, понравился механический цех, нравилось смотреть, как токарь ловко управляется с мудрёной деталью, как завивается стружка и как эта деталь, уже готовая и блестящая уже лежит в деревянном контейнере, где таких деталей уже много. Мне интересно было смотреть на гигантский корусельный станок, который растачивал колёсные бандажи и на колёсо-токарный станок, который выводил профиль обода колеса. Я уже дня три отирался в этом цехе, наверное примелькался людям, и ко ине обратился с вопросом мастер цеха Христофорыч не хочу ли я здесь поработать. Я засомневался, но Христофорыч был хороший мужик, он мне очень доходчиво объяснил мне мои несложные обязанности, что я согласился. Мне ещё и зарплату должны были дать! Так я стал разнорабочим механического цеха. Я катал на тележке заготовки к станкам, увозил готовые детали на склад, помогал в процессе работы убирать стружку от станка, хотя это была обязанность самого токаря, я подметал и убирал лишнее, помогал налаживать сатуратор с газводой. Мне нравился этот цех с его станочным жужжанием, с его запахом горячей стружки и машинного масла, и я хотел, чтобы в этом цехе всё было хорошо. Я приходил на работу раньше всех и уходил вместе со всеми, мы шли в душевую, а потом я шёл в общежитие. Звали меня рабочие не как-нибудь, а Константин.
Наш руководитель практики сначала воспротивился и возмутился, что я вместо того, чтобы изучать технологию завода таскаю и катаю всё подряд в механическом цехе. А потом он, видя, что остальные студенты вообще на завод не приходят, валяются в общежитии до обеда, потом идут купаться на речку Воронеж, а вечером расшаркиваются на танцах, он лично для меня изменил тему практики, и я должен был написать отчёт о работе механического цеха. Мои собратья по практике были удивлены моим решением поработать, некоторые одобрили, а некоторые назвали дураком.
Конечно, я на танцы тоже ходил. Танцевать я любил, танцевал хорошо, у меня были только проблемы с партнёршами: далеко не все девушки соответствовали мне по классу, а танцор я был классный, об этом и в институте все знали. Но всё равно танцевать было надо, по вечерам и делать-то было нечего. В Отрожке был хилый, замухрыженный парк, засыпанный окурками и другим мусором, а в этом парке был танцевальный "пятачёк" с маленькой эстрадкой. На эстраде стояла радиола, и местные ребята ставили разные танцевальные пластинки. В основном это были танго и фокстроты, но попадались вальсы и бостоны. На "пятачке"было очень тесно, даже между танцами стоящая молодёжь занимала почти полплощадки. Девушки ( их было большинство) стояли отдельной группой, парни - отдельной. Когда начинался очередной танец, парни устремлялись к девушкам, все смешивались, и музыки почти слышно не было от шаркания ног. Я изредка приглашал ту или иную девушку на танец, но всегда получалось плохо или очень плохо. Ещё вальс девушки могли станцевать легко (а в вальсе это и есть главное), а в остальном они были, как говориться "ни уха, ни рыла". Девушки были "робоче-крестьянского пошиба". Делалось скучно. Иногда танцевальные распорядители стучали кулаком по стенке эстрады, это означадо, что следующий танец будет дамский. Девушки робко по одной, по двое направлялись к ребятам, а потом парни, видя нерешительность прекрасной половины, расхватывали остальных, и всё прдолжалось как обычно. Наших студентов девушки на дамский танец расхватывали сразу, местным ребятам это не нравилось, вспыхивали ссоры. Меня на дамский танец почему-то почти не приглашали, а я , зная, что танец дамский, тоже никого не приглашал. И вдруг однажды - РАЗРЕШИТЕ! Передо мной стояла рослая, крепкого телосложения, сероглазая девушка. Волосы её, видимо очень густые, были уложены на голове каким-то тяжёлым узлом и как бы оттягивали голову назад, делая всю осанку горделивой и независимой. Она слегка улыбалась, как это положено во время приглашения, протянула ко мне руку, я протянул свою, и мы пустились в вальс. Вальсировала она весьма прилично. Мы познакомились, она назвалась Валентиной Владимировной Кочко. Не Валей, не Валентиной, а именно Валентиной Владимировной, да ещё и Кочко. Меня это несколько заинтриговало. Я пошёл её проводить - жила она недалеко от станции. Потом иы ещё пару раз потанцевали на танцплрщадке, и я её провожал домой, держа под руку. Разговаривали ни о чём, но я успел узнать, что она студентка пединститута, что родители её потомственные железнодорожники, отец работает мастером промывочного цеха в паровозном депо и что у них уже есть телевизор, который по вечерам собираются смотреть все соседи. Общаясь с Валей (я-таки Валей её называл, а не Валентинрй Владимировной), я испытывал сложное чувство зависимости, ущербности и неудовлетворённости. Я был не доволен ею за её независимый вид, за её горделивость и снисходительность. Я был недоволен собой за свою приниженность и робость. Кроме того я, находясь рядом с ней, не испытывал никаких соответствующих случаю желаний. Она давила на меня своим величием. Вечерами, собираясь на танцы, я ловил себя на том, что мне и идти-то на танцы не хотелось , и я бы с радостью не пошёл, да вот почему-то иду. И вот однажды дождался - она мне и говорит:
- Хоть бы руки чем-нибудь занял, милёночек!
Я будто бы не услышал.
- Не нравлюсь я тебе?
- Нравишся....
Она как-то притихла, сникла и ушла. Скрипнула калитка, прошелестели по ступенькам лёгкие шаги, и её светлое платье исчезло за дверью. Мне было жалко её, было жалко себя.
За две недели, которые я проработал до конца месяца, мне выдали зарплату - 400 рублей. Это были большие деньги, больше, чем наша месячная стипендия. Я решил пригласить Валентину куда-нибуди по-хорошему, например в ресторан. Раньше мы,наша комната, бывали в ресторанах в чисто мужском составе, девушек с нами не было никогда. А тут в субботний день, я где-то после обеда пришёл к её дому и постучал в колитку. Валя вышла радостная и прямо-таки лучезарная.
- Ни в какой ресторан мы с тобой не пойдём. Заходи в дом, будем обедать, посмотрим новое кино по телевизору, по берегу погуляем и на танцы сходим. Заходи!
Снова инициатива была выбита из моих рук, снова она была главная, а я - так себе: с боку-припёку.
Мы вошли в дом, познакомились. Родители её - очень симпатичные люди, полные достоинства, доброжелательности и ненавязчивого гостеприимства. Оба рослые и красивые. Отец Владимир Сергеевич по-доброму стал расспрашивать меня про институт, про мою будущую работу, про моих родителей, посетовал, когда я по глупости по своей сказал, что отец мой отсидел 10 лет по 58-й статье и очень одобрил моё сообщение о моей теперешней работе и улыбнулся, когда я сказал, что получил зарплату. Он был хорошо знаком с моим мастером Христофорычем. Валя во время нашего разговора заходила и выходила и веяло от неё хозяйсвенностью и доброжелательностью.
Сели за стол. От предложенной рюмки я отказался - сказал, что не пью совсем.
- Он спортсмен. - вступилась за меня Валя. - Он чемпион РСФСР. - При этом она задорно и с вызовом посмотрела на меня.
За столом была младшая сестра Валентины, 13-летний подросток, большая сероглазая девочка Соня. Она с любопытством рассматривала меня, а потом спросила:
- Ну и болтуха же ты! - разрядила атмосферу мать, потрепав ребёнка по рыжеватым волосам.
На этом мои переживания за столом не кончились: когда я вылавливал из салата очередное луковое колечко, Валя прошептала,наклонившись ко мне:
- Ты много лука не ешь - сегодня целоваться будем!
Я, конечно, оболдел, но вида не подал, а на душе тоскливо стало. Обед закончился тускло, Валя растеряла свой задорный вид.
Мы погуляли по берегу, вечером после танцев целовались, а после поцелуев Валя говорит:
- Ну, если не хочешь, то и не надо! Поехали завтра в город?
Мы приехали на вокзал на электричке, прошлись немного по городу и попали в парк. В парке были, как это и положено, разные аттракционы: качели, карусели, колесо обозрения и что-то ещё. Настроение у меня было безрадостное, Валентина меня давила. Я призадумался, поразиыслил, проанализировал, подумал и придумал: мне с ней было хорошо, спокойно, надёжно, но вот - если бы не целоваться...!
- Ну что ты такой кислый? На, скушай мороженку!
Я сидел на скамье рядом с ней и понимал, что никак не соответствую своим поведением настоящему моменту. Лезли в голову вчерашние поцелуи. Съел мороженое и нисколько не стал пресный, т.е. кислым и оставался.
- Ну, как тебя развлечь? Давай хоть на качелях покатаемся!
- Давай....
Качели были выполнены из толстого стального троса, висели на мощной траверсе, которая покоилась на железобетонных столбах, которые в свою очередь были укреплены жёсткими растяжками. Очень надёжные качели. Видимо, Валя угадала мои мысли:
- Качели крепкие. Не бойся. Их только в прошлом году поставили.
Я сидел и продолжал размышлять: вот сейчас встать и уйти - и мне будет плохо! Или она возьмёт и уйдёт - тоже очень плохо.
У меня даже настроение стало хорошее от таких мыслей: ну и что, что ей хочется целоваться? Это же хорошо, если молодые люди целуются!
Я обнял её крутые плечи, повернул её голову к себе и осторожно поцеловал в губы. Она с изумлением смотрела на меня:
- Непонятно....
- А что тут непонятного - ты хорошая, может быть самая лучшая, и мне захотелось тебя поцеловать.
- Прямо здесь? Днём!?
- Да ну их к чорту! Пусть смотрят! Пошли на качели!
А на качелях получился конфуз. Я катался впервые на таких качелях. Валя гнала и гнала качели вперёд-вверх своими мощными ногами, платье её развивалось и задиралось до невозможности, я старался не отставать от неё и тоже старался, а ноги мои были наверняка были более крепкие, чем у неё, мы взлетали всё выше, вот уже наши люльки становились вертикально, а тела наши на мгновение занимали положение паралельно земле. Валя смеялась и что-то кричала - не разобрать. Вот мы взлетаем ещё выше, вот мы уже становимся почти вверх ногами.... Меня охватывает ужас. Я стараюсь попадать в ритм раскачки и вроде бы попадаю, но это уже не я, а сгусток страха и ужаса. И вдруг - трах!!! - люлька как бы вырвалась у меня из-под ног. Меня подбросило и тут же прижало между сиденьями. Я пытался встать, но центробежной силой меня всякий раз бросало вниз и прижимало к сиденью. Пока я боролся с силами физики, я успел взглянуть на Валентину - она продолжала хохотать и что-то кричать мне. Я перестал бороться, сел как-то неудобно на сиденье и опустил голову - будь что будет! Теперь я был охвачен подавляющим чувстврм стыда и уже хотел, чтобы я вылетел из люльки и разбился бы к чортовой матери.
Качели стали качаться всё меньше, их уже тормозили тормозом служащие парка. Качели остановились. Я вышел и пошёл, шатаясь , не зная куда. Я чувствовал, что Валентина идёт рядом. Мы пришли на вокзал, сели в электричку, полчаса ехали до Отрожки, там я вышел и пошёл в общежитие.
Вечером я не пошёл на танцы и не встречался с Валей совсем. Я работал в своём цехе, я там стал нужным человеком, и с молодыми и с пожилыми я общался свободно и легко. Я подал рацпредложение, в котором говорил, что работу разнорабочего можно значительно облегчить, проведя по рабочим местам до самого склада монорельс, по которому будет катиться тельфер с контейнером - можно и заготовки по станкам развозить, и готовые детали собирать. Писал по вечерам отчёт о технологии работы механического цеха Отрожского ВРЗ. Приехал наш руководитель практики Лернет Константин Сигизмундович, просмотрел мои записи, сказал, что хорошо, но надо бы стелать прекрасно, позтому он всё перечеркнул, набросал для меня тезисы, и сказал, что он мой отчёт выставит на кафедре как показательный. Снова две недели я карпел над отчётом, будто бы нельзя было сделать его в инститкуте после практики. Про Валентину мне было страшно вспоминать.
Она вошла в цех, когда я катил тележку с деталями на склад.
- Что ж ты не встречаешся нигде? Не приходишь?
- Работаю вот. И отчёт надо писать.
- Ну-ну.... Пиши.
Через малое время мы уезжали в Ростов, домой. Практика окончилась. Мне выдали зарплату за весь месяц. Нам предстояло отслужить в военных лагерях 42 дня, месяц коникул и снова учёба - теперь уже на 5-ом курсе.
Валентину я увидел на перроне. Я стоял в группе наших парней, в руке у меня была бутылка "Жигулёвского".
- Вот пришла проводить тебя.
- Спасибо тебе. Ты хороший человек!
- Напишешь?
- Напишу...
- Поцелуй меня.
Из лагерей я написал ей, потом написал из дома, потом из института.
Она не ответила.
Пролетели коникулы, и снова началась учёба. Учёба имела явные признаки завершения: лекции стали неинтересные, практических и лабораторных не было, почти по каждой дисциплине надо было выполнить проект, мы присматривались к темам дипломного проекта - а вобщем-то времени свободного стало много, и мы старались использовать его на всю катушку. Так случилось, что нам (нашей комнате - без Витьки Акиншина) стал нравиться коктейль из водки, ликёра и шампанского, нашим лучшим рестораном стал "Волго-Дон", что на набережной, лучшим вином мы считали "Цымлянское", хотя признавали и "Раздорское", на 7-е ноября мы праздновали с девчатами с табачной фабрики, Новый нод встречали со студентками из финансово-экономического института, а потом у нас в комнате переночевали девушки из Пятигорского фармацефтического института, в институте все как взбесились - давай жениться. Женились на своих, женились на чужих. Такие образовывались пары, что и "на голову не наденешь" и "ни в какие ворота нк вставишь", уехал наш Соцкий в свой Овруч нормальный, а приехал женатый на своей Гене, и меня подхватила эта стихия, и я предложил Лиле Зарубиной руку и своё легкоатлетическое сердце. К ужасу моему она согласилась, но, слава Богу, из этого последствий никаких не было. Сразу две или три девушки влюбились в Ивана Подстрешного, а он как раз в это время начал беспощадно лысеть - даже каким-то препаратом лысину мазал. У Люблинского тоже образовалась пассия в виде крошечной Веры Камеш. Про спорт и тренировки тут и говорить нечего, хотя я на старости лет страстно увлёкся фехтованием, приходил в спортзал дважды в неделю. и до изнеможения рубился на эспадронах в корридоре со всяким, кого мне удавалось уговорить.
Всё это так, но забыть эту неординарную девушку из Отрожки я, разумеется, не мог. Она не забывалась. На мои письма она не ответила, и я как бы от неё освобождался - от этого становилось горько. И вдруг (именно "вдруг") к Новому 1957 Году я получил от неё открытку, в которой она меня поздравляла и всяческого добра желала. Я ответил страстным посланием, даже вспомнить сейчас стыдно. На этот раз она ответила:
- "Нашлась у меня открытка, которую не знала, кому послать - послала тебе. А ты так расчувствовался! Успокойся, не переживай. Больше я тебя беспокоить не буду."
Это был холодный душ, все точки были расставлены. Крепко она меня тряхнула!
И всё равно, когда нада было ехать на преддипломную практику, я выбрал Отрожку. Дело было в марте. Я снова работал в механическом цехе, меня душевно встретили токоря, фрезеровщики и мастер Христафорыч, а детали и заготовки я теперь катал по монорельсу. Темой моего дипломного проекта было вагонное депо, узлом проекта - механический цех, а деталью - модернизация фрезерного станка. Ничего сложного. Жили мы в общежитии в комнате с Серёжей Журавцовым и с Толей Ерёминым. В свободное время мы с Серёжкой заходили в воронежские рестораны, дома Серёжка с большим чувством и выражением читал вслух "12 стульев" и "Золотого телёнка", а мы хохотали до боли в животе, иногда приходили в клуб на танцы, танцевали со своими девушками: с Машей Косеевой, Светой Савченко и с Авророй Кеасоян. Меня быстро приспособила для себя местная достопримечательность - Наташка Мижонова , по местному - Мижониха. Она была худенькая, вся страшно брюнетистая, с лицом, выражавшим всевозможные пороки, очень энергичная. От неё невозможно было отвертеться, она всё время крутилась возле меня, постоянно тащила танцевать, заглядывала в глаза и хотела, чтобы я её провожал домой, говорила, что дом её сестры всегда свободен - сестра куда-то уехала. Я не поддавался. Наталья Мижонова тоже училась в пединституте. Однажды она мне сказала, дёрнув за рукав:
- Вон твоя пришла. У-у, зараза партийная!
Я увидел Валентину, которая кивнула мне издали головой.
- Всем растрепалась, как ты на качелях струсил. Ну и что такого? Я тоже в первый раз боялась.
- А почему партийная?
- Да в партию она вступила, сейчас парторгом на нашем курсе. Права качает, жить и трудиться учит. А сама после тебя уже с третьим ходит.
Встреча с Валентиной меня не тронула и не взволновала, и я в этот вечер пошёл провожать Наталью. В дом к сестре она меня не звала и целоваться не лезла.
В какой-то выходной день мы с Серёжкой брели в городе по тротуару и увидели толпы людей, идущих в одну сторону с флагами, транспорантами и с портретами наших партийных вождей. Оказывается в Воронеж приехал Хрущёв, и на площади сейчас будет митинг. Люди двигались по улице, а мы с Сергеем по тротуару. Вдруг меня кто-то окликнул, я повертел головой и увидел идущую в строюВалентину с каким-то портретом в руках. Она махала рукой и звала е себе. Мы с Серёгой влились в толпу студентов-педиков, нам сразу же всучили в руки какие-то портреты. Валентина что-то говорила - я сильно не слушал, мне хотелось на Хрущёва посмотреть. А на площадь пускали только организованным порядком.
Мы были в первом ряду и стояли под самой трибуной. Появился Никита Сергеевич Хрущёв и первый секретарь Воронежского обкома Школьников. У Хрущова лицо было красное, свекольного цвета.
- Опять пьяный в сиську! - проговорил кто-то рядом.
Что-то там Хрущёв говорил - я сильно не запомнил. Только помню, как он обнимал Школьникова за плечи и кричал.
- Партия и я устроим для вас, воронежцев, замечательную жизнь! Правильно я говорю, товарищ Школьников? Устроим для воронежцев замечательную жизнь, товарищ Школьников?!
Митинг окончился, мы с Сергеем выбрались из толпы, портреты кому-то отдали, напоследок Валентина пригласила нас на вечер в их институт.
На следующий выходной мы пришли в пединститут. После торжественной и художественной части начались танцы. Меня сразу розыскала Наталья Мижонова, мы с ней танцевали, а рядом с каким-то высоким красивым парнем танцевала Валя Кочко. Я уже и раньше видел, что все в Воронеже отеты одинаково. Женщины на улицах все поголовно в чёрных в талию пальто с каким-нибудь воротником, мужчины в ресторанах все поголовно в чёрных пиджаках - ну прямо как воронье стадо. Мы же с Серёгой были в светлых в клетку пиджаках, в серых брюках, в ярких рубахах и ещё более ярких галстуках. Здесь, на вечере, мы тоже выгодно выделялись своей одеждой среди воронежских парней. Понятно, что успех нам у местных девушек был обеспечен. Но Наталья ко мне никаких девушек не допускала. Через какой-то срок, пересекая весь зал широкими шагоми, ко мне подошла Валентина.
- Ты меня проводишь? - спросила она.
Я не успел рот открыть.
- Ещё чего!!! - взвилась Наташка. - А ну иди отсюда, сука партийная! Иди, иди к лётчикам своим! Мало тебе лётчиков - железнодорожника захотела! Проводить её надо! Иди отсюда!
- А ты что скажешь? - обратилась Валентина ко мне.
- Я Наташу провожу. - ответил я, твёрдо глядя ей в глаза.
Закончилась практика, была середина апреля, мы снова уезжали в Ростов. На этот раз меня провожала Наталья Мижонова, по местному Мижониха. Она нервно топталась возле меня, не давала ни с кем говорить и даже тёрла глаза платочком. Наши девчата с ехидцей смотрели в нашу сторону и пересмеивались. Когда пошли в вагон, Наташка бросилась мне на шею и давай мазать моё лицо своими крашеными губами. При этом она урывками сотрела по сторонам, чтобы увидеть, кто на неё смотрит.
Мы уехали.
Закончилась учёба, закончилось дипломирование, мы защитились, и началась целая вакхоналия с направлениями на работу. Снова, как и при зачислении в институт, прибежали мамы, папы и бабушки, были подключены тёти и дяди и просто влиятельные друзья семей, отправлялись письма с благодарностями за то, что институт воспитал их отпрыска - вобщем все старались получше устроить своих детей, вполне законное и объяснимое желание. Все хотели или остаться в Ростове, или распределиться ближе к дому, или попасть вообще в европейскую часть нашей страны. Я каждый день уходил купаться на Дон, а по вечерам общался с курсанткой заочного обучения Зоей Борисовной Курбановой. Она была на 7 лет меня старше и взяла надо мной шефство. Мне это было удобно.
Наконец и меня вызвали в крмиссию по распределению.
- Что там осталось? - спросил я.
- Восточно-Сибирская ж.д., Средне-Азиатская ж.д., Северо-Казахстанская ж.д., Кустанайская область Соколовско-Сарбайский горнообогатительный комбинат, Карагандинская область Коунрадсуий рудник.
Слово "Кустанай", "Кустанайская область" были мне знакомы из наших с матерью мытарств по Сибирским и Казахстанским краям.
- Всегда мечтал отдать свои трудовые силы на благо родного Казахстана тем более, что в Кустанае сегодня центр Целины.
Нас таких . молодых специалистов, в Рудном (Соколовско-Сарбайский горнообогатительный комбинат) собралось много: инженеры,. техники, врачи, учителя, даже артисты. Продолжалась вереница женитьб и свадеб.
И я встретил девушку - высокую, красивую, умную, розумную, заботливую и ласковую. Она была лучше всех. Я уже без неё не мог ни днём, ночью. Мы решили пожениться. Взяли на работе отпуска, она улетела в Ташкент, где жили её родные, а я полетел туда через неделю. Летел через Актюбинск. В Актюбинске поспал немного в гостинице в аэропорту и зашёл в ресторан поесть и пива выпить. Поел и выпил пива, расплатился и пошёл вон из ресторана. В фойе на скамье сидели 2-3 женщины, черты лица одной мне что-то напоминали. Она была в каком-то задрипаном платье, сидела, широко расставив колени и опираясь на них локтями. Я прошёл мимо. До моего самолёта оставалось около 3-х часов. Я устроился на автобусной остановке на сеамейке и любопытничал на приезжавших в аэропорт людей. Остановился очередной автобус , и вышла она, Валентина Владимировна Кочко. Одета она на этот раз была очень даже прилично. Всего-то прошло 2 года, а она сильно изменилась : похудела, потемнела лицом и волосы были вроде бы не такие густые, как раньше, и взгляд не был весёлым и задорным. Я не был ни ошеломлён, ни даже сколько-нибудь взволнован - крепко она выбросила себя из моей души. Мы поговорили с полчаса: быстро разобрались, куда я еду и зачем, живёт она с маленькой дочкой, муж-лётчик недавно погиб при аварии, сегодгя она приезжала в аэропорт в профком выколачивать пособие на ребёнка. Я ей посочувствовал. Она села в автобус и уехала. Через час и я улетел в Ташкент.